Ван Ластбадер Эрик. Ниндзя

   - В этой книге есть добро, - ответил Николас. - И зло.
   - Это странно, Николас.
   - Напротив, сэнсэй.
   - Разве?
   - В жизни не бывает черного и белого. Кансацу открыл глаза и кивнул.
   - Ты правильно понял, Николас. Ты проницательный ученик. Никогда не стоит слишком, полагаться на одну школу, на одну стратегию. Это очень быстро ведет к застою. Исходи только из самой ситуации. Если ты полностью подчинишь себя одной идее, то наверняка проиграешь. - Он снова закрыл глаза. - Ты не представляешь, Николас, как много учеников делают эту ошибку. И не только учеников...
   Снова наступила тишина. С улицы доносился глухой шум мотора. Машина отъехала, и за окнами мелькнули отблески ее фар. Вернулась темнота. Ржанка что-то прощебетала и взлетела с легким шумом.
   Николас прокашлялся.
   - Я прочитал всю книгу.
   - И что ты о ней думаешь?
   - Честно говори, не знаю.
   - Тебя интересуют ниндзя, Николас?
   - Да.
   - Что же тебя останавливает?
   - Я не думал об этом.
   - Ты должен разобраться в себе, Николас. Николас задумался.
   - Мне кажется, я должен был сказать "нет".
   - Вот как?
   - Ниндзюцу, похоже, запретная тема.
   - Закрытая - да. Но не запретная. - Кансацу смотрел на Николаса. - Даже здесь, в Японии, о ниндзя известно поразительно мало. Они принадлежат к той общественной группе, которой японцы не могут гордиться. Но ниндзюцу - древнее искусство. Оно пришло к нам из Китая, во всяком случае, так принято считать. Не думаю, что кто-нибудь знает это наверняка.
   Ниндзя не были связаны бусидо. Путь Воина - для них пустые слова. Они быстро вознеслись. Буси все чаще прибегали к их услугам. С ростом их богатства совершенствовалось и разнообразилось их искусство. Настало время, когда самураи пришли учиться к ниндзя. И тогда был нарушен Путь.
   В Японии есть много рю. Гораздо больше, чем в любой официальной сводке. В них учат самым разным вещам, и не всегда можно легко отличить добро от зла.
   За окнами стало темно. Облака закрыли луну.
   - Чтобы стать настоящим победителем, Николас, нужно заглянуть во мрак.
   В тот вечер Цзон отвела Николаса в кабинет полковника. В комнате пахло табаком и кожей. Кроме кабинета отца, только кухня была в этом доме европейской, все остальные комнаты - традиционно японскими.
   Цзон села сбоку на высокое деревянное кресло возле секретера, а Николас рядом, на кожаный диван.
   - Ты рад, что Юкио остановилась у нас. - В словах Цзон не было вопроса.
   - Да, - ответил он прямо. - Тебе это не нравится? Цзон улыбнулась.
   - Ты вырос, Николас, но ты по-прежнему мой сын. Мне кажется, я имею право спросить тебя. Ты ведь знаешь, что можешь не отвечать.
   Николас опустил глаза и мягко произнес:
   - Я это знаю.
   Цзон наклонилась к нему и взяла его руки в свои.
   - Сынок, тебе нечего меня бояться. Что бы ни было у тебя с Юкио, это касается только вас двоих. Возможно, твой отец так не думает, но он по-своему смотрит на вещи. Он все еще солдат, и поэтому подозревает всех и вся.
   Николас посмотрел на мать.
   - Он не доверяет Юкио. Но Цзон покачала головой.
   - Это не имеет значения, понимаешь? Это его слабость, на которую не стоит обращать внимания. Я уверена, что и Со Пэну он вначале не доверял.
   Она повернулась к секретеру, открыла ключом ящик и достала оттуда прощальный подарок Со Пэна - шкатулку с драконом и тигром. Легким и проворным движением пальцев Цзон открыла шкатулку.
   - Смотри, - сказала она тихо. - Их здесь пятнадцать. - Она имела в виду изумруды. - Сначала было шестнадцать, но на один из них мы купили этот дом. Цзон посмотрела на Николаса. - Я уверена, что отец рассказывал тебе историю этого подарка. - Николас кивнул, и она продолжила: - Но он не рассказал тебе о том, что этот подарок означает. Не думаю, что он и сам об этом знает. А если бы и узнал, то просто отмахнулся бы от этого. Твой отец очень рациональный человек. - Цзон улыбнулась. - Это один из немногих его недостатков.
   Она поставила раскрытую шкатулку Николасу на колени.
   - Ты можешь взять шесть из этих камней. Продать их, если тебе понадобятся деньги. Нет, выслушай меня до конца. Я хочу, чтобы ты хорошо понял меня - мне кажется, ты на это способен. Здесь никогда не должно, оставаться меньше девяти изумрудов. Никогда. Что бы ни случилось, ты не должен брать больше шести.
   Цзон глубоко вздохнула.
   - Это необычная шкатулка, Николас. Она обладает мистической силой. - Она замолчала, словно ожидая чего-то, - Я вижу, ты не улыбаешься. Хорошо. Я верю в это, как верил мой отец, Со Пэн. Он не был глупцом. Он хорошо знал, что в Азии есть много такого, что не поддается объяснению. Возможно, в современном мире этому уже нет места. Эти вещи подчиняются другим, вечным законам. - Цзон пожала плечами. - Поэтому я верю. - Она отняла руки от шкатулки и посмотрела сыну в глаза. - Ты уже достаточно взрослый, чтобы самому разобраться в жизни и ее загадках. Если ты будешь верить, эта сила поможет в самый трудный для тебя день.
   Николас сидел в гостиной, на полу возле окна. Безоблачное небо украшала полная луна. Ее свет струился на верхушки деревьев в саду. Густые тени от высокой сосны падали на оконное стекло. Время от времени, когда ветер шевелил ее ветви, тени скользили вверх и вниз по стеклу, как волшебный корабль из сказки, которой когда-то убаюкивала его мать. То время казалось теперь бесконечно далеким, и Николас подумал: "Интересно, думают ли другие люди о детстве так же, как он?" Детство... такое простое и безмятежное время, когда все решения принимаются легко и не влекут за собой никаких последствий.
   Долгие годы эта одинокая сосна защищала его в бессонные ночи. Николас знал каждый изгиб ее ствола, каждую веточку. Она казалась ему старым солдатом, часовым в ночи, его другом и советчиком. Чтобы стать настоящим победителем... Его мир менялся теперь так стремительно. Занятия харагэй позволили Николасу сразу же ощутить ее присутствие в комнате. Он не двигался. Он слышал, как она подходит к нему сзади. Медленно. Медленно. Он ничего не мог поделать с охватившим его возбуждением.
   Девушка села рядом, спрятавшись от лунного света. Ее лицо было в глубокой тени, и только волосы слабо мерцали серебряными отблесками. Николасу казалось, что он слышит биение пульса во всем ее теле. Он остро, почти до боли, ощущал близость Юкио. Запах ее тела, смешанный с ароматом незнакомых духов; поток исходившего от нее тепла. Но была еще какая-то, более осязаемая сила - ее аура обволакивала его.
   Николас вдруг встал и почувствовал, как она вздрогнула. Он протянул ей руку, помог подняться и раздвинул сёдзи. Не замечая холода, он повел Юкио к краю леса и стал искать тайную тропинку, которую когда-то давно показала ему Итами.
   Наконец он нашел тропинку, и они окунулись в лес. Вокруг было совершенно темно, если не считать тусклого свечения листвы над головами - проникал лунный свет. Пронзительно пели цикады. Справа послышался мягкий шелест листьев и вспыхнули огоньком глаза ночной птицы.
   Они плыли по лесной тропе. Николас безошибочно, как летучая мышь, угадывал путь в темноте. Они перепрыгивали через корни, ныряли под свисающие кроны и, наконец, вышли к залитой лунным светом поляне. Перед ними выросли закрытые двери величественного храма.
   Юкио потянула Николаса назад, в густую траву.
   - Теперь, - яростно прошептала она. - Я не могу больше ждать.
   Полы ее халата слегка разошлись; ее тело будто светилось изнутри. Не в силах сдержаться, Николас наклонился к ней и раскрыл халат. Он гладил ее бедра, пока девушка не застонала. Она протянула руки и опрокинула его на себя. Ее горячее дыхание обжигало его ухо; Николас открыл рот и взял в губы ее твердый сосок. Ногти Юкио оцарапали ему спину. Она извивалась, задыхаясь, и тянула его к себе. В чистом ночном воздухе Николас остро чувствовал манящий запах ее тела. Он скользил языком и губами по ее животу, медленно опускаясь все ниже по судорожно извивающемуся телу и снова поднимаясь. Наконец, он услышал ее крик; Юкио впилась руками в его волосы, и Николас опустился между ее пылающих бедер.
   - Я рождена для чего-то большего, - сказала она потом. Обессилевшие, они лежали на мягкой земле; над их головами мерно шелестела криптомерия.
   - Теперь я никто. - Тихий голос Юкио казался ночным ветерком. - Всего лишь тень. ( Николас не понимал, что она хочет сказать.
   - За всю мою жизнь никто не сказал мне ничего настоящего. - Она повернула голову у него на плече. ( Все было ложью.
   - А твои родители?
   - У меня нет родителей. - Юкио теснее прижалась к нему.
   - Они умерли или?..
   - Или оставили меня - это ты хотел спросить? Отец погиб на войне. Он был братом Сацугаи. Дядя не одобрял этот брак.
   - Что стало с твоей матерью?
   - Не знаю. Никто об этом не говорит. Скорее всего, Сацугаи дал ей денег, чтобы она ушла.
   Где-то далеко заливался трелью козодой. В небе почти не было облаков, но воздух пропитался густым туманом. Огромная оранжевая луна опустилась низко над землей.
   - Удивительно, что Сацугаи не взял тебя к себе.
   - Ты удивляешься. - Юкио рассмеялась коротким горьким смехом. - А я нет. Итами хотела меня взять, я знаю. Но Сацугаи нашел одну семью в Киото и отдал меня туда. - Несколько секунд она молчала. - Однажды я спросила тетю... она сказала, будто Сацугаи думал, что у них будет много собственных детей, и что я им помешаю. Как тебе известно, вышло по-другому.
   - Значит, у тебя есть родители.
   - У них в доме творится что-то странное. - Юкио все еще думала о своем дяде. - Не могу понять, что там происходит. Сацугаи и Сайго что-то замышляют; Итами не вмешивается в их дела. - Над ними прошелестела крыльями ночная птица. - Мне кажется, это как-то связано с поездками Сайго.
   - На Кюсю?
   - Да.
   - Наверняка Он ездит в рю.
   Юкио повернулась к Николасу. Ее огромные глаза светились в темноте; тепло ее тела, ее запах пронизывали его.
   - Но зачем ездить так далеко? В Токио есть достаточно много школ.
   В Японии есть много рю. Слова Кансацу зазвенели в ушах у Николаса как колокол. Знает ли он о Сайго? Добро и зло. Белое и черное. Инь и ян. Нужно заглянуть 6о мрак.
   - Должно быть, это очень необычная рю, - едва слышно произнес Николас
   - Что? - Юкио не разобрала его слов. Николас повторил.
   - Что значит необычная? - настаивала она. Николас пожал плечами.
   - Чтобы ответить на этот вопрос, я должен знать, в какой город он ездит.
   - Я могу это узнать! - возбужденно воскликнула Юкио, приподнимаясь на локте. - Завтра он уезжает. Мне нужно только взглянуть на его билет.
   - Ты это сделаешь!
   Юкио улыбнулась заговорщической улыбкой, и в ее глазах заплясали огоньки.
   - Если ты хочешь.
   Николас привстал, посмотрел на нее и снова откинулся, подложив руки под голову.
   - Я хочу тебя о чем-то спросить. - Он чувствовал, что слова застревают у него в горле. - Я хочу знать... то, что ты сказала раньше, пpaвдa? Ты спала с Сайго?
   - Это имеет значение? - Да, имеет.
   Юкио обняла его за шею.
   - Николас, не надо быть таким серьезным.
   - Да или нет?
   - Может быть - один раз.
   Он сел и посмотрел на нее.
   - Может быть?
   - Ну, хорошо. Да. Но это... это вышло случайно.
   - Как и со мной, - сказал он желчно.
   - Нет, нет. - Юкио смотрела ему в глаза. - У нас с тобой совсем по-другому.
   - Ты хочешь сказать, что со мной ты все продумала заранее? - настаивал он. Ее веки опустились.
   - Я растерялась, когда тетя сообщила, что я буду жить у вас. Я хотела тебя еще тогда, в тот вечер...
   - Но ты сказала, что ничего не помнишь! - За раздраженным тоном Николаса слышалась радость. Юкио улыбнулась.
   - Я обманула тебя, - Она показала ему язык, что выглядело очень не по-японски, - Я не хотела испортить сюрприз. Как только я снова увидела тебя, я поняла, чего хочу.
   - Но когда мы вышли в сад, ты ничем этого не выдала. Она пожала плечами.
   - Во мне два разных человека. Ты видел обоих.
   - Как ты росла?
   - Почему ты об этом спрашиваешь? Николас расхохотался.
   - Да потому, что это мне интересно, почему же еще. Или ты думаешь, я преследую какую-то тайную цель?
   - Все и всегда преследуют свои цели.
   - Не все. - Николас мягко привлек девушку к себе. - Ты дорога мне, Юкио. Он поцеловал ее, не размыкая губ. - Очень дорога.
   Юкио засмеялась.
   - Хорошо еще не сказал, что любишь меня.
   - Может быть. - Голос Николаса был серьезным. - Я пока не знаю.
   Она тряхнула головой.
   - Брось. Не надо мне этого говорить. Это все пустые слова. Ты и так получишь все, что тебе надо.
   - Не понимаю тебя.
   - Мне не нужны слова, - повторила она терпеливо, - не нужны иллюзии. Мы дарим друг другу удовольствие, и для меня этого достаточно.
   - Так было и с Сайго? - спросил Николас резко. - Я сказал то, что думаю. Ты мне дорога. Мне не все равно, как ты живешь. Что ты чувствуешь. Хорошо тебе или плохо.
   Юкио долго смотрела на него, будто не могла подобрать нужных слов.
   - Когда я была маленькой, - начала она тихо, - мы уезжали на лето в горы, в небольшой городок на лесистом склоне. Помню, все дома там стояли на сваях: ничего подобного я прежде не видела, и мне это показалось просто сказочным.
   У моих приемных родителей не находилось для меня времени, хотя Сацугаи каждый месяц давал им немало денег. Они никогда не хотели иметь детей. Чаще всего я была предоставлена самой себе. Я помню, как целыми днями сидела в густой траве и слушала металлический звон цикад... - Она вздохнула и посмотрела на колышущуюся листву криптомерии. - Вечера тянулись бесконечно. Я часто сидела на склоне горы и смотрела на долину. Там, среди зелени, проходили две длинные борозды, увядшие, поразительно голые, будто какой-то великан в ярости оцарапал землю своими когтями. Долгими часами я думала, кто мог оставить эти жестокие следы.
   - Наверное, война, - сказал Николас.
   - Да. Мне это не приходило в голову. - Юкио отвернулась от него. - Меня наказывали за то, что я подолгу не возвращалась домой, хотя я знала, что я не нужна им. Они не понимали меня и не знали жалости. Я была для них как чужой взрослый человек, только маленький - уродец какой-то. Будто они сами никогда не были детьми и понятия не имели, что это такое.
   - Юкио, - тихо произнес Николас, наклонился и поцеловал ее.
   - А потом была бамбуковая роща, дальше, в горах. Я нашла ее случайно и часто убегала туда по ночам. Темнота душила меня в постели, становилась тяжелой, давила мне на веки, и тогда я тайком выскальзывала из дома.
   Рядом с рощей протекал ручей. Его журчание успокаивало меня лунными ночами он казался серебряным. Вода в нем была такой холодной, что обжигала рот.
   Эта роща казалась мне храмом с высокими и стройными бамбуковыми колоннами. В конце лета, когда цикады звенели особенно звонко, верхушки бамбука пронзали оранжевую дуну. - Юкио уютно прижалась к Николасу. Он ощущал рядом с собой ее нагое тело. - Только там я чувствовала себя дома. Мой тайный приют. Там я стала женщиной. - Ее тело начало дрожать, словно от холода. - Я привела туда одного мальчика с соседней фермы. Наверное, для него это тоже было в первый раз, и все "вышло очень неловко. Он видел, как это делают животные, и пытался им подражать. Он так волновался, что начал раньше времени.
   - На Западе, - заметил Николас, - говорят "кончил". Все наоборот.
   - Я слышала, то же самое со смертью, - прошептала Юкио. - Они ведь не понимают сеппуку, правда? Прыгают с небоскребов или...
   - Или сносят голову пулей.
   - Странно. - Она хихикнула. - Наверно, они и в самом деде варвары.
   - Давай не будем говорить о смерти. - Николас обнял ее.
   - Давай. Мы не будем. - Юкио просунула руку между его бедер и стала нежно гладить.
   - Ты только об этом и думаешь, - сказал он хрипло.
   - Это все, что у меня есть, - со стоном ответила она.
   Четвертое Кольцо
   КНИГА ОГНЯ
   I
   Уэст-Бэй-Бридж - Нью-Йорк. Нынешнее лето.
   - Нет, нет, нет! - кричала она сквозь смех. - Забудем об этом.
   На сей раз она побежала к нему, а не от него, как бывало раньше. Она бросилась к нему через дюну, схватила за ноги и повалила на землю.
   Жюстина смеялась, а Николас выплевывал песок изо рта.
   - Очень смешно!
   Она прыгнула на него, и они покатились по песку. Прохладный ветер с моря трепал их волосы. От зажженных огней на ее крыльце струился сквозь туман мягкий успокаивающий свет.
   Лицо Жюстины было совсем близко от Николаса. В ее широко раскрытых глазах он видел мерцающие искорки. Ее длинные волосы соединяли их как мост, ее длинные пальцы, легкие и холодные, как мрамор, лежали на его щеках.
   - Я не хочу быть грустной, Николас, - тихо сказала Жюстина. Николас нежно поцеловал ее.
   - Я здесь.
   - Знаю.
   Ее игривое настроение прошло, и она стала очень серьезной.
   - У меня было много времени, чтобы подумать... обо всем.
   - Когда ты лежала в постели? Жюстина покачала головой.
   - Нет. Раньше, в воде. Говорят, что в таких случаях перед человеком проносится вся его жизнь, - Она засмеялась, но в ее голосе слышалась печаль. Со мной было по-другому. До этого я плавала и сочиняла о тебе всякие безобидные небылицы, а потом в какую-то минуту мне показалось, что я уже никогда не выплыву. - Глаза Жюстины затуманились. - И тогда я подумала, что больше не увижу тебя. - Она говорила так тихо, что Николас с трудом разбирал слова. - Мне страшно. Мне страшно, что я тебе это говорю. Одно дело признаться себе в своих чувствах, а другое - сказать об этом вслух, понимаешь? Жюстина пристально посмотрела на него.
   - Я люблю тебя. Когда я рядом с тобой, я ни о чем не могу думать. Обычно мне хочется куда-то пойти, кого-то встретить, но когда я с тобой, это все уже неважно. Я знаю, это звучит по-детски и слишком романтично, но...
   Николас засмеялся.
   - Романтично - да. Но не по-детски. И что в этом плохого - быть романтичным? Я сам такой. Правда, в наши дни это редкость.
   Ее глаза ждали ответа.
   - Ты меня любишь, Ник? Если нет, так и скажи - ничего страшного. Просто мне нужна правда.
   Николас не знал, что ей ответить. Его душа была полна воспоминаний, радостных и горьких, и он знал, что Юкио все еще имеет над ним власть. Он ощущал себя рыбой, которая яростно борется с течением. Но он не был рыбой, и с какой стати он должен был бороться? Почему это так важно для него?
   - Николас чувствовал, что ответы на эти вопросы есть, нужно только получше разобраться в себе. Его до сих пор жгли слова, сказанные Кроукером в ресторане, и он злился на себя за это. Что, если Кроукер пpaв? В самом деле, как он воспринял смерть Терри и Эй? Конечно, это не было ему безразлично. Он не машина, он должен что-то чувствовать. Но он не мог плакать. Наверно, можно страдать и по-другому: в этом Николас был похож на свою мать. Он слишком владел собой, чтобы показывать свои чувства. Но он постоянно переламывал себя, и это могло оказаться губительным. Не понимая себя до конца, он никогда не мог стать хозяином положения, не мог совладать ни со светом, ни с мраком. Эта мысль больно кольнула Николаса, и где-то на краю его сознания стало что-то зреть...
   - О чем ты думаешь? - На лице Жюстины застыла тревога.
   - Ты не должна ничем жертвовать, - сказал Николас. - Ни для меня, ни для кого-то другого. Это опасно.
   - К черту! Я ничем не жертвую. С этим кончено. Я ничего для тебя не сделаю, если только не захочу этого сама. - Ее глаза яростно сверкали в темноте. - Разве это так страшно, что мне хорошо с тобой? Что я этому рада? Почему ты этому противишься?
   Ничего не подозревая, Жюстина задела его за живое.
   - Господи, почему ты это сказала? - Николас сел, слыша как колотится его сердце.
   - Может быть, это правда? - Жюстина старалась заглянуть ему в глаза. - Не знаю. Но я чувствую, как откликается твое тело. Это важнее слов, так было давно, когда еще не было ни книг, ни кино... ничего. Когда у человека был только другой человек. Я хочу знать, почему ты от этого отмахиваешься. Ты не доверяешь своему телу? Но оно лучше твоего рассудка выбирает, что тебе нужно. - Жюстина рассмеялась. - Не могу поверить- Это ты - ты, который работал со своим телом всю жизнь, и ты не веришь ему.
   - Ты ничего об этом не знаешь, - коротко проговорил Николас.
   - Ах, вот как? - Она села рядом с ним. - Тогда расскажи мне. Объясни мне попроще, чтобы я поняла своим женским умишком.
   - Не веди себя как ребенок.
   - Это не я веду себя как ребенок. Ник. Прислушайся к себе. Ты страшно боишься хоть немного открыться перед другим человеком.
   - А ты не думала, что на это может быть причина?
   - Думала. Поэтому и спрашиваю: что с тобой?
   - Возможно, это тебя не касается.
   - Ладно, - вспыхнула она. - Теперь я вижу предел, за который мне не дозволено переходить.
   - Тебе некуда переходить, Жюстина. Я не твоя собственность.
   - Так ты отвечаешь на мою откровенность?
   - Ты хочешь откровенности? - Он знал, что не должен этого делать, но в эту минуту ему было все равно. - Сегодня в городе я встретился с твоим отцом.
   Во взгляде Жюстины появилось недоверие.
   - Ты встречался с отцом? Как?
   - Он подобрал меня на вокзале и посадил в свой лимузин. Прием мне устроили по высшему разряду. Жюстина встала.
   - Я не хочу об этом слышать.
   Ее голос внезапно стал грубым. Она слишком живо помнила Сан-Франциско, и в ней закипала ярость. Она чувствовала свое бессилие. Так было всегда. Всегда.
   - А по-моему, тебе стоит послушать. - Николаса словно кто-то тянул за язык; ему было почти приятно видеть ее искаженное болью лицо.
   - Нет! - закричала Жюстина, закрывая уши руками, и побежала прочь.
   Николас встал и пошел за ней по холодному песку.
   - Он хочет знать о нас все. О тебе он уже и так все знает. Что ты делала. Чего не делала.
   - Будь он проклят! - Жюстина поскользнулась и снова выпрямилась. Она побелела от ярости; ее огромные глаза горели диким огнем.
   - Господи, да вы оба подонки! Зачем ты мне это рассказываешь? Ты настоящий сукин сын!
   Жюстина бросилась на него, но Николас оттолкнул ее.
   - Он подумал, что я похож на Криса...
   - Заткнись! Заткнись, мерзавец! Но Николас не чувствовал жалости.
   - Он предложил мне работу, и что самое смешное - я согласился. Теперь я работаю на него.
   - Как ты мог это сделать? - закричала она. Николас понял, что она имела в виду не работу.
   - Боже мой! - Вся в слезах Жюстина вбежала по ступенькам в дом.
   Николас рухнул на колени и зарыдал, уткнувшись в холодный неумолимый песок.
   - Он скоро будет здесь, - сказала А Ма. - Все готово?
   - Да, мама, - ответила Пенни, сидевшая у ног А Ма. - Астра только что принесла... все, что нужно.
   Красивое белое лицо Пенни склонилось над альбомом в кожаном переплете. Вертикальными столбцами она уверенно выводила китайские иероглифы. Время от времени Пенни макала кисть в баночку с тушью.
   Подождав немного, она решилась обратиться к своей госпоже:
   - Вы думаете, нам следует пускать сюда этого человека? - Пенни не поднимала глаз от альбома; на мгновение у нее похолодело в груди при мысли о том, что А Ма может придти в ярость.
   Но А Ма только вздохнула. Конечно, Пенни была права. В прежние времена она никогда бы этого не допустила. Да. Но времена изменились, и приходилось к ним приспосабливаться. Когда А Ма заговорила, в ее голосе не было слышно и тени сомнения.
   - Пенни, дорогая моя, ты прекрасно знаешь, что это связано с большими деньгами. У меня нет предрассудков, не должно их быть и у тебя.
   На самом деле она кривила душой. А Ма, которой было теперь далеко за шестьдесят, родилась на китайском побережье, между Гонконгом и Шанхаем. В семье росло пятнадцать детей, но она всегда держалась особняком от своих братьев и сестер. Вероятно, определенную роль в этом сыграло ее имя. Согласно местной легенде, когда-то девушка по имени А Ма хотела нанять джонку. Только один человек во всем порту согласился с ней поплыть. Когда они вышли в море, поднялся ужасный шторм, но девушка сумела благополучно вывести джонку из урагана. А Ма знала, что в ее честь на острове Макао был построен храм.
   Она повернулась в кресло, и оно тихонько скрипнуло. Через открытое окно ясно доносились звуки улицы. На соседнем углу допоздна работал рыбный рынок. В это время года там продавали прекрасных кальмаров. А Ма расслышала несколько громких голосов и поморщилась при зауках кантонского диалекта. Здесь, в ее ломе, говорили только по-пекински. Так было в доке. где она родилась. Так было и теперь.
   А Ма поднялась, молча подошла к окну и выглянула на узкую многолюдную удочку. Она знала, что может переехать в любое другое место ii Манхэттене. За долгие годы она получила немало заманчивых предложений, но неизменно отказывалась. А Ма считала, что ее заведение должно располагаться в самом сердце Чайна-тауна. В этом невзрачном, даже убогом районе была своп особая атмосфера, во многом напоминавшая А Ма о ее детстве.
   И это ей нравилось. Даже теперь, заработав миллионы, среди небоскребов Манхэттена она чувствовала себя по-прежнему неуютно, словно только что приехала в Нью-Йорк.
   "Да, здесь мне хорошо, - думала А Ма, глядя на темную улицу, на яркую шумную толпу; вспоминая запахи свежей рыбы по утрам, когда рыбаки приносили свой улов, и ароматы китайской кухни, доносившиеся из соседнего ресторанчика. - Очень хорошо".
   А Ма снова вздохнула. Конечно, муниципальный совет Чайна-таун не был бы в восторге, узнав о ее подлинном занятии. Зато полицейские с удовольствием получали каждый месяц свою тысячу долларов. А Ма всегда сама вручала эти деньги и собственноручно угощала их чаем.
   Чем старше она становилась, тем больше думала о своем далеком доме в Фучжоу и тем дороже становился ей Чайна-таун, который, пусть отдаленно, напоминал ей о доме. О том, чтобы вернуться в Китай, не могло быть и речи: А Ма не испытывала любви к коммунистам, и даже теперь, когда поездка на родину стала возможна, сама мысль об этом была ей противна.