Скотт Вальтер. Приключения Найджела

   — Неужели в вашей стране принято будить людей, для того чтобы узнать, спят они или нет? — недовольным голосом сказал мальчик.
   — Нет, мой юный сэр, — ответил Найджел, — но если они плачут во сне, как ты, их будят, чтобы узнать, что с ними.
   — Кому какое дело, что со мной, — возразил мальчик.
   — Это верно, — сказал лорд Гленварлох, — однако прежде чем ты заснул, ты знал, что я мало чем могу помочь тебе, и тем не менее как будто собирался почтить меня своим доверием.
   — Если я и хотел раньше, то с тех пор передумал.
   — Могу ли я узнать, что вызвало такую перемену в твоем настроении? — спросил лорд Гленварлох. — Некоторые люди разговаривают во сне — может быть, ты обладаешь даром слышать во сне?
   — Нет, но даже Иосиф не видел более вещих снов, чем я.
   — В самом деле? А нельзя ли услышать, что это за сон, который уронил меня в твоем мнении? Ибо суть дела, мне кажется, сводится к этому.
   — Что ж, судите сами, — ответил мальчик. — Мне снилось, что я в дремучем лесу; внезапно раздались лай собак и звуки охотничьих рогов, совсем как это было в Гринвичском парке.
   — Это оттого, что ты был сегодня утром в парке, недогадливое дитя.
   Слушайте дальше, милорд. Я шел, пока в конце широкой зеленой аллеи не увидал благородного оленя, запутавшегося в тенетах; мне показалось, будто я знаю, что это тот самый олень, за которым все гонятся, и что, если его настигнут, собаки разорвут его на части или же охотники перережут ему горло. Я пожалел благородное животное, и хотя мы с ним были разной породы и я побаивался его, я решил попытаться как-нибудь освободить великолепное создание. Я вынул нож и только принялся перерезать петли сети, как вдруг зверь на моих глазах превратился в тигра, гораздо более крупного и лютого, чем все виденные вами в здешнем зверинце, и он растерзал бы меня на части, если б вы меня не разбудили.
   — Мне думается, — заметил Найджел, — что ты мог проявить несколько больше благодарности за то, что я разбудил тебя и тем избавил от такой опасности. Однако, мой милый, мне кажется, вся эта история о тигре и олене не имеет никакого касательства к тому, что ты стал относиться ко мне по-другому.
   — Не знаю, имеет она отношение или нет, — ответил мальчик, — но я вам не скажу, кто я.
   — Так оставь свою тайну при себе, упрямец, — сказал Найджел, отворачиваясь от него и принимаясь снова ходить по камере. Затем, внезапно остановившись, он продолжал: — И все же ты не уйдешь отсюда, не узнав, что я проник в твою тайну.
   — В мою тайну? — воскликнул мальчик, охваченный тревогой и вместе с тем раздосадованный. — Что вы хотите сказать, милорд?
   — А то, что я могу разгадать твой сон без помощи халдейского толкователя, и разгадка такова: мой прелестный товарищ носит не то платье, какое ему полагается носить.
   — Пусть так, милорд, — ответил тот, вскочив с места и плотней закутываясь в плащ, — но каково бы ни было это платье, та, на ком оно надето, никогда не опозорит его,
   — Многие приняли бы ваши слова за открытый вызов, — промолвил лорд Гленварлох, пристально глядя на говорившую. — Женщины не переодеваются в мужское платье, чтобы пользоваться мужским оружием.
   — Я не имею такого намерения, — ответил мнимый мальчик. — У меня есть другие, более могущественные средства защиты, но я хотела бы сперва выяснить, каковы ваши намерения.
   — Самые честные и почтительные, — ответил лорд Гленварлох. — Кто бы вы ни были, по какой бы причине ни оказались в столь двусмысленном положении, я чувствую — ив этом меня убеждает каждый взгляд, каждое ваше слово и поступок, — что вы не заслуживаете неуважительного отношения, а тем более дурного обхождения. Я не знаю, какие обстоятельства толкнули вас на столь сомнительный шаг, но я уверен, что в них нет и не может быть ничего предумышленно дурного, из-за чего вы могли бы подвергнуться жестокому оскорблению. Меня вам нечего опасаться.
   — Я ничего другого и не ждала, зная ваше благородство, милорд, — ответила девушка. — Несмотря на то, что мой поступок, я чувствую, был крайне рискованным и безрассудным, он не настолько безрассуден и я не настолько беззащитна, как это может показаться на первый взгляд, в особенности если судить по моему наряду. Я достаточно, более чем достаточно наказана тем, что меня, к моему унижению, видели в этом неженском одеянии, и тем толкованием моих поступков, какое неизбежно должно было у вас возникнуть. Но, благодарение богу, я нахожусь под таким покровительством, что всякая попытка оскорбить меня не осталась бы безнаказанной.
   В этом месте необыкновенное объяснение было прервано приходом тюремщика, принесшего лорду Гленварлоху обед, который при существующих обстоятельствах можно было назвать хорошим, и если он не выдерживал сравнения со стряпней прославленного шевалье Боже, то, во всяком случае, превосходил по вкусу и чистоте сервировки эльзасский обед. Тюремщик остался прислуживать и сделал знак переодетой девушке, чтобы та встала и помогла ему, но Найджел вмешался и, заявив, что близко знает родителей мальчика, предложил незнакомке отобедать вместе с ним. Она согласилась с некоторым замешательством, придавшим ее красивому личику еще большую привлекательность. Девушка держалась с непринужденной грацией и проявила подобающую благовоспитанность, с какой следует вести себя за столом, так что Найджелу, то ли наперед расположенному в ее пользу удивительными обстоятельствами их встречи, то ли судившему совершенно непредвзято, казалось, что он редко встречал молодых девушек, которые отличались бы столь прекрасными манерами и вместе с тем такой естественной простотой. Исключительность положения, в котором она очутилась, придавала какой-то своеобразный оттенок всему ее поведению; его нельзя было назвать ни церемонным, ни чересчур свободным, ни излишне сдержанным, но оно соединяло в себе все три качества, сменявшие одно другое и переходившие друг в друга. На стол было подано вино, однако девушку нельзя было уговорить даже пригубить его. Разговор их в присутствии тюремщика, разумеется, ограничивался темой обеда, но, задолго до того как скатерть убрали со стола, Найджел принял решение проникнуть, если только это окажется возможным, в тайну молодой девушки, тем более что ему начинало казаться, будто интонации ее голоса и черты лица не совсем ему незнакомы. Убеждение это сложилось у него постепенно под влиянием разных мелочей, подмеченных им во время обеда.
   Наконец тюремная трапеза была окончена, и лорд Гленварлох начал обдумывать, как бы поудачнее перейти к интересовавшей его теме, когда тюремщик вновь объявил о посетителе.
   — Уф, я вижу, даже тюрьма не спасает от докучливых визитов, — с неудовольствием сказал Найджел.
   Однако ж он приготовился принять гостя, кто бы тот ни был, а испуганная девушка бросилась к большому креслу, имевшему форму колыбели, которое и раньше служило ей убежищем, и, закутавшись в плащ, съежилась там, чтобы как можно меньше привлекать внимание посторонних глаз. Едва она приняла все эти меры предосторожности, как дверь отворилась и в камеру вошел почтенный горожанин, Джордж Гериот. Он бросил вокруг себя острый, пытливый взгляд и, сделав шаг к Найджелу, промолвил:
   — Хотелось бы мне сказать, милорд, что я счастлив вас видеть.
   — Вид несчастных редко делает счастливыми их друзей. Зато я действительно рад вас видеть.
   Найджел протянул руку, но Гериот только поклонился с церемонной вежливостью, вместо того чтобы ответить на любезность лорда Гленварлоха, которая в те времена, когда сословные различия строго соблюдались и поддерживались правилами этикета, ценилась как высокая честь.
   — Я прогневил вас чем-нибудь, мейстер Гериот? — спросил, покраснев, лорд Гленварлох, ибо его не обманула преувеличенная почтительность достойного горожанина.
   — Ничуть не бывало, милорд, — ответил Гериот, — просто я только что вернулся из Франции и счел уместным привезти оттуда, наряду кое с чем более существенным, образчик того хорошего тона, которым так славятся французы.
   — И вы решили испытать его на старом друге, который вам столь многим обязан? Это с вашей стороны не очень любезно.
   На это замечание Гериот ответил коротким сухим покашливанием и продолжал:
   — Хм, хм, так вот, милорд, хм, поскольку на французской учтивости я далеко не уеду, то я хотел бы знать, могу ли я говорить с вами как друг, коль скоро вашей светлости было угодно так назвать меня, или же, сообразно моему положению, мне следует ограничиться неотложным делом, которое должно быть нами улажено,
   — Ну конечна, как друг, мейстер Гериот, — ответил Найджел. — Я догадываюсь, что вы успели заразиться общим предубеждением против меня. Выскажитесь с полной откровенностью; я готов признать свою вину, если ваши упреки будут справедливы.
   — И, надеюсь, загладить ее, милорд?
   — Непременно, насколько это будет в моей власти.
   — Ах, милорд, — продолжал Гериот, — какая печальная, хоть и необходимая, оговорка. Как легко человек может принести во сто раз больше зла отдельным людям и обществу, чем он в состоянии возместить. Но мы здесь не одни, — добавил он, бросив проницательный взгляд на закутанную фигуру переодетой девушки, которая при всем своем старании не могла остаться незамеченной.
   Найджел, больше заботившийся о том, чтобы помешать раскрытию секрета незнакомки, чем о сохранении в тайне собственных дел, поспешил ответить:
   — Это мой паж. Можете свободно говорить при нем, он француз и не понимает по-английски,
   — Итак, я буду говорить свободно, — сказал Гериот, еще раз взглянув на кресло, — и, быть может, мои слова покажутся вам чересчур вольными.
   — Начинайте, сэр, я уже сказал вам, что могу вынести справедливые упреки.
   — Короче говоря, милорд, почему я застаю вас здесь, подозреваемого в преступлениях, которые запятнают имя, прославленное многовековой доблестью?
   — Вы застаете меня здесь, потому что — начну с первого моего заблуждения — я пожелал быть умнее моего отца.
   — Нелегкая задача, милорд, — заметил Гериот. — Вашего отца все почитали одним из самых умных и самых доблестных людей в Шотландии.
   — Он завещал мне избегать азартных игр, а я осмелился нарушить его волю, разрешив себе играть сообразно моим денежным средствам, уменью и везенью,
   — Увы, милорд, самоуверенность в сочетании с жаждой приобретения… Вы надеялись дотронуться до дегтя и не запачкаться. Достаточно, милорд, можете не рассказывать дальше, ибо я уже с прискорбием слышал, как сильно пострадала ваша репутация от такого поведения. Еще одно заблуждение я напомню вам без колебаний. Ах, милорд, милорд, чем бы ни погрешил перед вами лорд Дэлгарно — помня об его отце, вы не должны были поднимать на него руку.
   — Вы рассуждаете хладнокровно, мейстер Гериот, а меня жгли тысячи обид, нанесенных мне под личиной дружбы.
   — Иными словами, он подал вашей светлости дурной совет, а вы…
   — А я был так глуп, что последовал тому совету. Однако, если позволите, оставим это, мейстер Гериот. Старые люди и молодые, военные и люди мирных занятий испокон века думали и будут думать по-разному.
   — Согласен, — ответил Гериот, — между старым золотых дел мастером и молодым дворянином существует различие. И все-таки, милорд, вы обязаны были сохранить терпение ради лорда Хантинглена и благоразумие — ради вас самих. Предположим, что ваша ссора…
   — Я еще раз прошу вас перейти к следующему обвинению, — прервал его лорд Гленварлох.
   — Я не обвинитель, милорд, но уповаю на бога, что ваше собственное сердце уже жестоко осудило вас за то, что вы злоупотребили гостеприимством вашего бывшего хозяина.
   — Будь я виновен в том, на что вы намекаете, — ответил лорд Гленварлох, — поддайся я на миг искушению, я бы давно горько раскаялся в этом. Если кто и обольстил несчастную, то я тут ни при чем. Всего какой-нибудь час назад я впервые услышал о ее безрассудстве.
   — Оставьте, милорд, — с некоторой суровостью возразил Гериот, — что-то ваши речи слишком похожи на притворство. Я знаю, что нынешние молодые люди по-новому смотрят на прелюбодеяние и смертоубийство. Лучше бы вы говорили о новом толковании десяти заповедей и о смягчении наказания для привилегированных сословий, лучше бы вам говорить об этом, чем отрицать поступок, которым, как всем известно, вы похвалялись.
   — Похвалялся? Да я никогда не гордился и не способен гордиться таким поступком! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но не мог же я запретить досужим умам и досужим языкам делать ложные заключения.
   — Вы отлично сумели бы заткнуть рот клеветникам, милорд, если б слова их вам не нравились или не соответствовали истине. Ну, хорошо, милорд, вспомните ваше обещание признать свою вину, а признать свою вину в данном случае значило бы в какой-то мере загладить ее. Конечно, вы молоды, женщина красива и, как я сам заметил, довольно легкомысленна. Скажите мне, где она. Ее глупый муж все еще чувствует к ней сострадание, хочет избавить ее от позора, а со временем, быть может, примет ее назад, ибо мы, торговцы, народ добросердечный. Не уподобляйтесь тем, милорд, кто сеет зло единственно из удовольствия причинять страдания, — это наихудшее из всех качеств.
   — Серьезность ваших упреков сведет меня с ума, — сказал Найджел. — Ваши слова разумны и справедливы, а между тем вы настаиваете на том, чтобы я открыл убежище беглянки, о которой я ровно ничего не знаю.
   — Будь по-вашему, милорд, — холодно ответил Гериот. — Вы вправе хранить свои секреты. Поскольку разговор наш на эту тему ни к чему привести не может, нам лучше перейти к делу. И все-таки образ вашего отца встает передо мной и словно просит продолжать расспросы.
   — Делайте как хотите, — сказал Найджел. — Я не собираюсь убеждать того, кто сомневается в моих словах.
   — Пусть так, милорд. Мне сообщили, что в убежище Уайтфрайерс, месте, столь неподходящем для знатного и достойного молодого человека, совершено убийство.
   — И вы, очевидно, приписываете его мне?
   — Избави бог, милорд! Было проведено следствие, и выяснилось, что ваша светлость под вымышленным именем Грэма вели себя необычайно мужественно.
   — Пожалуйста, без похвал, — сказал Найджел. — Я весьма счастлив слышать, что не я убил старика и даже не подозреваюсь в убийстве.
   — Да, милорд, но и в этом деле имеется неясность. Ваша светлость сегодня утром плыли в лодке вместе с некоей женщиной, при которой была, как говорят, огромная сумма денег звонкой монетой и множество драгоценностей. С тех пор о женщине нет ни слуху ни духу.
   — Я расстался с ней на пристани у собора святого Павла, — ответил Гленварлох, — моя спутница сошла там на берег со своим имуществом. Я дал ей рекомендательную записку как раз к этому человеку— Джону Кристи.
   — Да, так говорит и лодочник, но Джон Кристи утверждает, что ничего подобного не помнит.
   — Очень грустно, — сказал молодой лорд, — надеюсь, провидение не допустило, чтобы она попала в ловушку из-за своих сокровищ.
   — Я тоже надеюсь, милорд, — промолвил Гериот, — но люди взволнованы ее исчезновением. Честь нашей нации подвергается нападкам со всех сторон. Припоминают прискорбный случай с лордом Санкухаром, повешенным за убийство учителя фехтования, и кричат, что не позволят шотландским дворянам совращать их жен и похищать их имущество.
   — И всю вину взваливают на меня? Что ж, мне нетрудно оправдаться.
   — Верю вам, милорд, — сказал Гериот. — Нет, нет, я не сомневаюсь, что в этом — отношении вы чисты. Но почему вы покинули Уайтфрайерс при таких странных обстоятельствах?
   — Мейстер Реджиналд Лоустоф прислал за мной лодку, заботясь о моей безопасности.
   — К сожалению, милорд, мейстер Лоустоф отрицает это, говоря, что, после того как он переслал вам вещи, дальнейшие действия вашей светлости происходили без его ведома.
   — Но лодочники сказали, что они наняты им!
   — Лодочники! — воскликнул Гериот. — Один из них оказался повесой-подмастерьем, которого я давно знаю, а другой сбежал. Но тот, что сидит в тюрьме, утверждает, будто нанят вашей светлостью и никем другим.
   — Он лжет! — запальчиво воскликнул лорд Гленварлох. — Мне он сказал, что послан мейстером Лоустофом. Надеюсь, этот великодушный джентльмен на свободе?
   — Да, — ответил Гериот, — он отделался нагоняем от старшин корпорации за то, что ввязался в дела вашей светлости. В наши смутные времена при дворе хотят мира со студентами, а то бы ему несдобровать.
   — Вот первое утешительное известие, какое я слышу от вас, — сказал Найджел. — Но возвратимся к той несчастной: она и ее сундук были поручены мною заботам двух носильщиков.
   — То же говорит и мнимый лодочник, но ни один из молодцов, работающих на пристани, не желает подтвердить, что действительно был нанят. Я вижу, вас это беспокоит, милорд. Сейчас приняты все меры, чтобы установить, куда скрылась бедная женщина, если только она еще жива. Теперь, милорд, со всем, что относилось исключительно к вашей светлости, покончено. Остается дело, касающееся не только лично вас.
   — Приступим к нему без промедления, — сказал лорд Гленварлох. — Я с охотой поговорю о чьих угодно делах, только не о своих.
   — Вы, наверно, не забыли о той сделке, милорд, которая была совершена несколько недель тому назад в доме лорда Хантинглена и согласно которой вам была предоставлена крупная сумма для выкупа поместья вашей светлости?
   — Прекрасно помню, — ответил Найджел, — и при всей вашей нынешней суровости я не могу забыть той доброты, какую вы тогда проявили.
   Гериот чопорно поклонился и продолжал:
   — Деньги эти были предоставлены в надежде на то, что они будут возвращены после получения вами денег по приказу за королевской подписью, выданному в уплату долга государственного казначейства вашему отцу. Надеюсь, вы, ваша светлость, поняли значение этой сделки тогда, понимаете смысл моего напоминания о ее важности теперь и согласны, что я правильно излагаю ее суть.
   — Бесспорно, — ответил лорд Гленварлох. — Если сумма, обозначенная в закладной, не будет возвращена, мои земли отойдут тем, кто, купив закладную у ее прежних держателей, приобрел их права.
   — Совершенно верно, милорд, — подтвердил Гериот. — Бедственные обстоятельства вашей светлости, как видно, встревожили кредиторов, и они, к моему огорчению, настаивают на выполнении того или иного условия — на передаче им поместья или уплате долга.
   — Они имеют право на это. Поскольку я не в состоянии сделать последнее, я полагаю, они должны вступить во владение поместьем.
   — Постойте, милорд, — остановил его Гериот. — Если вы перестали считать меня своим другом, то вы по крайней мере увидите, что я всей душой желаю остаться другом вашего дома, хотя бы в память о вашем отце. Если вы доверите мне приказ с королевской подписью, я думаю, что при теперешнем настроении во дворце мне, быть может, удастся выхлопотать для вас деньги.
   — Я охотно сделал бы это, — ответил Гленварлох, — но шкатулки, в которой он спрятан, у меня нет. Ее отняли у меня, когда арестовали в Гринвиче.
   — Ее вернут вам, — сказал Гериот, — ибо, как я понял, природный здравый смысл моего повелителя и какие-то сведения, уж не знаю откуда полученные, побудили его взять назад обвинение в покушении на его особу. Это дело прекратили, и теперь вас будут судить только за нападение на лорда Дэлгарно в пределах дворцового парка. Но и в этом обвинении, достаточно тяжком, вам трудно будет оправдаться.
   — Ничего, я не пошатнусь под его тяжестью, — ответил лорд Гленварлох. — Но не о том теперь речь. Будь у меня шкатулка…
   — Когда я шел сюда, в маленькой прихожей стояли ваши вещи, — сказал горожанин, — шкатулка бросилась мне в глаза. Я узнал ее сразу — ведь вы получили ее от меня, а мне она досталась от моего старого друга, сэра Фейсфула Фругала. Увы, у него тоже был сын…
   Тут мейстер Гериот запнулся.
   — Который, подобно сыну лорда Гленварлоха, — не делал чести своему отцу. Это вы хотели сказать, мейстер Гериот?
   — Милорд, эти слова нечаянно вырвались у меня, — ответил Гериот. — Господь, может быть, все поправит, когда придет время. Скажу, однако, что я подчас завидовал моим друзьям, у которых были чудесные дети, преуспевавшие в жизни; но какие перемены мне приходилось видеть, когда смерть похищала главу семьи! Столько сыновей богатых отцов оказывалось без единого пенни, столько наследников рыцарских и дворянских фамилий оставалось без единого акра, что мое состояние и мое имя благодаря моим распоряжениям переживут, смею думать, многие знатные фамилии, хоть бог и не дал мне наследника. Но это к делу не относится. Эй, страж! Принеси сюда вещи лорда Гленварлоха!
   Тюремщик повиновался. Печати, первоначально наложенные на чемодан и шкатулку, были сняты — по недавнему распоряжению из дворца, как пояснил тюремщик, — и заключенный мог свободно распоряжаться своими вещами.
   Желая положить конец утомительному визиту, лорд Гленварлох открыл шкатулку и перебрал бумаги, сперва очень невнимательно, а затем еще раз, медленно и тщательно. Но напрасно! Приказ, подписанный королем, исчез.
   — Я ничего другого и не ждал, — с горечью произнес Джордж Гериот. — Лиха беда начало. Полюбуйтесь, превосходное наследство потеряно из-за какого-нибудь нечестного метания костей или ловкого карточного хода. Вы отлично разыграли изумление, милорд. Приношу вам свои поздравления по поводу ваших талантов. Много я видал молодых драчунов и мотов, но никогда не встречал такого законченного молодого лицемера. Нет, нет, милейший, нечего хмурить брови. Я говорю с такой горечью, потому что у меня болит сердце, когда я думаю о вашем достойном отце. Если сыну не скажет о его испорченности никто другой, то об этом скажет ему старый золотых дел мастер.
   Новое подозрение едва не вывело Найджела из себя, однако добрые побуждения и усердие славного старика, а также все таинственные обстоятельства дела служили таким превосходным оправданием для гнева мейстера Гериота, что лорд Гленварлох был вынужден обуздать свое негодование и после нескольких вырвавшихся в запальчивости восклицаний замкнуться в гордом и мрачном молчании. Прошло некоторое время, прежде чем мейстер Гериот возобновил свои нравоучения.
   — Послушайте, милорд, — сказал он, — немыслимо, чтобы столь важная бумага пропала бесследно. Скажите мне, в какой темной лавчонке, за какую жалкую сумму вы заложили ее; еще не поздно что-нибудь предпринять.
   — Ваши заботы обо мне весьма великодушны, — сказал лорд Гленварлох, — тем более что вы стараетесь ради того, кого вы считаете заслуживающим осуждения, но — увы! — заботы ваши бесполезны. Судьба разит меня со всех сторон. Пусть же она выигрывает сражение.
   — Тьфу ты, пропасть! — в сердцах воскликнул Гериот. — Да с вами святой начнет браниться! Ведь я вам объясняю; если этот документ, утрата которого вас, по-видимому, так мало беспокоит, не будет найден, — прощай тогда прекрасные владения Гленварлохов, леса и рощи, луга и пашни, озера и реки — все, что принадлежало дому Олифантов со времен Вильгельма Льва!
   — Что ж, я скажу им «прощай» и долго оплакивать не стану.
   — Черт возьми, милорд, вы еще пожалеете об этой потере.
   — Только не я, мой старый друг, — возразил Найджел. — Если я о чем-нибудь жалею, мейстер Гериот, так о том, что я потерял уважение честного человека, и потерял, должен сказать, совершенно незаслуженно.
   — Ну что ж, молодой человек, — промолвил Гериот, качая головой, — попробуйте убедить меня в этом… А теперь, чтобы покончить с делами, — добавил он, вставая и направляясь к креслу, где сидела переодетая девушка, — ибо их у нас осталось уже не много, убедите меня также и в том, что эта переряженная фигура, на которую я отеческой властью налагаю руку, — французский паж, не понимающий по-английски.
   Сказав так, он схватил мнимого пажа за плащ и, не обращая внимания на сопротивление, насильно, хотя и не грубо, вывел на середину комнаты переодетую красавицу, тщетно пытавшуюся закрыть лицо сперва плащом, а потом руками. Оба эти препятствия мейстер Гериот довольно бесцеремонно устранил и открыл лицо захваченной врасплох дочери часовщика и своей крестницы, Маргарет Рзмзи.
   — Вот прекрасный маскарад, — продолжал он, не удержавшись, чтобы слегка не встряхнуть ее, ибо, как мы уже отмечали, он был человеком строгих правил. — Как это получилось, голубушка, что я застаю тебя в таком неприличном наряде и в таком недостойном месте? Нет, нет, стыдливость сейчас не ко времени, стыдиться надо было раньше. Говори, или я…
   — Мейстер Гериот, — прервал его лорд Гленварлох, — какова бы ни была ваша власть над этой девицей, пока она здесь, она находится под моим покровительством.
   — Под вашим покровительством, милорд? Хорош покровитель! И как давно, мистрис, вы изволите быть под покровительством милорда? Отвечай же в конце концов!