Страница:
— Клянусь честью, вы оба слишком хладнокровны, особенно графиня, — сказал Певерил. — Единственным признаком тревоги, который она выказала, был переезд в Хоум Пил; да и вашу-то милость она уведомила об этом деле лишь потому, что того требовали приличия.
— Моя дорогая матушка любит власть, хоть эта любовь дорого ей стоила, — заметил граф. — Я хотел бы сказать, что пренебрегаю делами лишь затем, что рад предоставить их ей, но, по правде говоря, эти добрые намерения сочетаются с естественною ленью. Однако на сей раз матушка, как видно, полагала, что мы с нею по-разному смотрим на грозящую нам опасность, и была совершенно права.
— Какая опасность вам угрожает? — спросил Джулиан.
— Сейчас я вам все объясню, — сказал граф. — Надеюсь, вам не нужно напоминать о деле полковника Кристиана? У этого человека — кроме его вдовы, которая владеет богатыми поместьями, миссис Кристиан из Кёрк Трох (вы о ней часто слышали, а может быть, даже с нею знакомы) — остался брат, по имени Эдуард Кристиан, которого вы, конечно, никогда не видели. И вот этот брат… Впрочем, я уверен, что вам все это известно.
— Клянусь честью, нет! — отвечал Певерил. — Ведь графиня почти никогда не касается этого предмета.
— Разумеется, — отозвался граф. — Я думаю, что в глубине души она немного стыдится столь блестящего употребления королевской власти и судебных прерогатив, последствия которого так жестоко урезали мои владения. Да, дорогой кузен, этот Эдуард Кристиан в то время был одним из демпстеров и, вполне естественно, не желал подписать приговор, по которому его старшего брата должны были застрелить как собаку. Матушка, которая тогда пользовалась неограниченной властью и ни перед кем не держала ответа, собиралась уже изготовить из этого демпстера блюдо под тем же соусом, что и из его братца, но он догадался спастись бегством. С тех пор об этом никто не вспоминал. Правда, мы знали, что демпстер Кристиан время от времени тайком навещает своих друзей на острове, вместе с двумя или тремя пуританами такого же разбора, вроде лопоухого мошенника по имени Бриджнорт, шурина покойного, но у матушки, слава богу, до сих пор хватало здравого смысла смотреть на это сквозь пальцы, хоть она почему-то имеет особое предубеждение против этого Бриджнорта.
— Но почему же, — сказал Певерил, заставляя себя говорить, чтобы скрыть свое замешательство, — но почему же графиня теперь отказывается от столь благоразумной политики?
— Потому что теперь, как вам известно, все переменилось. Этим мошенникам уже мало того, что их терпят: они хотят властвовать. При нынешнем брожении умов они легко нашли себе друзей. Имена матушки и особенно ее духовника, иезуита Олдрика, упоминаются в этой прелестной сказке о заговоре, про который, если он даже и существует, ей известно столько же, сколько нам с вами. Но она католичка, и этого довольно; и я нисколько не сомневаюсь, что, если бы эти разбойники могли захватить остатки нашего королевства и перерезать всем нам глотки, теперешняя палата общин поблагодарила бы их так же радостно, как Охвостье Долгого парламента благодарило за подобную услугу старика Кристиана.
— Откуда вы получили все эти сведения? — спросил Джулиан с таким трудом, словно говорил во сне.
— Олдрик тайно виделся с герцогом Йоркским. Его королевское высочество со слезами признался, что бессилен помочь своим друзьям, — а заставить его плакать но легко, — и велел ему передать нам, что мы сами должны позаботиться о своей безопасности, ибо демпстер Кристиан и Бриджнорт находятся на острове со строгими и тайными предписаниями; что у них здесь много сторонников и что во всех своих действиях против нас они наверняка могут рассчитывать на помощь. К несчастью, жители Рэмзи и Каслтауна недовольны новым распределением налогов, и, признаться, хоть я и считал вчерашний поспешный переезд одной из причуд моей матушки, теперь я почти уверен, что они осадили бы нас в замке Рашпн, где мы не могли бы долго продержаться из-за недостатка припасов. Здесь у нас есть все необходимое, а так как мы настороже, они вряд ли решатся выступить.
— Что ж нам теперь делать? — спросил Джулиан.
— В том-то и вопрос, любезный мой кузен, — отвечал граф. — Матушка видит только одно средство — употребить королевскую власть. Она заготовила предписание отыскать и схватить Эдуарда Кристиана и Роберта, то бишь Ралфа, Бриджнорта и тотчас предать их суду. Без сомнения, они вскоре очутились бы во дворе замка под дулами десятка мушкетов — таков ее способ решать все неожиданные затруднения…
— Надеюсь, вы не одобряете его, милорд, — сказал Певерил, мысли которого тотчас же обратились к Алисе (если можно предположить, что они когда-либо не были заняты ею).
— Конечно, нет, — отвечал граф. — Смерть Уильяма Кристиана стоила мне доброй половины моего наследства. Я вовсе не хочу впасть в немилость у моего августейшего брата, короля Карла, из-за новой выходки подобного рода Но я не знаю, как успокоить матушку. Я хотел бы, чтоб мошенники восстали, и тогда мы дали бы им по зубам, потому что мы сильнее, а раз кашу заварили они, закон остался бы на нашей стороне.
— А не лучше ли было бы заставить этих людей уехать с острова? — предложил Джулиан.
— Разумеется, — отвечал граф, — но это трудно: они упрямы, и пустые угрозы на них не подействуют. Порыв бури в Лондоне надул их паруса, и они, без сомнения, будут плыть по своему курсу до тех пор, пока ветер не утихнет. Но я приказал схватить жителей Мэна, которые нм помогали, и если мне удастся найти этих двух почтенных господ, в гавани достаточно шлюпов, и я осмелюсь отправить их в дальнее плаванье, а когда они возвратятся с рассказом о своих приключениях, все дела будут уже устроены.
В эту минуту к молодым людям подошел один из солдат гарнизона с многочисленными поклонами и другими знаками почтения.
— Что тебе надобно, друг мой? — спросил его граф. — Оставь свои церемонии и говори, в чем дело.
Солдат, уроженец острова, сказал на мэнском наречии, что принес письмо его милости мистеру Джулиану Певерилу. Джулиан поспешно взял записку и спросил, откуда она.
Солдат отвечал, что письмо принесла девушка, которая дала ему монету и просила отдать письмо мистеру Певерилу в собственные руки.
— Счастливчик, — промолвил граф. — Вы с вашим суровым видом, не по годам скромный и рассудительный, заставляете девиц вешаться вам на шею, тогда как я, их верный раб и вассал, напрасно трачу слова и время, не получая взамен даже любовного взгляда, а не то что любовных писем.
Молодой граф произнес это с торжествующей улыбкой, ибо на самом деле был весьма высокого мнения о своих победах над слабым полом.
Между тем письмо внушило Джулиану мысли совершенно иного рода. Оно было от Алисы и содержало всего несколько слов:
«Боюсь, что поступаю дурно, но я должна увидеться с вами. Приходите в полдень к Годдард-Крованскому камню и постарайтесь сохранить это в тайне».
Письмо было подписано буквами А. Б., но Джулиан без труда узнал знакомый, удивительно красивый почерк. Он стоял в нерешительности, ибо считал неприличным покинуть графиню и своего друга в минуту опасности; с Другой стороны, пренебречь приглашением Алисы также было невозможно, и он совершенно не знал, что делать.
— Разгадать вам загадку? — спросил граф. — Ступайте; куда зовет вас любовь. Я извинюсь за вас перед матушкой, но прошу вас, строгий анахорет, впредь быть снисходительнее к слабостям других и не насмехаться над властью маленького божка.
— Но, кузен Дерби… — начал было Джулиан и тут же умолк, не зная, что сказать. Защищенный благородной страстью от пагубного влияния века, он не одобрял похождений своего родича и порою, взяв на себя роль ментора, укорял его за них. Теперь обстоятельства, казалось, позволяли графу отплатить ему той же монетой. Молодой Дерби пристально смотрел на друга, словно ожидая окончания фразы, и наконец воскликнул:
— Что, кузен, совсем a-la-mort! note 27О благоразумнейший Джулиан! О щепетильнейший Певерил! Неужто вы потратили на меня всю свою рассудительность, не оставив нисколько для самого себя? Будьте же откровенны, скажите, как ее имя, или хотя бы — какие у нее глазки, или по крайней мере доставьте мне удовольствие услышать, как вы говорите: «люблю»; признайтесь хоть в одной человеческой слабости, проспрягайте глагол ато note 28, и я стану заботливым учителем, а вы, как выражался, бывало, отец Ричарде, когда мы находились у него под началом, получите licentia exeundi note 29.
— Можете забавляться на мой счет сколько вам угодно, милорд, — сказал Певерил, — однако признаюсь, что хотел бы отлучиться на два часа, — разумеется, если можно совместить это с моею честью и с вашей безопасностью; тем более что мое свидание, быть может, касается благополучия острова.
— Весьма вероятно, осмелюсь заметить, — со смехом отозвался граф. — Без сомнения, некая честолюбивая красотка желает потолковать с вами о законах нашего государства. Впрочем, ступайте, но возвращайтесь поскорее. Я не ожидаю внезапного взрыва этого страшного мятежа. Когда мошенники увидят, что мы наготове, они еще подумают, стоит ли им соваться. Еще раз прошу вас, поторопитесь.
Джулиан рассудил, что последним советом не следует пренебрегать, и, обрадовавшись случаю избавиться от насмешек кузена, поспешил к воротам замка, намереваясь взять в деревне лошадь из графских конюшен и скакать на свидание.
На верхней площадке лестнице, ведущей к неприступному и сильно укрепленному входу в замок Хоум Пил, Джулиана остановила служанка графини. Эта крохотная девушка отличалась необыкновенно деликатным сложением; еще более стройности придавала ей зеленая шелковая туника оригинального покроя. Она была смуглее европейских женщин, а пышные шелковистые черные волосы, ниспадая волнами чуть ли не до пят, тоже придавали ей какой-то чужеземный вид. Лицо Фенеллы напоминало прелестную миниатюру, а ее быстрый, решительный и пламенный взгляд казался еще острее и пронзительнее от того, что глаза возмещали ей несовершенство других органов чувств, посредством которых люди узнают о внешнем мире.
Прекрасная глухонемая обладала разнообразными способностями, которые графиня из сострадания к ее несчастью постаралась в ней развить. Так, например, она прекрасно владела иглой, искусно рисовала и, подобно жителям древней Мексики, умела выразить свои мысли беглыми набросками предметов или их символов. И, наконец, в искусстве каллиграфического письма, весьма распространенного в те дни, Фенелла достигла такого совершенства, что могла соперничать с прославленными господами Сноу, Шеллп и другими мастерами, на фронтисписах записных книжек которых, хранящихся в библиотеках любителей, до сих пор можно видеть улыбающиеся физиономии этих художников, предстающих читателю во всем великолепии их развевающихся мантий и париков, к вящей славе каллиграфии.
Кроме этих талантов, маленькая Фенелла отличалась острым и ясным умом. Она была любимицей графини Дерби и обоих молодых людей и свободно объяснялась с ними при помощи системы знаков, которые они постепенно разработали и с успехом использовали для целей повседневного общения.
Однако Фенеллу, пользовавшуюся благосклонностью и любовью своей госпожи, с которой она почти никогда не расставалась, весьма недолюбливали прочие обитатели замка. В самом деле, характер девушки, ожесточенный, по всей вероятности, сознанием своего несчастья, далеко не соответствовал ее способностям. Она обращалась чрезвычайно надменно даже с самыми высокопоставленными слугами, — а в доме графини они были более высокого рода и звания, чем в других знатных семействах. Эти слуги часто жаловались не только на гордость и скрытность Фенеллы, но и на ее вспыльчивый, раздражительный нрав и мстительность. Между тем легкомысленные молодые люди, особенно граф, еще больше портили характер девушки. Молодой Дерби часто дразнил Фенеллу, забавляясь странными движениями и нечленораздельными звуками, которыми она выражала свой гнев. На его шутки она отвечала только капризами и дерзкими выходками, но зато, рассердившись на людей низшего звания, не старалась обуздать свой нрав, и ярость ее, которая не могла излиться в словах, порою становилась просто ужасной, до того невероятными были ее судорожные ужимки, жесты и ворчание. Простая прислуга, которую Фенелла одаривала щедро, даже не по средствам, обходилась с нею весьма почтительно, впрочем, скорее из страха, нежели из искренней привязанности, ибо капризный нрав девушки выказывал себя даже в ее подарках, и те, кто чаще других пользовался ее щедротами, всегда сомневались в доброте ее намерений.
Из всех этих странностей Фенеллы островитяне вывели заключение, которое согласовалось с мэнскими поверьями. Жители Мэна, искренне верившие в легенды о феях, столь любезные сердцу всех кельтов, были совершенно убеждены, что эльфы уносят некрещеных новорожденных и вместо них кладут в колыбели своих собственных младенцев, которые почти всегда бывают лишены каких-либо человеческих качеств. Именно таким существом они считали Фенеллу, и ее малый рост, темный цвет лица, длинные шелковистые волосы, ее странные повадки, голос и капризный нрав доказывали, по их мнению, что она принадлежит к этому раздражительному, непостоянному и опасному племени. И хотя Фенеллу больше всего обижало шутливое прозвище Королевы эльфов, которое дал ей граф Дерби, и другие намеки на ее связь с феями, она, казалось, нарочно носила одежду излюбленного ими зеленого цвета, чтобы подтвердить суеверия и, быть может, внушить страх и почтение простолюдинам.
Среди островитян ходило много рассказов о графинином эльфе, как называли Фенеллу в народе, а самые закоренелые бунтовщики утверждали, что только папистка и заговорщица может держать при себе существо столь сомнительной породы. Уверяли, что Фенелла глуха и нема только с жителями здешнего мира, а что со своими невидимыми собратьями она разговаривает, поет и смеется на колдовском языке. Рассказывали также, будто у нее есть двойник, нечто вроде похожего на нее привидения, которое спит в комнате графини, носит ее шлейф или работает в ее кабинете, пока настоящая Фенелла поет на освещенном луною песчаном берегу с русалками или пляшет вместе с феями в облюбованной призраками Гленнойской долине и на вершинах гор Сноуфел и Барул. Часовые готовы были присягнуть, что видели, как малютка по ночам проходила мимо их уединенных постов, но не в силах были ее окликнуть, словно сами тоже онемели. Впрочем, люди более просвещенные обращали на все эти нелепости так же мало внимания, как на прочие праздные выдумки простонародья, которое так часто связывает необычайное со сверхъестественным.
Таковы были наружность и привычки маленькой девушки, которая, держа в руках старомодную тросточку из черного дерева, напоминавшую волшебную палочку, встретила Джулиана на площадке лестницы, спускавшейся со двора замка к подножию утеса. Надо сказать, что Джулиан всегда ласково обращался с несчастной и никогда не дразнил ее подобно своему веселому другу, который не задумывался о положении и чувствах девушки, и потому Фенелла оказывала ему предпочтение перед всеми домашними, не считая, разумеется, своей госпожи графини.
Теперь, остановившись посредине узкой лестницы, чтобы преградить путь Певерилу, Фенелла принялась о чем-то спрашивать его знаками, которые мы постараемся описать. Она начала с того, что слегка протянула вперед руку, сопровождая это движение острым, пронзительным взглядом, который на ее языке означал вопрос. Таким образом она хотела спросить, далеко ли он идет. В ответ Джулиан вытянул руку больше чем наполовину вперед, желая показать, что идет он довольно далеко. Фенелла строго посмотрела на него, покачала головой и указала на окно графини, которое было видно с лестницы. Певерил улыбнулся и кивнул, поясняя, что такая короткая отлучка не грозит опасностью госпоже. Тогда девушка прикоснулась к орлиному перу, которое носила в волосах — этот жест обозначал графа, — и снова вопросительно взглянула на Джулиана, как бы спрашивая: «А он тоже идет с тобой?» Певерил отрицательно покачал головой и, наскучив вопросами, улыбнулся и хотел пройти дальше. Фенелла нахмурилась, стукнула своей тросточкой по полу и еще раз покачала головой, словно желая его остановить. Однако убедившись, что Джулиан настаивает на своем, она неожиданно решила прибегнуть к более мягкому средству и, схватив его за полу плаща одной рукой, умоляюще подняла другую, причем живые черты ее выразили страстную мольбу, а огонь огромных черных глаз, всегда такой ослепительно яркий, казалось, на мгновение померк в больших прозрачных каплях слез, которые неподвижно повисли на длинных ресницах.
Джулиан Певерил был исполнен сострадания к бедной девушке, которая, как видно, хотела задержать его, думая, что его уход угрожает безопасности ее любимой хозяйки. Он всячески старался разуверить Фенеллу, внушить ей улыбками и всевозможными знаками, что никакой опасности нет и что он скоро вернется. Наконец, высвободив из рук девушки свой плащ, юноша прошел мимо нее и стал торопливо спускаться по лестнице, желая избежать назойливых просьб.
Однако девушка, не уступая ему в проворстве, бросилась вслед за ним на лестницу и с опасностью для жизни еще раз преградила ему путь. Для этого ей пришлось спрыгнуть с парапета, где на случай, если неприятелю удастся забраться на такую высоту, были установлены две старинные пушки. Джулиан не успел даже вздрогнуть, как Фенелла, подобно легкой осенней паутинке, пронеслась по воздуху и очутилась целой и невредимой на скалистой площадке внизу. Строгими взглядами и жестами он попытался внушить глухонемой, что осуждает ее неосторожность, но этот упрек, хотя и совершенно ясный, пропал даром. Небрежно махнув рукою, девушка дала ему попять, что презирает и опасность и его увещания, в то же время с еще большим жаром и выразительностью продолжая убеждать его не уходить из крепости.
Ее упорство несколько поколебало решимость Джулиана. «Быть может, — подумал он, — графине грозит какая-то опасность, которую эта несчастная девушка предвидит благодаря своей тонкой чувствительности».
Он знаками попросил Фенеллу дать ему дощечки и карандаш, которые она всегда носила с собой и торопливо нацарапал на них вопрос:
«Ты не пускаешь меня, потому что твоей госпоже грозит опасность?»
«Да, графине грозит опасность, но ваши намерения еще опаснее», — тотчас отвечала девушка.
— Как? Почему? Что ты знаешь о моих намерениях? — вскричал Джулиан, от удивления позабыв о том, что его собеседница лишена слуха и голоса и не может ему ответить.
Между тем Фенелла взяла у него дощечку, быстро нарисовала на одной из них картинку и показала ее Джулиану. К своему величайшему изумлению, он узнал Годдард-Крованский камень — любопытный памятник, который она изобразила весьма точно, а также беглый набросок мужчины и женщины, которые казались ему похожими на него самого и на Алису Бриджнорт.
Джулиан с недоумением разглядывал рисунок. Фенелла взяла у него из рук дощечки, показала пальцем на картинку и строго покачала головой, как бы запрещая эту встречу. Джулиан смутился, но вовсе не был расположен следовать ее совету. Напротив, убедившись, что Фенелле, так редко покидавшей комнаты графини, известна его тайна, юноша счел тем более необходимым пойти на свидание с Алисой и узнать, как тайна могла открыться. Он решил также найти Бриджнорта, полагая, что человек столь спокойный и рассудительный, каким тот казался во время их недавней беседы, узнав, что графиня осведомлена о его интригах, поддастся убеждению и, положив конец опасности, грозящей как графине, так и ему самому, покинет остров. В случае удачи, рассуждал Джулиан, он мог бы принести большую пользу отцу своей возлюбленной, избавить графа от тревоги, помешать графине во второй раз противопоставить свои феодальные права правам английской короны и дать ей и ее семейству возможность мирно править островом.
Мысленно составив этот план, Джулиан решил избавиться от Фенеллы, которая мешала ему уйти. Прежде чем девушка поняла его намерения, он без дальних церемоний схватил ее на руки и, повернувшись назад, поставил на верхние ступеньки лестницы, а сам побежал вниз. Тут глухонемая пришла в совершенное неистовство. Она размахивала руками и выражала свой гнев хриплыми звуками, которые напоминали скорее рев дикого животного, нежели голос женщины. Певерил был настолько поражен этим воплем, отзвуки которого эхом прокатились по утесам, что невольно остановился и с тревогой поглядел назад, желая убедиться, что с Фенеллой ничего не случилось. Он тотчас увидел, что девушка жива и невредима, по что пылающее лицо ее искажено яростью. Она топнула ногой, погрозила ему кулаком, потом повернулась к нему спиной и, не простившись, легко, как дикая горная козочка, взбежала по неровным ступеням и на мгновение остановилась на верхней площадке первой лестницы.
Джулиан невольно почувствовал удивление и сострадание к бессильной ярости несчастного существа, отрезанного, так сказать, от всего рода человеческого PI не приученного с детских лет сдерживать свои капризы и порывы, прежде чем сила их достигнет апогея. На прощанье он дружески помахал ей рукой, но Фенелла в ответ еще раз погрозила ему кулаком и, со сверхъестественной быстротой взбежав по каменным ступеням, скрылась из виду.
Не задумываясь более о причинах ее поступков, Джулиан поспешил в деревню, где находились графские конюшни, снова оседлал свою Фею и скоро уже мчался на свидание, восхищаясь быстротой, с которой несла его вперед столь миниатюрная лошадка, и размышляя о том, что могло заставить Алису так к нему перемениться, — ведь вместо того, чтобы по обыкновению радоваться его отсутствию или советовать ему покинуть остров, она теперь сама назначила ему свидание. Под влиянием разнообразных мыслей, роившихся в его голове, он то сжимал бока Феи коленями, то легонько похлопывал ее тросточкой но загривку, то подбадривал голосом, ибо горячая лошадка не нуждалась ни в хлысте, ни в шпорах и со скоростью двенадцати миль в час незаметно проскакала весь путь от замка Хоум Пил до Годдард-Крованского камня.
Этот памятник, воздвигнутый в честь славного подвига одного из королей острова Мэн, ныне давно уже забытого, стоял на краю узкой уединенной долины, пли, вернее, лощины, скрытой от взоров крутым склоном, на выступе которого возвышался высокий безобразный утес: нахмурившись, словно облаченный в саван исполин, он прислушивался к веселому журчанью ручейка, бежавшего по дну ущелья.
Приближаясь к памятнику Годдард-Крован, Джулиан с беспокойством всматривался в огромный серый камень, стараясь узнать, не предупредила ли его Алиса. Вскоре он заметил развеваемую ветром накидку и, увидев знакомое движение руки, натягивавшей ее на плечи, убедился, что девушка уже пришла к назначенному месту свидания. Джулиан мигом выпрыгнул из седла, ослабил поводья, пустил Фею пастись на лужайке и в ту же минуту очутился рядом с Алисой.
Алиса невольно протянула руку своему возлюбленному, который, словно молодая гончая, перепрыгивая через камни, мчался к ней по узкой тропинке; и столь же естественно было то. что он, схватив милостиво протянутую ему руку, с минуту без всякой помехи осыпал ее поцелуями, между тем как другая рука, которой следовало бы помочь своей товарке освободиться, старалась скрыть румянец на щеках своей прекрасной обладательницы. Все же Алиса, несмотря на молодость и давнюю дружбу с Джулианом, умела обуздать свои предательские чувства.
— Это нехорошо, — сказала она, высвобождая свою руку, — это нехорошо, Джулиан. Если я поступила опрометчиво, назначив вам свидание, вы не должны дать мне почувствовать, сколь я безрассудна.
В душе Джулиана Певерила с ранних лет горел романтический огонь, который очищает страсть от себялюбия и придает ей благородство и утонченность великодушной и бескорыстной привязанности. Он отпустил руку Алисы с таким почтением, какое мог бы оказать принцессе, и когда она села на окруженный кустарником обломок скалы, на который природа положила подушку из мха, лишайника и Диких цветов, он поместился возле нее, однако в некотором отдалении, словно слуга, обязанный лишь слушать и повиноваться. Убедившись в своем влиянии на возлюбленного, Алиса почувствовала более уверенности, а умение Джулиана владеть собою, которое другие девицы на ее месте могли бы счесть несообразным с силою страсти, она по справедливости оценила как доказательство его искреннего уважения и бескорыстия. Она обратилась к Джулиану с доверием, которое питала к нему, прежде чем его признание внесло неловкость в их взаимные отношения.
— Моя дорогая матушка любит власть, хоть эта любовь дорого ей стоила, — заметил граф. — Я хотел бы сказать, что пренебрегаю делами лишь затем, что рад предоставить их ей, но, по правде говоря, эти добрые намерения сочетаются с естественною ленью. Однако на сей раз матушка, как видно, полагала, что мы с нею по-разному смотрим на грозящую нам опасность, и была совершенно права.
— Какая опасность вам угрожает? — спросил Джулиан.
— Сейчас я вам все объясню, — сказал граф. — Надеюсь, вам не нужно напоминать о деле полковника Кристиана? У этого человека — кроме его вдовы, которая владеет богатыми поместьями, миссис Кристиан из Кёрк Трох (вы о ней часто слышали, а может быть, даже с нею знакомы) — остался брат, по имени Эдуард Кристиан, которого вы, конечно, никогда не видели. И вот этот брат… Впрочем, я уверен, что вам все это известно.
— Клянусь честью, нет! — отвечал Певерил. — Ведь графиня почти никогда не касается этого предмета.
— Разумеется, — отозвался граф. — Я думаю, что в глубине души она немного стыдится столь блестящего употребления королевской власти и судебных прерогатив, последствия которого так жестоко урезали мои владения. Да, дорогой кузен, этот Эдуард Кристиан в то время был одним из демпстеров и, вполне естественно, не желал подписать приговор, по которому его старшего брата должны были застрелить как собаку. Матушка, которая тогда пользовалась неограниченной властью и ни перед кем не держала ответа, собиралась уже изготовить из этого демпстера блюдо под тем же соусом, что и из его братца, но он догадался спастись бегством. С тех пор об этом никто не вспоминал. Правда, мы знали, что демпстер Кристиан время от времени тайком навещает своих друзей на острове, вместе с двумя или тремя пуританами такого же разбора, вроде лопоухого мошенника по имени Бриджнорт, шурина покойного, но у матушки, слава богу, до сих пор хватало здравого смысла смотреть на это сквозь пальцы, хоть она почему-то имеет особое предубеждение против этого Бриджнорта.
— Но почему же, — сказал Певерил, заставляя себя говорить, чтобы скрыть свое замешательство, — но почему же графиня теперь отказывается от столь благоразумной политики?
— Потому что теперь, как вам известно, все переменилось. Этим мошенникам уже мало того, что их терпят: они хотят властвовать. При нынешнем брожении умов они легко нашли себе друзей. Имена матушки и особенно ее духовника, иезуита Олдрика, упоминаются в этой прелестной сказке о заговоре, про который, если он даже и существует, ей известно столько же, сколько нам с вами. Но она католичка, и этого довольно; и я нисколько не сомневаюсь, что, если бы эти разбойники могли захватить остатки нашего королевства и перерезать всем нам глотки, теперешняя палата общин поблагодарила бы их так же радостно, как Охвостье Долгого парламента благодарило за подобную услугу старика Кристиана.
— Откуда вы получили все эти сведения? — спросил Джулиан с таким трудом, словно говорил во сне.
— Олдрик тайно виделся с герцогом Йоркским. Его королевское высочество со слезами признался, что бессилен помочь своим друзьям, — а заставить его плакать но легко, — и велел ему передать нам, что мы сами должны позаботиться о своей безопасности, ибо демпстер Кристиан и Бриджнорт находятся на острове со строгими и тайными предписаниями; что у них здесь много сторонников и что во всех своих действиях против нас они наверняка могут рассчитывать на помощь. К несчастью, жители Рэмзи и Каслтауна недовольны новым распределением налогов, и, признаться, хоть я и считал вчерашний поспешный переезд одной из причуд моей матушки, теперь я почти уверен, что они осадили бы нас в замке Рашпн, где мы не могли бы долго продержаться из-за недостатка припасов. Здесь у нас есть все необходимое, а так как мы настороже, они вряд ли решатся выступить.
— Что ж нам теперь делать? — спросил Джулиан.
— В том-то и вопрос, любезный мой кузен, — отвечал граф. — Матушка видит только одно средство — употребить королевскую власть. Она заготовила предписание отыскать и схватить Эдуарда Кристиана и Роберта, то бишь Ралфа, Бриджнорта и тотчас предать их суду. Без сомнения, они вскоре очутились бы во дворе замка под дулами десятка мушкетов — таков ее способ решать все неожиданные затруднения…
— Надеюсь, вы не одобряете его, милорд, — сказал Певерил, мысли которого тотчас же обратились к Алисе (если можно предположить, что они когда-либо не были заняты ею).
— Конечно, нет, — отвечал граф. — Смерть Уильяма Кристиана стоила мне доброй половины моего наследства. Я вовсе не хочу впасть в немилость у моего августейшего брата, короля Карла, из-за новой выходки подобного рода Но я не знаю, как успокоить матушку. Я хотел бы, чтоб мошенники восстали, и тогда мы дали бы им по зубам, потому что мы сильнее, а раз кашу заварили они, закон остался бы на нашей стороне.
— А не лучше ли было бы заставить этих людей уехать с острова? — предложил Джулиан.
— Разумеется, — отвечал граф, — но это трудно: они упрямы, и пустые угрозы на них не подействуют. Порыв бури в Лондоне надул их паруса, и они, без сомнения, будут плыть по своему курсу до тех пор, пока ветер не утихнет. Но я приказал схватить жителей Мэна, которые нм помогали, и если мне удастся найти этих двух почтенных господ, в гавани достаточно шлюпов, и я осмелюсь отправить их в дальнее плаванье, а когда они возвратятся с рассказом о своих приключениях, все дела будут уже устроены.
В эту минуту к молодым людям подошел один из солдат гарнизона с многочисленными поклонами и другими знаками почтения.
— Что тебе надобно, друг мой? — спросил его граф. — Оставь свои церемонии и говори, в чем дело.
Солдат, уроженец острова, сказал на мэнском наречии, что принес письмо его милости мистеру Джулиану Певерилу. Джулиан поспешно взял записку и спросил, откуда она.
Солдат отвечал, что письмо принесла девушка, которая дала ему монету и просила отдать письмо мистеру Певерилу в собственные руки.
— Счастливчик, — промолвил граф. — Вы с вашим суровым видом, не по годам скромный и рассудительный, заставляете девиц вешаться вам на шею, тогда как я, их верный раб и вассал, напрасно трачу слова и время, не получая взамен даже любовного взгляда, а не то что любовных писем.
Молодой граф произнес это с торжествующей улыбкой, ибо на самом деле был весьма высокого мнения о своих победах над слабым полом.
Между тем письмо внушило Джулиану мысли совершенно иного рода. Оно было от Алисы и содержало всего несколько слов:
«Боюсь, что поступаю дурно, но я должна увидеться с вами. Приходите в полдень к Годдард-Крованскому камню и постарайтесь сохранить это в тайне».
Письмо было подписано буквами А. Б., но Джулиан без труда узнал знакомый, удивительно красивый почерк. Он стоял в нерешительности, ибо считал неприличным покинуть графиню и своего друга в минуту опасности; с Другой стороны, пренебречь приглашением Алисы также было невозможно, и он совершенно не знал, что делать.
— Разгадать вам загадку? — спросил граф. — Ступайте; куда зовет вас любовь. Я извинюсь за вас перед матушкой, но прошу вас, строгий анахорет, впредь быть снисходительнее к слабостям других и не насмехаться над властью маленького божка.
— Но, кузен Дерби… — начал было Джулиан и тут же умолк, не зная, что сказать. Защищенный благородной страстью от пагубного влияния века, он не одобрял похождений своего родича и порою, взяв на себя роль ментора, укорял его за них. Теперь обстоятельства, казалось, позволяли графу отплатить ему той же монетой. Молодой Дерби пристально смотрел на друга, словно ожидая окончания фразы, и наконец воскликнул:
— Что, кузен, совсем a-la-mort! note 27О благоразумнейший Джулиан! О щепетильнейший Певерил! Неужто вы потратили на меня всю свою рассудительность, не оставив нисколько для самого себя? Будьте же откровенны, скажите, как ее имя, или хотя бы — какие у нее глазки, или по крайней мере доставьте мне удовольствие услышать, как вы говорите: «люблю»; признайтесь хоть в одной человеческой слабости, проспрягайте глагол ато note 28, и я стану заботливым учителем, а вы, как выражался, бывало, отец Ричарде, когда мы находились у него под началом, получите licentia exeundi note 29.
— Можете забавляться на мой счет сколько вам угодно, милорд, — сказал Певерил, — однако признаюсь, что хотел бы отлучиться на два часа, — разумеется, если можно совместить это с моею честью и с вашей безопасностью; тем более что мое свидание, быть может, касается благополучия острова.
— Весьма вероятно, осмелюсь заметить, — со смехом отозвался граф. — Без сомнения, некая честолюбивая красотка желает потолковать с вами о законах нашего государства. Впрочем, ступайте, но возвращайтесь поскорее. Я не ожидаю внезапного взрыва этого страшного мятежа. Когда мошенники увидят, что мы наготове, они еще подумают, стоит ли им соваться. Еще раз прошу вас, поторопитесь.
Джулиан рассудил, что последним советом не следует пренебрегать, и, обрадовавшись случаю избавиться от насмешек кузена, поспешил к воротам замка, намереваясь взять в деревне лошадь из графских конюшен и скакать на свидание.
Глава XVI
Акасто: Ужель она не может говорить?
Освальд: Коль почитать за речь одни лишь звуки,
Что различает слух, — она нема;
Но если быстрый и смышленый взгляд,
Движенья, жесты, полные значенья,
Достойны зваться речью, — этим даром
Она наделена: ее глаза,
Сияющие, точно звезды в небе,
Вам обо всем поведают без слов.
Старинная пьеса
На верхней площадке лестнице, ведущей к неприступному и сильно укрепленному входу в замок Хоум Пил, Джулиана остановила служанка графини. Эта крохотная девушка отличалась необыкновенно деликатным сложением; еще более стройности придавала ей зеленая шелковая туника оригинального покроя. Она была смуглее европейских женщин, а пышные шелковистые черные волосы, ниспадая волнами чуть ли не до пят, тоже придавали ей какой-то чужеземный вид. Лицо Фенеллы напоминало прелестную миниатюру, а ее быстрый, решительный и пламенный взгляд казался еще острее и пронзительнее от того, что глаза возмещали ей несовершенство других органов чувств, посредством которых люди узнают о внешнем мире.
Прекрасная глухонемая обладала разнообразными способностями, которые графиня из сострадания к ее несчастью постаралась в ней развить. Так, например, она прекрасно владела иглой, искусно рисовала и, подобно жителям древней Мексики, умела выразить свои мысли беглыми набросками предметов или их символов. И, наконец, в искусстве каллиграфического письма, весьма распространенного в те дни, Фенелла достигла такого совершенства, что могла соперничать с прославленными господами Сноу, Шеллп и другими мастерами, на фронтисписах записных книжек которых, хранящихся в библиотеках любителей, до сих пор можно видеть улыбающиеся физиономии этих художников, предстающих читателю во всем великолепии их развевающихся мантий и париков, к вящей славе каллиграфии.
Кроме этих талантов, маленькая Фенелла отличалась острым и ясным умом. Она была любимицей графини Дерби и обоих молодых людей и свободно объяснялась с ними при помощи системы знаков, которые они постепенно разработали и с успехом использовали для целей повседневного общения.
Однако Фенеллу, пользовавшуюся благосклонностью и любовью своей госпожи, с которой она почти никогда не расставалась, весьма недолюбливали прочие обитатели замка. В самом деле, характер девушки, ожесточенный, по всей вероятности, сознанием своего несчастья, далеко не соответствовал ее способностям. Она обращалась чрезвычайно надменно даже с самыми высокопоставленными слугами, — а в доме графини они были более высокого рода и звания, чем в других знатных семействах. Эти слуги часто жаловались не только на гордость и скрытность Фенеллы, но и на ее вспыльчивый, раздражительный нрав и мстительность. Между тем легкомысленные молодые люди, особенно граф, еще больше портили характер девушки. Молодой Дерби часто дразнил Фенеллу, забавляясь странными движениями и нечленораздельными звуками, которыми она выражала свой гнев. На его шутки она отвечала только капризами и дерзкими выходками, но зато, рассердившись на людей низшего звания, не старалась обуздать свой нрав, и ярость ее, которая не могла излиться в словах, порою становилась просто ужасной, до того невероятными были ее судорожные ужимки, жесты и ворчание. Простая прислуга, которую Фенелла одаривала щедро, даже не по средствам, обходилась с нею весьма почтительно, впрочем, скорее из страха, нежели из искренней привязанности, ибо капризный нрав девушки выказывал себя даже в ее подарках, и те, кто чаще других пользовался ее щедротами, всегда сомневались в доброте ее намерений.
Из всех этих странностей Фенеллы островитяне вывели заключение, которое согласовалось с мэнскими поверьями. Жители Мэна, искренне верившие в легенды о феях, столь любезные сердцу всех кельтов, были совершенно убеждены, что эльфы уносят некрещеных новорожденных и вместо них кладут в колыбели своих собственных младенцев, которые почти всегда бывают лишены каких-либо человеческих качеств. Именно таким существом они считали Фенеллу, и ее малый рост, темный цвет лица, длинные шелковистые волосы, ее странные повадки, голос и капризный нрав доказывали, по их мнению, что она принадлежит к этому раздражительному, непостоянному и опасному племени. И хотя Фенеллу больше всего обижало шутливое прозвище Королевы эльфов, которое дал ей граф Дерби, и другие намеки на ее связь с феями, она, казалось, нарочно носила одежду излюбленного ими зеленого цвета, чтобы подтвердить суеверия и, быть может, внушить страх и почтение простолюдинам.
Среди островитян ходило много рассказов о графинином эльфе, как называли Фенеллу в народе, а самые закоренелые бунтовщики утверждали, что только папистка и заговорщица может держать при себе существо столь сомнительной породы. Уверяли, что Фенелла глуха и нема только с жителями здешнего мира, а что со своими невидимыми собратьями она разговаривает, поет и смеется на колдовском языке. Рассказывали также, будто у нее есть двойник, нечто вроде похожего на нее привидения, которое спит в комнате графини, носит ее шлейф или работает в ее кабинете, пока настоящая Фенелла поет на освещенном луною песчаном берегу с русалками или пляшет вместе с феями в облюбованной призраками Гленнойской долине и на вершинах гор Сноуфел и Барул. Часовые готовы были присягнуть, что видели, как малютка по ночам проходила мимо их уединенных постов, но не в силах были ее окликнуть, словно сами тоже онемели. Впрочем, люди более просвещенные обращали на все эти нелепости так же мало внимания, как на прочие праздные выдумки простонародья, которое так часто связывает необычайное со сверхъестественным.
Таковы были наружность и привычки маленькой девушки, которая, держа в руках старомодную тросточку из черного дерева, напоминавшую волшебную палочку, встретила Джулиана на площадке лестницы, спускавшейся со двора замка к подножию утеса. Надо сказать, что Джулиан всегда ласково обращался с несчастной и никогда не дразнил ее подобно своему веселому другу, который не задумывался о положении и чувствах девушки, и потому Фенелла оказывала ему предпочтение перед всеми домашними, не считая, разумеется, своей госпожи графини.
Теперь, остановившись посредине узкой лестницы, чтобы преградить путь Певерилу, Фенелла принялась о чем-то спрашивать его знаками, которые мы постараемся описать. Она начала с того, что слегка протянула вперед руку, сопровождая это движение острым, пронзительным взглядом, который на ее языке означал вопрос. Таким образом она хотела спросить, далеко ли он идет. В ответ Джулиан вытянул руку больше чем наполовину вперед, желая показать, что идет он довольно далеко. Фенелла строго посмотрела на него, покачала головой и указала на окно графини, которое было видно с лестницы. Певерил улыбнулся и кивнул, поясняя, что такая короткая отлучка не грозит опасностью госпоже. Тогда девушка прикоснулась к орлиному перу, которое носила в волосах — этот жест обозначал графа, — и снова вопросительно взглянула на Джулиана, как бы спрашивая: «А он тоже идет с тобой?» Певерил отрицательно покачал головой и, наскучив вопросами, улыбнулся и хотел пройти дальше. Фенелла нахмурилась, стукнула своей тросточкой по полу и еще раз покачала головой, словно желая его остановить. Однако убедившись, что Джулиан настаивает на своем, она неожиданно решила прибегнуть к более мягкому средству и, схватив его за полу плаща одной рукой, умоляюще подняла другую, причем живые черты ее выразили страстную мольбу, а огонь огромных черных глаз, всегда такой ослепительно яркий, казалось, на мгновение померк в больших прозрачных каплях слез, которые неподвижно повисли на длинных ресницах.
Джулиан Певерил был исполнен сострадания к бедной девушке, которая, как видно, хотела задержать его, думая, что его уход угрожает безопасности ее любимой хозяйки. Он всячески старался разуверить Фенеллу, внушить ей улыбками и всевозможными знаками, что никакой опасности нет и что он скоро вернется. Наконец, высвободив из рук девушки свой плащ, юноша прошел мимо нее и стал торопливо спускаться по лестнице, желая избежать назойливых просьб.
Однако девушка, не уступая ему в проворстве, бросилась вслед за ним на лестницу и с опасностью для жизни еще раз преградила ему путь. Для этого ей пришлось спрыгнуть с парапета, где на случай, если неприятелю удастся забраться на такую высоту, были установлены две старинные пушки. Джулиан не успел даже вздрогнуть, как Фенелла, подобно легкой осенней паутинке, пронеслась по воздуху и очутилась целой и невредимой на скалистой площадке внизу. Строгими взглядами и жестами он попытался внушить глухонемой, что осуждает ее неосторожность, но этот упрек, хотя и совершенно ясный, пропал даром. Небрежно махнув рукою, девушка дала ему попять, что презирает и опасность и его увещания, в то же время с еще большим жаром и выразительностью продолжая убеждать его не уходить из крепости.
Ее упорство несколько поколебало решимость Джулиана. «Быть может, — подумал он, — графине грозит какая-то опасность, которую эта несчастная девушка предвидит благодаря своей тонкой чувствительности».
Он знаками попросил Фенеллу дать ему дощечки и карандаш, которые она всегда носила с собой и торопливо нацарапал на них вопрос:
«Ты не пускаешь меня, потому что твоей госпоже грозит опасность?»
«Да, графине грозит опасность, но ваши намерения еще опаснее», — тотчас отвечала девушка.
— Как? Почему? Что ты знаешь о моих намерениях? — вскричал Джулиан, от удивления позабыв о том, что его собеседница лишена слуха и голоса и не может ему ответить.
Между тем Фенелла взяла у него дощечку, быстро нарисовала на одной из них картинку и показала ее Джулиану. К своему величайшему изумлению, он узнал Годдард-Крованский камень — любопытный памятник, который она изобразила весьма точно, а также беглый набросок мужчины и женщины, которые казались ему похожими на него самого и на Алису Бриджнорт.
Джулиан с недоумением разглядывал рисунок. Фенелла взяла у него из рук дощечки, показала пальцем на картинку и строго покачала головой, как бы запрещая эту встречу. Джулиан смутился, но вовсе не был расположен следовать ее совету. Напротив, убедившись, что Фенелле, так редко покидавшей комнаты графини, известна его тайна, юноша счел тем более необходимым пойти на свидание с Алисой и узнать, как тайна могла открыться. Он решил также найти Бриджнорта, полагая, что человек столь спокойный и рассудительный, каким тот казался во время их недавней беседы, узнав, что графиня осведомлена о его интригах, поддастся убеждению и, положив конец опасности, грозящей как графине, так и ему самому, покинет остров. В случае удачи, рассуждал Джулиан, он мог бы принести большую пользу отцу своей возлюбленной, избавить графа от тревоги, помешать графине во второй раз противопоставить свои феодальные права правам английской короны и дать ей и ее семейству возможность мирно править островом.
Мысленно составив этот план, Джулиан решил избавиться от Фенеллы, которая мешала ему уйти. Прежде чем девушка поняла его намерения, он без дальних церемоний схватил ее на руки и, повернувшись назад, поставил на верхние ступеньки лестницы, а сам побежал вниз. Тут глухонемая пришла в совершенное неистовство. Она размахивала руками и выражала свой гнев хриплыми звуками, которые напоминали скорее рев дикого животного, нежели голос женщины. Певерил был настолько поражен этим воплем, отзвуки которого эхом прокатились по утесам, что невольно остановился и с тревогой поглядел назад, желая убедиться, что с Фенеллой ничего не случилось. Он тотчас увидел, что девушка жива и невредима, по что пылающее лицо ее искажено яростью. Она топнула ногой, погрозила ему кулаком, потом повернулась к нему спиной и, не простившись, легко, как дикая горная козочка, взбежала по неровным ступеням и на мгновение остановилась на верхней площадке первой лестницы.
Джулиан невольно почувствовал удивление и сострадание к бессильной ярости несчастного существа, отрезанного, так сказать, от всего рода человеческого PI не приученного с детских лет сдерживать свои капризы и порывы, прежде чем сила их достигнет апогея. На прощанье он дружески помахал ей рукой, но Фенелла в ответ еще раз погрозила ему кулаком и, со сверхъестественной быстротой взбежав по каменным ступеням, скрылась из виду.
Не задумываясь более о причинах ее поступков, Джулиан поспешил в деревню, где находились графские конюшни, снова оседлал свою Фею и скоро уже мчался на свидание, восхищаясь быстротой, с которой несла его вперед столь миниатюрная лошадка, и размышляя о том, что могло заставить Алису так к нему перемениться, — ведь вместо того, чтобы по обыкновению радоваться его отсутствию или советовать ему покинуть остров, она теперь сама назначила ему свидание. Под влиянием разнообразных мыслей, роившихся в его голове, он то сжимал бока Феи коленями, то легонько похлопывал ее тросточкой но загривку, то подбадривал голосом, ибо горячая лошадка не нуждалась ни в хлысте, ни в шпорах и со скоростью двенадцати миль в час незаметно проскакала весь путь от замка Хоум Пил до Годдард-Крованского камня.
Этот памятник, воздвигнутый в честь славного подвига одного из королей острова Мэн, ныне давно уже забытого, стоял на краю узкой уединенной долины, пли, вернее, лощины, скрытой от взоров крутым склоном, на выступе которого возвышался высокий безобразный утес: нахмурившись, словно облаченный в саван исполин, он прислушивался к веселому журчанью ручейка, бежавшего по дну ущелья.
Глава XVII
Любовное свиданье? Не похоже!
Она в слезах, и он потупил взор;
Пет, их печалит что-то потяжелее
Любовных неурядиц.
Старинная пьеса
Приближаясь к памятнику Годдард-Крован, Джулиан с беспокойством всматривался в огромный серый камень, стараясь узнать, не предупредила ли его Алиса. Вскоре он заметил развеваемую ветром накидку и, увидев знакомое движение руки, натягивавшей ее на плечи, убедился, что девушка уже пришла к назначенному месту свидания. Джулиан мигом выпрыгнул из седла, ослабил поводья, пустил Фею пастись на лужайке и в ту же минуту очутился рядом с Алисой.
Алиса невольно протянула руку своему возлюбленному, который, словно молодая гончая, перепрыгивая через камни, мчался к ней по узкой тропинке; и столь же естественно было то. что он, схватив милостиво протянутую ему руку, с минуту без всякой помехи осыпал ее поцелуями, между тем как другая рука, которой следовало бы помочь своей товарке освободиться, старалась скрыть румянец на щеках своей прекрасной обладательницы. Все же Алиса, несмотря на молодость и давнюю дружбу с Джулианом, умела обуздать свои предательские чувства.
— Это нехорошо, — сказала она, высвобождая свою руку, — это нехорошо, Джулиан. Если я поступила опрометчиво, назначив вам свидание, вы не должны дать мне почувствовать, сколь я безрассудна.
В душе Джулиана Певерила с ранних лет горел романтический огонь, который очищает страсть от себялюбия и придает ей благородство и утонченность великодушной и бескорыстной привязанности. Он отпустил руку Алисы с таким почтением, какое мог бы оказать принцессе, и когда она села на окруженный кустарником обломок скалы, на который природа положила подушку из мха, лишайника и Диких цветов, он поместился возле нее, однако в некотором отдалении, словно слуга, обязанный лишь слушать и повиноваться. Убедившись в своем влиянии на возлюбленного, Алиса почувствовала более уверенности, а умение Джулиана владеть собою, которое другие девицы на ее месте могли бы счесть несообразным с силою страсти, она по справедливости оценила как доказательство его искреннего уважения и бескорыстия. Она обратилась к Джулиану с доверием, которое питала к нему, прежде чем его признание внесло неловкость в их взаимные отношения.