Страница:
— Посмотри, Су, — крикнул он, — мое задание на утро закончено. Новая яма готова!
Су смотрела на него во все глаза. Сендзин выскочил из ямы, потом протянул ей руку и одним рывком вытащил и ее. А потом с большим удовольствием понаблюдал, как Су совершила торжественное открытие нового отхожего места, приподняв юбочку и присев на корточки.
Восстановив таким образом самоуважение. Су подошла к Сендзину и, взяв за руку, повела по извивающейся тропинке вверх по горному склону. Важные горные козлы перестали жевать высохшие пучки травы и наблюдали за их восхождением своими огромными глазами. Пугливые кролики, разбегались в стороны с их пути, а один раз они даже увидели пушистый хвост лисицы и ее треугольную мордочку, сверкнувшую в их сторону глазами, как бусинками.
Миновав пару огромных валунов, они вышли на ровное, поросшее травой место, закрытое со всех сторон.
— Прекрасное место. Откуда ты его знаешь? — спросил Сендзин.
— Я прихожу сюда, когда хочу побыть одна и хоть немного отдохнуть от издевательств и насмешек, — объяснила Су.
— Больше об этом можешь не беспокоиться.
— Никто бы не сумел так здорово отшить их, как ты! — сказала она, покраснев.
— Ты бы и сама сумела это сделать, если бы захотела, — сказал Сендзин. — Без моей помощи — и без чьей-либо еще!
— И да, и нет, — молвила Су. Затем она перевела взгляд с него на окружающий их пейзаж. — Здесь так красиво! — Она глубоко вздохнула, — Воздух здесь, наверху, совсем другой: чистый, как дыхание младенца.
Но Сендзину было не до пейзажа. Он думал о другом: как превратить эту слабую девушку в нечто совершенное? Потом вздохнул, подумав о том, что живой шедевр, если ему удастся создать его, потом придется разбить.
Он взял ее за руку.
— Зачем ты привела меня сюда?
— Зачем? — она пришла в замешательство, как тогда на уроке, когда сэнсей попросил повторить ее то, что он только что продемонстрировал. — Я хотела поделиться с тобой всем этим.
— Поделиться чем?
— Да вот ЭТИМ. — Су раскинула руки, как бы желая обнять все вокруг них.
— Этот клочок земли, затерянный среди камней?
— Нет, — ответила она, встретив его взгляд. — Он не такой, как все, особенный. — Она взяла его руки в свои. — Потому что он МОЙ.
И вот тут в первый раз Сендзин почувствовал, что и она имеет дар. Он ему показался довольно слабым, но потом, уже покинув Дзудзи, он начал подозревать, что Су, возможно, очень искусно скрывала его от других тандзянов, и он пожалел, что не познакомился с ней получше.
Но в тот момент он только почувствовал жалость к девушке, аура которой настолько слаба, что необходимо столько простора вокруг и полнейшее уединение, чтобы можно было ее почувствовать. Но он должен был признать, что красота вокруг была просто неописуемая, как и красота ее лица, — и он окружил ее стальными кольцами своей ауры, чтобы еще больше украсить пейзаж, И тотчас же почувствовал, что Су была права: это был BE пейзаж, ставший таким прекрасным отчасти потому, что она спроецировала на него свою ауру.
— Говорят, ты родом из Асамы, — Су посмотрела на него. — Это правда?
— Да, — Он почувствовал, что она вся напряглась, и решил разрешить ей задавать любые вопросы.
— Ты случайно не знаешь тандзяна по имени Айчи?
— Нет, — ответил Сендзин, почему-то почувствовав, что знает, и попросил, описать его внешность.
Су описала Речника.
— Я его знаю, — сказал Сендзин. — Много лет он был мне отцом.
— Отцом? — воскликнула Су.
Сендзин объяснял ей, что Речник оказался братом Аха-сан, его приемной матери. Он также сказал ей, что Речник был его первым сэнсэем.
— А, тогда понятно, — сказала Су, — почему старейшины тебя боятся.
— Старейшины и Мубао меня боятся? — удивился Сендзин. — Тогда почему они приняли меня?
— Они не могли тебя не принять, — ответила она, — У них не было выбора. Ты тандзян, и они не могли дать тебе от ворот поворот. Но, зная, что ты пришел от Айчи, человека, который пытался украсть изумруды тандзянов...
— Постой, — сказал Сендзин. — Я думал, что шестнадцать изумрудов давно украдены коварной женщиной по имени Лианг.
— В самом начале было двадцать четыре изумруда, — объяснила Су. — Восемь штук до сих пор находятся здесь. Вот их-то пытался Айчи украсть.
— И чем же кончилась попытка?
— Его поймали, — ответила Су, — судили и приговорили к изгнанию. Как я понимаю, он вернулся на Асамские горы и начал преподавать там свою версию Тао-Тао. Что, надо сказать, строжайше запрещено.
— Его не очень-то останавливают запреты.
— По-видимому, — согласилась Су.
Тут Сендзину кое-что пришло на ум, и он спросил:
— А что, действительно такой закон существует, что тандзяна обязаны сюда принять? Я что-то не слыхал о таком.
— Тем не менее, могу тебя заверить, что такой закон есть.
Но что-то в ее глазах сказало ему, что она не договаривает.
— Но это не все, — сказал он, немного усилив требование известным ему способом.
— Не все, — прошептала Су. — Это касается лишь тандзянов, которые восходят по прямой линии к известным людям.
Сендзин был потрясен.
— Ты хочешь сказать, что я...
— Ты прямой потомок Цзяо Сиа, мученика, который был...
— Утоплен в водопаде Со-Пенгом, его братом.
— Да. — Солнечный свет заливал Су золотом. Ее глаза казались прозрачными. — Она прижалась к его груди.
Сендзин почувствовал, что его темная аура зашевелилась, все еще сжимая своими кольцами ее ауру. Было ощущение, что она ширится, пульсирует.
Сендзин уже давно открыл для себя наслаждение бесконтактного секса, которым были, до какой-то степени, его отношения с Шизей. Но то было своего рода игрой: кто над кем возьмет верх. Он любил ощущать, как воля Шизей растворяется под влиянием массированной атаки его ауры до тех пор, пока ее наслаждение не достигнет такой степени интенсивности, что часть его передается и ему.
Но это было нечто особенное. Сендзин чувствовал, что кольца его ауры дрожат под натиском снизу, и интенсивность этого давления была так велика, что на какое-то мгновение он был полностью дезориентирован и свободно плыл во времени и пространстве. Он совсем потерял контроль над собой, и чужая воля владела им до такой степени, что даже все проклятые вопросы, которые давно не давали ему покоя, куда-то улетучились.
Когда все закончилось, Сендзин так дрожал, что не мог встать. Тело девушки сползло с его груди. Он закрыл глаза и на один восхитительный момент находился в полном покое. Потом проклятые вопросы начали возвращаться, и он снова стал самим собой.
Сендзин и Су никогда не возвращались на это место в Тянь-шаньских горах. Может, она бы и не возражала против этого, но Сендзин никогда не предлагал ей вернуться. Он в какой-то степени чувствовал себя изнасилованным (другого слова не подберешь), хотя и испытал при этом дикий восторг. Но какая-то часть его пришла в ужас от ощущения полной подконтрольности чужой воле и не хотела повторения этого опыта.
Через три месяца после пребывания в Дзудзи Сендзин понял, что правда Речника не была "сей правдой, а еще через три года он понял, что и правда Тао-Тао не была всей правдой.
Все чаще и чаще он вспоминал Шизей, особенно ее слова: «Почему тебе надо обязательно видеть во всем изнанку?» Тогда Сендзин не ответил на этот вопрос, но теперь ему казалось, что он понимает, в чем тут дело. Теперь он бы сказал ей: «Я вижу все с изнанки, потому что знаю, что в этом мире нет единой правды, а есть множество полуправд. У каждого есть своя, а если нет, то он приобретает ее, у кого-нибудь. Поэтому вся жизнь состоит из сплошных конфликтов».
В конце недели старейшины собрались в центре одного из храмов, построенного в горах. Женщины развели огромный костер и постоянно следили за ним. Сквозь отверстие в потолке Сендзин мог видеть звезды.
Старейшины трудились, выцарапывая рунические письмена на внутренней части больших осколков панциря черепахи. Сендзин вспомнил рассказ Речника о том, как Со-Пенг и Цзяо Сиа в детстве воровали и ели черепашьи яйца на берегу Рантауабанга.
Эти письмена представляли собой вопросы, касающиеся будущего. Когда руны были готовы, их бросили в костер: это было традиционное завершение ритуала. Песнопения росли и росли крещендо, а потом, начали затихать.
Потом женщины стали доставать черепки из огня, а старейшины — читать будущее по линиям трещин, образовавшихся от огня.
Мубао получил свой черепок и дал знак Сендзину приблизиться. Когда он уселся на корточки рядом с сэнсэем, тот сказал: — Это твое будущее.
Сендзин посмотрел на законченный обломок черепашьего панциря и не увидел ничего, кроме целой сети трещин, перечертивших руническую надпись. — Что она мне предсказывает?
— Потоп, поток, ярость освобожденной энергии, — ответил Мубао протяжно. — А после потопа — ксин, — ксином тандзяны называют, сердце всего сущего, кокоро.
У Сендзина забилось сердце.
— Так, значит, это меня ждет?
Мубао кивнул: — Частично, — Он потер своим заскорузлым пальцем черепок. — А потом смерть. От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет к новым смертям. Смерть за смертью.
Палец Мубао остановился на одной из точек на черепке. Подняв глаза на Сендзина, он сказал:
— А теперь ты должен уходить. Наше время истекло.
Сендзину было не жаль покидать Дзудзи. За последнее время учение ему порядком надоело. Он впитал в себя все, чему Мубао и другие старейшины могли научить его. В глубине души, в своем личном кокоро, он бы хотел их самих кое-чему поучить. Всей правды у них не было, а у него, у Сендзина, она была. После того, как Мубао бросил на него руну и произнес свой приговор, Сендзин понял, что они все равно не поймут его, даже если он скажет им свою полную правду, которая заключается в том, что правды нет.
Нельзя сказать, что все, чему они учили его, было глупо или бесполезно. Совсем напротив. Обе версии Тао-Тао, которыми он теперь владел, показали Сендзину жизнь как она есть.
Нет в ней правды; нет в ней ничего святого. А значит, нет и Закона.
Так двадцатилетний Сендзин вернулся в Японию дорокудзаем. И, чтобы претворить в жизнь свою философию, а одновременно удовлетворить свое чувство юмора, поступил на работу в полицию города Токио.
Он не вернулся в Асамские горы, где его терпеливо, как ждут смерть, ждали Аха-сан и Речник. Он не вернулся в Асамские горы, где, как он думал, ждала Шизей. Шизей его там не ждала: она была в Токио, где они и встретились в один прекрасный вечер в Гиндзе, где гигантские неоновые буквы рекламы, как иконы новой религии, возвещали начало новой эры — эры «Сони», «Тошиба», «Мацусита».
Они сошлись посреди мигающих, вспыхивающих зеленым и красным джунглей, и кольца их аур переплелись вместе, как тогда, в детстве.
Радость встречи была велика, хотя никто со стороны этою не подумал бы. Они стояли друг против друга без всякого выражения на лице: их общение было полностью интернированным, если так можно выразиться. И они все простили друг другу.
Или так только казалось Шизей.
Сендзин переехал на новую квартиру в самой престижной части города, огромную, полную дорогой импортной мебели с роскошной белоснежной обивкой. Возвращаясь с работы в первый день после их воссоединения, Сендзин заметил три огромных плаката с портретом Шизей. Он видел ее, и на телеэкране, поющей перед гигантской толпой орущих подростков.
— Я — таленто, — объяснила Шизей, — и на сегодняшний день самая популярная таленто в Японии.
Поскольку Сендзина не было в Японии более трех лет, он не знал этого термина.
— Я своего рода звезда телеэкрана, — объяснила Шизей. — Немного пою, немного танцую, немного конферирую, немного рекламирую для различных крупных корпораций. Выступаю с концертами, собираюсь снять свою собственную телевизионную мыльную оперу. На все руки от скуки. Живой выставочный экспонат, который показывают публике для лицезрения и обожания.
— И ты это любишь? — спросил Сендзин, уставившись, как зачарованный, в телеящик. На экране была Шизей, вся в голубых и золотых тонах. Она шла по сцене, словно ласкаемая нацеленными на нее телекамерами. Директор студии наверняка в нее влюблен, подумал он.
— Это они меня любят, — ответила Шизей. — Публика, коллеги, телевизионщики, пресса, начальство. ОСОБЕННО начальство. Ну, и я их люблю. — Потом ее лицо немного погрустнело. — Хотя это все и, замечательно, но я знаю, что долго это не продлится. Таленто положено быть молодыми, свежими, целомудренными. Мой самый злостный враг — это время.
Каждый хотел знать все, что произошло с другим за эти, три с лишним года, когда они были разлучены. Самое главное — то, что касается структуры их энергетической массы, — они почувствовали сразу же при встрече. Остальное нуждалось в словесном выражении которое шло поначалу не очень гладко: оба чувствовали какую-то застенчивость, как молодожены, стоящие перед супружеским ложем.
Сендзин, всегда более нетерпеливый из них, начал первым, причем с наиболее интересного, как ему казалось: с того, чем закончилась история Со-Пенга, которую начал им рассказывать Речник много лет назад.
— Хорошо, что я побывал в Дзудзи, — сказал он. — Там многие знают, как все это было.
По Так был вне себя от злости, что его соперник захватил власть «По ту сторону ночи», и ему удалось узнать, в какой бордель этот человек похаживает. Однажды он подкараулил его там и своей рукой прямо в постели убил соперника, и его троих телохранителей, и девиц, которые их развлекали.
У сингапурской полиции был своего рода договор с этим бандитом, но эта резня вывела ее из себя. В союзе со сторонниками убитых полицейские решили организовать настоящую облаву на По Така.
Как известно, у Со-Пенга был в полиции свой человек двоюродный брат Вэн, в обязанности которого входило убирать кабинет начальника. И вот через несколько дней после того, как началась охота на По Така, в редакции крупнейшей сингапурской газеты прозвучал анонимный звонок, в результате которого в руках прессы оказался материал об этом союзе преступных элементов и полиции. Скандал всколыхнул весь город. Начальник полиции отпирался как мог, но под нажимом общественности вынужден был уволить одних, понизить в должности других. Естественно, из-за всего этого ему было недосуг гоняться за По Таком, который благополучно вернулся в «потусторонний» мир и даже расширил свое влияние там.
Понятно, По Так был не один. Тандзяны в Дзудзи говорят, что Со-Пенг всегда помогал ему во всех преступных вылазках; в частности, это, он организовал то нападение на бордель и даже подкупил служителей, подсыпавших в питье соперника По Така снотворное. И, конечно, это благодаря ему — через двоюродного брата Вэна — пресса получила материалы, компрометирующие сингапурскую полицию. Интересно, что именно Со-Пенг занял вакантный пост заместителя начальника полиции. Со-Пенг был тогда совсем молодым человеком (не старше, чем я сейчас, сказал Сендзин). Но он воспользовался сложным положением, в котором оказался начальник полиции. На него со всех сторон оказывалось давление: все требовали, чтобы он не только немедленно навел порядок в городе, но и восстановил доверие горожан к полиции. Губернатор уже два раза вызывал его к себе, угрожая сместить с поста и с позором отправить назад в Англию. На должность заместителя человека с таким шатким положением никто не рвался, и начальник с отчаяния предложил этот пост Со-Пенгу, который хоть совершенно не обладал опытом работы в полиции, но зато имел потрясающий дар. И еще имел большое влияние на заправилу преступного мира.
План Со-Пенга был превосходен. С помощью сингапурской полиции он быстро ликвидировал всех крупных соперников По Така, а те, кто помельче, признали в том своего вожака.
Таким образом, через неделю в районе под страшноватым, но поэтическим названием «По ту сторону ночи» порядок был восстановлен. А через две недели был арестован человек, которому было предъявлено обвинение в убийстве восьми человек в городском борделе. Ко всеобщему удивлению, это был не По Так, а последний, из влиятельных самсенгов Сингапура, не ставший под знамена По Така. Улики против него были столь убедительны, что начальник полиции и губернатор по-быстрому осудили его и предали смерти. Событие это весьма широко освещалось в прессе. Обыватели получили своего козла отпущения. Со-Пенг стал героем дня, очень эффективно использовав свой дар, чтобы замазать все преступления, в которых он был замешан, в том числе и убийство его брата Цзяо Сиа.
По совету Со-Пенга главарь преступного мира Сингапура покончил с наркобизнесом, ликвидировав все свои плантации мака. Все свои свободные деньги он соединил с капиталом Со-Пенга, и они купили тысячи акров земли к северу от Сингапура, С помощью X. Н. Ридли, директора Сингапурского ботанического сала, они заложили плантацию вывезенных из Южной Америки каучуконосов. Это была самая большая плантация такого рода в Юго-Восточной Азии. Со-Пенг скоро ушел со службы и полностью посвятил себя бизнесу. Его сыновья вместе со своими друзьями стали ему помогать. Один парнишка стал его правой рукой. Отец Со-Пенга к этому времени уже умер от дизентерии на острове Ява. О матери не было ни слуху, ни духу, хотя Со-Пенг и потратил кучу денег, пытаясь найти ее.
Время шло, плантация процветала, а Со-Пенг, опять используя отмытые воровские деньги По Така, занялся еще и коммерцией — причем в самый удобный момент, когда можно было покупать дешево, а продавать дорого.
Он женился на одной китаянке, и она, как машина, стала рожать ему одну девочку за другой. А тут и неприятности с По Таком опять начались: появились трения между ним и Со-Пенгом по поводу того, как управляться с их законным бизнесом. Кончилось тем, что вздутый труп По Така всплыл как-то утром в сингапурской бухте. Начатое расследование, понятно, скоро прикрыли. Хотя Со-Пенг и ушел с работы в полиции, у него там везде были свои люди...
— А как насчет самого главного? — спросила Шизей. — Насчет изумрудов тандзянов?
— Ах да, изумруды, — сказал Сендзин. — Ну, пока их враг занимался консолидацией своей власти, тандзяны не дремали. Когда Цзяо Сиа не вернулся, они послали других ему на смену, поняв, что допущена ошибка. Они думали, что Цзяо Сиа сможет убедить своего кровного брата забрать у матери изумруды и вернуться с ними в Дзудзи, чтобы, как положено, пройти курс обучения: это и его право, и его долг. Однако Сиа погиб смертью мученика, так ничего и не добившись.
Однако старейшины Дзудзи все еще не хотели прибегать к грубой силе, используя всю свою мощь: и Лианг, и Со-Пенг были тандзяны. Более того, они по прямой линии происходили от одного из основателей учения, и сохранение их жизни было насущно необходимо.
Поэтому старейшины вторично направили в Лианг эмиссаров, чтобы забрать у нее изумруды. Но они не нашли ни Лианг, ни изумрудов. За Со-Пенгом и за всей его семьей была установлена слежка. Следили даже за плосколицым пареньком, другом детства его сына, работающего теперь Управляющим плантацией каучука. Следили за первой женой, пока она не умерла, а Со-Пенг не женился во второй раз. Это жена стала, как машина, рожать ему сыновей, в то время как все дочери перемерли во время эпидемии чумы в Малайзии.
Тандзяны бдительно стояли на страже, терпеливо ожидая, что какой-нибудь след изумрудов все-таки обнаружится. Что еще оставалось делать?
Цзяо Сиа сказал правду там, на водопаде. Его и Со-Пенга дед медленно умирал, и только волшебная сила изумрудов, собирающих, подобно увеличительному стеклу энергию кокоро в один пучок, могла ему помочь. Эта энергия, отскакивая от одной отполированной грани к другой, от одного камня к другому, как волны, разбегающиеся от брошенного в пруд камня, может сохраняться в этих камнях тысячелетиями, пока сохраняется положенное числе камней.
Число девять является достаточным для волшебства, составляя сложную объемную фигуру, чья гармония фактически умножает энергию, накапливаемую на мембране кокоро. С другой стороны, всякое число меньше девяти создает другую фигуру, дисгармония которой способствует утечке энергии с мембраны, что угрожает ее фактуре.
— А что случится, если кокоро порвется? — спросила Шизей.
Сендзин взглянул на нее. — Смерть, — сказал он. — От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет нас к новым смертям. Смерть за смертью.
Сендзин ничего не сказал по поводу ее дружка. В этом не было необходимости. Она и так почувствовала, как стальные круги его ауры темнеют, словно небо при заходе солнца, топорщатся и сокращаются, как кольца удава, когда появлялся Еидзи.
Еидзи заканчивал Токийский университет — самое престижное учебное заведение страны. Был лучшим студентов курса. Был членом двух самых престижных клубов Японии гакубацу, объединяющего выпускников их альма-матер, киодобацу, объединяющего представителей лучших семей города, благодаря тому, что его отец учился в свое время с деканом юридического факультета, а мать была землячкой главы гильдии юристов. Этот человек, кстати, уже обещал Еидзи хорошее место по окончании университета. Шизей любила Еидзи. Для женитьбы ему не хватало только одного — одобрения Сендзина.
Еидзи обожал Шизей, и это было естественно. Обожание было непременным элементом ее отношений с кем бы то ни было. Она чувствовала поклонение так же четко, как артист, выходящий на сцену, чувствует на себе огни рампы. Шизей всегда хотелось потрогать каждый огонек обожания рукой, чтобы убедиться, что он в самом деле существует.
Еидзи был самой природой предназначен для того, чтобы Шизей его трогала. До того, как он встретил ее, он думал только о своей карьере. Теперь он думал и о Шизей. Этого было ей слишком мало. Сендзин это прекрасно понимал, хотя сомневался, что и Шизей это тоже понимает. Она все еще видела себя девочкой-подростком, какой была в Аса-мах. Она все еще, казалось, не познала разницу между добром и злом, тем более не владела способом их разделения. У Сендзина на этот счет было иное мнение.
Почти с научным интересом он наблюдал, как Еидзи все больше и больше деградирует. Он, конечно, был уверен, что Шизей не до конца понимает, какой эффект оказывает на бедного студента эта массивная обработка с помощью соблазнительных колец ее ароматной ауры.
Дезинтеграция Еидзи — постепенное растворение его личности — очень порадовала Сендзина, поскольку он видел в этом молодом человеке угрозу для его гармоничных отношений с сестрой. И, что особо ценно, Сендзину даже не надо было помогать этому процессу, а только сидеть и ждать, когда Шизей сама его доконает.
Для нее было полной неожиданностью, даже шоком, когда Еидзи исключили из университета за пропуск занятий, за систематическое уклонение от семинаров и дискуссий на научные темы, которые являлись обязательными для студентов выпускного курса. Также он не сдал в срок положенные по программе рефераты.
Неужели Шизей не понимала, что ее дорогому Еидзи невозможно разорваться на части, так, чтобы одна часть находилась неотлучно при ее особе, а другая — посещала занятия и писала рефераты? Очевидно, нет. И Еидзи утратил интерес к учебе. Его поклонение Шизей было теперь совершенно рабским: чем больше он давал, тем больше она требовала.
С восторгом в сердце Сендзин наблюдал, как она высасывает из Еидзи все соки. Как распутница, как шлюха, она разбазаривала свой дар направо и налево. Она так же не замечала за собой ничего предосудительного, как Аха-сан, когда на нее накатывали истерики. Сходство было до того поразительное, что Сендзин решил спасти сестру от нее самой.
А для этого он решил убить Еидзи.
Ну, не просто убить — это было бы бессмысленно, даже глупо, — а сделать это в педагогических целях, так, чтобы вывести Шизей из состояния детства, открыть ей глаза на то, кто она и кем она может стать благодаря своему дару. В конце концов, думал он, это мой долг. Кто о ней позаботится, если не я?
А что в это время происходило в сознании Шизей? Отдавала ли она себе отчет в том, какую роль сыграла в судьбе Еидзи? Или она умышленно не хотела знать, что ей действительно нужно от жизни?
То, о чeм она думала все это время, ни в коей мере не относилось ни к Еидзи, ни к Сендзину. Их мысли и их чувства выпадали из сферы ее жизненных интересов.
Она думала об Аха-сан, которую она любила и к которой, как ей казалось, она всегда может прибежать, уткнуться лицом в ее мягкие, теплые груди и слушать стук ее сердца. Закрыть глаза и заснуть в блаженной истоме.
Но вместе с тем, как размалеванный холст, протянутый через театральную сцену, через ее память протянулась череда эмоциональных взрывов Аха-сан. Они преследовали Шизей, заполняли все помещение ее спальни, заполняя ночь кошмарами, ставя перед ней вопросы, на которые она не могла ответить: в чем я не угодила ей?
Су смотрела на него во все глаза. Сендзин выскочил из ямы, потом протянул ей руку и одним рывком вытащил и ее. А потом с большим удовольствием понаблюдал, как Су совершила торжественное открытие нового отхожего места, приподняв юбочку и присев на корточки.
Восстановив таким образом самоуважение. Су подошла к Сендзину и, взяв за руку, повела по извивающейся тропинке вверх по горному склону. Важные горные козлы перестали жевать высохшие пучки травы и наблюдали за их восхождением своими огромными глазами. Пугливые кролики, разбегались в стороны с их пути, а один раз они даже увидели пушистый хвост лисицы и ее треугольную мордочку, сверкнувшую в их сторону глазами, как бусинками.
Миновав пару огромных валунов, они вышли на ровное, поросшее травой место, закрытое со всех сторон.
— Прекрасное место. Откуда ты его знаешь? — спросил Сендзин.
— Я прихожу сюда, когда хочу побыть одна и хоть немного отдохнуть от издевательств и насмешек, — объяснила Су.
— Больше об этом можешь не беспокоиться.
— Никто бы не сумел так здорово отшить их, как ты! — сказала она, покраснев.
— Ты бы и сама сумела это сделать, если бы захотела, — сказал Сендзин. — Без моей помощи — и без чьей-либо еще!
— И да, и нет, — молвила Су. Затем она перевела взгляд с него на окружающий их пейзаж. — Здесь так красиво! — Она глубоко вздохнула, — Воздух здесь, наверху, совсем другой: чистый, как дыхание младенца.
Но Сендзину было не до пейзажа. Он думал о другом: как превратить эту слабую девушку в нечто совершенное? Потом вздохнул, подумав о том, что живой шедевр, если ему удастся создать его, потом придется разбить.
Он взял ее за руку.
— Зачем ты привела меня сюда?
— Зачем? — она пришла в замешательство, как тогда на уроке, когда сэнсей попросил повторить ее то, что он только что продемонстрировал. — Я хотела поделиться с тобой всем этим.
— Поделиться чем?
— Да вот ЭТИМ. — Су раскинула руки, как бы желая обнять все вокруг них.
— Этот клочок земли, затерянный среди камней?
— Нет, — ответила она, встретив его взгляд. — Он не такой, как все, особенный. — Она взяла его руки в свои. — Потому что он МОЙ.
И вот тут в первый раз Сендзин почувствовал, что и она имеет дар. Он ему показался довольно слабым, но потом, уже покинув Дзудзи, он начал подозревать, что Су, возможно, очень искусно скрывала его от других тандзянов, и он пожалел, что не познакомился с ней получше.
Но в тот момент он только почувствовал жалость к девушке, аура которой настолько слаба, что необходимо столько простора вокруг и полнейшее уединение, чтобы можно было ее почувствовать. Но он должен был признать, что красота вокруг была просто неописуемая, как и красота ее лица, — и он окружил ее стальными кольцами своей ауры, чтобы еще больше украсить пейзаж, И тотчас же почувствовал, что Су была права: это был BE пейзаж, ставший таким прекрасным отчасти потому, что она спроецировала на него свою ауру.
— Говорят, ты родом из Асамы, — Су посмотрела на него. — Это правда?
— Да, — Он почувствовал, что она вся напряглась, и решил разрешить ей задавать любые вопросы.
— Ты случайно не знаешь тандзяна по имени Айчи?
— Нет, — ответил Сендзин, почему-то почувствовав, что знает, и попросил, описать его внешность.
Су описала Речника.
— Я его знаю, — сказал Сендзин. — Много лет он был мне отцом.
— Отцом? — воскликнула Су.
Сендзин объяснял ей, что Речник оказался братом Аха-сан, его приемной матери. Он также сказал ей, что Речник был его первым сэнсэем.
— А, тогда понятно, — сказала Су, — почему старейшины тебя боятся.
— Старейшины и Мубао меня боятся? — удивился Сендзин. — Тогда почему они приняли меня?
— Они не могли тебя не принять, — ответила она, — У них не было выбора. Ты тандзян, и они не могли дать тебе от ворот поворот. Но, зная, что ты пришел от Айчи, человека, который пытался украсть изумруды тандзянов...
— Постой, — сказал Сендзин. — Я думал, что шестнадцать изумрудов давно украдены коварной женщиной по имени Лианг.
— В самом начале было двадцать четыре изумруда, — объяснила Су. — Восемь штук до сих пор находятся здесь. Вот их-то пытался Айчи украсть.
— И чем же кончилась попытка?
— Его поймали, — ответила Су, — судили и приговорили к изгнанию. Как я понимаю, он вернулся на Асамские горы и начал преподавать там свою версию Тао-Тао. Что, надо сказать, строжайше запрещено.
— Его не очень-то останавливают запреты.
— По-видимому, — согласилась Су.
Тут Сендзину кое-что пришло на ум, и он спросил:
— А что, действительно такой закон существует, что тандзяна обязаны сюда принять? Я что-то не слыхал о таком.
— Тем не менее, могу тебя заверить, что такой закон есть.
Но что-то в ее глазах сказало ему, что она не договаривает.
— Но это не все, — сказал он, немного усилив требование известным ему способом.
— Не все, — прошептала Су. — Это касается лишь тандзянов, которые восходят по прямой линии к известным людям.
Сендзин был потрясен.
— Ты хочешь сказать, что я...
— Ты прямой потомок Цзяо Сиа, мученика, который был...
— Утоплен в водопаде Со-Пенгом, его братом.
— Да. — Солнечный свет заливал Су золотом. Ее глаза казались прозрачными. — Она прижалась к его груди.
Сендзин почувствовал, что его темная аура зашевелилась, все еще сжимая своими кольцами ее ауру. Было ощущение, что она ширится, пульсирует.
Сендзин уже давно открыл для себя наслаждение бесконтактного секса, которым были, до какой-то степени, его отношения с Шизей. Но то было своего рода игрой: кто над кем возьмет верх. Он любил ощущать, как воля Шизей растворяется под влиянием массированной атаки его ауры до тех пор, пока ее наслаждение не достигнет такой степени интенсивности, что часть его передается и ему.
Но это было нечто особенное. Сендзин чувствовал, что кольца его ауры дрожат под натиском снизу, и интенсивность этого давления была так велика, что на какое-то мгновение он был полностью дезориентирован и свободно плыл во времени и пространстве. Он совсем потерял контроль над собой, и чужая воля владела им до такой степени, что даже все проклятые вопросы, которые давно не давали ему покоя, куда-то улетучились.
Когда все закончилось, Сендзин так дрожал, что не мог встать. Тело девушки сползло с его груди. Он закрыл глаза и на один восхитительный момент находился в полном покое. Потом проклятые вопросы начали возвращаться, и он снова стал самим собой.
Сендзин и Су никогда не возвращались на это место в Тянь-шаньских горах. Может, она бы и не возражала против этого, но Сендзин никогда не предлагал ей вернуться. Он в какой-то степени чувствовал себя изнасилованным (другого слова не подберешь), хотя и испытал при этом дикий восторг. Но какая-то часть его пришла в ужас от ощущения полной подконтрольности чужой воле и не хотела повторения этого опыта.
Через три месяца после пребывания в Дзудзи Сендзин понял, что правда Речника не была "сей правдой, а еще через три года он понял, что и правда Тао-Тао не была всей правдой.
Все чаще и чаще он вспоминал Шизей, особенно ее слова: «Почему тебе надо обязательно видеть во всем изнанку?» Тогда Сендзин не ответил на этот вопрос, но теперь ему казалось, что он понимает, в чем тут дело. Теперь он бы сказал ей: «Я вижу все с изнанки, потому что знаю, что в этом мире нет единой правды, а есть множество полуправд. У каждого есть своя, а если нет, то он приобретает ее, у кого-нибудь. Поэтому вся жизнь состоит из сплошных конфликтов».
* * *
Три года и три месяца спустя после появления Сендзина в Дзудзи старейшины бросали руны. Был у них такой древний ритуал, восходящий чуть ли не к неолиту, и длился он целую неделю. Это была неделя песнопений, заклинаний, в которых Сендзин видел ритуал наращения энергии на мембране кокоро. От всего этого в ушах Сендзина энергия пела да немой крик, и о сне не могло быть и речи. Каждый жест, каждый вздох был направлен на кокоро.В конце недели старейшины собрались в центре одного из храмов, построенного в горах. Женщины развели огромный костер и постоянно следили за ним. Сквозь отверстие в потолке Сендзин мог видеть звезды.
Старейшины трудились, выцарапывая рунические письмена на внутренней части больших осколков панциря черепахи. Сендзин вспомнил рассказ Речника о том, как Со-Пенг и Цзяо Сиа в детстве воровали и ели черепашьи яйца на берегу Рантауабанга.
Эти письмена представляли собой вопросы, касающиеся будущего. Когда руны были готовы, их бросили в костер: это было традиционное завершение ритуала. Песнопения росли и росли крещендо, а потом, начали затихать.
Потом женщины стали доставать черепки из огня, а старейшины — читать будущее по линиям трещин, образовавшихся от огня.
Мубао получил свой черепок и дал знак Сендзину приблизиться. Когда он уселся на корточки рядом с сэнсэем, тот сказал: — Это твое будущее.
Сендзин посмотрел на законченный обломок черепашьего панциря и не увидел ничего, кроме целой сети трещин, перечертивших руническую надпись. — Что она мне предсказывает?
— Потоп, поток, ярость освобожденной энергии, — ответил Мубао протяжно. — А после потопа — ксин, — ксином тандзяны называют, сердце всего сущего, кокоро.
У Сендзина забилось сердце.
— Так, значит, это меня ждет?
Мубао кивнул: — Частично, — Он потер своим заскорузлым пальцем черепок. — А потом смерть. От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет к новым смертям. Смерть за смертью.
Палец Мубао остановился на одной из точек на черепке. Подняв глаза на Сендзина, он сказал:
— А теперь ты должен уходить. Наше время истекло.
Сендзину было не жаль покидать Дзудзи. За последнее время учение ему порядком надоело. Он впитал в себя все, чему Мубао и другие старейшины могли научить его. В глубине души, в своем личном кокоро, он бы хотел их самих кое-чему поучить. Всей правды у них не было, а у него, у Сендзина, она была. После того, как Мубао бросил на него руну и произнес свой приговор, Сендзин понял, что они все равно не поймут его, даже если он скажет им свою полную правду, которая заключается в том, что правды нет.
Нельзя сказать, что все, чему они учили его, было глупо или бесполезно. Совсем напротив. Обе версии Тао-Тао, которыми он теперь владел, показали Сендзину жизнь как она есть.
Нет в ней правды; нет в ней ничего святого. А значит, нет и Закона.
Так двадцатилетний Сендзин вернулся в Японию дорокудзаем. И, чтобы претворить в жизнь свою философию, а одновременно удовлетворить свое чувство юмора, поступил на работу в полицию города Токио.
Он не вернулся в Асамские горы, где его терпеливо, как ждут смерть, ждали Аха-сан и Речник. Он не вернулся в Асамские горы, где, как он думал, ждала Шизей. Шизей его там не ждала: она была в Токио, где они и встретились в один прекрасный вечер в Гиндзе, где гигантские неоновые буквы рекламы, как иконы новой религии, возвещали начало новой эры — эры «Сони», «Тошиба», «Мацусита».
Они сошлись посреди мигающих, вспыхивающих зеленым и красным джунглей, и кольца их аур переплелись вместе, как тогда, в детстве.
Радость встречи была велика, хотя никто со стороны этою не подумал бы. Они стояли друг против друга без всякого выражения на лице: их общение было полностью интернированным, если так можно выразиться. И они все простили друг другу.
Или так только казалось Шизей.
Сендзин переехал на новую квартиру в самой престижной части города, огромную, полную дорогой импортной мебели с роскошной белоснежной обивкой. Возвращаясь с работы в первый день после их воссоединения, Сендзин заметил три огромных плаката с портретом Шизей. Он видел ее, и на телеэкране, поющей перед гигантской толпой орущих подростков.
— Я — таленто, — объяснила Шизей, — и на сегодняшний день самая популярная таленто в Японии.
Поскольку Сендзина не было в Японии более трех лет, он не знал этого термина.
— Я своего рода звезда телеэкрана, — объяснила Шизей. — Немного пою, немного танцую, немного конферирую, немного рекламирую для различных крупных корпораций. Выступаю с концертами, собираюсь снять свою собственную телевизионную мыльную оперу. На все руки от скуки. Живой выставочный экспонат, который показывают публике для лицезрения и обожания.
— И ты это любишь? — спросил Сендзин, уставившись, как зачарованный, в телеящик. На экране была Шизей, вся в голубых и золотых тонах. Она шла по сцене, словно ласкаемая нацеленными на нее телекамерами. Директор студии наверняка в нее влюблен, подумал он.
— Это они меня любят, — ответила Шизей. — Публика, коллеги, телевизионщики, пресса, начальство. ОСОБЕННО начальство. Ну, и я их люблю. — Потом ее лицо немного погрустнело. — Хотя это все и, замечательно, но я знаю, что долго это не продлится. Таленто положено быть молодыми, свежими, целомудренными. Мой самый злостный враг — это время.
Каждый хотел знать все, что произошло с другим за эти, три с лишним года, когда они были разлучены. Самое главное — то, что касается структуры их энергетической массы, — они почувствовали сразу же при встрече. Остальное нуждалось в словесном выражении которое шло поначалу не очень гладко: оба чувствовали какую-то застенчивость, как молодожены, стоящие перед супружеским ложем.
Сендзин, всегда более нетерпеливый из них, начал первым, причем с наиболее интересного, как ему казалось: с того, чем закончилась история Со-Пенга, которую начал им рассказывать Речник много лет назад.
— Хорошо, что я побывал в Дзудзи, — сказал он. — Там многие знают, как все это было.
По Так был вне себя от злости, что его соперник захватил власть «По ту сторону ночи», и ему удалось узнать, в какой бордель этот человек похаживает. Однажды он подкараулил его там и своей рукой прямо в постели убил соперника, и его троих телохранителей, и девиц, которые их развлекали.
У сингапурской полиции был своего рода договор с этим бандитом, но эта резня вывела ее из себя. В союзе со сторонниками убитых полицейские решили организовать настоящую облаву на По Така.
Как известно, у Со-Пенга был в полиции свой человек двоюродный брат Вэн, в обязанности которого входило убирать кабинет начальника. И вот через несколько дней после того, как началась охота на По Така, в редакции крупнейшей сингапурской газеты прозвучал анонимный звонок, в результате которого в руках прессы оказался материал об этом союзе преступных элементов и полиции. Скандал всколыхнул весь город. Начальник полиции отпирался как мог, но под нажимом общественности вынужден был уволить одних, понизить в должности других. Естественно, из-за всего этого ему было недосуг гоняться за По Таком, который благополучно вернулся в «потусторонний» мир и даже расширил свое влияние там.
Понятно, По Так был не один. Тандзяны в Дзудзи говорят, что Со-Пенг всегда помогал ему во всех преступных вылазках; в частности, это, он организовал то нападение на бордель и даже подкупил служителей, подсыпавших в питье соперника По Така снотворное. И, конечно, это благодаря ему — через двоюродного брата Вэна — пресса получила материалы, компрометирующие сингапурскую полицию. Интересно, что именно Со-Пенг занял вакантный пост заместителя начальника полиции. Со-Пенг был тогда совсем молодым человеком (не старше, чем я сейчас, сказал Сендзин). Но он воспользовался сложным положением, в котором оказался начальник полиции. На него со всех сторон оказывалось давление: все требовали, чтобы он не только немедленно навел порядок в городе, но и восстановил доверие горожан к полиции. Губернатор уже два раза вызывал его к себе, угрожая сместить с поста и с позором отправить назад в Англию. На должность заместителя человека с таким шатким положением никто не рвался, и начальник с отчаяния предложил этот пост Со-Пенгу, который хоть совершенно не обладал опытом работы в полиции, но зато имел потрясающий дар. И еще имел большое влияние на заправилу преступного мира.
План Со-Пенга был превосходен. С помощью сингапурской полиции он быстро ликвидировал всех крупных соперников По Така, а те, кто помельче, признали в том своего вожака.
Таким образом, через неделю в районе под страшноватым, но поэтическим названием «По ту сторону ночи» порядок был восстановлен. А через две недели был арестован человек, которому было предъявлено обвинение в убийстве восьми человек в городском борделе. Ко всеобщему удивлению, это был не По Так, а последний, из влиятельных самсенгов Сингапура, не ставший под знамена По Така. Улики против него были столь убедительны, что начальник полиции и губернатор по-быстрому осудили его и предали смерти. Событие это весьма широко освещалось в прессе. Обыватели получили своего козла отпущения. Со-Пенг стал героем дня, очень эффективно использовав свой дар, чтобы замазать все преступления, в которых он был замешан, в том числе и убийство его брата Цзяо Сиа.
По совету Со-Пенга главарь преступного мира Сингапура покончил с наркобизнесом, ликвидировав все свои плантации мака. Все свои свободные деньги он соединил с капиталом Со-Пенга, и они купили тысячи акров земли к северу от Сингапура, С помощью X. Н. Ридли, директора Сингапурского ботанического сала, они заложили плантацию вывезенных из Южной Америки каучуконосов. Это была самая большая плантация такого рода в Юго-Восточной Азии. Со-Пенг скоро ушел со службы и полностью посвятил себя бизнесу. Его сыновья вместе со своими друзьями стали ему помогать. Один парнишка стал его правой рукой. Отец Со-Пенга к этому времени уже умер от дизентерии на острове Ява. О матери не было ни слуху, ни духу, хотя Со-Пенг и потратил кучу денег, пытаясь найти ее.
Время шло, плантация процветала, а Со-Пенг, опять используя отмытые воровские деньги По Така, занялся еще и коммерцией — причем в самый удобный момент, когда можно было покупать дешево, а продавать дорого.
Он женился на одной китаянке, и она, как машина, стала рожать ему одну девочку за другой. А тут и неприятности с По Таком опять начались: появились трения между ним и Со-Пенгом по поводу того, как управляться с их законным бизнесом. Кончилось тем, что вздутый труп По Така всплыл как-то утром в сингапурской бухте. Начатое расследование, понятно, скоро прикрыли. Хотя Со-Пенг и ушел с работы в полиции, у него там везде были свои люди...
— А как насчет самого главного? — спросила Шизей. — Насчет изумрудов тандзянов?
— Ах да, изумруды, — сказал Сендзин. — Ну, пока их враг занимался консолидацией своей власти, тандзяны не дремали. Когда Цзяо Сиа не вернулся, они послали других ему на смену, поняв, что допущена ошибка. Они думали, что Цзяо Сиа сможет убедить своего кровного брата забрать у матери изумруды и вернуться с ними в Дзудзи, чтобы, как положено, пройти курс обучения: это и его право, и его долг. Однако Сиа погиб смертью мученика, так ничего и не добившись.
Однако старейшины Дзудзи все еще не хотели прибегать к грубой силе, используя всю свою мощь: и Лианг, и Со-Пенг были тандзяны. Более того, они по прямой линии происходили от одного из основателей учения, и сохранение их жизни было насущно необходимо.
Поэтому старейшины вторично направили в Лианг эмиссаров, чтобы забрать у нее изумруды. Но они не нашли ни Лианг, ни изумрудов. За Со-Пенгом и за всей его семьей была установлена слежка. Следили даже за плосколицым пареньком, другом детства его сына, работающего теперь Управляющим плантацией каучука. Следили за первой женой, пока она не умерла, а Со-Пенг не женился во второй раз. Это жена стала, как машина, рожать ему сыновей, в то время как все дочери перемерли во время эпидемии чумы в Малайзии.
Тандзяны бдительно стояли на страже, терпеливо ожидая, что какой-нибудь след изумрудов все-таки обнаружится. Что еще оставалось делать?
Цзяо Сиа сказал правду там, на водопаде. Его и Со-Пенга дед медленно умирал, и только волшебная сила изумрудов, собирающих, подобно увеличительному стеклу энергию кокоро в один пучок, могла ему помочь. Эта энергия, отскакивая от одной отполированной грани к другой, от одного камня к другому, как волны, разбегающиеся от брошенного в пруд камня, может сохраняться в этих камнях тысячелетиями, пока сохраняется положенное числе камней.
Число девять является достаточным для волшебства, составляя сложную объемную фигуру, чья гармония фактически умножает энергию, накапливаемую на мембране кокоро. С другой стороны, всякое число меньше девяти создает другую фигуру, дисгармония которой способствует утечке энергии с мембраны, что угрожает ее фактуре.
— А что случится, если кокоро порвется? — спросила Шизей.
Сендзин взглянул на нее. — Смерть, — сказал он. — От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет нас к новым смертям. Смерть за смертью.
* * *
Шизей встречались с парнем. Сообщение об этом вызвало у Сендзина небольшой шок. Как ни странно, время не стояло на месте, пока он был в Дзудзи. Он был до такой степени поглощен самим собой, что полагал, что все события на свете должны оставаться в замороженном состоянии, пока он не появится и не разрешит им произойти.Сендзин ничего не сказал по поводу ее дружка. В этом не было необходимости. Она и так почувствовала, как стальные круги его ауры темнеют, словно небо при заходе солнца, топорщатся и сокращаются, как кольца удава, когда появлялся Еидзи.
Еидзи заканчивал Токийский университет — самое престижное учебное заведение страны. Был лучшим студентов курса. Был членом двух самых престижных клубов Японии гакубацу, объединяющего выпускников их альма-матер, киодобацу, объединяющего представителей лучших семей города, благодаря тому, что его отец учился в свое время с деканом юридического факультета, а мать была землячкой главы гильдии юристов. Этот человек, кстати, уже обещал Еидзи хорошее место по окончании университета. Шизей любила Еидзи. Для женитьбы ему не хватало только одного — одобрения Сендзина.
Еидзи обожал Шизей, и это было естественно. Обожание было непременным элементом ее отношений с кем бы то ни было. Она чувствовала поклонение так же четко, как артист, выходящий на сцену, чувствует на себе огни рампы. Шизей всегда хотелось потрогать каждый огонек обожания рукой, чтобы убедиться, что он в самом деле существует.
Еидзи был самой природой предназначен для того, чтобы Шизей его трогала. До того, как он встретил ее, он думал только о своей карьере. Теперь он думал и о Шизей. Этого было ей слишком мало. Сендзин это прекрасно понимал, хотя сомневался, что и Шизей это тоже понимает. Она все еще видела себя девочкой-подростком, какой была в Аса-мах. Она все еще, казалось, не познала разницу между добром и злом, тем более не владела способом их разделения. У Сендзина на этот счет было иное мнение.
Почти с научным интересом он наблюдал, как Еидзи все больше и больше деградирует. Он, конечно, был уверен, что Шизей не до конца понимает, какой эффект оказывает на бедного студента эта массивная обработка с помощью соблазнительных колец ее ароматной ауры.
Дезинтеграция Еидзи — постепенное растворение его личности — очень порадовала Сендзина, поскольку он видел в этом молодом человеке угрозу для его гармоничных отношений с сестрой. И, что особо ценно, Сендзину даже не надо было помогать этому процессу, а только сидеть и ждать, когда Шизей сама его доконает.
Для нее было полной неожиданностью, даже шоком, когда Еидзи исключили из университета за пропуск занятий, за систематическое уклонение от семинаров и дискуссий на научные темы, которые являлись обязательными для студентов выпускного курса. Также он не сдал в срок положенные по программе рефераты.
Неужели Шизей не понимала, что ее дорогому Еидзи невозможно разорваться на части, так, чтобы одна часть находилась неотлучно при ее особе, а другая — посещала занятия и писала рефераты? Очевидно, нет. И Еидзи утратил интерес к учебе. Его поклонение Шизей было теперь совершенно рабским: чем больше он давал, тем больше она требовала.
С восторгом в сердце Сендзин наблюдал, как она высасывает из Еидзи все соки. Как распутница, как шлюха, она разбазаривала свой дар направо и налево. Она так же не замечала за собой ничего предосудительного, как Аха-сан, когда на нее накатывали истерики. Сходство было до того поразительное, что Сендзин решил спасти сестру от нее самой.
А для этого он решил убить Еидзи.
Ну, не просто убить — это было бы бессмысленно, даже глупо, — а сделать это в педагогических целях, так, чтобы вывести Шизей из состояния детства, открыть ей глаза на то, кто она и кем она может стать благодаря своему дару. В конце концов, думал он, это мой долг. Кто о ней позаботится, если не я?
А что в это время происходило в сознании Шизей? Отдавала ли она себе отчет в том, какую роль сыграла в судьбе Еидзи? Или она умышленно не хотела знать, что ей действительно нужно от жизни?
То, о чeм она думала все это время, ни в коей мере не относилось ни к Еидзи, ни к Сендзину. Их мысли и их чувства выпадали из сферы ее жизненных интересов.
Она думала об Аха-сан, которую она любила и к которой, как ей казалось, она всегда может прибежать, уткнуться лицом в ее мягкие, теплые груди и слушать стук ее сердца. Закрыть глаза и заснуть в блаженной истоме.
Но вместе с тем, как размалеванный холст, протянутый через театральную сцену, через ее память протянулась череда эмоциональных взрывов Аха-сан. Они преследовали Шизей, заполняли все помещение ее спальни, заполняя ночь кошмарами, ставя перед ней вопросы, на которые она не могла ответить: в чем я не угодила ей?