Ван Ластбадер Эрик. Мико

   Когда Акико ощутила горячий твердый кончик его языка, тычущегося в лоно, она приподнялась на бедрах, изогнулась дугой и закричала что-то нечленораздельное от восторга. Она испытала такое ощущение, будто солнце упало с небес и жмется к ее промежности. Потом она сделала открытие: если она будет делать с ним то же самое, удовольствие возрастает десятикратно.
   Она слегка подалась вверх, изогнула длинную шею и коснулась губами его промежности под мошонкой. Она почувствовала крупную дрожь его члена, когда сделала так, и в ее горле зародился низкий вибрирующий рык. Акико все плотнее прижималась к Сунь Сюню, чтобы передать ему свои ощущения.
   Его нос и язык скользили по ее гладкой плоти. Сунь Сюнь был ошеломлен остротой экстаза, который он испытывал. Ощущение было такое, словно таю в карюкай и не опустошала его только что два раза. Казалось, он не занимался любовью уже долгие годы.
   Его язык исследовал ее от венца бутона до стебля и опять двигался обратно, словно не распробовав вкус. И вскоре он почувствовал содрогание ее сильных мышц на внутренней стороне бедер. Сунь Сюнь лихорадочно ласкал ее лоно, расширившееся и дрожащее в сладостном подчинении. Он слышал, как она хрипит и тяжело дышит под ним, ощущал нежное прикосновение ее твердых сосков к своему животу, когда она неистово терлась о него.
   Ему хотелось подарить Акико первый настоящий оргазм, но он не знал, как долго сможет выдержать. Она не прикасалась к головке его напряженного члена, и тем не менее он знал, что даже без прикосновений скоро переполнится и изойдет. Каким-то уголком сознания он с восхищением воспринимал ее искусство и продолжал возбуждать Акико. И вот по ее телу прошла судорога, мышцы, как горные хребты, натянули кожу, бедра широко раздвинулись, ягодицы стали твердыми, как камни. Он почувствовал, как она задрожала, кончая.
   А потом вдруг Сунь Сюнь почувствовал, как она тихонько выскальзывает из-под него, а сам он переворачивается на спину. Вытаращив глаза, он смотрел, как Акико садится на него верхом и вводит в себя самый кончик его члена. Он вскрикнул и непроизвольно оторвал бедра от футона, когда почувствовал, что первое соприкосновение вот-вот сокрушит его, будто удар током.
   Ее бедра совершали возвратно-поступательные движения в таком ритме, что у Сунь Сюня захватило дух. Она ласкала головку его члена, сначала спереди и сзади, потом с боков. Акико скользнула чуть ниже, и он схватил ее за талию. Она сидела на нем и давила, помогая прорвать тоненькую преграду, поставленную природой.
   А потом, подобно взрыву пушечного ядра, он проник внутрь, его член до основания вошел в нее снизу вверх. Он почувствовал, как раскрывшиеся губы влагалища упираются в его мошонку, а потом Акико развернулась и начала ласкать его пальцами, требуя продолжения:
   Акико прижалась к нему, стала тереться сосками о его плоть, чуть ощерив маленькие белые зубки, потом принялась елозить бедрами по его ногам; напряжение уже нельзя было унять, его можно было только разрядить. Сунь Сюнь скрипнул зубами, на шее его, будто стальные тросы, набухали жилы. Он непрерывно мычал, войдя в нее до конца, но глаза его были открыты и устремлены на ее лицо, нависшее над ним. Он хотел дождаться ее оргазма.
   И вот она снова задрожала, на сей раз это были мощные изнуряющие толчки; ее лоно, будто ножны, хранящие клинок, раскалилось и затрепетало. Он почувствовал, что как бы плавится; все его силы, вся энергия стекли по напряженным мышцам бедер куда-то к пояснице, будто ртуть наполнила семенники. Она ласкала его ладонью, требуя продолжения, лоно с трепетом сжимало набухший член, и тут Сунь Сюнь почувствовал несколько мощных толчков, его окутало несказанно прекрасное тепло и охватило страстное желание проникнуть в Акико глубже, чем он когда-либо проникал в любую другую женщину.
   А потом она закричала, и ее бедра обмякли, но продолжали ласково тереться о него; ее сладкое дыхание, к которому примешивался и его мускусный запах, овевало лицо Сунь Сюня, ее влажные распущенные волосы лежали на его глазах, будто мягкая вуаль. Ее подбрюшье и живот тяжело колыхались, мышцы сотрясались в судороге, и он почувствовал, как шелковистые пальчики вцепились в его плоть, лаская ее по-новому, но с такой нежностью, что он, будто по волшебству, ощутил, как возвращается пошедший было на убыль оргазм, как возбуждение опять нарастает в нем, будто он был женщиной, полностью переродившись для новой формы наслаждения, одной из тех, которые были неведомы ему прежде.
   Какая-то внутренняя сила Акико - та же самая, которая протянулась к нему ниточкой и приласкала, когда девочка спала, - теперь приподняла их, и они вместе пережили ее оргазм, слившись в своего рода пляске духа; прежде Сунь Сюнь испытывал такое лишь в поединках самого высокого уровня, когда речь шла о жизни и смерти, и шансы на то и другое были примерно равны.
   Дрожа, как листок в бурю, Сунь Сюнь пропустил сквозь свое тело всю чудодейственную силу Акико, и они вместе взлетели на крыльях блаженства. Новое возбуждение охватило его, и Сунь Сюнь выстрелил в Акико остатками своего семени.
   Воспоминания о том вечере не померкли и спустя годы. И вот она снова предстала перед ним, теперь уже превратившаяся в настоящую женщину, и с поклоном сказала:
   - Сэнсэй, я хотела бы постигнуть еще одну науку.
   Сунь Сюнь почувствовал спазм в желудке и холодок в сердце, поскольку едва ли не с первых дней знал, что этот миг настанет. Страшась его, Сунь Сюнь выбросил из головы дурное предчувствие, но теперь час пробил, и оно вернулось.
   - И какую же? - осведомился он. Голос его звучал глухо в тусклом неверном свете лампы, вырывавшем из тьмы лишь узкую полоску пространства.
   Акико прильнула лбом к татами. Ее блестящие черные волосы были отброшены назад, открывая утонченные черты, и стянуты в тугой конский хвост. Это была китайская мода, о чем Акико не знала, но такая прическа нравилась Сунь Сюню. Хвостик лежал на плече, доставая до лопаток. Он свился в клубок, будто любимый зверек. На Акико было кимоно с малиновыми, золотистыми и оранжевыми узорами, в тон осенней листве за стенами дома, от красок которой захватывало дух.
   - Я хотела бы научиться изменять свое "ва". - Голос ее звучал спокойно, ничем не выдавая избытка чувств. Акико была очень способной ученицей. - С тех пор как я обнаружила в себе этот дар, мне не терпится узнать это.
   - С чего бы вдруг, кодомо-гундзин?
   - Потому что без этого я чувствую какую-то незавершенность. Сунь Сюнь кивнул.
   - Понимаю, - только и ответил он, решив больше ничего не говорить.
   - Нет никакой необходимости предостерегать меня, сэнсэй, - сказала она, улавливая его ауру и все поняв.
   - И тем не менее это опаснее, чем ты думаешь. Их взгляды встретились. Акико теперь полностью подчинялась его воле, все ее существо настроилось на его слова, почувствовав их значимость, не говоря уже а том, что никакая сила не могла изменить ее карму.
   - Я не боюсь ни расставания с жизнью, ни самой смерти, - тихо сказала она.
   - Телесная смерть - далеко не худший конец. Вдруг комнату словно бы окутала паутинка из живых светящихся прядей, порожденных их духом, пульсирующих и полных энергии, и от этого дом превратился в энергетическую точку.
   - Эти силы, которыми ты хочешь овладеть, недоступны нашему пониманию, они стихийны и лишь отчасти поддаются управлению. Но они могут отбиться от рук, и тогда ты изменишься, а все, чему я тебя научил, подвергнется порче.
   Акико склонила голову в окутавшем их гулком безмолвии.
   - Я понимаю. Я буду беречься от этой порчи.
   - Тогда ты должна пойти вот сюда, - сказал Сунь Сюнь, пододвигая к ней сложенный листок бумаги.
   Наутро, когда она собрала свои пожитки, Сунь Сюнь взял у нее альбом для рисования и кисточку.
   - Ты не можешь взять это с собой туда, маленький вояка.
   Акико впервые почувствовала, сколь глубок тот мрак, в который она погружалась.
   - Мне грустно, сэнсэй.
   Это были последние слова, которые Сунь Сюнь услышал из ее уст. На прощание они выпили по чашке чая. Мгновение спустя Акико взяла свои узелки и, поклонившись, как того требовали приличия, поднялась и покинула его.
   Так она впервые совершила для него чайную церемонию. Ученик прислуживал учителю уже как новоиспеченный сэнсэй. Сунь Сюнь еще долго сидел над чашкой с остывшим чаем, к донышку которой упрямо липли темно-зеленые, листья, будто виноградные лозы, цепляющиеся за жизнь. Потом он, медленно и осторожно, словно был сделан из хрупкого хрусталя, переместился на другой край татами, где лежали альбом для рисования и черная, похожая на палец, кисточка из собольего меха.
   Он протянул руку и придвинул альбом к себе; глаза его были устремлены в маленький садик, где плавно сливались стихии. Фусума были приоткрыты, и он слышал жалобный писк ржанки. В комнате было прохладно, но он совсем не чувствовал холода.
   Крепко прижав альбом к груди, Сунь Сюнь принялся медленно раскачиваться на коленях.
   Наконец по его обветренной щеке скользнула одинокая соленая слезинка и тихо упала на краешек альбома. Бумага тотчас впитала ее, и слезинка умерла.
   Книга четвертая
   СПУЩЕННЫЙ КУРОК
   Весна. Наши дни
   Гонконг. Вашингтон. Токио. Мауи. Рэйли. Хоккайдо
   - Боюсь, мистер Нанги, известие куда хуже, чем мы оба поначалу думали.
   Тандзан Нанги потягивал бледно-золотистый жасминовый чай, глядя на улицу. Окна выходили на Ботанические сады, раскинувшиеся в Мид-Левелз на острове Гонконг. За ними, у самой вершины, зияло ущелье Виктория.
   Он сидел высоко над центром города, в кабинете правления Паназиатского банка, башни из стекла и стали, стоявшей посреди Де Ву-роуд Сентрал.
   - Продолжайте, - спокойно сказал Нанги, стряхивая пепел с сигареты в хрустальную пепельницу, стоявшую перед ним на письменном столе.
   Аллан Су мельком опустил глаза на непомерно толстую папку из буйволиной кожи, которую он сжимал в руках, хотя было очевидно, что это вряд ли имело смысл. Он почесал верхнюю губу, потом провел пятерней по волосам. Это был невысокий плотный китаец родом из Шанхая, который обычно сохранял невозмутимость и рассудительность. Но теперь от него, будто аромат незнакомых духов, исходило беспокойство.
   Он принялся мерить шагами старинный бухарский ковер.
   - Для примера скажу вам, что нам принадлежат три четверти будущих прибылей от проекта Вань Фа по жилищному строительству на Новых Территориях в Тай По Кау. Первая закладная уже однажды финансировалась повторно, и дело идет к тому, что мы будем вынуждены поступить так еще раз. А это неминуемо повлечет за собой вторую закладную, чего мы не можем себе позволить.
   Нам необходима арендная ставка в семьдесят шесть процентов, чтобы, так сказать, остаться при своих даже на этом уровне. Отделения должны получать арендную плату по высшей ставке шестнадцать тысяч гонконгских долларов в месяц, но нам очень повезет, если удастся наскрести пять тысяч. После этих заявлений коммунистов никто не хочет жить в таком "ненадежном" районе, который "того и гляди попадет в руки врагов".
   Аллан Су остановился, хлопнул папкой по стопке других таких же папок, лежавших на полированной поверхности стола из тикового дерева, и возобновил свои хождения.
   - Этот перечень можно продолжать до бесконечности! - В его голосе сквозило неподдельное отвращение. - Энтони Чин не смог бы причинить нам большего вреда, даже если бы тайно работал на кого-нибудь из наших соперников.
   - А он работает? - спросил Нанги.
   - В таком городе все возможно! - Су пожал плечами. - Но я в этом сомневаюсь. Несколько других банков попались так же, как и мы, правда, никто так не влип. - Он покачал головой. - Нет, я думаю, что мистер Чин попросту пожадничал, а жадность, мистер Нанги, - это самый страшный враг здравого смысла.
   Нанги подался вперед и подлил себе чаю. Потом устроился поудобнее в кожаном кресле с высокой спинкой и принялся рассматривать похожие на уступы крыши белых и бежевых небоскребов, покрывавших склоны горы Виктория, будто бетонные джунгли.
   - Скажите мне, мистер Су, когда у вас в последний раз было сильное землетрясение?
   На мгновение сбитый с толку этим вопросом, Аллан Су прищурил глаза, скрытые за стеклами очков в тонкой оправе.
   - Ну... я полагаю, почти два года назад.
   - Угу! - Внимание Нанги по-прежнему было приковано к лесу из небоскребов. - Достаточно серьезное землетрясение с эпицентром в какой-нибудь неудачной точке разрушит большинство этих домов, вы согласны? Они рассыплются как куча детских кубиков. Погибнет много людей, немало семей прекратит существование, пойдут прахом целые состояния. - Он повернулся и посмотрел в лицо Аллана Су. А на кого еще работаете вы, мистер Су?
   - Я... извините, мистер Нанги, но я не понимаю, о чем вы говорите!
   - Ну, ну, - проговорил Нанги, подумав, что все китайцы одинаковы. - Вам нет нужды прибедняться. Весь Гонконг где-то подрабатывает, ведь это так выгодно. - Он умолк, наполняя чаем вторую чашку. - Возьмем, к примеру, Энтони Чина. Он же был не только президентом Паназиатского банка в Гонконге, но еще и лейтенантом вооруженных сил красного Китая.
   Нанги толкнул чашечку через стол.
   - Это невозможно! - Аллан Су застыл на месте. - Я знал его долгие годы. Наши жены каждую неделю вместе ходили по магазинам.
   - Тогда вам, должно быть, известно обо всех этих финансовых нарушениях, вкрадчиво сказал Нанги, показывая на стопку папок, полных убийственных улик.
   Да, команда сыщиков, которую нанял Нанги, поработала на совесть.
   - Ничего такого мне неизвестно! - с жаром заявил Су. Нанги покивал.
   - Как неизвестно и о его истинном занятии.
   Какое-то мгновение Аллан Су пристально смотрел на Нанги, пытаясь подавить невольную ненависть к этому японцу и взглянуть на него беспристрастно. Только это могло сейчас спасти его.
   - Стало быть, вы подозреваете меня еще и в том, что я коммунист?
   - О, на этот счет не волнуйтесь, - сказал Нанги и улыбнулся. - Ну что, мистер Су, не будете со мной чаевничать?
   Сердце Аллана Су заколотилось, как молот, и он принял приглашение.
   - Пора бы мне перестать удивляться тому, что тут творится! - Он залпом выпил остывающий чай и указал чашкой на окно, за которым, будто тонкие пальчики, торчали небоскребы Мид-Левелз. - Возьмем, к примеру, вот эти высотки. Чтобы повергнуть их в руины, достанет и меньшей напасти, чем сильное землетрясение. Более чем вероятно, что строители поскупились на стальную арматуру, когда возводили их. Это делается просто: вставляешь полдюжины прутьев в жидкий бетон, в котором, кстати, вдвое больше песка, чем должно быть, а когда строительный инспектор отворачивается и идет своей дорогой, те же шесть прутьев втыкаются в другую секцию, на которую в этот миг смотрит инспектор. Потом, когда он уходит, эти прутья вынимают и перевозят на другую стройплощадку. Причем все это - скорее своего рода игра, ведь инспектору уже заплатили, чтобы он не очень зорко следил за строителями.
   Нанги нахмурился.
   - Какие уж тут игры: ведь речь идет о жизнях. И о миллионах долларов.
   Су пожал плечами.
   - Если я могу купить себе в Вань Чай двенадцатилетнюю девственницу, то почему не могу точно так же купить какого-то строительного инспектора?
   - Разница здесь заключается в том, - сухо сказал Нанги, - что эта двенадцатилетняя девственница, которой вы заплатили своими кровными долларами, вполне вероятно, способна заткнуть за пояс вашу жену.
   - Значит, моя похоть - а это ведь тоже форма жадности - ослепила мой разум. Нанги резко встал.
   - Сколько вам платит в месяц банк "Ройял Альберт", мистер Су?
   Аллан Су едва не выронил свою фарфоровую чашечку. Но все же удержал. Он почувствовал тяжелую пульсацию в ушах, будто там разом вопили все его пращуры, и подумал: "О великий Будда, что же теперь случится с моей семьей? Безработный и разорившийся, да еще в разгар самого тяжелого кризиса в Гонконге за три десятилетия".
   Нанги, казалось, то исчезал, то появлялся снова, и Аллан Су с преувеличенной медлительностью и осторожностью закоренелого пьянчужки поставил пустую чашечку на стол рядом со стопкой папок из буйволиной кожи.
   - Ну же, ну, - сказал Нанги. - Это же довольно простой вопрос!
   - Но ответ трудный. Я прошу вас...
   - Я не желаю выслушивать объяснений, мистер Су, - перебил его Нанги, наклоняясь вперед и упираясь сухими ладонями в тиковый стол. - Мне здесь нужен человек, которому я мог бы полностью доверять. Либо да, либо нет. - Нанги не сводил с него глаз. - А ведь вы знаете, что произойдет с вами, мистер Су, если вы не возьметесь за дело.
   Аллан Су содрогнулся и промолчал. Он стоял очень прямо, хотя ноги были ватные. Разумеется, он мог бы сейчас уйти, подав в отставку. Но куда бы это его привело? Была ли у него уверенность, что банк "Ройял Альберт" примет его на работу? Рынок труда очень сузился во многих областях, и банковское дело едва ли не держало тут пальму первенства с тех пор, как проклятые коммунисты сделали свое проклятущее заявление. Он подумал о своей жене, шестерых детях, о тетушке и двух дядьях. Один из них уже овдовел... А сколько еще двоюродных братьев и сестер по линии жены, за благосостояние которых он отвечал!
   Конечно, он мог попытаться пойти напролом, но чувствовал, что сейчас такой образ действий был бы неразумным, а итог будет таким же, как если он просто возьмет и уйдет. Нанги был человеком жестким. И он был японцем. Но, будь он справедлив, мог бы стать вполне сносным работодателем.
   Су решил рассказать правду.
   - "Ройял Альберт" платит мне десять тысяч долларов в месяц за то, что я сообщал им обо всех сделках Паназиатского банка.
   Он затаил дыхание. И услышал шум в голове, похожий на рев прибоя. Это колотилось его сердце.
   - Понятно! - Нанги постучал карандашом с ластиком по письменному столу и поднял глаза. - Отныне и впредь, мистер Су, ваше жалованье удваивается.
   "О, великие боги западного ветра", - подумал Су. Тоненькая струйка пота появилась у корней его волос.
   - Через полгода, - продолжал Нанги, - мы снова рассмотрим этот вопрос и с учетом хода дел в банке пересмотрим ваш оклад в сторону повышения... или понижения. То же самое произойдет и спустя год. - Его глаза пристально вглядывались в лицо Су. - Если к тому времени банк выполнит план по прибылям, я рассчитаюсь с вами, прежде чем уйду на покой, вы получите десять процентов от всего остатка акций Паназиатского банка, в соответствии с подписанным вами пожизненным контрактом.
   Нанги с удовольствием отметил, что широкая физиономия Су побледнела.
   - Я немедленно порву все связи с банком "Ройял Альберт"! - Голос Су звучал высоко и пронзительно, глаза его остекленели.
   - Нет, вы этого не сделаете, - сказал Нанги. - Вы будете брать свои десять тысяч долларов в месяц, да еще не позднее, чем через два месяца потребуете прибавки. Видит Бог, вы ее заработали.
   Лицо Су омрачилось.
   - Сэр, кажется, я вас не понимаю.
   Облегчение разливалось по телу, словно весенний паводок, внося сумятицу в мысли.
   - Начиная с сегодняшнего дня, мистер Су, вы будете давать банку "Ройял Альберт" только те сведения, которыми вас буду снабжать я. И одновременно вы будете рассказывать мне обо всем, что творится у наших конкурентов. Мне нужно знать о каждой крупной и мелкой сделке в их конторе. Мне понадобятся сведения об их основных расходах, о размахе их деятельности, о ежегодных капиталовложениях, о вкладах на ближайшие пять лет, двадцать лет. - Он склонил голову набок. - Понятно, мистер Су?
   Су уже пришел в себя и смог улыбнуться. "О, боги всех четырех сторон света, - безмолвно молился он, - сегодня вечером принесу жертву каждому из вас".
   - Я с вами, Нанги-сан, - сказал он, постаравшись правильно употребить английскую идиому. - Судя по всему, я буду упиваться этой работой. - На лице его вновь появилось озабоченное выражение. - Но не надейтесь, что я добьюсь очень больших прибылей, только не при нынешнем тревожном истощении наших фондов. Банк окажется на грани банкротства, если нам придется платить по векселям и другим долгосрочным вкладам. И даже если наплыва требований о возвращении вкладов не будет - да услышат нас все боги и сделают так! - все равно мы оправимся от застоя не раньше, чем через год, и только тогда я смогу создать хотя бы видимость развития.
   - В этом нам должны помочь два обстоятельства, - невозмутимо проговорил Нанги. - Во-первых, не позднее, чем через трое суток мы должны получить дополнительный капитал, которым сможем распоряжаться.
   - Могу я спросить об источнике этого капитала? - тотчас насторожился Су.
   - Просто будьте готовы разумно разместить часть его, с максимальным оборотом за минимальное время.
   Су уже качал головой.
   - В этом большой риск. В нынешнем положении мы такое дело не потянем.
   - Потянем, если учесть сведения, которые вы раздобудете в банке "Ройял Альберт". - Нанги с улыбкой поднялся на ноги. - Садитесь им на загривок, мистер Су, подобно псу, оседлавшему огромного дракона. Помните ту скульптуру в храме? Пускай они идут на риск, делают всю работу, а вы тем временем пустите наши денежки в рост без всякого риска. - Он кивнул. - Мои поздравления! Для вас это большой день. Не сходить ли нам куда-нибудь отметить это?
   Таня возилась с терминалом компьютера, когда пришла шифровка. Это была настоящая удача. Но если бы дежурил кто-то другой, что было более чем вероятно, он (или она) попросту отметил бы звездочкой неудобочитаемое послание, и по возвращении ее попросту отстранили бы от дел.
   Все, что связано с "Рыбой-мечом", как она в шутку называла эту операцию, было ее детищем. Она была главным координатором, в основном потому, что операция считалась скорее личным делом Минка, нежели работой.
   Строго говоря, это было не совсем так. "Рыба-меч" была частью работы примерно до прошлого года. Уже тогда операцию надо было свернуть, за что Таня и ратовала. По сути, что касается остальных членов Красной Станции, да и всей остальной "семьи", ее можно было считать свернутой. И лишь Минк и Таня знали, что это не так.
   В этот миг, когда Таня узнала, что "Рыба-меч" перешла запретную грань и превратилась в личное дело, она стала вести себя очень настороженно. Одной из ее задач, тайной, а оттого еще более важной, стала охрана Минка. По ее мнению, он выбрал самое неудачное для такой операции время. Хотя она понимала, что, если к интересам дела примешиваются личные чувства, говорить о каком-либо "удачном" времени вообще не приходится.
   Вот она и стала покровительницей "Рыбы-меча", хотя и понимала, сколь безрассудно это предприятие. Есть вещи, которые можно хранить в холодильнике дольше других, но на свежем воздухе все скоро протухнет.
   Поняв, что Минк не согласится свернуть деятельность, Таня сменила тактику, добиваясь, чтобы круг людей, вовлеченных в дело, был строго ограничен. Об этом тоже не может быть и речи, сказал Минк. "Рыбу-меч" невозможно посадить под замок.
   Тогда она стала добиваться, чтобы работали только по восемь человек в две смены. Но Минк заявил, что и это "Рыбе-мечу" придется не по вкусу. Это стесняет свободу действий, сказал он. Таня тогда промолчала, зная, что в этом-то и заключается назначение "ящика". Обычно он использовался для более серьезных дел, но можно было применять его и в отношениях с другими группами вроде "Рыбы-меча".
   И в конце концов она сделала то, о чем он просил ее с самого начала поручила дело двум людям. Но она не хотела удовлетвориться этим и поддерживала постоянную связь. "Рыба-меч" была очень своенравной, и Таня хотела исключить любые ошибки. Она только раз позволила себе расслабиться, когда Минк спускался вниз. Он думал, что даже она этого не знала. Но она знала.
   И вот теперь она внимательно следила за возникающими на экране терминала зелеными светящимися буквами; они деловито маршировали по нему ровными рядами. Получив все сообщение, она какое-то время вглядывалась в дрожащие значки, потом нажала кнопку расшифровки. Появилась фраза: "В САМОМ ДЕЛЕ?", и она набрала шестизначное ключевое число-доступ в определенной последовательности, расшифровав сообщение, появившееся на экране. У нее была одна минута - ни больше ни меньше, - чтобы запомнить его. Если за это время она не нажмет клавишу "печать", чтобы получить текст на бумаге, компьютер уничтожит шифр, словно его никогда и не существовало.
   Таня побледнела, прочитав краткое сообщение, настолько ошеломившее ее, что она не успела решить, нажимать ей кнопку печатающего устройства или нет. Время вышло, и сообщение исчезло с экрана. Большого значения это не имело, коль скоро оно все еще стояло перед глазами чередой сверкающих значков.
   В душе она прокляла Минка со всеми его личными неурядицами. После этой шифровки "Рыба-меч" превратилась из источника возможных неприятностей в источник неприятностей реально существующих.
   Сочиняя ответ, Таня нажала кнопку "посыл". Когда на экране появилась только дата, она вспомнила, что коды меняются каждую неделю, и сегодня как раз вступает в действие новый. Значит, надо идти к Тони Теерсону.
   Она встала и спустилась на два этажа вниз. Чудо-мальчик работал в пустовавшем углу этого этажа. Его уединение скрашивали нагромождения картонных коробок, деревянных ящиков, посылочных бирок и огромных рулонов бурой оберточной бумаги. И еще его шифровальные машины.
   Хотя Минк заставил Теерсона работать над советскими шифрами "Альфа-3" почти сутки напролет, его дьявольский маленький мозг еще и разрабатывал собственные коды для Красной Станции. Теерсон говорил, что они не поддаются расшифровке, и Таня верила в это. Когда она подошла к нему, он сидел на армейской койке, которую попросил установить в своем рабочем уголке. Таня подозревала, что у Чудо-мальчика вообще не было никакой личной жизни, и он наверняка отсыпался тут же, в конторе. Кроме того, из-за разницы во времени между Вашингтоном и районами, по которым он вел радиоперехваты, в основном России и Азии, он предпочитал спать только урывками.