Страница:
Он потрясающий отец и опора сыновьям, и это главная причина, почему я не ухожу. У Роберто хорошее чувство юмора, хотя многие находят его странным. Как правило, он добр и рассудителен. На прошлой неделе заметил, что мне грустно, и принес домой из «Крейта и Баррела» целый пакет сладких подушечек. Вспомнил, как я сказала, что люблю их, когда мы проходили мимо магазина, возвращаясь из кино. Я и не думала, что он обратил внимание на мои слова. А Роберто, оказывается, запомнил, что я люблю подушечки. Он постоянно удивляет меня такими поступками. У меня консервативные представления о семье и браке, и я рада, что между нами хорошее преобладает над плохим. Роберто всегда страдает после того, как сорвется, и старается загладить вину. А как бы иначе я получила «лендровер»?
Я понимаю, он не нарочно – просто так воспитан. Его отец был (и до сих пор остается) пьяницей и всегда психует, когда напивается. И бедняга Роберто получал тумаки – то есть его по-настоящему колотили, в том числе всякими металлическими штуковинами, даже ломали кости, а он говорил врачам, что упал с велосипеда. Только я об этом знаю. Даже мои родители ничего не подозревали, хотя многие годы водили знакомство с его родителями.
Только не подумайте, что мы какая-то бедняцкая семья, где муж ходит в исподнем и лупит почем зря свою женушку. Por favor[80]. Роберто всегда рассчитывает так, чтобы его отметины не оставались надолго на видных местах, где их могут заметить, – с разбитой губой я просидела дома лишь несколько дней. Как-то однажды от его пальцев у меня на руках появились синяки – тогда Роберто заподозрил, что я флиртую с садовниками (ничего подобного, конечно же, не было), но они прошли через час. А я саданула ему под глаз, и он целую неделю объяснял всем, что ударился ракеткой.
Мыс Роберто любим друг друга. Понимаем, как строятся наши отношения. Скажете, они не идеальны? Нет. Но это любовь. А любовь никогда не идеальна. Если бы я умела держать себя в руках, то и он владел бы собой. Вина обоюдная. Роберто способен измениться, я знаю. Скажете, глупые женские бредни? Мне все равно. Роберто – родственная душа, мой лучший друг. Я не помню своей жизни без Роберто. Он, как брат, всегда рядом. А наши неурядицы, если угодно так называть их, кроются в самой глубине.
Наши дедушки совместно владели ромовой компанией на Кубе, а предки много поколений назад прибыли из Австрии и Германии. Родители общались с тех самых пор, как вместе с другими удрали с острова в 1961 году. В пятый день рождения Роберто я вцепилась в его каштановые кудряшки, и мы катались с ним по всему двору. И потом очень долго держались друг с другом грубовато, словно брат и сестра. Во время празднования моего quinceanera[81] (первого среди еврейских девушек в Майами) Роберто столкнул меня в гостиничный бассейн в моем красивом шелковом платье. Но и я ухватила его за лодыжку и потянула за собой. Мы десять минут окунали друг друга, а потом обменялись первым поцелуем и барахтались в воде, пока моя Mami не завопила с берега.
Я не признавалась sucias о своих трудностях, только рассказала Элизабет, своей лучшей подруге, о наших стычках и о случайной пощечине. И это все. А остальным не смогла. Я знаю sucias: они моментально вызвали бы полицию и засадили Роберто в тюрьму. Полагают, что все зло от мужчин. Sucias одобрили бы, если бы я от него ушла. Но все они сделали карьеру. А я, проведя восемь лет в роли домохозяйки, боюсь остаться одна. Как я прокормлю и воспитаю двоих – ay, chica – теперь уже троих детей? У меня нет никакого опыта. И потом, я привыкла к определенному образу жизни, а он требует таких денег, каких мне никогда не заработать.
Мои родители уже не богаты, как бы это ни выглядело со стороны. Они по-прежнему владеют домом на Палм-Айленд и «Мерседесом» десятилетней давности. Но это все, что у них осталось, кроме кредитных карточек и друг друга. На прошлой неделе мать позвонила и попросила взаймы. Соседи ничего об этом не знают, но пять лет назад отцу пришлось объявить о банкротстве.
Мои дедушки и бабушки, Господь упокой их души, владели на Кубе целыми городками на холмах и привезли в Майами кучу денег. Там они попытались основать новый бизнес: сеть автоматических прачечных, аптеки, рестораны, радиостанции (кое-что возглавил мой папа). Но отец больше преуспевал в организации празднеств, чем в делах. То же самое и с Mami, которая до сих пор очень красива. Но поскольку дед почил уже десять лет назад, кому-то надо организовывать бизнес.
Mami до сих пор каждую неделю покупает новое платье – привычка, усвоенная с тех пор, когда она была хрупкой, испорченной девчонкой и росла на Куинта-авенида в Миромаре. Она так и не научилась сдерживать себя в тратах, да и зачем? Я люблю Papi, но должна признать, что он не семи пядей во лбу. Складывает в стопку банковские уведомления, не потрудившись взглянуть на них. В прошлый раз, приехав, он расстроил меня тем, что по-прежнему мнет счета ATM и швыряет в ближайшую урну.
Когда мне исполнилось шестнадцать и я попросила машину с откидным верхом, отец купил мне «мустанг», а мама повела в магазины за нарядом для променада по Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Тогда я не понимала, что благополучие родителей уже клонится к закату. Они нанимали пятнадцать человек подавать напитки на нашем заднем дворе, а я пробиралась мимо ног взрослых и бросала в канал пятицентовики и десятицентовики, а не центы. Отпуск длился целый месяц. Круизы, джаз-фестивали в Европе. С другим и семьями моих одноклассников мы ездили в Рио-де-Жанейро на карнавал, в Канны – на кинофестиваль. Весной мать возила меня в Нью-Йорк за одеждой, осенью – в Буэнос-Айрес – за обувью и сумочками.
Ни мама, ни папа не учились в колледже. Они попали в Майами в восемнадцать лет, и им пришлось осваиваться на новом месте. Английский язык они так и не выучили. Их окружали иммигранты с Кубы, и в этом не было необходимости. Кроме того, все считали: рано или поздно наступит день, когда морские пехотинцы скинут этого hijo de puta[82] (в доме родителей имя Кастро произносить запрещалось), и все вернутся домой.
Даже обанкротившись, родители продолжали устраивать вечеринки для друзей и предлагали любому заглянувшему к ним бутылку изысканного вина и полный набор блюд, приготовленных постоянным поваром, содержать которого не могли. Они до сих пор ставят регулятор кондиционера на шестьдесят градусов, что по-настоящему холодно; все богатые кубинцы усаживаются у своих домов в свитерах и мохнатых тапочках, желая показать, как они богаты. Я советовала родителям выключить кондиционер и пользоваться вентиляторами или приобрести оконные кондиционеры и установить их в тех комнатах, где они чаще бывают, но родители и слушать не хотят. Это оскорбляет их – ведь они хотят морозить неожиданных гостей (а кубинцы имеют обыкновение появляться, словно чертик из коробочки). Таковы мои родители, и они понятия не имеют, как можно быть другими. Они просят взаймы, потому что необходимо оплатить громадный счет после приема множества гостей на старой, текущей из всех щелей яхте. Я как-то посоветовала маме продать ее, но она начала называть меня такими именами, какие обычно употребляет, когда очень недовольна людьми: Bueno cuero, cochina, estupida, imbecil, sinverguenza.[83]
Роберто все это знает и дает им взаймы, но будьте уверены, если родители не расплатятся, то первая за все получу я. Муж понимает мою ситуацию: я не унаследую ни цента. И от этого его власть надо мной усиливается. Он угрожает вышвырнуть меня вон, и то и дело так и поступает. Его любимое занятие – бросить мои вещи в чемодан, выставить меня за дверь и держать там, пока сыновья не начнут звать: «Мама! Мама!» – и скрести ногтями дверное стекло.
Роберто уже спустился вниз и о чем-то разговаривает с Вилмой. Шарон, наша няня-шведка, живет в гостевом домике и в свободное время занимается на заочных курсах. Она повела ребят в школу, потому что сегодня утром мне было совсем плохо. Добрая старая Вилма. Когда родители больше не могли ей платить, она переехала сюда и стала работать у нас. Вилма не знала никакой другой семьи, кроме нашей. Ей скоро шестьдесят, и она мне почти как мать. Мы, конечно, предложили ей гостевой домик, но она сказала, что предпочитает поселиться в маленькой задней спальне за кухней. Все, что есть у Вилмы, – ее старый телевизор. Вилма не позволяет, чтобы мы купили ей новый, и не хочет, чтобы я подключила ее к кабелю, хотя это не потребовало бы никаких дополнительных затрат. Библия на прикроватном столике, на стене четки и несколько почтовых открыток, которые она получила от дочери из Эль-Сальвадора, в шкафу висит несколько простеньких платьев. Вилма порадуется за нас, когда у меня родится дочь. Ей все равно, что мы евреи. Она любит нас. Мне кажется, Вилма догадывается о моей беременности – ведь это она убирает мусорную корзину из ванной, а в ней теперь не бывает «Тампакса», который я употребляла во время месячных. Вилма наблюдательна. Она советует мне не перенапрягаться и убеждает меня пить смесь, считая ее полезной для беременных: кукурузный крахмал, вода и корица. От одного запаха этой смеси меня начинает мутить.
Голос Роберто все бухает внизу – муж рассказывает, о чем пишут в газетах, – а Вилма пускает воду. Многие считают меня шумной – им стоило бы познакомиться с моим супругом. Я серьезно. Думаете, кубинцы – горластые люди? Послушайте кубинских евреев. Те lo juro. Я не сознавала, как мы орем, пока не попала в Бостоне в колледж, где едва слышала, о чем говорят. Мне показалось, что в этом снежном и холодном городе все беседуют шепотом. Майами – это вечный гомон и влажная жара. А в нашем доме шума было больше, чем в других. Я не представляла себе иной жизни.
Прежде чем спуститься вниз и позавтракать с мужем, пришлось ждать, пока не схлынет новая волна тошноты. Я села в шезлонг в углу хозяйской ванной, возле углубленной в пол чашки джакузи, постаралась сосредоточиться на последнем номере «Эллы» и не замечать, как начинают вращаться стены. Я испробовала все, даже повязывала на запястья хваленые «морские ленты». И немного удивляюсь, что Роберто не замечает, как мне не по себе. Он занят в большом процессе, который продлится до марта и отнимает все его силы. Напряжение убивает Роберто. Только бы он выиграл. А что, если проиграет?
Я попыталась углубиться в статью о том, как добавить романтичности в личные отношения. Признаться, я не понимаю, что происходит с нашими интимными отношениями. Когда-то они были пылкими – все продолжалось час и больше. А теперь все происходит быстрее и быстрее, словно мы можем обходиться друг без друга и производим автоматические движения, стараясь зачать ребенка. Я бы не отказалась от чего-то романтичного – свечей или негромкой музыки. Статья в «Элле» предлагала разные хитрости, в том числе любовные ноты и лепестки красной розы. Но Роберто расхохочется, если я попробую что-нибудь в этом роде.
Очередная беременность, я думаю, не придаст пикантности нашим отношениям. Роберто расстроен тем, что я прибавила в весе после прошлых родов – по пять несгоняемых фунтов на каждого сына. А теперь еще новый вес. Он очень часто дает мне понять, что не испытывает желания из-за моего объема. По-моему, мне ничего не светит, пока я не сумею натягивать на себя майку так, чтобы Роберто казалось, будто перед ним Сальма Хайек. Я не такая уж грузная. Мой врач, доктор Фиск, говорит, что у меня идеальный вес. Во мне пять футов пять дюймов, и при этом я вешу 145 фунтов. Я сказала доктору: Роберто хочет, чтобы я сбросила несколько фунтов, и она нахмурилась. Как-то раз доктор Фиск спросила меня про синяки на моей спине. Я ответила, что поскользнулась на льду. Посмотрев на меня долгим взглядом из-под очков, она поинтересовалась, не было ли на льду человеческих рук. Я не ответила, и доктор не настаивала.
Уставившись на фотографию Бенджамена Братта с его эспаньолкой в «мужском» разделе «Эллы», я ждала, когда мне полегчает. Почему все считают его таким красивым? Лично я предпочитаю Рассела Кроу. Вот настоящий мужчина – крепкий парень. А Братт, похоже, развалится, если его покрепче обнять. Я поднялась, но мне тут же пришлось сесть снова. Я словно оказалась на карусельке моих сыновей. Да, chica, надо учиться привыкать к состоянию беременности. Не лучше ли объявить, как обстоят дела, и покончить со своими мучениями? Очень трудно притворяться здоровой, когда рядом пятилетние сыновья, – поднимать их на руки, катать на спине, пока они ржут как caballo[84]. Иногда я очень устаю, кажется, что вот-вот умру. Если все время тошнит, не можешь нормально думать.
Я до безумия боюсь, chica. Вспоминаю схватки, роды, и это не доставляет мне удовольствия. Конечно, в тот раз были близнецы, они меня так разворотили, что я думала, не выживу, – все было такое красное и воспаленное; заживление оказалось болезненнее родов. Я тогда зареклась еще когда-нибудь рожать, и вот вам, пожалуйста. Наконец я поднялась и доплелась до своего шкафа, где в отдельном, украшенном цветами ящике держала вещи с прошлой беременности. В том числе книги: «Чего ожидать, когда вы вынашиваете ребенка», «Диета для приятной беременности», «Обеспечение колледжа 101 вашего ребенка», «Лучшие детские еврейские имена». Я ничего не выбрасывала на случай, если снова окажусь в положении. Здесь же лежали «морские ленты», хотя их следовало бы давно выкинуть.
Роберто не обнаружил моего тайника, потому что здесь очень много всяких восхитительных ящичков, а он не из тех, кто интересуется предметами с цветной бумагой. Роберто из тех, кто, раздевшись, оставит одежду на полу, потому что знает: за ним подберут.
Я разделась и осмотрела свой живот в зеркале во всю стену большой ванной. Он не отличался от нормального размера. С мальчиками было то же: до четвертого-пятого месяца никто не замечал, что я в положении. Я слежу за питанием, но Роберто прав – могла бы взять себя в руки и делать упражнения. Я немного рыхловата, особенно предплечья. Но я не люблю упражнений. Мне от них плохо. Гораздо лучше, когда я не делаю никакой гимнастики. Но теперь надо пересилить себя и начать – это полезно для плода. Так пишут во всех книгах. К тому же я совсем не уверена, что наш брак выдержит прибавление новых пяти фунтов. Роберто чуть не душит меня, если я ношу не то, что ему нравится. Он такой – он может. Никогда не знаешь, чего от него ждать.
Я встала под душ, в самой середине – чтобы вода из всех пяти головок била прямо в меня. А сама думала, не стоит ли прекратить принимать душ. Во время прошлой беременности у нас такого не было. Это новое. Вся ванная переделана. Это вознаграждение за то, что Роберто психанул, когда на боку «лендровера» появилась царапина. Не представляю, откуда она взялась. Я возила мальчишек в кино в Честнат-Хилл, и, когда возвращалась обратно, она уже появилась. Роберто вышел из себя. Но зато у нас хорошая ванная.
Струи очень сильны – водный массаж снимает напряжение мышц. Я не хочу навредить плоду. Надо пользоваться другим душем. Следует спросить у доктора Фиск. Я прикрыла живот, выключила душ и надела брюки цвета хаки и просторную распашную белую рубашку, которую выбрала еще вечером. Причесала волосы, сделала лицо, повязала на плечи красный свитер и направилась вниз.
Роберто все еще был там. Зеленоглазый, с каштановыми волосами, красивый, в темно-синем костюме, белой рубашке и желтом галстуке, – он читал газету. У него хороший вкус, и он не позволяет мне выбирать для него вещи. Занимается этим сам, что вполне понятно. Вы хотели бы, чтобы вас кто-нибудь одевал? Я – нет. На Вилме была зеленовато-голубая форма с вышитым словом «Виндоумер» – такое название мы дали нашему дому. Ее седые волосы собраны на затылке в тугой пучок и заколоты гребнем. На лице ни мысли, ни чувства – Вилму полностью поглощала уборка. Вскоре после того как Вилма перебралась в наш дом, она попыталась вмешаться, когда Роберто вспылил. Пришлось поговорить с ней – я просила Вилму держаться в стороне и сосредоточиться на своем деле. С тех пор мой дом сияет чистотой.
– Buenos dias, mi amor[85], – проговорил Роберто, поднимаясь и запечатлевая на моей щеке приветственный поцелуй. Мой муж высок, выше всех моих знакомых кубинцев, возвышается на целых шесть футов три дюйма. Дома мы общаемся на испанском. Вилма не говорит по-английски. Она, как и мой отец, знает больше, чем произносит вслух. Делает это только в тех случаях, когда абсолютно необходимо. Предпочитает, чтобы люди думали, будто она не знает английского. И таким образом очень много узнает о других.
– Buenos dias, sefiora[86], – произнесла Вилма с легким поклоном. Точно не помню, когда она начала меня так называть, но мне это очень странно. – Мэ-эм.
Я просила ее называть меня Саритой, как в детстве. Мне это очень нравилось. Но Вилма отказалась, заверив меня, что так не годится. Теперь понимаете, кто у нас главный – не я и не Роберто.
Эмбер и Лорен промывают мне насчет Вилмы мозги – говорят, что я держу у себя рабыню. Это, конечно, шутка, но они ее повторяют. Я единственная из sucias, у кого в доме живет постоянная служанка. Но мы так привыкли в Майами, и мне так нравится. Вилма пропала бы без нас. Ее дочь время от времени приезжает навестить ее из Эль-Сальвадора, но, похоже, они не слишком близки. Вилма любит нас, как родных. Sucias этого не понимают, особенно те, кто вырос в бедноте. Они думают, что я держу плантацию. Подруги не взрослели с Вилмой и не допускают, что именно она la que manda[87] в нашем доме.
– Buenos dias, – ответила я, изо всех сил стараясь казаться радостной, нормальной и здоровой.
– Ты чего так веселишься? – спросил Роберто и снова сел. Я устроилась напротив, в уголке для завтрака, и пожала плечами. Я очень надеялась, что он не слышал мои мысли. Ведь они были такими громкими.
– Просто мне сегодня радостно.
– Надеюсь, дело не в очередном мужчине, – пошутил или отчасти пошутил он и погрозил мне пальцем. – Знаю я, как весело некоторым женщинам, когда должен прийти рабочий что-нибудь починить в доме. Вилма, ты замечала такое?
Вилма не ответила и принесла серебряный поднос с маленькими чашечками кубинского кофе. Я потянулась за чашкой, но она остановила меня:
– Это не ваш.
Я люблю сладкий кофе, а Роберто – без сахара, и Вилма делает каждому по его вкусу.
Роберто скатал газету, шлепнул ею о стол и пожевал нижнюю губу. Он посмотрел на Вилму, та ответила ему взглядом, и я поняла: происходило что-то, о чем мне не говорили. Это мог понять только тот, кто жил в нашем доме.
– Как обычно? – спросила меня Вилма по-испански.
– Si, gracias[88], – ответила я, и она поковыляла к плите жарить мне яичницу с сыром и сделать кубинские тосты. Ее ноги, как обычно, опухли. Я пыталась отправить Вилму к врачу, но она ответила, что не желает никому доставлять беспокойства. Мы не можем включить ее в нашу семейную страховку, но готовы заплатить все, что требуется. И я сама готова тащить Вилму к врачу, пока ей не ампутировали ноги или еще что-нибудь. Пока жарилась яичница, Вилма налила в стакан свежевыжатый апельсиновый сок и подала мне. При одной мысли о кислом мне сделалось дурно, но она, сложив на груди руки, стояла надо мной и ждала, когда я выпью.
– Я рад, что ты в хорошем расположении духа, – продолжал Роберто и посмотрел на Вилму. Та тихонько присвистнула и покачала головой. Я по опыту знала, что вот-вот случится нечто неприятное.
– В чем дело? Что происходит? – спросила я.
Муж развернул газету, расправил ее на столе и пристукнул кулаком. Лицо его стало сердитым. Это был таблоид, «Бостон гералд». Я пыталась убедить мужа покупать «Газетт», но он отвечал, что предпочитает «Бостон гералд», поскольку его проще читать. Повернув ко мне газетный лист, Роберто ткнул пальцем в заголовок:
– Смотри! – Муж убрал палец и помахал у меня перед носом: – Только не вздумай срывать все на мне. Я давно предупреждал – это странная женщина, но ты не слушала.
Вилма переложила яичницу на тарелку, добавила тосты, несколько ломтиков манго и украсила все петрушкой. Она знает цену хорошей презентации, и я кое-чему у нее научилась. Завтрак выглядел восхитительно, но Вилма медлила и не подавала, потому что передо мной лежала газета. Мне пришлось трижды прочитать заголовок, прежде чем до меня дошел его смысл.
ЛИЗ КРУЗ, ПОПУЛЯРНАЯ УТРЕННЯЯ ТЕЛЕВЕДУЩАЯ, ЛЮБИТ ДЕВУШЕК.
Я отпихнула газету:
– Убери. Я тысячу раз говорила: это не то издание. Нельзя верить всему, что здесь пишут. Помнишь, про твоего друга Джека сообщили, будто ему идет откат от местных подрядчиков, а потом выяснилось, что все это ложь. Так и с беднягой Элизабет.
Роберто перевернул страницу, и я увидела темную зернистую фотографию, на которой женщина, похожая на мою подругу, целовала другую женщину. Мне как-то сразу поплохело. Неужели Элизабет лесбиянка? Она десять лет была моей лучшей подругой, и я ни о чем не догадывалась.
– Она встречается с мужчинами, – напомнила я Роберто. – Мы сами знакомили ее с твоими приятелями, которые просили нас об этом.
– Давным-давно, – отрезал муж. – Вспомни, Сара, когда ты в последний раз видела ее с мужчиной?
Что верно, то верно – давно. А когда я спрашивала, Лиз отнекивалась: мол, встречается с парнем, но все это так – ничего серьезного. Или говорила, что слишком занята, или что ее распорядок дня очень необычный, или что мужчины побаиваются ее. Зачем она лгала мне? Всякий раз, когда в моей жизни возникала проблема, я звонила именно Лиз. Даже пару раз призналась, что меня потрепал Роберто, и она сдержала слово – не выдала ни одной живой душе. Всегда оставалась моей поверенной по жизни. Если Элизабет лесбиянка, если это правда, я почувствую, что предана, как если бы мне изменил муж. Или даже хуже. Да, еще хуже.
– Она отвратительна. – Роберто шлепнул тыльной стороной ладони по газетному листу. – Никогда бы не поверил, что семейное издание способно напечатать такой снимок.
– Этого не может быть, – возразила я. – Она сказала бы мне.
– Элизабет понимает, что мы не одобряем однополую любовь. И никогда бы нам не призналась.
– Нам? При чем тут ты? Она моя подруга.
– Была. Больше не подруга.
– Тебе не кажется, что ты хватаешь через край?
– Просто защищаю свою семью.
Господи! Я вспомнила, сколько раз высказывалась против однополой любви при Элизабет, сколько раз смеялась, показывая ей в кино или в магазине гомосексуальную или лесбийскую парочку. Как ей, наверное, было тяжело! Но почему она мне ничего не сказала? Неужели считает такой узколобой и думает, что я из-за этого оттолкну ее? Она такого плохого мнения обо мне?
– Красивая женщина, а пропадает зря, – продолжал Роберто, пристально изучая фотографию. Затем многозначительно подмигнул: – Не повезло, не встретила настоящего мужчину.
Вилма отодвинула газету, цокнула на Роберто языком и поставила передо мной завтрак.
– Зачем ее расстраивать? Пусть позавтракает, – сказала она по-испански и повернулась ко мне: – Ешьте. Вам надо набираться сил.
– Ты на чьей стороне, Вилма? – спросил Роберто, затем перевел взгляд на меня и на яичницу: – Тебе не следует все это есть. Я уже говорил, ты и так растолстела.
Вилма продолжила вытирать пыль, а я, приступив к завтраку, проговорила:
– Это невозможно. Если бы это было правдой, я давно знала бы об этом. Мы с Лиз дружим десять лет. Твоя газета – дрянь, а фотография – фальшивка. Видимо, они имеют что-то против нее.
Муж пожал плечами, подтянул к себе газету и начал громко читать с легким испанским акцентом:
– «Я проследила за талантливой утренней телеведущей канала WRUT, претендующей на роль ведущей национальной сети. Элизабет Круз была в баре «Дэвиос» на Сентрал-сквер. Для тех, кто не знает, вечером по средам этот бар работает по принципу «только для женщин». Лиз приходила туда и в прошлую среду и покинула помещение с признанной лесбийской поэтессой и самой активной лесбиянкой Селвин Вуминголд. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: лодка Элизабет Круз причалила к острову Лесбос».
– Господи, ничего глупее не слышала, – заметила я. – Сам посуди, что за бумагомарательство! Разве можно верить человеку, который пишет так плохо?
– «С тех пор как три года назад колумбийская королева красоты и бывшая модель появилась на телеканале WRUT, «Бостон мэгэзин» неизменно называет ее самой привлекательной невестой, рейтинги станции подскочили вверх, а сама программа стрельнула на первое место. Впервые в нашем городе телеканал взял ведущую с акцентом – рискованный ход, – но Лиз оказалась с такой чертовской перчинкой, что все сложилось удачно и зрители пришли в восторг от ее экзотического вида и выговора. Вопрос в том: станут ли и дальше бостонцы восхищаться очаровательнейшей Лиз теперь, когда выяснилось, что она играет за другую команду? Или отныне ее правильнее называть очаровательнейшей Лиз?»
Я дослушала до конца статью, написанную ужасным стилем, и мне сделалось нехорошо.
Я понимаю, он не нарочно – просто так воспитан. Его отец был (и до сих пор остается) пьяницей и всегда психует, когда напивается. И бедняга Роберто получал тумаки – то есть его по-настоящему колотили, в том числе всякими металлическими штуковинами, даже ломали кости, а он говорил врачам, что упал с велосипеда. Только я об этом знаю. Даже мои родители ничего не подозревали, хотя многие годы водили знакомство с его родителями.
Только не подумайте, что мы какая-то бедняцкая семья, где муж ходит в исподнем и лупит почем зря свою женушку. Por favor[80]. Роберто всегда рассчитывает так, чтобы его отметины не оставались надолго на видных местах, где их могут заметить, – с разбитой губой я просидела дома лишь несколько дней. Как-то однажды от его пальцев у меня на руках появились синяки – тогда Роберто заподозрил, что я флиртую с садовниками (ничего подобного, конечно же, не было), но они прошли через час. А я саданула ему под глаз, и он целую неделю объяснял всем, что ударился ракеткой.
Мыс Роберто любим друг друга. Понимаем, как строятся наши отношения. Скажете, они не идеальны? Нет. Но это любовь. А любовь никогда не идеальна. Если бы я умела держать себя в руках, то и он владел бы собой. Вина обоюдная. Роберто способен измениться, я знаю. Скажете, глупые женские бредни? Мне все равно. Роберто – родственная душа, мой лучший друг. Я не помню своей жизни без Роберто. Он, как брат, всегда рядом. А наши неурядицы, если угодно так называть их, кроются в самой глубине.
Наши дедушки совместно владели ромовой компанией на Кубе, а предки много поколений назад прибыли из Австрии и Германии. Родители общались с тех самых пор, как вместе с другими удрали с острова в 1961 году. В пятый день рождения Роберто я вцепилась в его каштановые кудряшки, и мы катались с ним по всему двору. И потом очень долго держались друг с другом грубовато, словно брат и сестра. Во время празднования моего quinceanera[81] (первого среди еврейских девушек в Майами) Роберто столкнул меня в гостиничный бассейн в моем красивом шелковом платье. Но и я ухватила его за лодыжку и потянула за собой. Мы десять минут окунали друг друга, а потом обменялись первым поцелуем и барахтались в воде, пока моя Mami не завопила с берега.
Я не признавалась sucias о своих трудностях, только рассказала Элизабет, своей лучшей подруге, о наших стычках и о случайной пощечине. И это все. А остальным не смогла. Я знаю sucias: они моментально вызвали бы полицию и засадили Роберто в тюрьму. Полагают, что все зло от мужчин. Sucias одобрили бы, если бы я от него ушла. Но все они сделали карьеру. А я, проведя восемь лет в роли домохозяйки, боюсь остаться одна. Как я прокормлю и воспитаю двоих – ay, chica – теперь уже троих детей? У меня нет никакого опыта. И потом, я привыкла к определенному образу жизни, а он требует таких денег, каких мне никогда не заработать.
Мои родители уже не богаты, как бы это ни выглядело со стороны. Они по-прежнему владеют домом на Палм-Айленд и «Мерседесом» десятилетней давности. Но это все, что у них осталось, кроме кредитных карточек и друг друга. На прошлой неделе мать позвонила и попросила взаймы. Соседи ничего об этом не знают, но пять лет назад отцу пришлось объявить о банкротстве.
Мои дедушки и бабушки, Господь упокой их души, владели на Кубе целыми городками на холмах и привезли в Майами кучу денег. Там они попытались основать новый бизнес: сеть автоматических прачечных, аптеки, рестораны, радиостанции (кое-что возглавил мой папа). Но отец больше преуспевал в организации празднеств, чем в делах. То же самое и с Mami, которая до сих пор очень красива. Но поскольку дед почил уже десять лет назад, кому-то надо организовывать бизнес.
Mami до сих пор каждую неделю покупает новое платье – привычка, усвоенная с тех пор, когда она была хрупкой, испорченной девчонкой и росла на Куинта-авенида в Миромаре. Она так и не научилась сдерживать себя в тратах, да и зачем? Я люблю Papi, но должна признать, что он не семи пядей во лбу. Складывает в стопку банковские уведомления, не потрудившись взглянуть на них. В прошлый раз, приехав, он расстроил меня тем, что по-прежнему мнет счета ATM и швыряет в ближайшую урну.
Когда мне исполнилось шестнадцать и я попросила машину с откидным верхом, отец купил мне «мустанг», а мама повела в магазины за нарядом для променада по Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Тогда я не понимала, что благополучие родителей уже клонится к закату. Они нанимали пятнадцать человек подавать напитки на нашем заднем дворе, а я пробиралась мимо ног взрослых и бросала в канал пятицентовики и десятицентовики, а не центы. Отпуск длился целый месяц. Круизы, джаз-фестивали в Европе. С другим и семьями моих одноклассников мы ездили в Рио-де-Жанейро на карнавал, в Канны – на кинофестиваль. Весной мать возила меня в Нью-Йорк за одеждой, осенью – в Буэнос-Айрес – за обувью и сумочками.
Ни мама, ни папа не учились в колледже. Они попали в Майами в восемнадцать лет, и им пришлось осваиваться на новом месте. Английский язык они так и не выучили. Их окружали иммигранты с Кубы, и в этом не было необходимости. Кроме того, все считали: рано или поздно наступит день, когда морские пехотинцы скинут этого hijo de puta[82] (в доме родителей имя Кастро произносить запрещалось), и все вернутся домой.
Даже обанкротившись, родители продолжали устраивать вечеринки для друзей и предлагали любому заглянувшему к ним бутылку изысканного вина и полный набор блюд, приготовленных постоянным поваром, содержать которого не могли. Они до сих пор ставят регулятор кондиционера на шестьдесят градусов, что по-настоящему холодно; все богатые кубинцы усаживаются у своих домов в свитерах и мохнатых тапочках, желая показать, как они богаты. Я советовала родителям выключить кондиционер и пользоваться вентиляторами или приобрести оконные кондиционеры и установить их в тех комнатах, где они чаще бывают, но родители и слушать не хотят. Это оскорбляет их – ведь они хотят морозить неожиданных гостей (а кубинцы имеют обыкновение появляться, словно чертик из коробочки). Таковы мои родители, и они понятия не имеют, как можно быть другими. Они просят взаймы, потому что необходимо оплатить громадный счет после приема множества гостей на старой, текущей из всех щелей яхте. Я как-то посоветовала маме продать ее, но она начала называть меня такими именами, какие обычно употребляет, когда очень недовольна людьми: Bueno cuero, cochina, estupida, imbecil, sinverguenza.[83]
Роберто все это знает и дает им взаймы, но будьте уверены, если родители не расплатятся, то первая за все получу я. Муж понимает мою ситуацию: я не унаследую ни цента. И от этого его власть надо мной усиливается. Он угрожает вышвырнуть меня вон, и то и дело так и поступает. Его любимое занятие – бросить мои вещи в чемодан, выставить меня за дверь и держать там, пока сыновья не начнут звать: «Мама! Мама!» – и скрести ногтями дверное стекло.
Роберто уже спустился вниз и о чем-то разговаривает с Вилмой. Шарон, наша няня-шведка, живет в гостевом домике и в свободное время занимается на заочных курсах. Она повела ребят в школу, потому что сегодня утром мне было совсем плохо. Добрая старая Вилма. Когда родители больше не могли ей платить, она переехала сюда и стала работать у нас. Вилма не знала никакой другой семьи, кроме нашей. Ей скоро шестьдесят, и она мне почти как мать. Мы, конечно, предложили ей гостевой домик, но она сказала, что предпочитает поселиться в маленькой задней спальне за кухней. Все, что есть у Вилмы, – ее старый телевизор. Вилма не позволяет, чтобы мы купили ей новый, и не хочет, чтобы я подключила ее к кабелю, хотя это не потребовало бы никаких дополнительных затрат. Библия на прикроватном столике, на стене четки и несколько почтовых открыток, которые она получила от дочери из Эль-Сальвадора, в шкафу висит несколько простеньких платьев. Вилма порадуется за нас, когда у меня родится дочь. Ей все равно, что мы евреи. Она любит нас. Мне кажется, Вилма догадывается о моей беременности – ведь это она убирает мусорную корзину из ванной, а в ней теперь не бывает «Тампакса», который я употребляла во время месячных. Вилма наблюдательна. Она советует мне не перенапрягаться и убеждает меня пить смесь, считая ее полезной для беременных: кукурузный крахмал, вода и корица. От одного запаха этой смеси меня начинает мутить.
Голос Роберто все бухает внизу – муж рассказывает, о чем пишут в газетах, – а Вилма пускает воду. Многие считают меня шумной – им стоило бы познакомиться с моим супругом. Я серьезно. Думаете, кубинцы – горластые люди? Послушайте кубинских евреев. Те lo juro. Я не сознавала, как мы орем, пока не попала в Бостоне в колледж, где едва слышала, о чем говорят. Мне показалось, что в этом снежном и холодном городе все беседуют шепотом. Майами – это вечный гомон и влажная жара. А в нашем доме шума было больше, чем в других. Я не представляла себе иной жизни.
Прежде чем спуститься вниз и позавтракать с мужем, пришлось ждать, пока не схлынет новая волна тошноты. Я села в шезлонг в углу хозяйской ванной, возле углубленной в пол чашки джакузи, постаралась сосредоточиться на последнем номере «Эллы» и не замечать, как начинают вращаться стены. Я испробовала все, даже повязывала на запястья хваленые «морские ленты». И немного удивляюсь, что Роберто не замечает, как мне не по себе. Он занят в большом процессе, который продлится до марта и отнимает все его силы. Напряжение убивает Роберто. Только бы он выиграл. А что, если проиграет?
Я попыталась углубиться в статью о том, как добавить романтичности в личные отношения. Признаться, я не понимаю, что происходит с нашими интимными отношениями. Когда-то они были пылкими – все продолжалось час и больше. А теперь все происходит быстрее и быстрее, словно мы можем обходиться друг без друга и производим автоматические движения, стараясь зачать ребенка. Я бы не отказалась от чего-то романтичного – свечей или негромкой музыки. Статья в «Элле» предлагала разные хитрости, в том числе любовные ноты и лепестки красной розы. Но Роберто расхохочется, если я попробую что-нибудь в этом роде.
Очередная беременность, я думаю, не придаст пикантности нашим отношениям. Роберто расстроен тем, что я прибавила в весе после прошлых родов – по пять несгоняемых фунтов на каждого сына. А теперь еще новый вес. Он очень часто дает мне понять, что не испытывает желания из-за моего объема. По-моему, мне ничего не светит, пока я не сумею натягивать на себя майку так, чтобы Роберто казалось, будто перед ним Сальма Хайек. Я не такая уж грузная. Мой врач, доктор Фиск, говорит, что у меня идеальный вес. Во мне пять футов пять дюймов, и при этом я вешу 145 фунтов. Я сказала доктору: Роберто хочет, чтобы я сбросила несколько фунтов, и она нахмурилась. Как-то раз доктор Фиск спросила меня про синяки на моей спине. Я ответила, что поскользнулась на льду. Посмотрев на меня долгим взглядом из-под очков, она поинтересовалась, не было ли на льду человеческих рук. Я не ответила, и доктор не настаивала.
Уставившись на фотографию Бенджамена Братта с его эспаньолкой в «мужском» разделе «Эллы», я ждала, когда мне полегчает. Почему все считают его таким красивым? Лично я предпочитаю Рассела Кроу. Вот настоящий мужчина – крепкий парень. А Братт, похоже, развалится, если его покрепче обнять. Я поднялась, но мне тут же пришлось сесть снова. Я словно оказалась на карусельке моих сыновей. Да, chica, надо учиться привыкать к состоянию беременности. Не лучше ли объявить, как обстоят дела, и покончить со своими мучениями? Очень трудно притворяться здоровой, когда рядом пятилетние сыновья, – поднимать их на руки, катать на спине, пока они ржут как caballo[84]. Иногда я очень устаю, кажется, что вот-вот умру. Если все время тошнит, не можешь нормально думать.
Я до безумия боюсь, chica. Вспоминаю схватки, роды, и это не доставляет мне удовольствия. Конечно, в тот раз были близнецы, они меня так разворотили, что я думала, не выживу, – все было такое красное и воспаленное; заживление оказалось болезненнее родов. Я тогда зареклась еще когда-нибудь рожать, и вот вам, пожалуйста. Наконец я поднялась и доплелась до своего шкафа, где в отдельном, украшенном цветами ящике держала вещи с прошлой беременности. В том числе книги: «Чего ожидать, когда вы вынашиваете ребенка», «Диета для приятной беременности», «Обеспечение колледжа 101 вашего ребенка», «Лучшие детские еврейские имена». Я ничего не выбрасывала на случай, если снова окажусь в положении. Здесь же лежали «морские ленты», хотя их следовало бы давно выкинуть.
Роберто не обнаружил моего тайника, потому что здесь очень много всяких восхитительных ящичков, а он не из тех, кто интересуется предметами с цветной бумагой. Роберто из тех, кто, раздевшись, оставит одежду на полу, потому что знает: за ним подберут.
Я разделась и осмотрела свой живот в зеркале во всю стену большой ванной. Он не отличался от нормального размера. С мальчиками было то же: до четвертого-пятого месяца никто не замечал, что я в положении. Я слежу за питанием, но Роберто прав – могла бы взять себя в руки и делать упражнения. Я немного рыхловата, особенно предплечья. Но я не люблю упражнений. Мне от них плохо. Гораздо лучше, когда я не делаю никакой гимнастики. Но теперь надо пересилить себя и начать – это полезно для плода. Так пишут во всех книгах. К тому же я совсем не уверена, что наш брак выдержит прибавление новых пяти фунтов. Роберто чуть не душит меня, если я ношу не то, что ему нравится. Он такой – он может. Никогда не знаешь, чего от него ждать.
Я встала под душ, в самой середине – чтобы вода из всех пяти головок била прямо в меня. А сама думала, не стоит ли прекратить принимать душ. Во время прошлой беременности у нас такого не было. Это новое. Вся ванная переделана. Это вознаграждение за то, что Роберто психанул, когда на боку «лендровера» появилась царапина. Не представляю, откуда она взялась. Я возила мальчишек в кино в Честнат-Хилл, и, когда возвращалась обратно, она уже появилась. Роберто вышел из себя. Но зато у нас хорошая ванная.
Струи очень сильны – водный массаж снимает напряжение мышц. Я не хочу навредить плоду. Надо пользоваться другим душем. Следует спросить у доктора Фиск. Я прикрыла живот, выключила душ и надела брюки цвета хаки и просторную распашную белую рубашку, которую выбрала еще вечером. Причесала волосы, сделала лицо, повязала на плечи красный свитер и направилась вниз.
Роберто все еще был там. Зеленоглазый, с каштановыми волосами, красивый, в темно-синем костюме, белой рубашке и желтом галстуке, – он читал газету. У него хороший вкус, и он не позволяет мне выбирать для него вещи. Занимается этим сам, что вполне понятно. Вы хотели бы, чтобы вас кто-нибудь одевал? Я – нет. На Вилме была зеленовато-голубая форма с вышитым словом «Виндоумер» – такое название мы дали нашему дому. Ее седые волосы собраны на затылке в тугой пучок и заколоты гребнем. На лице ни мысли, ни чувства – Вилму полностью поглощала уборка. Вскоре после того как Вилма перебралась в наш дом, она попыталась вмешаться, когда Роберто вспылил. Пришлось поговорить с ней – я просила Вилму держаться в стороне и сосредоточиться на своем деле. С тех пор мой дом сияет чистотой.
– Buenos dias, mi amor[85], – проговорил Роберто, поднимаясь и запечатлевая на моей щеке приветственный поцелуй. Мой муж высок, выше всех моих знакомых кубинцев, возвышается на целых шесть футов три дюйма. Дома мы общаемся на испанском. Вилма не говорит по-английски. Она, как и мой отец, знает больше, чем произносит вслух. Делает это только в тех случаях, когда абсолютно необходимо. Предпочитает, чтобы люди думали, будто она не знает английского. И таким образом очень много узнает о других.
– Buenos dias, sefiora[86], – произнесла Вилма с легким поклоном. Точно не помню, когда она начала меня так называть, но мне это очень странно. – Мэ-эм.
Я просила ее называть меня Саритой, как в детстве. Мне это очень нравилось. Но Вилма отказалась, заверив меня, что так не годится. Теперь понимаете, кто у нас главный – не я и не Роберто.
Эмбер и Лорен промывают мне насчет Вилмы мозги – говорят, что я держу у себя рабыню. Это, конечно, шутка, но они ее повторяют. Я единственная из sucias, у кого в доме живет постоянная служанка. Но мы так привыкли в Майами, и мне так нравится. Вилма пропала бы без нас. Ее дочь время от времени приезжает навестить ее из Эль-Сальвадора, но, похоже, они не слишком близки. Вилма любит нас, как родных. Sucias этого не понимают, особенно те, кто вырос в бедноте. Они думают, что я держу плантацию. Подруги не взрослели с Вилмой и не допускают, что именно она la que manda[87] в нашем доме.
– Buenos dias, – ответила я, изо всех сил стараясь казаться радостной, нормальной и здоровой.
– Ты чего так веселишься? – спросил Роберто и снова сел. Я устроилась напротив, в уголке для завтрака, и пожала плечами. Я очень надеялась, что он не слышал мои мысли. Ведь они были такими громкими.
– Просто мне сегодня радостно.
– Надеюсь, дело не в очередном мужчине, – пошутил или отчасти пошутил он и погрозил мне пальцем. – Знаю я, как весело некоторым женщинам, когда должен прийти рабочий что-нибудь починить в доме. Вилма, ты замечала такое?
Вилма не ответила и принесла серебряный поднос с маленькими чашечками кубинского кофе. Я потянулась за чашкой, но она остановила меня:
– Это не ваш.
Я люблю сладкий кофе, а Роберто – без сахара, и Вилма делает каждому по его вкусу.
Роберто скатал газету, шлепнул ею о стол и пожевал нижнюю губу. Он посмотрел на Вилму, та ответила ему взглядом, и я поняла: происходило что-то, о чем мне не говорили. Это мог понять только тот, кто жил в нашем доме.
– Как обычно? – спросила меня Вилма по-испански.
– Si, gracias[88], – ответила я, и она поковыляла к плите жарить мне яичницу с сыром и сделать кубинские тосты. Ее ноги, как обычно, опухли. Я пыталась отправить Вилму к врачу, но она ответила, что не желает никому доставлять беспокойства. Мы не можем включить ее в нашу семейную страховку, но готовы заплатить все, что требуется. И я сама готова тащить Вилму к врачу, пока ей не ампутировали ноги или еще что-нибудь. Пока жарилась яичница, Вилма налила в стакан свежевыжатый апельсиновый сок и подала мне. При одной мысли о кислом мне сделалось дурно, но она, сложив на груди руки, стояла надо мной и ждала, когда я выпью.
– Я рад, что ты в хорошем расположении духа, – продолжал Роберто и посмотрел на Вилму. Та тихонько присвистнула и покачала головой. Я по опыту знала, что вот-вот случится нечто неприятное.
– В чем дело? Что происходит? – спросила я.
Муж развернул газету, расправил ее на столе и пристукнул кулаком. Лицо его стало сердитым. Это был таблоид, «Бостон гералд». Я пыталась убедить мужа покупать «Газетт», но он отвечал, что предпочитает «Бостон гералд», поскольку его проще читать. Повернув ко мне газетный лист, Роберто ткнул пальцем в заголовок:
– Смотри! – Муж убрал палец и помахал у меня перед носом: – Только не вздумай срывать все на мне. Я давно предупреждал – это странная женщина, но ты не слушала.
Вилма переложила яичницу на тарелку, добавила тосты, несколько ломтиков манго и украсила все петрушкой. Она знает цену хорошей презентации, и я кое-чему у нее научилась. Завтрак выглядел восхитительно, но Вилма медлила и не подавала, потому что передо мной лежала газета. Мне пришлось трижды прочитать заголовок, прежде чем до меня дошел его смысл.
ЛИЗ КРУЗ, ПОПУЛЯРНАЯ УТРЕННЯЯ ТЕЛЕВЕДУЩАЯ, ЛЮБИТ ДЕВУШЕК.
Я отпихнула газету:
– Убери. Я тысячу раз говорила: это не то издание. Нельзя верить всему, что здесь пишут. Помнишь, про твоего друга Джека сообщили, будто ему идет откат от местных подрядчиков, а потом выяснилось, что все это ложь. Так и с беднягой Элизабет.
Роберто перевернул страницу, и я увидела темную зернистую фотографию, на которой женщина, похожая на мою подругу, целовала другую женщину. Мне как-то сразу поплохело. Неужели Элизабет лесбиянка? Она десять лет была моей лучшей подругой, и я ни о чем не догадывалась.
– Она встречается с мужчинами, – напомнила я Роберто. – Мы сами знакомили ее с твоими приятелями, которые просили нас об этом.
– Давным-давно, – отрезал муж. – Вспомни, Сара, когда ты в последний раз видела ее с мужчиной?
Что верно, то верно – давно. А когда я спрашивала, Лиз отнекивалась: мол, встречается с парнем, но все это так – ничего серьезного. Или говорила, что слишком занята, или что ее распорядок дня очень необычный, или что мужчины побаиваются ее. Зачем она лгала мне? Всякий раз, когда в моей жизни возникала проблема, я звонила именно Лиз. Даже пару раз призналась, что меня потрепал Роберто, и она сдержала слово – не выдала ни одной живой душе. Всегда оставалась моей поверенной по жизни. Если Элизабет лесбиянка, если это правда, я почувствую, что предана, как если бы мне изменил муж. Или даже хуже. Да, еще хуже.
– Она отвратительна. – Роберто шлепнул тыльной стороной ладони по газетному листу. – Никогда бы не поверил, что семейное издание способно напечатать такой снимок.
– Этого не может быть, – возразила я. – Она сказала бы мне.
– Элизабет понимает, что мы не одобряем однополую любовь. И никогда бы нам не призналась.
– Нам? При чем тут ты? Она моя подруга.
– Была. Больше не подруга.
– Тебе не кажется, что ты хватаешь через край?
– Просто защищаю свою семью.
Господи! Я вспомнила, сколько раз высказывалась против однополой любви при Элизабет, сколько раз смеялась, показывая ей в кино или в магазине гомосексуальную или лесбийскую парочку. Как ей, наверное, было тяжело! Но почему она мне ничего не сказала? Неужели считает такой узколобой и думает, что я из-за этого оттолкну ее? Она такого плохого мнения обо мне?
– Красивая женщина, а пропадает зря, – продолжал Роберто, пристально изучая фотографию. Затем многозначительно подмигнул: – Не повезло, не встретила настоящего мужчину.
Вилма отодвинула газету, цокнула на Роберто языком и поставила передо мной завтрак.
– Зачем ее расстраивать? Пусть позавтракает, – сказала она по-испански и повернулась ко мне: – Ешьте. Вам надо набираться сил.
– Ты на чьей стороне, Вилма? – спросил Роберто, затем перевел взгляд на меня и на яичницу: – Тебе не следует все это есть. Я уже говорил, ты и так растолстела.
Вилма продолжила вытирать пыль, а я, приступив к завтраку, проговорила:
– Это невозможно. Если бы это было правдой, я давно знала бы об этом. Мы с Лиз дружим десять лет. Твоя газета – дрянь, а фотография – фальшивка. Видимо, они имеют что-то против нее.
Муж пожал плечами, подтянул к себе газету и начал громко читать с легким испанским акцентом:
– «Я проследила за талантливой утренней телеведущей канала WRUT, претендующей на роль ведущей национальной сети. Элизабет Круз была в баре «Дэвиос» на Сентрал-сквер. Для тех, кто не знает, вечером по средам этот бар работает по принципу «только для женщин». Лиз приходила туда и в прошлую среду и покинула помещение с признанной лесбийской поэтессой и самой активной лесбиянкой Селвин Вуминголд. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: лодка Элизабет Круз причалила к острову Лесбос».
– Господи, ничего глупее не слышала, – заметила я. – Сам посуди, что за бумагомарательство! Разве можно верить человеку, который пишет так плохо?
– «С тех пор как три года назад колумбийская королева красоты и бывшая модель появилась на телеканале WRUT, «Бостон мэгэзин» неизменно называет ее самой привлекательной невестой, рейтинги станции подскочили вверх, а сама программа стрельнула на первое место. Впервые в нашем городе телеканал взял ведущую с акцентом – рискованный ход, – но Лиз оказалась с такой чертовской перчинкой, что все сложилось удачно и зрители пришли в восторг от ее экзотического вида и выговора. Вопрос в том: станут ли и дальше бостонцы восхищаться очаровательнейшей Лиз теперь, когда выяснилось, что она играет за другую команду? Или отныне ее правильнее называть очаровательнейшей Лиз?»
Я дослушала до конца статью, написанную ужасным стилем, и мне сделалось нехорошо.