Страница:
Валяев Сергей
Экстремист
Роман
1. ЛИЧНАЯ ОХРАНА
Иногда после дурного сна просыпаюсь с мыслью, что всем нам могильная хана. Выразился куда бы энергичнее, да слишком много поборников русской словесности, которые брызгают кислотной слюной и, картавя, требуя культуры речи. А какая может быть культура, блядь, речи, когда в мире происходит… война. Вернее, она начинается Третья Мировая, но все делают вид, что ничего такого не происходит: локальный конфликт под балканским небом. Фуюшки, в смысле, ничего подобного, господа президенты, премьеры, министры и прочая звездно-полосатая срань. Налицо все признаки атомной войнушки. Так что не надо мастурбировать тухлые мозги ни себе, ни народам мира, а делать все, чтобы наш земной шарик не облучился лечебным цезием.
Да, я люблю и умею говорить правду. Лучше кровавая и страшная правда, чем сладкая ложь, не так ли? У нас правду никто и никогда не любил. Пять лет назад я ликвидировал высокопоставленного ублюдка по фамилии Хромужкин, у которого ходил телохранителем. Он был самоуверенным болваном, к тому же пассивным педерастом и считал, что мир создан для его животной плоти. Однажды он плохо кончил, в смысле, я отрезал ему его же достоинство, когда понял, что хозяин жизни не понимает текущего политического момента.
Он корчился от боли и кровь фонтонировала: фьюк-фьюк! Зрелище было потешным и назидательным. Для тех, кто с помощью своей демократической жопы хотел достичь высот политического олимпа. Они, намыленные, бились в казенной баньке, думая, что их ждет такая же счастливая участь. Я вонзил тиг в лавку и рассмеялся:
— Делайте новые ставки, господа.
И ушел. Чтобы вернуться через пять лет. Был молод, самонадеян и верил, что способен изменить мир — кастрацией.
Увы, заблуждался. За что и получил пять лет отдыха на курорте имени «Красная шапочка». После трудовых таежных подвигов вернулся и обнаружил страну на разломе эпох.
Россия напоминал неуправляемый корабль, получивший смертельные пробоины и посему идущий на дно небытия. Команда и пассажиры, в панике загрузившись в шлюпки, пытались в одиночестве победить штормовую волну. И доплыть до спасительного острова, где их ждало райское наслаждение — кокосы и окультуренные людоеды во фраках и цилиндрах из Международного Валютного Фонда.
Не всякому удалось вкусить райских реформаторских плодов и дожить до счастливого будущего. А те, кто таки дожил, поставлены самоуверенным янки Б.К. в интересную позу. Какую? Это к социально-активной и пухленькой любительнице чизбургеров с берегов Патомака. А если говорить без обиняков: конец света близок — ближе не бывает. Возникает вопрос: что делать? Выхода два: или получать удовольствие, разлагаясь от ядерной присыпки, или пытаться противостоять неприятному развитию исторических событий. Как сказал кто-то из великих: война после Атомной будет на дубинах. И с этим трудно поспорить. Впрочем, я и не спорил, хотя и любил это делать. Моя беда в том, что я человек действия. А любое действие, как известно, вызывает противодействие. И отсюда мои неприятности, если говорить сдержанно. И почему я не любитель букашек, таракашек и прочих насекомоядных тварей? Жил бы тихо и богобоязненно. Собирал коллекцию пришпиленных иглами, крылатых красивых трупиков. На радость научной общественности и супруге Берте, скажем, Эразмовне, женщине во всех смыслах положительной, тишайшей, в очках, с пучком немытых волос на затылке, с болезненным запахом всего своего валерианового пустотелого организма… Брр!
Нет, только не это: жить редкими минутами семейного совокупления. Простите-простите. Великий еврей Эйнштейн был прав: все относительно. В этом мире, уже перетравленном ядерным, повторю, дустом. Я должен быть благодарен судьбе: она увела от житейского омута.
Я родился 26 мая, и поэтому чувствовал весну всей своей выдубленной жизнью шкурой. Тело бренно — дух вечен. Но даже духу противна мысль, что его хотят потравить плутонием 235.
Справедливости ради надо сказать, что мы тоже не лыком шиты. Такую иногда вывернем душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.
И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире стране по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде: по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, кровопусканию и всеобщему разгильдяйству.
У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем на дно океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, проводят народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» демонстрируют исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в боевой готовности гвардейских танковых соединений и так далее.
Словом, все народы мира и Европы, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше распыздяйство. И они, безусловно, правы в своем мещанском страхе. Мы — страна неожиданных, самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа. То-то у нас — то ли бунт зреет, то ли дымок гражданской войны вьется, то ли выборы грядут, которые хуже смерти.
Впрочем, Европа тоже решила поучаствовать в «русской рулетке», только вот «кольт» оказался в хамоватых руках тех, кто мечтает установить новый порядок в мире.
И что же?
— Du courage il faut trouver le true pour truguer be truguagea.
Перевожу: «Мужайтесь, надо найти винтик, чтобы развинтить весь механизм».
И этим винтиком буду я. В наше время всегда есть место подвигу. И если кто-то хочет последовать пророчествам Ностардамуса, должен помнить: от их детей тоже ничего не останется — даже теней.
Москва встречала молодое лето ЧП (чрезвычайным положением), параличом власти, взрывами в центре, автомобильными заторами, ростом цен и всеобщим безмолвствием. Как говорится, народ безмолвствовал.
Так молчат в доме преставившегося душегуба, у которого морда такая, что и в гробу, в предцарствии лежащая, кирпича просит. То есть хоть и в мир иной отдалился, да на роже такая краснота, что живому дай Бог, а помер-то с опою, лишнего испил и помер.
Я прогулялся по любимому городу. Народец шастал по улицам, не обращая внимания на БТРы и военизированные патрули. Что-что, а привыкает наш человечек к прилагаемым обстоятельствам быстро; главное, чтобы атомной войнушки не было.
Уличные фотографы, похожие повадками на грифов, кружили вокруг зевак, гуляющих по Арбату. Молодые лавочники в пятнисто-полевой форме предлагали по договорным ценам стрелянные гильзы с Балкан, веточки стальной импортной проволоки из Африки, боевые медали и ордена Союза ССР, а так же офицерское обмундирование и солдатские шапки-ушанки.
Конечной моей целью была редакция газеты, поносной по определению. Там работала моя жена Полина. Она несколько раз приезжала на зону и мы проводили веселые сутки, кувыркаясь на казенной койке, как акробаты. Надо отдать должное Полинке она не потеряла веры в меня, если выражаться языком Петрарки.
И вот я приехал — и приехал без предупреждения. Зачем ненужные волнения?
Я прошел по узким коридорам редакции, по ним метались щелкоперы без определенных половых признаков, лишь одно, видимо, руководящее лицо с разночинской бородкой картавило:
— Безобг`азие! Где мате`иал по аг`мии и НАТО! Всенепг`менно мне на стол материал по аг`мии и НАТО!
Жену я обнаружил в курилке. Полина попыхивала сигареткой и обсуждала проблему ЧП, которое ввели с первого апреля.
— Ой, — сказала Полина, — это мой муж, девочки.
Взглянув на меня, те нервно захихикали. Я хотел сказать им все, что думаю о вреде курения, как говорится, курящая женщина кончает раком, да их вызвали к Главному редактору.
Мы с женой обнялись, как два солдата после войны. И поехали на редакционном авто домой.
— Правда, у меня много работы, — говорила Полина. — Ты же, надеюсь, знаешь положение в стране и мире?
— Критические дни планеты Земля, — отвечал я. — Но янки есть что терять, а что теряем мы? Эту еп`жизнь?
— Не ругайся, Саша.
— Козлы они все, что по эту сторону океана, что по ту, — сказал я. — И если хотят жрать биг-маги с плутонием, они их будут жрать.
— А мы что будем жрать?
— А мы? Мы картошечку, — смеялся я. — С малосольными огурчиками. С копченной колбаской. И мерзлой водочкой.
— Дурачок, — покачивала головой любимая. — Мир летит в тартарары, а ты?..
А что я? Если яппи Б.К. посадить на пятилетнюю баланду у параши, то, уверен, он тоже бы мечтал о русской водочке и хрустящем изумрудном огурчике. И думать бы не думал о медовых устах тортовой стажерки и мировом господстве.
Полина также была полностью поглощена мыслями о будущем.
— Ты думаешь, у нас будет хорошо? — стаскивала с себя джинсы, когда мы, разумеется, прибыли домой.
— А почему должно быть плохо? — обнимал её. — У меня как штык.
— О, господи, я не про это, — закатывала глаза от возмущения. — Я о Третьей Мировой.
— Война херня, главное маневры, — не выдержал я. — Полина, пошли они все к еп`матери. Мы жили и будем жить. И назло всем скуем маленького.
— Какого маленького? Селихов! Ты сошел с ума, — всплеснула руками. Ты вообще меня любишь, как бабу, а не как личность.
— Полина, прекрати, — взревел я и цапнул молодое-наливное-нагое-брыкающе-взвизгивающее тело. — Я тебя люблю, как личность, а потом, как бабу, — солгал. — Честное слово!
— Да, милый?
— Да, милая.
— И я тебя люблю. Как личность.
— Да? — заскрежетал зубами. — Если когда-нибудь погибну, то от твоей непосредственности.
— А я от тебя!.. А-а-а-а-а-а-а!
Потом мы пообедали жареной картошечкой, колбаской, огурчиками и водочкой. Я неосторожно включил телевизор и мы узнали последние новости. Они были такие, что жена мгновенно умчалась в редакцию. А я остался с надеждой, что все-таки с Божьей помощью успел заслать маленького астронавта в недра чужой планеты. Потом уснул и спал без сновидений. Разбудил меня телефонный перезвон.
— Алекс, родной! — зарокотал голос Орехова. — Вернулся, сукин сын?
— А ты откуда знаешь, Вольдемар? — удивился я.
— Обижаешь, — смеялся полковник ФСБ. — Мы все знаем. С возвращеньицем, засранец.
— Сам такой, — огрызался я. — Вас одних нельзя оставить, тут же хрендя мировая начинается.
— Пахнет керосином, — согласился друг. — И очень пахнет.
— И что будем делать?
— Работать, товарищи.
— То есть?
— Надо встретиться, — сообщает мой боевой товарищ. — Место встречи изменить нельзя, — смеется. — Никитин и Резо-Хулио тебя найдут.
— Как они?
— Им война, что мать родна.
Я посмеялся: все на старых прочных местах. Кроме угрозы Третьей Мировой, ничего не изменилось — боевые друзья ждут меня и готовы принять участие в каком-нибудь феерическом дельце. А почему бы и нет? Сотрудник службы безопасности даже на дымящихся после атомного удара руинах остается сотрудником службы безопасности.
Итак, я возвращаюсь в клоаку политических страстишек, в суету сует, в мирок первичного накопления капитала и кровопускания. Возвращаюсь туда, где грязные воды рек тащат разбухшие, разъеденные золотыми рыбками трупы. Возвращаюсь туда, где удар в челюсть, пуля в лоб, ракетные залпы «Томагавками» лучший аргумент в споре. О путях развития, как родного отечества, так и всего мира.
…Что может дать час бреющего полета над темным пространством родины? Многое. Особенно, если это время прошло в дискуссиях с упоминанием нашей всеми любимой «матушки». Друзья-товарищи заехали за мной и мы рванули в Ливадию, где находилась моя старенькая дача, удобная во всех отношениях.
— Сашок, — лез с лобызаниями маленький и плюгавенький Резо по прозвищу Хулио. — Ты все такой же! У параши цвет лица меняется в лучшую сторону, да, Никитушка?
Сдержанный Никитин, похожий на чеховского учителя словестности, согласно кивал головой, улыбаясь мне, как тульский праздник на дне города.
Если бы я не знал своих товарищей, обиделся. А так лишь хлопнул крякающего Резо по загривку, заявив, что скоро мы все окажемся у параши мирового жандарма, роль которого нынче с успехом выполняет USA.
— Это точно, — согласились друзья. — Надо дать по сусалам любителю минета, а то дождемся от него большого привета и бомбы «А».
— Бомбы «А»? — не понял я.
— Атомной чушки, Алекс.
— А у нас что? Чушки кончились?
— Да, вроде нет.
— Тогда в чем дело?
Боевые приятели посмеялись: ещё один утопист, мечтающий сбить ядерными зарядами земной шарик с орбиты. Но делать что-то надо? А не лучше найти на Тверской молоткастенькую шлюшку и запустить её в USA-Белый дом, как это уже однажды случилось в истории дружбы двух народов.
— То есть вы хотите сказать, что соса Моника наш агент? — удивился я.
— А то, — самодовольно ответили приятели. — Контора работает.
Я не поверил. И зря. Оказывается, ныне знаменитую на всю планету губастенькую минетчицу удалось взять на прихват некой богатенькой мадам Мата Грунвальдберг, прибывшей якобы из Одессы-мамы. На самом деле Мата была наша Катенька Епцова из спецотдела «R», разрабатывающего самые деликатные международные проблемы.
— Ну вы, ребята, даете, — сказал я, когда узнал подробности операции «Овальный кабинет». — Теперь понятно, почему клиент звереет и готов весь мир разорвать на куски.
— Ты о чем, Селихов? — не поняли меня.
Я объяснил: сработано топорно. Думаю, ЦРУ доказало своему главнокомандующему, что его подставили, как папика на Тверской, подцепившего украинский AIDS. И теперь от обиды за излишнюю доверчивость он, Б.К., готов рвать и метать. И потом: ему никто не дает и не берет. Быть властелином мира и страдать от полового воздержания. Да проще развязать Третью Мировую, чем стать импотентом или онанистом.
— Алекс, ты всегда был экстремистом, — сказали на все это мои друзья. — И без тебя тошно. Лучше скажи, чем мы будем заниматься?
— А я откуда знаю? — удивился. — Орехов только намекает, а на что, я не понял.
— А ты всегда был тупой, — снова закрякал Хулио, маленький, повторюсь, плюгавенький и ужимками похожий на мультипликационного человечка неопределенной национальности.
— Сам такой, — находчиво отвечал, мелкими ударами зажимая приятеля в угол сидения; тот заблажил, прося пощады.
— Ну как дети, — заметил Никитин, крутящий баранку джипа. — Куда поворачивать, паразиты? Я забыл.
Мы ему напомнили — ором: туда, еп`мать, твою мать! И скоро за тонированными стеклами поплыла знакомая дачная местность. Ба! Скорее незнакомая. Я увидел построенные и строящиеся кирпичные хоромы. Было такое впечатление, что десяток удельных князьков решились обосноваться на прекрасном берегу Истры. Я выматерился: что за дела, господа? Народец давится жареной селедкой, а тут такой строительно-ударный шабаш?
— Саша, ты люмпен, — смеялись друзья. — У нас большие перемены. Чем лучше пэздишь, тем больше процветаешь. Вон, например, хоромы Тимура? Он же Чмо, он же Поц, он же Плохиш, он же Пятачок. Жирует, пидор, и в уст не дует. И таких, как он…
— Вот это сучье племя я бы зажарил на вселенской атомной коптилке, не без пафоса проговорил я. — Ничего, ещё не вечер, господа.
Впрочем, ошибался. Сгущались сумерки, они были сиреневые и пахли мятой, полынью и будущим теплом. Деревянный дом встречал нас черными окнами. Был построен в тридцатые годы и подарен моему деду наркомом НКВД Ежовым. Можно только догадываться за какие заслуги перед сталинской Родиной? В 1939 году дед был отправлен в дружескую тогда нам фашистскую Германию в качестве нелегала, где и пропал без вести. А дом остался, как память о том яростном и кровавом времени. И сохранился хорошо, несмотря на годы. Тем более Полина наведывалась сюда раз в неделю и поддерживала в нем жизнь.
Я растопил баньку — горький дымок закурился в глубину темнеющих небес. Что может быть лучше русской баньке, врачующей тело и душу. Друзья отхлестали меня березовыми веничками и так, что пять лет в зоне улетучились вместе с обжигающим паром. Потом мы сели под старую яблоню, где стоял рубленый когда-то мной столик, открыли две бутылки родной.
О чем могут говорить друзья после долгого молчания? Обо всем и ни о чем. И зачем говорить, если и так все понятно без слов-пустышек. Службу безопасности продали, как дворовую девку. Тот, кто ещё служит, превращены в мифологических трупоукладчиков и монстров. Нас боятся и ненавидят. А мы любим свою больную отчизну и хотим защитить её от ядерных всполохов. Как говорится, натерпешься горя — научишься жить. После смерти.
— Не, помирать нам рановато, — утверждал Хулио. — Еще поживем на зло врагам.
— Как будто и не было пяти лет, — высказал я мысль, — у параши. И, кажется, ничего не изменилось?
Ничего не изменилось, согласились приятели, блеск и нищета переломного периода. Кому в зубы балычок, кому — костлявый сучок. Кому — мелкооптовый минет, а кому — пламенный привет. От родного правительства. Кому — квасок с хренком, а кому — в зад пинком. Из жизни. А что делать — диалектика социалистического капитализма: кто не смел, то и не съел. Все, как в джунглях Амазонии.
— Не, у нас круче, — сделал очередной вывод Резо. — У людоедов бомбы «А» нету, им хорошо.
— И нам неплохо, — подняли мы стаканы со светлой, — хотя сидим с чушками «А». Так выпьем же за мир во всем мире! И за нашу победу! — И мы выпили за себя и тех, кто находится на передовой линии невидимого фронта, где наш тоже ждали честь, слава и доблесть. Это в лучшем случае. В худшем безвременная погибель в могильном окопе. И все эти перспективы бодрили. Как бренное тело, так и клокочущий дух.
… Я заблуждался, утверждая, что ничего не меняется. Меняются люди. На карамельных государственных должностях. Могут рухнуть в бездну вечные города и погрузиться в пучину войн великие империи, а чиновничья вша будет цвести, как элеутеррокок в ботаническом парке Гарзуфа.
К чему это я? Своего боевого товарища и полковника службы безопасности Орехова, прибывшего в Ливадию, я не узнал. Он раздобрел, увеличившись в размерах, точно гондола, запускаемая в рекламных целях и в летнее небо. В дни народных смут и праздников.
Мы радостно обнялись и я ляпнул про воздушный гондон. Это за мной водится: ляпаю, а затем думаю, что же я такой запендюхал собеседнику в лоб — разводным ключом образа.
Видимо, Вольдемар Вольдемарович отвык от нормальных дружеских отношений. Он налился дурной кровью и, затопав ногами, заявил, что он такой, какой есть, и не потерпит никаких грязный инсинуаций.
— Чего не потерпишь? — заорал я. Не люблю, когда обижают мой родной язык. — Апорте вит пур, месье, фак`ю!
— Ась? — охренел полковник от моих полиглотных изысков.
— Хуась! Зажрались, барин. Из боевой Конторы богадельню сработали. Уж собственной тени пугаетесь, господа.
— А пошел ты, радетель народный, — взъярился Орехов. — Ты ваньку валял, а мы работали… Да-да, работаем в предлагаемых обстоятельствах. И своих, кстати, не забываем.
— Спасибо, — повинился я и вытащил из сумки новую бутылку родной в знак перемирия. — Думаю, оправдаю оказанное доверие.
— Сукин сын, — резюмировал полковник и заглотил первую чарку. — Мы к нему всей, понимаешь, душой… — И, выбрав из своего потрепанного портфеля две папки, передал их мне. — На, изучай.
— Зачем?
— Будете заниматься оружейным бизнесом.
— Как это? — не поняли мы.
Господин Орехов уточнил: через неделю прибывает Объект, которого надо будет охранять, как зеницу ока, поскольку тот будет возглавлять Компанию, связанную с созданием новейшего вооружения, способного остановить эскалацию НАТО на восток.
— Замечательно, — сказал я. — Давно пора принимать продуктивные меры против янки. — И пролистал папки. — Значит, ладим личку?
— Точно, — согласился полковник и кивнул на странички дел. — Молодые ребята, но головорезы. Недельку тренировок и в работу.
Оставив друзей отдыхать в ночи, ушел на веранду. Там плюхнулся в старенькое кресло. Ну-ну, что нам новенького преподнесла сука-судьба? Надеюсь, не прийдется скучать, охраняя новое Тело. Скука в нашем бухгалтерском деле самое печальное, как тишина на фронтовой нейтральной полосе.
Открываю первую папку с грифами совершенно секретно и хранить вечно, принимаюсь изучать биографию Тела и его будущую Работу, чтобы знать комплекс всех проблем.
Для защиты Тела необязательно окружать его отрядом морских пехотинцев или мастерами спорта СССР по боксу, гребли и художественной гимнастики. Бесполезно.
Пуля, конечно, дура, однако, когда «заказ» работает профессионал, то спортивные достижения, равно как и войсковые подразделения в краповых беретах, не в состоянии сохранить жизнь хозяину.
Система личной охраны — л и ч к а — основана не на демонстрации бицепсов и трицепсов молодчиков, умеющих считать до трех, а на другом принципе.
Победы на невидимом поле боя у службы безопасности должны быть тихие, без применения всех видов стрелкового оружия. Главная задача группы, когда в атмосфере возникают предгрозовые облака, найти причину возможного свинцового дождя, а, если есть «заказ», то сделать все, чтобы его снять.
Связи службы безопасности должны быть везде. На суше и на море, в небе и космическом пространстве. И чем больше флажков расставлено, тем выше вероятность сохранение шкуры Тела. И если группе удается выйти на заказчика, то проблема решается просто — путем переговоров.
Ну коль уж зажужжали пули, тут все зависит от группы, от её профессионализма и единства. И поэтому лучше потрудиться нам сейчас, чем потом махать кайлом гробокопателям.
Итак, кому принадлежало Тело, с которым предстояло работать. Объект был относительно юн, если судить по протокольной фотографии.
Свечкин Михаил Данилович выглядел смышленым малым с проницательным взглядом. Закончил МФТИ, трудился в Днепропетровском закрытом НПО (Научно-производственное объединение): паял многозарядные межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющими головными частями тяжелого класса СС-18.
Внеся в развитие стратегических ядерных сил и свою скромную лепту, был переведен в ЦК ВЛКСМ. Инструктором по воспитанию научно-технической, идеологически выдержанной молодежи.
Когда начались вулканические процессы под Старой и Новой площадями, сам ушел в НИИ «Электрон», занимающейся разработками в области управляемых снарядов (калибр 155 мм.)
Там, проявив недюжинные способности, дорос до заместителя генерального директора и… уехал в Оксфорд. На полугодичную стажировку.
И вот через неделю член-корреспондент возвращается и… превращается в председателя Комитета по военно-техническим разработкам.
Наверное, у нашего господина Свечкина выдающиеся таланты во всех областях, как научных, так и общественных? Так бывает. В стране победившей демократии, где постреливают с лечебно-санаторной регулярностью. Великий дядюшка Кольт знал, как уравнять шансы. Жить надейся, как говорится, а помирать готовься.
Странно, за какие заслуги перед отчизной оксфордский птенец угодил в гнездышко, подготовляемое так тщательно СБ?
Я пожал плечами и открыл вторую папку. Без грифа хранить вечно. По мнению лубянских штабистом, жизнь бойцов не могла быть вечной?
На меня смотрели молодые, незнакомые лица. С фотографий, естественно, вклеенных канцелярским клеем и архивной крысой в личные листы.
Лица симпатичны. Открыты, чуть напряженны, будто ждут, когда из объектива махнет знаменитая птаха. И её можно будет прихлопнуть, как вредную ворону.
Биографии были схожи, точно детсадовские детишки на прогулке в зимнем лесу и тридцатиградусный хмельной морозец.
Детский сад-школа-армия: этапы большого пути. Разница лишь в спецподготовке. Убивать у нас учат многих. Всевозможными способами. Но пока не будем об этом.
Я возвращаюсь под яблоню. Мои боевые друзья встречают меня радостными воплями. Я возвращаю папки:
— Есть вопросы, товарищ полковник.
— У к-к-кого?
— У меня.
— Ой, Алекс, я же отдыхаю… в кругу семьи. Тьфу!.. друзей!
— Вах, кто в мой глаз хлюпнул? — возмутился Хулио. — Как дам.
— Я, кажется, — признался Орехов. — Извини, дорогой.
— Ааа, нет-нет, — поспешил с заверениями пострадавший, моргая, как кукла. — Лучше даже вижу, дорогой.
Возмутившись от такого неприкрытого холуйства, я треснул Резо по вые. Тот взвился — за что? Я ответил, что прихлопнул комара, и предупредил: завтра подъем в шесть утра. Для оздоровительной пробежки по Кольцевой дороги.
— Ну и ладненько, други мои, — засобирался полковник. — Пора и честь знать.
— А где ответы на мои вопросы? — удивился я.
— Селихов, я — не «Что? Где? Кого? И как?», — грузный, как медведь, обожравшийся дармового меда, направился к казенному авто. — Не все сразу. Знакомься. Готовь личку в доме отдыха «Аврора».
— И где эта самая «Аврора»? — поинтересовался.
— Крейсер? — удивился полковник. — На Неве, где ж еще?
— Дом отдыха, еп`вашу мать, — ругнулся в сердцах. — Упились-таки в хлам! Нахлестались в пыль! Надубасились в муку! Нарезались в дрова! Тра-та-та!..
— Александр, — обиделся Орехов. — Я от тебя протрезвел. — Отмахнулся. — Никитин все знает.
Да, я люблю и умею говорить правду. Лучше кровавая и страшная правда, чем сладкая ложь, не так ли? У нас правду никто и никогда не любил. Пять лет назад я ликвидировал высокопоставленного ублюдка по фамилии Хромужкин, у которого ходил телохранителем. Он был самоуверенным болваном, к тому же пассивным педерастом и считал, что мир создан для его животной плоти. Однажды он плохо кончил, в смысле, я отрезал ему его же достоинство, когда понял, что хозяин жизни не понимает текущего политического момента.
Он корчился от боли и кровь фонтонировала: фьюк-фьюк! Зрелище было потешным и назидательным. Для тех, кто с помощью своей демократической жопы хотел достичь высот политического олимпа. Они, намыленные, бились в казенной баньке, думая, что их ждет такая же счастливая участь. Я вонзил тиг в лавку и рассмеялся:
— Делайте новые ставки, господа.
И ушел. Чтобы вернуться через пять лет. Был молод, самонадеян и верил, что способен изменить мир — кастрацией.
Увы, заблуждался. За что и получил пять лет отдыха на курорте имени «Красная шапочка». После трудовых таежных подвигов вернулся и обнаружил страну на разломе эпох.
Россия напоминал неуправляемый корабль, получивший смертельные пробоины и посему идущий на дно небытия. Команда и пассажиры, в панике загрузившись в шлюпки, пытались в одиночестве победить штормовую волну. И доплыть до спасительного острова, где их ждало райское наслаждение — кокосы и окультуренные людоеды во фраках и цилиндрах из Международного Валютного Фонда.
Не всякому удалось вкусить райских реформаторских плодов и дожить до счастливого будущего. А те, кто таки дожил, поставлены самоуверенным янки Б.К. в интересную позу. Какую? Это к социально-активной и пухленькой любительнице чизбургеров с берегов Патомака. А если говорить без обиняков: конец света близок — ближе не бывает. Возникает вопрос: что делать? Выхода два: или получать удовольствие, разлагаясь от ядерной присыпки, или пытаться противостоять неприятному развитию исторических событий. Как сказал кто-то из великих: война после Атомной будет на дубинах. И с этим трудно поспорить. Впрочем, я и не спорил, хотя и любил это делать. Моя беда в том, что я человек действия. А любое действие, как известно, вызывает противодействие. И отсюда мои неприятности, если говорить сдержанно. И почему я не любитель букашек, таракашек и прочих насекомоядных тварей? Жил бы тихо и богобоязненно. Собирал коллекцию пришпиленных иглами, крылатых красивых трупиков. На радость научной общественности и супруге Берте, скажем, Эразмовне, женщине во всех смыслах положительной, тишайшей, в очках, с пучком немытых волос на затылке, с болезненным запахом всего своего валерианового пустотелого организма… Брр!
Нет, только не это: жить редкими минутами семейного совокупления. Простите-простите. Великий еврей Эйнштейн был прав: все относительно. В этом мире, уже перетравленном ядерным, повторю, дустом. Я должен быть благодарен судьбе: она увела от житейского омута.
Я родился 26 мая, и поэтому чувствовал весну всей своей выдубленной жизнью шкурой. Тело бренно — дух вечен. Но даже духу противна мысль, что его хотят потравить плутонием 235.
Справедливости ради надо сказать, что мы тоже не лыком шиты. Такую иногда вывернем душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.
И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире стране по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде: по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, кровопусканию и всеобщему разгильдяйству.
У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем на дно океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, проводят народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» демонстрируют исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в боевой готовности гвардейских танковых соединений и так далее.
Словом, все народы мира и Европы, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше распыздяйство. И они, безусловно, правы в своем мещанском страхе. Мы — страна неожиданных, самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа. То-то у нас — то ли бунт зреет, то ли дымок гражданской войны вьется, то ли выборы грядут, которые хуже смерти.
Впрочем, Европа тоже решила поучаствовать в «русской рулетке», только вот «кольт» оказался в хамоватых руках тех, кто мечтает установить новый порядок в мире.
И что же?
— Du courage il faut trouver le true pour truguer be truguagea.
Перевожу: «Мужайтесь, надо найти винтик, чтобы развинтить весь механизм».
И этим винтиком буду я. В наше время всегда есть место подвигу. И если кто-то хочет последовать пророчествам Ностардамуса, должен помнить: от их детей тоже ничего не останется — даже теней.
Москва встречала молодое лето ЧП (чрезвычайным положением), параличом власти, взрывами в центре, автомобильными заторами, ростом цен и всеобщим безмолвствием. Как говорится, народ безмолвствовал.
Так молчат в доме преставившегося душегуба, у которого морда такая, что и в гробу, в предцарствии лежащая, кирпича просит. То есть хоть и в мир иной отдалился, да на роже такая краснота, что живому дай Бог, а помер-то с опою, лишнего испил и помер.
Я прогулялся по любимому городу. Народец шастал по улицам, не обращая внимания на БТРы и военизированные патрули. Что-что, а привыкает наш человечек к прилагаемым обстоятельствам быстро; главное, чтобы атомной войнушки не было.
Уличные фотографы, похожие повадками на грифов, кружили вокруг зевак, гуляющих по Арбату. Молодые лавочники в пятнисто-полевой форме предлагали по договорным ценам стрелянные гильзы с Балкан, веточки стальной импортной проволоки из Африки, боевые медали и ордена Союза ССР, а так же офицерское обмундирование и солдатские шапки-ушанки.
Конечной моей целью была редакция газеты, поносной по определению. Там работала моя жена Полина. Она несколько раз приезжала на зону и мы проводили веселые сутки, кувыркаясь на казенной койке, как акробаты. Надо отдать должное Полинке она не потеряла веры в меня, если выражаться языком Петрарки.
И вот я приехал — и приехал без предупреждения. Зачем ненужные волнения?
Я прошел по узким коридорам редакции, по ним метались щелкоперы без определенных половых признаков, лишь одно, видимо, руководящее лицо с разночинской бородкой картавило:
— Безобг`азие! Где мате`иал по аг`мии и НАТО! Всенепг`менно мне на стол материал по аг`мии и НАТО!
Жену я обнаружил в курилке. Полина попыхивала сигареткой и обсуждала проблему ЧП, которое ввели с первого апреля.
— Ой, — сказала Полина, — это мой муж, девочки.
Взглянув на меня, те нервно захихикали. Я хотел сказать им все, что думаю о вреде курения, как говорится, курящая женщина кончает раком, да их вызвали к Главному редактору.
Мы с женой обнялись, как два солдата после войны. И поехали на редакционном авто домой.
— Правда, у меня много работы, — говорила Полина. — Ты же, надеюсь, знаешь положение в стране и мире?
— Критические дни планеты Земля, — отвечал я. — Но янки есть что терять, а что теряем мы? Эту еп`жизнь?
— Не ругайся, Саша.
— Козлы они все, что по эту сторону океана, что по ту, — сказал я. — И если хотят жрать биг-маги с плутонием, они их будут жрать.
— А мы что будем жрать?
— А мы? Мы картошечку, — смеялся я. — С малосольными огурчиками. С копченной колбаской. И мерзлой водочкой.
— Дурачок, — покачивала головой любимая. — Мир летит в тартарары, а ты?..
А что я? Если яппи Б.К. посадить на пятилетнюю баланду у параши, то, уверен, он тоже бы мечтал о русской водочке и хрустящем изумрудном огурчике. И думать бы не думал о медовых устах тортовой стажерки и мировом господстве.
Полина также была полностью поглощена мыслями о будущем.
— Ты думаешь, у нас будет хорошо? — стаскивала с себя джинсы, когда мы, разумеется, прибыли домой.
— А почему должно быть плохо? — обнимал её. — У меня как штык.
— О, господи, я не про это, — закатывала глаза от возмущения. — Я о Третьей Мировой.
— Война херня, главное маневры, — не выдержал я. — Полина, пошли они все к еп`матери. Мы жили и будем жить. И назло всем скуем маленького.
— Какого маленького? Селихов! Ты сошел с ума, — всплеснула руками. Ты вообще меня любишь, как бабу, а не как личность.
— Полина, прекрати, — взревел я и цапнул молодое-наливное-нагое-брыкающе-взвизгивающее тело. — Я тебя люблю, как личность, а потом, как бабу, — солгал. — Честное слово!
— Да, милый?
— Да, милая.
— И я тебя люблю. Как личность.
— Да? — заскрежетал зубами. — Если когда-нибудь погибну, то от твоей непосредственности.
— А я от тебя!.. А-а-а-а-а-а-а!
Потом мы пообедали жареной картошечкой, колбаской, огурчиками и водочкой. Я неосторожно включил телевизор и мы узнали последние новости. Они были такие, что жена мгновенно умчалась в редакцию. А я остался с надеждой, что все-таки с Божьей помощью успел заслать маленького астронавта в недра чужой планеты. Потом уснул и спал без сновидений. Разбудил меня телефонный перезвон.
— Алекс, родной! — зарокотал голос Орехова. — Вернулся, сукин сын?
— А ты откуда знаешь, Вольдемар? — удивился я.
— Обижаешь, — смеялся полковник ФСБ. — Мы все знаем. С возвращеньицем, засранец.
— Сам такой, — огрызался я. — Вас одних нельзя оставить, тут же хрендя мировая начинается.
— Пахнет керосином, — согласился друг. — И очень пахнет.
— И что будем делать?
— Работать, товарищи.
— То есть?
— Надо встретиться, — сообщает мой боевой товарищ. — Место встречи изменить нельзя, — смеется. — Никитин и Резо-Хулио тебя найдут.
— Как они?
— Им война, что мать родна.
Я посмеялся: все на старых прочных местах. Кроме угрозы Третьей Мировой, ничего не изменилось — боевые друзья ждут меня и готовы принять участие в каком-нибудь феерическом дельце. А почему бы и нет? Сотрудник службы безопасности даже на дымящихся после атомного удара руинах остается сотрудником службы безопасности.
Итак, я возвращаюсь в клоаку политических страстишек, в суету сует, в мирок первичного накопления капитала и кровопускания. Возвращаюсь туда, где грязные воды рек тащат разбухшие, разъеденные золотыми рыбками трупы. Возвращаюсь туда, где удар в челюсть, пуля в лоб, ракетные залпы «Томагавками» лучший аргумент в споре. О путях развития, как родного отечества, так и всего мира.
…Что может дать час бреющего полета над темным пространством родины? Многое. Особенно, если это время прошло в дискуссиях с упоминанием нашей всеми любимой «матушки». Друзья-товарищи заехали за мной и мы рванули в Ливадию, где находилась моя старенькая дача, удобная во всех отношениях.
— Сашок, — лез с лобызаниями маленький и плюгавенький Резо по прозвищу Хулио. — Ты все такой же! У параши цвет лица меняется в лучшую сторону, да, Никитушка?
Сдержанный Никитин, похожий на чеховского учителя словестности, согласно кивал головой, улыбаясь мне, как тульский праздник на дне города.
Если бы я не знал своих товарищей, обиделся. А так лишь хлопнул крякающего Резо по загривку, заявив, что скоро мы все окажемся у параши мирового жандарма, роль которого нынче с успехом выполняет USA.
— Это точно, — согласились друзья. — Надо дать по сусалам любителю минета, а то дождемся от него большого привета и бомбы «А».
— Бомбы «А»? — не понял я.
— Атомной чушки, Алекс.
— А у нас что? Чушки кончились?
— Да, вроде нет.
— Тогда в чем дело?
Боевые приятели посмеялись: ещё один утопист, мечтающий сбить ядерными зарядами земной шарик с орбиты. Но делать что-то надо? А не лучше найти на Тверской молоткастенькую шлюшку и запустить её в USA-Белый дом, как это уже однажды случилось в истории дружбы двух народов.
— То есть вы хотите сказать, что соса Моника наш агент? — удивился я.
— А то, — самодовольно ответили приятели. — Контора работает.
Я не поверил. И зря. Оказывается, ныне знаменитую на всю планету губастенькую минетчицу удалось взять на прихват некой богатенькой мадам Мата Грунвальдберг, прибывшей якобы из Одессы-мамы. На самом деле Мата была наша Катенька Епцова из спецотдела «R», разрабатывающего самые деликатные международные проблемы.
— Ну вы, ребята, даете, — сказал я, когда узнал подробности операции «Овальный кабинет». — Теперь понятно, почему клиент звереет и готов весь мир разорвать на куски.
— Ты о чем, Селихов? — не поняли меня.
Я объяснил: сработано топорно. Думаю, ЦРУ доказало своему главнокомандующему, что его подставили, как папика на Тверской, подцепившего украинский AIDS. И теперь от обиды за излишнюю доверчивость он, Б.К., готов рвать и метать. И потом: ему никто не дает и не берет. Быть властелином мира и страдать от полового воздержания. Да проще развязать Третью Мировую, чем стать импотентом или онанистом.
— Алекс, ты всегда был экстремистом, — сказали на все это мои друзья. — И без тебя тошно. Лучше скажи, чем мы будем заниматься?
— А я откуда знаю? — удивился. — Орехов только намекает, а на что, я не понял.
— А ты всегда был тупой, — снова закрякал Хулио, маленький, повторюсь, плюгавенький и ужимками похожий на мультипликационного человечка неопределенной национальности.
— Сам такой, — находчиво отвечал, мелкими ударами зажимая приятеля в угол сидения; тот заблажил, прося пощады.
— Ну как дети, — заметил Никитин, крутящий баранку джипа. — Куда поворачивать, паразиты? Я забыл.
Мы ему напомнили — ором: туда, еп`мать, твою мать! И скоро за тонированными стеклами поплыла знакомая дачная местность. Ба! Скорее незнакомая. Я увидел построенные и строящиеся кирпичные хоромы. Было такое впечатление, что десяток удельных князьков решились обосноваться на прекрасном берегу Истры. Я выматерился: что за дела, господа? Народец давится жареной селедкой, а тут такой строительно-ударный шабаш?
— Саша, ты люмпен, — смеялись друзья. — У нас большие перемены. Чем лучше пэздишь, тем больше процветаешь. Вон, например, хоромы Тимура? Он же Чмо, он же Поц, он же Плохиш, он же Пятачок. Жирует, пидор, и в уст не дует. И таких, как он…
— Вот это сучье племя я бы зажарил на вселенской атомной коптилке, не без пафоса проговорил я. — Ничего, ещё не вечер, господа.
Впрочем, ошибался. Сгущались сумерки, они были сиреневые и пахли мятой, полынью и будущим теплом. Деревянный дом встречал нас черными окнами. Был построен в тридцатые годы и подарен моему деду наркомом НКВД Ежовым. Можно только догадываться за какие заслуги перед сталинской Родиной? В 1939 году дед был отправлен в дружескую тогда нам фашистскую Германию в качестве нелегала, где и пропал без вести. А дом остался, как память о том яростном и кровавом времени. И сохранился хорошо, несмотря на годы. Тем более Полина наведывалась сюда раз в неделю и поддерживала в нем жизнь.
Я растопил баньку — горький дымок закурился в глубину темнеющих небес. Что может быть лучше русской баньке, врачующей тело и душу. Друзья отхлестали меня березовыми веничками и так, что пять лет в зоне улетучились вместе с обжигающим паром. Потом мы сели под старую яблоню, где стоял рубленый когда-то мной столик, открыли две бутылки родной.
О чем могут говорить друзья после долгого молчания? Обо всем и ни о чем. И зачем говорить, если и так все понятно без слов-пустышек. Службу безопасности продали, как дворовую девку. Тот, кто ещё служит, превращены в мифологических трупоукладчиков и монстров. Нас боятся и ненавидят. А мы любим свою больную отчизну и хотим защитить её от ядерных всполохов. Как говорится, натерпешься горя — научишься жить. После смерти.
— Не, помирать нам рановато, — утверждал Хулио. — Еще поживем на зло врагам.
— Как будто и не было пяти лет, — высказал я мысль, — у параши. И, кажется, ничего не изменилось?
Ничего не изменилось, согласились приятели, блеск и нищета переломного периода. Кому в зубы балычок, кому — костлявый сучок. Кому — мелкооптовый минет, а кому — пламенный привет. От родного правительства. Кому — квасок с хренком, а кому — в зад пинком. Из жизни. А что делать — диалектика социалистического капитализма: кто не смел, то и не съел. Все, как в джунглях Амазонии.
— Не, у нас круче, — сделал очередной вывод Резо. — У людоедов бомбы «А» нету, им хорошо.
— И нам неплохо, — подняли мы стаканы со светлой, — хотя сидим с чушками «А». Так выпьем же за мир во всем мире! И за нашу победу! — И мы выпили за себя и тех, кто находится на передовой линии невидимого фронта, где наш тоже ждали честь, слава и доблесть. Это в лучшем случае. В худшем безвременная погибель в могильном окопе. И все эти перспективы бодрили. Как бренное тело, так и клокочущий дух.
… Я заблуждался, утверждая, что ничего не меняется. Меняются люди. На карамельных государственных должностях. Могут рухнуть в бездну вечные города и погрузиться в пучину войн великие империи, а чиновничья вша будет цвести, как элеутеррокок в ботаническом парке Гарзуфа.
К чему это я? Своего боевого товарища и полковника службы безопасности Орехова, прибывшего в Ливадию, я не узнал. Он раздобрел, увеличившись в размерах, точно гондола, запускаемая в рекламных целях и в летнее небо. В дни народных смут и праздников.
Мы радостно обнялись и я ляпнул про воздушный гондон. Это за мной водится: ляпаю, а затем думаю, что же я такой запендюхал собеседнику в лоб — разводным ключом образа.
Видимо, Вольдемар Вольдемарович отвык от нормальных дружеских отношений. Он налился дурной кровью и, затопав ногами, заявил, что он такой, какой есть, и не потерпит никаких грязный инсинуаций.
— Чего не потерпишь? — заорал я. Не люблю, когда обижают мой родной язык. — Апорте вит пур, месье, фак`ю!
— Ась? — охренел полковник от моих полиглотных изысков.
— Хуась! Зажрались, барин. Из боевой Конторы богадельню сработали. Уж собственной тени пугаетесь, господа.
— А пошел ты, радетель народный, — взъярился Орехов. — Ты ваньку валял, а мы работали… Да-да, работаем в предлагаемых обстоятельствах. И своих, кстати, не забываем.
— Спасибо, — повинился я и вытащил из сумки новую бутылку родной в знак перемирия. — Думаю, оправдаю оказанное доверие.
— Сукин сын, — резюмировал полковник и заглотил первую чарку. — Мы к нему всей, понимаешь, душой… — И, выбрав из своего потрепанного портфеля две папки, передал их мне. — На, изучай.
— Зачем?
— Будете заниматься оружейным бизнесом.
— Как это? — не поняли мы.
Господин Орехов уточнил: через неделю прибывает Объект, которого надо будет охранять, как зеницу ока, поскольку тот будет возглавлять Компанию, связанную с созданием новейшего вооружения, способного остановить эскалацию НАТО на восток.
— Замечательно, — сказал я. — Давно пора принимать продуктивные меры против янки. — И пролистал папки. — Значит, ладим личку?
— Точно, — согласился полковник и кивнул на странички дел. — Молодые ребята, но головорезы. Недельку тренировок и в работу.
Оставив друзей отдыхать в ночи, ушел на веранду. Там плюхнулся в старенькое кресло. Ну-ну, что нам новенького преподнесла сука-судьба? Надеюсь, не прийдется скучать, охраняя новое Тело. Скука в нашем бухгалтерском деле самое печальное, как тишина на фронтовой нейтральной полосе.
Открываю первую папку с грифами совершенно секретно и хранить вечно, принимаюсь изучать биографию Тела и его будущую Работу, чтобы знать комплекс всех проблем.
Для защиты Тела необязательно окружать его отрядом морских пехотинцев или мастерами спорта СССР по боксу, гребли и художественной гимнастики. Бесполезно.
Пуля, конечно, дура, однако, когда «заказ» работает профессионал, то спортивные достижения, равно как и войсковые подразделения в краповых беретах, не в состоянии сохранить жизнь хозяину.
Система личной охраны — л и ч к а — основана не на демонстрации бицепсов и трицепсов молодчиков, умеющих считать до трех, а на другом принципе.
Победы на невидимом поле боя у службы безопасности должны быть тихие, без применения всех видов стрелкового оружия. Главная задача группы, когда в атмосфере возникают предгрозовые облака, найти причину возможного свинцового дождя, а, если есть «заказ», то сделать все, чтобы его снять.
Связи службы безопасности должны быть везде. На суше и на море, в небе и космическом пространстве. И чем больше флажков расставлено, тем выше вероятность сохранение шкуры Тела. И если группе удается выйти на заказчика, то проблема решается просто — путем переговоров.
Ну коль уж зажужжали пули, тут все зависит от группы, от её профессионализма и единства. И поэтому лучше потрудиться нам сейчас, чем потом махать кайлом гробокопателям.
Итак, кому принадлежало Тело, с которым предстояло работать. Объект был относительно юн, если судить по протокольной фотографии.
Свечкин Михаил Данилович выглядел смышленым малым с проницательным взглядом. Закончил МФТИ, трудился в Днепропетровском закрытом НПО (Научно-производственное объединение): паял многозарядные межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющими головными частями тяжелого класса СС-18.
Внеся в развитие стратегических ядерных сил и свою скромную лепту, был переведен в ЦК ВЛКСМ. Инструктором по воспитанию научно-технической, идеологически выдержанной молодежи.
Когда начались вулканические процессы под Старой и Новой площадями, сам ушел в НИИ «Электрон», занимающейся разработками в области управляемых снарядов (калибр 155 мм.)
Там, проявив недюжинные способности, дорос до заместителя генерального директора и… уехал в Оксфорд. На полугодичную стажировку.
И вот через неделю член-корреспондент возвращается и… превращается в председателя Комитета по военно-техническим разработкам.
Наверное, у нашего господина Свечкина выдающиеся таланты во всех областях, как научных, так и общественных? Так бывает. В стране победившей демократии, где постреливают с лечебно-санаторной регулярностью. Великий дядюшка Кольт знал, как уравнять шансы. Жить надейся, как говорится, а помирать готовься.
Странно, за какие заслуги перед отчизной оксфордский птенец угодил в гнездышко, подготовляемое так тщательно СБ?
Я пожал плечами и открыл вторую папку. Без грифа хранить вечно. По мнению лубянских штабистом, жизнь бойцов не могла быть вечной?
На меня смотрели молодые, незнакомые лица. С фотографий, естественно, вклеенных канцелярским клеем и архивной крысой в личные листы.
Лица симпатичны. Открыты, чуть напряженны, будто ждут, когда из объектива махнет знаменитая птаха. И её можно будет прихлопнуть, как вредную ворону.
Биографии были схожи, точно детсадовские детишки на прогулке в зимнем лесу и тридцатиградусный хмельной морозец.
Детский сад-школа-армия: этапы большого пути. Разница лишь в спецподготовке. Убивать у нас учат многих. Всевозможными способами. Но пока не будем об этом.
Я возвращаюсь под яблоню. Мои боевые друзья встречают меня радостными воплями. Я возвращаю папки:
— Есть вопросы, товарищ полковник.
— У к-к-кого?
— У меня.
— Ой, Алекс, я же отдыхаю… в кругу семьи. Тьфу!.. друзей!
— Вах, кто в мой глаз хлюпнул? — возмутился Хулио. — Как дам.
— Я, кажется, — признался Орехов. — Извини, дорогой.
— Ааа, нет-нет, — поспешил с заверениями пострадавший, моргая, как кукла. — Лучше даже вижу, дорогой.
Возмутившись от такого неприкрытого холуйства, я треснул Резо по вые. Тот взвился — за что? Я ответил, что прихлопнул комара, и предупредил: завтра подъем в шесть утра. Для оздоровительной пробежки по Кольцевой дороги.
— Ну и ладненько, други мои, — засобирался полковник. — Пора и честь знать.
— А где ответы на мои вопросы? — удивился я.
— Селихов, я — не «Что? Где? Кого? И как?», — грузный, как медведь, обожравшийся дармового меда, направился к казенному авто. — Не все сразу. Знакомься. Готовь личку в доме отдыха «Аврора».
— И где эта самая «Аврора»? — поинтересовался.
— Крейсер? — удивился полковник. — На Неве, где ж еще?
— Дом отдыха, еп`вашу мать, — ругнулся в сердцах. — Упились-таки в хлам! Нахлестались в пыль! Надубасились в муку! Нарезались в дрова! Тра-та-та!..
— Александр, — обиделся Орехов. — Я от тебя протрезвел. — Отмахнулся. — Никитин все знает.