Ван Ластбадер Эрик. Белый ниндзя

   — Когда я носила тебя под сердцем, — сказала Лианг, — я все время чувствовала, что ты со мной разговариваешь, причем не тычками рук и ног, как другие дети, ж иначе. Я видела цвета — твои цвета, тени формирующегося разума. После того, как ты родился, я продолжала испытывать это ощущение, но только более отчетливо. И я поняла, что ты унаследовал мой дар. Я стала стараться, чтобы этот дар не заглох, и позволила ему развиваться в тебе по его собственным законам.
   — Помню, — сказал Со-Пенг. — Между нами была какая-то таинственная связь, невидимая для других. Я мог разговаривать с тобой, не открывая рта, а ты меня слушала, не прибегая к помощи органов слуха.
   В манере Лианг сидеть было что-то властное, "духе «янь». Вот так должен был сидеть его отец. Будто это ей принадлежит сам дом, и все в этом доме. Со-Пенг не удивился бы, узнав, что это так и было.
   — Ты еще очень молод, Со-Пенг, — сказала Лианг, — но обстоятельства вынуждают меня поведать тебе — надеюсь, не слишком рано — всю правду относительно твоего дара. Тебе он может казаться сейчас даром Божьим, но он может обернуться и проклятием. Использованный во зло — ради зависти, стяжательства, похоти — он обратится в силу зла. Если ты не будешь его контролировать, он начнет управлять твоей жизнью. Ты должен понять, что тебе не дано читать мысли каждого человека, как ты читаешь мои, а я — твои. Ключевое слово здесь «связь»: для этого нужен не один человек, а два. Ты меня понимаешь? — Лианг подождала, пока Со-Пенг не кивнул. — Ты можешь пользоваться своим даром по своему усмотрению, но помни, что он может стать ловушкой для ума, если ты позволишь себе быть слепым к тем фактам, которые тебе открывает твой дар, но которые имеют несчастье тебе не нравиться. Тогда ты начнешь прислушиваться только к тому, что хочешь услышать, а не к тому, что твой дар позволяет тебе видеть и слышать.
   По улице, за кирпичной стеной, окружающей садик, протарахтела запряженная лошадью телега, раздались чьи-то голоса. И эти звуки будничной жизни придали словам Лианг особое значение, как черный бархат усиливает блеск бриллианта.
   Со-Пенг встал, подошел к стене, уперся руками в кирпичи и обвивающие их ползучие растения. Он начинал понимать, почему ребенком он не любил пользоваться своим даром, чувствуя в нем бремя.
   Лианг, поняв, что духу ее сына стало тесно в садике, предложила пройтись по городу. Они вышли на уже заполненную гуляющим народом улицу и до самой гавани не проронили ни слова.
   Когда они вышли на набережную Королевы Елизаветы, Лианг ответила на молчаливый вопрос сына.
   — Нет, я не могу тебе сказать, куда еду. Скажу только, что мне надо.
   Он вспомнил озадачившие его слова матери о том, что ее рассказ о тандзянах был и правдой, и неправдой одновременно. Возможно, и ее отъезд связан с этой загадкой.
   Они остановились у железного парапета набережной. Со-Пенг облокотился на него и смотрел на черную воду, в которой отражались огни уличных фонарей.
   — Кто такие тандзяны? — спросил он. Лианг улыбнулась: — С чего это ты решил, что я это знаю?
   — Потому что, мне кажется, ты знаешь, чем они занимаются.
   Отражения фонарей в воде казались призрачными огнями, и в этой мистической атмосфере Со-Пенг не удивился бы, если бы из воды поднялся сказочный покровитель Сингапура мерлион — наполовину земное, а наполовину морское чудовище.
   — Я полагаю, — сказала Лианг, — ты слышал разные размышления по поводу моего происхождения. Что я скорее всего малайка, а возможно, наполовину малайка и наполовину китаянка. А может, суматранка. Всякое говорят. Но, по правде сказать, — тут она поглядела на своего первенца, — никто меня здесь толком не знает.
   — Даже отец?
   Она добродушно рассмеялась:
   — Особенно твой отец. У Лианг были три основные характеристики, из которых вытекали все остальные особенности ее далеко не простой личности. Она была щедрой, она была сочувственно настроена к другим, она умела контролировать себя. Много лет спустя, когда он обладал более обширными знаниями, Со-Пенг понял, что эти характеристики можно свести к одному из ключевых понятий даосизма: «Да» — голос Бога.
   — Я не имею привычки поносить богов, — сказала Лианг. — И я не порицаю тех, кого считают грешниками. Единственное, что меня волнует, — это мои дети, и прежде всего ты, Со-Пенг, о ком я волнуюсь больше всего.
   Маленький мальчик отделился от толпы гуляющих по набережной Королевы Елизаветы людей, подбежал к парапету, сунул голову между железных прутьев и стал смотреть на воду.
   — Знаешь, за день до твоего рождения я увидела тебя во сне совсем взрослым, — сказала Лианг. — Я видела тебя, разговаривала с тобой, понимала тебя. Поэтому я в точности знаю, как сложится твоя дальнейшая судьба и какую роль в ней буду играть я.
   Тем временем мальчик уже совсем пролез сквозь прутья и наклонился над водой, будто всматриваясь во что-то внизу. Со-Пенг подумал, не увидел ли мальчик сказочного сингапурского мерлиона. Затем он перевел глаза на мать, которая говорила:
   — Теперь тебе пришло время обратить всю свою энергию на учение, чтобы к тридцати годам твердо встал на свой путь, к сорока — не имел никаких сомнений относительно мира, к пятидесяти — знал волю неба, к шестидесяти — был готов прислушаться к ней. Чтобы к семидесяти ты был бы способен следовать велениям твоего сердца, идя путем праведных.
   Он с удивлением взглянул на Лианг. — Как мне свершить все это?
   — Это твое дело, — ответила она. — Но я расскажу тебе одну историю, которая может тебе помочь. Я родилась и выросла в деревне на северо-востоке Китая. Деревня называлась Дзудзи, и там был храм, в котором жили необычные монахи. Они считали себя потомками императора Чи, прозванного историками Терминатором за то, что он фактически один положил конец своей династии Сиа. Это было очень давно, почти две тысячи лет до Рождества Христова, пользуясь европейским летоисчислением. Император Чи свел на нет все хорошее, заложенное преобразованиями, проведенными за 900 лет до него Желтым Императором.
   Монахи были не очень озабочены тем, как историки относятся к их полумифическому предку. Они занимались боевыми искусствами под общим названием Тао-Тао, основы которых заложил, как они утверждали, не кто иной, как сам император Чи. Их называли тандзянами, что означает «ходящие тайком».
   Тандзяны-монахи не поклонялись никакому богу, если не считать богом императора Чи. Некоторые считали, а некоторые считают и сейчас. Лианг замолчала, будто желая посмотреть, какой эффект произвели на сына ее слова.
   — Откуда ты так много знаешь об этих монахах? — спросил Со-Пенг.
   — Я их хорошо знала, — был ответ, — потому что жила среди них. — Ее глаза внимательно следили за выражением глаз сына. — Мой отец был тандзяном-монахом.
   Они услышали тихий вскрик. Мальчик, который лазил по парапету, поскользнулся и полетел в воду, где предательски спокойная поверхность скрывала сильные течения и водовороты.
   Со всех сторон бежали люди, но ребенок был уже внизу. Они отчаянно сигналили лихтеру, стоявшему неподалеку от берега, но до него было неблизко, а по тому, как барахтался мальчик, было ясно, что он не умеет плавать.
   Со-Пенг перелез через парапет, приготовившись прыгать в воду, но мать удержала его.
   — Слишком опасно, — сказала она, решительно взяв сына за руку.
   — Но, мама... — Он заметил странное выражение в ее глазах и замолчал. Как дуновение слабого ветерка, прохладного и незримого, от матери во все стороны излучалась энергия.
   Лианг сконцентрировала все свое внимание на барахтающемся ребенке. Со-Пенгу даже показалось на мгновение, что ее глаза светятся в темноте, но, возможно, это было просто отражение уличных фонарей.
   Ребенок, который до того совсем уже было ушел под воду, вновь появился на поверхности, будто удерживаемый незримой рукой. Он оглядывался по сторонам в страхе и недоумении, держась на воде, как поплавок, будто и не было вокруг предательских течений.
   Со-Пенг видел капли пота, стекающего по щекам матери. Его собственное сознание трепыхалось где-то на обочине ее мощной ауры.
   Лихтер подошел совсем близко, замедлил ход, и один из матросов бросил мальчику конец. Через минуту он уже был на борту. Толпа, собравшаяся на берегу, захлопала в ладоши, видя, что опасность миновала.
   Лианг отвернулась и подставила вспотевшее лицо вечернему бризу. Она казалась очень спокойной, и Со-Пенг физически ощутил это неестественное спокойствие, окутывающее их, как одеялом. Они сели на каменную скамейку без спинки, и Лианг закрыла глаза.
   Ему вообще-то следовало поразиться тому, что его мать только что проделала, но он не слишком удивился. Он вспомнил, как много лет назад одна из его сестренок заболела. Пришедший доктор сделал все, что мог, и ушел, качая головою. Со-Пенг слушал, как он шепнул стоящим в дверях:
   — Она умрет. Уложите ее поудобнее и молитесь. Больше вы ей ничем не поможете.
   А потом он увидел, как Лианг опустилась на колени у постели умирающей дочери и взяла ее за руку. Наступила абсолютная тишина. Рядом с кроватью был камин, и на нем стояли часы. Это был единственный случай за все время, прошедшее со дня их приобретения, но они не пробили положенное число раз, когда большая стрелка коснулась цифры 12. Со-Пенг чувствовал, чти концентрические круги тепла и света растекаются по дому, исходя от матери, как от эпицентра.
   Потом он был уверен, что весь этот эпизод ему просто приснился. Однако на следующее утро его сестренка проснулась в своей кровати. Глаза ее лихорадочно блестели, красные пятна на щеках уже бледнели. Лианг, все еще сжимая, руку дочери, проспала весь день.
   Со-Пенг набрал полные легкие воздуха, потом медленно выдохнул. Ему нужно было время, чтобы объять умом слияние прошлого и настоящего, поставить разрозненные фрагменты на свое место.
   — Ты поняла, кто убил тех купцов, — сказал Со-Пенг после небольшой паузы, — потому что выросла среди убийц в семье своего отца.
   Лианг открыла глаза.
   — Твоего деда, — сказала она таким тоном, словно в ее словах содержался какой-то прозрачный намек. Потом кивнула головой, словно подтверждая сказанное. В ее глазах отражался не только свет фонарей, но и последние лучи уходящего дня.
   — Тао-Тао, — сказала она. — Такие метательные снаряды в виде звезд делают только тандзяны. Ну, а остальное: свинина во рту жертв, дни, когда совершены убийства, — все это только камуфляж, чтобы ввести в заблуждение полицию. Обычные штучки тандзянов.
   — А мой дар?.. — начал Со-Пенг и остановился, потому что ему было трудно задать свой вопрос: утвердительный ответ на него ранил бы его в самое сердце. — А мой дар — тоже одна из штучек, развившихся благодаря Тао-Тао?
   — Нет, — тотчас же ответила Лианг и почувствовала, как напряженность, повисшая в воздухе, схлынула. — Это к тебе перешло от моей матери, которая к тандзянам никакого отношения не имела.
   — А что тандзяны делают в Сингапуре?
   — Они по природе бродяги, — ответила мать. — Многие эмигрировали в Японию триста лет назад. Им всегда хочется завоевывать новые территории. Может, поэтому у них никогда не было своей собственности.
   — Что ты имеешь в виду?
   Лианг вздохнула.
   — Тао-Тао — наука отрицания. Тандзяны — беспощадные люди, не способные испытывать эмоции, обычные для всех людей. Поэтому у них никогда не было собственности, хотя они всегда завидовали тем, у кого она есть. Зависти у них не отнимешь. Их специальность — тайные убийства. Они нанимаются делать грязную работу за тех, кому или «принципы» не позволяют делать ее самим, или они слишком трусливы для этого. Тао-Тао ставит слежку и убийство на научную основу.
   Возможно, Со-Пенг чувствовал неудовлетворенность ответом матери. Может, в тоне ее голоса и в выражении лица чувствовалась какая-то недоговоренность. И он решил продолжить разговор:
   — Все это недостаточные причины для присутствия тандзянов в Сингапуре. — Сказав это, он почувствовал, что попал в точку.
   — Со-Пенг, — сказала Лианг, — когда ты приходил ко мне во сне до своего рождения, ты произнес именно эти слова: «Все это недостаточные причины для присутствия тандзянов в Сингапуре». Мы с твоим отцом тогда не в Сингапуре жили, а в Куала-Лумпуре, у оловянных рудников. И как тогда у нас и мысли не было, чтобы перебраться в Сингапур, так и долгое время после твоего рождения.
   — И что же это было?
   Она улыбнулась. — А была жизнь, Со-Пенг. — Ее глаза казались прозрачными, как вода, вблизи которой они сидели. — Со временем я поняла, что мне суждено не только рожать детей и быть, таким образом, носительницей жизни, но и учить их мудрости, то есть быть носительницей знания. Со временем я поняла, что это не просто совпадение, что я родилась в семье тандзяна и затем много лет спустя родила тебя. Я страшилась связи между этими двумя событиями, как страшилась того момента, когда ты мне скажешь: «Все это недостаточные причины для присутствия тандзянов в Сингапуре».
   Его мать низко склонила голову. Годы спустя Со-Пенг будет вспоминать, что город вдруг затих тогда вокруг них. Зная, что такое Сингапур, он понимал, что такого быть не могло. Тем не менее, он помнил, что такое было.
   — Ты прав. Все это недостаточные причины для присутствия тандзянов в Сингапуре. Они здесь для того, чтобы вернуть меня назад в мою семью в Дзудзи.
   Со-Пенг долго не решался заговорить, а Лианг молчала, чтобы дать ему возможность воспринять то, что она сказала. Наконец Со-Пенг несколько оправился от своего шока и спросил: — Но зачем тандзяны убили купцов? Они же их даже не знали?
   — Не делай ту же ошибку, что и остальные, — сказала Лианг. — Дело не только в том, КОГО они убили, а КАК. Способ убийства ясно указывает на присутствие здесь тандзянов. Это их предупреждение мне: подчинись — или ты умрешь.
   — Ты хочешь сказать, что они убили двоих людей, чтобы попугать тебя?
   — Да, это вполне в духе этих людей, — ответила Лианг.
   Со-Пенг был так поражен, что открыл было рот, чтобы сказать что-то, но, не найдя слов, снова закрыл. Мать не смотрела на него, очевидно, чтобы дать ему возможность собраться с мыслями.
   Из потайного кармана она достала маленькую бархатную коробочку. Держа ее на ладони, как будто это была упавшая с неба звезда, она сказала:
   — Открой ее, сын мой. — И произнесено это было таким тоном, словно это были вступительные слова к какой-то религиозной церемонии, к какому-то древнему ритуалу.
   Со-Пенг с бьющимся сердцем исполнил повеление. В коробочке были драгоценные камни.
   — Шестнадцать изумрудов, — голос Лианг сохранял все те же напевные, торжественные интонации, — по одному на каждый из основных принципов Тао-Тао, по одному на каждого из создателей этого учения. Говорят, что их дух вошел в эти камни в момент их смерти.
   Со-Пенг с опаской посмотрел на эти камни, словно они были живыми и могли укусить его. Потом сказал:
   — Так вот что нужно тандзянам!
   Лианг кивнула.
   — Они хотят вернуть меня, они хотят вернуть изумруды. Мы неразрывно связаны. Изумруды священны, и их охрана — мой священный долг. Их цена в миллионы раз превышает их рыночную стоимость. В них квинтэссенция Тао-Тао, душа и сердце этого учения. В них добро и зло, сын мой. Всмотрись в их огранку — и ты научишься различать первое от второго. Обладание этими камнями просто заставляет идти путем праведным.
   — Так зачем же они тогда нужны тандзянам, мама?
   — Я уже сказала, что в них заключено и добро, и зло; как в душах отцов-основателей учения, запаянных в этих камнях, как в саркофагах. Последователи учения, в том числе и современные, развращены своей бедностью, испорчены своей шаткой моралью. Они хотят одного — выпустить на свободу зло, использовав древнюю силу в своих целях, и втоптать в землю, добро. Видишь ли, в этих шестнадцати магических камнях заложено равновесие. Если их число уменьшится и станет меньше девяти, то гармония нарушится — и зло, не сдерживаемое ничем, начнет набирать силу.
   В скудном свете уличных фонарей изумруды казались темными, мрачными, будто таящими в себе угрозу.
   Наконец Со-Пенг оторвал взгляд от них и перевел его на лицо матери.
   — Ты ведь одна из них, а они хотят тебя убить.
   — Я отреклась от их образа жизни и убежала с твоим отцом, — сказала она. Он ожидал услышать в ее голосе нотки сожаления, но не услышал. — Он и сейчас еще красив, твой отец. А каков он был тогда! В нем было столько жизнелюбия! Наверно, ему удалось заключить выгодную сделку, и он сорил деньгами. Мне это тоже нравилось. А особенно меня прельщала мысль уйти навсегда из храма. Я там задыхалась, я чувствовала, что рождена для другой жизни. И твой отец был так разительно непохож на людей, среди которых я выросла и которых к тому времени я презирала и ненавидела. Он был такой добрый, такой щедрый! Конечно, поэтому он постоянно теряет деньги, которые ему удается порой заработать.
   На лице ее была печальная и трогательная улыбка, будто она видела своего мужа, каким он был тогда: большим ребенком, чистым и бескорыстным, требующим, как нежный цветок, постоянного надзора.
   — Но я не боялась гнева моего отца и имела на то причины. Он бы ни за что не отпустил меня. Поэтому я просто сбежала с твоим отцом, который (ребенок — он и есть ребенок!) даже не поинтересовался, кто я и откуда.
   Лианг посмотрела на сына и увидела в его лице черты своего любимого мужа, отразившиеся в нем, как луна отражается в чистой и спокойной воде.
   — То, что я сделала, было неслыханным грехом для тандзянов. Я перешагнула через все принципы этого учения. В глубине души я всегда чувствовала, что мне придется за это дорого заплатить. Но какая-то часть во мне все-таки надеялась, что этот день никогда не придет. И вот он пришел.
   — Поэтому ты сказала мне, что должна уйти.
   — Я не могу подвергать опасности свою семью, — объяснила она.
   Со-Пенг возразил:
   — Если ты уйдешь, семьи уже не будет.
   Она какое-то время сидела молча.
   — Но ты же сам видишь, дорогой мой, что у меня нет выбора.
   Она права, подумал Со-Пенг. У нее нет выбора. Но у меня есть. Но он также осознавал, что она недоговаривает. Что-то еще важное она должна ему сказать.
   — Расскажи мне все о тандзянах, — попросил он.
   Лианг посмотрела на сына с грустной улыбкой и покачала головой.
   — Я и так сказала слишком много. Опасность слишком велика.
   — А что, если ты уйдешь, а опасность останется? — спросил Со-Пенг.
   — Это невозможно, — ответила мать. — Как только я вернусь в Дзудзи, Сингапур станет для вас безопасным.
   С прямотой, свойственной юности, Со-Пенг спросил:
   — А если тандзянам нужна не только ты?
   Лианг вздрогнула.
   — Не будем об этом говорить! — сказала она резко. А потом прибавила более спокойно: — У тебя слишком разыгралось воображение. Я уже предупреждала, что не стоит слишком полагаться на свой дар, не то он тебя подведет.
   Со-Пенг склонил голову.
   — Прости, мама! Но я все же считаю, что знание — сила. — Он поднял голову, точно рассчитав момент. Он научился этому трюку у нее, и трюк сработал. Их глаза встретились, и на этот раз в них было больше взаимопонимания.
   Лианг кивнула, а потом заговорила. Она рассказала ему все, что знала об обычаях тандзянов и тактике Тао-Тао. Было уже совсем поздно, когда она закончила.
   Будучи детьми, Со-Пенг и его братья и сестры всегда подчинялись матери. Со-Пенг делал даже больше того: он слушал, что она говорит. Вот и теперь, когда она рассказывала ему о своем прошлом и о философии Тао-Тао, он слушал. И не только слушал, но и думал. Для того, чтобы спасти мать и семью, ему надо исследовать сердце тьмы, потому что именно там можно найти тандзянов — спутников тьмы и зла.
   Путь во тьму, думал он, лежит через сумерки. В сумерках часто бывает обман зрения, но обман невозможен, если он не опирается на элементы истины. Как остаться правдивым, исследуя тьму, где обитает ложь? Правду нельзя разменивать на ложь: это разные типы валюты. Но ничего и не купишь за правду в царстве лжи. Поэтому для того, чтобы торговать в сумеречных переулках, не надо пользоваться в чистом виде ни правдой, ни ложью, но надо хитро комбинировать одно с другим.
   Первым делом он отправился к своему двоюродному брату Вэну, который мыл полы в полиции. Без сомнения, Вэн знал все, что знают в полиции, и еще кое-что, неизвестное даже ее начальнику.
   Вэн удивился:
   — Что это ты так заинтересовался этими убийствами? Даже англичане не хотели ими заниматься, предпочитая спустить это дело на тормозах. Боятся. И я боюсь.
   Тем не менее, Вэн дал Со-Пенгу посмотреть материалы следствия. Со-Пенг погрузился в чтение, стараясь не показать повышенного интереса к делу.
   — Тут упоминается оружие, которое, за неимением более точного определения, называется «метательными звездами». Они все еще в полиции?
   Вэн кивнул и показал их Со-Пенгу, который только мельком взглянул на них, хотя и был снедаем любопытством. Он продолжил чтение, потом задал Вэну пару ничего не значащих вопросов и вернул ему папку. Когда Вэн относил ее на место, Со-Пенг прикарманил одну из звездочек.
   Теперь он знал об этом деле столько же, сколько знает полиция, и даже немного больше. И был готов к тому, чтобы отправиться по ту сторону ночи.
   «По ту сторону ночи» было довольно вольным переводом малайского слова, которым называли один из районов города, куда никогда не наведывались английские власти, куда редко захаживали даже бабу, как называли китайцев, допившихся в иммиграционном гетто Сингапура. К бабу относились в городе не с большим уважением, чем к их предкам, прибывшим сюда в трюмах парусных шхун и вынужденным сесть в долговую яму после прибытия, пока они не смогли заплатить за проезд привезшим их сюда шкиперам. Чтобы выплатить этот долг, они должны были трудиться по восемнадцать часов в сутки, потому что с каждым днем сидения в яме их долг рос.
   «По ту сторону ночи» обитали самсенги — профессиональные преступники, относящиеся с откровенным презрением к попыткам англичан навести хоть элементарный порядок в этом вольном городе. Весь свой «рабочий день» самсенги посвящали убийствам, разбою и грабежам.
   Поскольку Со-Пенгу все это было прекрасно известно, как и любому сингапурцу, то он не без основания считал, что тандзянов следует искать в этом «Потустороннем» мире, который располагался за доками. Здесь было средоточие складов, ночлежек, баров и ресторанов, где можно было пьянствовать, и курить опиум до зари. Здесь был сущий рай для городского отребья.
   Вот в эту клоаку и ступил Со-Пенг, вооруженный лишь своим быстрым умом и знаниями, полученными от матери и почерпнутыми из следственного дела в полиции.
   Сначала на него не обращали внимания, принимая за полоумного бабу, забредшего «По ту сторону ночи» по ошибке, который без напоминаний со стороны аборигенов этого дна скоро сам уберется восвояси.
   Но потом, когда этого не произошло, а, наоборот, этот полоумный стал задавать вопросы насчет людей, замочивших двух купцов, он стал объектом более пристального внимания.
   Самсенг по имени По Так, главарь одной из многочисленных здешних банд, особенно заинтересовался Со-Пенгом. По Так был приземистым человеком тридцати с небольшим. Он не очень давно прибыл в Сингапур с попутным муссоном в вонючем трюме китайской джонки, где умерли от холеры два его старших брата. После этого он работал, как каторжник, чтобы выплатить не только свой неимоверный долг, но и долг своих умерших братьев.
   Два года у него ушло на то, чтобы расплатиться, и затем, уже свободным человеком, он появился в «Потустороннем» мире. На последние деньги По Так приобрел револьвер, вернулся на перечную плантацию, где он горбатился с зари до зари, пристрелил своего бывшего работодателя.
   По Так стал известным человеком в этом мире, собрав самую многочисленную банду в «Колонии британской короны», как в те годы называли Сингапур. В отличие от других главарей банд, он не боялся британских властей, в том числе и полиции. Он сумел заключить с ними что-то вроде пакта о ненападении. Так что англичане ни в коей мере не вмешивались в его дела. Побаивались.
   Работая на плантации. По Так был отчаянным парнем, всегда готовым рисковать во имя «чести и свободы». В Со-Пенге оп увидел себя самого, только помоложе. Но, с другой стороны, теперь он был осторожным человеком. Он знал, что его почетное перемирие с британскими властями было весьма непрочным, и от них можно ждать всякого подвоха. Они могли подослать этого юнца. Последнее время он не доверял людям, которые без оглядки выпаливали то, что у них на уме, нисколько не заботясь о том, чтобы «спасти лицо».
   И вот По Так решил послать к Со-Пенгу своего помощника по прозвищу Одноглазый, Янь, велев сначала присмотреться к этому юноше, понаблюдать со стороны за его действиями, поведением, чтобы понять, тот ли он, за кого себя выдает, или же он подослан этими пройдохами-англичанами.
   Одноглазый Янь был огромным мужчиной такого буйного нрава, что с ним не решился бы связаться самый отчаянный из английских полицейских. Но приказы По Така Янь всегда выполнял добросовестно, и По Так в нем был всегда уверен, как в самом себе.
   — Кто ты такой и что ты вынюхиваешь в этой части Сингапура, где тебе делать абсолютно нечего?
   Со-Пенг взглянул на задавшего этот вопрос детину и невольно отступил на шаг. Человек был примерно одного роста с ним, только вдвое, шире.
   — Я ищу убийц.
   Янь засмеялся. Он достал устрашающего вида нож и помахал им перед носом Со-Пенга.