Страница:
Чтобы укрепить свое влияние и престиж, Франции необходимо было прежде всего увеличить армию и постараться занять часть германской территории, т. е. гарантировать возможность активного участия в послевоенном мирном урегулировании. И вот первые плоды договора с англичанами. По возвращении в Лондон Черчилль пишет президенту Рузвельту: "Я с сочувствием отношусь к желанию французов увеличить свой вклад, сделать больше в борьбе, вернее, в том, что осталось сделать - а здесь еще многое предстоит - и войти в Германию не мнимым победителем, который не воевал... Французы очень хотели бы иметь свою зону оккупации в Германии, но не в качестве подчиненных партнеров английского или американского командования, а под чисто французским руководством. Я одобрительно отношусь к этому, зная, что придет время, когда американские армии возвратятся домой и когда англичанам будет трудно содержать большие заморские силы, что противоречит нашим взглядам и обременительно для наших ресурсов".
Президент не дал ясного ответа на его письмо, на этот счет у него были свои собственные планы.
Рузвельт определенно ужесточил политику в отношении европейских метрополий в целом. Даже идея широкомасштабной помощи Англии в октябре ноябре: подверглась сомнению Рузвельта. Он сократил обещанную помощь по ленд-лизу - только 5,5 миллиарда долларов в период между поражением Германии и Японии - на 20 процентов меньше запрошенного англичанами. Рузвельт ревниво отнесся к встрече Черчилля со Сталиным в октябре 1944 года. Он попросил премьера позволить послу Гарриману присутствовать на всех важнейших беседах. Но обстановка предвыборной борьбы диктовала осторожность, и Рузвельт запретил Гарриману подписывать какой бы то ни было документ, даже самый общий. Уже тогда становилось ясно, что президент ждал, когда окончатся выборы и трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: "Идет глобальная война и нет буквально ни одного вопроса военного или политического, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы... Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе".
Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной "разведки боем".
Но это была серьезная дипломатическая разведка. Вопреки всему, что писалось и говорилось о несклонности Рузвельта к "дележу" сфер влияния, Рузвельт поддерживал стремление Черчилля обозначить границы взаимодействия великих союзников на Балканах. Одиннадцатого октября 1944 года он писал Черчиллю: "Мой активный интерес в настоящее время к балканскому региону объясняется желанием предпринять практические шаги с целью избежать превращения Балкан в арену будущей международной войны, втягивающей нас".
И Рузвельт не выразил никаких протестов по поводу английских предложений о разделении Балкан на зоны влияния.
Рузвельта чрезвычайно обрадовало повторенное советской стороной обещание спустя три месяца после победы в Европе выступить на Дальнем Востоке. Удовлетворение Рузвельта и высшего американского военного руководства было таковым, что немедленно стал рассматриваться вопрос поставок советским дальневосточным силам боеприпасов и снаряжения.
Общественная дискуссия о будущей внешней политике США приобрела между тем определенную зрелость. И "интернационалисты" среди американских политиков и теоретиков, которые считали необходимым создание международной организации, и "реалисты", которые призывали поставить под контроль основные центры мирового могущества, были согласны в одном: изоляционизм не может быть основанием для американской внешней политики. Соединенные Штаты уже вошли в новый мир, где отступление будет равно поражению.
Нет сомнений в том, что Рузвельт, думавший о переизбрании в 1944 году, внимательно относился к происходящему повороту в общественном мнении. Он был солидарен с новыми теоретиками. Собственно, президент сам внес немалый вклад в создание адекватного идейного основания новой американской дипломатии. Задолго до того как йельские теоретики и обозреватели большой прессы стали задумываться над изменившимся стратегическим окружением, Рузвельт сделал ряд прорывов в теоретической области. В январе 1939 года, за девять месяцев до начала нападения Германии на Польшу, Рузвельт, пока еще в частной обстановке, определил, что "первая линия обороны" Соединенных Штатов обусловлена независимостью тех европейских государств, которые еще не находятся под немецким контролем, и воспрепятствованием Японии в ее стремлении захватить острова, позволившие бы ей доминировать на Тихом океане. В 1941 году Рузвельт уже обсуждал послевоенное урегулирование, основанное на главенстве "четырех полицейских" - Соединенных Штатов, Англии, СССР и Китая. И отныне понятие "мощь" всегда присутствовало при рассуждениях о будущем мира. В своем последнем "Послании о положении страны" - в 1945 году Рузвельт подчеркнул этот учет им фактора мощи: "Мы не можем отрицать значимости мощи в мировой политике, равно как мы не можем отрицать мощь как фактор в нашей национальной политике".
Стремление взять на себя "глобальную ответственность" овладевало в ходе войны и американскими военными. Среди двух родов войск (военно-воздушные силы еще не выделились в самостоятельный род) военно-морские силы первыми пришли к "глобальному мышлению". Далеко не сразу такое стратегическое мышление появилось у армейских планировщиков, которые в период между двумя мировыми войнами, по существу, отрицали наличие жизненно важных американских интересов в Европе и Азии. Изменения в их мышлении регистрируются в 1943 - 1944 годах. Комитет объединенного стратегического обзора пришел в 1943 году к выводу об опасности объединения всей мощи Азии под одним командованием. А вскоре подобные же выводы американские военные начинают делать и в отношении Европы. Так, из американского посольства в Париже докладывают о новых взглядах союзного главнокомандующего на западном фронте: "Генерал Эйзенхауэр не считает, что в наших интересах было бы доминирование в Европе одной державы, ибо тогда в мире были бы сверхмощная Европа, несколько потрясенная Британская империя и мы".
Проблема будущего Европы встала во весь рост в 1944 году.
Соображения стратегической разведки начинают поддерживать выводы военных. Летом 1944 года ОСС (Отдел стратегических служб) в сводном докладе указал, что "наши интересы требуют проведения политики, направленной на предотвращение серьезной угрозы безопасности Британских островов (и Соединенных Штатов) посредством консолидации большей части европейских ресурсов в руках одной державы".
Возможно, наиболее убедительным образом выразили императивы новой глобальной политики для США специалисты военно-воздушных сил, подчеркнувшие важность новой военной технологии: "Радиус действия бомбардировщиков сейчас имеет мировой охват". Бомбардировка Лондона ракетами Фау-2 показала новый способ достижения американской территории ударами из-за океана. Теперь вооруженные силы противника могли бы "без предупреждения преодолеть все прежде видимые барьеры или "линии обороны" и нанести сокрушающие удары по нашим населенным центрам, по нашей индустриальной, экономической мощи и правительственным центрам".
Итак, к предпоследнему году второй мировой войны американские стратеги закрепились на тех позициях, к которым они приближались в 1917 и 1940 году - на позициях активного противодействия возможности контроля одной страны на массиве Евразия. Вперед вышли геополитические соображения, которые подмяли под себя прежнее кредо американской дипломатии: самоопределение наций, либеральная мировая торговая система, коллективная безопасность, "свободы", обозначенные в Атлантической хартии, и прочее подобное.
На выборах 1944 года Рузвельту было важно не дать прийти к власти деятелям типа генерала Макартура, которые, в отличие от него, считали основной ареной борьбы за мировое могущество не Европу, а тихоокеанский регион. И главное - они не верили в глобальность распространения американского влияния, их лозунгом было выделение определенного регионального приоритета. Они не ощущали необъятности открывшейся перед Америкой возможности. В июле 1944 года Рузвельт послал председателю Национального комитета демократической партии письмо, в котором говорилось: если конвент демократической партии изберет его своим кандидатом на следующий президентский срок, он "как хороший солдат" выполнит свой долг. Критическое значение приобрел выбор напарника, вице-президента. Было ясно, что в послевоенном мире этот избранник получит большие шансы занять Белый дом. Исходя из соображений популярности в среде демократов, принадлежности к влиятельному Ближнему Западу и партийной лояльности, он выбрал сенатора от штата Миссури Гарри Трумэна. Сам Трумэн был этим поражен. (Выбор данной политической фигуры, склонной к упрощенным решениям и демонстрации силы, определил многое в послевоенной американской политике.)
Рузвельт решил не вести предвыборной кампании. Его преференции, его взгляды были достаточно хорошо известны. "В эти дни глобального конфликта, - заявил президент, - у меня попросту не будет времени вести обычную кампанию".
Рузвельт очертил перед американским народом (речь в Сан-Диего) следующие задачи: "Первое - выиграть войну, выиграть войну быстро, выиграть ее мощно. Во-вторых, создать всемирные международные организации... Третье - укрепить экономику".
Противник Рузвельта - республиканец Дьюи ожесточенно вел борьбу против того, что он называл "правительством одного человека". И уже очень утомленного человека. Во время остановки в Сан-Диего у Рузвельта случился жестокий приступ, свидетелем которого был его сын Джеймс. Несколько минут Рузвельт не открывал глаз, его лицо осунулось, по телу шли судороги. Но железная воля преодолела немощь тела, и президент не отменил очередного выступления. Адмирал Леги постарался заглушить распространяющиеся слухи о плохом здоровье президента. Человек, который работает по четырнадцать часов в сутки, не может жаловаться на нехватку энергии.
Чтобы обеспечить национальный консенсус для претворения в жизнь грандиозных внешнеполитических планов, Рузвельт предпринял необычный шаг. В конце июня он выдвинул инициативу создания первого в истории США межпартийного правительства. Рузвельт предлагал кандидату республиканцев на предшествующих выборах У. Уилки пересечь партийные барьеры и создать нечто вроде объединенной партии либералов среди демократов и республиканцев. "Мы должны иметь две реальные партии: одну - либеральную и другую консервативную". И не вина Рузвельта, что его план не был воплощен в реальность. Посланец Рузвельта тайно встретился с Уилки в Сент-Режисе, тогда была признана ценность этой идеи. Оба политика полагали, что только заручившись твердой поддержкой дома можно осуществить смелые планы за морями. На Уилки считал, что перегруппировку следует отложить на послевоенный период. Он просил передать Рузвельту, что идея кажется ему плодотворной. Нужно лишь, чтобы она дозрела.
Уилки, хотя он и был политическим противником, виделся Рузвельту многообещающим деятелем нового поколения - отбросившим изоляционизм и готовым бесконечно расширить американское влияние в мире. Президент уже пользовался услугами подобно мыслящих республиканцев - Стимсона и Нокса. Смерть Уэндела Уилки 8 октября 1944 года приостановила процесс сближения "интернационалистских" сил внутри обеих главных американских партий.
В ходе предвыборной борьбы 1944 года, выступая в гостинице "Уолдорф-Астория", Рузвельт пояснил аудитории свое видение функций будущей мировой организации: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно с целью поддержать мир при помощи, если это необходимо, силы. Полицейский не будет эффективным стражем порядка, если, увидев преступника, врывающегося в чужой дом, он пойдет в городской совет и созовет его для получения разрешения на арест преступника".
В эти дни предвыборной схватки Рузвельт сделал обещание, не выполненное до сих пор. Выступая в Филадельфии, он обещал возвратить американские войска после победы из всех заморских стран домой. Никто не знает, был ли он искренен. Ведь его послевоенные планы предполагали наличие у "четверых полицейских" реальной и быстро применимой силы.
Нужно сказать, что последние недели (возможно, месяцы) перед президентскими выборами 1944 года прошли довольно благополучно для Рузвельта. Его противникам из республиканской партии не удалось доказать, что президент "продал Польшу", согласился на раздел сфер влияния в Европе, принял невероятно жесткий курс в отношении будущего Германии. Рузвельт, нет сомнения, остро ощущал подобные обвинения и приложил все силы, чтобы дезавуировать или, по меньшей мере, смягчить их.
Не найдя достаточно уязвимых мест в общем дипломатическом курсе Рузвельта, оппозиция пыталась использовать факт ухудшившегося здоровья президента. Она распространила в июле снимок, подчеркивавший измождение президента. В августе заболевший ангиной президент неудачно выступил по радио на борту эсминца близ берегов штата Вашингтон. Но на решающей финальной прямой Рузвельт нашел в себе силы.
Активность Рузвельта осенью 1944 года была поразительна, Она давала ответ тем, кто сомневался в его физической способности вести государственный корабль. Миллионы американцев видели президента, который преодолевал страшные испытания военных лет, постоянный стресс с неизменной улыбкой. ("Мужество - это достоинство, проявляемое под давлением обстоятельств", - говорил Черчилль.) Чтобы опровергнуть все домыслы, Рузвельт пошел на испытание в характерном для себя духе. При первой же представившейся возможности (а это была четырехчасовая поездка по Нью-Йорку) он, несмотря на проливной дождь, откинул верх машины и снял шляпу. Холодный осенний дождь быстро промочил всех пассажиров президентской машины до нитки. Дважды Рузвельт быстро переодевался, но он не сократил маршрута и времени следования. Он стоял и махал шляпой, а дождь был безжалостен. Седые волосы слиплись, сквозь мокрое пенсне ничего не было видно, но сотни тысяч ньюйоркцев могли наблюдать его знаменитую улыбку, и он не переставал улыбаться все четыре часа. Даже пресса соперников писала, что видела символ жизнестойкости.
(Немцы тоже приняли участие в избирательной кампании 1944 года. Берлинское радио призвало американцев очистить от Рузвельта дом, который когда-то был белым.)
Республиканцы говорили всем и каждому, что Франклину Рузвельту шестьдесят два года, а Томасу Дьюи - сорок два. Чтобы рассеять сомнения в физическом состоянии Рузвельта, его врач - вице-адмирал Микинтайр опубликовал итоги обследования: "На восемь или девять фунтов меньше, чем оптимум. Честно говоря, я бы добавил несколько фунтов. Он не был в бассейне со времени поездки в Квебек. Но он собирается посещать бассейн сейчас снова. Он хороший пловец, и это дает ему возможность для физических упражнений... Никаких органических недостатков. Здоровье в норме. Он делает ежедневно огромную работу. Но он выносит эти нагрузки изумительно. Слухи о слабости его здоровья объяснимы в годы выборов, но они не имеют под собой оснований".
Особое впечатление произвела речь Рузвельта в столице 23 сентября 1944 года, получившая известность как речь о собаке Фала. "Республиканские вожди не удовлетворяются нападками на меня, на мою жену и моих сыновей. Им недостаточно этого и сейчас они избрали новую мишень, мою маленькую собаку Фала. Я, разумеется, не протестую против нападок, как и вся моя семья, но Фала протестует".
Это был во многом эмоциональный удар по умелому и энергичному сопернику - губернатору Нью-Йорка Дьюи, в число слабых мест которого входило отсутствие чувства юмора.
Более серьезную опасность для Рузвельта являли те, кого идеи предоставления судеб мира "четырем полицейским" не удовлетворяли как обращение к старым, столетней давности, методам обанкротившейся дипломатии. Выражая взгляды либералов, журнал "Нэйшн" отмечал "поразительную схожесть принципа "четырех полицейских" с принципом ёнового порядка", который страны ёоси" пытались навязать Европе и Азии". Либералы были крайне разочарованы выбором сенатора Г. Трумэна в качестве напарника президента. Прежний вице-президент, Г. Уоллес пользовался в этих кругах заслуженной репутацией, а Г. Трумэн отстоял далеко от американского либерализма.
Между тем Рузвельт в ходе предвыборной кампании активно развивал тему либерализма, обращенного на международную арену. Он трактовал результаты конференции в Думбартон-Оксе (август 1944 года) как отправную точку либерализации всей системы международного обмена. И как коронную тему своей предвыборной платформы он преподнес избирателям идею создания мощной международной организации с самыми широкими полномочиями, в которой американскому правительству не препятствовал бы сенат. Он настаивал на том, что будущая организация должна иметь все необходимые ресурсы силой реализовывать свои решения. В речи 21 октября 1944 года Рузвельт не оставил на этот счет никаких сомнений: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно для восстановления мира, если это необходимо, при помощи силы".
В недели и месяцы, предшествующие выборам, наиболее острой проблемой союзной дипломатии Рузвельта становится "польский вопрос". В США американцы польского происхождения требовали того же, чего требовал Черчилль поддержать польское лондонское правительство, заставить советское руководство не признавать Люблинский комитет, уже утвердившийся в Польше, и гарантировать ей границы 1939 года. Рузвельт, как это видно сейчас, отчетливо понимал, что польская проблема реально может разрушить само основание послевоенного мира - союзные отношения с СССР. Несомненно, что Рузвельт в это время также высоко ценил обещание Москвы выступить на Дальнем Востоке против Японии. Именно поэтому он не поддержал отчаянных призывов главы лондонского правительства Миколайчика оказать энергичное давление на Сталина. Для Миколайчика согласиться с границей между Польшей и СССР, определенной еще в 1920 году лордом Керзоном, было равносильно политической смерти. И он, не получив помощи Рузвельта, в конце 1944 года ушел в отставку. Рузвельт попросил отложить вопрос о признании Люблинского комитета до встречи "большой тройки". Но даже понимая опасность разобщения с США, советское правительство признало Люблинский комитет полноправным правительством Польши.
Это объяснялось военной обстановкой, необходимостью обеспечения безопасности военных коммуникаций. "Польский вопрос" был одной из основных трагедий второй мировой войны. Растущая заинтересованность американцев придавала ему исключительное значение для будущего общей послевоенной системы.
Нужно все же отметить, что Рузвельт не следовал крайностям, которых придерживался в "польском вопросе" Черчилль, иначе раскол антигитлеровской коалиции произошел бы значительно раньше. Рузвельту пришлось бы радикально пересматривать схемы послевоенного мироустройства. Но и помимо "польского вопроса" стали возникать проблемы, потенциально взрывоопасные для советско-американских отношений. Все больше в практическую плоскость переходил вопрос о будущем Германии, о характере создаваемой мировой организации, месте и функциях в ней великих держав.
Рузвельт в последние месяцы 1944 года видел опасность открытого блокирования с дискредитировавшими себя в Европе откровенно правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы, ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов, президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам "вручено командование в Средиземноморье, подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции".
Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны ответственности великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний "реальполитик", классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу "загоняют" США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. И госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда - ни до ни после - переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью. Черчилль со всей силой своего красноречия напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и "священного эгоизма".
Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является "зоной совместной англо-американской ответственности" и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в Греции.
Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда некоторые недалекие американцы пытались отучить его от проклятия века - геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 года, когда американские критики морализовали по поводу английской политики в Греции. "Что такое силовая политика? - вопрошал английский премьер своих американских критиков. Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?" А лорд Галифакс заметил об американцах, что "беда этих людей в том, что они в большой степени являются жертвами ярлыков - силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т. п. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение, как "доктрина Монро"".
И когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости "коммунистических мятежников" (именно те силы, которые освободили Грецию и являлись лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан показать, что это сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт написал Черчиллю послание с выражением неодобрения действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: "Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений".
Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США могут оказаться изолированными.
Критической в этой конъюнктуре становилась позиция СССР. Из Вашингтона поступил запрос к послу Гарриману с просьбой дать оценку дипломатической стратегии СССР. Гарриман в тщательно обдуманном ответе сообщил своим руководителям следующее. Сталин преследует одновременно два курса дружественность к Западу и недоверие к нему. Эта страна отчаянно нуждается в мире. Нет сомнения, что Москва хотела бы продолжения тесных союзных отношений с Америкой и после войны. Но военные испытания сделали русских подозрительными. Русские осознают свои слабости. И если встанет вопрос об обеспечении их безопасности, они готовы на все. Гарриман указывал, что прежний опыт диктует советскому руководству необходимость идти на любые меры, если они увеличивают безопасность страны. Практически это означало, что СССР способен на односторонние действия, что никакой авторитет международной организации не может иметь преобладающего влияния там, где речь идет о выживании. Видимо, этим будет руководствоваться Москва в отношениях с странами-соседями. Конкретный совет посла сводился к тому, что к политике русских нужно отнестись с пониманием и в то же время "твердо противостоять им там, где они неправы". Чтобы найти более ясный ответ, более определенную дорогу, Рузвельт решил отложить вопрос о выборе курса в отношениях с СССР до личной встречи со Сталиным. В общем и целом он был в данном случае оптимистом. Если даже его жестко настроенный посол видит возможности взаимодействия с русскими, почему должен разувериться он, давний сторонник этого курса?
В день выборов, 7 ноября 1944 года, Рузвельт прибыл в Гайд-парк, где обычно голосовал. На вопрос о роде занятий он, как всегда, ответил "выращивание деревьев". На этот раз предстояло опробовать новшество избирательную машину. Рузвельт зашел за занавеску, но техника ему не далась. Окружающие слышали возгласы, что "эта проклятая машина не работает". Последовало много советов, которые и помогли одолеть технические трудности - единственные для Рузвельта в этот день.
Президент не дал ясного ответа на его письмо, на этот счет у него были свои собственные планы.
Рузвельт определенно ужесточил политику в отношении европейских метрополий в целом. Даже идея широкомасштабной помощи Англии в октябре ноябре: подверглась сомнению Рузвельта. Он сократил обещанную помощь по ленд-лизу - только 5,5 миллиарда долларов в период между поражением Германии и Японии - на 20 процентов меньше запрошенного англичанами. Рузвельт ревниво отнесся к встрече Черчилля со Сталиным в октябре 1944 года. Он попросил премьера позволить послу Гарриману присутствовать на всех важнейших беседах. Но обстановка предвыборной борьбы диктовала осторожность, и Рузвельт запретил Гарриману подписывать какой бы то ни было документ, даже самый общий. Уже тогда становилось ясно, что президент ждал, когда окончатся выборы и трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: "Идет глобальная война и нет буквально ни одного вопроса военного или политического, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы... Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе".
Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной "разведки боем".
Но это была серьезная дипломатическая разведка. Вопреки всему, что писалось и говорилось о несклонности Рузвельта к "дележу" сфер влияния, Рузвельт поддерживал стремление Черчилля обозначить границы взаимодействия великих союзников на Балканах. Одиннадцатого октября 1944 года он писал Черчиллю: "Мой активный интерес в настоящее время к балканскому региону объясняется желанием предпринять практические шаги с целью избежать превращения Балкан в арену будущей международной войны, втягивающей нас".
И Рузвельт не выразил никаких протестов по поводу английских предложений о разделении Балкан на зоны влияния.
Рузвельта чрезвычайно обрадовало повторенное советской стороной обещание спустя три месяца после победы в Европе выступить на Дальнем Востоке. Удовлетворение Рузвельта и высшего американского военного руководства было таковым, что немедленно стал рассматриваться вопрос поставок советским дальневосточным силам боеприпасов и снаряжения.
Общественная дискуссия о будущей внешней политике США приобрела между тем определенную зрелость. И "интернационалисты" среди американских политиков и теоретиков, которые считали необходимым создание международной организации, и "реалисты", которые призывали поставить под контроль основные центры мирового могущества, были согласны в одном: изоляционизм не может быть основанием для американской внешней политики. Соединенные Штаты уже вошли в новый мир, где отступление будет равно поражению.
Нет сомнений в том, что Рузвельт, думавший о переизбрании в 1944 году, внимательно относился к происходящему повороту в общественном мнении. Он был солидарен с новыми теоретиками. Собственно, президент сам внес немалый вклад в создание адекватного идейного основания новой американской дипломатии. Задолго до того как йельские теоретики и обозреватели большой прессы стали задумываться над изменившимся стратегическим окружением, Рузвельт сделал ряд прорывов в теоретической области. В январе 1939 года, за девять месяцев до начала нападения Германии на Польшу, Рузвельт, пока еще в частной обстановке, определил, что "первая линия обороны" Соединенных Штатов обусловлена независимостью тех европейских государств, которые еще не находятся под немецким контролем, и воспрепятствованием Японии в ее стремлении захватить острова, позволившие бы ей доминировать на Тихом океане. В 1941 году Рузвельт уже обсуждал послевоенное урегулирование, основанное на главенстве "четырех полицейских" - Соединенных Штатов, Англии, СССР и Китая. И отныне понятие "мощь" всегда присутствовало при рассуждениях о будущем мира. В своем последнем "Послании о положении страны" - в 1945 году Рузвельт подчеркнул этот учет им фактора мощи: "Мы не можем отрицать значимости мощи в мировой политике, равно как мы не можем отрицать мощь как фактор в нашей национальной политике".
Стремление взять на себя "глобальную ответственность" овладевало в ходе войны и американскими военными. Среди двух родов войск (военно-воздушные силы еще не выделились в самостоятельный род) военно-морские силы первыми пришли к "глобальному мышлению". Далеко не сразу такое стратегическое мышление появилось у армейских планировщиков, которые в период между двумя мировыми войнами, по существу, отрицали наличие жизненно важных американских интересов в Европе и Азии. Изменения в их мышлении регистрируются в 1943 - 1944 годах. Комитет объединенного стратегического обзора пришел в 1943 году к выводу об опасности объединения всей мощи Азии под одним командованием. А вскоре подобные же выводы американские военные начинают делать и в отношении Европы. Так, из американского посольства в Париже докладывают о новых взглядах союзного главнокомандующего на западном фронте: "Генерал Эйзенхауэр не считает, что в наших интересах было бы доминирование в Европе одной державы, ибо тогда в мире были бы сверхмощная Европа, несколько потрясенная Британская империя и мы".
Проблема будущего Европы встала во весь рост в 1944 году.
Соображения стратегической разведки начинают поддерживать выводы военных. Летом 1944 года ОСС (Отдел стратегических служб) в сводном докладе указал, что "наши интересы требуют проведения политики, направленной на предотвращение серьезной угрозы безопасности Британских островов (и Соединенных Штатов) посредством консолидации большей части европейских ресурсов в руках одной державы".
Возможно, наиболее убедительным образом выразили императивы новой глобальной политики для США специалисты военно-воздушных сил, подчеркнувшие важность новой военной технологии: "Радиус действия бомбардировщиков сейчас имеет мировой охват". Бомбардировка Лондона ракетами Фау-2 показала новый способ достижения американской территории ударами из-за океана. Теперь вооруженные силы противника могли бы "без предупреждения преодолеть все прежде видимые барьеры или "линии обороны" и нанести сокрушающие удары по нашим населенным центрам, по нашей индустриальной, экономической мощи и правительственным центрам".
Итак, к предпоследнему году второй мировой войны американские стратеги закрепились на тех позициях, к которым они приближались в 1917 и 1940 году - на позициях активного противодействия возможности контроля одной страны на массиве Евразия. Вперед вышли геополитические соображения, которые подмяли под себя прежнее кредо американской дипломатии: самоопределение наций, либеральная мировая торговая система, коллективная безопасность, "свободы", обозначенные в Атлантической хартии, и прочее подобное.
На выборах 1944 года Рузвельту было важно не дать прийти к власти деятелям типа генерала Макартура, которые, в отличие от него, считали основной ареной борьбы за мировое могущество не Европу, а тихоокеанский регион. И главное - они не верили в глобальность распространения американского влияния, их лозунгом было выделение определенного регионального приоритета. Они не ощущали необъятности открывшейся перед Америкой возможности. В июле 1944 года Рузвельт послал председателю Национального комитета демократической партии письмо, в котором говорилось: если конвент демократической партии изберет его своим кандидатом на следующий президентский срок, он "как хороший солдат" выполнит свой долг. Критическое значение приобрел выбор напарника, вице-президента. Было ясно, что в послевоенном мире этот избранник получит большие шансы занять Белый дом. Исходя из соображений популярности в среде демократов, принадлежности к влиятельному Ближнему Западу и партийной лояльности, он выбрал сенатора от штата Миссури Гарри Трумэна. Сам Трумэн был этим поражен. (Выбор данной политической фигуры, склонной к упрощенным решениям и демонстрации силы, определил многое в послевоенной американской политике.)
Рузвельт решил не вести предвыборной кампании. Его преференции, его взгляды были достаточно хорошо известны. "В эти дни глобального конфликта, - заявил президент, - у меня попросту не будет времени вести обычную кампанию".
Рузвельт очертил перед американским народом (речь в Сан-Диего) следующие задачи: "Первое - выиграть войну, выиграть войну быстро, выиграть ее мощно. Во-вторых, создать всемирные международные организации... Третье - укрепить экономику".
Противник Рузвельта - республиканец Дьюи ожесточенно вел борьбу против того, что он называл "правительством одного человека". И уже очень утомленного человека. Во время остановки в Сан-Диего у Рузвельта случился жестокий приступ, свидетелем которого был его сын Джеймс. Несколько минут Рузвельт не открывал глаз, его лицо осунулось, по телу шли судороги. Но железная воля преодолела немощь тела, и президент не отменил очередного выступления. Адмирал Леги постарался заглушить распространяющиеся слухи о плохом здоровье президента. Человек, который работает по четырнадцать часов в сутки, не может жаловаться на нехватку энергии.
Чтобы обеспечить национальный консенсус для претворения в жизнь грандиозных внешнеполитических планов, Рузвельт предпринял необычный шаг. В конце июня он выдвинул инициативу создания первого в истории США межпартийного правительства. Рузвельт предлагал кандидату республиканцев на предшествующих выборах У. Уилки пересечь партийные барьеры и создать нечто вроде объединенной партии либералов среди демократов и республиканцев. "Мы должны иметь две реальные партии: одну - либеральную и другую консервативную". И не вина Рузвельта, что его план не был воплощен в реальность. Посланец Рузвельта тайно встретился с Уилки в Сент-Режисе, тогда была признана ценность этой идеи. Оба политика полагали, что только заручившись твердой поддержкой дома можно осуществить смелые планы за морями. На Уилки считал, что перегруппировку следует отложить на послевоенный период. Он просил передать Рузвельту, что идея кажется ему плодотворной. Нужно лишь, чтобы она дозрела.
Уилки, хотя он и был политическим противником, виделся Рузвельту многообещающим деятелем нового поколения - отбросившим изоляционизм и готовым бесконечно расширить американское влияние в мире. Президент уже пользовался услугами подобно мыслящих республиканцев - Стимсона и Нокса. Смерть Уэндела Уилки 8 октября 1944 года приостановила процесс сближения "интернационалистских" сил внутри обеих главных американских партий.
В ходе предвыборной борьбы 1944 года, выступая в гостинице "Уолдорф-Астория", Рузвельт пояснил аудитории свое видение функций будущей мировой организации: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно с целью поддержать мир при помощи, если это необходимо, силы. Полицейский не будет эффективным стражем порядка, если, увидев преступника, врывающегося в чужой дом, он пойдет в городской совет и созовет его для получения разрешения на арест преступника".
В эти дни предвыборной схватки Рузвельт сделал обещание, не выполненное до сих пор. Выступая в Филадельфии, он обещал возвратить американские войска после победы из всех заморских стран домой. Никто не знает, был ли он искренен. Ведь его послевоенные планы предполагали наличие у "четверых полицейских" реальной и быстро применимой силы.
Нужно сказать, что последние недели (возможно, месяцы) перед президентскими выборами 1944 года прошли довольно благополучно для Рузвельта. Его противникам из республиканской партии не удалось доказать, что президент "продал Польшу", согласился на раздел сфер влияния в Европе, принял невероятно жесткий курс в отношении будущего Германии. Рузвельт, нет сомнения, остро ощущал подобные обвинения и приложил все силы, чтобы дезавуировать или, по меньшей мере, смягчить их.
Не найдя достаточно уязвимых мест в общем дипломатическом курсе Рузвельта, оппозиция пыталась использовать факт ухудшившегося здоровья президента. Она распространила в июле снимок, подчеркивавший измождение президента. В августе заболевший ангиной президент неудачно выступил по радио на борту эсминца близ берегов штата Вашингтон. Но на решающей финальной прямой Рузвельт нашел в себе силы.
Активность Рузвельта осенью 1944 года была поразительна, Она давала ответ тем, кто сомневался в его физической способности вести государственный корабль. Миллионы американцев видели президента, который преодолевал страшные испытания военных лет, постоянный стресс с неизменной улыбкой. ("Мужество - это достоинство, проявляемое под давлением обстоятельств", - говорил Черчилль.) Чтобы опровергнуть все домыслы, Рузвельт пошел на испытание в характерном для себя духе. При первой же представившейся возможности (а это была четырехчасовая поездка по Нью-Йорку) он, несмотря на проливной дождь, откинул верх машины и снял шляпу. Холодный осенний дождь быстро промочил всех пассажиров президентской машины до нитки. Дважды Рузвельт быстро переодевался, но он не сократил маршрута и времени следования. Он стоял и махал шляпой, а дождь был безжалостен. Седые волосы слиплись, сквозь мокрое пенсне ничего не было видно, но сотни тысяч ньюйоркцев могли наблюдать его знаменитую улыбку, и он не переставал улыбаться все четыре часа. Даже пресса соперников писала, что видела символ жизнестойкости.
(Немцы тоже приняли участие в избирательной кампании 1944 года. Берлинское радио призвало американцев очистить от Рузвельта дом, который когда-то был белым.)
Республиканцы говорили всем и каждому, что Франклину Рузвельту шестьдесят два года, а Томасу Дьюи - сорок два. Чтобы рассеять сомнения в физическом состоянии Рузвельта, его врач - вице-адмирал Микинтайр опубликовал итоги обследования: "На восемь или девять фунтов меньше, чем оптимум. Честно говоря, я бы добавил несколько фунтов. Он не был в бассейне со времени поездки в Квебек. Но он собирается посещать бассейн сейчас снова. Он хороший пловец, и это дает ему возможность для физических упражнений... Никаких органических недостатков. Здоровье в норме. Он делает ежедневно огромную работу. Но он выносит эти нагрузки изумительно. Слухи о слабости его здоровья объяснимы в годы выборов, но они не имеют под собой оснований".
Особое впечатление произвела речь Рузвельта в столице 23 сентября 1944 года, получившая известность как речь о собаке Фала. "Республиканские вожди не удовлетворяются нападками на меня, на мою жену и моих сыновей. Им недостаточно этого и сейчас они избрали новую мишень, мою маленькую собаку Фала. Я, разумеется, не протестую против нападок, как и вся моя семья, но Фала протестует".
Это был во многом эмоциональный удар по умелому и энергичному сопернику - губернатору Нью-Йорка Дьюи, в число слабых мест которого входило отсутствие чувства юмора.
Более серьезную опасность для Рузвельта являли те, кого идеи предоставления судеб мира "четырем полицейским" не удовлетворяли как обращение к старым, столетней давности, методам обанкротившейся дипломатии. Выражая взгляды либералов, журнал "Нэйшн" отмечал "поразительную схожесть принципа "четырех полицейских" с принципом ёнового порядка", который страны ёоси" пытались навязать Европе и Азии". Либералы были крайне разочарованы выбором сенатора Г. Трумэна в качестве напарника президента. Прежний вице-президент, Г. Уоллес пользовался в этих кругах заслуженной репутацией, а Г. Трумэн отстоял далеко от американского либерализма.
Между тем Рузвельт в ходе предвыборной кампании активно развивал тему либерализма, обращенного на международную арену. Он трактовал результаты конференции в Думбартон-Оксе (август 1944 года) как отправную точку либерализации всей системы международного обмена. И как коронную тему своей предвыборной платформы он преподнес избирателям идею создания мощной международной организации с самыми широкими полномочиями, в которой американскому правительству не препятствовал бы сенат. Он настаивал на том, что будущая организация должна иметь все необходимые ресурсы силой реализовывать свои решения. В речи 21 октября 1944 года Рузвельт не оставил на этот счет никаких сомнений: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно для восстановления мира, если это необходимо, при помощи силы".
В недели и месяцы, предшествующие выборам, наиболее острой проблемой союзной дипломатии Рузвельта становится "польский вопрос". В США американцы польского происхождения требовали того же, чего требовал Черчилль поддержать польское лондонское правительство, заставить советское руководство не признавать Люблинский комитет, уже утвердившийся в Польше, и гарантировать ей границы 1939 года. Рузвельт, как это видно сейчас, отчетливо понимал, что польская проблема реально может разрушить само основание послевоенного мира - союзные отношения с СССР. Несомненно, что Рузвельт в это время также высоко ценил обещание Москвы выступить на Дальнем Востоке против Японии. Именно поэтому он не поддержал отчаянных призывов главы лондонского правительства Миколайчика оказать энергичное давление на Сталина. Для Миколайчика согласиться с границей между Польшей и СССР, определенной еще в 1920 году лордом Керзоном, было равносильно политической смерти. И он, не получив помощи Рузвельта, в конце 1944 года ушел в отставку. Рузвельт попросил отложить вопрос о признании Люблинского комитета до встречи "большой тройки". Но даже понимая опасность разобщения с США, советское правительство признало Люблинский комитет полноправным правительством Польши.
Это объяснялось военной обстановкой, необходимостью обеспечения безопасности военных коммуникаций. "Польский вопрос" был одной из основных трагедий второй мировой войны. Растущая заинтересованность американцев придавала ему исключительное значение для будущего общей послевоенной системы.
Нужно все же отметить, что Рузвельт не следовал крайностям, которых придерживался в "польском вопросе" Черчилль, иначе раскол антигитлеровской коалиции произошел бы значительно раньше. Рузвельту пришлось бы радикально пересматривать схемы послевоенного мироустройства. Но и помимо "польского вопроса" стали возникать проблемы, потенциально взрывоопасные для советско-американских отношений. Все больше в практическую плоскость переходил вопрос о будущем Германии, о характере создаваемой мировой организации, месте и функциях в ней великих держав.
Рузвельт в последние месяцы 1944 года видел опасность открытого блокирования с дискредитировавшими себя в Европе откровенно правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы, ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов, президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам "вручено командование в Средиземноморье, подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции".
Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны ответственности великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний "реальполитик", классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу "загоняют" США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. И госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда - ни до ни после - переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью. Черчилль со всей силой своего красноречия напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и "священного эгоизма".
Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является "зоной совместной англо-американской ответственности" и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в Греции.
Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда некоторые недалекие американцы пытались отучить его от проклятия века - геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 года, когда американские критики морализовали по поводу английской политики в Греции. "Что такое силовая политика? - вопрошал английский премьер своих американских критиков. Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?" А лорд Галифакс заметил об американцах, что "беда этих людей в том, что они в большой степени являются жертвами ярлыков - силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т. п. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение, как "доктрина Монро"".
И когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости "коммунистических мятежников" (именно те силы, которые освободили Грецию и являлись лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан показать, что это сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт написал Черчиллю послание с выражением неодобрения действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: "Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений".
Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США могут оказаться изолированными.
Критической в этой конъюнктуре становилась позиция СССР. Из Вашингтона поступил запрос к послу Гарриману с просьбой дать оценку дипломатической стратегии СССР. Гарриман в тщательно обдуманном ответе сообщил своим руководителям следующее. Сталин преследует одновременно два курса дружественность к Западу и недоверие к нему. Эта страна отчаянно нуждается в мире. Нет сомнения, что Москва хотела бы продолжения тесных союзных отношений с Америкой и после войны. Но военные испытания сделали русских подозрительными. Русские осознают свои слабости. И если встанет вопрос об обеспечении их безопасности, они готовы на все. Гарриман указывал, что прежний опыт диктует советскому руководству необходимость идти на любые меры, если они увеличивают безопасность страны. Практически это означало, что СССР способен на односторонние действия, что никакой авторитет международной организации не может иметь преобладающего влияния там, где речь идет о выживании. Видимо, этим будет руководствоваться Москва в отношениях с странами-соседями. Конкретный совет посла сводился к тому, что к политике русских нужно отнестись с пониманием и в то же время "твердо противостоять им там, где они неправы". Чтобы найти более ясный ответ, более определенную дорогу, Рузвельт решил отложить вопрос о выборе курса в отношениях с СССР до личной встречи со Сталиным. В общем и целом он был в данном случае оптимистом. Если даже его жестко настроенный посол видит возможности взаимодействия с русскими, почему должен разувериться он, давний сторонник этого курса?
В день выборов, 7 ноября 1944 года, Рузвельт прибыл в Гайд-парк, где обычно голосовал. На вопрос о роде занятий он, как всегда, ответил "выращивание деревьев". На этот раз предстояло опробовать новшество избирательную машину. Рузвельт зашел за занавеску, но техника ему не далась. Окружающие слышали возгласы, что "эта проклятая машина не работает". Последовало много советов, которые и помогли одолеть технические трудности - единственные для Рузвельта в этот день.