Страница:
Но людей начал грызть червь сомнения.
Всё в более широких кругах, прежде всего в кругах интеллигенции, нарастало отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Многие люди, продолжая оставаться преподавателями марксизма-ленинизма или правительственными чиновниками, начинали обращать свой взор на Запад, хоть и не афишировали этого. Только диссиденты из числа творческой интеллигенции решались иногда открыто говорить о своих взглядах, но их подавляла государственная машина.
Само государство стало терять целостность и неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным интересам. Наглядным выражением этого стала ведомственность. Этот дефект системы отраслевых министерств был известным в СССР уже в 1920-х годах, но с особой силой он проявился в период застоя. Суть здесь в том, что из-за обострения дефицита ресурсов их распределение всё более определялось не стратегическими целями государства, а интересами ведомств. Отрасли промышленности обособлялись по ведомственному признаку, укреплялась корпоративная иерархическая структура и независимость самих ведомств по отношению к государственным органам централизованного управления.
Министерства начали формировать замкнутые «технологические империи». Например, министерства автомобильной, угольной, химической промышленности, металлургии и другие потребители продукции машиностроения стали развивать собственное производство роботов, электронных компонентов, специализированных станков и автоматических линий, — и это только усиливало дефицит ресурсов. Появлявшиеся инновации вели не к перестройке структуры народного хозяйства с его удешевлением, а как бы «накладывались» на старую структуру, и вели к удорожанию.
Ведомства превращались в замкнутые организмы, что не могло не разрушать государства. Подобно этому, если в живом существе каждый орган начнёт оптимизировать своё функционирование, не интересуясь проблемами всего организма, то такой организм теряет жизнеспособность.
В 1970-е годы произошло соединение ведомственности с местничеством — сплочением хозяйственных, партийных и советских руководителей на местах, — как правило, конфликтующих с интересами центра и других регионов. В национальных регионах (союзных и автономных республиках, областях и округах), местничество принимало национальную окраску. Со временем республиканские элиты настолько окрепли, что центр уже не был способен посягнуть на их власть и интересы. Негласно, под лозунги интернационализма, проводилась «коренизация» нового типа — вытеснение русских кадров и обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а лишь статусных наций. (Позже это в полной мере выявилось в ходе перестройки.)
Образование региональных элит, включающих в себя и работников аппаратов разных ведомств, и работников местных органов власти, породило новый тип политических субъектов — номенклатурные кланы. Началось неявное пока разделение страны.
В годы сталинских репрессий состав правящей элиты постоянно менялся — на смену репрессированным выдвигались новые кадры, которые, в свою очередь, подвергались репрессиям. В следующий, хрущёвский период репрессий не было, но в ходе постоянных реорганизаций и управленческих экспериментов шла ротация руководящих кадров, перетряска правящего слоя. Новое руководство КПСС, пришедшее к власти в середине 1960-х, создало стабильный, несменяемый слой партийно-государственных чиновников.
В середине 1970-х в стране начал насаждаться культ Л. И. Брежнева. В 1977 году он совместил пост Генерального секретаря ЦК партии с постом Председателя Президиума Верховного Совета СССР, став уже и номинально главой государства. Чисто внешние атрибуты величия (четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза, Ленинская премия по литературе, орден «Победы» и др.) совмещались с усиливающейся дряхлостью.
В самых высших сферах, уж не говоря о более низком слое, процветали протекционизм и кумовство. Сам Брежнев раздавал высшие посты своим друзьям и родственникам. Такая же картина сложилась и в республиках — Грузии, Казахстане, Узбекистане, Молдавии и других, где руководящая партийно-государственная верхушка формировалась по клановому принципу.
Происходящее было не следствием ошибокили злой воли, а результатом процессов самоорганизации. До 1953 года государство постоянно держало ведомственные и местнические противоречия в центре внимания и регулировало, исходя из общих целей. В ходе десталинизации были ликвидированы те небольшие по размерам или даже невидимые элементы государства, которые вели системный анализ всего происходящего, и в последующие годы именно из-за утраты системности начался развал единого, как сейчас говорят, «экономического пространства», а вслед за ним и государственности.
КПСС этого периода состояла как бы из двух частей. Рядовые коммунисты (к середине 1980-х в партии состояло около 18 млн. человек) практически были отстранены от принятия партийных решений, не могли влиять на положение дел. Выборы центральных органов были многоступенчатыми: первичные организации выбирали депутатов на районные конференции, те — на городские, городские — на областные, областные — на съезд партии. И уже делегаты съезда выбирали ЦК. При такой системе решающая роль принадлежала партаппарату, и естественно сформировалась наследственная партийно-государственная номенклатура (с передачей должностей «от отца к сыну»), ставшая руководящим слоем общества. Пребывание на руководящих постах становилось пожизненным.
Как партийное «боярство» в верхах, так и «новое дворянство» в более низких сферах было заинтересовано в стабильности общества. Стабильность, в свою очередь, изменила и психологию управленцев, и реальную практику управления. Чувствуя себя достаточно уверенно (репрессии против них теперь были исключены), представители высшей номенклатуры: директора, министры, руководители отраслей и регионов, переходили от роли управляющих (при отсутствии фактических владельцев) к положению реальных хозяев. Номенклатура совершенно очевидно противопоставляла себя как рядовым членам партии, так и всему народу.
В то же время официальная идеология становилась всё более напыщенной (концепция «развитого социализма») и всё более чуждой настроениям людей.
Взяточничество и коррупция стали явлением повсеместным и обыденным; в хищениях были изобличены ряд руководителей страны, союзных республик, горкомов, райкомов партии. Но к концу правления Брежнева терпимость всё больше переходила в попустительство; целые коллективы связывались круговой порукой хищений.
И внутри страны, и в мире возникло предчувствие, что СССР проигрывает холодную войну. Важным признаком этого стал переход на антисоветские позиции сначала западной левой интеллигенции (еврокоммунизм), а потом и всё более заметной части отечественной интеллигенции (диссиденты). Для борьбы с диссидентами даже было создано специальное (5-е Главное) управление КГБ.
Отметим, что диссидентсткое движение не было однородным. В нём можно выделить три направления.
1. Марксисты (напр., Р. А. Медведев, П. Г. Григоренко) считали, что все недостатки общественно-политической системы проистекают из сталинизма, являются результатом искажения основных марксистско-ленинских положений. Ставили задачу «очищения социализма».
2. Либеральные демократы (напр., А. Д. Сахаров) проповедовали принцип конвергенции. Полагали возможным объединить всё лучшее, что есть в плановой и рыночной экономике, в политических и социальных системах Запада и Востока, поскольку человечество вступило на такой этап развития, когда на первый план выходят не классовые, национальные и другие групповые интересы, а интересы общечеловеческие. Ряд представителей этого направления (напр., В. Буковский) полностью отвергли идеи социализма, и считали режим западных стран моделью для СССР.
3. Национал-патриоты (напр., А. И. Солженицын, И. Р. Шафаревич) выступали со славянофильских позиций. Считали, что марксизм и революция совершенно чужды русскому народу, навязаны ему извне. Наиболее радикальные представители этого течения отвергали западничество вообще, считали противниками не только коммунистов, но и либералов. Образцом для России полагали государственное устройство, существовавшее даже не до октября, а до февраля 1917 года.
В 1977 году была принята новая Конституция СССР, а в 1978-м — конституции союзных республик. В этих конституциях законодательно укреплялась (ст. 6) руководящая роль Коммунистической партии. Существование других партий конституцией не предусматривалось.
Как это ни покажется странным, жизнеобеспечение людей улучшались. Именно в период застоя было проведено огромное по масштабам жилищное и дорожное строительство, построено метро в одиннадцати городах, быт людей в городе в основном вышел на современный уровень, а на селе сильно улучшился (так, была завершена полная электрификация села и газификация большей его части). В системы жизнеобеспечения были сделаны крупные капиталовложения на долгую перспективу: созданы единые энергетические и транспортные сеты, проведены крупномасштабное улучшение почв (ирригация и известкование) и обширные лесопосадки (1 млн. га в год), построена сеть птицефабрик, решившая проблему белка в рационе питания. СССР стал единственной в мире самодостаточной страной, надолго обеспеченной всеми основными ресурсами.
А достичь такого успеха удалось благодаря открытию богатейших нефтегазоносных месторождений в Западной Сибири.
Президент Российской Федерации В. В. Путин во время пресс-конференции 18 июля 2001 года сетовал, что «у нас в Советском Союзе больше здесь было проблем, чем плюсов, что мы в своё время открыли самотлорскую нефть, газ и начали жить за счёт энергоресурсов». А ведь громадные вложения в Сибирь и Урал, сделанные в 1960–1980-е годы, обеспечили жизнь страны на столетие вперёд. Сегодня государство и частный капитал, ничего не вкладывая в развитие хозяйства России, просто пользуются капиталовложениями тех лет!
Вложения в топливные отрасли и хорошая конъюнктура мирового рынка (особенно после скачка цен на нефть в 1973 и 1979) дали уникальную возможность получать по импорту и необходимое оборудование, и товары личного потребления. Так и достигли улучшения в жизнеобеспечении людей. Здесь важно, что доходы от продажи сырья, в отличие от сегодняшней ситуации, шли не на зарубежные счета «владельцев», а на удовлетворение интересов общества.
С другой стороны, эти средства использовали не самым оптимальным образом, а иногда и бездарно. Так, в 1970-е правительство стало заключать сделки с западными производителями по принципу «сырьё на готовые изделия и технологии», что поставило страну в одностороннюю зависимость от поставок импортных запчастей, материалов и оборудования. То есть в организации хозяйства и внешней торговли было и много хорошего, и много «плохого», неправильного. Вообще невозможно одной краской описать это насыщенное событиями, зачастую парадоксальное время: была и разрядка международной напряжённости и колоссальные стройки, «Хельсинский процесс» сопровождался вторжением в Афганистан, и так далее.
За счёт внешней торговли велась техническая модернизация металлургии, химической промышленности, машиностроения. За её же счёт поддерживали сложившийся уровень личного потребления: импорт потребительских товаров в те годы на 75–80 % состоял из предметов, которые вполне можно было бы производить самим. И в это же время стали увеличивать экспорт технически сложных товаров, в том числе личного потребления (автомобилей, радиотоваров, холодильников и т. п.), прежде всего в страны СЭВ, что обескровливало наш внутренний потребительский рынок.
Страны Восточной Европы, образуя с СССР единую систему хозяйствования, с удовольствием брали советские энергосырьевые ресурсы, а взамен поставляли свою конечную продукцию. И это было бы терпимо, если бы у нас была существенно более тесная интеграция. Но ведь наибольшую критику мы получали как раз от этих стран! Никто и не задумывался, что в рамках Европейской экономической системы они в силу природных условий всегда были, есть и будут аутсайдерами (в силу климатических условий, производство на Востоке всегда дороже, чем на Западе.) Характерный пример — бывшая ГДР, сегодня самая нуждающаяся часть Германии, а жители западных территорий страны не спешат её обустраивать: дорого.
А в «советском блоке» они оказывались самыми передовыми, и развитие их экономик становилось более выгодным, чем нашей экономики. Что и происходило — но они, поглядывая на более благополучный Запад, считали это недостаточным для себя.
В общем, диспропорции во внешней торговле, а также трения со странами Восточного блока увеличивали неадекватность восприятия действительности как советскими людьми, так и гражданами стран народной демократии. А это и было одной из целей холодной войны. Как и в обычной войне, роль командования, его соответствие стоящим задачам является определяющим, — наши «командующие» задачам не соответствовали.
С каждым годом эпохи застоя необходимость комплексной модернизации советского общества и хозяйства становилась всё более очевидной, однако относительно благоприятные условия для этого (хорошая внешнеэкономическая конъюнктура и поток нефтедолларов) так и не были использованы. Между тем, Западный мир вступал во второй этап НТР — информационную революцию.
С 1979 года в СССР начали сокращаться добыча угля, нефти и выпуск готового проката; снижался объём перевозок по железным дорогам. Стране не хватало ресурсов, а те, что имелись, во всё бульших масштабах направляли в ВПК! Распылялись капиталовложения; обозначился социокультурный раскол в обществе — стала углубляться пропасть между столицами, крупными и малыми городами и деревней. Тысячи сёл и деревень были признаны «неперспективными», сельское хозяйство деградировало.
В 1982 году была разработана и принята государственная Продовольственная программа, ставившая задачу надёжного обеспечения полноценным питанием всех граждан страны, — надо признать, определённые успехи были достигнуты. Это стало продолжением «демобилизационной программы», начатой Хрущёвым, с упором на рост благосостояния и сдвигом в сторону потребительства.
Судя по динамике множества показателей, СССР в 1965–1985 годах находился в состоянии благополучия, несмотря на многие неурядицы, которые в принципе могли быть устранены. В то же время назревали факторы нестабильности и общего ощущения беды. Видимыми симптомами этого стали широкое распространение алкоголизма и вновь появившееся после 1920-х годов бродяжничество.
1982, 10 ноября . — Смерть Л. И. Брежнева. 12 ноября . — Избрание Генеральным секретарём ЦК КПСС Ю. В. Андропова. Крупные чистки в верхнем эшелоне власти, борьба за производственную дисциплину.
1983 . — Окончание мирового «энергетического кризиса», начало открытого кризиса советской экономики.
1984, февраль . — Смерть Ю. В. Андропова. Избрание Генеральным секретарём ЦК КПСС К. У. Черненко.
Черненко, один из ближайших сотрудников Брежнева, был тяжело болен, управлять страной он просто не мог. В начале 1985 года он умер; к власти пришёл М. С. Горбачёв. Началась «перестройка».
Крах экономики
Всё в более широких кругах, прежде всего в кругах интеллигенции, нарастало отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Многие люди, продолжая оставаться преподавателями марксизма-ленинизма или правительственными чиновниками, начинали обращать свой взор на Запад, хоть и не афишировали этого. Только диссиденты из числа творческой интеллигенции решались иногда открыто говорить о своих взглядах, но их подавляла государственная машина.
Само государство стало терять целостность и неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным интересам. Наглядным выражением этого стала ведомственность. Этот дефект системы отраслевых министерств был известным в СССР уже в 1920-х годах, но с особой силой он проявился в период застоя. Суть здесь в том, что из-за обострения дефицита ресурсов их распределение всё более определялось не стратегическими целями государства, а интересами ведомств. Отрасли промышленности обособлялись по ведомственному признаку, укреплялась корпоративная иерархическая структура и независимость самих ведомств по отношению к государственным органам централизованного управления.
Министерства начали формировать замкнутые «технологические империи». Например, министерства автомобильной, угольной, химической промышленности, металлургии и другие потребители продукции машиностроения стали развивать собственное производство роботов, электронных компонентов, специализированных станков и автоматических линий, — и это только усиливало дефицит ресурсов. Появлявшиеся инновации вели не к перестройке структуры народного хозяйства с его удешевлением, а как бы «накладывались» на старую структуру, и вели к удорожанию.
Ведомства превращались в замкнутые организмы, что не могло не разрушать государства. Подобно этому, если в живом существе каждый орган начнёт оптимизировать своё функционирование, не интересуясь проблемами всего организма, то такой организм теряет жизнеспособность.
В 1970-е годы произошло соединение ведомственности с местничеством — сплочением хозяйственных, партийных и советских руководителей на местах, — как правило, конфликтующих с интересами центра и других регионов. В национальных регионах (союзных и автономных республиках, областях и округах), местничество принимало национальную окраску. Со временем республиканские элиты настолько окрепли, что центр уже не был способен посягнуть на их власть и интересы. Негласно, под лозунги интернационализма, проводилась «коренизация» нового типа — вытеснение русских кадров и обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а лишь статусных наций. (Позже это в полной мере выявилось в ходе перестройки.)
Образование региональных элит, включающих в себя и работников аппаратов разных ведомств, и работников местных органов власти, породило новый тип политических субъектов — номенклатурные кланы. Началось неявное пока разделение страны.
В годы сталинских репрессий состав правящей элиты постоянно менялся — на смену репрессированным выдвигались новые кадры, которые, в свою очередь, подвергались репрессиям. В следующий, хрущёвский период репрессий не было, но в ходе постоянных реорганизаций и управленческих экспериментов шла ротация руководящих кадров, перетряска правящего слоя. Новое руководство КПСС, пришедшее к власти в середине 1960-х, создало стабильный, несменяемый слой партийно-государственных чиновников.
В середине 1970-х в стране начал насаждаться культ Л. И. Брежнева. В 1977 году он совместил пост Генерального секретаря ЦК партии с постом Председателя Президиума Верховного Совета СССР, став уже и номинально главой государства. Чисто внешние атрибуты величия (четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза, Ленинская премия по литературе, орден «Победы» и др.) совмещались с усиливающейся дряхлостью.
В самых высших сферах, уж не говоря о более низком слое, процветали протекционизм и кумовство. Сам Брежнев раздавал высшие посты своим друзьям и родственникам. Такая же картина сложилась и в республиках — Грузии, Казахстане, Узбекистане, Молдавии и других, где руководящая партийно-государственная верхушка формировалась по клановому принципу.
Происходящее было не следствием ошибокили злой воли, а результатом процессов самоорганизации. До 1953 года государство постоянно держало ведомственные и местнические противоречия в центре внимания и регулировало, исходя из общих целей. В ходе десталинизации были ликвидированы те небольшие по размерам или даже невидимые элементы государства, которые вели системный анализ всего происходящего, и в последующие годы именно из-за утраты системности начался развал единого, как сейчас говорят, «экономического пространства», а вслед за ним и государственности.
КПСС этого периода состояла как бы из двух частей. Рядовые коммунисты (к середине 1980-х в партии состояло около 18 млн. человек) практически были отстранены от принятия партийных решений, не могли влиять на положение дел. Выборы центральных органов были многоступенчатыми: первичные организации выбирали депутатов на районные конференции, те — на городские, городские — на областные, областные — на съезд партии. И уже делегаты съезда выбирали ЦК. При такой системе решающая роль принадлежала партаппарату, и естественно сформировалась наследственная партийно-государственная номенклатура (с передачей должностей «от отца к сыну»), ставшая руководящим слоем общества. Пребывание на руководящих постах становилось пожизненным.
Как партийное «боярство» в верхах, так и «новое дворянство» в более низких сферах было заинтересовано в стабильности общества. Стабильность, в свою очередь, изменила и психологию управленцев, и реальную практику управления. Чувствуя себя достаточно уверенно (репрессии против них теперь были исключены), представители высшей номенклатуры: директора, министры, руководители отраслей и регионов, переходили от роли управляющих (при отсутствии фактических владельцев) к положению реальных хозяев. Номенклатура совершенно очевидно противопоставляла себя как рядовым членам партии, так и всему народу.
В то же время официальная идеология становилась всё более напыщенной (концепция «развитого социализма») и всё более чуждой настроениям людей.
Взяточничество и коррупция стали явлением повсеместным и обыденным; в хищениях были изобличены ряд руководителей страны, союзных республик, горкомов, райкомов партии. Но к концу правления Брежнева терпимость всё больше переходила в попустительство; целые коллективы связывались круговой порукой хищений.
И внутри страны, и в мире возникло предчувствие, что СССР проигрывает холодную войну. Важным признаком этого стал переход на антисоветские позиции сначала западной левой интеллигенции (еврокоммунизм), а потом и всё более заметной части отечественной интеллигенции (диссиденты). Для борьбы с диссидентами даже было создано специальное (5-е Главное) управление КГБ.
Отметим, что диссидентсткое движение не было однородным. В нём можно выделить три направления.
1. Марксисты (напр., Р. А. Медведев, П. Г. Григоренко) считали, что все недостатки общественно-политической системы проистекают из сталинизма, являются результатом искажения основных марксистско-ленинских положений. Ставили задачу «очищения социализма».
2. Либеральные демократы (напр., А. Д. Сахаров) проповедовали принцип конвергенции. Полагали возможным объединить всё лучшее, что есть в плановой и рыночной экономике, в политических и социальных системах Запада и Востока, поскольку человечество вступило на такой этап развития, когда на первый план выходят не классовые, национальные и другие групповые интересы, а интересы общечеловеческие. Ряд представителей этого направления (напр., В. Буковский) полностью отвергли идеи социализма, и считали режим западных стран моделью для СССР.
3. Национал-патриоты (напр., А. И. Солженицын, И. Р. Шафаревич) выступали со славянофильских позиций. Считали, что марксизм и революция совершенно чужды русскому народу, навязаны ему извне. Наиболее радикальные представители этого течения отвергали западничество вообще, считали противниками не только коммунистов, но и либералов. Образцом для России полагали государственное устройство, существовавшее даже не до октября, а до февраля 1917 года.
В 1977 году была принята новая Конституция СССР, а в 1978-м — конституции союзных республик. В этих конституциях законодательно укреплялась (ст. 6) руководящая роль Коммунистической партии. Существование других партий конституцией не предусматривалось.
Как это ни покажется странным, жизнеобеспечение людей улучшались. Именно в период застоя было проведено огромное по масштабам жилищное и дорожное строительство, построено метро в одиннадцати городах, быт людей в городе в основном вышел на современный уровень, а на селе сильно улучшился (так, была завершена полная электрификация села и газификация большей его части). В системы жизнеобеспечения были сделаны крупные капиталовложения на долгую перспективу: созданы единые энергетические и транспортные сеты, проведены крупномасштабное улучшение почв (ирригация и известкование) и обширные лесопосадки (1 млн. га в год), построена сеть птицефабрик, решившая проблему белка в рационе питания. СССР стал единственной в мире самодостаточной страной, надолго обеспеченной всеми основными ресурсами.
А достичь такого успеха удалось благодаря открытию богатейших нефтегазоносных месторождений в Западной Сибири.
Президент Российской Федерации В. В. Путин во время пресс-конференции 18 июля 2001 года сетовал, что «у нас в Советском Союзе больше здесь было проблем, чем плюсов, что мы в своё время открыли самотлорскую нефть, газ и начали жить за счёт энергоресурсов». А ведь громадные вложения в Сибирь и Урал, сделанные в 1960–1980-е годы, обеспечили жизнь страны на столетие вперёд. Сегодня государство и частный капитал, ничего не вкладывая в развитие хозяйства России, просто пользуются капиталовложениями тех лет!
Вложения в топливные отрасли и хорошая конъюнктура мирового рынка (особенно после скачка цен на нефть в 1973 и 1979) дали уникальную возможность получать по импорту и необходимое оборудование, и товары личного потребления. Так и достигли улучшения в жизнеобеспечении людей. Здесь важно, что доходы от продажи сырья, в отличие от сегодняшней ситуации, шли не на зарубежные счета «владельцев», а на удовлетворение интересов общества.
С другой стороны, эти средства использовали не самым оптимальным образом, а иногда и бездарно. Так, в 1970-е правительство стало заключать сделки с западными производителями по принципу «сырьё на готовые изделия и технологии», что поставило страну в одностороннюю зависимость от поставок импортных запчастей, материалов и оборудования. То есть в организации хозяйства и внешней торговли было и много хорошего, и много «плохого», неправильного. Вообще невозможно одной краской описать это насыщенное событиями, зачастую парадоксальное время: была и разрядка международной напряжённости и колоссальные стройки, «Хельсинский процесс» сопровождался вторжением в Афганистан, и так далее.
За счёт внешней торговли велась техническая модернизация металлургии, химической промышленности, машиностроения. За её же счёт поддерживали сложившийся уровень личного потребления: импорт потребительских товаров в те годы на 75–80 % состоял из предметов, которые вполне можно было бы производить самим. И в это же время стали увеличивать экспорт технически сложных товаров, в том числе личного потребления (автомобилей, радиотоваров, холодильников и т. п.), прежде всего в страны СЭВ, что обескровливало наш внутренний потребительский рынок.
Страны Восточной Европы, образуя с СССР единую систему хозяйствования, с удовольствием брали советские энергосырьевые ресурсы, а взамен поставляли свою конечную продукцию. И это было бы терпимо, если бы у нас была существенно более тесная интеграция. Но ведь наибольшую критику мы получали как раз от этих стран! Никто и не задумывался, что в рамках Европейской экономической системы они в силу природных условий всегда были, есть и будут аутсайдерами (в силу климатических условий, производство на Востоке всегда дороже, чем на Западе.) Характерный пример — бывшая ГДР, сегодня самая нуждающаяся часть Германии, а жители западных территорий страны не спешат её обустраивать: дорого.
А в «советском блоке» они оказывались самыми передовыми, и развитие их экономик становилось более выгодным, чем нашей экономики. Что и происходило — но они, поглядывая на более благополучный Запад, считали это недостаточным для себя.
В общем, диспропорции во внешней торговле, а также трения со странами Восточного блока увеличивали неадекватность восприятия действительности как советскими людьми, так и гражданами стран народной демократии. А это и было одной из целей холодной войны. Как и в обычной войне, роль командования, его соответствие стоящим задачам является определяющим, — наши «командующие» задачам не соответствовали.
С каждым годом эпохи застоя необходимость комплексной модернизации советского общества и хозяйства становилась всё более очевидной, однако относительно благоприятные условия для этого (хорошая внешнеэкономическая конъюнктура и поток нефтедолларов) так и не были использованы. Между тем, Западный мир вступал во второй этап НТР — информационную революцию.
С 1979 года в СССР начали сокращаться добыча угля, нефти и выпуск готового проката; снижался объём перевозок по железным дорогам. Стране не хватало ресурсов, а те, что имелись, во всё бульших масштабах направляли в ВПК! Распылялись капиталовложения; обозначился социокультурный раскол в обществе — стала углубляться пропасть между столицами, крупными и малыми городами и деревней. Тысячи сёл и деревень были признаны «неперспективными», сельское хозяйство деградировало.
В 1982 году была разработана и принята государственная Продовольственная программа, ставившая задачу надёжного обеспечения полноценным питанием всех граждан страны, — надо признать, определённые успехи были достигнуты. Это стало продолжением «демобилизационной программы», начатой Хрущёвым, с упором на рост благосостояния и сдвигом в сторону потребительства.
Судя по динамике множества показателей, СССР в 1965–1985 годах находился в состоянии благополучия, несмотря на многие неурядицы, которые в принципе могли быть устранены. В то же время назревали факторы нестабильности и общего ощущения беды. Видимыми симптомами этого стали широкое распространение алкоголизма и вновь появившееся после 1920-х годов бродяжничество.
1982, 10 ноября . — Смерть Л. И. Брежнева. 12 ноября . — Избрание Генеральным секретарём ЦК КПСС Ю. В. Андропова. Крупные чистки в верхнем эшелоне власти, борьба за производственную дисциплину.
1983 . — Окончание мирового «энергетического кризиса», начало открытого кризиса советской экономики.
1984, февраль . — Смерть Ю. В. Андропова. Избрание Генеральным секретарём ЦК КПСС К. У. Черненко.
Черненко, один из ближайших сотрудников Брежнева, был тяжело болен, управлять страной он просто не мог. В начале 1985 года он умер; к власти пришёл М. С. Горбачёв. Началась «перестройка».
Крах экономики
Весной 1985 года главным аргументом в пользу экономических реформ было сравнение эффективности народного хозяйства СССР и США — двух супердержав, сопоставимых по количеству населения, валовому производству энергии, металлов, военному потенциалу и т. п. Аналитики заметили, что СССР значительно превосходит Запад по уровню энергетических и материальных затрат на единицу готовой продукции. Этот факт свидетельствовал о неконкурентоспособности советской продукции на мировом рынке, но отсюда сделали неверный вывод об экономической отсталости и бесперспективности экономической и социальной системы СССР в целом.
Но дело было не в системе.
Советское общество 1980-х годов, социально достаточно устойчивое, по уровню промышленного развития, урбанизации, производству основных видов продукции, характеру технологий и труда на большинстве предприятий, несмотря на огромную долю ручного труда в разных сферах хозяйства (40 % и более) в целом было обществом индустриальным. В СССР существовали радиоэлектронная промышленность, атомная энергетика, развитая аэрокосмическая индустрия, а это даже выходило за рамки обычного индустриального производства. Так что разговоры об «отсталости» и «бесперспективности» — просто ширма, за которой прятались действительные причины перехода к перестройке, ведь причины были — и объективные, и субъективные.
Начнём с первых.
В 1973–1974 годах в мире разразился энергетический кризис. Цены на нефть взлетели, а поскольку Советский Союз был нефтедобывающей страной, и как раз началось освоение северо-тюменских месторождений, то перед нашей нефтяной промышленностью открылись небывалые перспективы, и многие проблемы стали решаться с помощью нефтедолларов. Так продолжалось около десяти лет, до тех пор, пока цены на нефть на мировом рынке не начали катастрофически падать, — а вслед за ними и доходы государства. К 1985 году оказалось уже невозможным за счёт нефти обеспечивать внутренний рынок страны достаточным количеством ширпотреба (40 % этих товаров приходилось на импорт) и продовольствия, а ряд отраслей промышленности — импортным оборудованием.
Сложившийся за годы «волюнтаризма» и «застоя» дисбаланс в экономике, которая была нацелена не на самостоятельное развитие, а на прожирание нефтедолларов — это и было объективной причиной, толкавшей руководство хоть к каким-то переменам.
А вот на то, что перемены пошли в ту сторону, в которую пошли — к разрушению страны, имелись субъективные причины.
«Бояре» и «дворяне» советской эпохи, высшие чины партноменклатуры в центре и на местах использовали государственную собственность, как свою — почти как частную, — за счёт всевозможных лазеек в советской системе распределения (к тому же лазейки эти, по мере расшатывания системы, всё более расширялись). И вот они почувствовали, что для безбедного существования у них остаётся всё меньше ресурсов. Они уже давно махнули рукой на коммунизм, и про себя считали коммунистическую идею мертворожденной, а к началу 1980-х годов пришли к выводу: чем скорее с ней будет покончено, тем лучше. Но подобные представления, а тем более намерения были несовместимы с деятельностью идеологических и правоохранительных структур, продолжавших свою деятельность в Советском Союзе; следовало что-то менять в этих структурах, ломать идеологию.
Именно «элите», распоряжавшейся социалистической собственностью, как своей, такая перестройка была крайне желательна, — а среди них были и секретари обкомов, и члены Политбюро. Они хотели гарантировать свою безопасность от эксцессов, подобных тем, что имели место при кратком правлении Ю. В. Андропова. Чтобы не было риска лишиться синекуры за отпуск, проведённый «за бугром», за три квартиры и три дачи (якобы казённые), чтобы можно было получать доходы с предприятий и территорий легально. Они хотели передавать если не власть, то по крайней мере имущество по наследству своим потомкам, а для этого надо было изменить статус имущества. А там, глядишь, на основе наследственной собственности можно будет удержать и наследственную власть.
Горбачёв, человек без собственных идей в голове, сам был таким, а потому вполне подходил на роль лидера этих сил.
Главной социальной опорой «перестройщиков» стал сложившийся к середине 1980-х достаточно широкий слой людей, негативно относившихся к перекосам и безобразиям эпохи застоя. Да ведь и в народе было понимание того, что дальше «так жить нельзя». Но народ — он и есть народ, консервативная инертная масса; нутром чувствуя, что перемены нужны, он и приветствовал перемены — рассчитывая на лучшую жизнь для себя, и не понимая, что те, кто руководил процессом, имели собственные цели, а интересы народа не учитывали вовсе.
Обратим внимание, что для всех лет перестройки очень характерна экономическая бессмыслица. Сначала Горбачёв провозгласил политику ускорения. В 1986 году не было более часто употребляемого слова, чем «ускорение» — оно встречалось на каждом шагу, на каждой газетной странице. А что надо было ускорять? Куда мы при этом двигались? На эти вопросы ответов не было. Н. И. Рыжков в книге «Десять лет великих потрясений» пишет, что термин появился ещё до перестройки и касался ускорения научно-технического прогресса и социальных процессов, но ведь ему приходится это объяснять! А тогда огромное количество теоретиков научного коммунизма и прочих интерпретаторов мусолили в статьях и книгах «концепцию ускорения», пытаясь разъяснить другим то, что было непонятно им самим!
Или другой лозунг: «больше социализма!» Больше чем что? Насколько? Каким аршином его измерить, социализм?
Это была обычная пиаровская акция, игра в слова. От постоянного их повторения складывалось впечатление, что есть какая-то экономическая концепция перестройки, стратегия ускорения, где расписано по пунктам, чего мы хотим, как этого добиваться, какие нужны последовательные шаги и т. д. Но ничего похожего не было!
Характерна история появления программы «500 дней». Только в 1991 году, в год отставки Горбачёва и распада СССР, появилось хоть что-то, смутно напоминающее экономическую концепцию. Это была программа Г. А. Явлинского «400 дней», и предлагалась она сначала Л. И. Абалкину, который был вице-премьером по реформе в правительстве Н. И. Рыжкова, но пристроить эту программу не удалось. Сам Рыжков в это время был занят разработкой экономической части Союзного договора, и к программе «дней» отнёсся скептически: «Там было расписано всё чуть ли не по часам, а уж по дням — это точно. На 20-й день — начало разгосударствления. На 30-й — немедленная реализация заводами неустановленного оборудования. На 20–40-й — продажа основных фондов, земли колхозов, совхозов, промышленных предприятий. На 20–50-й отмена предприятиям государственных субсидий и дотаций. И так далее, грустно перечислять».
Весной 1991 года на Президентском совете у Горбачёва было принято решение превратить «дни» в экономическую программу перестройки, и затем этот плод кабинетных раздумий, вместе с группой Явлинского, взялись доращивать учёные и государственные мужи; среди них был член Президентского совета академик С. С. Шаталин; вот тут-то программа и превратилась в «500 дней», обросла материалом, сильно увеличилась в объёме и т. д. Конечно, она и в этом виде никак не могла быть использованной на практике, но ничего лучшего власть не имела, так что перестройка как началась, так и кончилась без экономической программы.
А с точки зрения государственной, Горбачёв не имел вообще никаких целей и планов. Он не знал истории экономики, и не видел, к чему вела его политика, не только в долгосрочной перспективе, или хотя бы на год-два вперёд, — но и на ближайшие месяцы. В результате его руководства страна оказалась ещё дальше от нужной ей модернизации, чем была в годы застоя, а люди стали жить хуже.
И всё-таки любой согласится: Горбачёва невозможно назвать злодеем. Для глупости есть другие определения.
Но дело было не в системе.
Советское общество 1980-х годов, социально достаточно устойчивое, по уровню промышленного развития, урбанизации, производству основных видов продукции, характеру технологий и труда на большинстве предприятий, несмотря на огромную долю ручного труда в разных сферах хозяйства (40 % и более) в целом было обществом индустриальным. В СССР существовали радиоэлектронная промышленность, атомная энергетика, развитая аэрокосмическая индустрия, а это даже выходило за рамки обычного индустриального производства. Так что разговоры об «отсталости» и «бесперспективности» — просто ширма, за которой прятались действительные причины перехода к перестройке, ведь причины были — и объективные, и субъективные.
Начнём с первых.
В 1973–1974 годах в мире разразился энергетический кризис. Цены на нефть взлетели, а поскольку Советский Союз был нефтедобывающей страной, и как раз началось освоение северо-тюменских месторождений, то перед нашей нефтяной промышленностью открылись небывалые перспективы, и многие проблемы стали решаться с помощью нефтедолларов. Так продолжалось около десяти лет, до тех пор, пока цены на нефть на мировом рынке не начали катастрофически падать, — а вслед за ними и доходы государства. К 1985 году оказалось уже невозможным за счёт нефти обеспечивать внутренний рынок страны достаточным количеством ширпотреба (40 % этих товаров приходилось на импорт) и продовольствия, а ряд отраслей промышленности — импортным оборудованием.
Сложившийся за годы «волюнтаризма» и «застоя» дисбаланс в экономике, которая была нацелена не на самостоятельное развитие, а на прожирание нефтедолларов — это и было объективной причиной, толкавшей руководство хоть к каким-то переменам.
А вот на то, что перемены пошли в ту сторону, в которую пошли — к разрушению страны, имелись субъективные причины.
«Бояре» и «дворяне» советской эпохи, высшие чины партноменклатуры в центре и на местах использовали государственную собственность, как свою — почти как частную, — за счёт всевозможных лазеек в советской системе распределения (к тому же лазейки эти, по мере расшатывания системы, всё более расширялись). И вот они почувствовали, что для безбедного существования у них остаётся всё меньше ресурсов. Они уже давно махнули рукой на коммунизм, и про себя считали коммунистическую идею мертворожденной, а к началу 1980-х годов пришли к выводу: чем скорее с ней будет покончено, тем лучше. Но подобные представления, а тем более намерения были несовместимы с деятельностью идеологических и правоохранительных структур, продолжавших свою деятельность в Советском Союзе; следовало что-то менять в этих структурах, ломать идеологию.
Именно «элите», распоряжавшейся социалистической собственностью, как своей, такая перестройка была крайне желательна, — а среди них были и секретари обкомов, и члены Политбюро. Они хотели гарантировать свою безопасность от эксцессов, подобных тем, что имели место при кратком правлении Ю. В. Андропова. Чтобы не было риска лишиться синекуры за отпуск, проведённый «за бугром», за три квартиры и три дачи (якобы казённые), чтобы можно было получать доходы с предприятий и территорий легально. Они хотели передавать если не власть, то по крайней мере имущество по наследству своим потомкам, а для этого надо было изменить статус имущества. А там, глядишь, на основе наследственной собственности можно будет удержать и наследственную власть.
Горбачёв, человек без собственных идей в голове, сам был таким, а потому вполне подходил на роль лидера этих сил.
Главной социальной опорой «перестройщиков» стал сложившийся к середине 1980-х достаточно широкий слой людей, негативно относившихся к перекосам и безобразиям эпохи застоя. Да ведь и в народе было понимание того, что дальше «так жить нельзя». Но народ — он и есть народ, консервативная инертная масса; нутром чувствуя, что перемены нужны, он и приветствовал перемены — рассчитывая на лучшую жизнь для себя, и не понимая, что те, кто руководил процессом, имели собственные цели, а интересы народа не учитывали вовсе.
Обратим внимание, что для всех лет перестройки очень характерна экономическая бессмыслица. Сначала Горбачёв провозгласил политику ускорения. В 1986 году не было более часто употребляемого слова, чем «ускорение» — оно встречалось на каждом шагу, на каждой газетной странице. А что надо было ускорять? Куда мы при этом двигались? На эти вопросы ответов не было. Н. И. Рыжков в книге «Десять лет великих потрясений» пишет, что термин появился ещё до перестройки и касался ускорения научно-технического прогресса и социальных процессов, но ведь ему приходится это объяснять! А тогда огромное количество теоретиков научного коммунизма и прочих интерпретаторов мусолили в статьях и книгах «концепцию ускорения», пытаясь разъяснить другим то, что было непонятно им самим!
Или другой лозунг: «больше социализма!» Больше чем что? Насколько? Каким аршином его измерить, социализм?
Это была обычная пиаровская акция, игра в слова. От постоянного их повторения складывалось впечатление, что есть какая-то экономическая концепция перестройки, стратегия ускорения, где расписано по пунктам, чего мы хотим, как этого добиваться, какие нужны последовательные шаги и т. д. Но ничего похожего не было!
Характерна история появления программы «500 дней». Только в 1991 году, в год отставки Горбачёва и распада СССР, появилось хоть что-то, смутно напоминающее экономическую концепцию. Это была программа Г. А. Явлинского «400 дней», и предлагалась она сначала Л. И. Абалкину, который был вице-премьером по реформе в правительстве Н. И. Рыжкова, но пристроить эту программу не удалось. Сам Рыжков в это время был занят разработкой экономической части Союзного договора, и к программе «дней» отнёсся скептически: «Там было расписано всё чуть ли не по часам, а уж по дням — это точно. На 20-й день — начало разгосударствления. На 30-й — немедленная реализация заводами неустановленного оборудования. На 20–40-й — продажа основных фондов, земли колхозов, совхозов, промышленных предприятий. На 20–50-й отмена предприятиям государственных субсидий и дотаций. И так далее, грустно перечислять».
Весной 1991 года на Президентском совете у Горбачёва было принято решение превратить «дни» в экономическую программу перестройки, и затем этот плод кабинетных раздумий, вместе с группой Явлинского, взялись доращивать учёные и государственные мужи; среди них был член Президентского совета академик С. С. Шаталин; вот тут-то программа и превратилась в «500 дней», обросла материалом, сильно увеличилась в объёме и т. д. Конечно, она и в этом виде никак не могла быть использованной на практике, но ничего лучшего власть не имела, так что перестройка как началась, так и кончилась без экономической программы.
А с точки зрения государственной, Горбачёв не имел вообще никаких целей и планов. Он не знал истории экономики, и не видел, к чему вела его политика, не только в долгосрочной перспективе, или хотя бы на год-два вперёд, — но и на ближайшие месяцы. В результате его руководства страна оказалась ещё дальше от нужной ей модернизации, чем была в годы застоя, а люди стали жить хуже.
И всё-таки любой согласится: Горбачёва невозможно назвать злодеем. Для глупости есть другие определения.
Вот что говорил он на заседании февральского Пленума ЦК КПСС (1988): «Напомню, что саму перестройку мы начали под давлением насущных, жизненно важных проблем. Мне не раз приходилось возвращаться к оценке ситуации, которая сложилась в стране к началу 80-х годов. Хотел бы добавить ещё некоторые соображения. Как известно, темпы экономического развития у нас снижались и достигли критической точки. Но и эти темпы, как теперь стало ясно, достигались в значительной мере на нездоровой основе, на конъюнктурных факторах. Я имею в виду торговлю нефтью на мировом рынке по сложившимся тогда высоким ценам, ничем не оправданное форсирование продажи алкогольных напитков. Если очистить экономические показатели роста от влияния этих факторов, то получится, что на протяжении четырёх пятилеток мы не имели увеличения абсолютного прироста национального дохода, а в начале 80-х гг. он стал даже сокращаться. Такова реальная картина, товарищи!». [14]Что ж, посмотрим на реальную картину, товарищи. Согласно официальным данным, в 1965 году национальный доход составлял 193,5 млрд., в 1970 — 289,9 млрд., в 1975 — 363,3 млрд., в 1980 — 462,2 млрд., и в 1985 — 578,5 млрд. рублей. За четыре пятилетки он увеличился втрое, на 385,0 млрд. рублей. Если верить словам Горбачёва, получается, что почти весь этот прирост был получен за счёт притока нефтедолларов и спаивания народа! Это заведомая чушь.