Страница:
Один из самых щекотливых и наиболее тяготевших над расколом вопросов был вопрос о священстве. Мы видели уже неуверенность, с которой Аввакум блуждал в этом вопросе; Пустозерские оракулы стремились установить различие среди членов клира, смотря по тому, получили ли они свою санкцию до или после Никона. Только к первым можно было прибегать в религиозных нуждах, хотя тоже с осторожностью и в случае абсолютной необходимости. Аввакум и его товарищи в то время совершенно не заботились о тех последствиях, которые вытекали из такого принципа. По примеру первых христиан они не думали о будущем, так как они не признавали его. Они верили в скорый конец мира. Мы еще возвратимся к этому пункту.
Их мнение в этом вопросе дошло до нас в трех редакциях, дающих разницу только в деталях. Оно должно было послужить базою для доктрины беспоповцев, проповедующих конец всякой иерархии, необходимость второго крещения и замену «духовным причастием» таинства евхаристии. Лично Аввакум однако не принял эти идеи, и вынужден был позже опровергать их очень энергично, но его голос, обыкновенно властями, совсем не был решительным в данном случае. Его товарищи по заключению занялись составлением раскольничьего credo, и разногласие между ними касалось самых существенных пунктов христианской догматики, но чаще предметов значительно меньшей важности.
Именно по поводу Троицы, не той, где фигурировали яхонт, изумруд и яшма, но другой, Аввакум дошел до того, что назвал Феодора «щенком», и проклинал его. Другой раз он упрекал его за то, что тот поддерживал недопустимое предположение, будто бы Христос вошел к Богоматери в ухо и вышел из бока, когда текст Иезекииля (XLIV, 2) устанавливает, напротив, вне всякого сомнения, что Он шел обыкновенным путем, «пробивая себе проход». На деле Феодор не говорил ничего подобного. Очень корректно он удовольствовался принятием материального воплощения тогда, как Аввакум учил простое вхождение божественной благодати, причем Сын остается безусловно нераздельным от Отца, – тезис противоположный общему учению всех христианских церквей и между тем принятый большею частью раскольников.
В деле полемики апостол меньше всего заботился о лояльности, а большинство его учеников совсем не были к ней приучены. Значительно умнее и образованнее своего противника, Феодор тем не менее дважды был осужден своими единоверцами и исключен из числа «отцов». Желая оправдаться, он написал маленькую книгу, но Аввакуму удалось ее захватить, он вырвал из нее и опубликовал несколько отрывков, компрометировавших в таком отрывочном виде автора. Остальное он уничтожил и наложил на несчастного дьякона жестокую епитимью, при которой он сам присутствовал.
Для торжества своих идей, воодушевленный абсолютной своей убежденностью, Аввакум не разбирался в средствах и еще менее в аргументах. Он черпал их широко в апокрифической литературе, как и в своем собственном воображении, обнаруживая при этом свою очень оригинальную, но временами довольно грубую фантазию. Этому способствовало прогрессивное изменение его умственных способностей. Менее устойчивый, чем его физическая структура, его дух не мог противостоять известному нам режиму. Обратясь в 1669 году к Алексею с жалобой, которую он называл последнею, хотя за ней последовало несколько других, путаясь в дебрях лиризма, не лишенного своеобразного красноречия, Аввакум, впрочем, соблюдал еще некоторую меру и пускал в ход некоторую дипломатию.
«Теперь, – писал он, – из моей тюрьмы, как из могилы, в слезах я обращаю к тебе это последнее воззвание... Сжалься не надо мною, но над твоею душою! Скоро, не оказав нам справедливого суда с такими отступниками, ты предстанешь вместе с нами перед лицом Верховного Судьи. Там твое сердце в свою очередь будет сковано страхом, но мы не будем в состоянии помочь тебе. Ты отказал нам в гробницах у святых церквей, хвала тебе за это! Разве лучше был удел святых мучеников? Чем больше ты нас осуждаешь, мучаешь и заставляешь томиться, тем больше мы тебя любим, о, государь! решив молиться за тебя до смерти... Но на небе мы не сможем тебе больше помочь, так как ты отказался от спасения. Оставив твое призрачное царство, желая достигнуть вечного пристанища, ты унесешь с собою только гроб и саван. Что касается меня, то я обойдусь без того и другого. Мое тело будет растерзано собаками и хищными птицами. Что же из этого! Мне будет хорошо спать на голой земле, пользуясь светом в виде одежды и небом вместо крыши. И, несмотря на то, о, господин, что ты хотел этого, я тебя благословляю еще раз моим последним благословением».
В 1681 году наследовал своему отцу царевич Феодор. Аввакум решил, что может теперь изменить свой тон, и на этот раз обнаруживается уже очень явно смятение его ума. Обращаясь от отца к сыну, он говорил, будто бы ему было свыше сообщено, что умерший государь искупил ужасными мучениями преступления, в которые вовлекли его никонианцы и в наивных выражениях он требует своего освобождения, чтобы, наподобие Ильи, истребить все исчадия сатаны.
В ответ на это последовал приказ, осуждавший к сожжению на костре автора этого послания с тремя из его товарищей: Лазарем, Епифанием и Никифором. Дата казни (10 апреля 1681 г.) сомнительна и детали ее, дошедшие до нас только в литературе Раскола, становятся благодаря этому, подозрительны. Аввакум будто бы предвидел свой конец, распорядился кое-каким оставшимся у него имуществом и распределил свои книги. Уже на костре он обратился с речью к своим слушателям, подняв два пальца и говоря: «Молитесь и креститесь так, и божественная милость будет с вами; в противном случае песок покроет те места, где вы живете, и наступит конец мира». Когда пламя окружило его с его товарищами и один из них стал кричать, он будто бы наклонился к нему и стал его утешать.
Верно лишь то, что событие это произвело огромное впечатление и далеко не остановило движения, душою которого были эти жертвы; оно, наоборот, еще расширилось. Это аутодафе составляло только часть целого ряда репрессивных мер, которые были приняты на Соборе 1681 года: как-то создание новых епархий для укрепления влияния официального клира; организация специальной полиции; запрещение всем подданным царя давать у себя убежище диссидентам; уничтожение пустынь и церквей, принадлежавших расколу и суровое применение духовных и гражданских законов по отношению к схизме. Поражая, с одной стороны, ее вождей, думали, с другой стороны, сделать невозможной жизнь для их учеников. Всюду выслеживая их через массу агентов, гоня их из одной деревни в другую, раскрывая их убежища даже в лесах, думали, что они исчезнут совершенно.
Но они размножались. Строгости прежде всего начались слишком поздно. Как это и констатировал Собор 1681 года, раскольники до сих пор пользовались полною терпимостью и даже в Москве могли свободно заниматься деятельною пропагандою, причем публичная продажа их сочинений всюду распространяла учение Раскола. Кроме того, действие репрессивных мер, вновь принятых, парализовалось непослушностью пущенных в ход орудий. На деле, в большинстве случаев, этот поход приводил лишь к широкой эксплуатации преследуемых преследователями. В одной деревни оставляли в покое диссидентов, потому что они уплатили карточный долг старосты. В другом месте шуба, поднесенная жене воеводы, служила выкупом для многих запрещенных общин. В первый момент раскольники переходили массами границу, находя себе убежище в Швеции, в Крыму, на Кавказе, особенно в Сибири или даже в Турции, в Молдавии, в Пруссии и в Австрии. Но исчезнувшие немедленно заменялись новыми прозелитами и в конце концов, благодаря преследованиям, раскол развивался не по дням, а по часам, по выражению одного историка.
Политическое, социальное и моральное положение страны, самое ее географическое положение помогали этому, расстраивая самое энергичное противодействие. Еще раз, после смерти Феодора, Москва впала в кризис, ставивший на карту самое существование империи. В мае 1682 года разыгрывается знаменитый Стрелецкий бунт, в котором Раскол играет значительную роль. Диссиденты собираются громадными массами на улицах столицы, всячески помогая восставшим.
Осужденный многократно и помилованный, наружно примирившийся с официальною церковью, но выжидая лишь момента порвать с нею, бывший суздальский поп, Никита Пустосвят, фигурирует во главе их. Одно время он и его приверженцы были хозяевами города. Расставив аналой со своими книгами на Красной площади, с зажженными свечами, они проповедуют свою веру, потом процессией входят в Кремль и завязывают там бурные споры. В присутствии патриарха и правящей царевны Никита бьет по лицу холмогорского архиепископа Афанасия.
Приведенные в повиновение путем убеждений и щедрости Софии, стрельцы оставили своих союзников, и 21 поля 1682 года Никите Пустосвяту отрубили голову.
Но раскол уже царил повсюду.
С 1667 года ученики Капитона проповедовали его по-своему в Костромской области; старый типограф Иван распространял его учение во Владимирской области; Ефрем Потемкин и иеромонах Авраам вербовали себе прозелитов в окрестностях Нижнего Новгорода, Ветлуги и Балахны. В Смоленске протопоп Серапион, дальше на север – отцы из монастыря св. Кирилла, дальше к югу, на Дону, монахи Досифей и Корнилий организовали другие центры пропаганды. Повсюду появлялись святые, пустынники, странствующие проповедники, постники, ясновидцы, предсказывавшие единодушно пришествие царства Антихриста и конец мира.
На обширном северном берегу, в частности, в области Олонеца и Каргополя, среди огромных лесов и пустынных земель, недоступных озер и болот, Раскол нашел себе неприступную крепость. То же и по тем же причинам в окрестностях Вологды, Владимира, Ярославля. В Вологде пропаганда нашла себе в ежегодной ярмарке благоприятное поле деятельности. Казаки открыли расколу свободный доступ в Саратовские степи, вдоль маленькой речки Кумишанки, соединяющей Дон с Волгою, – готовые быстро откликнуться на всякое революционное слово. Раскол вошел этим путем на востоке в сношение с областью Воронежа, где Москва еще не успела встать твердою ногою, а на западе с польскою Украйною, где власти республики тайно сочувствовали ему.
По берегам Днепра местное население держалось в стороне от движения, подчиняясь восточным патриархам, напротив того, великорусские эмигранты, очень многочисленные в этих местах, пристали к. нему с воодушевлением, и на Дону, в традиционном убежище всех бунтовщиков, диссиденты нашли себе вторую родину.
У нас почти отсутствуют сведения о первых проповедниках раскола в бассейне этой великой реки, – о Корнилие и Досифее. В этой местности раскол вступает в историю лишь с Иовом Тимофеевым, сыном одного литовского дворянина, старинным слугою Филарета, во время плена будущего патриарха в Польше, и основателем в 1672 году монастыря на берегу Чира, в 50 верстах от его соединения с Доном.
Уже очень старый, – он умер в 1680 году почти ста лет от роду, – Иов, по-видимому, не занимался прозелитизмом в этом убежище и искал лишь в нем уединения и личного покоя. Но в 1685 году, прибыв на Чир, другой Досифей, уже игумен монастыря, сожженного нижегородским митрополитом Питиримом, привлек к учению большое количество казаков. Появились еще пустыни на соседних течениях Хопра и Медведицы; размножились и новые секты. Известный Феодосий занимался вторым крещением своих приверженцев; основываясь на тексте, приписываемом Ездре, знаменитый поп Самойла проповедовал в Черкассах близкий конец мира и, основываясь на той же базе эсхатологических верований, Кузьма Ларионов, называемый Косым, насчитывал до двух тысяч учеников.
В этой среде политический элемент не замедлил взять верх над религиозным. Вызванная Стрелецким бунтом и поддерживаемая беспрестанными волнениями, следовавшими за этим во все время регентства Софии, – сильная агитация закончилась в 1688 году всеобщим восстанием. Но от этого не выиграло религиозное единство раскола.
Раскол существовал повсюду, но в виде маленьких общин, изолированных, часто рассеянных, связанных лишь смутною, полною шатаний и противоречий догмою, лишенный с исчезновением «отцов Пустозерска» центрального очага своего. Материальная разбросанность по огромной территории и моральная шаткость исповедующих его организмов, постоянно меняющих свою физиономию, создавали для русского раскола еще больше, чем для протестантства на западе, условия, при которых ему пришлось неизбежно подчиниться действию этих разлагающих сил.
Первая доктрина господствовала на севере и в Сибири, как в стране, где недостаток церковной организации уже давно приучил большую часть жителей манкировать церковною службою и таинствами. Насчитывая несколько адептов в центре и на юте, хотя и связанная исторически с проповедью Капитона в Костроме и Вязниках, беспоповщина нашла себе тем не менее наибольшее развитие в менее населенной северо-восточной области. Влияние протестантства сыграло там определенную роль, хотя на деле беспоповцы просто заменяли одну иерархию другою, свидетельствуя о своем крайнем уважении к тем духовным лицам, которых они сами себе назначали.
Аввакум однажды отождествил с прелюбодеянием брак, не заключенный официальным священником. Беспоповцы же решили, что за исключением крещения и исповедания, которые по некоторым произвольно толкуемым текстам могут быть производимы светскими людьми, для всех других таинств совсем не нужны священники. Отсюда произошел постулат и об общем безбрачии, породивший впоследствии много беспорядков. Вождя Раскола были искренни. Один из них, Семен Денисов, желая дать этому личный пример, дошел до того, что воздерживался от разговора наедине даже с собственною сестрою Саломеей, игуменьею одного монастыря. Но пример не имел подражателей. Опираясь на авторитет Аввакума, теория и практика свободного соединения имели более многочисленных приверженцев. В секте дьякона Степана, в Степановщине, монахи и монахини жили в одних кельях, т. е. «клали огонь возле леса», по выражению св. Димитрия Ростовского. Образовались новые обряды, где за неимением священников службу отправляли уже женщины.
На юге ценою целого ряда непоследовательностей поповщина избежала этих заблуждений, но оказалась в явном противоречии с общей точкою зрения на положении церкви, пришествие Антихриста и конец мира. Впрочем, в обоих центрах раскола никогда не состоялось соглашение, даже в том пункте, который их разделял на отдельные организмы. В принципе один из них крестил второй раз своих приверженцев, а другой объявлял эту церемонно излишнею; местами между тем второе крещение употреблялось и поповцами, а также бывали случаи, когда беспоповцы выбирали себе священников. В 1709 году уже насчитывалось до двадцати сект, следовавших обеим системам, каждая по-своему.
С течением времени поповщина должна была практически придти к созданию автономной иерархии, соперницы официальной. Теоретически она оставалась долго верной эсхатологическим верованиям, исключавшим эту организацию и составлявшим к концу семнадцатого века самую характерную черту раскола и почти единственный пункт доктрины, на котором объединялись диссидентские группы.
Большая часть раскольников отождествляла его сначала с Никоном и применяла к бывшему патриарху тексты Писания, приписывая ему родителей-язычников, окружая все события его жизни демонами и змеями. Но когда Никон умер, не получив власти над миром, эти выдумки были оставлены. Одни упорно держались того мнения, что он продолжает жить, скрываясь в Пскове, другие предполагали, что он воскреснет. Аввакум кончил тем, что утверждал, что бывший патриарх был лишь предтечею. Но тогда пришлось пересмотреть вычисления, относящиеся к концу мира. Выросшие из верований, общих первым христианам и тысячелетних верований средних веков, они ограничивали царствование Антихриста двумя годами с половиною, после чего все должно было быть уничтожено. К этому уже давно готовились в различных слоях. Когда в 1644 году протестантский духовник датского принца Вальдемара, Фельгабер, стал упрекать московитов в невежестве, старый священник Вознесенского собора, Иван Наседка, ответил ему, что близкий конец мира делает бесполезным всякое создание школ. В 1668 году многие крестьяне отказались засевать свои поля. Через год они оставили свои дома. Соединившись в группы, они молились, постились, исповедовали друг друга, приобщались св. даров, освященных еще до никоновских новшеств, и ожидали звуков трубы архангела.
По старому преданию это событие должно было произойти в полночь, в тот трагический момент, когда луна потухнет, а звезды попадают с неба, как дождь урагана. Когда день кончался, ожидавшие события надевали саваны, ложились в гробы и читали сами по себе заупокойные молитвы, которым, как траурное эхо, вторил жалобный рев скота, бродившего без корма.
Но прошел и 1669 год, а звезды все еще сияли на своем месте. Тогда исправили недавно сделанные вычисления. Явление Антихриста со всеми последствиями, которые оно влекло за собою, считалось теперь отсроченным жизнью Спасителя, который по новым представлениям одним своим рождением прервал все сатанинское дело. Но Никон был уже мертв, и вся работа воображения по поводу чудовища, которое являлось Аввакуму, перенеслась на другие предметы. Постепенно Алексей, или вообще самодержавие, а позже, минуя кроткого и безобидного Феодора Алексеевича, Петр Великий заняли место бывшего патриарха.
Между тем, так же, как некоторые израильские коммуны делают это по отношению Мессии, самые образованные раскольники кончили тем, что одухотворили это представление. Царствование Антихриста уже не имело в их глазах значения материального владычества. Они стали его считать положением вещей, абсолютно не соответствующим Царству Божью и добрых христиан на земле. И добрые христиане не должны были уже ждать такой катастрофы. Она уже осуществилась, и им оставалось одно средство для спасения: смерть.
Способ самоуничтожения, принятый почти всеми учениками этого «законодателя самоубийства», как его называют писатели раскола, состоял в посте до самой смерти, и первые случаи подобного рода, известные нам, относятся к 1660 году. Мы не знаем подробностей коллективных жертвоприношений, организованных на этом основании Волосатым в Вязниках, но зато знаем, что позже, в Ветлуте или в Выгозере, один старик, основал для этой цели специальное учреждение, правильно функционировавшее. Добровольных постников вводили через крышу в здание без дверей и окон. Их насчитывали сотнями. Мрачный жертвоприноситель закрывал отверстие после того, как туда входила последняя жертва, и для большей верности ставил вдоль стены пять или шесть сторожей, снабженных дубинами. После двух дней, проведенных в молитве, пленники обыкновенно просили есть. Тщетно. Ни просьбы, ни мольбы, ни крики, ни сама агония жертв не трогали молчаливого старика. Большая часть запертых умирала между третьим и шестым днем, но некоторые держались гораздо дольше.
Однажды две родные сестры попали в эту башню Уголино, о которой нельзя вспомнить без содрогания; третья отправилась их спасти, она возмутила население соседних деревень, и жертвоприноситель должен был подвергнуться той самой казни, на которую он обрекал столько заблуждавшихся. Но ему все-таки удалось избежать гнева крестьян и найти даже подражателей, среди которых фигурировала одна женщина.
Впоследствии, развиваясь, это безумство приняло различные формы: кончали с собой в воде, резали себе горло ножом, погребали себя заживо и наконец сжигали себя. Последний способ взял потом верх, и этому особенно способствовали казни, совершенные в Пустозерске тем же путем. Костры, зажженные там для осужденных, обратились здесь в добровольные аутодафе. Однако, несмотря на крайне деятельную пропаганду и очень искусную организацию, эта эпидемия самоубийства не распространялась повсюду. Свирепствуя со страшною интенсивностью на севере и на северо-востоке, по верхней Волге до Нижнего, а также в окрестностях Новгорода, в области Онеги, на всем северном побережье и в Сибири, она почти пощадила центральные области, где царила поповщина.
Главный очаг этой эпидемии был сосредоточен в месте ее происхождения, в теперешних губерниях: Владимирской, Костромской и Ярославской, именно в Вязьниках, в Пошехонье и в Романове. Служа колыбелью московского государства, центром его самой деятельной промышленной и торговой жизни, эта область являлась вообще местом зарождения большинства политических, социальных и моральных ферментов. Но, исходя оттуда, это движение распространилось главным образом по окраинам.
Первая идея о самоубийстве посредством огня явилась у Волосатого; его ученики всегда любили ссылаться на авторитет Аввакума, одобрявшего действительно в некоторых из своих писаний этот обряд. Так в первом (или в третьем, по мнению некоторых критиков) из своих посланий к Симеону, он высказывался по поводу одного аутодафе в 1672 г., которое составило эпоху в Нижнем Новгороде. Но «апостол», кажется, по этому случаю впал в ошибку: Симеон убедил его, что раскольники Нижнего предали себя смерти, желая избавиться от материального насилия, угрожавшего их вере, тогда как на деле они совершили это благодаря вспышке религиозной экзальтации.
Трудно уловить в этом отношении мысль Аввакума, так как защитники самоубийства осложнили эту проблему, распространяя за подписью «апостола» ими же составленные писания. Не одобряя по временам самоуничтожения в качестве орудия духовного спасения и рекомендуя его только, как крайнее средство сохранения чистоты веры, в другое время он говорит о нем, как о средстве, избираемом истинными верующими «для спасения души». Всегда при этом – может быть, намеренно – он выражается неточными терминами. Между тем он не признавал невозможным бороться с царством Сатаны, ни необходимости вследствие этого избавиться от его власти путем смерти. Сам Антихрист признался ему в своем бессилии подчинить себе энергичную волю. Но самоубийство было популярно, и «апостол» вначале даже не смел высказаться определенно против него. Это случалось со многими, подобными ему. Потом он, кажется, был увлечен общим течением и к концу своей жизни без всяких оговорок вдруг остановился на идее добровольного мученичества, подтверждая этот тезис историческими примерами. «Что делать, писал он тогда, для живущих нет могил». И он принял сам решение умереть с голоду, но потом позволил себя разубедить.
Их мнение в этом вопросе дошло до нас в трех редакциях, дающих разницу только в деталях. Оно должно было послужить базою для доктрины беспоповцев, проповедующих конец всякой иерархии, необходимость второго крещения и замену «духовным причастием» таинства евхаристии. Лично Аввакум однако не принял эти идеи, и вынужден был позже опровергать их очень энергично, но его голос, обыкновенно властями, совсем не был решительным в данном случае. Его товарищи по заключению занялись составлением раскольничьего credo, и разногласие между ними касалось самых существенных пунктов христианской догматики, но чаще предметов значительно меньшей важности.
Именно по поводу Троицы, не той, где фигурировали яхонт, изумруд и яшма, но другой, Аввакум дошел до того, что назвал Феодора «щенком», и проклинал его. Другой раз он упрекал его за то, что тот поддерживал недопустимое предположение, будто бы Христос вошел к Богоматери в ухо и вышел из бока, когда текст Иезекииля (XLIV, 2) устанавливает, напротив, вне всякого сомнения, что Он шел обыкновенным путем, «пробивая себе проход». На деле Феодор не говорил ничего подобного. Очень корректно он удовольствовался принятием материального воплощения тогда, как Аввакум учил простое вхождение божественной благодати, причем Сын остается безусловно нераздельным от Отца, – тезис противоположный общему учению всех христианских церквей и между тем принятый большею частью раскольников.
В деле полемики апостол меньше всего заботился о лояльности, а большинство его учеников совсем не были к ней приучены. Значительно умнее и образованнее своего противника, Феодор тем не менее дважды был осужден своими единоверцами и исключен из числа «отцов». Желая оправдаться, он написал маленькую книгу, но Аввакуму удалось ее захватить, он вырвал из нее и опубликовал несколько отрывков, компрометировавших в таком отрывочном виде автора. Остальное он уничтожил и наложил на несчастного дьякона жестокую епитимью, при которой он сам присутствовал.
Для торжества своих идей, воодушевленный абсолютной своей убежденностью, Аввакум не разбирался в средствах и еще менее в аргументах. Он черпал их широко в апокрифической литературе, как и в своем собственном воображении, обнаруживая при этом свою очень оригинальную, но временами довольно грубую фантазию. Этому способствовало прогрессивное изменение его умственных способностей. Менее устойчивый, чем его физическая структура, его дух не мог противостоять известному нам режиму. Обратясь в 1669 году к Алексею с жалобой, которую он называл последнею, хотя за ней последовало несколько других, путаясь в дебрях лиризма, не лишенного своеобразного красноречия, Аввакум, впрочем, соблюдал еще некоторую меру и пускал в ход некоторую дипломатию.
«Теперь, – писал он, – из моей тюрьмы, как из могилы, в слезах я обращаю к тебе это последнее воззвание... Сжалься не надо мною, но над твоею душою! Скоро, не оказав нам справедливого суда с такими отступниками, ты предстанешь вместе с нами перед лицом Верховного Судьи. Там твое сердце в свою очередь будет сковано страхом, но мы не будем в состоянии помочь тебе. Ты отказал нам в гробницах у святых церквей, хвала тебе за это! Разве лучше был удел святых мучеников? Чем больше ты нас осуждаешь, мучаешь и заставляешь томиться, тем больше мы тебя любим, о, государь! решив молиться за тебя до смерти... Но на небе мы не сможем тебе больше помочь, так как ты отказался от спасения. Оставив твое призрачное царство, желая достигнуть вечного пристанища, ты унесешь с собою только гроб и саван. Что касается меня, то я обойдусь без того и другого. Мое тело будет растерзано собаками и хищными птицами. Что же из этого! Мне будет хорошо спать на голой земле, пользуясь светом в виде одежды и небом вместо крыши. И, несмотря на то, о, господин, что ты хотел этого, я тебя благословляю еще раз моим последним благословением».
В 1681 году наследовал своему отцу царевич Феодор. Аввакум решил, что может теперь изменить свой тон, и на этот раз обнаруживается уже очень явно смятение его ума. Обращаясь от отца к сыну, он говорил, будто бы ему было свыше сообщено, что умерший государь искупил ужасными мучениями преступления, в которые вовлекли его никонианцы и в наивных выражениях он требует своего освобождения, чтобы, наподобие Ильи, истребить все исчадия сатаны.
В ответ на это последовал приказ, осуждавший к сожжению на костре автора этого послания с тремя из его товарищей: Лазарем, Епифанием и Никифором. Дата казни (10 апреля 1681 г.) сомнительна и детали ее, дошедшие до нас только в литературе Раскола, становятся благодаря этому, подозрительны. Аввакум будто бы предвидел свой конец, распорядился кое-каким оставшимся у него имуществом и распределил свои книги. Уже на костре он обратился с речью к своим слушателям, подняв два пальца и говоря: «Молитесь и креститесь так, и божественная милость будет с вами; в противном случае песок покроет те места, где вы живете, и наступит конец мира». Когда пламя окружило его с его товарищами и один из них стал кричать, он будто бы наклонился к нему и стал его утешать.
Верно лишь то, что событие это произвело огромное впечатление и далеко не остановило движения, душою которого были эти жертвы; оно, наоборот, еще расширилось. Это аутодафе составляло только часть целого ряда репрессивных мер, которые были приняты на Соборе 1681 года: как-то создание новых епархий для укрепления влияния официального клира; организация специальной полиции; запрещение всем подданным царя давать у себя убежище диссидентам; уничтожение пустынь и церквей, принадлежавших расколу и суровое применение духовных и гражданских законов по отношению к схизме. Поражая, с одной стороны, ее вождей, думали, с другой стороны, сделать невозможной жизнь для их учеников. Всюду выслеживая их через массу агентов, гоня их из одной деревни в другую, раскрывая их убежища даже в лесах, думали, что они исчезнут совершенно.
Но они размножались. Строгости прежде всего начались слишком поздно. Как это и констатировал Собор 1681 года, раскольники до сих пор пользовались полною терпимостью и даже в Москве могли свободно заниматься деятельною пропагандою, причем публичная продажа их сочинений всюду распространяла учение Раскола. Кроме того, действие репрессивных мер, вновь принятых, парализовалось непослушностью пущенных в ход орудий. На деле, в большинстве случаев, этот поход приводил лишь к широкой эксплуатации преследуемых преследователями. В одной деревни оставляли в покое диссидентов, потому что они уплатили карточный долг старосты. В другом месте шуба, поднесенная жене воеводы, служила выкупом для многих запрещенных общин. В первый момент раскольники переходили массами границу, находя себе убежище в Швеции, в Крыму, на Кавказе, особенно в Сибири или даже в Турции, в Молдавии, в Пруссии и в Австрии. Но исчезнувшие немедленно заменялись новыми прозелитами и в конце концов, благодаря преследованиям, раскол развивался не по дням, а по часам, по выражению одного историка.
Политическое, социальное и моральное положение страны, самое ее географическое положение помогали этому, расстраивая самое энергичное противодействие. Еще раз, после смерти Феодора, Москва впала в кризис, ставивший на карту самое существование империи. В мае 1682 года разыгрывается знаменитый Стрелецкий бунт, в котором Раскол играет значительную роль. Диссиденты собираются громадными массами на улицах столицы, всячески помогая восставшим.
Осужденный многократно и помилованный, наружно примирившийся с официальною церковью, но выжидая лишь момента порвать с нею, бывший суздальский поп, Никита Пустосвят, фигурирует во главе их. Одно время он и его приверженцы были хозяевами города. Расставив аналой со своими книгами на Красной площади, с зажженными свечами, они проповедуют свою веру, потом процессией входят в Кремль и завязывают там бурные споры. В присутствии патриарха и правящей царевны Никита бьет по лицу холмогорского архиепископа Афанасия.
Приведенные в повиновение путем убеждений и щедрости Софии, стрельцы оставили своих союзников, и 21 поля 1682 года Никите Пустосвяту отрубили голову.
Но раскол уже царил повсюду.
С 1667 года ученики Капитона проповедовали его по-своему в Костромской области; старый типограф Иван распространял его учение во Владимирской области; Ефрем Потемкин и иеромонах Авраам вербовали себе прозелитов в окрестностях Нижнего Новгорода, Ветлуги и Балахны. В Смоленске протопоп Серапион, дальше на север – отцы из монастыря св. Кирилла, дальше к югу, на Дону, монахи Досифей и Корнилий организовали другие центры пропаганды. Повсюду появлялись святые, пустынники, странствующие проповедники, постники, ясновидцы, предсказывавшие единодушно пришествие царства Антихриста и конец мира.
На обширном северном берегу, в частности, в области Олонеца и Каргополя, среди огромных лесов и пустынных земель, недоступных озер и болот, Раскол нашел себе неприступную крепость. То же и по тем же причинам в окрестностях Вологды, Владимира, Ярославля. В Вологде пропаганда нашла себе в ежегодной ярмарке благоприятное поле деятельности. Казаки открыли расколу свободный доступ в Саратовские степи, вдоль маленькой речки Кумишанки, соединяющей Дон с Волгою, – готовые быстро откликнуться на всякое революционное слово. Раскол вошел этим путем на востоке в сношение с областью Воронежа, где Москва еще не успела встать твердою ногою, а на западе с польскою Украйною, где власти республики тайно сочувствовали ему.
По берегам Днепра местное население держалось в стороне от движения, подчиняясь восточным патриархам, напротив того, великорусские эмигранты, очень многочисленные в этих местах, пристали к. нему с воодушевлением, и на Дону, в традиционном убежище всех бунтовщиков, диссиденты нашли себе вторую родину.
У нас почти отсутствуют сведения о первых проповедниках раскола в бассейне этой великой реки, – о Корнилие и Досифее. В этой местности раскол вступает в историю лишь с Иовом Тимофеевым, сыном одного литовского дворянина, старинным слугою Филарета, во время плена будущего патриарха в Польше, и основателем в 1672 году монастыря на берегу Чира, в 50 верстах от его соединения с Доном.
Уже очень старый, – он умер в 1680 году почти ста лет от роду, – Иов, по-видимому, не занимался прозелитизмом в этом убежище и искал лишь в нем уединения и личного покоя. Но в 1685 году, прибыв на Чир, другой Досифей, уже игумен монастыря, сожженного нижегородским митрополитом Питиримом, привлек к учению большое количество казаков. Появились еще пустыни на соседних течениях Хопра и Медведицы; размножились и новые секты. Известный Феодосий занимался вторым крещением своих приверженцев; основываясь на тексте, приписываемом Ездре, знаменитый поп Самойла проповедовал в Черкассах близкий конец мира и, основываясь на той же базе эсхатологических верований, Кузьма Ларионов, называемый Косым, насчитывал до двух тысяч учеников.
В этой среде политический элемент не замедлил взять верх над религиозным. Вызванная Стрелецким бунтом и поддерживаемая беспрестанными волнениями, следовавшими за этим во все время регентства Софии, – сильная агитация закончилась в 1688 году всеобщим восстанием. Но от этого не выиграло религиозное единство раскола.
Раскол существовал повсюду, но в виде маленьких общин, изолированных, часто рассеянных, связанных лишь смутною, полною шатаний и противоречий догмою, лишенный с исчезновением «отцов Пустозерска» центрального очага своего. Материальная разбросанность по огромной территории и моральная шаткость исповедующих его организмов, постоянно меняющих свою физиономию, создавали для русского раскола еще больше, чем для протестантства на западе, условия, при которых ему пришлось неизбежно подчиниться действию этих разлагающих сил.
VI. Секты
Вскоре должна была произойти первая распря между центром империи и южною Украйною, с одной стороны, и северным берегом и Сибирью с другой, по поводу щекотливого вопроса о церковной иерархии. Со смертью в 1656 году Павла Коломенского, единственного прелата, оставшегося до конца верным Расколу, у последнего уже не осталось ни одного епископа. Только получившие сан до реформы Никона допускались Аввакумом, но таких оставалось уже немного, и проблема становилась чрезвычайно острой. Она разрешалась различно не только в разных общинах, но давала место жестоким спорам в среде каждой из них. Одни из них утверждали возможность спасения вне обращения к правильно установленному церковному авторитету, другие думали, что неотложная нужда может заставить верующих принимать священников, поставленных никонианством, но порвавших потом связи с официальною церковью.Первая доктрина господствовала на севере и в Сибири, как в стране, где недостаток церковной организации уже давно приучил большую часть жителей манкировать церковною службою и таинствами. Насчитывая несколько адептов в центре и на юте, хотя и связанная исторически с проповедью Капитона в Костроме и Вязниках, беспоповщина нашла себе тем не менее наибольшее развитие в менее населенной северо-восточной области. Влияние протестантства сыграло там определенную роль, хотя на деле беспоповцы просто заменяли одну иерархию другою, свидетельствуя о своем крайнем уважении к тем духовным лицам, которых они сами себе назначали.
Аввакум однажды отождествил с прелюбодеянием брак, не заключенный официальным священником. Беспоповцы же решили, что за исключением крещения и исповедания, которые по некоторым произвольно толкуемым текстам могут быть производимы светскими людьми, для всех других таинств совсем не нужны священники. Отсюда произошел постулат и об общем безбрачии, породивший впоследствии много беспорядков. Вождя Раскола были искренни. Один из них, Семен Денисов, желая дать этому личный пример, дошел до того, что воздерживался от разговора наедине даже с собственною сестрою Саломеей, игуменьею одного монастыря. Но пример не имел подражателей. Опираясь на авторитет Аввакума, теория и практика свободного соединения имели более многочисленных приверженцев. В секте дьякона Степана, в Степановщине, монахи и монахини жили в одних кельях, т. е. «клали огонь возле леса», по выражению св. Димитрия Ростовского. Образовались новые обряды, где за неимением священников службу отправляли уже женщины.
На юге ценою целого ряда непоследовательностей поповщина избежала этих заблуждений, но оказалась в явном противоречии с общей точкою зрения на положении церкви, пришествие Антихриста и конец мира. Впрочем, в обоих центрах раскола никогда не состоялось соглашение, даже в том пункте, который их разделял на отдельные организмы. В принципе один из них крестил второй раз своих приверженцев, а другой объявлял эту церемонно излишнею; местами между тем второе крещение употреблялось и поповцами, а также бывали случаи, когда беспоповцы выбирали себе священников. В 1709 году уже насчитывалось до двадцати сект, следовавших обеим системам, каждая по-своему.
С течением времени поповщина должна была практически придти к созданию автономной иерархии, соперницы официальной. Теоретически она оставалась долго верной эсхатологическим верованиям, исключавшим эту организацию и составлявшим к концу семнадцатого века самую характерную черту раскола и почти единственный пункт доктрины, на котором объединялись диссидентские группы.
VII. «Конец мира»
Эти верования связывались, как мы это уже знаем, с тезисом «третьего Рима». Понятно, что, наследуя Константинополю, православная Москва сделалась в недрах христианства единственным убежищем истинной веры, и лишь она одна задерживала появление Антихриста. Следовательно, в деле Никона и его реформы русская церковь не была в состоянии выполнить этой высокой миссии, и Антихрист должен был появиться. И он пришел. Уже в 1596 году, под влиянием впечатления Брестской Унии, Стефан Зизаний в комментарии на пятнадцатую главу Св. Кирилла Иерусалимского отнес это событие к восьмитысячному году от сотворения мира. В 1648 году другая работа, обнародованная в Москве под названием Книги веры, очень популярная, воспроизводила ту же идею. Вспомнили, что, по Апокалипсису, Сатана скован пришествием Христа на тысячу лет и решили, что моральное падение Рима совпало с этим указанием. После этого надо было ждать и других более ясных знаков победоносной мощи проклятого. Посредством фантастических вычислений согласили дату, принятую прежде для пришествия Антихриста, с Собором 1666 года, на котором была окончательно решена реформа. Несколько апокалипсических данных и форма зверя объяснялись именно в этом смысле. Аввакум утверждал, будто бы он видел чудовище и давал ему описание; его вид был ужасен; тело его распространяло отвратительное зловоние, из носа и ушей оно метало ядовитое пламя.Большая часть раскольников отождествляла его сначала с Никоном и применяла к бывшему патриарху тексты Писания, приписывая ему родителей-язычников, окружая все события его жизни демонами и змеями. Но когда Никон умер, не получив власти над миром, эти выдумки были оставлены. Одни упорно держались того мнения, что он продолжает жить, скрываясь в Пскове, другие предполагали, что он воскреснет. Аввакум кончил тем, что утверждал, что бывший патриарх был лишь предтечею. Но тогда пришлось пересмотреть вычисления, относящиеся к концу мира. Выросшие из верований, общих первым христианам и тысячелетних верований средних веков, они ограничивали царствование Антихриста двумя годами с половиною, после чего все должно было быть уничтожено. К этому уже давно готовились в различных слоях. Когда в 1644 году протестантский духовник датского принца Вальдемара, Фельгабер, стал упрекать московитов в невежестве, старый священник Вознесенского собора, Иван Наседка, ответил ему, что близкий конец мира делает бесполезным всякое создание школ. В 1668 году многие крестьяне отказались засевать свои поля. Через год они оставили свои дома. Соединившись в группы, они молились, постились, исповедовали друг друга, приобщались св. даров, освященных еще до никоновских новшеств, и ожидали звуков трубы архангела.
По старому преданию это событие должно было произойти в полночь, в тот трагический момент, когда луна потухнет, а звезды попадают с неба, как дождь урагана. Когда день кончался, ожидавшие события надевали саваны, ложились в гробы и читали сами по себе заупокойные молитвы, которым, как траурное эхо, вторил жалобный рев скота, бродившего без корма.
Но прошел и 1669 год, а звезды все еще сияли на своем месте. Тогда исправили недавно сделанные вычисления. Явление Антихриста со всеми последствиями, которые оно влекло за собою, считалось теперь отсроченным жизнью Спасителя, который по новым представлениям одним своим рождением прервал все сатанинское дело. Но Никон был уже мертв, и вся работа воображения по поводу чудовища, которое являлось Аввакуму, перенеслась на другие предметы. Постепенно Алексей, или вообще самодержавие, а позже, минуя кроткого и безобидного Феодора Алексеевича, Петр Великий заняли место бывшего патриарха.
Между тем, так же, как некоторые израильские коммуны делают это по отношению Мессии, самые образованные раскольники кончили тем, что одухотворили это представление. Царствование Антихриста уже не имело в их глазах значения материального владычества. Они стали его считать положением вещей, абсолютно не соответствующим Царству Божью и добрых христиан на земле. И добрые христиане не должны были уже ждать такой катастрофы. Она уже осуществилась, и им оставалось одно средство для спасения: смерть.
VIII. Коллективное самоубийство
Почва уже была давно подготовлена для развития подобной идеи. Практика коллективного самоубийства, как кажется, родилась в Волосатовщине, одной из сект, создавшейся благодаря проповеди Капитона. Простой крестьянин без всякого образования, родом из маленького местечка Сокольска, в теперешней Владимирской губернии, основатель этой общины Василий Волосатый лишь закрепил обычные формы аскетизма, столь почитаемого в пустынях. Он воздерживался даже от стрижки и расчесывания своих волос, оттуда и его прозвище – Волосатый. Но, доведя до последней крайности доктрину своего учителя, со своею неотразимою логикою он заменил умерщвление плоти полным ее разрушением.Способ самоуничтожения, принятый почти всеми учениками этого «законодателя самоубийства», как его называют писатели раскола, состоял в посте до самой смерти, и первые случаи подобного рода, известные нам, относятся к 1660 году. Мы не знаем подробностей коллективных жертвоприношений, организованных на этом основании Волосатым в Вязниках, но зато знаем, что позже, в Ветлуте или в Выгозере, один старик, основал для этой цели специальное учреждение, правильно функционировавшее. Добровольных постников вводили через крышу в здание без дверей и окон. Их насчитывали сотнями. Мрачный жертвоприноситель закрывал отверстие после того, как туда входила последняя жертва, и для большей верности ставил вдоль стены пять или шесть сторожей, снабженных дубинами. После двух дней, проведенных в молитве, пленники обыкновенно просили есть. Тщетно. Ни просьбы, ни мольбы, ни крики, ни сама агония жертв не трогали молчаливого старика. Большая часть запертых умирала между третьим и шестым днем, но некоторые держались гораздо дольше.
Однажды две родные сестры попали в эту башню Уголино, о которой нельзя вспомнить без содрогания; третья отправилась их спасти, она возмутила население соседних деревень, и жертвоприноситель должен был подвергнуться той самой казни, на которую он обрекал столько заблуждавшихся. Но ему все-таки удалось избежать гнева крестьян и найти даже подражателей, среди которых фигурировала одна женщина.
Впоследствии, развиваясь, это безумство приняло различные формы: кончали с собой в воде, резали себе горло ножом, погребали себя заживо и наконец сжигали себя. Последний способ взял потом верх, и этому особенно способствовали казни, совершенные в Пустозерске тем же путем. Костры, зажженные там для осужденных, обратились здесь в добровольные аутодафе. Однако, несмотря на крайне деятельную пропаганду и очень искусную организацию, эта эпидемия самоубийства не распространялась повсюду. Свирепствуя со страшною интенсивностью на севере и на северо-востоке, по верхней Волге до Нижнего, а также в окрестностях Новгорода, в области Онеги, на всем северном побережье и в Сибири, она почти пощадила центральные области, где царила поповщина.
Главный очаг этой эпидемии был сосредоточен в месте ее происхождения, в теперешних губерниях: Владимирской, Костромской и Ярославской, именно в Вязьниках, в Пошехонье и в Романове. Служа колыбелью московского государства, центром его самой деятельной промышленной и торговой жизни, эта область являлась вообще местом зарождения большинства политических, социальных и моральных ферментов. Но, исходя оттуда, это движение распространилось главным образом по окраинам.
Первая идея о самоубийстве посредством огня явилась у Волосатого; его ученики всегда любили ссылаться на авторитет Аввакума, одобрявшего действительно в некоторых из своих писаний этот обряд. Так в первом (или в третьем, по мнению некоторых критиков) из своих посланий к Симеону, он высказывался по поводу одного аутодафе в 1672 г., которое составило эпоху в Нижнем Новгороде. Но «апостол», кажется, по этому случаю впал в ошибку: Симеон убедил его, что раскольники Нижнего предали себя смерти, желая избавиться от материального насилия, угрожавшего их вере, тогда как на деле они совершили это благодаря вспышке религиозной экзальтации.
Трудно уловить в этом отношении мысль Аввакума, так как защитники самоубийства осложнили эту проблему, распространяя за подписью «апостола» ими же составленные писания. Не одобряя по временам самоуничтожения в качестве орудия духовного спасения и рекомендуя его только, как крайнее средство сохранения чистоты веры, в другое время он говорит о нем, как о средстве, избираемом истинными верующими «для спасения души». Всегда при этом – может быть, намеренно – он выражается неточными терминами. Между тем он не признавал невозможным бороться с царством Сатаны, ни необходимости вследствие этого избавиться от его власти путем смерти. Сам Антихрист признался ему в своем бессилии подчинить себе энергичную волю. Но самоубийство было популярно, и «апостол» вначале даже не смел высказаться определенно против него. Это случалось со многими, подобными ему. Потом он, кажется, был увлечен общим течением и к концу своей жизни без всяких оговорок вдруг остановился на идее добровольного мученичества, подтверждая этот тезис историческими примерами. «Что делать, писал он тогда, для живущих нет могил». И он принял сам решение умереть с голоду, но потом позволил себя разубедить.