Ван Ластбадер Эрик. Ниндзя

   Юкио откинулась на сидении и взяла Николаса под руку.
   - Почему бы нам не переночевать в Осаке? - Словно оправдываясь, она добавила: - Терпеть не могу поездов.
   Николас уже думал об этом. Пожалуй, это неплохая мысль. Ночная жизнь там яркая и оживленная, а Николасу как раз сейчас необходимо было развлечься.
   Их маленький шпионский заговор против Сайго - Николас предпочел забыть, кто все это затеял, - оказался ненужным. Еще до того как Юкио пошла на обед в дом Сацугаи, где она должна была тайком взглянуть на железнодорожный билет Сайго, Николасу принесли записку. Сайго приглашал его на несколько недель в Кумамото, небольшой городок на Кюсю. О цели визита в записке ничего не сообщалось. Как и все в жизни Сайго, это было окутано тайной.
   Николас читал записку с гнетущим чувством. Ему почему-то казалось, что Сайго разгадал его мысли и за словами записки скрывается что-то совсем другое. До Николаса будто доносился далекий звон колоколов с окутанной туманом горы.
   "Если ты решишься, - сказал Кансацу, - то окажешься на неизвестной территории. Я не могу тебе советовать. Помни только, что здесь ты уже всему научился". Николас был подавлен: его план раскрыт, и вместо того, чтобы подумать, зачем Сайго зовет его на юг, Николас отдался тяжелым предчувствиям. В довершение всего, Юкио все-таки пошла на обед к Сацугаи.
   За окном молча возвышались горы, сине-серые, прорезанные полосами снега, стекавшего с их вершин как пролитые сливки. Куда он сейчас направляется - к свету или во мрак? И имеет ли это значение?
   - Особенно этот, - произнесла Юкио, будто и не молчала несколько минут. Ненавижу этот поезд. Широкие сидения, хромированные полки, огромные окна - все это для меня ничего не значит. Еще хуже. От этой тишины мне становится не по себе. - Она состроила гримасу. - У меня нога затекла.
   Юкио вытащила из-под себя ноги и выпрямила их в проходе. Сосед беспокойно зашуршал газетой.
   - Ладно, - согласился Николас. - Хорошо. Не было никаких причин очертя голову мчаться в Кумамото. В конце концов, Николас был в Осаке только один раз, очень давно, и ему было любопытно посмотреть, как изменился город. Узнает ли он его? Наверно, нет.
   Николас чувствовал рядом с собой теплое тело Юкио и думал, разумно ли брать ее с собой. Честно говоря, это была не его идея. Но решив принять приглашение Сайго, он просто не смог отговорить Юкио ехать вместе с ним.
   - Ведь это ты меня во все втянул, - сказала она звонким обвиняющим голосом. - И теперь ты просто обязан взять меня с собой, - Юкио непокорно откинула голову; даже в гневе она была необычайно привлекательной. - И потом, если ты этого не , сделаешь, я поеду сама. Думаешь, ты сможешь от меня спрятаться?
   Николас так не думал. Нехотя соглашаясь, он поймал себя на мысли, что ведет себя совершенно не по-японски. Интересно, полковник так же уступал Цзон?
   Когда Юкио была рядом, Николаса часто охватывала дрожь и его мускулы начинали непроизвольно сокращаться. Иногда в такие минуты он изучал себя, как бы глядя со стороны. Это помогало справиться с каким-то жутким чувством, которое, как дрожащая летучая мышь, поднималось в нем откуда-то из живота. Николас знал, что не должен отдаваться этому чувству, иначе сойдет с ума. Проводя рукой по его телу, Юкио задевала неведомые струны в самом темном закоулке его души, о котором он и сам прежде не знал и который оставался неподвластным его собственной воде.
   Мистер Мицубиси отложил газету. Его лицо лоснилось, как лошадиный круп после галопа. Он открыл чемоданчик, снова закрыл его и развернул вощеную бумагу, в которой оказался сандвич с курицей. Он жевал, и его круглые очки ярко поблескивали. "Наверно, - подумал Николас, - где-то у него припасен пакет хрустящего картофеля иди плитка шоколада".
   Позади несколько бизнесменов, как две капли воды похожих на мистера Мицубиси, шуршали в своих темных костюмах-тройках, будто насекомые в своих коконах, и оживленно обсуждали двух Джеков - Руби и Кеннеди.
   В Осаку на экскурсии не ездили - для этого существовала древняя столица Киото. Бытовало мнение - большей частью среди токийцев, - что жители Осаки это одержимые деньгами бизнесмены, которые, встречаясь друг с другом, вместо приветствия задают вопрос: "Ну как, деньги делаешь?"
   Николас не знал, насколько это мнение соответствует действительности. Зато он знал, что среди шумных улиц этого города, словно уголки прошлого в неоновом веке, прячутся многочисленные храмы Фудомёо, божества, которое покровительствует торговцам. Эти храмы никогда не жаловались на недостаток посетителей.
   Юкио и Николас остановились в небольшом Современном отеле недалеко от центрального района Дотомбори. Они заняли два отдельных, но смежных номера. Обедать было еще рано, и они сразу же отправились в город.
   Юкио хотела непременно посмотреть осакский замок, последний бастион семьи Тоётоми, который Иэясу Токугава осадил уже после того, как в 1603 году стал сегуном. Замок, как и большая часть города, был построен Хидэёси Тоётоми. Строительство заняло три года и было завершено в 1586 году.
   - Одно время, - сказала Юкио, когда они проходили через парк, оставив позади современные кварталы, - госпожа Ёдогими была моим идеалом.
   Впереди, в опускающихся сумерках возвышался замок, огромный и неподвижный. Николас подумал, что Иэясу не стал бы строить такое тяжеловесное сооружение.
   По мере приближения к наружным укреплениям замка становилось все многолюднее.
   - Больше всего меня поражало то, как преданно она выполняла волю Хидэёси, даже после его смерти. Словно Ёдогими сама была самураем. Она целиком отдала себя заботам о наследнике.
   - Да, - согласился Николас. - Да. Они подошли к наружной каменной стене, которая казалась особенно массивной в длинных закатных тенях.
   - В ущерб всей стране, - добавил он, - Вместе с Мицунари она строила козни...
   - Эти козни - как ты выражаешься - были направлены на то, чтобы спасти сына сёгуна. Это было для них делом чести.
   Николас покачал головой.
   Ёдогими была наложницей сёгуна, а не его законной женой. Ее амбиции были несколько чрезмерными. - Он взмахнул рукой, словно предупреждая возражения. Как бы там ни было, Иэясу оказался для них слишком сильным противником. Николас остановился.
   - Ты говоришь о Ёдогими так, будто она была какой-то злодейкой, возмутилась Юкио.
   - Согласись, вряд ли она думала об интересах Японии.
   - Возможно, ее сын стал бы величайшим правителем страны.
   Слева от них стояла небольшая пристройка. Арсенал. Сюда привела Ёдогими наследника и слуг, когда развязка стала неминуема. Здесь она убила своего сына и сделала сеппуку.
   - Тебе не кажется, что ты рассуждаешь слишком отвлеченно? - сказал Николас. - За те годы, которые потребовались ему, чтобы достичь совершеннолетия, страна снова погрузилась бы в гражданскую войну, из которой ее когда-то вырвал Хидэёси. Если бы не Иэясу, Япония была бы обречена.
   - И все же, какая отважная женщина. Верная и отважная. - Голос Юкио звучал как шелест ветра. - Бескорыстная. - Она смотрела на группу туристов перед арсеналом. - Я преклоняюсь перед ней.
   Солнце, не в силах больше удерживать собственный вес, скользнуло за горизонт. Последние золотистые лучи упади на каменные стены замка.
   - Пойдем, - Николас взял Юкио за руку. Осакский замок был до основания разрушен войсками Токугава в 1615 году, хотя до этого он считался неприступным. Теперешнее сооружение построили из железобетона в 1931 году.
   Они брели по Дотомбори мимо многочисленных ресторанчиков, магазинов, газетных киосков, кинотеатров, ночных клубов, бесконечной толпы и, наконец, ярких огней, которые оттесняли темноту, точно ей здесь не было места. Время, казалось, остановилось как во сне, словно эти ослепительные огни не терпели никакого вмешательства в свой праздник, даже со стороны такой могучей силы, как сама ночь.
   Над головами Николаса и Юкио висел огромный макет краба. Его колючий панцирь светился под лучами белых и малиновых огней, таких ярких, что свет стекал вниз словно мед. Николас и Юкио вошли и очутились в мире изумрудно-зеленого лакированного дерева и ослепительно сверкающего хрома, в котором отражались их лица. В маленькой комнате, когда, сняв обувь и рассевшись на татами, они поглощали сасими и пили сакэ, Юкио снова вернулась к ужасной истории замка и его обитателей.
   - Мне кажется, я так восхищаюсь ею потому, что сама нисколько не похожа на нее. - Юкио уверенно налила еще сакэ.
   - То есть?
   Она посмотрела на него и отвела глаза.
   - Я не верная... и уж никак не отважная. Я просто японка. - Юкио пожала плечами с легким презрением. - Трусливая. Никому это не интересно. Японка без семьи, а следовательно, без верности.
   - Ты забыла о дяде.
   - Нет. - Юкио покачала головой; ее черные волосы поблескивали в тусклом свете. - Я никогда о нем не забываю. Никогда.
   - Значит, у тебя есть семья. Ее глаза сверкнули.
   - Тебе надо все разжевывать? Я ненавижу Сацугаи. Как бы тебе понравился дядя, который не взял тебя к себе, а отдал этим... - Она судорожно глотнула сакэ.
   - Когда-нибудь, - произнес Николас, глядя в тарелку, - ты встретишь кого-нибудь. Влюбишься.
   - Во мне нет верности. - В голосе Юкио слышалась горечь. - И я не способна любить. Эти два понятия мне чужды.
   - Просто ты вообразила, что кроме секса для тебя ничего не существует.
   - Вернее, только секс приносит мне радость. Николас посмотрел на нее.
   - Неужели ты не понимаешь - это только оттого, что ты считаешь себя никчемной? - Он взял ее за руку. - Ты не допускаешь, что кто-то может тобой интересоваться как личностью, а не потому, что ему нравится твое тело.
   - Ты говоришь глупости. - Однако Юкио не отняла руку и не отвела глаз.
   - Называй как угодно.
   - Я не верю в это. Правда. Почему ты не можешь принимать меня такой, какая я есть? Меня не переделаешь.
   - Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы ты когда-нибудь раскрепостилась, дала выход тому, что в тебе есть...
   - О, Николас, - Юкио коснулась пальцами его щеки, - зачем изводить себя и думать о том, чего никогда не будет. Кто знает? Может, через год я умру...
   - Замолчи, - отрезал он. - Я не хочу этого слышать, понимаешь?
   - Да, - ответила Юкио, на удивление покорно. Она опустила голову, словно в покаянии, и черные волосы упади полночным водопадом. Теперь она была образцовой японской женой, которая склоняется перед безусловной властью мужа.
   - И кто тебе сказал, что ты не отважная? - Николас не привык к таким разговорам; ему отчаянно хотелось перегнуться через стол и поцеловать ее полуоткрытые губы, но не хватало мужества. - Вспомни о своем детстве, о том, что тебе пришлось пережить. Для этого понадобилось немало сил.
   - Ты так думаешь?" - Совсем как маленькая девочка. Тихо появилась официантка, встала на коленях возле столика и выставила новые блюда и напитки. Николас проводил ее взглядом, пока на пороге она не скользнула в свои гэта и не исчезла.
   - Но я же сказал, - яростно прошептал Николас - Что с тобой?
   - Я не знаю, - Темные глаза упорно смотрели в стол. - Не знаю.
   Он подлил сакэ в ее крошечную белую чашечку.
   Они вышли из ресторана, и Юкио как ни в чем не бывало взяла его под руку, оживленно болтая, перескакивая с одной темы на другую.
   Они плыли в оживленной вечерней толпе, среди ярких огней и пронзительных звуков. Воздух был пропитан благовониями и бензиновыми парами, которые окутывали многочисленные лавки, открытые почти всю ночь. Город торговцев, этого нового класса, когда-то презираемого равно благородными самураями и униженными крестьянами.
   Николас и Юкио прошли огромный пассаж игральных автоматов, на которые долго пялили глаза, будто приехали из глухой деревни, и оказались а электронном царстве американского рок-н-ролла. Из громкоговорителя музыкального магазина вырывался настойчивый пульсирующий ритм. Завораживающие черные голоса на фоне струнных и ударных. Они танцевали перед освещенной витриной, в которой была установлена черно-белая рекламная фотография: Джон, Поль, Джордж, Ринго.
   Закрой глаза, и я поцелую тебя. Завтра я буду скучать по тебе Помни, я всегда буду искренним... Снова и снова.
   А пока я буду вдалеке Я буду каждый день писать домой... Красные, зеленые, желтые огни; волшебная ночь рок-н-ролла.
   И я пришлю тебе всю свою любовь...
   - Кто это? - спросила Юкио, слегка запыхавшись.
   - Битлз, - ответил хозяин магазина. - Новый ансамбль из Англии.
   И Николас купил ей эту странную заморскую пластинку. Но пройдя квартал, они услышали совсем другие звуки, громкие и отрывистые. Сямисэн. Другая культура. Это оказался Бунраку, традиционный кукольный театр. Юкио пришла в восторг и захлопала в ладоши, как ребенок. Она упросила Николаса зайти. Он порылся в карманах и купил два билета.
   Зал был почти полон, и они не сразу нашли свободные места. Спектакль только начался. Николас успел прочитать на афише, что это знаменитая пьеса Тюсишура, знаменитая история сорока семи верных самураев.
   Марионетки были великолепны в своих ослепительных нарядах. Некоторые были настолько сложны, что для управления ими требовалось три человека: один главный кукловод - для головы, туловища и правой руки, второй - для левой руки, и третий - для ног.
   Николас и Юкио сидели в последних рядах. Вскоре в зал вошли двое американских моряков, белый и негр. Николас не мог понять, как их занесло в Бунраку. Возможно, они дожидались своих подружек иди третьего товарища. Белый проскользнул на свободное место, а негр остался стоять в проходе.
   Николас видел, как глаза Юкио оторвались от яркой сцены. Он заметил, куда прикован ее взгляд: как охотничья собака с дичи, она не сводила глаз с выпуклости под ширинкой у негра. Вокруг мерцали разноцветные блики, и это напомнило Николасу об огромном аквариуме в Токио, куда его водили родители. Все происходящее казалось нереальным. Полуоткрытые губы Юкио, ее тяжело вздымающаяся грудь.
   Николас почувствовал, как ее пальцы коснулись его бедер, замок медленно скользнул вниз; его обдала горячая волна. Все это время Юкио не сводила с негра широко раскрытых сверкающих глаз. Ноги Николаса стали ватными. Ему хотелось закричать: "Прекрати!". Но он не мог. Моргнула ли она хоть раз? Николас хотел убрать ее пальцы, но не сделал этого. Он продолжал смотреть на сцену, краешком глаза поглядывая на зловещую выпуклость. Какого он был размера? Какой он вообще может быть? Правда ли, что это сводит женщин с ума?
   Сямисэн продолжал играть. Самураи сражались с подобающей доблестью. Да, да. Да!
   - Знаешь, что мне не нравится в японцах? - спросила Юкио. Уличные огни, проходя через жалюзи, бросали на стену и часть потолка полосатые тени.
   Николас повернулся в кровати.
   - Что?
   - То, что у них не бывает светлых глаз. - Она вздохнула, и он представил, как ее широкие губы вытянулись трубочкой. - В Киото я видела француженок и американок с голубыми глазами. Странно, я всегда мечтала, чтобы у меня были зеленые глаза - как изумруды.
   - Почему ты об этом думаешь
   - Мне кажется, эти мысли показывают, как я себя ненавижу. Вот это, - Юкио потянулась, взяла его руку и опустила ее себе между ног, - только это имеет значение.
   - Нет, - Николас отдернул руку. - Это не имеет никакого значения.
   Она спросила тихо:
   - Совсем-совсем. Николас рассмеялся.
   - Ну ладно. Имеет. Но самую малость. Он привстал и наклонился над ней. Ее кожа казалась очень бледной в полумраке.
   - Послушай, Юкио, ты понравилась мне еще до того, как мы танцевали в тот вечер.
   - До того, как я...
   - Стала ко мне прижиматься.
   Юкио вытащила руку из-под одеяла и легонько ударила Николаса в грудь. Его мышцы задрожали, и он ощутил знакомое напряжение в животе. Ему казалось, будто чья-то могучая рука давит на его легкие, и ему становится трудно дышать.
   - В чем дело? - спросила Юкио, когда он отодвинулся и сел на край кровати. - Чего ты боишься? - Николас чувствовал, как она смотрит на него. - Меня? Ты боишься меня, Николас?
   - Не знаю, - ответил он печально. И в этом было все дело.
   Они уехали из Осаки на старом довоенном поезде, который, несмотря на идеальную чистоту, резко отличался от предыдущего экспресса.
   Стук колес, скрип рельсов, толчки. Но почему-то это успокаивало Николаса. Его мысли то и дело возвращались к тому спектаклю в кукольном театре. Вернее, к спектаклю, который устроила Юкио. Может быть, она нимфоманка? Но как он мог об этом судить? Николас даже не знал точно, что это такое. Любая женщина, которую нельзя удовлетворить? Но ее жажду можно погасить. Просто для этого требуется очень много сил. И если даже она нимфоманка? Что это меняет?
   Он отвернулся от Юкио и стал смотреть в окно. Мерное дребезжание. Кто-то шел по проходу и едва не упал на них, когда поезд накренился на повороте. За крутым откосом проносились квадраты лугов и рисовых полей. Николасу показалось, что вдалеке он видит неподвижное стадо коров. Скоро рельсы повернут на юго-восток, к морю.
   День был безоблачным, и солнце уже растопило последние остатки белого утреннего тумана.
   Позади оставался Кобе, один из крупнейших портов Японии, с его бесконечной чередой грузовых судов и международной колонией, которая составляла добрую четверть населения города.
   "Мы уже далеко отъехали", - подумал Николас. Эти промышленные и деловые центры раздражали его. Как и аэропорты, они все удручающе похожи друг на друга, несмотря на языковые и расовые различия. В аэропорту невозможно понять даже, в какой части света ты находишься. Другое дело, вокзалы. Странно, но ему никогда не приходилось видеть два одинаковых вокзала, и этот старомодный индивидуализм действовал на Николаса успокаивающе. Кроме того, из окна поезда можно увидеть больше, чем просто серьге облака, похожие на клочья седой бороды. И как эта штука вообще держится в воздухе?
   Он оторвал взгляд от пейзажа за окном. Пассажиры в этом поезде тоже были другими. Последний бизнесмен сошел в Кобе, и теперь Николас видел вокруг себя людей земли. Напротив сидел человек в синем комбинезоне и высоких ботинках с толстыми подошвами. Скрестив на тощем животе мозолистые руки и уронив подбородок на грудь, он вытянул ноги и скрестил лодыжки. У него были очень короткие седые волосы и жесткие черные усы. Наверное, рабочий с фермы; возвращается домой. Через проход мирно посапывала с полуоткрытым ртом толстая женщина в ярком бело-малиновом кимоно. Рядом с ней высилась стопка коричневых бумажных пакетов. Двое ребятишек в европейских костюмах забрались с ногами на сиденье и строили гримасы каждому, кто проходил мимо.
   - Николас, ты меня слушаешь?
   - Нет, извини. Я думал о кукольном театре. Юкио засмеялась.
   - Ты хочешь сказать, о том, как я тебя там трахнула.
   - Не понимаю, - возмутился он, - почему ты считаешь своим долгом выражаться как матрос. Почему, например, ты говоришь "трахаться", а не "заниматься любовью?
   - Потому что, - серьезно ответила она, - "трахаться" это именно то, что я имею в виду. Ты когда-нибудь занимался любовью, Николас? Расскажи мне, что это такое.
   - Я занимаюсь любовью с тобой.
   - О чем ты говоришь? Мы трахаемся как кролики.
   - Не думаю, что это можно сказать даже о тебе.
   - Не думаешь? - в голосе Юкио послышалось раздражение. - Слушай, Николас, я трахаюсь с тобой точно так же, как и с остальными. Ты знаешь, как я веду себя с тобой? Так вот, точно так же я веду себя и с другими мужчинами. Например, с Сайго. - Зачем она сейчас вспоминает о нем? - Я кончаю у него на ладони...
   - Ладно! - закричал Николас. - Хватит! Зачем ты все это говоришь?
   Юкио потерлась о него и заурчала как кошка.
   - Я? Я просто хочу завести тебя, вот и все. Ты не обращал на меня внимания, и я...
   - Господи! - Он поднялся с сидения. - И ты не нашла другого способа?
   Николас грубо протиснулся мимо нее и прошел в конец вагона. Там он стал наблюдать через двойное стекло, как раскачивается соседний вагон. "Господи, думал он, - неужели она собиралась подогреть меня такими рассказами? Что за дикая мысль". Он почувствовал озноб и легкую тошноту и оперся рукой о дверь вагона.
   Справа от него сверкали последние огни города. Николас посмотрел на часы. Должно быть, Курасики. Вот-вот покажется северный край Сэто Найкай Внутреннего моря. Родители часто возили его туда в детстве, и оно всегда казалось ему бесконечно тихим и добрым.
   Поезд пробивался сквозь густые рощи высоких сосен, и в вагоне вдруг стало темно и жутко. Потом так же внезапно снова ворвалось солнце и сосны отступили, открывая отвесный склон. Внизу сверкало Внутреннее море, словно в нем танцевали тысячи кривых золотистых сабель.
   Николас зачарованно смотрел на воду. Теперь Юкио должна была бы тихонько подойти к нему сзади, обнять и извиниться. Но с какой стати? И все же он ждал. Неисправимый романтик.
   До самого горизонта тянулись один за другим острова, большие и поменьше, холмистые и плоские. В детстве Николасу говорили, что во Внутреннем море больше суши, чем воды. Острова были покрыты сложным узором террас: плодородная земля в Японии в большой цене.
   "Когда-нибудь, - думал Николас, мне хотелось бы просто путешествовать с одного острова на другой, помогать людям работать на этих крохотных полях, а потом разговаривать с ними за едой. Наверно, на это не хватило бы целой.жизни. Что за мысль! Никогда не возвращаться - только вперед. Каждый день в новом месте, не такой, как был вчера и как будет завтра. Никогда не уставать, никогда не скучать. Как теперь? Я слишком для этого молод".
   Николас знал, что это не усталость и не скука: совсем другое чувство рядится в их одежды.
   Страх.
   Они проезжали хиросимскую бухту. Показались огромные оранжево-черные тории, ворота храма Ицукусима. Это место считалось одним из самых красивых видов Японии. Николас теперь впервые увидел его своими глазами и вспомнил бесчисленные яркие открытки.
   Ворота будто висели в воздухе, выступая из воды как огромный иероглиф, символ старой Японии, вечно напоминающий о ее прошлом.
   Поезд долго стоял на станции. Вокруг трудились безобразные приземистые промышленные здания. В воздухе висела раскаленная тишина, тонкая и хрупкая, как яичная скорлупа.
   Сидение напротив Юкио и Николаса, долгое время остававшееся пустым, теперь занимал высокий худощавый человек в серо-коричневом кимоно. Он был совершенно лысый, если не считать клочков белой бороды, свисавших с. узкого подбородка. Его кожа, полупрозрачная, как пергамент, туго обтягивала широкие скулы; но вокруг глаз и в уголках рта годы собрали множество морщинок. Старое дерево, возраст которого можно определить по числу годовых колец. Старик кивнул им, и его глаза ярко сверкнули. Его руки были скрыты в широких рукавах кимоно.
   Поезд, наконец, дернулся, и станция начала медленно отдаляться. При этом чувство подавленности усилилось; казалось, воздуха больше нет, и если открыть окно и высунуть туда голову, окажешься в холодном космическом вакууме.
   Николас почувствовал легкую дрожь и выглянул в окно. В ярком фарфоровом небе слышался гул самолета.
   Поезд невыносимо медленно тащился через город. На мгновение в окне показался каркас старой обсерватории, такой, каким он был в 1945 году: полуобгоревший скелет купола, одинокий и зловещий. Чайки низко кружились над ним, но никогда не касались, будто повинуясь генетической памяти и инстинкту самосохранения. Наверно, они и теперь еще чувствовали его обжигающий жар, шипящие потоки радиации.
   - Ты хочешь узнать мое настоящее "я"? - спросила Юкио, наклонившись к его уху, когда они оба не сводили глаз со скорбного памятника. - Смотри. Вот так же и моя душа.
   "Теперь она стала сентиментальной, - подумал Николас. - Противоположный полюс ее непробиваемого цинизма". Но именно эта двойственность больше всего привлекала его в Юкио. Николас ни на минуту не верил ее напускной простоте. Он знал, что это не более чем самозащита, и ему мучительно хотелось понять, что прячется за каменной стеной, которую Юкио возводила вокруг себя с таким упорством.
   Узкие ленты облаков плыли поднимались откуда-то с земли высоко в небо. Хиросима осталась позади.
   - Извините меня, - сказал старик. - Простите мою назойливость, но я не могу удержаться от любопытства. Он замолчал, и Николас был вынужден спросить:
   - Что же вас интересует?
   - Вы были когда-нибудь в Хиросиме?
   - Нет, - ответил Николас; Юкио молча покачала головой.
   - Я так и думал, - заметил старик. - В любом случае, вы слишком молоды, чтобы помнить старый город таким, каким он был до уничтожения.
   - А вы? - спросила Юкио.
   - О да. - Он печально улыбнулся, и морщинки пропали с его лица. - Да, когда-то Хиросима была моим домом. Теперь кажется, что это было так давно. Почти как в другой жизни. - Старик снова улыбнулся. - Да так оно и было, в некотором смысле.
   - А где вы находились, - - поинтересовался Николас, - когда это произошло?
   - В горах. - Он кивнул. - Да, достаточно далеко от огненного смерча. За много миль отсюда качались деревья и земля содрогалась как от боли. Ничего подобного никогда не случалось. Рана, нанесенная Вселенной. Это больше, чем гибель человека или даже цивилизации.
   Николас хотел спросить почему, но не смог произнести ни слова. Он сидел с пересохшим ртом и не сводил глаз со старика.
   - Вам повезло, что вас не было в городе, когда упала бомба. Старик посмотрел на Юкио.
   - Повезло? - Он выговорил это медленно, будто пробуя на вкус неизвестное блюдо. - Не знаю. Это не совсем подходящее слово. Если и можно подобрать какое-то слово, то это карма. Видите ли, перед самой войной я уехал за границу. В то время я занимался торговлей, я часто бывал на континенте, в основном в Шанхае.