Страница:
– А почему нет? – осведомился Чак.
– Вы серьезно?
– Именно об этом я и говорил, – отозвался он. – Вы влезаете в такие дебри, Фернандес, которые понятны только вам.
– Потому что они американцы по рождению, – объяснила я. – Пуэрто-Рико – территория США. Разве в Гарварде это не проходят?
– И они могут свободно приезжать сюда? – Чувствовалось, что эта мысль внушает Чаку отвращение.
– Они здесь родились. Им нет необходимости ниоткуда приезжать. Вот что означает единство территории. Они такие же американцы, как вы. С той лишь разницей, что во время президентских выборов голосовать позволено только тем, кто проживает на основных землях.
– Неужели? Не может быть!
– И тем не менее. – Не вздыхай, Лорен, не закатывай глаза. Улыбайся, сестренка, улыбайся!
Чак пожал плечами, словно до сих пор не верил мне.
– Продолжайте. Но учтите, я думаю, что люди в ваших материалах недостаточно живые. Я хочу, чтобы ваши персонажи были реальными – наделены кровью и плотью.
– Хорошо. Так вот, у доминиканцев сложилось много стереотипов по поводу пуэрториканцев: например, что они ленивы, а их женщины слишком независимы. И наоборот, пуэрториканцы считают, что все доминиканцы наркодельцы и мачо.
Чак яростно закивал, всем своим видом показывая, что ждет не дождется, когда я закончу. А я подумала: появится ли когда-нибудь у меня редактор, который при мне не станет высвистывать мотивчик из рекламы ресторана «Чичи»?
Я объяснила все, как умела.
Чак скривился, словно «унюхал чей-то пук, а сам ни при чем». Все это оказалось для него слишком сложно и было ему совсем не по душе.
– Едва ли рядовой читатель делает разницу между доминиканцами и пуэрториканцами. А если и так, то не ухватит, что вы наговорили, и с первых строк бросит читать. У нас газета, а не учебник. Читатель ждет реальных девушек с реальными проблемами. Это рубрика нравов, а не «Метро».
– Пуэрториканцы и доминиканцы поймут, – ответила я. – Если вам это не безразлично. Если не безразлично газете. – Зачем ты это сказала? Лорен-плохишка. Тебя следует отшлепать!
– Не заводитесь снова. Мы уже все обсудили. Ваша колонка должна быть развлекательной, легкой, доступной. Служить противовесом всей остальной серьезной муре в газете. Договорились?
– Разумеется.
В дверь просунулась голова практикантки. Она сообщила, что жена Чака звонит по четвертой линии. Он подхватил трубку, включил четвертую линию и, продолжая разговаривать со мной, махал рукой, словно дирижировал симфоническим оркестром.
– Что-нибудь легонькое, развлекательное. Задорное. Увеселительное. Привет, дорогая. – Он повернулся вместе со стулом спиной ко мне. И это означало, что я свободна.
УСНЕЙВИС
В прошлом году на Валентинов день Хуан возил меня в Сан-Диего. Мы заехали в Лос-Анджелес навестить Эмбер, где она живет в маленькой унылой дыре со своим мексиканским крысенком, но это оказалось единственным светлым пятном поездки. Я тогда намекнула, что в следующий раз можно придумать что-нибудь поинтереснее, и в этом году в качестве подарка на Валентинов день он организовал путешествие в Европу. Мы уезжаем сегодня.
Когда я заскочила за Хуаном домой, он, увидев мои вещи, оторопел. Сразу стало ясно, что Хуан вообще ничего не смыслит, и это приводит меня в отчаяние – ay, mi ja. Я вполне серьезно. И ведь взяла-то только два больших дорожных чемодана «Луи Вуиттон», небольшой кейс для сумочек, перчаток и шарфиков, косметичку, дорожную сумку и «Кейт Спейд» бокс с отделениями для воды, компакт-дисков, журналов и закусок.
– Мы едем только на длинные выходные, – изумился Хуан. – Неужели нужно все это брать?
Да, хотела ответить я, на длинные выходные, но на длинные выходные – в Рим! Предполагалось, что это подарок на Валентинов день. Но Хуан сказал, что на Валентинов день ехать в Рим очень дорого, и мы поехали в январе. Кроме того, он хочет быть на Валентиновых танцах в реабилитационном центре. Так что приходится праздновать в начале января. Дикость? Но с Хуаном так всегда. Я закатила глаза под своими очками «Оливер пипл» и ничего не сказала, поскольку обещала себе (и Лорен), что на этот раз буду с Хуаном мила. Лорен напомнила, что Хуан, желая доставить мне удовольствие, долго копил деньги, и, как она выразилась, в процентном отношении я должна оценить это. Да, в процентном отношении эти четыре дня в Риме тянут на много в сравнении с его доходом. Я это понимаю. Понимаю. Он – неудачник. Шучу! Господи, иногда ты все принимаешь слишком серьезно, mi'ja. Если бы я волновалась по поводу того, сколько Хуан получает, меня вообще здесь не было бы. Признаюсь тебе откровенно – я люблю этого человека. Люблю больше, чем любила кого-либо в жизни. Это-то и пугает.
Не хочу даже говорить о том, что взял с собой Хуан. Один маленький пластиковый зеленый чемоданчик. Из самсонита[103], с огромным разрезом на боку. Я пришла в ужас. Он хотел усадить меня в свой грохочущий «фольксваген-рэббит» – без печки, с истрепанными дворниками, которые все подбрасывают вверх, и с картонными стаканчиками из-под кофе, валяющимися по всему полу. Я готова мириться с непритязательностью гетто. Но не до такой же степени!
Хуана я взяла в свой «БМВ», что, по-моему, не совсем правильно в данных обстоятельствах. Но не забывай, я же решила быть милой. Он стоял на улице и ждал – багажа никакого, волосы расчесаны на прямой пробор, на ногах ботинки из универмага «Джей-си пенни», которые ему так нравятся. О Господи!
Хуан – симпатичный мужчина, пока не старается казаться симпатичным, если ты понимаешь, о чем я. Волосы, если он их не трогает, вьются, и он похож на ненормального ученого. Двухдневная щетина очень привлекательна: он почти герой, Че Гевара. Очки в черной оправе – слава Богу, я выбирала – делают его приятным и интересным. Но когда он прикладывает усилия к тому, чтобы показать себя с выгодной стороны, все идет насмарку. Волосы прилизывает, как третьеклассник, и бреется, открывая свой слабый подбородок. И на лице у него всегда порезы – так и не научился бриться. Пользуется контактными линзами, раздражающими глаза, отчего у Хуана такой вид, будто он весь день то ли плакал, то ли пил. Вместо джинсов и удобных маек надевает «слаксы». Думает, они ему идут! Сколько я его увещевала, но разве он послушает? Но не пойми меня неверно, mi'ja. Я считаю Хуана чрезвычайно привлекательным. Я от него тащусь. Только хотела бы, чтобы у него было больше денег. Но разве это преступление?
Когда он позвонил мне и сообщил, что у нас есть выбор – лететь в Рим из Бостона через Лондон или через Дублин, я, конечно, выбрала Лондон. Во всем ирландском нет утонченности. Ты знакома с югом, поэтому понимаешь. Лучше бы лететь напрямую в Рим, но такого рейса из Бостона нет. Прямые рейсы есть из Нью-Йорка – так было бы намного проще, но я не возникала. Хуан совершенно непрактичен – постоянно думает о работе: как бы сделать лучше свои программы. Иногда, разговаривая с ним, его приходится встряхивать, чтобы он услышал тебя.
И вот теперь мы на последнем отрезке нашего путешествия – летим из Лондона в Рим. Уже двенадцать часов я провела в самолетах. Именно так, mi'ja, двенадцать – это единичка и двойка. И все время пыталась устроиться удобнее в тесных креслах – первый класс Хуан осилить не смог. Двенадцать часов я пыталась заснуть в красных остроносых туфлях. У меня широкая стопа, но я не выношу широкой обуви, особенно красной. Двенадцать часов без настоящей ванны и настоящей еды. Двенадцать часов слушать истории о том, как Хуан помогает парням в своем реабилитационном центре. О Дэвиде, который не просыхал двадцать лет, но теперь вернулся на работу в «Уэнди»[104] и уже год как стеклышко. О Луи, который чуть не сгорел вместе с домом, потому что курил марихуану в постели, а теперь – служащий санитарной службы, отделался от дурных привычек и обзавелся подружкой. И так далее. Таких счастливых концов много. Хуан их любит больше всего. Но есть и печальные концы. Я не возражаю и слушаю. Я же говорила, как мечтала выбраться из мира шпаны. И ни за какие деньги не хотела бы вернуться обратно.
Меня восхищает то, чем занимается Хуан. У него диплом инженера Северо-Восточного университета. Он мог бы работать кем угодно, но сделал трудный выбор: повышает жизненный уровень других – возвращает их в наше сообщество. Хуан мне все объяснил, и я поняла. Со мной происходит то же самое: я получаю предложения от прибыльных фирм, которые занимаются тем же, чем я в «Юнайтед уэй». Там платят вдвое больше, чем я зарабатываю теперь. Но я, наверное, похожа на Хуана, хотя многие этого не замечают. Мне необходимо сознавать, что моя работа важна. И, тем не менее, я получаю вчетверо больше, чем он. Печально, подружка.
Я рассказала ему обо всей этой чуши в газетах насчет того, что Элизабет – лесбиянка. Она беспокоится, что не получит работу в национальной сети, поскольку Руперт Мандрейк, глава патронирующей национальной компании, – борец за «ценности семьи», то есть ненавистник лесбиянок. Насколько же люди глупы! Я позвонила ей и сказала, что меня это ничуть не волнует. Так оно и есть. Мне безразлично, с кем спят мои приятельницы sucias, коль скоро их партнеры к ним хорошо относятся. Я спросила Элизабет, хорошо ли к ней относится ее поэтесса – на вид «не плачьте детки». Она ответила «да», и я сказала, что только это имеет значение. Элизабет поблагодарила меня, заплакала и сообщила, что Сара не разговаривает с ней.
– Как глупо, – прокомментировал Хуан. – Сука эта твоя Сара.
– Они были лучшими подругами. Очень странно.
– А ты представь, что хотя бы однажды не только подругами, – предположил он. Я об этом как-то не подумала.
– Сильно сомневаюсь. Сара очень консервативна.
По словам Элизабет, Лорен поддержала ее. И Эмбер тоже. А с Ребеккой она еще не разговаривала. Но я уверена, Ребекка не станет вредничать, Поскольку никогда ни к кому не придирается. Был случай, она поместила в «Элле» статью о латиноамериканках-лесбиянках.
Самая жесткая из нас Лорен. Мне становится нехорошо, когда я вижу, сколько она пьет. К тому же она постоянно всех нас поучает, словно нам неизвестна наша история. Это в ней говорит белая. Думаю, оттого-то она и корчит всезнайку, поэтому такая головная боль находиться с ней рядом. Мы с Хуаном разговариваем о жизни, об искусстве, о политике, о наших родных, обо всем на свете. Самое лучшее в наших отношениях то, как мыс ним говорим. Будь он женщиной, мог бы стать моей подругой. И тогда я поплакалась бы ему.
Наконец мы приземлились в Риме. Сумасшедшее утро. Я так устала, что мечтала только об одном: взять такси, добраться до какой-нибудь приятной гостинички, получить номер и завалиться спать. Но у Хуана другие планы. Он решил взять напрокат машину и самостоятельно прокатиться по Риму. Но, mi'ja, он никогда в этом Риме не был! И к тому же очень удивился, увидев, что руль у нашего маленького зеленого «фиата» справа. Черт, какие же крохотные здесь машинки! К тому же Хуан сутки не спал, контактные линзы натерли глаза, и он выглядел так, словно ему в лицо плеснули аккумуляторной кислотой. Хуан забыл солевой раствор, но не пожелал вынимать линзы и надевать очки, поскольку эти линзы единственные, которые он взял. Жуть!
Нечего и говорить, Рим – один из крупнейших городов Европы. Вскоре мы обнаружили, что здесь совершенно иные, чем у нас, правила движения, и запутались в многочисленных реконструкциях исторических мест. Никогда не видела таких ужасных, агрессивных, неподвижных пробок: люди машут друг на друга со скутеров и из такси. Кажется, все только и делают, что орут и жестикулируют большими волосатыми руками. Даже у женщин растут на руках волосы. Неужели они никогда не слышали о горячем воске? А эти вопли? Вот от чего раскалывается голова, словно получаешь затрещины полбу. Даже рабочие, даже продавцы, все кричат на своем нелепом языке и будто для того, чтобы вывести меня из себя. Кажется, будто они говорят на ломаном испанском. Я считала, что в Пуэрто-Рико шумно. Но Рим не идет ни в какое сравнение с этим городом.
У нас ушло три часа, чтобы добраться до гостиницы, находившейся совсем неподалеку. Хуан свернул не в том месте и вообразил, будто достаточно знает язык, чтобы понять объяснения итальянцев. А те совсем не понимали, о чем он их спрашивал. Он слишком горд, mi'ja, и никогда не признается в том, что творит. А я до сих пор с ним мила и не критикую его. Я вполне серьезно. Наконец благодаря нескольким итальянцам, говорившим на распевном испанском, мы оказались на месте, но мне тут же захотелось вернуться в пробку.
Я ожидала чего-то другого. Да, мне не следует жаловаться, но я привыкла к определенному уровню комфорта. Да, я не заплатила за поездку ни цента. Знаю, что Хуан расстарался, желая доставить мне удовольствие на Валентинов день – правда, на месяц раньше. Я не возражала поехать в Рим в январе, когда здесь холодно и уныло. Я набралась терпения и старалась быть с ним милой.
Но, mi'ja, я не привыкла к таким гостиницам, которую заказал для нас Хуан. Ты знаешь, что я езжу в командировки и какие места бронирует для меня Трэвис. Хуан по одному названию должен был определить, что это за гостиница – «Абердинский отель». Интересно, кто приезжает в Рим и останавливается в «Абердинском отеле»? Я тебя умоляю! Это нечто вроде дыры, приютившейся на задворках мясокомбината в Дулуте[105]. Вид из окон на Министерство обороны Италии. Очень романтично! Сама гостиница маленькая, мрачная и насквозь пропахла несносным туалетным антисептиком. Но я так устала, что не протестовала и на гудящих ногах поднялась вслед за Хуаном в маленький номер, где стояла огромная разбитая кровать.
– Не пойдет, – сказала я, посмотрев на нее.
– Что?
– Ты же знаешь, я не сплю с тобой в одной постели. Изволь найти номер с двумя кроватями. – Я села на стул с комковатым сиденьем и укоризненно взглянула на Хуана.
Он опустил плечи и потер глаза. Одна из его контактных линз выскочила и шлепнулась на пол. Встав на четвереньки, Хуан начал обшаривать запятнанный, жесткий ковер взглядом мистера Магу.[106]
– Ты внесешь себе заразу, если снова вставишь эту штуку в глаз, – предупредила я.
– Прекрасно. Будь по-твоему. – Хуан вынул вторую линзу, бросил ее на пол, достал из чемодана очки и надел их. Снял. Потер переносицу. Вздохнул. Он вел себя так, когда не знал, как поступить дальше. – Может, ты хоть подождешь до утра, Нейви? Обещаю не делать никаких попыток. Мы оба устали. Давай отдохнем.
– Две кровати. – Я покрутила у него перед носом двумя пальцами.
Хуан оставил меня в номере, а через пятнадцать минут явился с новым ключом. Мы перебрались в другую комнату. С двумя кроватями. Двуспальными. Я – женщина не мелкая. А итальянские двуспальные кровати, как все в Европе – от одежды, порций в ресторанах и самих людей, – меньше, чем в Америке. Как можно спать на штуковине, напоминающей натянутый канат? Но я ничего не сказала Хуану – ведь он и так чувствовал себя неважнецки. В гостинице не было даже коридорного, и ему самому пришлось спускаться в машину за моими чемоданами. А пока Хуана не было, я исследовала ванную и шкафы. Хиленько, функционально и никакой роскоши. Я поняла, что мне не удастся воспользоваться феном и щипцами для завивки – у них в Риме, mi'ja, какие-то очень странные розетки. И гостиница не дает напрокат фенов. Ты же знаешь, какие волосатые итальянские женщины. Дикие и неукрощенные, они, видимо, сушат волосы, встряхиваясь. Скоро я сама стану как стукнутый током пудель. Буду похожа на сестру Баквита. Надо серьезно поговорить с Хуаном.
Но я так устала, что, дождавшись, когда он принесет мои чемоданы, и переодевшись в ужасном синем свете ванной в мою шелковую пижаму и подходящий к ней халатик, не сказав ни слова, забралась в скрипучую, крохотную постель и заснула. А проснувшись днем, обнаружила, что Хуан сбегал за едой и успел накрыть шаткий маленький столик. Он принес итальянскую пиццу, отличающуюся от американской тем, что она очень плоская и в ней мало сыра, холодные макароны, свежий салат, бутылку воды и бутылку вина. И еще цветы, которые поставил в заляпанный низкий стакан из ванной. Хуан даже купил выпечку. Причем ее упаковали в белую картонку и перевязали, как подарок, лентой.
– Позволь тебя обслужить, – сказал он.
Я встала, присоединилась к нему за столом и извинилась за свои капризы. Хуан ответил, что понимает – ведь мы оба очень устали.
– Но все-таки постарайся найти переходник для фена, – попросила я. – Я не могу выходить на люди не завившись.
– Все, что пожелаешь.
Еда оказалась превосходной, и я решила не требовать, чтобы Хуан нашел нам другую гостиницу. Мне приходилось жить в гораздо худших условиях – большую часть детства, – так что ничего, выдержу. Я недовольна, пусть знает, но я не собиралась обижать его. Это было бы грубо.
Поев, мы приняли по очереди душ и оделись. Я выбрала простое черное платье, туфли на каблуках и довершила ансамбль платком. И умолила Хуана не совершать очередной ошибки с одеждой и волосами. Нашла для него пристойные вещи в его чемодане. Он собирался вечером пойти на концерт в рок-клуб где-то на задворках Рима. И я попросила на этот раз взять такси. Хуан растерялся – видимо, потому, что оплачивал всю нашу поездку до последней лиры. Я сказала, что заплачу за машину, и он нехотя согласился. Мы нашли по соседству с гостиницей банкомат и взяли такси. Хуан сказал, что, по словам его друга, наверху в этом клубе танцуют сальса. Добравшись до места, мы выяснили, что так оно и есть. И не поверишь, увидели множество пуэрториканцев. Словно не уезжали из Бостона. Танцевали весь вечер, а затем такси доставило нас в нашу дыру. Несмотря ни на что, я прекрасно провела время и почти позволила Хуану физический контакт. Хотя мы и не дошли до конца. А прежде всего я заставила его сделать мне массаж ног.
На следующее утро он снова поднялся рано. Побежал за переходником для этих идиотских розеток, раздобыл фрукты, хлеб, сыр и кофе на завтрак и подал еду мне в постель. Я приняла душ и надела черно-белую двойку «Эскада» с черными брюками, черно-белые туфли «Бланик» без каблуков, роскошную кепку «Джилиан Тесо» из шерсти альпаки (ее, естественно, произвели в Италии) и солнечные очки. Натянула черные кожаные перчатки и переложила кошелек и мобильник в сумку из гладкой кожи в черно-белых тонах.
И тут Хуан выложил мне свой план. Нам предстояло осмотреть Форум, Колизей, арку Септимия Севера, Дом весталок и прочее. И все пешком. На ногах. Ты только подумай, mi'ja!
– Надеюсь, ты захватила удобную обувь? – гнусно улыбнулся Хуан. – Думаю, что в этом идти не стоит. – Он помахал пальцем, указывая на мои туфли.
Я не захватила удобную обувь. Прошу прощения. Я вообще не ношу то, что другие называют «удобной обувью». И джинсов у меня тоже нет. Когда я была девочкой, мать учила меня, что женщины не носят ни кроссовок, ни брюк, и я еще тогда отказалась от этого вида одежды (кстати, на велосипеде мне тоже запрещали кататься). Я привыкла считать, что мне в любых случаях нужна подобающая женщинам обувь.
– А с этими что не так?
– Мы идем пешком, Нейви, – объяснил Хуан. – Твои туфли годятся для камеры пыток.
Я не ответила. На небе собирались облака. Несмотря на многочисленные увещевания Хуана, я так и не сменила туфли, и он наконец сдался:
– Ну, как знаешь. Ноги твои.
Конечно, ему снова захотелось сесть за руль, поскольку показалось, будто Форум находится слишком далеко от гостиницы, чтобы ехать на такси. Я не возражала. Хуан сверился со своей маленькой картой и сделал все, на что был способен. Но я всю дорогу цеплялась то за крышу, то за дверцу, то за приборную панель, ибо мне постоянно мерещилось, что нас вот-вот расшибет какой-нибудь ненормальный итальянский шофер. Наконец мы припарковались на стоянке для туристов, и я заметила, что заплатить за нее придется немногим меньше, чем если бы мы взяли такси. Но промолчала. Когда мы вылезали из машины, начал накрапывать дождь. Хорошо еще, что я захватила зонтик – Бог свидетель, мой дружок о таких практичных вещах не задумывается.
Хуан между тем вынул дешевый паршивенький фотоаппарат и начал щелкать все подряд. Я старалась не отставать. Но это мне давалось нелегко, а он словно не замечал. Бежал назад, когда я где-нибудь присаживалась, и что-то бормотал про историю и «атмосферу». А затем заявил, что хочет забраться на Палатин – огромный холм, где богатые издавна строили свои дома. Забраться! Я и по ровному-то едва передвигалась. А Хуану приспичило карабкаться вверх! Я заявила, что подожду его внизу, у Арки.
– Ты уверена? – спросил он. Я огляделась. Тут к нам подкатил туристический автобус с божьими одуванчиками из Невады, и они тут же принялись лопотать на своем ужасном деревенском жаргоне.
– Уверена, – ответила я. Дождь усилился. – За меня не беспокойся. Я вполне довольна. Мне нравятся старые дома и старые люди.
Хуан покачал головой и вздохнул:
– А может, решишься, Нейви? Здесь такое великолепное место. Поднимемся наверх и бросим взгляд вокруг. Говорят, оттуда потрясающий вид.
– Нет, спасибо.
– Ну, хорошо, – отозвался он. – Тогда не полезу и я. Не хочу оставлять тебя одну. К тому же идет дождь.
– Неужели? – саркастически хмыкнула я. Извини, Лорен, похоже, mi'ja, мне не удастся сдержать обещание. Я проголодалась, промокла и устала. И моя кепочка из альпаки начала вонять, как мокрая шавка.
– Зато у нас будет время осмотреть сегодня Ватикан, – заметил Хуан. Я пожала плечами. Он протянул руку и помог мне подняться. Попытался обнять и поцеловать, но при этом выдал очередную глупость насчет того, как романтична Италия, когда идет дождь. Я замерзла. Устала. Проголодалась. У меня разболелись ноги. И я оттолкнула его.
Мы поплелись к машине на сверхдорогую стоянку. Хуан на ломаном итальянском спросил охранника, как проехать в Ватикан, и тот, указывая направление, так замахал руками, что у меня закружилась голова. Хуан поблагодарил и выехал на дорогу бок о бок с другими камикадзе.
– Ты знаешь, куда мы едем? – спросила я, уверенная, что он не знал.
– Конечно! – воскликнул Хуан, стараясь не терять веселости, и выбросил вверх кулак, как человек, который кричит: «Вперед!» – В Ватикан! Навестить папу!
У меня так сильно заурчало в животе, что он, видимо, услышал. Потому что покосился на меня и посмотрел на часы.
– О, Нейви, извини, мы пропустили обед. Эта разница во времени совсем выбила меня из колеи. Ты проголодалась?
Сам Хуан почти ничего не ест, оттого такой тощий и легко забывает о пище. А теперь мы в Риме. Разве здесь до обеда?
Я не ответила, только метнула на него взгляд, чтобы показать, как я несчастна весь день. А Хуан сглотнул и снова спросил, голодна ли я. Я зашипела на него:
– А ты как думаешь?
В поисках ресторана Хуан наобум сворачивал туда и сюда, распугивая бродячих кошек, собак и детей. И остановился у первого, который ему приглянулся, – задрипанной траттории в унылом жилом квартале, где сидели пожилые люди, посасывали сигары и смотрели футбольный матч по допотопному черно-белому телевизору. Хуану удалось припарковаться поблизости, но когда мы вошли, все вытаращили на нас глаза. Мне захотелось спросить: «В чем дело? Вы что, раньше не видели стильную даму со вкусом?» Боже, а Хуан выглядел таким довольным, будто нашел спрятанное сокровище.
Он поинтересовался, что я хочу заказать, и я ответила: «Не знаю, так как не понимаю меню – пыльную, старую грифельную доску с написанными на ней идиотскими итальянскими словами». Подошла женщина с черными кругами под глазами; за ее передник цеплялся целый выводок детишек с грязными мордашками. Она долго пыталась понять, что говорит ей Хуан. И наконец принесла нам две тарелки с чем-то вроде мяса с макаронами. Оказалось не слишком плохо, но на пять звезд, конечно, не тянуло. И стакан для воды был таким же заляпанным, как в нашей, с позволения сказать, «гостинице».
– Вы серьезно?
– Именно об этом я и говорил, – отозвался он. – Вы влезаете в такие дебри, Фернандес, которые понятны только вам.
– Потому что они американцы по рождению, – объяснила я. – Пуэрто-Рико – территория США. Разве в Гарварде это не проходят?
– И они могут свободно приезжать сюда? – Чувствовалось, что эта мысль внушает Чаку отвращение.
– Они здесь родились. Им нет необходимости ниоткуда приезжать. Вот что означает единство территории. Они такие же американцы, как вы. С той лишь разницей, что во время президентских выборов голосовать позволено только тем, кто проживает на основных землях.
– Неужели? Не может быть!
– И тем не менее. – Не вздыхай, Лорен, не закатывай глаза. Улыбайся, сестренка, улыбайся!
Чак пожал плечами, словно до сих пор не верил мне.
– Продолжайте. Но учтите, я думаю, что люди в ваших материалах недостаточно живые. Я хочу, чтобы ваши персонажи были реальными – наделены кровью и плотью.
– Хорошо. Так вот, у доминиканцев сложилось много стереотипов по поводу пуэрториканцев: например, что они ленивы, а их женщины слишком независимы. И наоборот, пуэрториканцы считают, что все доминиканцы наркодельцы и мачо.
Чак яростно закивал, всем своим видом показывая, что ждет не дождется, когда я закончу. А я подумала: появится ли когда-нибудь у меня редактор, который при мне не станет высвистывать мотивчик из рекламы ресторана «Чичи»?
Я объяснила все, как умела.
Чак скривился, словно «унюхал чей-то пук, а сам ни при чем». Все это оказалось для него слишком сложно и было ему совсем не по душе.
– Едва ли рядовой читатель делает разницу между доминиканцами и пуэрториканцами. А если и так, то не ухватит, что вы наговорили, и с первых строк бросит читать. У нас газета, а не учебник. Читатель ждет реальных девушек с реальными проблемами. Это рубрика нравов, а не «Метро».
– Пуэрториканцы и доминиканцы поймут, – ответила я. – Если вам это не безразлично. Если не безразлично газете. – Зачем ты это сказала? Лорен-плохишка. Тебя следует отшлепать!
– Не заводитесь снова. Мы уже все обсудили. Ваша колонка должна быть развлекательной, легкой, доступной. Служить противовесом всей остальной серьезной муре в газете. Договорились?
– Разумеется.
В дверь просунулась голова практикантки. Она сообщила, что жена Чака звонит по четвертой линии. Он подхватил трубку, включил четвертую линию и, продолжая разговаривать со мной, махал рукой, словно дирижировал симфоническим оркестром.
– Что-нибудь легонькое, развлекательное. Задорное. Увеселительное. Привет, дорогая. – Он повернулся вместе со стулом спиной ко мне. И это означало, что я свободна.
УСНЕЙВИС
Считайте, девчонки, что сегодняшний материал – это крик, адресованный всем вашим ленивым приятелям. Парни, у вас осталось меньше месяца, чтобы приобрести вашим подружкам на Валентинов день что-нибудь замечательное. Только пусть это не будут снова цветы и шоколад. А пока они бегают по магазинам, можно немного поразмыслить. Святой Валентин бьш римским священником, который вопреки указу императора Клавдия II, запрещающему солдатам жениться, продолжал их венчать. Вот она – сила любви! И напоминание вам, дамы, кто, получив копеечную шоколадку от мятущегося Казановы, подумывает совершить поступок: Валентин был канонизирован за приверженность своим обязательствам. Не отвергайте ухажера, пока он крутится подле вас.
Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес
В прошлом году на Валентинов день Хуан возил меня в Сан-Диего. Мы заехали в Лос-Анджелес навестить Эмбер, где она живет в маленькой унылой дыре со своим мексиканским крысенком, но это оказалось единственным светлым пятном поездки. Я тогда намекнула, что в следующий раз можно придумать что-нибудь поинтереснее, и в этом году в качестве подарка на Валентинов день он организовал путешествие в Европу. Мы уезжаем сегодня.
Когда я заскочила за Хуаном домой, он, увидев мои вещи, оторопел. Сразу стало ясно, что Хуан вообще ничего не смыслит, и это приводит меня в отчаяние – ay, mi ja. Я вполне серьезно. И ведь взяла-то только два больших дорожных чемодана «Луи Вуиттон», небольшой кейс для сумочек, перчаток и шарфиков, косметичку, дорожную сумку и «Кейт Спейд» бокс с отделениями для воды, компакт-дисков, журналов и закусок.
– Мы едем только на длинные выходные, – изумился Хуан. – Неужели нужно все это брать?
Да, хотела ответить я, на длинные выходные, но на длинные выходные – в Рим! Предполагалось, что это подарок на Валентинов день. Но Хуан сказал, что на Валентинов день ехать в Рим очень дорого, и мы поехали в январе. Кроме того, он хочет быть на Валентиновых танцах в реабилитационном центре. Так что приходится праздновать в начале января. Дикость? Но с Хуаном так всегда. Я закатила глаза под своими очками «Оливер пипл» и ничего не сказала, поскольку обещала себе (и Лорен), что на этот раз буду с Хуаном мила. Лорен напомнила, что Хуан, желая доставить мне удовольствие, долго копил деньги, и, как она выразилась, в процентном отношении я должна оценить это. Да, в процентном отношении эти четыре дня в Риме тянут на много в сравнении с его доходом. Я это понимаю. Понимаю. Он – неудачник. Шучу! Господи, иногда ты все принимаешь слишком серьезно, mi'ja. Если бы я волновалась по поводу того, сколько Хуан получает, меня вообще здесь не было бы. Признаюсь тебе откровенно – я люблю этого человека. Люблю больше, чем любила кого-либо в жизни. Это-то и пугает.
Не хочу даже говорить о том, что взял с собой Хуан. Один маленький пластиковый зеленый чемоданчик. Из самсонита[103], с огромным разрезом на боку. Я пришла в ужас. Он хотел усадить меня в свой грохочущий «фольксваген-рэббит» – без печки, с истрепанными дворниками, которые все подбрасывают вверх, и с картонными стаканчиками из-под кофе, валяющимися по всему полу. Я готова мириться с непритязательностью гетто. Но не до такой же степени!
Хуана я взяла в свой «БМВ», что, по-моему, не совсем правильно в данных обстоятельствах. Но не забывай, я же решила быть милой. Он стоял на улице и ждал – багажа никакого, волосы расчесаны на прямой пробор, на ногах ботинки из универмага «Джей-си пенни», которые ему так нравятся. О Господи!
Хуан – симпатичный мужчина, пока не старается казаться симпатичным, если ты понимаешь, о чем я. Волосы, если он их не трогает, вьются, и он похож на ненормального ученого. Двухдневная щетина очень привлекательна: он почти герой, Че Гевара. Очки в черной оправе – слава Богу, я выбирала – делают его приятным и интересным. Но когда он прикладывает усилия к тому, чтобы показать себя с выгодной стороны, все идет насмарку. Волосы прилизывает, как третьеклассник, и бреется, открывая свой слабый подбородок. И на лице у него всегда порезы – так и не научился бриться. Пользуется контактными линзами, раздражающими глаза, отчего у Хуана такой вид, будто он весь день то ли плакал, то ли пил. Вместо джинсов и удобных маек надевает «слаксы». Думает, они ему идут! Сколько я его увещевала, но разве он послушает? Но не пойми меня неверно, mi'ja. Я считаю Хуана чрезвычайно привлекательным. Я от него тащусь. Только хотела бы, чтобы у него было больше денег. Но разве это преступление?
Когда он позвонил мне и сообщил, что у нас есть выбор – лететь в Рим из Бостона через Лондон или через Дублин, я, конечно, выбрала Лондон. Во всем ирландском нет утонченности. Ты знакома с югом, поэтому понимаешь. Лучше бы лететь напрямую в Рим, но такого рейса из Бостона нет. Прямые рейсы есть из Нью-Йорка – так было бы намного проще, но я не возникала. Хуан совершенно непрактичен – постоянно думает о работе: как бы сделать лучше свои программы. Иногда, разговаривая с ним, его приходится встряхивать, чтобы он услышал тебя.
И вот теперь мы на последнем отрезке нашего путешествия – летим из Лондона в Рим. Уже двенадцать часов я провела в самолетах. Именно так, mi'ja, двенадцать – это единичка и двойка. И все время пыталась устроиться удобнее в тесных креслах – первый класс Хуан осилить не смог. Двенадцать часов я пыталась заснуть в красных остроносых туфлях. У меня широкая стопа, но я не выношу широкой обуви, особенно красной. Двенадцать часов без настоящей ванны и настоящей еды. Двенадцать часов слушать истории о том, как Хуан помогает парням в своем реабилитационном центре. О Дэвиде, который не просыхал двадцать лет, но теперь вернулся на работу в «Уэнди»[104] и уже год как стеклышко. О Луи, который чуть не сгорел вместе с домом, потому что курил марихуану в постели, а теперь – служащий санитарной службы, отделался от дурных привычек и обзавелся подружкой. И так далее. Таких счастливых концов много. Хуан их любит больше всего. Но есть и печальные концы. Я не возражаю и слушаю. Я же говорила, как мечтала выбраться из мира шпаны. И ни за какие деньги не хотела бы вернуться обратно.
Меня восхищает то, чем занимается Хуан. У него диплом инженера Северо-Восточного университета. Он мог бы работать кем угодно, но сделал трудный выбор: повышает жизненный уровень других – возвращает их в наше сообщество. Хуан мне все объяснил, и я поняла. Со мной происходит то же самое: я получаю предложения от прибыльных фирм, которые занимаются тем же, чем я в «Юнайтед уэй». Там платят вдвое больше, чем я зарабатываю теперь. Но я, наверное, похожа на Хуана, хотя многие этого не замечают. Мне необходимо сознавать, что моя работа важна. И, тем не менее, я получаю вчетверо больше, чем он. Печально, подружка.
Я рассказала ему обо всей этой чуши в газетах насчет того, что Элизабет – лесбиянка. Она беспокоится, что не получит работу в национальной сети, поскольку Руперт Мандрейк, глава патронирующей национальной компании, – борец за «ценности семьи», то есть ненавистник лесбиянок. Насколько же люди глупы! Я позвонила ей и сказала, что меня это ничуть не волнует. Так оно и есть. Мне безразлично, с кем спят мои приятельницы sucias, коль скоро их партнеры к ним хорошо относятся. Я спросила Элизабет, хорошо ли к ней относится ее поэтесса – на вид «не плачьте детки». Она ответила «да», и я сказала, что только это имеет значение. Элизабет поблагодарила меня, заплакала и сообщила, что Сара не разговаривает с ней.
– Как глупо, – прокомментировал Хуан. – Сука эта твоя Сара.
– Они были лучшими подругами. Очень странно.
– А ты представь, что хотя бы однажды не только подругами, – предположил он. Я об этом как-то не подумала.
– Сильно сомневаюсь. Сара очень консервативна.
По словам Элизабет, Лорен поддержала ее. И Эмбер тоже. А с Ребеккой она еще не разговаривала. Но я уверена, Ребекка не станет вредничать, Поскольку никогда ни к кому не придирается. Был случай, она поместила в «Элле» статью о латиноамериканках-лесбиянках.
Самая жесткая из нас Лорен. Мне становится нехорошо, когда я вижу, сколько она пьет. К тому же она постоянно всех нас поучает, словно нам неизвестна наша история. Это в ней говорит белая. Думаю, оттого-то она и корчит всезнайку, поэтому такая головная боль находиться с ней рядом. Мы с Хуаном разговариваем о жизни, об искусстве, о политике, о наших родных, обо всем на свете. Самое лучшее в наших отношениях то, как мыс ним говорим. Будь он женщиной, мог бы стать моей подругой. И тогда я поплакалась бы ему.
Наконец мы приземлились в Риме. Сумасшедшее утро. Я так устала, что мечтала только об одном: взять такси, добраться до какой-нибудь приятной гостинички, получить номер и завалиться спать. Но у Хуана другие планы. Он решил взять напрокат машину и самостоятельно прокатиться по Риму. Но, mi'ja, он никогда в этом Риме не был! И к тому же очень удивился, увидев, что руль у нашего маленького зеленого «фиата» справа. Черт, какие же крохотные здесь машинки! К тому же Хуан сутки не спал, контактные линзы натерли глаза, и он выглядел так, словно ему в лицо плеснули аккумуляторной кислотой. Хуан забыл солевой раствор, но не пожелал вынимать линзы и надевать очки, поскольку эти линзы единственные, которые он взял. Жуть!
Нечего и говорить, Рим – один из крупнейших городов Европы. Вскоре мы обнаружили, что здесь совершенно иные, чем у нас, правила движения, и запутались в многочисленных реконструкциях исторических мест. Никогда не видела таких ужасных, агрессивных, неподвижных пробок: люди машут друг на друга со скутеров и из такси. Кажется, все только и делают, что орут и жестикулируют большими волосатыми руками. Даже у женщин растут на руках волосы. Неужели они никогда не слышали о горячем воске? А эти вопли? Вот от чего раскалывается голова, словно получаешь затрещины полбу. Даже рабочие, даже продавцы, все кричат на своем нелепом языке и будто для того, чтобы вывести меня из себя. Кажется, будто они говорят на ломаном испанском. Я считала, что в Пуэрто-Рико шумно. Но Рим не идет ни в какое сравнение с этим городом.
У нас ушло три часа, чтобы добраться до гостиницы, находившейся совсем неподалеку. Хуан свернул не в том месте и вообразил, будто достаточно знает язык, чтобы понять объяснения итальянцев. А те совсем не понимали, о чем он их спрашивал. Он слишком горд, mi'ja, и никогда не признается в том, что творит. А я до сих пор с ним мила и не критикую его. Я вполне серьезно. Наконец благодаря нескольким итальянцам, говорившим на распевном испанском, мы оказались на месте, но мне тут же захотелось вернуться в пробку.
Я ожидала чего-то другого. Да, мне не следует жаловаться, но я привыкла к определенному уровню комфорта. Да, я не заплатила за поездку ни цента. Знаю, что Хуан расстарался, желая доставить мне удовольствие на Валентинов день – правда, на месяц раньше. Я не возражала поехать в Рим в январе, когда здесь холодно и уныло. Я набралась терпения и старалась быть с ним милой.
Но, mi'ja, я не привыкла к таким гостиницам, которую заказал для нас Хуан. Ты знаешь, что я езжу в командировки и какие места бронирует для меня Трэвис. Хуан по одному названию должен был определить, что это за гостиница – «Абердинский отель». Интересно, кто приезжает в Рим и останавливается в «Абердинском отеле»? Я тебя умоляю! Это нечто вроде дыры, приютившейся на задворках мясокомбината в Дулуте[105]. Вид из окон на Министерство обороны Италии. Очень романтично! Сама гостиница маленькая, мрачная и насквозь пропахла несносным туалетным антисептиком. Но я так устала, что не протестовала и на гудящих ногах поднялась вслед за Хуаном в маленький номер, где стояла огромная разбитая кровать.
– Не пойдет, – сказала я, посмотрев на нее.
– Что?
– Ты же знаешь, я не сплю с тобой в одной постели. Изволь найти номер с двумя кроватями. – Я села на стул с комковатым сиденьем и укоризненно взглянула на Хуана.
Он опустил плечи и потер глаза. Одна из его контактных линз выскочила и шлепнулась на пол. Встав на четвереньки, Хуан начал обшаривать запятнанный, жесткий ковер взглядом мистера Магу.[106]
– Ты внесешь себе заразу, если снова вставишь эту штуку в глаз, – предупредила я.
– Прекрасно. Будь по-твоему. – Хуан вынул вторую линзу, бросил ее на пол, достал из чемодана очки и надел их. Снял. Потер переносицу. Вздохнул. Он вел себя так, когда не знал, как поступить дальше. – Может, ты хоть подождешь до утра, Нейви? Обещаю не делать никаких попыток. Мы оба устали. Давай отдохнем.
– Две кровати. – Я покрутила у него перед носом двумя пальцами.
Хуан оставил меня в номере, а через пятнадцать минут явился с новым ключом. Мы перебрались в другую комнату. С двумя кроватями. Двуспальными. Я – женщина не мелкая. А итальянские двуспальные кровати, как все в Европе – от одежды, порций в ресторанах и самих людей, – меньше, чем в Америке. Как можно спать на штуковине, напоминающей натянутый канат? Но я ничего не сказала Хуану – ведь он и так чувствовал себя неважнецки. В гостинице не было даже коридорного, и ему самому пришлось спускаться в машину за моими чемоданами. А пока Хуана не было, я исследовала ванную и шкафы. Хиленько, функционально и никакой роскоши. Я поняла, что мне не удастся воспользоваться феном и щипцами для завивки – у них в Риме, mi'ja, какие-то очень странные розетки. И гостиница не дает напрокат фенов. Ты же знаешь, какие волосатые итальянские женщины. Дикие и неукрощенные, они, видимо, сушат волосы, встряхиваясь. Скоро я сама стану как стукнутый током пудель. Буду похожа на сестру Баквита. Надо серьезно поговорить с Хуаном.
Но я так устала, что, дождавшись, когда он принесет мои чемоданы, и переодевшись в ужасном синем свете ванной в мою шелковую пижаму и подходящий к ней халатик, не сказав ни слова, забралась в скрипучую, крохотную постель и заснула. А проснувшись днем, обнаружила, что Хуан сбегал за едой и успел накрыть шаткий маленький столик. Он принес итальянскую пиццу, отличающуюся от американской тем, что она очень плоская и в ней мало сыра, холодные макароны, свежий салат, бутылку воды и бутылку вина. И еще цветы, которые поставил в заляпанный низкий стакан из ванной. Хуан даже купил выпечку. Причем ее упаковали в белую картонку и перевязали, как подарок, лентой.
– Позволь тебя обслужить, – сказал он.
Я встала, присоединилась к нему за столом и извинилась за свои капризы. Хуан ответил, что понимает – ведь мы оба очень устали.
– Но все-таки постарайся найти переходник для фена, – попросила я. – Я не могу выходить на люди не завившись.
– Все, что пожелаешь.
Еда оказалась превосходной, и я решила не требовать, чтобы Хуан нашел нам другую гостиницу. Мне приходилось жить в гораздо худших условиях – большую часть детства, – так что ничего, выдержу. Я недовольна, пусть знает, но я не собиралась обижать его. Это было бы грубо.
Поев, мы приняли по очереди душ и оделись. Я выбрала простое черное платье, туфли на каблуках и довершила ансамбль платком. И умолила Хуана не совершать очередной ошибки с одеждой и волосами. Нашла для него пристойные вещи в его чемодане. Он собирался вечером пойти на концерт в рок-клуб где-то на задворках Рима. И я попросила на этот раз взять такси. Хуан растерялся – видимо, потому, что оплачивал всю нашу поездку до последней лиры. Я сказала, что заплачу за машину, и он нехотя согласился. Мы нашли по соседству с гостиницей банкомат и взяли такси. Хуан сказал, что, по словам его друга, наверху в этом клубе танцуют сальса. Добравшись до места, мы выяснили, что так оно и есть. И не поверишь, увидели множество пуэрториканцев. Словно не уезжали из Бостона. Танцевали весь вечер, а затем такси доставило нас в нашу дыру. Несмотря ни на что, я прекрасно провела время и почти позволила Хуану физический контакт. Хотя мы и не дошли до конца. А прежде всего я заставила его сделать мне массаж ног.
На следующее утро он снова поднялся рано. Побежал за переходником для этих идиотских розеток, раздобыл фрукты, хлеб, сыр и кофе на завтрак и подал еду мне в постель. Я приняла душ и надела черно-белую двойку «Эскада» с черными брюками, черно-белые туфли «Бланик» без каблуков, роскошную кепку «Джилиан Тесо» из шерсти альпаки (ее, естественно, произвели в Италии) и солнечные очки. Натянула черные кожаные перчатки и переложила кошелек и мобильник в сумку из гладкой кожи в черно-белых тонах.
И тут Хуан выложил мне свой план. Нам предстояло осмотреть Форум, Колизей, арку Септимия Севера, Дом весталок и прочее. И все пешком. На ногах. Ты только подумай, mi'ja!
– Надеюсь, ты захватила удобную обувь? – гнусно улыбнулся Хуан. – Думаю, что в этом идти не стоит. – Он помахал пальцем, указывая на мои туфли.
Я не захватила удобную обувь. Прошу прощения. Я вообще не ношу то, что другие называют «удобной обувью». И джинсов у меня тоже нет. Когда я была девочкой, мать учила меня, что женщины не носят ни кроссовок, ни брюк, и я еще тогда отказалась от этого вида одежды (кстати, на велосипеде мне тоже запрещали кататься). Я привыкла считать, что мне в любых случаях нужна подобающая женщинам обувь.
– А с этими что не так?
– Мы идем пешком, Нейви, – объяснил Хуан. – Твои туфли годятся для камеры пыток.
Я не ответила. На небе собирались облака. Несмотря на многочисленные увещевания Хуана, я так и не сменила туфли, и он наконец сдался:
– Ну, как знаешь. Ноги твои.
Конечно, ему снова захотелось сесть за руль, поскольку показалось, будто Форум находится слишком далеко от гостиницы, чтобы ехать на такси. Я не возражала. Хуан сверился со своей маленькой картой и сделал все, на что был способен. Но я всю дорогу цеплялась то за крышу, то за дверцу, то за приборную панель, ибо мне постоянно мерещилось, что нас вот-вот расшибет какой-нибудь ненормальный итальянский шофер. Наконец мы припарковались на стоянке для туристов, и я заметила, что заплатить за нее придется немногим меньше, чем если бы мы взяли такси. Но промолчала. Когда мы вылезали из машины, начал накрапывать дождь. Хорошо еще, что я захватила зонтик – Бог свидетель, мой дружок о таких практичных вещах не задумывается.
Хуан между тем вынул дешевый паршивенький фотоаппарат и начал щелкать все подряд. Я старалась не отставать. Но это мне давалось нелегко, а он словно не замечал. Бежал назад, когда я где-нибудь присаживалась, и что-то бормотал про историю и «атмосферу». А затем заявил, что хочет забраться на Палатин – огромный холм, где богатые издавна строили свои дома. Забраться! Я и по ровному-то едва передвигалась. А Хуану приспичило карабкаться вверх! Я заявила, что подожду его внизу, у Арки.
– Ты уверена? – спросил он. Я огляделась. Тут к нам подкатил туристический автобус с божьими одуванчиками из Невады, и они тут же принялись лопотать на своем ужасном деревенском жаргоне.
– Уверена, – ответила я. Дождь усилился. – За меня не беспокойся. Я вполне довольна. Мне нравятся старые дома и старые люди.
Хуан покачал головой и вздохнул:
– А может, решишься, Нейви? Здесь такое великолепное место. Поднимемся наверх и бросим взгляд вокруг. Говорят, оттуда потрясающий вид.
– Нет, спасибо.
– Ну, хорошо, – отозвался он. – Тогда не полезу и я. Не хочу оставлять тебя одну. К тому же идет дождь.
– Неужели? – саркастически хмыкнула я. Извини, Лорен, похоже, mi'ja, мне не удастся сдержать обещание. Я проголодалась, промокла и устала. И моя кепочка из альпаки начала вонять, как мокрая шавка.
– Зато у нас будет время осмотреть сегодня Ватикан, – заметил Хуан. Я пожала плечами. Он протянул руку и помог мне подняться. Попытался обнять и поцеловать, но при этом выдал очередную глупость насчет того, как романтична Италия, когда идет дождь. Я замерзла. Устала. Проголодалась. У меня разболелись ноги. И я оттолкнула его.
Мы поплелись к машине на сверхдорогую стоянку. Хуан на ломаном итальянском спросил охранника, как проехать в Ватикан, и тот, указывая направление, так замахал руками, что у меня закружилась голова. Хуан поблагодарил и выехал на дорогу бок о бок с другими камикадзе.
– Ты знаешь, куда мы едем? – спросила я, уверенная, что он не знал.
– Конечно! – воскликнул Хуан, стараясь не терять веселости, и выбросил вверх кулак, как человек, который кричит: «Вперед!» – В Ватикан! Навестить папу!
У меня так сильно заурчало в животе, что он, видимо, услышал. Потому что покосился на меня и посмотрел на часы.
– О, Нейви, извини, мы пропустили обед. Эта разница во времени совсем выбила меня из колеи. Ты проголодалась?
Сам Хуан почти ничего не ест, оттого такой тощий и легко забывает о пище. А теперь мы в Риме. Разве здесь до обеда?
Я не ответила, только метнула на него взгляд, чтобы показать, как я несчастна весь день. А Хуан сглотнул и снова спросил, голодна ли я. Я зашипела на него:
– А ты как думаешь?
В поисках ресторана Хуан наобум сворачивал туда и сюда, распугивая бродячих кошек, собак и детей. И остановился у первого, который ему приглянулся, – задрипанной траттории в унылом жилом квартале, где сидели пожилые люди, посасывали сигары и смотрели футбольный матч по допотопному черно-белому телевизору. Хуану удалось припарковаться поблизости, но когда мы вошли, все вытаращили на нас глаза. Мне захотелось спросить: «В чем дело? Вы что, раньше не видели стильную даму со вкусом?» Боже, а Хуан выглядел таким довольным, будто нашел спрятанное сокровище.
Он поинтересовался, что я хочу заказать, и я ответила: «Не знаю, так как не понимаю меню – пыльную, старую грифельную доску с написанными на ней идиотскими итальянскими словами». Подошла женщина с черными кругами под глазами; за ее передник цеплялся целый выводок детишек с грязными мордашками. Она долго пыталась понять, что говорит ей Хуан. И наконец принесла нам две тарелки с чем-то вроде мяса с макаронами. Оказалось не слишком плохо, но на пять звезд, конечно, не тянуло. И стакан для воды был таким же заляпанным, как в нашей, с позволения сказать, «гостинице».