– Присядьте, – сказала гадалка и, пользуясь состоянием Витьки, с силой надавила на его плечо. Он фактически обрушился на скамейку – та затрещала. – Не подумайте обо мне чего плохого, – с иронией продолжила Яна, – я всего-то-навсего хочу узнать, как так получилось, что столь ранним утром вы оказались в доме своей матери, и еще: где и как вы провели несколько последних часов до печального происшествия.
Ермаков словно остолбенел: молчал и смотрел в одну точку.
– Виктор, – окликнула гадалка, слегка встряхнув его за плечо.
– Какая муть, – медленно проговорил он с отвращением и покачал головой. – Да-а, Санек, оказал ты мне медвежью услугу…
– Напрасно вы так. Те, кто мне обращаются, никогда об этом не жалеют. Так что Федотов поступил правильно. Итак, что вы делали тогда в окрестностях дома Евдокии Федоровны?
– Ходил за сеном кроликам, – с поразившим Яну спокойствием ответил Ермаков.
– Так рано?
– Коси, коса, пока роса, – усмехнулся Витька. – Хотя вам, городским, этого не понять.
Милославская поняла, что сморозила глупость, но виду не показала.
– Вы разве косили траву у дома своей матери? – серьезно спросила она. – Ведь вы как-то зашли в ее дом… Зачем?
– Нет, косил я далеко отсюда, в ложбине у Лысой горы, – понурив голову, ответил Ермаков. – Просто сердце екнуло, решил почему-то на обратном пути мать проведать. Проведал…. Я до этого давно не был у нее. С неделю или с полторы. Крышу у себя перекрывал, так некогда было. А она ко мне давно уж ходить перестала. С женой не очень-то ладила, да и ноги не те уж были… По дому или в огороде еще могла, а вот дальше куда – уже с трудом.
– Подтвердить ваши слова кто-то может? – спросила гадалка. – Жена, дети…
Витька отрицательно покачал головой.
– Жена с детьми тогда ночевали у ее матери. Она и не знала, что я за сеном соберусь. Просто я ту ночь спал плохо. Подумал: чего ворочаться с боку на бок, лучше за дела взяться. А как видно, не зря меня бессонница-то одолевала…
– Может быть по пути вы кого-то встретили? – продолжала свой допрос Милославская.
– Никого я не встретил, – с вызовом ответил Витька. – Боже, как вы мне все надоели, как надоели! – воскликнул вдруг он. Схватил косу, опущенную на землю, и зашагал прочь. Ничто его на этот раз не остановило: ни Янин оклик, ни лай Джеммы.
Милославская не стала догонять Витьку, понимая, что теперь он уже далеко не в том состоянии, чтобы подчиниться ей, как в первый раз. Она могла бы, конечно, Ермакова «взять силой», бросив пару слов своей собаке, но отсутствие свидетелей Витькиной невиновности еще не являлось абсолютным доказательством его вины, поэтому переступать черту гадалка не стала, решив в качестве подкрепления своих подозрений отыскать дополнительные аргументы.
Милославская достала сигареты и закурила. Мимо нее по противоположной стороне улицы прошли две молодые девицы. Они несмело хихикали, глядя на нее, и о чем-то потаенно перешептывались. Возможно, благодаря неведомой силе, посредством которой информация в селах распространяется просто со скоростью света, в округе уже знали, что в деревне «орудует» городской «следователь».
Уходить от Витькиного дома гадалке не хотелось, но и засиживаться на скамейке было не в ее интересах. Не долго думая, Яна решила проникнуть не куда-нибудь, а прямо во двор дома Ермакова.
К счастью, гадалка невольно приняла во внимание, чем именно Витька отодвигал засов и куда он свое нехитрое приспособление припрятал. Докурив сигарету, Яна небрежно затушила ее о край скамейки и подошла к калитке. На всякий случай она оглянулась и убедилась, что ничей посторонний глаз не наблюдает за ее действиями.
Железный крюк незатейливо выглядывал из щели, предназначенной для опускания в нее газет, писем и прочей корреспонденции. Большая часть крюка утаилась в почтовом ящике, ну а конец его, конечно, смотрел прямо на Милославскую. Яна без лишнего стеснения взялась двумя пальцами за край железяки и потянула ее на себя. Крючок сопротивляться не стал. Вскоре гадалка уже двигала им засов, подпирающий калитку с обратной стороны.
Покончив с засовом, Милославская осторожно, чтобы не лязгнула, приподняла щеколду и открыла калитку. Ее вниманию предстал тесный дворик, на котором бок о бок приютились два сарая (те самые, которые гадалка уже видела «со спины»). Чуть левее, за низким штакетником, виднелся невысокий стог сена. Дворик порос низенькой травкой, а посередине его была вытоптана неширокая тропинка.
Гадалка тихо позвала за собой Джемму и осторожно прикрыла калитку. По велению хозяйки собака осталась сидеть у ворот, а сама Яна сделала несколько шагов вперед. Джемма предупреждающе зарычала.
– Фу! – прикрикнула на нее Милославская. – Тихо ты! Никого тут нет. Видишь замок на двери?
Овчарка подчинилась, но явно нехотя. Она продолжала коситься куда-то в строну и, сомкнув челюсти, издавала странный звук, похожий на скуление, смешанное с рыком. Яна, чтобы не тратить время, решила не обращать на него внимания. Ее взгляд сразу почему-то привлекла обувь, рядком выставленная на верхней ступени невысокого крыльца. Милославская, сама еще не понимая зачем, решила рассмотреть ее поближе и ступила вперед. Половица крыльца скрипнула. В этот миг совершенно неожиданно для гадалки из выпиленного специально для домашних кошек и собак отверстия под крыльцом пулей выскочил маленький облезлый пес, который до этого почему-то предательски молчал. Он принялся пронзительно лаять и сразу попытался ухватить гадалку за ногу.
К счастью, Джемма не стала дожидаться разрешения своей хозяйки пройти во двор и ее команды броситься в бой. Она одним прыжком настигла несчастного пса, который, ужаснувшись, завизжал по-поросячьи и тут же бросился наутек, оставив тем не менее в зубах у Джеммы клок своей небогатой растительности. В мгновенье ока он исчез в подворотне, а овчарке оставалось только тщетно тыкаться в узкую щель своей огромной мордой.
– Ух, окаянные! – послышалось за забором.
Милославская подошла к Джемме и потянула ее за поводок.
– Фу! Фу! – вполголоса приказывала она.
Собака обернулась и горделиво посмотрела на гадалку. «Я же тебя предупреждала», – прочитала Яна в ее глазах.
– Сидеть, – тихо скомандовала Милославская и снова направилась к крыльцу.
Если бы ее сейчас спросили, почему именно оно приковало ее внимание, вряд ли бы она ответила что-то вразумительное, а вероятнее всего, сослалась бы на интуицию.
Яна присела на корточки на верхней ступеньке и внимательно посмотрела на обувь. В ряд перед ней стояли стоптанные тапки, калоши и высокие резиновые сапоги на толстой подошве. «В таких, кажется, косят», – подумала гадалка, глядя на сапоги, и взяла в руки один из них.
Сапог как сапог, ничего особенного. А для косьбы – вещь нужная. Любая роса тебе нипочем. Стоишь во влаге, а ноги сухие. Яна еще с детства такие сапоги запомнила: то ли у отца ее, то ли у деда такие были.
Милославская на мгновенье задумалась.
– А ведь Ермакова в то утро я видела именно в них! – воскликнула она. – Да-да, это не ошибка! – Яна вдруг на миг усомнилась в своих словах и более холодно произнесла: – Во всяком случае на нем точно были черные высокие сапоги.
Гадалка заметила, что на подошве сапога налип достаточно приличный слой земли, и перевернула башмак. Земля плотно въелась в рисунок на подошве, а теперь подсохла. Вместе с землей в маленькие отверстия впечатались и веточки травы. Яна потянула одну травинку и оторвала ее от сапога. Подняла над головой и рассмотрела получше, подставив солнечным лучам.
– Да это не трава, – пробормотала она и через мгновенье уверенно воскликнула: – Танькина радость!
Яна не знала точного наименования растения, стебель которого плотно прилип к Витькиному сапогу. Но в детстве, однажды найдя его с подругами в окрестностях милицейских дач, она дала ему именно такое название, потому что первой обнаружила цветок Янина подруга Таня. Потом в школе Милославская узнала, как на самом деле называется Танькина радость. Узнала также, что это очень редкое ценное растение, сохранившееся только в ее родном крае, да и то в двух местах. С того времени прошло много лет, и теперь уже не было Танькиной радости в районе милицейских дач, а росла она только в ложбине у Лысой горы.
Воспроизведение всей этой информации привело Яну к самому главному: выводу о том, что о косьбе в районе Лысой горы Ермаков ей сказал правду.
ГЛАВА 9
Ермаков словно остолбенел: молчал и смотрел в одну точку.
– Виктор, – окликнула гадалка, слегка встряхнув его за плечо.
– Какая муть, – медленно проговорил он с отвращением и покачал головой. – Да-а, Санек, оказал ты мне медвежью услугу…
– Напрасно вы так. Те, кто мне обращаются, никогда об этом не жалеют. Так что Федотов поступил правильно. Итак, что вы делали тогда в окрестностях дома Евдокии Федоровны?
– Ходил за сеном кроликам, – с поразившим Яну спокойствием ответил Ермаков.
– Так рано?
– Коси, коса, пока роса, – усмехнулся Витька. – Хотя вам, городским, этого не понять.
Милославская поняла, что сморозила глупость, но виду не показала.
– Вы разве косили траву у дома своей матери? – серьезно спросила она. – Ведь вы как-то зашли в ее дом… Зачем?
– Нет, косил я далеко отсюда, в ложбине у Лысой горы, – понурив голову, ответил Ермаков. – Просто сердце екнуло, решил почему-то на обратном пути мать проведать. Проведал…. Я до этого давно не был у нее. С неделю или с полторы. Крышу у себя перекрывал, так некогда было. А она ко мне давно уж ходить перестала. С женой не очень-то ладила, да и ноги не те уж были… По дому или в огороде еще могла, а вот дальше куда – уже с трудом.
– Подтвердить ваши слова кто-то может? – спросила гадалка. – Жена, дети…
Витька отрицательно покачал головой.
– Жена с детьми тогда ночевали у ее матери. Она и не знала, что я за сеном соберусь. Просто я ту ночь спал плохо. Подумал: чего ворочаться с боку на бок, лучше за дела взяться. А как видно, не зря меня бессонница-то одолевала…
– Может быть по пути вы кого-то встретили? – продолжала свой допрос Милославская.
– Никого я не встретил, – с вызовом ответил Витька. – Боже, как вы мне все надоели, как надоели! – воскликнул вдруг он. Схватил косу, опущенную на землю, и зашагал прочь. Ничто его на этот раз не остановило: ни Янин оклик, ни лай Джеммы.
Милославская не стала догонять Витьку, понимая, что теперь он уже далеко не в том состоянии, чтобы подчиниться ей, как в первый раз. Она могла бы, конечно, Ермакова «взять силой», бросив пару слов своей собаке, но отсутствие свидетелей Витькиной невиновности еще не являлось абсолютным доказательством его вины, поэтому переступать черту гадалка не стала, решив в качестве подкрепления своих подозрений отыскать дополнительные аргументы.
Милославская достала сигареты и закурила. Мимо нее по противоположной стороне улицы прошли две молодые девицы. Они несмело хихикали, глядя на нее, и о чем-то потаенно перешептывались. Возможно, благодаря неведомой силе, посредством которой информация в селах распространяется просто со скоростью света, в округе уже знали, что в деревне «орудует» городской «следователь».
Уходить от Витькиного дома гадалке не хотелось, но и засиживаться на скамейке было не в ее интересах. Не долго думая, Яна решила проникнуть не куда-нибудь, а прямо во двор дома Ермакова.
К счастью, гадалка невольно приняла во внимание, чем именно Витька отодвигал засов и куда он свое нехитрое приспособление припрятал. Докурив сигарету, Яна небрежно затушила ее о край скамейки и подошла к калитке. На всякий случай она оглянулась и убедилась, что ничей посторонний глаз не наблюдает за ее действиями.
Железный крюк незатейливо выглядывал из щели, предназначенной для опускания в нее газет, писем и прочей корреспонденции. Большая часть крюка утаилась в почтовом ящике, ну а конец его, конечно, смотрел прямо на Милославскую. Яна без лишнего стеснения взялась двумя пальцами за край железяки и потянула ее на себя. Крючок сопротивляться не стал. Вскоре гадалка уже двигала им засов, подпирающий калитку с обратной стороны.
Покончив с засовом, Милославская осторожно, чтобы не лязгнула, приподняла щеколду и открыла калитку. Ее вниманию предстал тесный дворик, на котором бок о бок приютились два сарая (те самые, которые гадалка уже видела «со спины»). Чуть левее, за низким штакетником, виднелся невысокий стог сена. Дворик порос низенькой травкой, а посередине его была вытоптана неширокая тропинка.
Гадалка тихо позвала за собой Джемму и осторожно прикрыла калитку. По велению хозяйки собака осталась сидеть у ворот, а сама Яна сделала несколько шагов вперед. Джемма предупреждающе зарычала.
– Фу! – прикрикнула на нее Милославская. – Тихо ты! Никого тут нет. Видишь замок на двери?
Овчарка подчинилась, но явно нехотя. Она продолжала коситься куда-то в строну и, сомкнув челюсти, издавала странный звук, похожий на скуление, смешанное с рыком. Яна, чтобы не тратить время, решила не обращать на него внимания. Ее взгляд сразу почему-то привлекла обувь, рядком выставленная на верхней ступени невысокого крыльца. Милославская, сама еще не понимая зачем, решила рассмотреть ее поближе и ступила вперед. Половица крыльца скрипнула. В этот миг совершенно неожиданно для гадалки из выпиленного специально для домашних кошек и собак отверстия под крыльцом пулей выскочил маленький облезлый пес, который до этого почему-то предательски молчал. Он принялся пронзительно лаять и сразу попытался ухватить гадалку за ногу.
К счастью, Джемма не стала дожидаться разрешения своей хозяйки пройти во двор и ее команды броситься в бой. Она одним прыжком настигла несчастного пса, который, ужаснувшись, завизжал по-поросячьи и тут же бросился наутек, оставив тем не менее в зубах у Джеммы клок своей небогатой растительности. В мгновенье ока он исчез в подворотне, а овчарке оставалось только тщетно тыкаться в узкую щель своей огромной мордой.
– Ух, окаянные! – послышалось за забором.
Милославская подошла к Джемме и потянула ее за поводок.
– Фу! Фу! – вполголоса приказывала она.
Собака обернулась и горделиво посмотрела на гадалку. «Я же тебя предупреждала», – прочитала Яна в ее глазах.
– Сидеть, – тихо скомандовала Милославская и снова направилась к крыльцу.
Если бы ее сейчас спросили, почему именно оно приковало ее внимание, вряд ли бы она ответила что-то вразумительное, а вероятнее всего, сослалась бы на интуицию.
Яна присела на корточки на верхней ступеньке и внимательно посмотрела на обувь. В ряд перед ней стояли стоптанные тапки, калоши и высокие резиновые сапоги на толстой подошве. «В таких, кажется, косят», – подумала гадалка, глядя на сапоги, и взяла в руки один из них.
Сапог как сапог, ничего особенного. А для косьбы – вещь нужная. Любая роса тебе нипочем. Стоишь во влаге, а ноги сухие. Яна еще с детства такие сапоги запомнила: то ли у отца ее, то ли у деда такие были.
Милославская на мгновенье задумалась.
– А ведь Ермакова в то утро я видела именно в них! – воскликнула она. – Да-да, это не ошибка! – Яна вдруг на миг усомнилась в своих словах и более холодно произнесла: – Во всяком случае на нем точно были черные высокие сапоги.
Гадалка заметила, что на подошве сапога налип достаточно приличный слой земли, и перевернула башмак. Земля плотно въелась в рисунок на подошве, а теперь подсохла. Вместе с землей в маленькие отверстия впечатались и веточки травы. Яна потянула одну травинку и оторвала ее от сапога. Подняла над головой и рассмотрела получше, подставив солнечным лучам.
– Да это не трава, – пробормотала она и через мгновенье уверенно воскликнула: – Танькина радость!
Яна не знала точного наименования растения, стебель которого плотно прилип к Витькиному сапогу. Но в детстве, однажды найдя его с подругами в окрестностях милицейских дач, она дала ему именно такое название, потому что первой обнаружила цветок Янина подруга Таня. Потом в школе Милославская узнала, как на самом деле называется Танькина радость. Узнала также, что это очень редкое ценное растение, сохранившееся только в ее родном крае, да и то в двух местах. С того времени прошло много лет, и теперь уже не было Танькиной радости в районе милицейских дач, а росла она только в ложбине у Лысой горы.
Воспроизведение всей этой информации привело Яну к самому главному: выводу о том, что о косьбе в районе Лысой горы Ермаков ей сказал правду.
Но он мог косить там не в тот день, а, например, днем ранее. Милославская еще раз всмотрелась в подошву Витькиного сапога и благодаря своему опыту достаточно легко на глаз определила время пребывания верхнего слоя земли на ермаковском сапоге. Гадалка тут же поняла, что Витька перед ней, а главное, перед своей матерью совершенно чист.
Яна глубоко вздохнула, одновременно сожалея о даром потраченном времени и радуясь тому обстоятельству, что в мире все же на одного подлеца меньше, чем она еще недавно предполагала.
Спустившись с крыльца, гадалка неожиданно почувствовала, что ей чего-то не хватает. Она похлопала себя руками по бокам и вдруг обнаружила, что куда-то делась ее сумочка. Милославская посмотрела вокруг себя: сумки не было.
– Джемма, сумка… – беспомощно пробормотала она, глядя на собаку.
Любимица сразу поняла хозяйку и, снова сунув морду в щель под воротами, жалобно заскулила. Яна тут же вспомнила, что, когда пыталась открыть засов железным крюком, сумку поставила рядом на землю, потому что та ей мешала.
– А! – ахнула она, уже и не чая найти потерянное.
Милославская торопливо направилась к калитке и рьяно распахнула ее. Сумка спокойно лежала себе на прежнем месте.
– Пф-ф-ф… – облегченно произнесла гадалка, перекидывая сумочку через плечо. – Идем, – обернувшись, сказала она Джемме, – тут нам искать больше нечего.
Обратно засов на калитке гадалка решила не задвигать, подумав, что раз одиноко валявшуюся дорогую сумочку никто не взял, то уж заходить в это бедное жилище тем более вряд ли кому-то придет в голову. А если и придет – они справятся с засовом так же легко, как недавно справилась она.
На всякий случай Милославская, немного отойдя от калитки, чтобы не привлечь чье-либо внимание, расстегнула молнию на сумочке и заглянула внутрь. Кошелек лежал на месте. Но – о Боже! – внутри не было карт.
Яна судорожно принялась переворачивать все содержимое сумки. Помада, зеркальце, ключи, носовой платок и прочее – все полетело в разные стороны. Так и есть – карты отсутствовали. Неужели украли? Этот вопрос молнией пронзил все сознание гадалки.
– Но кому они могли понадобиться? – в ужасе пробормотала она.
Джемма смотрела на хозяйку и не понимала, что с той происходит.
– Кошелек ведь и то на месте, – отчаянно протянула Яна и тут же воскликнула: – Стоп!
Милославская зацепилась за эту мысль. Похитители не могли украсть карты, не позарившись на кошелек, в котором лежали деньги.
– А может быть… – надежда засветилась в глазах гадалки, – может быть, я и не взяла их с собой?
Такое бывало редко, особенно во время расследований, но все же Яна не стала отбрасывать данную версию. Она присела на корточки и торопливо стала собирать все выброшенное назад в сумочку.
– Бумажки тут еще какие-то! – зло пробормотала она, обнаружив в боковом кармашке сумочки, куда она опустила зеркальце и помаду, во много раз сложенный листок бумаги.
Милославская достала его и повертела перед собой. Не могла вспомнить, откуда он взялся. Решила не выбрасывать. Разбираться с тем, нужное это ей или нет, у гадалки сейчас просто не было времени. Ревизию она вознамерилась произвести позже, а теперь твердо решила мчаться домой, чтобы отыскать свои карты, без которых теперь Яна просто жизни себе не представляла. Только найдя их, гадалка могла успокоиться. А если нет? В этом случае она готова была всю деревню перевернуть.
Поначалу у Милославской возникла мысль поднять всех на ноги прямо сейчас. Но, слава богу, здравый смысл не изменил ей. Ведь она не знала точно, совершена кража или виной всему ее временная рассеянность. Оказываться в глупом положении было не в ее характере.
Женщина застегнула наконец молнию на сумке и заспешила в ту сторону, откуда она сюда прибыла. Яна мерила шагами тропинку и пыталась вспомнить, а брала ли она с собой карты. Теперь ей уже казалось, что нет. Она ведь и сумку перед отъездом перебирала… Но гадалка не могла сейчас довериться минутному предчувствию – слишком многое ставилось на кон. Она непременно должна была убедиться, что не ошибается.
– Только бы поскорее поймать машину, – бормотала Милославская, двигаясь навстречу трассе.
Яна глубоко вздохнула, одновременно сожалея о даром потраченном времени и радуясь тому обстоятельству, что в мире все же на одного подлеца меньше, чем она еще недавно предполагала.
Спустившись с крыльца, гадалка неожиданно почувствовала, что ей чего-то не хватает. Она похлопала себя руками по бокам и вдруг обнаружила, что куда-то делась ее сумочка. Милославская посмотрела вокруг себя: сумки не было.
– Джемма, сумка… – беспомощно пробормотала она, глядя на собаку.
Любимица сразу поняла хозяйку и, снова сунув морду в щель под воротами, жалобно заскулила. Яна тут же вспомнила, что, когда пыталась открыть засов железным крюком, сумку поставила рядом на землю, потому что та ей мешала.
– А! – ахнула она, уже и не чая найти потерянное.
Милославская торопливо направилась к калитке и рьяно распахнула ее. Сумка спокойно лежала себе на прежнем месте.
– Пф-ф-ф… – облегченно произнесла гадалка, перекидывая сумочку через плечо. – Идем, – обернувшись, сказала она Джемме, – тут нам искать больше нечего.
Обратно засов на калитке гадалка решила не задвигать, подумав, что раз одиноко валявшуюся дорогую сумочку никто не взял, то уж заходить в это бедное жилище тем более вряд ли кому-то придет в голову. А если и придет – они справятся с засовом так же легко, как недавно справилась она.
На всякий случай Милославская, немного отойдя от калитки, чтобы не привлечь чье-либо внимание, расстегнула молнию на сумочке и заглянула внутрь. Кошелек лежал на месте. Но – о Боже! – внутри не было карт.
Яна судорожно принялась переворачивать все содержимое сумки. Помада, зеркальце, ключи, носовой платок и прочее – все полетело в разные стороны. Так и есть – карты отсутствовали. Неужели украли? Этот вопрос молнией пронзил все сознание гадалки.
– Но кому они могли понадобиться? – в ужасе пробормотала она.
Джемма смотрела на хозяйку и не понимала, что с той происходит.
– Кошелек ведь и то на месте, – отчаянно протянула Яна и тут же воскликнула: – Стоп!
Милославская зацепилась за эту мысль. Похитители не могли украсть карты, не позарившись на кошелек, в котором лежали деньги.
– А может быть… – надежда засветилась в глазах гадалки, – может быть, я и не взяла их с собой?
Такое бывало редко, особенно во время расследований, но все же Яна не стала отбрасывать данную версию. Она присела на корточки и торопливо стала собирать все выброшенное назад в сумочку.
– Бумажки тут еще какие-то! – зло пробормотала она, обнаружив в боковом кармашке сумочки, куда она опустила зеркальце и помаду, во много раз сложенный листок бумаги.
Милославская достала его и повертела перед собой. Не могла вспомнить, откуда он взялся. Решила не выбрасывать. Разбираться с тем, нужное это ей или нет, у гадалки сейчас просто не было времени. Ревизию она вознамерилась произвести позже, а теперь твердо решила мчаться домой, чтобы отыскать свои карты, без которых теперь Яна просто жизни себе не представляла. Только найдя их, гадалка могла успокоиться. А если нет? В этом случае она готова была всю деревню перевернуть.
Поначалу у Милославской возникла мысль поднять всех на ноги прямо сейчас. Но, слава богу, здравый смысл не изменил ей. Ведь она не знала точно, совершена кража или виной всему ее временная рассеянность. Оказываться в глупом положении было не в ее характере.
Женщина застегнула наконец молнию на сумке и заспешила в ту сторону, откуда она сюда прибыла. Яна мерила шагами тропинку и пыталась вспомнить, а брала ли она с собой карты. Теперь ей уже казалось, что нет. Она ведь и сумку перед отъездом перебирала… Но гадалка не могла сейчас довериться минутному предчувствию – слишком многое ставилось на кон. Она непременно должна была убедиться, что не ошибается.
– Только бы поскорее поймать машину, – бормотала Милославская, двигаясь навстречу трассе.
ГЛАВА 9
– Боже мой! Как я могла? – беспомощно пролепетала Милославская, сжимая в руках заветную колоду. – И дернуло же меня сумку перебирать! – сердито воскликнула она. – Тоже мне, фифа, – тут же выругалась на саму себя гадалка, – косметику-то всю собрала, а вот карты оставила! Как я могла? Как могла? Ну, ладно, все теперь позади, – Яна облегченно вздохнула и откинулась на спинку кресла.
Только теперь она стала неторопливо снимать со своих отекших за день ног туфли. Как только они очутились на полу, немного в сторонке от кресла, Джемма подцепила их зубами и потащила к порогу.
Милославская закрыла глаза и попыталась полностью расслабиться. Всю дорогу до дома она ужасно нервничала, и теперь восстановление душевного равновесия гадалке было просто необходимо.
Пролежав так около десяти минут, Яна поняла: у нее это не очень-то получается, поскольку непонятое чувство все еще точило ее изнутри, упрекая за забывчивость и за то, что ей пришлось убраться из деревни не солоно хлебавши, в то время как она могла бы там работать до самого вечера.
Гадалка все еще держала в руках колоду. Она вдруг подумала: а что если провидение не случайно так все устроило? Что если сейчас наступил именно тот момент, когда она может особенно плодотворно пообщаться с картами? Может быть, именно по этой причине так сложились обстоятельства? На все воля Божья…
Яна развернула карты веером и по непонятной ей самой причине выбрала «Джокер». Милославской показалось на миг, что именно он смотрел на нее с особым призывом – хитро и заманчиво.
«Джокер» был, пожалуй, самой необыкновенной картой из всех имеющихся у гадалки. Добродушное лицо молодого месяца, изображенное на ней, с улыбкой взирало на маленький колокольчик и выпускало на него тонкую воздушную струйку, заставляя колокольчик раскачиваться и бренчать. Фоном этому забавному зрелищу служила расстилающаяся под ним мертвая, растрескавшаяся почва. Яна и сама не могла объяснить взаимосвязи между столь разными, но нарисованными ею на одной карте символами. Изображение было таким же парадоксальным, как и видения, даруемые ею.
«Джокер», что было отличным от остальных карт, гадалка могла использовать дважды. Он всегда давал малопонятную, загадочную, на первый взгляд, совершенно необъяснимую информацию, которая в конце концов все же расшифровывалась гадалкой и оказывалась очень важной. По этой причине «Джокер» Яна еще называла Сюрпризом. На самом деле, он умел преподнести самую настоящую неожиданность. Возможно, именно такой неожиданности Милославской сейчас и не хватало.
Она аккуратно собрала в стопку остальные карты, положила их на краешек журнального столика, подобрала под себя ноги и с мольбой посмотрела на «Джокер», который держала в руках. На минуту Яне показалось даже, что ей улыбнулся месяц, изображенный на нем.
Милославская положила карту на колено и накрыла ее ладонью. Яна стала ожидать знакомых ощущений, в первую очередь – легкого покалывания. Однако минуты шли, а в самочувствии гадалки ничего не менялось. Тогда она решила принять более удобную позу: спустила ноги на пол, сама сползла чуть ниже со спинки кресла, под голову сунула маленькую подушку, свободную руку разместила на мягком подлокотнике…
На этот раз Яне повезло больше, и чуть заметное покалывание через несколько минут все же дало о себе знать. Теперь оставалось дождаться, когда оно начнет перерастать в тепло. На этом этапе гадалка обычно уже была наполовину оторвана от действительности и погружалась в иной, никому, кроме нее, не известный мир. Мгновенья летели, и вскоре Милославскую полностью окутывало мистическое облако.
Это облако могло кружить Яну, трясти ее, совершенно невесомую, из стороны в сторону, а затем нести куда-то с огромной скоростью под какие-то смешанные хаотические звуки или в полной тишине.
Бывало так, бывало и по-другому. Но сейчас гадалка почему-то ничего похожего не ощущала. Она все еще чувствовала, что находится в самом что ни на есть здравом уме и трезвой памяти.
Еще через несколько минут ей уже казалось, что всему мешает тиканье часов, посапывание Джеммы, птичий щебет, шум листвы дуба, расположившегося под окнами дома. Яна сделала еще одно усилие над собой и, как ей представлялось, максимально сосредоточилась.
Милославская мысленно была готова к тому, что вот-вот, сию минуту, наступившее видение откроет ей наконец что-то важное, свершится чудо, и многое-многое, может быть, даже все, ей станет ясно и понятно. Однако видение упорно ничем не хотело напоминать о себе, и гадалка вдруг осознала, что уже и покалывания в кончиках пальцев она не чувствует. Через пару секунд Яна с горечью мысленно сказала себе, что сеанс не удался и не стоит напрасно терять время.
Милославская все еще полулежала с закрытыми глазами, не находя пока в себе сил подняться и с досадой думая о том, как много могут открыть ей карты и как все же порой она не властна над ними. Они долго могли кружить ее по загадочным лабиринтам, заставляя искать, сомневаться, ошибаться и наконец находить, но никогда карты не давали ответа на главный вопрос сразу. Теперь же они вовсе настырно отказывались помогать своей обладательнице.
Гадалка вспомнила, как отчаянно она всего двадцать минут назад летела домой, и ей стало особенно обидно. Попытавшись разобраться в причинах неудачи, Яна пришла к выводу, что перенервничала, испугавшись утраты карт, и теперь именно поэтому не могла добиться внутренней гармонии, столь необходимой для успешного гадания.
Милославская открыла глаза. Недавнее тревожное настроение теперь и вовсе сменилось мрачным пессимизмом.
– Надо отвлечься, – пробормотала гадалка и взяла в руки какую-то старую газету, лежавшую на краю журнального столика.
Милославская внимательно и серьезно посмотрела на первую страницу, но вскоре заключила, что читает один и тот же заголовок уже в десятый раз, так и не осмыслив его.
Яна скомкала газету и бросила ее в сторону, потом нащупала рукой пульт от телевизора и щелкнула первую попавшуюся кнопку. Застыв в одной позе, она провела возле голубого экрана около получаса, так и не поняв, какую передачу она смотрела.
Вскоре гадалка все же нехотя поднялась и, отыскав поблизости тапочки, заботливо предоставленные Джеммой, пошла варить кофе. Он единственный, казалось, мог сейчас хоть немного взбодрить ее и напоить оптимизмом.
Милославская достала до боли знакомую джезву, поставила ее на огонь и потянулась за сумочкой, которую, войдя, бросила тут же на пол. Яна хотела достать сигареты и употребить одну из них «под кофе». В этот миг гадалка вдруг вспомнила о том листке бумаги, который она обнаружила у себя у сумке, когда искала в ней карты. Тут же она укорила себя за то, что такую «дрянь» не забыла положить на место, а вот карты… Впрочем, и карты, как Милославской за это не было стыдно, в этот миг тоже в глубине души казались ей дрянью.
Гадалка подняла сумку, достала пачку сигарет, бросила ее на стол, а потом все-таки решила поинтересоваться, что это за листок так заботливо она носила в своей сумочке. Его происхождения она, как не напрягала память, объяснить не могла. Впрочем, это не казалось Яне странным, поскольку наведение порядка в любом дамском ридикюле всегда чревато рядом открытий и сенсаций. Бывает особенно приятно, когда вдруг в одном из потайных карманов обнаруживается некая сумма денег, пусть даже незначительная, о существовании которой хозяйка давно уже и думать забыла.
Милославская прикурила одну из сигарет и стала разворачивать листок. Странно, но ей почему-то казалось, что она его вообще никогда не видела. Когда вниманию гадалки представился этот лист в полном развороте, она поняла, что думая так, была абсолютно права.
Наискосок располагался текст, содержащий около десятка или чуть более предложений. Он был написан черным по белому, простым карандашом, крупными неровными печатными буквами.
– Что это? – удивилась гадалка и стала читать.
Через несколько секунд она, пораженная до глубины души, пыталась понять, как это могло у нее оказаться. Вариант был только один – записку Милославской подбросили. Но кто? Как это стало возможно? Кому это надо? И кто вообще знает, что она этим занимается?
– Хотя… – вслух проговорила Яна. – О расследовании знают Федотовы, это раз, Витька – два. А если Витька, то теперь и вся его семья. А если семья, то не исключено, что кто-то из их близких, знакомых, друзей… О следствии знает и Витькина соседка, бабка Наталья, а от нее и еще кто-то…
Милославская вспомнила, что оставляла сумочку у ермаковского двора.
– Этим и могли воспользоваться те, кто… Да, бесспорно, за мной следили! Может быть, письмо подбросила бабка Наталья, не желая быть открытым источником информации и стать презренной за это на селе? Кто знает… Хм, – гадалка пожала плечами. – Нечаянно оставленная сумочка подсобила незнакомцу… Однако, мистер или мисс Икс честны. Кошелек не взяли, – Яна улыбнулась.
Она еще раз перечитала содержание записки и теперь уже задумалась обо всем с особой серьезностью. Незнакомец, по непонятной пока причине радея за исход расследования, сообщал, что не Витька, а его брат, Леня Ермаков, мог убить собственную мать. Дальше следовал ряд аргументов, подтверждающий возможность именно такого положения дел.
Как оказалось, несмотря на полученный ранее куш, Ленька не успокаивался и постоянно требовал от матери деньги. Собственно говоря, про этот куш он и не вспоминал. Не работая и имея теперь уже подсознательную необходимость в постоянном и беспросветном пьянстве, Ермаков-старший нигде больше средств на это пьянство раздобыть не мог.
Старая дева, с которой он сожительствовал, была давно уже не девой и Леньку воспринимала исключительно как представителя мужской половины человечества, способной удовлетворить ее естественные природные потребности. Достаточной платой за Ленькино «усердие», на которое он был способен отнюдь не часто, она считала тарелку щей, регулярно опустошаемую им за ужином, независимо от того, в каком он пребывал состоянии. Завтракать Леня не завтракал, так как с утра им всецело владела только одна мечта – похмелиться. Возлюбленная вступать в дополнительные, столь вредоносные траты отказывалась, поэтому Ермакову приходилось регулярно спозаранку отправляться в поисках этой своей мечты. Возвращался он поздно, в стельку пьяный, к горячей тарелке щей и молчаливо созерцающей его свинское состояние сожительнице.
Дама сердца, ко всему прочему, с завидным постоянством стирала Ленькины носки, которые воняли так, что находиться в доме не было никакой мочи, и которые стирать пьяный Леня отказывался. Поэтому ни о какой выпивке за Танькин счет не могло быть и речи, и единственным объектом истязаний для Лени Ермакова уже несколько лет являлась мать.
Витька, кстати, налив брату раз-другой, понял, что тот стал воспринимать это как должное, и просто послал его к черту. Леня, правда, не сразу понял, и тогда Ермакову-младшему пришлось применить против такого бессовестного паразитизма силу. А на деревне Леня всем был должен, поэтому в долг ему никто уже давным-давно не давал.
Тунеядец и пьяница с нетерпением дожидался дня пенсии и брался за свое грязное дело: вымогал у матери деньги. Старуха сговорчивой была не всегда, и несчастному сыну иногда приходилось сильно нервничать. Если же Евдокия Федоровна, желая поскорее избавиться от назойливого визитера, кидала ему в лицо как минимум половину пенсии, Леня начинал ее умолять снять с книжки сбережения, накопленные ею на случай смерти, обещая после наступления таковой и без этих денег все устроить «как у людей».
Конечно, при таком раскладе жизнь старухе медом не казалась. Сварливей и сварливей она становилась, как казалось Лене. И, как предполагал анонимный автор письма, в один прекрасный момент сыну это и надоело. Вряд ли он осознавал, что лишается главного источника средств на пропой, но в состоянии аффекта бывает и не такое.
Конечно, в найденном Милославской письме вся эта информация содержалась в значительно более сжатом виде, но благодаря своей логике, Яна быстро восстановила в своем воображении полную и яркую картину взаимоотношений матери с сыном.
– Ну, Леня, держись, – задумчиво пробормотала Милославская, строя уже в уме план разоблачения Ермакова-старшего.
Она аккуратно свернула записку, положила ее назад в сумочку, закурила еще одну сигарету и взялась наконец за кофе, который, кстати сказать, у нее едва-едва не убежал, намереваясь добавить ей хлопот по чистке плиты.
Яна делала глоток за глотком и не чувствовала вкуса напитка, потому что всецело была поглощена новыми соображениями насчет хода расследования. После принятия душа, который, по мнению гадалки, должен был «смыть» с нее всю негативную энергию, накопленную за день, она решила мчаться снова в Багаевку и во всеоружии, дарованном ей автором анонимной записки, взяться за Леньку. Милославская пыталась спланировать как можно более хитроумный и стопроцентно верный путь его разоблачения.
Только теперь она стала неторопливо снимать со своих отекших за день ног туфли. Как только они очутились на полу, немного в сторонке от кресла, Джемма подцепила их зубами и потащила к порогу.
Милославская закрыла глаза и попыталась полностью расслабиться. Всю дорогу до дома она ужасно нервничала, и теперь восстановление душевного равновесия гадалке было просто необходимо.
Пролежав так около десяти минут, Яна поняла: у нее это не очень-то получается, поскольку непонятое чувство все еще точило ее изнутри, упрекая за забывчивость и за то, что ей пришлось убраться из деревни не солоно хлебавши, в то время как она могла бы там работать до самого вечера.
Гадалка все еще держала в руках колоду. Она вдруг подумала: а что если провидение не случайно так все устроило? Что если сейчас наступил именно тот момент, когда она может особенно плодотворно пообщаться с картами? Может быть, именно по этой причине так сложились обстоятельства? На все воля Божья…
Яна развернула карты веером и по непонятной ей самой причине выбрала «Джокер». Милославской показалось на миг, что именно он смотрел на нее с особым призывом – хитро и заманчиво.
«Джокер» был, пожалуй, самой необыкновенной картой из всех имеющихся у гадалки. Добродушное лицо молодого месяца, изображенное на ней, с улыбкой взирало на маленький колокольчик и выпускало на него тонкую воздушную струйку, заставляя колокольчик раскачиваться и бренчать. Фоном этому забавному зрелищу служила расстилающаяся под ним мертвая, растрескавшаяся почва. Яна и сама не могла объяснить взаимосвязи между столь разными, но нарисованными ею на одной карте символами. Изображение было таким же парадоксальным, как и видения, даруемые ею.
«Джокер», что было отличным от остальных карт, гадалка могла использовать дважды. Он всегда давал малопонятную, загадочную, на первый взгляд, совершенно необъяснимую информацию, которая в конце концов все же расшифровывалась гадалкой и оказывалась очень важной. По этой причине «Джокер» Яна еще называла Сюрпризом. На самом деле, он умел преподнести самую настоящую неожиданность. Возможно, именно такой неожиданности Милославской сейчас и не хватало.
Она аккуратно собрала в стопку остальные карты, положила их на краешек журнального столика, подобрала под себя ноги и с мольбой посмотрела на «Джокер», который держала в руках. На минуту Яне показалось даже, что ей улыбнулся месяц, изображенный на нем.
Милославская положила карту на колено и накрыла ее ладонью. Яна стала ожидать знакомых ощущений, в первую очередь – легкого покалывания. Однако минуты шли, а в самочувствии гадалки ничего не менялось. Тогда она решила принять более удобную позу: спустила ноги на пол, сама сползла чуть ниже со спинки кресла, под голову сунула маленькую подушку, свободную руку разместила на мягком подлокотнике…
На этот раз Яне повезло больше, и чуть заметное покалывание через несколько минут все же дало о себе знать. Теперь оставалось дождаться, когда оно начнет перерастать в тепло. На этом этапе гадалка обычно уже была наполовину оторвана от действительности и погружалась в иной, никому, кроме нее, не известный мир. Мгновенья летели, и вскоре Милославскую полностью окутывало мистическое облако.
Это облако могло кружить Яну, трясти ее, совершенно невесомую, из стороны в сторону, а затем нести куда-то с огромной скоростью под какие-то смешанные хаотические звуки или в полной тишине.
Бывало так, бывало и по-другому. Но сейчас гадалка почему-то ничего похожего не ощущала. Она все еще чувствовала, что находится в самом что ни на есть здравом уме и трезвой памяти.
Еще через несколько минут ей уже казалось, что всему мешает тиканье часов, посапывание Джеммы, птичий щебет, шум листвы дуба, расположившегося под окнами дома. Яна сделала еще одно усилие над собой и, как ей представлялось, максимально сосредоточилась.
Милославская мысленно была готова к тому, что вот-вот, сию минуту, наступившее видение откроет ей наконец что-то важное, свершится чудо, и многое-многое, может быть, даже все, ей станет ясно и понятно. Однако видение упорно ничем не хотело напоминать о себе, и гадалка вдруг осознала, что уже и покалывания в кончиках пальцев она не чувствует. Через пару секунд Яна с горечью мысленно сказала себе, что сеанс не удался и не стоит напрасно терять время.
Милославская все еще полулежала с закрытыми глазами, не находя пока в себе сил подняться и с досадой думая о том, как много могут открыть ей карты и как все же порой она не властна над ними. Они долго могли кружить ее по загадочным лабиринтам, заставляя искать, сомневаться, ошибаться и наконец находить, но никогда карты не давали ответа на главный вопрос сразу. Теперь же они вовсе настырно отказывались помогать своей обладательнице.
Гадалка вспомнила, как отчаянно она всего двадцать минут назад летела домой, и ей стало особенно обидно. Попытавшись разобраться в причинах неудачи, Яна пришла к выводу, что перенервничала, испугавшись утраты карт, и теперь именно поэтому не могла добиться внутренней гармонии, столь необходимой для успешного гадания.
Милославская открыла глаза. Недавнее тревожное настроение теперь и вовсе сменилось мрачным пессимизмом.
– Надо отвлечься, – пробормотала гадалка и взяла в руки какую-то старую газету, лежавшую на краю журнального столика.
Милославская внимательно и серьезно посмотрела на первую страницу, но вскоре заключила, что читает один и тот же заголовок уже в десятый раз, так и не осмыслив его.
Яна скомкала газету и бросила ее в сторону, потом нащупала рукой пульт от телевизора и щелкнула первую попавшуюся кнопку. Застыв в одной позе, она провела возле голубого экрана около получаса, так и не поняв, какую передачу она смотрела.
Вскоре гадалка все же нехотя поднялась и, отыскав поблизости тапочки, заботливо предоставленные Джеммой, пошла варить кофе. Он единственный, казалось, мог сейчас хоть немного взбодрить ее и напоить оптимизмом.
Милославская достала до боли знакомую джезву, поставила ее на огонь и потянулась за сумочкой, которую, войдя, бросила тут же на пол. Яна хотела достать сигареты и употребить одну из них «под кофе». В этот миг гадалка вдруг вспомнила о том листке бумаги, который она обнаружила у себя у сумке, когда искала в ней карты. Тут же она укорила себя за то, что такую «дрянь» не забыла положить на место, а вот карты… Впрочем, и карты, как Милославской за это не было стыдно, в этот миг тоже в глубине души казались ей дрянью.
Гадалка подняла сумку, достала пачку сигарет, бросила ее на стол, а потом все-таки решила поинтересоваться, что это за листок так заботливо она носила в своей сумочке. Его происхождения она, как не напрягала память, объяснить не могла. Впрочем, это не казалось Яне странным, поскольку наведение порядка в любом дамском ридикюле всегда чревато рядом открытий и сенсаций. Бывает особенно приятно, когда вдруг в одном из потайных карманов обнаруживается некая сумма денег, пусть даже незначительная, о существовании которой хозяйка давно уже и думать забыла.
Милославская прикурила одну из сигарет и стала разворачивать листок. Странно, но ей почему-то казалось, что она его вообще никогда не видела. Когда вниманию гадалки представился этот лист в полном развороте, она поняла, что думая так, была абсолютно права.
Наискосок располагался текст, содержащий около десятка или чуть более предложений. Он был написан черным по белому, простым карандашом, крупными неровными печатными буквами.
– Что это? – удивилась гадалка и стала читать.
Через несколько секунд она, пораженная до глубины души, пыталась понять, как это могло у нее оказаться. Вариант был только один – записку Милославской подбросили. Но кто? Как это стало возможно? Кому это надо? И кто вообще знает, что она этим занимается?
– Хотя… – вслух проговорила Яна. – О расследовании знают Федотовы, это раз, Витька – два. А если Витька, то теперь и вся его семья. А если семья, то не исключено, что кто-то из их близких, знакомых, друзей… О следствии знает и Витькина соседка, бабка Наталья, а от нее и еще кто-то…
Милославская вспомнила, что оставляла сумочку у ермаковского двора.
– Этим и могли воспользоваться те, кто… Да, бесспорно, за мной следили! Может быть, письмо подбросила бабка Наталья, не желая быть открытым источником информации и стать презренной за это на селе? Кто знает… Хм, – гадалка пожала плечами. – Нечаянно оставленная сумочка подсобила незнакомцу… Однако, мистер или мисс Икс честны. Кошелек не взяли, – Яна улыбнулась.
Она еще раз перечитала содержание записки и теперь уже задумалась обо всем с особой серьезностью. Незнакомец, по непонятной пока причине радея за исход расследования, сообщал, что не Витька, а его брат, Леня Ермаков, мог убить собственную мать. Дальше следовал ряд аргументов, подтверждающий возможность именно такого положения дел.
Как оказалось, несмотря на полученный ранее куш, Ленька не успокаивался и постоянно требовал от матери деньги. Собственно говоря, про этот куш он и не вспоминал. Не работая и имея теперь уже подсознательную необходимость в постоянном и беспросветном пьянстве, Ермаков-старший нигде больше средств на это пьянство раздобыть не мог.
Старая дева, с которой он сожительствовал, была давно уже не девой и Леньку воспринимала исключительно как представителя мужской половины человечества, способной удовлетворить ее естественные природные потребности. Достаточной платой за Ленькино «усердие», на которое он был способен отнюдь не часто, она считала тарелку щей, регулярно опустошаемую им за ужином, независимо от того, в каком он пребывал состоянии. Завтракать Леня не завтракал, так как с утра им всецело владела только одна мечта – похмелиться. Возлюбленная вступать в дополнительные, столь вредоносные траты отказывалась, поэтому Ермакову приходилось регулярно спозаранку отправляться в поисках этой своей мечты. Возвращался он поздно, в стельку пьяный, к горячей тарелке щей и молчаливо созерцающей его свинское состояние сожительнице.
Дама сердца, ко всему прочему, с завидным постоянством стирала Ленькины носки, которые воняли так, что находиться в доме не было никакой мочи, и которые стирать пьяный Леня отказывался. Поэтому ни о какой выпивке за Танькин счет не могло быть и речи, и единственным объектом истязаний для Лени Ермакова уже несколько лет являлась мать.
Витька, кстати, налив брату раз-другой, понял, что тот стал воспринимать это как должное, и просто послал его к черту. Леня, правда, не сразу понял, и тогда Ермакову-младшему пришлось применить против такого бессовестного паразитизма силу. А на деревне Леня всем был должен, поэтому в долг ему никто уже давным-давно не давал.
Тунеядец и пьяница с нетерпением дожидался дня пенсии и брался за свое грязное дело: вымогал у матери деньги. Старуха сговорчивой была не всегда, и несчастному сыну иногда приходилось сильно нервничать. Если же Евдокия Федоровна, желая поскорее избавиться от назойливого визитера, кидала ему в лицо как минимум половину пенсии, Леня начинал ее умолять снять с книжки сбережения, накопленные ею на случай смерти, обещая после наступления таковой и без этих денег все устроить «как у людей».
Конечно, при таком раскладе жизнь старухе медом не казалась. Сварливей и сварливей она становилась, как казалось Лене. И, как предполагал анонимный автор письма, в один прекрасный момент сыну это и надоело. Вряд ли он осознавал, что лишается главного источника средств на пропой, но в состоянии аффекта бывает и не такое.
Конечно, в найденном Милославской письме вся эта информация содержалась в значительно более сжатом виде, но благодаря своей логике, Яна быстро восстановила в своем воображении полную и яркую картину взаимоотношений матери с сыном.
– Ну, Леня, держись, – задумчиво пробормотала Милославская, строя уже в уме план разоблачения Ермакова-старшего.
Она аккуратно свернула записку, положила ее назад в сумочку, закурила еще одну сигарету и взялась наконец за кофе, который, кстати сказать, у нее едва-едва не убежал, намереваясь добавить ей хлопот по чистке плиты.
Яна делала глоток за глотком и не чувствовала вкуса напитка, потому что всецело была поглощена новыми соображениями насчет хода расследования. После принятия душа, который, по мнению гадалки, должен был «смыть» с нее всю негативную энергию, накопленную за день, она решила мчаться снова в Багаевку и во всеоружии, дарованном ей автором анонимной записки, взяться за Леньку. Милославская пыталась спланировать как можно более хитроумный и стопроцентно верный путь его разоблачения.