Ван Ластбадер Эрик. Черный клинок

   Во второй половине дня стало прохладно и тихо, будто даже и не существовало никакой погоды, а была лишь огромная серая морозная пелена, грозящая ввергнуть город в небытие. Он припарковал машину на Восточной Третьей улице, напротив старинного кирпичного особняка. На первом этаже здания размещалась художественная галерея с экспонатами, если только так можно было назвать куски материи и полоски черной кожи, прикрепленные к отожженным скрученным листам железа. Огромные скульптуры виднелись в окне за крепкими чугунными воротами, выкрашенными в разные цвета - зеленый, оранжевый и желтый, - похожие на свежие кровоподтеки, на которые наложены декадентские рисунки. Выставка называлась "Городская гниль".
   "Наконец-то подобрали верное название", - подумал Вулф. Он прошел через размалеванные ворота. Внутри галереи все было тоскливо и мрачно, как в глухую полночь. Навстречу Вулфу вышла худая как вешалка молодая женщина с длинными прямыми рыже-огненными, как пожарная машина, волосами и неприятным голубовато-белым цветом лица. Ее глаза обрамлял толстый слой краски, а губная помада и лак на ногтях чернели, как стены самой галереи. Все ее обличье скорее напоминало смерть, чем жизнь. Вулф предположил, что в этом и заключалась ее суть. "Прелестна, - отметил он. - А может, просто хипповая. Каждый воспринимает ее по-своему".
   Женщину звали Маун. Вулф представился ей как адвокат, занимающийся наследством покойного Лоуренса Моравиа. Маун посмотрела на него ничего не выражающим взглядом, а он вынул фотографию Моравиа и показал ей.
   - О-о, да это Лэрри! - воскликнула Маун. - Разве он умер? Вот так-так! Какой ужас.
   Но она быстро сменила выражение печали, появившееся было на ее лице, и продолжала:
   - Да, он не раз заходил сюда и смотрел экспонаты. Я устраивала здесь выставки, я их всегда провожу, вы же знаете? Сперва я считала, что искусство его не интересует, что он просто приволок сюда приятеля, ну этого, вы знаете, из пригорода, чтобы разыграть из себя важную шишку, эдакого мистера Нью-Йорка. Но потом я узнала его получше, и в конце концов выяснилось, что он покупает произведения искусства. - Она развернула обертку жевательной резинки "Базука бабл" и, сунув пластинку в рот, продолжала: - Вы же обычно чувствуете, чего хотят люди? Вот и я: вмиг поняла, как только вы появились, что пришли вы сюда не ради покупок.
   - А для чего же я, по-вашему, пришел?
   Если Маун догадается, что он пудрит ей мозги, она в виду не подаст. Она вздернула голову и немного склонила ее набок, рассматривая Вулфа, будто он был одним из произведений какого-нибудь художника, принесенных ей на оценку. Инстинктивно она продолжала жевать резинку, а потом выдула такой пузырь, каких Вулф еще не видывал, и сказала:
   - Я думала, что вы ошиблись дверью. Через квартал отсюда открыт магазинчик "Урбан дизайн", в нем продаются всякие модернистские штучки.
   - А это что, разве не то же самое? - поинтересовался Вулф и обвел рукой скульптуры.
   - Разве искусство современно? - серьезно спросила Маун. - Если бы оно было таковым, тогда все эти произведения к следующему сезону можно было бы выбросить на свалку: их же никто не купит. Нет и еще раз нет - настоящее искусство вечно.
   Пока он ходил по галерее, она наблюдала за ним, не переставая выдувать пузыри, а затем подошла и сказала:
   - Все эти экспонаты - творение одной художницы. Ее зовут Чика.
   А затем озабоченно спросила:
   - Уж не собираетесь ли вы потребовать у нее назад деньги Лэрри?
   Вулф повернулся и внимательно посмотрел на нее:
   - Почему это я должен требовать деньги?
   - Гм-м... Странно... Ведь если Лэрри отдал концы, то, я подумала, вы пришли сюда... - Она в замешательстве смолкла.
   - А почему вы зовете его Лэрри?
   Маун лишь недоуменно пожала плечами:
   - Просто его так зовут. А что, не так, что ли?
   Она выдула очередной пузырь чудовищных размеров.
   - Ну мы это, Лэрри и я... - Она колебалась, рассказывать ли. - Думаю, он частенько заглядывал сюда из-за меня, хотя между нами ничего такого не было... Ну ладно, как-то в субботу днем мы зашли вон туда, в ту комнату, она показала на матово-черную дверь в конце галереи, - и, знаете ли, трахнулись там, - она смущенно хихикнула. - Это было довольно нахально с нашей стороны, потому что в галерее были покупатели и посетители, и мы слышали, как они переговаривались и ходили, когда мы трахались. Ну и наглые же мы были.
   Даю голову на отсечение, что так все и было, - подумал Вулф про себя, а вслух сказал:
   - А когда мистер Моравиа, то есть Лэрри, купил свою... ну у Чики?
   - Э-э... Во время открытия, - вспомнила Маун. - Он пришел сюда на торжественное открытие. Здесь была и Чика. Он переговорил с ней и приобрел ее вещь. Это было, так-так, с неделю назад. Потому-то я и подумала, что вы... ну это... ну вы знаете...
   - Что адвокаты, занимающиеся его наследством, намерены вернуть ей обратно ее фигуру?
   - Ну да. - Маун скорчила гримасу. - Ну вы же знаете, работы Чики подходят не всем. По сути, я даже и не думала, что Лэрри возьмет ее, а он ухватил ее с ходу. Он быстренько договорился с Чикой.
   - С этой художницей?
   - Угу.
   - Не считаете ли, что он и ее трахнул?
   - Не знаю. - Маун опять выдула пузырь. - Может, и трахнул. Думаю, он любит это дело.
   - Какое дело?
   Маун презрительно скривила свои черные губы - лицо ее приобрело от этого жуткое выражение:
   - А что, юристы все такие тупые? Непонятливые. Лэрри любил трахаться, но у меня такое впечатление, что он не хотел... ну вы знаете, ну это, надолго с кем-нибудь связываться.
   - Не хотел длительных связей, вы имеете в виду? Трах-бах-шлеп-грох-ам! Пока, мадам! Таков, что ли, был Лэрри?
   Маун громко заржала:
   - Да все они такие, а что, разве не так?
   - Кто все?
   - Да вы же знаете, ну эти парни вроде Лэрри. Немного погодя я его раскусила. Он был важной шишкой, весь набит деньгами. Спорю, что обедал и завтракал только в самых шикарных ресторанах, вроде "Четыре сезона" или "Льютс". Я имею в виду, что в нашей жизни он был пиджак пиджаком и ничем не отличался от других, но в глубине души смеялся над ними, ну, вы знаете. Он такую жизнь ненавидел, это была вовсе не его жизнь.
   - А какая же была у него жизнь?
   Она внимательно посмотрела на Вулфа:
   - Лэрри был связан. Думаю, очень крепко связан.
   - Сексуально?
   - А как же еще?
   Тогда он спросил:
   - А вас Лэрри когда-нибудь связывал?
   Маун опять выдула пузырь:
   - Вы адвокат Лэрри или копаете под него? - Она даже слегка вздрогнула. - Нет, не связывал. Но я бы не возражала.
   - Не возражали бы? - удивился Вулф вопреки обыкновению.
   Трудно было представить себе, что эта эксцентричная особа является чьей-то дочерью, что у нее есть родители.
   Она придвинулась к нему поближе, и он ощутил странный запах: смесь гвоздики и чеснока. Острый, экзотический запах без малейших нюансов.
   - Вы что, чокнутый проверяльщик? - поинтересовалась она. - Большинство мужиков именно такие, я знаю, но слушайте: приятно, когда выходишь из-под контроля. Я имею в виду сильный контроль, вроде вашего. Само по себе это уже доставляет удовольствие.
   Она окинула его взглядом с ног до головы и спросила:
   - Вы-то сами любите удовольствия? Понимаете ли вы хотя бы, что это такое?
   Вулф непроизвольно подумал, что она уже почти готова заманить его в ту самую комнату, чтобы он там связал ее. Душа его раздвоилась: одна половина хотела знать, на что все это будет похоже, другая - испугалась его неуемной фантазии.
   - Вот вы упомянули, что Лэрри приходил с приятелем.
   Маун опять выдула пузырь:
   - Чего-чего?
   - Вы сказали о приятеле из пригорода, что Лэрри прикидывался перед ним большой шишкой. Он что, тоже связанный?
   Она рассмеялась:
   - Ну нет, он не для этого, он не для него. Наоборот, он развязанный и какой-то не в себе.
   - Что так?
   Маун опять вздернула голову и стала похожа на некоего футуристического драчливого петуха.
   - Ну вы знаете таких типов: костюм, подстрижен коротко, весь такой аккуратненький. Чопорный набитый дурак.
   Вулфу не надо было дальше расспрашивать ее и просить дать более подробное описание. Сквозь красноватый туман ему представилось лицо миловидного молодого человека из престижного университета - без сомнения, Йельского - блондинистого, с пытливыми голубыми глазами. Таким он вдруг всплыл в памяти Маун.
   - Он, должно быть, не из Нью-Йорка?
   - Да, верно, нездешний.
   - А откуда вы знаете?
   - Он имел привычку говорить, как чиновник из Вашингтона. И вместе с этим, - она покосилась на Вулфа, собираясь устроить ему последний экзамен, применив сленг истинного нью-йоркца, и проверить, знает ли он его, - он выглядел как "Марта, Вулдя, посмотрите-ка только на эти высоченные домищи".
   - Вы имеете в виду, что он говорил на каком-то говоре?
   Маун довольно ухмыльнулась. Лицо ее стало от этого ужасным, как лицо каннибала из журнала "Нэшнл джиогрэфик", где рассказывается о Новой Гвинее.
   - Угу.
   - На каком говоре?
   - Какого-то южанина.
   - Вы, видимо, имеете в виду, что он говорит как-то мягко, немного растягивая слова.
   - Во-во, точно.
   "Тогда наверняка он из Вашингтона", - подумал Вулф и спросил:
   - А у него имя-то было, у этого приятеля Лэрри?
   - Конечно, было, - ответила с готовностью Маун, явно показывая, что расспросы ей очень нравятся. - Его имя только и представляет интерес. Звали его Макджордж Шипли. - И добавила: - Работает где-то в учреждении правительства.
   - Федерального правительства?
   - Угу. Лэрри еще спросил его о чем-то. Я не расслышала, а Шипли вынул свою визитку. В авторучке у него не оказалось чернил, тогда он попросил ручку у меня, чтобы что-то написать на карточке. Вот тогда я и прочла его имя. А еще там стояла печать. На визитке было указано, что он работает в министерстве обороны.
   "Интересная штука, - подумал Вулф. - Моравиа, который сновал туда-сюда из Нью-Йорка в Токио, оказывается, заимел волосатую руку у военных. Как это могло случиться? В досье на него ничего не упоминается насчет федеральных органов". Как-то невзначай значимость Лоуренса Моравиа сразу возросла.
   Вулф еще раз быстро прошелся по галерее и в наиболее подходящий момент спросил Маун:
   - А вы не заметили, что написал Шипли на обороте карточки?
   - Почему же не заметила? Заметила. - Язык Маун, на фоне ее блестящих черных губ похожий на неоновую рыбку, метался во рту туда-сюда. - Хотите знать, что он там написал?
   На мгновение у него мелькнула мысль, что она намерена в той потайной комнате спросить, где он служит. Он представил, как ее тонкое тело нежно льнет к нему, как ее жадные пальцы нетерпеливо расстегивают у него ремень.
   Она рассмеялась:
   - Вы бы только видели свое лицо.
   Вулф рассмеялся вместе с ней, желая обладать ею, несмотря на всю ее эксцентричность. Он подумал, что в этой женщине есть нечто большее, чем вздорное непослушание ребенка, который хочет просто подразнить взрослых.
   - Там он написал: 202 - код города... - Далее она продиктовала номер телефона, будто пользовалась мнемотехникой, чтобы запомнить его.
   - Как вы научились вспоминать номера? - спросил Вулф, записывая номер вашингтонского телефона.
   Маун в ответ лишь пожала худыми плечами. Когда она двигалась, Вулф все время ощущал вьющийся за ней, словно шлейф, запах чеснока.
   - А я вообще все помню. Особенно то, что касается Лэрри. Он был прямо как бог, а почему - не знаю.
   Она сразу стала какая-то печальная, будто только что узнала о его смерти.
   - А что вы могли бы сказать о художнице Чике? - задал он вопрос, чтобы переменить тему беседы.
   Маун с любовью провела рукой по одной из фигур. Наивность ее жеста напомнила Вулфу будоражащие воображение фотографии в потайном убежище Моравиа.
   - Вы что хотели бы знать? Что про нее написано в каталоге или что я знаю про нее?
   - А разве это не одно и то же?
   Маун лишь засмеялась:
   - Ну и ну! Вы же знаете, что из себя представляют художники. Все, что про них говорят, - все это лажа. Причем чем больше наводят марафета, тем лучше. Потому как всякие там штучки из биографии только играют им на руку. Вы же знаете, чтобы говорить о них, требуется особое искусство. Они хотят, чтобы зрители приходили смотреть на их произведения безо всякого предубеждения и без предварительных разъяснений, что они увидят.
   - А я-то думал, что художники больше всего хотят, чтобы их работы раскупались. Разве большинство из них не голодают на разных там чердаках и мансардах?
   Маун опять засмеялась:
   - Кое-кто, может, и голодает, но только не Чика. Не думаю, что ее слишком волнует, продаются ее работы или нет.
   - А почему так?
   Маун выдула очередной пузырь, он долго не лопался, а потом сказала:
   - Вы задаете слишком много вопросов, адвокат.
   - А мне за то и платят, что я задаю множество вопросов. Никто раньше не слышал о Чике.
   - А так всегда в искусстве, - парировала Маун. - Нужно прежде найти сведущего человека и уже потом задавать ему вопросы.
   - Ну так вот, насчет этой художницы Чики. Можете ли вы сказать, что она и Лэрри были хорошими друзьями?
   - Они симпатизировали друг другу - это было видно с первого взгляда. Думаю, между ними была и какая-то романтическая история.
   - А кто-нибудь из них упоминал что-нибудь такое, что дало вам повод так думать?
   - Я как-то слышала, что они говорили о Токио. Говорили так, будто были там вместе в некоторых местах.
   - В каких таких местах?
   Маун пожала плечами, чем вызвала новый прилив запаха чеснока.
   - Они говорили о каком-то храме Запретных грез. Похоже, что клуб какой-то. Может, там педики какие или другие секс-маньяки - знакомые Лэрри.
   - А не поговорить ли мне самому с Чикой? - медленно и отчетливо произнес он, вспомнив возбуждающие плоть фотографии в квартире Моравиа. Она живет в Манхэттене?
   - Да, - кивнула Маун. - Вообще-то она снимает квартиру на втором этаже в доме в трех кварталах отсюда. - Она глянула на настольный календарь. - Но предупреждаю, сейчас ее в городе нет и до завтра не будет.
   - Мы никогда не испытывали эту штуку так быстро, - сказал Юджи Шиян.
   - Сомневаюсь, что у нас был выбор...
   - Но убить человеческое существо...
   - Все произошло случайно. По ошибке.
   Юджи взглянул на Минако - свою мать. Наступало утро, и серо-грязный рассвет уже окрасил небо Токио. Слева от них горели фонари на Цукиджи-форест, освещая серебристые бока крупных рыбий. Мимо проходили рабочие в резиновых сапогах с раструбами, со шлангами в руках, из которых они то и дело поливали рыбу, чтобы она выглядела свежей. Волны, пьянящие, как свежее пенистое пиво, несли в себе запах водорослей. Позади Юджи и Минако в уходящем мраке ночи высилась громада склада без каких-либо номеров и опознавательных знаков. Там хранился Оракул.
   - Я же ученый, мама, - вымолвил Юджи. - Мне нужно все знать досконально. Методика проведения опыта предписывает мне ждать...
   - Чего ждать? Клинических экспериментов? Ты же знаешь, что в данном случае обычная методика будет бесполезна. Эксперименты с низшими формами жизни не дадут нам никаких результатов.
   Юджи посмотрел на реку. Над ней поднимался туман. В холодном воздухе застыл, как на морозе, печальный гудок проходящего мимо суденышка.
   Он согласно кивнул головой. Конечно же, мать права: у них не было выбора. Как ученый, он знал, что это так. Технологический процесс настоятельно требовал проведения испытаний. Но, как человек, он опасался последствий.
   - Юджи-сан, - мягко сказала Минако, - позволь мне принести тебе чаю.
   С помоста, где продавались тунцы и сайра, Минако обернулась и посмотрела на своего сына. Он стоял среди большого гудящего рыбного базара, плечи его съежились от утреннего холодка; и был он такой одинокий, беззащитный - один среди толпы. Сердцем она устремилась к нему. Все ее дети бесконечно дороги ей, но Юджи - единственный сын. А раз единственный, это уже многое значит для нее, а он к тому же еще и гениальный ученый-биофизик. Минако заказала чай, все время думая о сыне, о том, как она уберегала его от мрачных сторон жизни. Теперь все это должно измениться. Пришло время кармы для него и, стало быть, для нее.
   Юджи терпеливо ждал, когда вернется мать, а в душе казнил себя за случившееся несчастье. Разумеется, он не мог знать, что Оракул сделает с Моравиа. Но разве в этом дело? Он думал о риске, которому они все подвергаются, и снова печаль охватила его сердце. Он глянул на море бесцветных рыбьих глаз. Там и сям - повсюду - слышался глухой перестук хвостов, ударяющих по бетонным помостам, свидетельствующий о том, что рыба все еще жива.
   - Вот чай, - сказала Минако, передавая ему дымящуюся чашку. Он чувствовал, как вокруг от все усиливающегося в этот ранний час шума просыпается город. Они не случайно выбрали место для лаборатории в этом заброшенном складе, расположенном вдали от офисов и штаб-квартир крупнейших компаний: на ночные совещания и работы не обратят внимания в районе, где рыбаки трудятся всю ночь напролет.
   - Значит ли это, что мы должны будем начать все сначала? - спросила Минако.
   Юджи ответил не сразу. Этот вопрос не давал ему покоя с тех пор, как мать сказала ему о смерти Лоуренса Моравиа.
   - Не думаю, - наконец сказал он. - Не похоже, чтобы мы стояли на ложном пути. Однако мы не заметили важную деталь в трудной задаче. Проблема напоминает генератор с одним включателем, потребляющий так много энергии, что обесточивает целый город, а затем взрывается. - Он повернулся к ней и продолжал: - Нет, нам не нужно начинать сначала. Мы должны лишь усовершенствовать включатель.
   Минако согласно кивнула и заметила:
   - Я сознаю свою вину, Юджи-сан. Ведь это я надоумила тебя создать Оракула. И именно я привела Моравиа, а он убедил тебя использовать его для опытов, как какую-нибудь морскую свинку.
   - Но, мама, он же знал, что идет на риск. Минако печально улыбнулась.
   - Тогда не вини себя, Юджи-сан. Моравиа сам выбрал свою карму.
   - Да, ты права, мама, - ответил Юджи. - Но все же я чувствую себя обязанным пойти в храм Сенсо-ри.
   Минако согласно кивнула головой:
   - Вот это правильно. Мы пойдем вместе.
   Они подошли в реке Сумида и взяли там водное такси, на котором доехали до района Асакуса, где находится храм Сенсо-ри. Храм был построен в честь Каннона - буддийского бога милосердия - и считался священным местом. Минако не раз приводила сюда своих детей по большим праздникам.
   Они шли вдоль длинной торговой улицы, сплошь заставленной множеством лотков и палаток, в которых продавалось все - от зонтиков из папиросной бумаги и традиционных деревянных гребней до заводных роботов и водки сакэ ив любое время. На минутку они остановились у огромной курильницы перед входом и, сложив ладони ковшиком, зачерпнули густого ароматного дыма и обдали себя с ног до головы. Согласно поверью, они тем самым надолго обеспечили себя добрым здравием.
   По широкой лестнице они поднялись наверх и вошли в храм. В его тишине громко отдавалось эхо. Со всех сторон их окружали огромные колонны, с потолка свисали светильники, похожие в этом своеобразном лесу на сосновые шишки. Высокий потолок, напоминающий далекие клубящиеся облака, был украшен разными сценами из японского фольклора, а может, из истории, в зависимости от того, как их рассматривать.
   Они попросили буддийского монаха зажечь потухшую курильницу и, пока курился густой дым, кружась и завихряясь, подобно змеиным языкам, в спокойном холодном воздухе храма, произносили молитвы.
   Юджи знал, что этот ритуал действует успокаивающе, и поэтому сам понемногу пришел в себя. Но, взглянув на мать, когда они уже уходили из храма, заметил, что она по-прежнему чем-то встревожена.
   Солнце уже взошло, его лучи с трудом пробивались сквозь мощный слой промышленных выбросов, накрывших, словно одеяло, столицу. Асакуса казался фантастическим видением, картиной, написанной кистью художника-импрессиониста, кем-то вроде Жоржа Сера. Минако поежилась от холода и заметила:
   - Чувствую, как что-то меняется в воздухе.
   На Юджи подействовало дурное предчувствие матери, но он поспешил сказать:
   - Меняться будет к лучшему.
   - Нет, - возразила Минако. - Мы на краю пропасти, и под нами во мраке разверзается бездна.
   Размахивая в разные стороны сцепленными вместе руками, она предостерегающе произнесла:
   - Юджи-сан, вижу, как что-то движется в этой бездне. Что-то такое, чего я еще не могу распознать.
   По крыше автомашины тяжело молотил, как боксер кулаками, проливной дождь. Припарковав машину поблизости от "Городской гнили", Вулф спокойно смотрел, как выбивается пар из-под асфальта, а ремонтные рабочие в непромокаемых плащах суетятся и пытаются перекрыть утечку пара.
   Он уже пробовал дозвониться в министерство обороны в Вашингтоне и разыскать неуловимого Макджорджа Шипли, приятеля Моравиа, но его каждый раз отсылали из одного управления в другое. Казалось, никто не хотел брать на себя ответственность за существование Шипли. На деле же это означало, что либо он сталкивался с плохой работой хваленых федеральных чиновников, либо Маун подсунула ему неверный телефон.
   Проклиная на чем свет стоит неразбериху в электронной системе министерства обороны, он позвонил из машины одному своему знакомому из нью-йоркской штаб-квартиры ФБР. Никто из городской полиции не мог запросто по-приятельски обратиться к сотрудникам ФБР, хотя время от времени они и оказывали услуги друг другу. Отношения между сотрудниками этих двух ведомств были весьма зыбкими и могли прерваться в любую минуту, стоило лишь одной из сторон отказаться взять на себя дополнительные обязанности.
   Вулф держал трубку возле уха, а его знакомый Фред из ФБР ждал, когда компьютер подключится к системе. "Проклятые ремонтники", - проворчал фэбээровец. Вулф, глядя через ветровое стекло машины на струи пара, вырывающегося из недр Нижнего Манхэттена, только посочувствовал, может, на секунду-другую этим баловням судьбы.
   - Все в порядке, - раздался наконец-то голос Фреда. - Я подключился к программе персонала министерства обороны. Как, ты говорил, зовут того парня?
   - Макджордж Шипли.
   - Так-так. Не клади трубку.
   На противоположной стороне улицы из машины техпомощи говорил по телефону бригадир ремонтных рабочих. "Вызывает подмогу", - догадался Вулф. Затем он переключил внимание на женщину, стоявшую на тротуаре.
   Она держала на плече зонтик из рисовой бумаги. Вулф старался рассмотреть ее лицо, но мешала плотная завеса дождя. На женщине были надеты черные туфли с высокими хромированными каблуками, блестевшими в свете фар проходящих машин. Короткая черная мини-юбка не скрывала ее стройных ног. Просторный жакет из черной шерсти с кожаными вставками, отливающими металлическим блеском, закрывал ее только до пояса. Она перешагнула через водосточный желоб, по которому рекой бурлила вода, и Вулфу сразу же бросилось в глаза ее бледное лицо с черными глазами - лицо необычайно красивое и безусловно восточное. Может, японка? Но в этот момент грузовик тяжело заурчал и поехал, разбрызгивая грязную жижу из-под колес. Женщина пропала из виду.
   Вулф прикрыл веки, но зрелище изящных бедер японской девушки запечатлелось в его памяти и отказывалось исчезнуть, подобно скрытому отпечатку пальцев на ноже убийцы.
   - Порядок, - раздался в трубке прокуренный голос Фреда. - Я, конечно, извиняюсь, милок, но Макджордж Шипли нигде не числится.
   - Ты уверен?
   Женщина в черном по-прежнему не уходила из воображения. Более того, теперь она шла вниз по улице, красиво передвигая свои длинные ноги.
   - Вот, например, есть Шипли Уильям из снабженческого управления, другой Шипли - вольнонаемный из финансового управления. Зовут Дональдом. Вот и все.
   - Но он должен быть там, - не сдавался Вулф.
   - Ну что же, может, и должен, - усмехнулся Фред, - но я не могу его найти.
   - Как так? - Мысли о японке мигом вылетели у него из головы.
   - Неполные сведения, милок. Это касается всех правительственных справочников. Если ты заметил, немало скрытого дерьма проливается за пределами Вашингтона. Ребята, занятые в этих операциях, не упоминаются в справочниках, а то, не дай бог, кто-нибудь, пусть даже из ФБР, еще невзначай позвонит им.
   - Так, значит, как тебя понимать? Что Шипли вообще не существует или что он "призрак" из секретной службы?
   - Что-то вроде этого, - ответил Фред. - Ну вот, теперь мы в расчете, милок. Мне надо идти.
   Вулф положил трубку и с минуту отрешенно смотрел, как навстречу холодному дождю со свистом вырывается горячий пар. Крыша машины непрестанно гремела, как тугой барабан. Какие, черт побери, дела имел Лоуренс Моравиа с военной разведкой? Или же Маун, упоенная своей осведомленностью, в неуемной фантазии придумала липовое ведомство?
   Он вынул блокнот и глянул на номер вашингтонского телефона, который она продиктовала ему и сказала, что этот призрачный Шипли якобы передал его Моравиа. Он тяжело вздохнул и набрал номер.
   Семь раз раздавался длинный гудок, и он уже настроился было услышать механический голос автоответчика и положить трубку, как вдруг услышал короткую паузу, щелчок, затем гудок повторился и на другом конце провода сказали:
   - Шипли слушает.
   Вулф почувствовал, как у него быстро-быстро забилось сердце.
   - Макджордж Шипли?
   - Да, да. Кто говорит?
   Судя по чистому тенору, говорил молодой человек. Вулфу пришел на память образ Шипли, возникший в голове Мауи. Он представился и спросил:
   - Вы знаете Лоуренса Моравиа?
   - Если вы не возражаете, я хотел бы получить подтверждение насчет вас от вашего начальства. Вы не против? - ответил Шипли. - Скажите мне номер вашего жетона и номер телефона. Если все окажется верным, я перезвоню вам через десять минут.