Страница:
— Разумеется, вам не пристало заниматься такими делами, — сказал горожанин, — но все же, милорд, у меня такое чувство, что здесь произошла какая-то ошибка. Можно мне поговорить с вашим слугой?
— Не думаю, чтобы это могло принести какую-нибудь пользу, — ответил молодой лорд, — но ваше участие кажется мне искренним, и поэтому… — Он топнул ногой, и через несколько секунд явился Мониплайз, стряхивая с бороды и усов хлебные крошки и вытирая пивную пену, что ясно показывало, от какого занятия его оторвали.
— Я прошу вашу светлость, — сказал Гериот, — разрешить мне задать вашему слуге несколько вопросов.
— Пажу его светлости, мейстер Джордж, — вставил Мониплайз, кивнув головой в знак приветствия, — если вы хотите говорить подобающим образом.
— Попридержи свой дерзкий язык, — сказал его хозяин, — и внятно отвечай на вопросы, которые тебе будут задавать.
— И правдиво, если будет угодно вашей пажеской светлости, — сказал горожанин, — ибо ты, вероятно, помнишь, что я обладаю даром обнаруживать ложь.
— Да, да, да, — ответил слуга, несколько смущенный, несмотря на свою дерзость, — хотя мне сдается, что правда, которая хороша для моего господина, хороша для всех.
— Пажи врут своим господам по привычке, — сказал горожанин, — а ты ведь причисляешь себя к этой банде, и мне кажется, ты едва ли не самый старый из этих повес. Но мне ты должен отвечать правдиво, если не хочешь отведать плети.
— По правде сказать, не очень-то это вкусное блюдо, — сказал великовозрастный паж. — Так задавайте уж лучше ваши вопросы, мейстер Джордж.
— Так вот, — начал горожанин, — я узнал, что вчера ты вручил его величеству прошение или ходатайство высокочтимого лорда, твоего господина.
— Чистая правда, сэр: что было, то было, — ответил Мониплайз, — весь народ видел.
— И ты утверждаешь, что его величество с презрением швырнул его на землю? — спросил горожанин. — Да смотри не вздумай врать; я найду способ узнать правду, и лучше бы тебе провалиться по самую шею в Hop-Лох, столь любезный твоему сердцу, чем говорить ложь, порочащую имя короля.
— В этом деле мне и врать-то нечего, — решительно ответил Мониплайз, — его величество как швырнет прошение на землю, словно пальцы о него замарал.
— Слышите, сэр? — сказал Олифант, обращаясь к Гериоту.
— Постойте, — промолвил проницательный горожанин. — У этого малого подходящее имя — в его плаще немало складок. note 30 Подожди, любезный! — воскликнул Гериот, ибо Мониплайз, бормоча что-то невнятное о своем неоконченном завтраке, начал медленно подвигаться к двери. — Ответь-ка мне еще на один вопрос: когда ты передавал его величеству прошение твоего господина, не передал ли ты вместе с ним еще что-нибудь?
— Помилуйте, мейстер Джордж, да что же я мог передать?
— Вот это я как раз и хочу узнать, и требую ответа, — возразил горожанин.
— Ну что ж, придется, видно, сказать… Может, я и впрямь сунул в руки королю свое собственное маленькое прошеньице вместе с ходатайством его светлости, чтоб его величество лишний раз не беспокоить и чтобы он их оба вместе рассмотрел.
— Твое собственное прошение, мошенник?! — воскликнул его господин.
— Точно так, милорд, — промолвил Ричи, — бедняки ведь тоже могут подавать прошения, как и их господа.
— Интересно знать, что же было в твоем почтительном прошении? — спросил мейстер Гериот. — Ради бога, милорд, потерпите еще немного, а то мы никогда не узнаем правды об этом странном деле. Отвечай же, и я буду твоим заступником перед его светлостью.
— Больно это длинная история; ну, в общем, все дело в клочке бумаги со старым счетом от моего батюшки к всемилостивейшей матушке его величества короля, когда она жила в замке и заказывала в нашей лавке всяческую снедь, что, без сомнения, было большой честью для моего батюшки; похвальным делом будет для короля уплатить по этому счету, и большим утешением для меня — получить эту сумму.
— Какая неслыханная наглость! — воскликнул его господин.
— Каждое слово — чистая правда, — сказал Ричи. — Вот копия прошения. Мейстер Джордж взял из рук слуги измятый лист бумаги и стал читать, бормоча сквозь зубы:
— «Покорнейше просит… всемилостивейшей матушке его величества… Отпущено в кредит… и осталась неоплаченной сумма в пятнадцать мерков… счет на которую при сем прилагается… Дюжина бычьих ножек для студня… один барашек на рождество… один жареный каплун в топленом сале для личных покоев, когда его светлость лорд Босуэл ужинал с ее величеством…» Мне кажется, милорд, вы вряд ли будете удивляться тому, что это прошение встретило столь бурный прием у короля. И я полагаю, мой достопочтенный паж, что ты постарался вручить королю свое прошение прежде ходатайства твоего господина.
— Истинная правда, не хотел я этого, — ответил Мониплайз. — Я-то хотел сперва прошение его светлости подать, как полагается; ну, а потом, думаю, он и мой маленький счетик прочтет. Но тут такая суматоха поднялась, лошадь испугалась и шарахнулась в сторону; ну, я тут, наверно, сунул ему в руку оба прошения разом; может, мое и сверху оказалось; да и то сказать, оно и справедливо, ведь сколько я страху-то натерпелся…
— И сколько ты палок получишь, мошенник! — воскликнул Найджел. — Неужели я должен терпеть оскорбления и бесчестие из-за твоей несносной наглости, из-за того, что ты припутываешь свои низкие дела к моим?
— Нет, нет, нет, ваша светлость — вмешался добродушный горожанин. — Я помог обнаружить оплошность вашего слуги; окажите же мне хоть немного доверия и позвольте взять его под свою защиту. Вам есть за что сердиться на него, но мне кажется, что он сделал это не с умыслом, а скорее из тщеславия, и я думаю, если вы сейчас отнесетесь к его поступку снисходительно, в следующий раз он окажет вам лучшую услугу. Ступай, негодник! Я помирю тебя с твоим господином.
— Ну уж нет, — сказал Мониплайз, твердо стоявший на своем, — если уж ему так хочется ударить бедного малого, который последовал за ним совершенно бескорыстно — по-моему, с тех пор, как мы покинули Шотландию, я видел не очень-то много от своего жалованья, — что ж, пусть его светлость поднимет на меня руку, и посмотрим, что скажут люди. Я лучше подставлю спину под удары его дубинки, лишь бы люди не говорили — хоть я и очень благодарен вам, мейстер Джордж, — что кто-то чужой вмешивается в наши дела.
— Ступай, ступай, — сказал его господин, — и не попадайся мне на глаза.
— Ну что ж, это недолго, — промолвил Мониплайз, медленно направляясь к двери. — Я ведь не сам пришел, меня позвали, и я уж полчаса тому назад сам бы ушел по доброй воле, да только вот мейстер Джордж задержал меня своими расспросами; истинная правда, оттого и вся суматоха.
И он удалился, ворча что-то себе под нос, скорее с видом оскорбленной невинности, нежели кающегося грешника.
— Ну и намучился же я с этим дерзким слугой! Он неглупый малый, и я не раз имел случай убедиться в его преданности. Я верю, что он любит меня — он не раз доказывал это, — но порой тщеславие так кружит ему голову и он становится таким своевольным и упрямым, что мне начинает казаться, будто он мой господин, а я его слуга; и если ему случится сделать какую-нибудь глупость, он готов извести меня своими громкими жалобами, словно я всему виной, а уж никак не он.
— И все же не браните и не гоните его, — сказал горожанин, — ибо, поверьте моим сединам, в наши дни любовь и преданность слуги встречаются реже, чем в те времена, когда мир был моложе. Но не давайте ему поручений, мой дорогой лорд, не соответствующих его происхождению и воспитанию, ибо вы сами видите, к чему это может привести.
— Это совершенно очевидно, мейстер Гериот, — промолвил молодой лорд, — и мне очень жаль, что я был несправедлив к своему монарху и вашему господину. Но я, как истый шотландец, задним умом крепок. Ошибка совершена; мое прошение отвергнуто, и у меня нет иного выхода, как на оставшиеся деньги отправиться вместе с Мониплайзом на поле брани и умереть, как умирали мои предки.
— Лучше жить, милорд, и служить своей родине, как ваш благородный батюшка, — ответил мейстер Джордж. — Нет, нет, не падайте духом, не качайте головой. Король не отверг ваше прошение, так как он не видел его. Вы требуете только справедливости, а монарх должен быть справедливым к своим подданным. И поверьте мне, милорд, в этом нрав короля не расходится с его долгом.
— Я очень хотел бы поверить этому, и все же… — сказал Найджел Олифант. — Я говорю не о своих собственных обидах, но о своей родине, где все еще царит несправедливость.
— Милорд, — сказал мейстер Гериот, — я говорю о своем царственном властелине не только с почтением, подобающим подданному, и с благодарностью осыпанного милостями слуги, но также с откровенностью свободного и преданного шотландца. Сам король всегда стремится к тому, чтобы чаши весов были в равновесии, но среди его приближенных есть люди, которые могут бросить на одну из чаш свои собственные эгоистические желания и низменные интересы. Вы уже пострадали от этого, сами того не зная.
— Я удивлен, мейстер Гериот, — сказал молодой лорд, — что после столь краткого знакомства вы говорите так, как будто вы прекрасно знакомы с моими делами.
— Милорд, — ответил золотых дел мастер, — по роду своих занятий я имею беспрепятственный доступ во внутренние покои дворца. Все знают, что я не люблю вмешиваться в интриги и в придворные распри, и ни один фаворит не пытался еще закрыть передо мною дверь королевского кабинета; напротив, я был на хорошем счету у каждого из них, когда он был у власти, но меня не затронуло падение ни одного из них. Однако при моих придворных связях мне приходится слышать, даже против моей воли, какие колесики в этом механизме вертятся быстрее и какие останавливаются. Разумеется, если я захочу получить такие сведения, я знаю, из каких источников можно добыть их. Я уже сказал вам, почему меня интересует судьба вашей светлости. Только вчера вечером я узнал, что вы прибыли в наш город, но отправляясь к вам сегодня утром, я имел возможность получить для вас некоторые сведения относительно препятствии, стоящих на пути к удовлетворению вашего ходатайства.
— Сэр, я очень благодарен вам за ваше рвение, которого я едва ли достоин, — ответил Найджел все еще с некоторой сдержанностью, — однако я не могу понять, чем я заслужил такое внимание.
— Прежде всего позвольте мне уверить вас, что оно совершенно искренне, — сказал горожанин. — Я не порицаю вас за то, что вы не склонны верить откровенным признаниям незнакомца, принадлежащего к низкому сословию, встретив так мало сочувствия и помощи у ваших родственников и у людей вашего круга, связанных с вами столь прочными узами. Но вот что тому причиной. Обширные поместья вашего батюшки заложены за сумму в сорок тысяч мерков, и номинальный владелец ипотеки — Перегрин Питерсон, хранитель шотландских привилегий в Кэмпере.
— Мне ничего не известно об ипотеке, — сказал молодой лорд, — но существует закладная на такую сумму, и если она не будет выкуплена, я потеряю все отцовские поместья из-за суммы, не превышающей и четверти их стоимости; вот почему я настаиваю перед королевским правительством на уплате долга, не возвращенного моему отцу, — чтобы я мог выкупить свои земли у алчного кредитора.
— Закладная в Шотландии, — сказал Гериот, — то же самое, что ипотека по сю сторону Твида; но вы не знаете, кто ваш настоящий кредитор. Хранитель привилегий Питерсон — лишь подставное лицо, а за ним скрывается не кто иной, как сам лорд-канцлер Шотландии, который под предлогом этого долга надеется завладеть всеми поместьями или, быть может, оказать услугу третьему, еще более влиятельному человеку. Вероятно, сначала он даст возможность своему ставленнику Питерсону приобрести ваши земли, а когда все забудут об этой позорной сделке, владения и титул лорда Гленварлоха будут переданы могущественному вельможе его раболепным слугой под видом продажи или какой-нибудь другой операции.
— Неужели это возможно? — воскликнул лорд Найджел. — Канцлер плакал, когда я прощался с ним, называл меня своим братом, даже сыном, дал мне рекомендательные письма, и хотя я не просил у него денежной помощи, он без всякой необходимости извинялся за то, что не может предложить мне ее, ссылаясь на расходы, связанные с его высоким положением, и на свою большую семью. Нет, я не могу поверить, что дворянин способен на такой низкий обман.
— Правда, в моих жилах не течет благородная кровь, — сказал горожанин, — но я еще раз заклинаю вас: взгляните на мои седины и подумайте о том, для чего я стал бы бесчестить их ложными обвинениями в делах, в которых я совершенно не заинтересован, если не считать того, что они касаются сына моего благодетеля. Скажите откровенно, принесли вам письма лорда-канцлера какую-нибудь пользу?
— Никакой, — ответил Найджел Олифант. — Лишь любезность на словах и безучастность на деле. Одно время мне казалось, что единственным стремлением людей, к которым я обращался, было отделаться от меня; вчера, когда я упомянул о том, что собираюсь отправиться на чужбину, один из них предложил мне денег, чтобы у меня не было недостатка в средствах для отъезда в добровольное изгнание.
— Вы правы, — сказал Гериот, — они сами с радостью дали бы вам крылья для полета, лишь бы вы не отказались от своего намерения.
— Я сейчас же пойду к нему, — с негодованием воскликнул юноша, — и выскажу ему свое мнение о его низости!
— С вашего позволения, — сказал Гериот, удерживая его, — вы не сделаете этого. Начав ссору, вы погубили бы меня, сообщившего вам эту тайну; и хотя я пожертвовал бы половиной своей лавки, чтобы оказать услугу вашей светлости, я не думаю, что вы хотели бы причинить мне убытки, которые не принесли бы вам никакой пользы.
Слово «лавка» неприятно поразило слух молодого лорда, и он поспешно ответил:
— Убытки, сэр? Я так далек от желания заставить вас терпеть убытки, что прошу вас во имя неба отказаться от бесплодных попыток помочь тому, кому уже нельзя помочь.
— Предоставьте это мне, — сказал горожанин. — До сих пор вы шли по неправильному пути. Разрешите мне взять это прошение. Я дам переписать его крупным почерком и выберу подходящее время, как можно скорее, чтобы вручить его королю, разумеется проявив при этом большую предусмотрительность, нежели ваш слуга. Я готов ручаться, что король примет такое решение, какое вам желательно; но если он поступит иначе, даже тогда я не оставлю этого справедливого дела.
— Сэр, — сказал молодой лорд, — вы так добры ко мне, и я нахожусь в таком беспомощном состоянии, что, право, не могу отказаться от вашего любезного предложения, хотя мне стыдно принимать его от незнакомого человека.
— Я думаю, мы уже не чужие друг другу, — сказал золотых дел мастер, — и если мое посредничество окажется успешным и вы вернете себе свое состояние, в награду вы закажете свой первый серебряный сервиз у Джорджа Гериота.
— Вам придется иметь дело с неисправным плательщиком, мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел.
— Этого я не боюсь, — ответил ювелир. — Мне очень приятно видеть улыбку на вашем лице, милорд; мне кажется, вы тогда еще больше похожи на доброго старого лорда, вашего батюшку; и это дает мне смелость обратиться к вам с маленькой просьбой — отобедать у меня завтра в домашнем кругу. Я живу здесь поблизости, на Ломбард-стрит. Я угощу вас куриным бульоном, жирным нашпигованным каплуном, бифштексом во славу старой Шотландии да, пожалуй, добрым старым вином, разлитым в бочки еще до того, как Шотландия и Англия стали одним государством. Я приглашу двух-трех наших дорогих земляков, а моей хозяйке, быть может, посчастливится заполучить какую-нибудь шотландскую красотку.
— Я с удовольствием принял бы ваше любезное приглашение, мейстер Гериот, — сказал Найджел, — но я слышал, что лондонские дамы любят нарядных кавалеров. Я не хотел бы уронить в их глазах честь шотландского дворянина, о котором вы, несомненно, рассказывали как о самом богатом человеке в нашей бедной стране, а в настоящее время у меня нет средств, чтобы блеснуть роскошью.
— Милорд, ваша откровенность заставляет меня сделать еще один шаг, — сказал мейстер Джордж. — Я… я задолжал вашему батюшке некоторую сумму денег, и… Нет, если ваша светлость будет так пристально смотреть на меня, я никогда не расскажу этой истории… И, говоря откровенно — ибо мне никогда в жизни не удавалось довести ложь до конца, — чтобы добиться успеха в этом деле, ваша светлость должны явиться во дворец в одежде, соответствующей вашему высокому положению. Я золотых дел мастер и живу не только продажей золота и серебра, но также ссужаю деньги. Я буду счастлив ссудить вам под проценты сто фунтов до тех пор, пока ваши дела не будут улажены.
— А если они никогда не будут улажены должным образом? — спросил Найджел.
— Тогда, милорд, — ответил горожанин, — потеря такой суммы не будет иметь для меня большого значения по сравнению с другими неприятностями.
— Мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел, — вы великодушно предлагаете мне свою помощь, и она будет принята с искренней благодарностью. Я должен предположить, что вы предвидите удачный исход моего дела, хотя я сомневаюсь в этом, ибо вы не захотели бы прибавить к моему бремени еще новое, убеждая меня наделать долгов, которые я едва ли смогу уплатить. Поэтому я возьму ваши деньги, надеясь и веря, что вы дадите мне возможность вернуть вам мой долг точно в срок.
— Я хочу убедить вас в том, милорд, — сказал ювелир, — что я собираюсь вести с вами дело как с должником, от которого я ожидаю уплаты долга, а потому соблаговолите дать расписку на эти деньги и обязательство уплатить их мне.
Затем ювелир вытащил из-за пояса письменные принадлежности; написав несколько строк соответствующего содержания, он вынул из бокового кармана под плащом небольшой мешочек с золотом и, сказав, что он должен содержать сто фунтов, принялся тщательно пересчитывать на столе его содержимое. Найджел Олифант невольно высказал предположение, что это совершенно лишняя церемония и что он готов взять мешочек с золотом, полагаясь на слово любезного кредитора, что было, однако, несовместимо с манерой старого ювелира вести дела.
— Вам придется быть терпеливым со мной, милорд, — сказал он. — Мы, горожане, осторожный и бережливый народ, и я навсегда потерял бы свое доброе имя везде, где слышен звон колоколов собора святого Павла, если бы я выдал расписку или взял вексель, не сосчитав деньги до последнего пенни. Ну, теперь, кажется, верно. А вот и мои мальчики с мулом! — воскликнул он, выглянув в окно. — Ибо мой путь лежит на запад. Спрячьте ваши деньги, милорд; не советую вам показываться в лондонских гостиницах со стаей этих звонко щебечущих златоперых щеглов. Надеюсь, у вашей шкатулки достаточно крепкий замок; если нет, я могу по дешевке продать вам такой, под которым хранились тысячи. Он принадлежал доброму старому сэру Фейсфулу Фругалу. Его расточительный сын продал скорлупу, после того как съел орех. Так кончилось богатство, нажитое в Сити.
— Надеюсь, ваше богатство не постигнет такая печальная участь, мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел.
— Будем надеяться, милорд, — улыбаясь, ответил старый ювелир, но, говоря словами славного Джона Беньяна, «при этом глаза его наполнились слезами». — Богу было угодно взять у меня двух детей, а наш приемыш… Ах, с ним одно только горе! Но я терпелив и благодарен; а что до богатства, которое мне господь послал, так в наследниках недостатка не будет, пока есть еще сироты в Старом Рики. Желаю вам всего хорошего, милорд.
— Одному сироте уже есть за что благодарить вас, — сказал Найджел, провожая его до дверей комнаты, после чего старый горожанин удалился, отказавшись от дальнейшего эскорта.
Спускаясь по лестнице и проходя мимо лавки, он увидел в ней миссис Кристи, которая приветствовала его низким реверансом, и любезно осведомился о ее супруге. Разумеется, миссис Кристи выразила сожаление по поводу его отсутствия, сказав, что он уехал по своим делам в Дептфорд к капитану одного голландского корабля.
— Такое наше дело, сэр; мужу часто приходится уезжать из дома и быть рабом каждого матроса, которому вздумается купить фунт пакли.
— Всякое дело требует заботы, миссис, — заметил ювелир. — Передайте от меня привет вашему хозяину — от Джорджа Гериота с Ломбард-стрит. Мне не раз приходилось иметь с ним дело; он надежный и добросовестный человек и аккуратно выполняет все обязательства. Получше заботьтесь о вашем благородном госте, чтобы он ни в чем не терпел недостатка. Хотя сейчас ему угодно жить в уединении, есть люди, которые пекутся о нем, и мне поручено следить за тем, чтобы у него было все необходимое; вы можете сообщать мне через вашего супруга, дорогая моя, как чувствует себя его светлость и не нужно ли ему чего-нибудь.
— Так, значит, все-таки он настоящий лорд?! — воскликнула хозяйка. — Я с самого начала подумала, что он похож на лорда. Но почему же тогда он не ходит в парламент?
— Он будет заседать в парламенте Шотландии, миссис, — ответил Гериот, — это его родина.
— Ах! Значит, он всего лишь шотландский лорд, — промолвила добрая хозяйка. — Так вот почему люди говорят, что он стыдится носить свой титул.
— Смотрите, как бы он не услышал это от вас, миссис, — сказал горожанин.
— От кого? От меня?! — воскликнула она. — Да у меня и в мыслях этого не было, сэр. Шотландец или англичанин, во всяком случае, он красивый мужчина, и такой учтивый; я сама готова прислуживать ему, лишь бы он не чувствовал ни в чем недостатка; ради него я и на Ломбард-стрит не поленюсь сходить.
— Пусть уж лучше ваш супруг зайдет ко мне, миссис, — сказал ювелир, которому, несмотря на его жизненный опыт и богатство, не чужды были пуританские взгляды и некоторая педантичность. — Как говорится в пословице: «хозяйка из дома — все в доме вверх дном»; и пусть лучше собственный слуга его светлости ухаживает за своим господином в его покоях — так будет приличнее. Всего доброго!
— Всего доброго вашей милости! — ответила хозяйка довольно холодно, и как только советчик отошел немного подальше и не мог уже слышать ее слов, она пробормотала не очень-то любезным тоном, с презрением отвергая его совет: — Черта с два! Очень-то мне нужен твой совет, старый шотландский жестянщик! Мой муж не глупее и не моложе тебя; лишь бы я нравилась ему. И хоть сейчас он не так богат, как некоторые, я еще увижу его верхом на собственном муле с попоной и в сопровождении двух лакеев, не хуже других.
Не одно лишь тщеславие заставило благожелательного горожанина сесть верхом на мула и ехать по улицам города в сопровождении вышеупомянутой свиты, что, как мы уже поведали читателю, вызвало некоторое раздражение у миссис Кристи, которое, надо отдать ей справедливость, быстро улеглось после краткого монолога, только что нами подслушанного. Причиной тому было не только естественное желание золотых дел мастера придать себе более почтенный вид, но также и то обстоятельство, что он держал путь в Уайтхолл, чтобы показать королю Иакову драгоценное произведение искусства, которое, как он полагал, его величество соблаговолит осмотреть, а может быть, и приобрести. Поэтому сам он восседал на своем покрытом попоной муле, чтобы ему легче было прокладывать себе путь по узким, грязным и людным улицам; и в то время как один из провожатых нес под мышкой драгоценный предмет, завернутый в красную байку, двое других тщательно охраняли его, ибо столичная полиция была в таком состоянии, что на улицах часто среди бела дня совершались нападения из мести или с целью грабежа, и тот, кто имел основание опасаться за свою жизнь, всегда старался, если он мог позволить себе такие расходы, обеспечить собственную безопасность, нанимая вооруженных провожатых. Обычай этот, существовавший сначала лишь среди аристократии и мелкого дворянства, мало-помалу распространился также среди именитых горожан, о коих было известно, что они путешествуют обремененные товаром, как тогда говорили; в противном случае они могли бы стать легкой добычей уличных грабителей.
Продолжая путь к западной части города в сопровождении своей доблестной свиты, мейстер Гериот остановился у дверей лавки своего земляка и друга, старого часовщика, и, попросив стоявшего за прилавком Танстола выверить его часы, выразил желание поговорить с хозяином; повинуясь этому зову, старый измеритель времени вышел из своей каморки. Его лицо напоминало потемневший от пыли бронзовый бюст и блестело от медных опилок, а мысли были так одурманены сложными вычислениями, что он в течение минуты смотрел на своего приятеля-ювелира пристальным взглядом, пока наконец не понял, кого он перед собой видит. Выслушав приглашение Гериота, обращенное к Дэвиду Рэмзи и очаровательной мистрис Маргарет, его дочери, отобедать у него завтра в полдень, чтобы встретиться с благородным молодым соотечественником, он ничего не ответил.
— Не думаю, чтобы это могло принести какую-нибудь пользу, — ответил молодой лорд, — но ваше участие кажется мне искренним, и поэтому… — Он топнул ногой, и через несколько секунд явился Мониплайз, стряхивая с бороды и усов хлебные крошки и вытирая пивную пену, что ясно показывало, от какого занятия его оторвали.
— Я прошу вашу светлость, — сказал Гериот, — разрешить мне задать вашему слуге несколько вопросов.
— Пажу его светлости, мейстер Джордж, — вставил Мониплайз, кивнув головой в знак приветствия, — если вы хотите говорить подобающим образом.
— Попридержи свой дерзкий язык, — сказал его хозяин, — и внятно отвечай на вопросы, которые тебе будут задавать.
— И правдиво, если будет угодно вашей пажеской светлости, — сказал горожанин, — ибо ты, вероятно, помнишь, что я обладаю даром обнаруживать ложь.
— Да, да, да, — ответил слуга, несколько смущенный, несмотря на свою дерзость, — хотя мне сдается, что правда, которая хороша для моего господина, хороша для всех.
— Пажи врут своим господам по привычке, — сказал горожанин, — а ты ведь причисляешь себя к этой банде, и мне кажется, ты едва ли не самый старый из этих повес. Но мне ты должен отвечать правдиво, если не хочешь отведать плети.
— По правде сказать, не очень-то это вкусное блюдо, — сказал великовозрастный паж. — Так задавайте уж лучше ваши вопросы, мейстер Джордж.
— Так вот, — начал горожанин, — я узнал, что вчера ты вручил его величеству прошение или ходатайство высокочтимого лорда, твоего господина.
— Чистая правда, сэр: что было, то было, — ответил Мониплайз, — весь народ видел.
— И ты утверждаешь, что его величество с презрением швырнул его на землю? — спросил горожанин. — Да смотри не вздумай врать; я найду способ узнать правду, и лучше бы тебе провалиться по самую шею в Hop-Лох, столь любезный твоему сердцу, чем говорить ложь, порочащую имя короля.
— В этом деле мне и врать-то нечего, — решительно ответил Мониплайз, — его величество как швырнет прошение на землю, словно пальцы о него замарал.
— Слышите, сэр? — сказал Олифант, обращаясь к Гериоту.
— Постойте, — промолвил проницательный горожанин. — У этого малого подходящее имя — в его плаще немало складок. note 30 Подожди, любезный! — воскликнул Гериот, ибо Мониплайз, бормоча что-то невнятное о своем неоконченном завтраке, начал медленно подвигаться к двери. — Ответь-ка мне еще на один вопрос: когда ты передавал его величеству прошение твоего господина, не передал ли ты вместе с ним еще что-нибудь?
— Помилуйте, мейстер Джордж, да что же я мог передать?
— Вот это я как раз и хочу узнать, и требую ответа, — возразил горожанин.
— Ну что ж, придется, видно, сказать… Может, я и впрямь сунул в руки королю свое собственное маленькое прошеньице вместе с ходатайством его светлости, чтоб его величество лишний раз не беспокоить и чтобы он их оба вместе рассмотрел.
— Твое собственное прошение, мошенник?! — воскликнул его господин.
— Точно так, милорд, — промолвил Ричи, — бедняки ведь тоже могут подавать прошения, как и их господа.
— Интересно знать, что же было в твоем почтительном прошении? — спросил мейстер Гериот. — Ради бога, милорд, потерпите еще немного, а то мы никогда не узнаем правды об этом странном деле. Отвечай же, и я буду твоим заступником перед его светлостью.
— Больно это длинная история; ну, в общем, все дело в клочке бумаги со старым счетом от моего батюшки к всемилостивейшей матушке его величества короля, когда она жила в замке и заказывала в нашей лавке всяческую снедь, что, без сомнения, было большой честью для моего батюшки; похвальным делом будет для короля уплатить по этому счету, и большим утешением для меня — получить эту сумму.
— Какая неслыханная наглость! — воскликнул его господин.
— Каждое слово — чистая правда, — сказал Ричи. — Вот копия прошения. Мейстер Джордж взял из рук слуги измятый лист бумаги и стал читать, бормоча сквозь зубы:
— «Покорнейше просит… всемилостивейшей матушке его величества… Отпущено в кредит… и осталась неоплаченной сумма в пятнадцать мерков… счет на которую при сем прилагается… Дюжина бычьих ножек для студня… один барашек на рождество… один жареный каплун в топленом сале для личных покоев, когда его светлость лорд Босуэл ужинал с ее величеством…» Мне кажется, милорд, вы вряд ли будете удивляться тому, что это прошение встретило столь бурный прием у короля. И я полагаю, мой достопочтенный паж, что ты постарался вручить королю свое прошение прежде ходатайства твоего господина.
— Истинная правда, не хотел я этого, — ответил Мониплайз. — Я-то хотел сперва прошение его светлости подать, как полагается; ну, а потом, думаю, он и мой маленький счетик прочтет. Но тут такая суматоха поднялась, лошадь испугалась и шарахнулась в сторону; ну, я тут, наверно, сунул ему в руку оба прошения разом; может, мое и сверху оказалось; да и то сказать, оно и справедливо, ведь сколько я страху-то натерпелся…
— И сколько ты палок получишь, мошенник! — воскликнул Найджел. — Неужели я должен терпеть оскорбления и бесчестие из-за твоей несносной наглости, из-за того, что ты припутываешь свои низкие дела к моим?
— Нет, нет, нет, ваша светлость — вмешался добродушный горожанин. — Я помог обнаружить оплошность вашего слуги; окажите же мне хоть немного доверия и позвольте взять его под свою защиту. Вам есть за что сердиться на него, но мне кажется, что он сделал это не с умыслом, а скорее из тщеславия, и я думаю, если вы сейчас отнесетесь к его поступку снисходительно, в следующий раз он окажет вам лучшую услугу. Ступай, негодник! Я помирю тебя с твоим господином.
— Ну уж нет, — сказал Мониплайз, твердо стоявший на своем, — если уж ему так хочется ударить бедного малого, который последовал за ним совершенно бескорыстно — по-моему, с тех пор, как мы покинули Шотландию, я видел не очень-то много от своего жалованья, — что ж, пусть его светлость поднимет на меня руку, и посмотрим, что скажут люди. Я лучше подставлю спину под удары его дубинки, лишь бы люди не говорили — хоть я и очень благодарен вам, мейстер Джордж, — что кто-то чужой вмешивается в наши дела.
— Ступай, ступай, — сказал его господин, — и не попадайся мне на глаза.
— Ну что ж, это недолго, — промолвил Мониплайз, медленно направляясь к двери. — Я ведь не сам пришел, меня позвали, и я уж полчаса тому назад сам бы ушел по доброй воле, да только вот мейстер Джордж задержал меня своими расспросами; истинная правда, оттого и вся суматоха.
И он удалился, ворча что-то себе под нос, скорее с видом оскорбленной невинности, нежели кающегося грешника.
— Ну и намучился же я с этим дерзким слугой! Он неглупый малый, и я не раз имел случай убедиться в его преданности. Я верю, что он любит меня — он не раз доказывал это, — но порой тщеславие так кружит ему голову и он становится таким своевольным и упрямым, что мне начинает казаться, будто он мой господин, а я его слуга; и если ему случится сделать какую-нибудь глупость, он готов извести меня своими громкими жалобами, словно я всему виной, а уж никак не он.
— И все же не браните и не гоните его, — сказал горожанин, — ибо, поверьте моим сединам, в наши дни любовь и преданность слуги встречаются реже, чем в те времена, когда мир был моложе. Но не давайте ему поручений, мой дорогой лорд, не соответствующих его происхождению и воспитанию, ибо вы сами видите, к чему это может привести.
— Это совершенно очевидно, мейстер Гериот, — промолвил молодой лорд, — и мне очень жаль, что я был несправедлив к своему монарху и вашему господину. Но я, как истый шотландец, задним умом крепок. Ошибка совершена; мое прошение отвергнуто, и у меня нет иного выхода, как на оставшиеся деньги отправиться вместе с Мониплайзом на поле брани и умереть, как умирали мои предки.
— Лучше жить, милорд, и служить своей родине, как ваш благородный батюшка, — ответил мейстер Джордж. — Нет, нет, не падайте духом, не качайте головой. Король не отверг ваше прошение, так как он не видел его. Вы требуете только справедливости, а монарх должен быть справедливым к своим подданным. И поверьте мне, милорд, в этом нрав короля не расходится с его долгом.
— Я очень хотел бы поверить этому, и все же… — сказал Найджел Олифант. — Я говорю не о своих собственных обидах, но о своей родине, где все еще царит несправедливость.
— Милорд, — сказал мейстер Гериот, — я говорю о своем царственном властелине не только с почтением, подобающим подданному, и с благодарностью осыпанного милостями слуги, но также с откровенностью свободного и преданного шотландца. Сам король всегда стремится к тому, чтобы чаши весов были в равновесии, но среди его приближенных есть люди, которые могут бросить на одну из чаш свои собственные эгоистические желания и низменные интересы. Вы уже пострадали от этого, сами того не зная.
— Я удивлен, мейстер Гериот, — сказал молодой лорд, — что после столь краткого знакомства вы говорите так, как будто вы прекрасно знакомы с моими делами.
— Милорд, — ответил золотых дел мастер, — по роду своих занятий я имею беспрепятственный доступ во внутренние покои дворца. Все знают, что я не люблю вмешиваться в интриги и в придворные распри, и ни один фаворит не пытался еще закрыть передо мною дверь королевского кабинета; напротив, я был на хорошем счету у каждого из них, когда он был у власти, но меня не затронуло падение ни одного из них. Однако при моих придворных связях мне приходится слышать, даже против моей воли, какие колесики в этом механизме вертятся быстрее и какие останавливаются. Разумеется, если я захочу получить такие сведения, я знаю, из каких источников можно добыть их. Я уже сказал вам, почему меня интересует судьба вашей светлости. Только вчера вечером я узнал, что вы прибыли в наш город, но отправляясь к вам сегодня утром, я имел возможность получить для вас некоторые сведения относительно препятствии, стоящих на пути к удовлетворению вашего ходатайства.
— Сэр, я очень благодарен вам за ваше рвение, которого я едва ли достоин, — ответил Найджел все еще с некоторой сдержанностью, — однако я не могу понять, чем я заслужил такое внимание.
— Прежде всего позвольте мне уверить вас, что оно совершенно искренне, — сказал горожанин. — Я не порицаю вас за то, что вы не склонны верить откровенным признаниям незнакомца, принадлежащего к низкому сословию, встретив так мало сочувствия и помощи у ваших родственников и у людей вашего круга, связанных с вами столь прочными узами. Но вот что тому причиной. Обширные поместья вашего батюшки заложены за сумму в сорок тысяч мерков, и номинальный владелец ипотеки — Перегрин Питерсон, хранитель шотландских привилегий в Кэмпере.
— Мне ничего не известно об ипотеке, — сказал молодой лорд, — но существует закладная на такую сумму, и если она не будет выкуплена, я потеряю все отцовские поместья из-за суммы, не превышающей и четверти их стоимости; вот почему я настаиваю перед королевским правительством на уплате долга, не возвращенного моему отцу, — чтобы я мог выкупить свои земли у алчного кредитора.
— Закладная в Шотландии, — сказал Гериот, — то же самое, что ипотека по сю сторону Твида; но вы не знаете, кто ваш настоящий кредитор. Хранитель привилегий Питерсон — лишь подставное лицо, а за ним скрывается не кто иной, как сам лорд-канцлер Шотландии, который под предлогом этого долга надеется завладеть всеми поместьями или, быть может, оказать услугу третьему, еще более влиятельному человеку. Вероятно, сначала он даст возможность своему ставленнику Питерсону приобрести ваши земли, а когда все забудут об этой позорной сделке, владения и титул лорда Гленварлоха будут переданы могущественному вельможе его раболепным слугой под видом продажи или какой-нибудь другой операции.
— Неужели это возможно? — воскликнул лорд Найджел. — Канцлер плакал, когда я прощался с ним, называл меня своим братом, даже сыном, дал мне рекомендательные письма, и хотя я не просил у него денежной помощи, он без всякой необходимости извинялся за то, что не может предложить мне ее, ссылаясь на расходы, связанные с его высоким положением, и на свою большую семью. Нет, я не могу поверить, что дворянин способен на такой низкий обман.
— Правда, в моих жилах не течет благородная кровь, — сказал горожанин, — но я еще раз заклинаю вас: взгляните на мои седины и подумайте о том, для чего я стал бы бесчестить их ложными обвинениями в делах, в которых я совершенно не заинтересован, если не считать того, что они касаются сына моего благодетеля. Скажите откровенно, принесли вам письма лорда-канцлера какую-нибудь пользу?
— Никакой, — ответил Найджел Олифант. — Лишь любезность на словах и безучастность на деле. Одно время мне казалось, что единственным стремлением людей, к которым я обращался, было отделаться от меня; вчера, когда я упомянул о том, что собираюсь отправиться на чужбину, один из них предложил мне денег, чтобы у меня не было недостатка в средствах для отъезда в добровольное изгнание.
— Вы правы, — сказал Гериот, — они сами с радостью дали бы вам крылья для полета, лишь бы вы не отказались от своего намерения.
— Я сейчас же пойду к нему, — с негодованием воскликнул юноша, — и выскажу ему свое мнение о его низости!
— С вашего позволения, — сказал Гериот, удерживая его, — вы не сделаете этого. Начав ссору, вы погубили бы меня, сообщившего вам эту тайну; и хотя я пожертвовал бы половиной своей лавки, чтобы оказать услугу вашей светлости, я не думаю, что вы хотели бы причинить мне убытки, которые не принесли бы вам никакой пользы.
Слово «лавка» неприятно поразило слух молодого лорда, и он поспешно ответил:
— Убытки, сэр? Я так далек от желания заставить вас терпеть убытки, что прошу вас во имя неба отказаться от бесплодных попыток помочь тому, кому уже нельзя помочь.
— Предоставьте это мне, — сказал горожанин. — До сих пор вы шли по неправильному пути. Разрешите мне взять это прошение. Я дам переписать его крупным почерком и выберу подходящее время, как можно скорее, чтобы вручить его королю, разумеется проявив при этом большую предусмотрительность, нежели ваш слуга. Я готов ручаться, что король примет такое решение, какое вам желательно; но если он поступит иначе, даже тогда я не оставлю этого справедливого дела.
— Сэр, — сказал молодой лорд, — вы так добры ко мне, и я нахожусь в таком беспомощном состоянии, что, право, не могу отказаться от вашего любезного предложения, хотя мне стыдно принимать его от незнакомого человека.
— Я думаю, мы уже не чужие друг другу, — сказал золотых дел мастер, — и если мое посредничество окажется успешным и вы вернете себе свое состояние, в награду вы закажете свой первый серебряный сервиз у Джорджа Гериота.
— Вам придется иметь дело с неисправным плательщиком, мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел.
— Этого я не боюсь, — ответил ювелир. — Мне очень приятно видеть улыбку на вашем лице, милорд; мне кажется, вы тогда еще больше похожи на доброго старого лорда, вашего батюшку; и это дает мне смелость обратиться к вам с маленькой просьбой — отобедать у меня завтра в домашнем кругу. Я живу здесь поблизости, на Ломбард-стрит. Я угощу вас куриным бульоном, жирным нашпигованным каплуном, бифштексом во славу старой Шотландии да, пожалуй, добрым старым вином, разлитым в бочки еще до того, как Шотландия и Англия стали одним государством. Я приглашу двух-трех наших дорогих земляков, а моей хозяйке, быть может, посчастливится заполучить какую-нибудь шотландскую красотку.
— Я с удовольствием принял бы ваше любезное приглашение, мейстер Гериот, — сказал Найджел, — но я слышал, что лондонские дамы любят нарядных кавалеров. Я не хотел бы уронить в их глазах честь шотландского дворянина, о котором вы, несомненно, рассказывали как о самом богатом человеке в нашей бедной стране, а в настоящее время у меня нет средств, чтобы блеснуть роскошью.
— Милорд, ваша откровенность заставляет меня сделать еще один шаг, — сказал мейстер Джордж. — Я… я задолжал вашему батюшке некоторую сумму денег, и… Нет, если ваша светлость будет так пристально смотреть на меня, я никогда не расскажу этой истории… И, говоря откровенно — ибо мне никогда в жизни не удавалось довести ложь до конца, — чтобы добиться успеха в этом деле, ваша светлость должны явиться во дворец в одежде, соответствующей вашему высокому положению. Я золотых дел мастер и живу не только продажей золота и серебра, но также ссужаю деньги. Я буду счастлив ссудить вам под проценты сто фунтов до тех пор, пока ваши дела не будут улажены.
— А если они никогда не будут улажены должным образом? — спросил Найджел.
— Тогда, милорд, — ответил горожанин, — потеря такой суммы не будет иметь для меня большого значения по сравнению с другими неприятностями.
— Мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел, — вы великодушно предлагаете мне свою помощь, и она будет принята с искренней благодарностью. Я должен предположить, что вы предвидите удачный исход моего дела, хотя я сомневаюсь в этом, ибо вы не захотели бы прибавить к моему бремени еще новое, убеждая меня наделать долгов, которые я едва ли смогу уплатить. Поэтому я возьму ваши деньги, надеясь и веря, что вы дадите мне возможность вернуть вам мой долг точно в срок.
— Я хочу убедить вас в том, милорд, — сказал ювелир, — что я собираюсь вести с вами дело как с должником, от которого я ожидаю уплаты долга, а потому соблаговолите дать расписку на эти деньги и обязательство уплатить их мне.
Затем ювелир вытащил из-за пояса письменные принадлежности; написав несколько строк соответствующего содержания, он вынул из бокового кармана под плащом небольшой мешочек с золотом и, сказав, что он должен содержать сто фунтов, принялся тщательно пересчитывать на столе его содержимое. Найджел Олифант невольно высказал предположение, что это совершенно лишняя церемония и что он готов взять мешочек с золотом, полагаясь на слово любезного кредитора, что было, однако, несовместимо с манерой старого ювелира вести дела.
— Вам придется быть терпеливым со мной, милорд, — сказал он. — Мы, горожане, осторожный и бережливый народ, и я навсегда потерял бы свое доброе имя везде, где слышен звон колоколов собора святого Павла, если бы я выдал расписку или взял вексель, не сосчитав деньги до последнего пенни. Ну, теперь, кажется, верно. А вот и мои мальчики с мулом! — воскликнул он, выглянув в окно. — Ибо мой путь лежит на запад. Спрячьте ваши деньги, милорд; не советую вам показываться в лондонских гостиницах со стаей этих звонко щебечущих златоперых щеглов. Надеюсь, у вашей шкатулки достаточно крепкий замок; если нет, я могу по дешевке продать вам такой, под которым хранились тысячи. Он принадлежал доброму старому сэру Фейсфулу Фругалу. Его расточительный сын продал скорлупу, после того как съел орех. Так кончилось богатство, нажитое в Сити.
— Надеюсь, ваше богатство не постигнет такая печальная участь, мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел.
— Будем надеяться, милорд, — улыбаясь, ответил старый ювелир, но, говоря словами славного Джона Беньяна, «при этом глаза его наполнились слезами». — Богу было угодно взять у меня двух детей, а наш приемыш… Ах, с ним одно только горе! Но я терпелив и благодарен; а что до богатства, которое мне господь послал, так в наследниках недостатка не будет, пока есть еще сироты в Старом Рики. Желаю вам всего хорошего, милорд.
— Одному сироте уже есть за что благодарить вас, — сказал Найджел, провожая его до дверей комнаты, после чего старый горожанин удалился, отказавшись от дальнейшего эскорта.
Спускаясь по лестнице и проходя мимо лавки, он увидел в ней миссис Кристи, которая приветствовала его низким реверансом, и любезно осведомился о ее супруге. Разумеется, миссис Кристи выразила сожаление по поводу его отсутствия, сказав, что он уехал по своим делам в Дептфорд к капитану одного голландского корабля.
— Такое наше дело, сэр; мужу часто приходится уезжать из дома и быть рабом каждого матроса, которому вздумается купить фунт пакли.
— Всякое дело требует заботы, миссис, — заметил ювелир. — Передайте от меня привет вашему хозяину — от Джорджа Гериота с Ломбард-стрит. Мне не раз приходилось иметь с ним дело; он надежный и добросовестный человек и аккуратно выполняет все обязательства. Получше заботьтесь о вашем благородном госте, чтобы он ни в чем не терпел недостатка. Хотя сейчас ему угодно жить в уединении, есть люди, которые пекутся о нем, и мне поручено следить за тем, чтобы у него было все необходимое; вы можете сообщать мне через вашего супруга, дорогая моя, как чувствует себя его светлость и не нужно ли ему чего-нибудь.
— Так, значит, все-таки он настоящий лорд?! — воскликнула хозяйка. — Я с самого начала подумала, что он похож на лорда. Но почему же тогда он не ходит в парламент?
— Он будет заседать в парламенте Шотландии, миссис, — ответил Гериот, — это его родина.
— Ах! Значит, он всего лишь шотландский лорд, — промолвила добрая хозяйка. — Так вот почему люди говорят, что он стыдится носить свой титул.
— Смотрите, как бы он не услышал это от вас, миссис, — сказал горожанин.
— От кого? От меня?! — воскликнула она. — Да у меня и в мыслях этого не было, сэр. Шотландец или англичанин, во всяком случае, он красивый мужчина, и такой учтивый; я сама готова прислуживать ему, лишь бы он не чувствовал ни в чем недостатка; ради него я и на Ломбард-стрит не поленюсь сходить.
— Пусть уж лучше ваш супруг зайдет ко мне, миссис, — сказал ювелир, которому, несмотря на его жизненный опыт и богатство, не чужды были пуританские взгляды и некоторая педантичность. — Как говорится в пословице: «хозяйка из дома — все в доме вверх дном»; и пусть лучше собственный слуга его светлости ухаживает за своим господином в его покоях — так будет приличнее. Всего доброго!
— Всего доброго вашей милости! — ответила хозяйка довольно холодно, и как только советчик отошел немного подальше и не мог уже слышать ее слов, она пробормотала не очень-то любезным тоном, с презрением отвергая его совет: — Черта с два! Очень-то мне нужен твой совет, старый шотландский жестянщик! Мой муж не глупее и не моложе тебя; лишь бы я нравилась ему. И хоть сейчас он не так богат, как некоторые, я еще увижу его верхом на собственном муле с попоной и в сопровождении двух лакеев, не хуже других.
Глава V
Что же вы не при дворе?
Двор участвует в игре:
Шелк шуршит и жемчуг блещет,
Плут на честного клевещет,
Храбреца тиранит трус,
С ложью зло вошло в союз,
Фавориты — тихи, кротки -
Неугодным режут глотки…
Что же вы не при дворе?
Грех не быть в такой игре!
«Скелтон издевается»
Не одно лишь тщеславие заставило благожелательного горожанина сесть верхом на мула и ехать по улицам города в сопровождении вышеупомянутой свиты, что, как мы уже поведали читателю, вызвало некоторое раздражение у миссис Кристи, которое, надо отдать ей справедливость, быстро улеглось после краткого монолога, только что нами подслушанного. Причиной тому было не только естественное желание золотых дел мастера придать себе более почтенный вид, но также и то обстоятельство, что он держал путь в Уайтхолл, чтобы показать королю Иакову драгоценное произведение искусства, которое, как он полагал, его величество соблаговолит осмотреть, а может быть, и приобрести. Поэтому сам он восседал на своем покрытом попоной муле, чтобы ему легче было прокладывать себе путь по узким, грязным и людным улицам; и в то время как один из провожатых нес под мышкой драгоценный предмет, завернутый в красную байку, двое других тщательно охраняли его, ибо столичная полиция была в таком состоянии, что на улицах часто среди бела дня совершались нападения из мести или с целью грабежа, и тот, кто имел основание опасаться за свою жизнь, всегда старался, если он мог позволить себе такие расходы, обеспечить собственную безопасность, нанимая вооруженных провожатых. Обычай этот, существовавший сначала лишь среди аристократии и мелкого дворянства, мало-помалу распространился также среди именитых горожан, о коих было известно, что они путешествуют обремененные товаром, как тогда говорили; в противном случае они могли бы стать легкой добычей уличных грабителей.
Продолжая путь к западной части города в сопровождении своей доблестной свиты, мейстер Гериот остановился у дверей лавки своего земляка и друга, старого часовщика, и, попросив стоявшего за прилавком Танстола выверить его часы, выразил желание поговорить с хозяином; повинуясь этому зову, старый измеритель времени вышел из своей каморки. Его лицо напоминало потемневший от пыли бронзовый бюст и блестело от медных опилок, а мысли были так одурманены сложными вычислениями, что он в течение минуты смотрел на своего приятеля-ювелира пристальным взглядом, пока наконец не понял, кого он перед собой видит. Выслушав приглашение Гериота, обращенное к Дэвиду Рэмзи и очаровательной мистрис Маргарет, его дочери, отобедать у него завтра в полдень, чтобы встретиться с благородным молодым соотечественником, он ничего не ответил.