Страница:
— Ты мудра, матушка, — ответил Кливленд, — во всяком случае, ты очень искусна, а всякое искусство — могущество. Я вижу, что ты прекрасно умеешь плыть по течению событий, но отрицаю, что ты в силах изменить это течение. Не трать поэтому слов, перечисляя различные ужасы — они меня не пугают; скажи просто: почему ты требуешь, чтобы я уехал?
— Потому что я хочу, чтобы ты не видел больше Минну, — ответила Норна, — потому что Минна предназначена тому, кого здесь зовут Мордонтом Мертоном, потому что, если ты не скроешься отсюда в течение двадцати четырех часов, тебя ожидает верная гибель. Ну вот, эти слова просты, в них нет никакого тайного смысла; отвечай же мне так же кратко и ясно.
— Хорошо; итак, говоря кратко и ясно, — ответил Кливленд, — я не покину этих островов по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижу Минну Тройл! И пока я жив, не достанется она твоему Мордонту!
— Послушайте только его! — воскликнула Норна. — Послушайте, с каким презрением смертный отвергает возможность продлить свое земное существование! Послушайте, как грешник, великий грешник, отказывается от срока, который судьба предоставляет ему для раскаяния, для спасения бессмертной души! Посмотрите — вот он стоит, гордо выпрямившись: как он смел, как уверен в своих молодых силах и мужестве! Даже я, никогда не знавшая слез, даже я, у которой так мало причин сожалеть о нем, чувствую, как глаза мои затуманиваются при мысли о том, во что превратится этот молодой, полный сил человек, прежде чем солнце зайдет дважды.
— Матушка, — сказал Кливленд твердо, однако с оттенком грусти, — до некоторой степени я понимаю твои угрозы: ты лучше нашего знаешь, куда идет «Альциона», и, может быть, обладаешь средствами направить ее по нашим следам, ибо должен сознаться, что ты показала удивительное умение вести подобного рода дела. Пусть даже так, но я все же не откажусь от своих намерений из-за подобной опасности. Если фрегат появится здесь — ну что же, мы сможем отойти на мелководье, где ему нас не настигнуть, а шлюпки его вряд ли сумеют захватить и отвести в открытое море наш корабль, как какую-нибудь испанскую шебеку. Да, снова поднимем мы тогда тот флаг, под которым плавали до сих пор, используем тысячу средств, которые помогали нам еще в худших случаях, и будем биться до конца, а когда люди не смогут уже более бороться — ну что же: один выстрел из пистолета в пороховой погреб, и мы умрем так же, как жили.
Кливленд кончил, и наступило гробовое молчание. Потом он снова заговорил, но гораздо более мягким тоном:
— Ты слышала мой ответ, матушка; не будем же больше спорить и расстанемся в мире. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла несчастного, которому оказала большую услугу: он уходит, не питая к тебе недоброго чувства, хотя ты и противишься самым заветным его желаниям. Нет, не отказывайся принять от меня такой пустяк, — продолжал он, вкладывая в руку Норны небольшую табакерку из чеканного серебра, послужившую когда-то поводом для ссоры его с Мордонтом, — не ради металла — я знаю, что ты его не ценишь, — но как память о встрече с тем, о ком долго еще будут говорить в морях, бывших свидетелями его удивительных приключений.
— Принимаю твой дар, — ответила Норна, — в знак того, что если я в какой-то степени и оказалась причастна твоей судьбе, то лишь как невольный и печальный исполнитель иных велений. Правильно ты сказал, что мы не властны управлять потоком событий, который несет нас все дальше и дальше, делая бесполезными наши самые отчаянные усилия. Так уеллы Тафтилоу увлекают в своем водовороте даже самые мощные корабли, невзирая на их рули и паруса. Паколет! — позвала она затем, возвысив голос. — Эй, Паколет!
Огромный камень, лежавший у одной из стен лачуги, сдвинулся при этих словах с места, и, к изумлению Кливленда, даже к некоторому его ужасу, показалась уродливая фигура карлика, который, подобно чудовищному пресмыкающемуся, выполз из подземного хода, ранее прикрытого камнем.
Норна, на которую, видимо, подействовали слова Кливленда о мнимости ее сверхъестественного могущества, не только не пыталась использовать этот случай для подтверждения своей чудесной власти, но поспешила тут же объяснить необыкновенное явление, которому он оказался свидетелем.
— Такие подземные галереи с тщательно скрытым входом, — сказала она, — нередки на наших островах. В минувшие годы жители спасались в этих убежищах от ярости норманнов, пиратов того времени. Я привела тебя сюда, чтобы ты сам в случае необходимости мог им воспользоваться. Если ты заметишь, что тебя ищут, то можешь либо скрыться в недра земли, пока не минует опасность, либо уйти через дальний выход, у самого озера, которым воспользовался только что Паколет. А теперь — прощай! Подумай о том, что я тебе сказала, ибо как верно то, что сейчас ты живой человек, двигаешься и дышишь, так же верно и то, что твоя участь будет решена и подписана, если в течение двадцати четырех часов ты не обогнешь мыса Боро-Хэд.
— Прощай, матушка, — ответил Кливленд, и она ушла, бросив на него последний взгляд, в котором при свете лампы он мог различить одновременно и печаль, и досаду.
Встреча с Норной, завершившаяся подобным образом, заставила Кливленда весьма сильно призадуматься, хотя он и привык к постоянным опасностям и не раз бывал на волосок от смерти. Тщетно пытался он стряхнуть с себя впечатление, произведенное словами Норны, — оно было тем сильнее, что на этот раз в них почти не слышалось той таинственности, которую он так презирал. Тысячу раз укорял он себя в том, что все откладывал давно принятое решение расстаться со своей чудовищной и опасной профессией. Тысячу раз твердо повторял он себе, что лишь бы ему еще раз увидеть Минну Тройл, хотя бы для того, чтобы сказать ей последнее прости, — и он покинет шлюп, как только сумеет избавить своих товарищей от создавшегося трудного положения, постарается добиться прощения короля и отличиться, если это будет возможно, воинской доблестью на каком-либо более достойном поприще.
Это решение, которое он снова и снова торжественно обещал себе выполнить, в конце концов подействовало успокаивающим образом на его мятущуюся душу, и, завернувшись в плащ, он на время забылся тем не приносящим полного отдохновения сном, которого истощенная человеческая природа требует как обязательной дани даже от тех, кому грозит неминуемая опасность. Но если преступник может до известной степени успокоить и заглушить угрызения совести таким условным раскаянием, не будет ли это в глазах Всевышнего скорее отягчающей вину самонадеянностью, чем искуплением его грехов?
Серый рассвет уже примешивался к сумеркам оркнейской ночи, когда Кливленд проснулся и увидел, что находится на берегу обширного водного пространства. Недалеко от того места, где он стоял, две узкие длинные косы выступали с противоположных сторон озера и почти разделяли его надвое, смыкаясь друг с другом при помощи Бройзгарского моста — длинной дамбы с пролетами для пропуска приливных и отливных течений. Позади Кливленда и прямо перед мостом возвышался знаменитый полукруг огромных, вертикально стоящих камней, не имеющих себе равных во всей Британии и уступающих только неподражаемому памятнику Стонхенджа. Громадные гранитные глыбы, достигающие двенадцати, а некоторые даже четырнадцати и пятнадцати футов высоты, стояли вокруг пирата в сером предрассветном сумраке, словно закутанные в саваны призраки допотопных гигантов, вернувшихся взглянуть при бледном утреннем свете на землю, которую они некогда угнетали своим насилием и оскверняли преступлениями, пока не навлекли на себя возмездия долготерпеливого неба.
Но Кливленда не столько интересовал этот любопытный памятник древности, сколько отдаленные, еще еле заметные очертания Стромнесса. Не теряя времени, он выстрелом из пистолета добыл огонь, а влажный папоротник послужил ему подходящим топливом для разведения условленного сигнального костра, за появлением которого ревностно следили с судна, ибо непригодность Гоффа день ото дня становилась все более очевидной и даже его самые верные сторонники признали, что благоразумнее будет подчиниться Кливленду, пока они не вернутся в Вест-Индию.
Банс самолично прибыл на шлюпке за своим любимым начальником: он плясал, кричал, принимался декламировать, божился и чертыхался от радости, что снова видит его на свободе.
— Мы уже начали, — сказал он, — снабжение шлюпа и могли бы здорово двинуть дело, если бы не эта старая спившаяся свинья Гофф, который только и способен лакать спиртное.
Команда шлюпа, охваченная теми же радостными чувствами, гребла с таким усердием, что, хотя было время отлива, а ветер упал, быстро доставила Кливленда на шканцы судна, которым он имел несчастье командовать.
Первым актом его капитанской власти было тотчас же довести до сведения Магнуса Тройла, что он может продолжать свое путешествие и ему готовы, насколько это возможно, возместить все убытки, причиненные задержкой на пути в Керкуолл. Капитан Кливленд изъявлял также желание, если это угодно будет мистеру Тройлу, лично засвидетельствовать ему свое почтение на борту брига, чтобы поблагодарить его за прежние милости и принести извинения за обстоятельства, сопровождавшие его задержание.
Бансу, которому Кливленд доверил это поручение, как самому воспитанному из всей команды, старый прямодушный юдаллер ответил так:
— Скажите вашему капитану, что я искренне желал бы, чтобы все, кого он останавливает в открытом море, терпели от него так же мало, как претерпел я. Скажите также, что если мы хотим остаться с ним друзьями, то лучше нам держаться на почтительном расстоянии, ибо мне столь же малоприятен гром его пушек на море, как ему не понравился бы свист пули из моего мушкета на суше. Скажите ему, одним словом, что, к сожалению, я ошибался в нем, и лучше бы он приберег для испанцев то обращение, каким награждает своих соотечественников.
— Так вот как ты отвечаешь, вредный старикашка! — воскликнул Банс.
— Эх, лопни мои печенки, хотелось бы мне переиначить твой ответ да проучить тебя хорошенько, чтобы ты знал, как уважать джентльменов удачи! Но так уж и быть, я не сделаю этого, не сделаю ради двух твоих славных девушек и давнишнего моего приятеля Клода Холкро… Да, стоит мне только взглянуть на него — и тотчас мне вспоминается доброе старое время, как декорации меняли и со свечек нагар снимали! Ну, прощай, тюлений колпак, больше нам говорить с тобой не о чем.
Как только шлюпка с пиратами отвалила от брига и пошла восвояси, Магнус, не слишком доверяя слову джентльменов удачи, как они сами себя называли, поспешил сняться с якоря и отвести свой бриг подальше от пиратского шлюпа. Ветер, по счастью, переменил румб и подул в нужную сторону; по мере того как поднималось солнце, он все крепчал, и юдаллер приказал поставить все паруса и идти к Скапа-Флоу, где собирался высадиться, чтобы сухим путем добраться до Керкуолла. Там он надеялся застать обеих своих дочерей и старого друга, Клода Холкро.
Солнце стояло высоко в небе. Шлюпки непрерывно подвозили с берега на судно запасы провизии и воды, которые, поскольку в работе принимало участие множество рыбачьих парусников, поступали на борт с неожиданной быстротой и принимались командой с такой же расторопностью. Люди работали с большой охотой, ибо всем, кроме самого Кливленда, надоел берег, стоять у которого становилось с каждой минутой все опаснее и где — что казалось пиратам еще худшим злом — не предвиделось никакой добычи.
Банс и Деррик непосредственно руководили погрузкой, тогда как Кливленд в стороне от них молча прохаживался по палубе, только время от времени отдавая соответствующие распоряжения, а затем снова погружаясь в свои мрачные думы.
Есть два разряда людей, которых преступное окружение, ужасы и смуты выдвигают на поприще активных деятелей. Одни по самой своей природе словно созданы и предназначены для страшных деяний: они выползают на свет из своих потаенных убежищ, точно истые демоны, и чувствуют себя среди преступлений как в своей родной стихии. Таков был Бородатый Человек, появившийся в Версале в памятную ночь 5 октября 1789 года, добровольный палач бесчисленных жертв, отданных ему на растерзание жаждущей крови чернью. Но Кливленд принадлежал к другому разряду этих несчастных существ, которые становятся орудием зла скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутренней склонности. Действительно, то, что он вступил на путь беззаконий, просто продолжая дело своего отца, а быть может, для того, чтобы отомстить за него, уже до известной степени смягчало его вину и могло служить своего рода оправданием. К тому же он часто сам с ужасом смотрел на свою профессию и не раз делал усилия, правда, все еще бесплодные, чтобы порвать с ней.
Такие же угрызения совести и сейчас терзали его, и вполне понятно, что мысль о Минне примешивалась к ним и поддерживала их. Кливленд оглядывался также на окружавших его товарищей и хотя прекрасно знал, как они распутны и жестоки, но не допускал и мысли, чтобы им пришлось расплачиваться за его личное упрямство. «Мы сможем сняться с отливом, — думал он. — Зачем же я буду подвергать их опасности, задерживая судно до того часа, когда должна осуществиться угроза, предсказанная этой удивительной женщиной. Все ее сведения, каким бы образом они ни были добыты, всегда оказывались поразительно точными, а ее предупреждение звучало так строго… словно мать напоминала заблудшему сыну о его преступлениях и предупреждала о приближающемся возмездии. А кроме того, какая надежда есть у меня еще раз увидеть Минну? Она, конечно, в Керкуолле, но мне явиться туда — все равно что направить судно прямо на скалы. Нет, я не буду подвергать своих несчастных товарищей такой опасности и снимусь с отливом. На пустынных Гебридских островах или на северо-западном берегу Ирландии я высажусь и вернусь сюда, переодевшись в чужое платье. Но нет! Какой смысл мне возвращаться? Для того, чтобы увидеть Минну женой Мордонта? Нет, пусть судно отходит с ближайшим отливом, но без меня, а я останусь и пойду навстречу своей судьбе».
Тут его размышления были прерваны Джеком Бансом, который доложил «благородному капитану», что они могут сняться с якоря, когда ему будет угодно.
— Когда тебе будет угодно, Банс: я поручаю командование тебе, а сам сойду в Стромнессе, — сказал Кливленд.
— Ну нет! Клянусь небом, этого ты не сделаешь! — воскликнул Банс.
— Передать командование мне! Хорошенькое дело! Черта с два, станет мне повиноваться экипаж, когда даже Дик Флетчер нет-нет да и бунтует. Ты сам прекрасно знаешь, что без тебя не пройдет и получаса, как мы все перегрызем друг другу глотки; а если ты бросишь нас, то, клянусь веревкой, какая тогда разница, прикончит ли нас корабль его величества или мы сами прикончим один другого. Да полно, капитан, на свете много чернооких красавиц, но где ты найдешь еще такое славное судно, как наш крошка «Баловень», да еще с командой готовых на все молодцов, которые:
— Быть может, и так, уважаемый капитан, — ответил Банс, — а быть может, у меня есть и товарищ по безумию. Ведь ты сам собираешься сейчас играть в пьесах «Все для любви» и «Потерянный мир», хотя и говоришь, что не в силах выслушать и невинной тирады в высоком стиле. Ну да уж ладно, на этот раз я могу говорить и прозой, ибо у меня есть для тебя достаточно новостей — да еще каких, прямо-таки потрясающих!
— Тогда выкладывай их скорее, да только, как ты выражаешься, на языке простых смертных.
— Рыбаки Стромнесса не хотят ничего брать ни за припасы, ни за свой труд, — ответил Банс. — Вот, можешь теперь удивляться!
— Но почему же, скажи на милость? — спросил Кливленд. — Первый раз в жизни слышу, чтобы в морском порту отказывались от денег!
— Что правда, то правда! Обычно-то они запрашивают с таким старанием, словно пазы конопатят. Но дело вот в чем: владелец того самого брига, отец вашей прекрасной Имоинды, расплатился, оказывается, за все, в благодарность за наше вежливое обращение с его дочерьми, а также для того, чтобы мы могли удалиться из этих краев и, как он выразился, «не получить по заслугам».
— Узнаю великодушного старого юдаллера! — воскликнул Кливленд. — Но разве он в Стромнессе? Я думал, что он направился по суше через весь остров в Керкуолл?
— Да, таковы были его намерения, — ответил Банс, — но не один только король Дункан изменил свой путь. Не успел мейстер Тройл сойти на берег, как его встретила одна здешняя старуха колдунья, постоянно сующая нос в чужие пироги, и по ее совету он изменил свои намерения и отправился не в Керкуолл, а сюда, и теперь стоит на якоре вон в том белом здании, которое ты можешь увидеть в подзорную трубу по ту сторону озера. Мне говорили, что старуха тоже внесла свою долю в уплату за наши припасы, хотя для чего ей понадобилось раскошеливаться — ума не приложу, разве что эта ведьма чувствует к нам симпатию, как к истым дьяволам.
— Но откуда ты знаешь все это? — спросил Кливленд, не берясь за подзорную трубу и не проявляя ко всему услышанному того интереса, какого ожидал его приятель.
— А вот как, — ответил Банс, — я совершил сегодня утром небольшую прогулку на берег, в деревню, поболтал там за кружкой с одним старым знакомым, которому мейстер Тройл поручил присматривать за погрузкой, и выудил у него все это, да еще кое-что в придачу, о чем не хотел бы даже и говорить тебе, уважаемый капитан.
— А кто же был этот твой собеседник? — спросил Кливленд. — Разве у него нет имени?
— Да мой давнишний легкомысленный и веселый приятель по имени Холкро, если уж ты так хочешь знать, — ответил Банс.
— Холкро! — повторил Кливленд, и в глазах его сверкнуло изумление.
— Клод Холкро? Но как же так? Ведь он высадился в Инганессе вместе с Минной и ее сестрой! Где же они!
— Видишь ли, этого-то я как раз и не хотел говорить, — ответил Кливленду его наперсник, — но пусть меня повесят, если я сумею выдержать характер! Положение уж очень заманчивое! .. Ага, подобное вступление уже произвело должный эффект, и подзорная труба теперь направлена на замок Стеннис! Да, надобно признаться, они там и находятся не под очень-то сильной охраной. Кое-кто из людей старой ведьмы явился сюда с той горы, что зовется у них островом Хой, да престарелый джентльмен вооружил нескольких человек. Но какое это имеет значение? Скажи только слово, о мой благородный капитан, и мы сегодня же ночью схватим обеих красоток, упрячем их в трюм, с рассветом прикажем выбирать якорь, а там поставим марсели и уйдем с утренним отливом.
— Ты противен мне своей низостью! — воскликнул, отворачиваясь от него, Кливленд.
— Гм… низость… противен… — повторил Банс. — Но что я сказал? Разве тысячу раз не делали подобных вещей такие же джентльмены удачи, как мы с тобой?
— Молчи! — перебил его Кливленд; в глубоком раздумье прошелся он по палубе, затем снова вернулся к Бансу, взял его за руку и произнес:
— Джек, я должен увидеть ее еще раз!
— Желаю успеха, — мрачно ответил Банс.
— Я должен увидеть ее еще раз, чтобы у ног ее отречься от этой проклятой жизни и искупить совершенные преступления…
— На виселице, — закончил за него Банс. — желаю успеха! «Сознайся и лезь в петлю», — весьма почтенная поговорка.
— Но, дорогой Джек!
— Дорогой Джек! — повторил Банс тем же угрюмым тоном. — Дорого ты стоил своему дорогому Джеку. Но поступай как знаешь, а я навсегда закаялся помогать тебе — ведь это значило бы только стать тебе противным своими низкими советами!
— Вот видите, теперь я должен успокаивать этого глупого парня, как капризного ребенка, — проговорил как бы про себя Кливленд. — А ведь у него должно бы хватить ума, и прямодушия, и, казалось бы, доброты, чтобы понять, что в шквал не до того, чтобы выбирать слова.
— Да, ты прав, Клемент, — ответил Банс, — и вот тебе моя рука. А теперь как подумаю, так ты действительно должен увидеться с ней в последний раз, ибо не в моем духе препятствовать прощанию влюбленных. А велика ли важность — отлив? Мы можем уйти завтра с таким же успехом, как сегодня.
Кливленд вздохнул, вспомнив угрозы Норны, но возможность в последний раз увидеть Минну была слишком соблазнительна, чтобы отказаться от нее из-за какого-то предчувствия или предсказания.
— Я сейчас же отправлюсь на берег в тот самый замок, где все они находятся, — заявил Банс, — расплата за полученные припасы послужит мне хорошим предлогом — и передам от тебя Минне письмо или послание так же ловко, как настоящий valet de chambre.
— Но их окружает стража, ты можешь оказаться в опасности, — сказал Кливленд.
— Нисколько, нисколько, — возразил Банс, — ведь я защитил девушек, когда они были в моей власти, и ручаюсь, что отец и сам не причинит мне зла и никому не позволит меня тронуть.
— Ты прав, — ответил Кливленд, — это не в его характере. Так я сейчас же напишу Минне записку.
С этой целью он бросился вниз, в каюту, где испортил не один лист бумаги, прежде чем дрожащей рукой и с замирающим сердцем сочинил такое письмо, какое, по его мнению, заставило бы Минну согласиться на последнее с ним свидание завтра утром.
Тем временем его приспешник Банс отыскал Флетчера, твердо уверенный, что тот поддержит его в любом предприятии, и в сопровождении этого верного спутника предстал пред грозные очи Хокинса, боцмана и Деррика — вахтенного начальника, которые после тягот трудового дня угощались кружкой грога.
— А вот и тот, кто все нам расскажет, — сказал Деррик. — Ну, господин лейтенант, — хочешь не хочешь, а приходится теперь называть тебя так — выкладывай, какие у вас там секреты, когда поднимаем мы якорь?
— Когда будет угодно небу, господин вахтенный начальник, — ответил Банс, — а я знаю о том не больше, чем этот вот ахтерштевень.
— Как, черт побери мои пуговицы! — воскликнул Деррик. — Разве мы не уходим с этой водой?
— Или уж, на худой конец, с завтрашней? — добавил боцман. — А то ради какого рожна мы мучали всю команду и пороли этакую горячку с погрузкой?
— Джентльмены, — ответил Банс, — должен вам сообщить, что Купидон взял нашего капитана на абордаж, завладел его судном и запер его рассудок в трюм.
— Брось свои театральные кривлянья, — грубо перебил его боцман. — Если у тебя есть что сказать, говори ясно, как мужчина.
— Ну, как ты там ни верти, — вмешался Флетчер, — а на мой взгляд, Джек Банс всегда говорит и действует как мужчина, а потому, сдается мне…
— Помолчи-ка немного, Дик, дружище, попридержи язык, — сказал Банс. — Итак, джентльмены, говоря самыми простыми словами, наш капитан влюблен.
— Ну и что ж такое? Подумаешь! — воскликнул боцман. — Как будто со мной этого не случалось, как и со всеми прочими, да только тогда, когда судно стояло на приколе.
— Но теперь, — ответил Банс, — влюблен сам капитан, понимаете ли? Влюблен принц Вольсций! И хотя на сцене это чрезвычайно смешно, но нам теперь не до смеха. Он хочет встретиться со своей девушкой в последний раз завтра утром, а это, как мы прекрасно понимаем, поведет еще к одной встрече, а там и еще… и так до тех пор, пока «Альциона» не захватит нас врасплох, а тогда уж на нашу долю достанется больше щелчков, чем пенсов!
— Ах, вот как… — И боцман облегчил свою душу громогласным проклятием. — Ну, тогда мы взбунтуемся и не пустим его на берег. Так, что ли, Деррик?
— Самое наилучшее дело, — ответил тот.
— А ты как думаешь, Джек Банс? — спросил Флетчер; ему самому подобный план казался весьма благоразумным, но уголком глаза он все же поглядывал на своего приятеля.
— Что до меня, джентльмены, — ответил Банс, — так я бунтовать не буду, и лопни мои печенки, если кто-нибудь здесь осмелится бунтовать.
— Ну ладно, тогда уж и я не буду, — согласился Флетчер, — но что же нам делать? Как ты там ни верти, а…
— Заткни свою глотку, Дик! — прикрикнул на него Банс. — Так вот, боцман, я отчасти согласен с тобой, что придется-таки нам употребить небольшое благотворное насилие, чтобы образумить капитана: вы ведь знаете, что он неукротим, как лев, и делает только то, что сам захочет. Так вот: я съезжу на берег и договорюсь с девушкой. Утром она явится на рандеву, и капитан тоже. Мы подберем надежную шлюпочную команду, ибо грести придется и против прилива, и против течения, по условленному сигналу выскочим из шлюпки, схватим капитана и девушку и увезем их с собой, хотят они того или нет. Наш капризный ребенок не станет очень противиться, поскольку мы вместе с ним захватим и его погремушку, а если он все-таки закапризничает, так мы сумеем сняться с якоря и без его разрешения; а там он мало-помалу опомнится и сам поймет, кто его истинные друзья.
— Ну что же, это, может быть, неплохо придумано, мейстер Деррик, — сказал Хокинс.
— Джек Банс всегда хорошо придумает, — добавил Флетчер, — но как ты там ни верти, а только капитан при этом обязательно застрелит кого-нибудь из нас, это уж вы помяните мое слово.
— Потому что я хочу, чтобы ты не видел больше Минну, — ответила Норна, — потому что Минна предназначена тому, кого здесь зовут Мордонтом Мертоном, потому что, если ты не скроешься отсюда в течение двадцати четырех часов, тебя ожидает верная гибель. Ну вот, эти слова просты, в них нет никакого тайного смысла; отвечай же мне так же кратко и ясно.
— Хорошо; итак, говоря кратко и ясно, — ответил Кливленд, — я не покину этих островов по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижу Минну Тройл! И пока я жив, не достанется она твоему Мордонту!
— Послушайте только его! — воскликнула Норна. — Послушайте, с каким презрением смертный отвергает возможность продлить свое земное существование! Послушайте, как грешник, великий грешник, отказывается от срока, который судьба предоставляет ему для раскаяния, для спасения бессмертной души! Посмотрите — вот он стоит, гордо выпрямившись: как он смел, как уверен в своих молодых силах и мужестве! Даже я, никогда не знавшая слез, даже я, у которой так мало причин сожалеть о нем, чувствую, как глаза мои затуманиваются при мысли о том, во что превратится этот молодой, полный сил человек, прежде чем солнце зайдет дважды.
— Матушка, — сказал Кливленд твердо, однако с оттенком грусти, — до некоторой степени я понимаю твои угрозы: ты лучше нашего знаешь, куда идет «Альциона», и, может быть, обладаешь средствами направить ее по нашим следам, ибо должен сознаться, что ты показала удивительное умение вести подобного рода дела. Пусть даже так, но я все же не откажусь от своих намерений из-за подобной опасности. Если фрегат появится здесь — ну что же, мы сможем отойти на мелководье, где ему нас не настигнуть, а шлюпки его вряд ли сумеют захватить и отвести в открытое море наш корабль, как какую-нибудь испанскую шебеку. Да, снова поднимем мы тогда тот флаг, под которым плавали до сих пор, используем тысячу средств, которые помогали нам еще в худших случаях, и будем биться до конца, а когда люди не смогут уже более бороться — ну что же: один выстрел из пистолета в пороховой погреб, и мы умрем так же, как жили.
Кливленд кончил, и наступило гробовое молчание. Потом он снова заговорил, но гораздо более мягким тоном:
— Ты слышала мой ответ, матушка; не будем же больше спорить и расстанемся в мире. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла несчастного, которому оказала большую услугу: он уходит, не питая к тебе недоброго чувства, хотя ты и противишься самым заветным его желаниям. Нет, не отказывайся принять от меня такой пустяк, — продолжал он, вкладывая в руку Норны небольшую табакерку из чеканного серебра, послужившую когда-то поводом для ссоры его с Мордонтом, — не ради металла — я знаю, что ты его не ценишь, — но как память о встрече с тем, о ком долго еще будут говорить в морях, бывших свидетелями его удивительных приключений.
— Принимаю твой дар, — ответила Норна, — в знак того, что если я в какой-то степени и оказалась причастна твоей судьбе, то лишь как невольный и печальный исполнитель иных велений. Правильно ты сказал, что мы не властны управлять потоком событий, который несет нас все дальше и дальше, делая бесполезными наши самые отчаянные усилия. Так уеллы Тафтилоу увлекают в своем водовороте даже самые мощные корабли, невзирая на их рули и паруса. Паколет! — позвала она затем, возвысив голос. — Эй, Паколет!
Огромный камень, лежавший у одной из стен лачуги, сдвинулся при этих словах с места, и, к изумлению Кливленда, даже к некоторому его ужасу, показалась уродливая фигура карлика, который, подобно чудовищному пресмыкающемуся, выполз из подземного хода, ранее прикрытого камнем.
Норна, на которую, видимо, подействовали слова Кливленда о мнимости ее сверхъестественного могущества, не только не пыталась использовать этот случай для подтверждения своей чудесной власти, но поспешила тут же объяснить необыкновенное явление, которому он оказался свидетелем.
— Такие подземные галереи с тщательно скрытым входом, — сказала она, — нередки на наших островах. В минувшие годы жители спасались в этих убежищах от ярости норманнов, пиратов того времени. Я привела тебя сюда, чтобы ты сам в случае необходимости мог им воспользоваться. Если ты заметишь, что тебя ищут, то можешь либо скрыться в недра земли, пока не минует опасность, либо уйти через дальний выход, у самого озера, которым воспользовался только что Паколет. А теперь — прощай! Подумай о том, что я тебе сказала, ибо как верно то, что сейчас ты живой человек, двигаешься и дышишь, так же верно и то, что твоя участь будет решена и подписана, если в течение двадцати четырех часов ты не обогнешь мыса Боро-Хэд.
— Прощай, матушка, — ответил Кливленд, и она ушла, бросив на него последний взгляд, в котором при свете лампы он мог различить одновременно и печаль, и досаду.
Встреча с Норной, завершившаяся подобным образом, заставила Кливленда весьма сильно призадуматься, хотя он и привык к постоянным опасностям и не раз бывал на волосок от смерти. Тщетно пытался он стряхнуть с себя впечатление, произведенное словами Норны, — оно было тем сильнее, что на этот раз в них почти не слышалось той таинственности, которую он так презирал. Тысячу раз укорял он себя в том, что все откладывал давно принятое решение расстаться со своей чудовищной и опасной профессией. Тысячу раз твердо повторял он себе, что лишь бы ему еще раз увидеть Минну Тройл, хотя бы для того, чтобы сказать ей последнее прости, — и он покинет шлюп, как только сумеет избавить своих товарищей от создавшегося трудного положения, постарается добиться прощения короля и отличиться, если это будет возможно, воинской доблестью на каком-либо более достойном поприще.
Это решение, которое он снова и снова торжественно обещал себе выполнить, в конце концов подействовало успокаивающим образом на его мятущуюся душу, и, завернувшись в плащ, он на время забылся тем не приносящим полного отдохновения сном, которого истощенная человеческая природа требует как обязательной дани даже от тех, кому грозит неминуемая опасность. Но если преступник может до известной степени успокоить и заглушить угрызения совести таким условным раскаянием, не будет ли это в глазах Всевышнего скорее отягчающей вину самонадеянностью, чем искуплением его грехов?
Серый рассвет уже примешивался к сумеркам оркнейской ночи, когда Кливленд проснулся и увидел, что находится на берегу обширного водного пространства. Недалеко от того места, где он стоял, две узкие длинные косы выступали с противоположных сторон озера и почти разделяли его надвое, смыкаясь друг с другом при помощи Бройзгарского моста — длинной дамбы с пролетами для пропуска приливных и отливных течений. Позади Кливленда и прямо перед мостом возвышался знаменитый полукруг огромных, вертикально стоящих камней, не имеющих себе равных во всей Британии и уступающих только неподражаемому памятнику Стонхенджа. Громадные гранитные глыбы, достигающие двенадцати, а некоторые даже четырнадцати и пятнадцати футов высоты, стояли вокруг пирата в сером предрассветном сумраке, словно закутанные в саваны призраки допотопных гигантов, вернувшихся взглянуть при бледном утреннем свете на землю, которую они некогда угнетали своим насилием и оскверняли преступлениями, пока не навлекли на себя возмездия долготерпеливого неба.
Но Кливленда не столько интересовал этот любопытный памятник древности, сколько отдаленные, еще еле заметные очертания Стромнесса. Не теряя времени, он выстрелом из пистолета добыл огонь, а влажный папоротник послужил ему подходящим топливом для разведения условленного сигнального костра, за появлением которого ревностно следили с судна, ибо непригодность Гоффа день ото дня становилась все более очевидной и даже его самые верные сторонники признали, что благоразумнее будет подчиниться Кливленду, пока они не вернутся в Вест-Индию.
Банс самолично прибыл на шлюпке за своим любимым начальником: он плясал, кричал, принимался декламировать, божился и чертыхался от радости, что снова видит его на свободе.
— Мы уже начали, — сказал он, — снабжение шлюпа и могли бы здорово двинуть дело, если бы не эта старая спившаяся свинья Гофф, который только и способен лакать спиртное.
Команда шлюпа, охваченная теми же радостными чувствами, гребла с таким усердием, что, хотя было время отлива, а ветер упал, быстро доставила Кливленда на шканцы судна, которым он имел несчастье командовать.
Первым актом его капитанской власти было тотчас же довести до сведения Магнуса Тройла, что он может продолжать свое путешествие и ему готовы, насколько это возможно, возместить все убытки, причиненные задержкой на пути в Керкуолл. Капитан Кливленд изъявлял также желание, если это угодно будет мистеру Тройлу, лично засвидетельствовать ему свое почтение на борту брига, чтобы поблагодарить его за прежние милости и принести извинения за обстоятельства, сопровождавшие его задержание.
Бансу, которому Кливленд доверил это поручение, как самому воспитанному из всей команды, старый прямодушный юдаллер ответил так:
— Скажите вашему капитану, что я искренне желал бы, чтобы все, кого он останавливает в открытом море, терпели от него так же мало, как претерпел я. Скажите также, что если мы хотим остаться с ним друзьями, то лучше нам держаться на почтительном расстоянии, ибо мне столь же малоприятен гром его пушек на море, как ему не понравился бы свист пули из моего мушкета на суше. Скажите ему, одним словом, что, к сожалению, я ошибался в нем, и лучше бы он приберег для испанцев то обращение, каким награждает своих соотечественников.
— Так вот как ты отвечаешь, вредный старикашка! — воскликнул Банс.
— Эх, лопни мои печенки, хотелось бы мне переиначить твой ответ да проучить тебя хорошенько, чтобы ты знал, как уважать джентльменов удачи! Но так уж и быть, я не сделаю этого, не сделаю ради двух твоих славных девушек и давнишнего моего приятеля Клода Холкро… Да, стоит мне только взглянуть на него — и тотчас мне вспоминается доброе старое время, как декорации меняли и со свечек нагар снимали! Ну, прощай, тюлений колпак, больше нам говорить с тобой не о чем.
Как только шлюпка с пиратами отвалила от брига и пошла восвояси, Магнус, не слишком доверяя слову джентльменов удачи, как они сами себя называли, поспешил сняться с якоря и отвести свой бриг подальше от пиратского шлюпа. Ветер, по счастью, переменил румб и подул в нужную сторону; по мере того как поднималось солнце, он все крепчал, и юдаллер приказал поставить все паруса и идти к Скапа-Флоу, где собирался высадиться, чтобы сухим путем добраться до Керкуолла. Там он надеялся застать обеих своих дочерей и старого друга, Клода Холкро.
ГЛАВА XXXIX
Решайся, Эмма, бьет последний час -
Кого покинешь, с кем пойдешь из нас?
Враждебные тебе судили боги,
Что третьей пред тобою нет дороги.
«Генри и Эмма»
Солнце стояло высоко в небе. Шлюпки непрерывно подвозили с берега на судно запасы провизии и воды, которые, поскольку в работе принимало участие множество рыбачьих парусников, поступали на борт с неожиданной быстротой и принимались командой с такой же расторопностью. Люди работали с большой охотой, ибо всем, кроме самого Кливленда, надоел берег, стоять у которого становилось с каждой минутой все опаснее и где — что казалось пиратам еще худшим злом — не предвиделось никакой добычи.
Банс и Деррик непосредственно руководили погрузкой, тогда как Кливленд в стороне от них молча прохаживался по палубе, только время от времени отдавая соответствующие распоряжения, а затем снова погружаясь в свои мрачные думы.
Есть два разряда людей, которых преступное окружение, ужасы и смуты выдвигают на поприще активных деятелей. Одни по самой своей природе словно созданы и предназначены для страшных деяний: они выползают на свет из своих потаенных убежищ, точно истые демоны, и чувствуют себя среди преступлений как в своей родной стихии. Таков был Бородатый Человек, появившийся в Версале в памятную ночь 5 октября 1789 года, добровольный палач бесчисленных жертв, отданных ему на растерзание жаждущей крови чернью. Но Кливленд принадлежал к другому разряду этих несчастных существ, которые становятся орудием зла скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутренней склонности. Действительно, то, что он вступил на путь беззаконий, просто продолжая дело своего отца, а быть может, для того, чтобы отомстить за него, уже до известной степени смягчало его вину и могло служить своего рода оправданием. К тому же он часто сам с ужасом смотрел на свою профессию и не раз делал усилия, правда, все еще бесплодные, чтобы порвать с ней.
Такие же угрызения совести и сейчас терзали его, и вполне понятно, что мысль о Минне примешивалась к ним и поддерживала их. Кливленд оглядывался также на окружавших его товарищей и хотя прекрасно знал, как они распутны и жестоки, но не допускал и мысли, чтобы им пришлось расплачиваться за его личное упрямство. «Мы сможем сняться с отливом, — думал он. — Зачем же я буду подвергать их опасности, задерживая судно до того часа, когда должна осуществиться угроза, предсказанная этой удивительной женщиной. Все ее сведения, каким бы образом они ни были добыты, всегда оказывались поразительно точными, а ее предупреждение звучало так строго… словно мать напоминала заблудшему сыну о его преступлениях и предупреждала о приближающемся возмездии. А кроме того, какая надежда есть у меня еще раз увидеть Минну? Она, конечно, в Керкуолле, но мне явиться туда — все равно что направить судно прямо на скалы. Нет, я не буду подвергать своих несчастных товарищей такой опасности и снимусь с отливом. На пустынных Гебридских островах или на северо-западном берегу Ирландии я высажусь и вернусь сюда, переодевшись в чужое платье. Но нет! Какой смысл мне возвращаться? Для того, чтобы увидеть Минну женой Мордонта? Нет, пусть судно отходит с ближайшим отливом, но без меня, а я останусь и пойду навстречу своей судьбе».
Тут его размышления были прерваны Джеком Бансом, который доложил «благородному капитану», что они могут сняться с якоря, когда ему будет угодно.
— Когда тебе будет угодно, Банс: я поручаю командование тебе, а сам сойду в Стромнессе, — сказал Кливленд.
— Ну нет! Клянусь небом, этого ты не сделаешь! — воскликнул Банс.
— Передать командование мне! Хорошенькое дело! Черта с два, станет мне повиноваться экипаж, когда даже Дик Флетчер нет-нет да и бунтует. Ты сам прекрасно знаешь, что без тебя не пройдет и получаса, как мы все перегрызем друг другу глотки; а если ты бросишь нас, то, клянусь веревкой, какая тогда разница, прикончит ли нас корабль его величества или мы сами прикончим один другого. Да полно, капитан, на свете много чернооких красавиц, но где ты найдешь еще такое славное судно, как наш крошка «Баловень», да еще с командой готовых на все молодцов, которые:
— Да ты совсем рехнулся, Джек Банс! — сказал Кливленд, досадуя и невольно забавляясь выспренним тоном и напыщенными жестами помешанного на театральном искусстве пирата.
Сумеют мир нарушить в целом мире
И крайнее неистовство смирить.
— Быть может, и так, уважаемый капитан, — ответил Банс, — а быть может, у меня есть и товарищ по безумию. Ведь ты сам собираешься сейчас играть в пьесах «Все для любви» и «Потерянный мир», хотя и говоришь, что не в силах выслушать и невинной тирады в высоком стиле. Ну да уж ладно, на этот раз я могу говорить и прозой, ибо у меня есть для тебя достаточно новостей — да еще каких, прямо-таки потрясающих!
— Тогда выкладывай их скорее, да только, как ты выражаешься, на языке простых смертных.
— Рыбаки Стромнесса не хотят ничего брать ни за припасы, ни за свой труд, — ответил Банс. — Вот, можешь теперь удивляться!
— Но почему же, скажи на милость? — спросил Кливленд. — Первый раз в жизни слышу, чтобы в морском порту отказывались от денег!
— Что правда, то правда! Обычно-то они запрашивают с таким старанием, словно пазы конопатят. Но дело вот в чем: владелец того самого брига, отец вашей прекрасной Имоинды, расплатился, оказывается, за все, в благодарность за наше вежливое обращение с его дочерьми, а также для того, чтобы мы могли удалиться из этих краев и, как он выразился, «не получить по заслугам».
— Узнаю великодушного старого юдаллера! — воскликнул Кливленд. — Но разве он в Стромнессе? Я думал, что он направился по суше через весь остров в Керкуолл?
— Да, таковы были его намерения, — ответил Банс, — но не один только король Дункан изменил свой путь. Не успел мейстер Тройл сойти на берег, как его встретила одна здешняя старуха колдунья, постоянно сующая нос в чужие пироги, и по ее совету он изменил свои намерения и отправился не в Керкуолл, а сюда, и теперь стоит на якоре вон в том белом здании, которое ты можешь увидеть в подзорную трубу по ту сторону озера. Мне говорили, что старуха тоже внесла свою долю в уплату за наши припасы, хотя для чего ей понадобилось раскошеливаться — ума не приложу, разве что эта ведьма чувствует к нам симпатию, как к истым дьяволам.
— Но откуда ты знаешь все это? — спросил Кливленд, не берясь за подзорную трубу и не проявляя ко всему услышанному того интереса, какого ожидал его приятель.
— А вот как, — ответил Банс, — я совершил сегодня утром небольшую прогулку на берег, в деревню, поболтал там за кружкой с одним старым знакомым, которому мейстер Тройл поручил присматривать за погрузкой, и выудил у него все это, да еще кое-что в придачу, о чем не хотел бы даже и говорить тебе, уважаемый капитан.
— А кто же был этот твой собеседник? — спросил Кливленд. — Разве у него нет имени?
— Да мой давнишний легкомысленный и веселый приятель по имени Холкро, если уж ты так хочешь знать, — ответил Банс.
— Холкро! — повторил Кливленд, и в глазах его сверкнуло изумление.
— Клод Холкро? Но как же так? Ведь он высадился в Инганессе вместе с Минной и ее сестрой! Где же они!
— Видишь ли, этого-то я как раз и не хотел говорить, — ответил Кливленду его наперсник, — но пусть меня повесят, если я сумею выдержать характер! Положение уж очень заманчивое! .. Ага, подобное вступление уже произвело должный эффект, и подзорная труба теперь направлена на замок Стеннис! Да, надобно признаться, они там и находятся не под очень-то сильной охраной. Кое-кто из людей старой ведьмы явился сюда с той горы, что зовется у них островом Хой, да престарелый джентльмен вооружил нескольких человек. Но какое это имеет значение? Скажи только слово, о мой благородный капитан, и мы сегодня же ночью схватим обеих красоток, упрячем их в трюм, с рассветом прикажем выбирать якорь, а там поставим марсели и уйдем с утренним отливом.
— Ты противен мне своей низостью! — воскликнул, отворачиваясь от него, Кливленд.
— Гм… низость… противен… — повторил Банс. — Но что я сказал? Разве тысячу раз не делали подобных вещей такие же джентльмены удачи, как мы с тобой?
— Молчи! — перебил его Кливленд; в глубоком раздумье прошелся он по палубе, затем снова вернулся к Бансу, взял его за руку и произнес:
— Джек, я должен увидеть ее еще раз!
— Желаю успеха, — мрачно ответил Банс.
— Я должен увидеть ее еще раз, чтобы у ног ее отречься от этой проклятой жизни и искупить совершенные преступления…
— На виселице, — закончил за него Банс. — желаю успеха! «Сознайся и лезь в петлю», — весьма почтенная поговорка.
— Но, дорогой Джек!
— Дорогой Джек! — повторил Банс тем же угрюмым тоном. — Дорого ты стоил своему дорогому Джеку. Но поступай как знаешь, а я навсегда закаялся помогать тебе — ведь это значило бы только стать тебе противным своими низкими советами!
— Вот видите, теперь я должен успокаивать этого глупого парня, как капризного ребенка, — проговорил как бы про себя Кливленд. — А ведь у него должно бы хватить ума, и прямодушия, и, казалось бы, доброты, чтобы понять, что в шквал не до того, чтобы выбирать слова.
— Да, ты прав, Клемент, — ответил Банс, — и вот тебе моя рука. А теперь как подумаю, так ты действительно должен увидеться с ней в последний раз, ибо не в моем духе препятствовать прощанию влюбленных. А велика ли важность — отлив? Мы можем уйти завтра с таким же успехом, как сегодня.
Кливленд вздохнул, вспомнив угрозы Норны, но возможность в последний раз увидеть Минну была слишком соблазнительна, чтобы отказаться от нее из-за какого-то предчувствия или предсказания.
— Я сейчас же отправлюсь на берег в тот самый замок, где все они находятся, — заявил Банс, — расплата за полученные припасы послужит мне хорошим предлогом — и передам от тебя Минне письмо или послание так же ловко, как настоящий valet de chambre.
— Но их окружает стража, ты можешь оказаться в опасности, — сказал Кливленд.
— Нисколько, нисколько, — возразил Банс, — ведь я защитил девушек, когда они были в моей власти, и ручаюсь, что отец и сам не причинит мне зла и никому не позволит меня тронуть.
— Ты прав, — ответил Кливленд, — это не в его характере. Так я сейчас же напишу Минне записку.
С этой целью он бросился вниз, в каюту, где испортил не один лист бумаги, прежде чем дрожащей рукой и с замирающим сердцем сочинил такое письмо, какое, по его мнению, заставило бы Минну согласиться на последнее с ним свидание завтра утром.
Тем временем его приспешник Банс отыскал Флетчера, твердо уверенный, что тот поддержит его в любом предприятии, и в сопровождении этого верного спутника предстал пред грозные очи Хокинса, боцмана и Деррика — вахтенного начальника, которые после тягот трудового дня угощались кружкой грога.
— А вот и тот, кто все нам расскажет, — сказал Деррик. — Ну, господин лейтенант, — хочешь не хочешь, а приходится теперь называть тебя так — выкладывай, какие у вас там секреты, когда поднимаем мы якорь?
— Когда будет угодно небу, господин вахтенный начальник, — ответил Банс, — а я знаю о том не больше, чем этот вот ахтерштевень.
— Как, черт побери мои пуговицы! — воскликнул Деррик. — Разве мы не уходим с этой водой?
— Или уж, на худой конец, с завтрашней? — добавил боцман. — А то ради какого рожна мы мучали всю команду и пороли этакую горячку с погрузкой?
— Джентльмены, — ответил Банс, — должен вам сообщить, что Купидон взял нашего капитана на абордаж, завладел его судном и запер его рассудок в трюм.
— Брось свои театральные кривлянья, — грубо перебил его боцман. — Если у тебя есть что сказать, говори ясно, как мужчина.
— Ну, как ты там ни верти, — вмешался Флетчер, — а на мой взгляд, Джек Банс всегда говорит и действует как мужчина, а потому, сдается мне…
— Помолчи-ка немного, Дик, дружище, попридержи язык, — сказал Банс. — Итак, джентльмены, говоря самыми простыми словами, наш капитан влюблен.
— Ну и что ж такое? Подумаешь! — воскликнул боцман. — Как будто со мной этого не случалось, как и со всеми прочими, да только тогда, когда судно стояло на приколе.
— Но теперь, — ответил Банс, — влюблен сам капитан, понимаете ли? Влюблен принц Вольсций! И хотя на сцене это чрезвычайно смешно, но нам теперь не до смеха. Он хочет встретиться со своей девушкой в последний раз завтра утром, а это, как мы прекрасно понимаем, поведет еще к одной встрече, а там и еще… и так до тех пор, пока «Альциона» не захватит нас врасплох, а тогда уж на нашу долю достанется больше щелчков, чем пенсов!
— Ах, вот как… — И боцман облегчил свою душу громогласным проклятием. — Ну, тогда мы взбунтуемся и не пустим его на берег. Так, что ли, Деррик?
— Самое наилучшее дело, — ответил тот.
— А ты как думаешь, Джек Банс? — спросил Флетчер; ему самому подобный план казался весьма благоразумным, но уголком глаза он все же поглядывал на своего приятеля.
— Что до меня, джентльмены, — ответил Банс, — так я бунтовать не буду, и лопни мои печенки, если кто-нибудь здесь осмелится бунтовать.
— Ну ладно, тогда уж и я не буду, — согласился Флетчер, — но что же нам делать? Как ты там ни верти, а…
— Заткни свою глотку, Дик! — прикрикнул на него Банс. — Так вот, боцман, я отчасти согласен с тобой, что придется-таки нам употребить небольшое благотворное насилие, чтобы образумить капитана: вы ведь знаете, что он неукротим, как лев, и делает только то, что сам захочет. Так вот: я съезжу на берег и договорюсь с девушкой. Утром она явится на рандеву, и капитан тоже. Мы подберем надежную шлюпочную команду, ибо грести придется и против прилива, и против течения, по условленному сигналу выскочим из шлюпки, схватим капитана и девушку и увезем их с собой, хотят они того или нет. Наш капризный ребенок не станет очень противиться, поскольку мы вместе с ним захватим и его погремушку, а если он все-таки закапризничает, так мы сумеем сняться с якоря и без его разрешения; а там он мало-помалу опомнится и сам поймет, кто его истинные друзья.
— Ну что же, это, может быть, неплохо придумано, мейстер Деррик, — сказал Хокинс.
— Джек Банс всегда хорошо придумает, — добавил Флетчер, — но как ты там ни верти, а только капитан при этом обязательно застрелит кого-нибудь из нас, это уж вы помяните мое слово.