Страница:
Потому что те, кто стоял перед ним, не были Эллери.
Они вообще не были ах'къалли.
Они были — Смертными.
А беловолосый старик смотрел в лицо того, кого на Островах звали — Эрт'эннир. Смотрел, не узнавая жесткого решительного лица, сейчас искаженного бешеной яростью, не узнавая запавших мрачных глаз и жутковатых, нечеловечески стремительных — взгляд не успевал уследить — резких движений.
— Вы!..
Мгновение старику казалось — фаэрни ударит его. Но Эрт'эннир вдруг как-то обмяк, ссутулился — у человека защемило сердце при виде этого отчаяния, тоски этой смертной. Он понял, что совершил что-то непоправимое; не понимал только — что.
Словно хрустальную чашу швырнули на камни — разлетелась со звоном в пыль.
— Эллири, — глухо проговорил фаэрни. И рассмеялся коротко и горько. — Эллири. А я подумал… Идем, — это уже старику — утомленно, равнодушно: не гнать же теперь прочь, коли пришли.
Рраугхар на Гортхара смотрел в ужасе: да что с ним? Вспыхнул, как сухая хвоя в костре — а теперь смотрит, как старый зверь, ждущий смерти, и глаза — стылый пепел… Ах-ха, плохо сделал Рраугхар, что привел сюда этих йерри. Совсем плохо. Оставить надо было, где нашел. Бхух Рраугхар, дурная голова, пень гнилой…
Сели в пещере у костра: старик завернулся в медвежью шкуру — кости ломило, видно, от осеннего промозглого холода. Парень с любопытством вертел головой по сторонам, а молодая женщина безучастно смотрела в огонь — Рагха как ее увидела, так перестала замечать ее спутников, а только разглядывала гостью внимательно, щуря глаза от дыма. Женщина была больна. Совсем больна. У-хаш-ша. Плохо.
Старик заговорил тихо, часто останавливаясь и прикрывая глаза, словно даже свет костра выносить ему было тяжело:
— Мы ждали начала ант-айви… я помню тот день… да, помню… Был ясный день, чистое небо и солнце — теплое такое… и ласковое море, спокойное и тихое… дети пошли на берег — собирать раковины и водоросли после прилива…
Замолчал.
— А потом пришли тучи. Не было ветра, но тучи неслись по небу от заката — огромные орлы, и всадники, и колесницы… Было странно. Красиво. Мы стояли и смотрели. И тут внезапно на берег обрушился шторм, и волны…
Он снова замолчал, глядя в огонь. Глаза у него были мертвые.
— Моих всех, — сказал ровно, — этот шторм взял. Кроме Раннэ. И Йалло вот… у него тоже никого не осталось — вместо сына он мне теперь. А Раннэ в тот день рыбачила. К ночи до берега добралась. Вплавь. С тех пор не говорит. Совсем. Она видела… Море… море всех вернуло. Всех. Потом успокоилось. Было небо: как медь и кровь. Земля дрожала. Видящие… мы старались не давать им спать, но они и наяву смотрели в смерть. Много дней. Они сходили с ума. Потом небо стало прежним, а море — гладким, как синее стекло. А над ним низко-низко стелился туман. Голубоватый, живой… и холодный. Да… Он светился изнутри, и огромные туманные корабли шли мимо Островов — бесшумно, как тени. И звезды падали с неба. Звезды кричали. Небо плакало, а мы… мы уже не могли.
Он глубоко вздохнул:
— Мы посылали крылатых вестников, но никто не откликнулся. Мы не смогли прийти раньше. Надо было… — трудно сглотнул, выговорил через силу, — хоронить. Лечить раненых. Урожай погиб почти весь, и надо было строить новые дома, и ладьи… Вот, пришли. А здесь — никого. Мы искали, — вымученно улыбнулся, — а вышло, что нас нашли. Эрт'эннир, что здесь случилось?
Гортхауэр промолчал. Рагха заговорила вместо него, мешая Ах'энн со словами иртха:
— Гортхар говорит, улахх пришли из-за горькой воды. Много улахх. Улахх, они как звери… алх-увар, пьяные от крови. Как й'ханг у-хаш-ша. Йерри, их нет больше. Совсем. Харт'ан Мелхар, улахх увели его с собой. Никто не знает, когда харт'ан вернется. Гортхар теперь ах-хагра для иртха.
Старик кивнул. Судя по всему, он переступил ту грань, до которой можно еще удивляться или ощущать боль утраты. Рагха оглядела странников, покачала головой:
— Рагха говорит, йерри из-за горькой воды, они остаются с иртха — пять, десять харума. Й'мани, она идти не может. Плохо. Рагха травы давать будет, лечить будет. Не лечить — совсем плохо будет, пхут. Гортхар когда пришел к иртха, он был как й'мани сейчас. Рагха знает. Й'мани, в ней злой туман, она не видит дороги. Надо идти по своему следу. Страх пройти. Боль пройти. Потом к небесному огню повернуться, страх за спиной оставить. Тогда й'мани говорить будет. Жить будет. Белоголовый, он теперь говорит слово.
— Йах, — кивнул головой старик, неловко и грустно улыбнувшись непривычному звучанию чужой речи.
И, поднявшись, низко поклонился матери рода.
… От одной стены до другой — пять шагов. Только пять — но и их не сделать: прикован цепью. Тяжелые своды не рождают эха: безмолвная неизменность не-бытия. И когда разум, лишенный привычной пищи ощущений, лихорадочно начинает искать выход — являются видения. Бесконечная вереница вечно-изменчивых видений в безвременьеЧертогов — но не дано забыть того, что было, а Чертоги дают призракам плоть. Ив вечной ночи именем — Мандос, он бродит по лабиринтам памяти. Он говорит с ними — говорит со своей памятью, и память отвечает ему сотнями давно умолкших голосов, шепотом листьев и шорохом лунных трав. Все они рядом — живые: кружение птиц, сплетение цветущих ветвей, песни звезд, — и он заглядывает им в глаза, улыбаясь счастливо и беспомощно, и все благодарит их за что-то — не зная, за что, и просит простить — за что, он не помнит…
ЛААН НИЭН: Вереск
ВАЛИНОР: Белый мак
Они вообще не были ах'къалли.
Они были — Смертными.
А беловолосый старик смотрел в лицо того, кого на Островах звали — Эрт'эннир. Смотрел, не узнавая жесткого решительного лица, сейчас искаженного бешеной яростью, не узнавая запавших мрачных глаз и жутковатых, нечеловечески стремительных — взгляд не успевал уследить — резких движений.
— Вы!..
Мгновение старику казалось — фаэрни ударит его. Но Эрт'эннир вдруг как-то обмяк, ссутулился — у человека защемило сердце при виде этого отчаяния, тоски этой смертной. Он понял, что совершил что-то непоправимое; не понимал только — что.
Словно хрустальную чашу швырнули на камни — разлетелась со звоном в пыль.
— Эллири, — глухо проговорил фаэрни. И рассмеялся коротко и горько. — Эллири. А я подумал… Идем, — это уже старику — утомленно, равнодушно: не гнать же теперь прочь, коли пришли.
Рраугхар на Гортхара смотрел в ужасе: да что с ним? Вспыхнул, как сухая хвоя в костре — а теперь смотрит, как старый зверь, ждущий смерти, и глаза — стылый пепел… Ах-ха, плохо сделал Рраугхар, что привел сюда этих йерри. Совсем плохо. Оставить надо было, где нашел. Бхух Рраугхар, дурная голова, пень гнилой…
Сели в пещере у костра: старик завернулся в медвежью шкуру — кости ломило, видно, от осеннего промозглого холода. Парень с любопытством вертел головой по сторонам, а молодая женщина безучастно смотрела в огонь — Рагха как ее увидела, так перестала замечать ее спутников, а только разглядывала гостью внимательно, щуря глаза от дыма. Женщина была больна. Совсем больна. У-хаш-ша. Плохо.
Старик заговорил тихо, часто останавливаясь и прикрывая глаза, словно даже свет костра выносить ему было тяжело:
— Мы ждали начала ант-айви… я помню тот день… да, помню… Был ясный день, чистое небо и солнце — теплое такое… и ласковое море, спокойное и тихое… дети пошли на берег — собирать раковины и водоросли после прилива…
Замолчал.
— А потом пришли тучи. Не было ветра, но тучи неслись по небу от заката — огромные орлы, и всадники, и колесницы… Было странно. Красиво. Мы стояли и смотрели. И тут внезапно на берег обрушился шторм, и волны…
Он снова замолчал, глядя в огонь. Глаза у него были мертвые.
— Моих всех, — сказал ровно, — этот шторм взял. Кроме Раннэ. И Йалло вот… у него тоже никого не осталось — вместо сына он мне теперь. А Раннэ в тот день рыбачила. К ночи до берега добралась. Вплавь. С тех пор не говорит. Совсем. Она видела… Море… море всех вернуло. Всех. Потом успокоилось. Было небо: как медь и кровь. Земля дрожала. Видящие… мы старались не давать им спать, но они и наяву смотрели в смерть. Много дней. Они сходили с ума. Потом небо стало прежним, а море — гладким, как синее стекло. А над ним низко-низко стелился туман. Голубоватый, живой… и холодный. Да… Он светился изнутри, и огромные туманные корабли шли мимо Островов — бесшумно, как тени. И звезды падали с неба. Звезды кричали. Небо плакало, а мы… мы уже не могли.
Он глубоко вздохнул:
— Мы посылали крылатых вестников, но никто не откликнулся. Мы не смогли прийти раньше. Надо было… — трудно сглотнул, выговорил через силу, — хоронить. Лечить раненых. Урожай погиб почти весь, и надо было строить новые дома, и ладьи… Вот, пришли. А здесь — никого. Мы искали, — вымученно улыбнулся, — а вышло, что нас нашли. Эрт'эннир, что здесь случилось?
Гортхауэр промолчал. Рагха заговорила вместо него, мешая Ах'энн со словами иртха:
— Гортхар говорит, улахх пришли из-за горькой воды. Много улахх. Улахх, они как звери… алх-увар, пьяные от крови. Как й'ханг у-хаш-ша. Йерри, их нет больше. Совсем. Харт'ан Мелхар, улахх увели его с собой. Никто не знает, когда харт'ан вернется. Гортхар теперь ах-хагра для иртха.
Старик кивнул. Судя по всему, он переступил ту грань, до которой можно еще удивляться или ощущать боль утраты. Рагха оглядела странников, покачала головой:
— Рагха говорит, йерри из-за горькой воды, они остаются с иртха — пять, десять харума. Й'мани, она идти не может. Плохо. Рагха травы давать будет, лечить будет. Не лечить — совсем плохо будет, пхут. Гортхар когда пришел к иртха, он был как й'мани сейчас. Рагха знает. Й'мани, в ней злой туман, она не видит дороги. Надо идти по своему следу. Страх пройти. Боль пройти. Потом к небесному огню повернуться, страх за спиной оставить. Тогда й'мани говорить будет. Жить будет. Белоголовый, он теперь говорит слово.
— Йах, — кивнул головой старик, неловко и грустно улыбнувшись непривычному звучанию чужой речи.
И, поднявшись, низко поклонился матери рода.
… От одной стены до другой — пять шагов. Только пять — но и их не сделать: прикован цепью. Тяжелые своды не рождают эха: безмолвная неизменность не-бытия. И когда разум, лишенный привычной пищи ощущений, лихорадочно начинает искать выход — являются видения. Бесконечная вереница вечно-изменчивых видений в безвременьеЧертогов — но не дано забыть того, что было, а Чертоги дают призракам плоть. Ив вечной ночи именем — Мандос, он бродит по лабиринтам памяти. Он говорит с ними — говорит со своей памятью, и память отвечает ему сотнями давно умолкших голосов, шепотом листьев и шорохом лунных трав. Все они рядом — живые: кружение птиц, сплетение цветущих ветвей, песни звезд, — и он заглядывает им в глаза, улыбаясь счастливо и беспомощно, и все благодарит их за что-то — не зная, за что, и просит простить — за что, он не помнит…
ЛААН НИЭН: Вереск
от Пробуждения Эльфов годы 478 — 1069-й, Век Оков Мелькора
Он бредет без дороги — едва прикрывает страшно исхудавшее тело одежда, изорванная о камни и шипы, сбиты в кровь ноги. Нет пути, нет цели. Мрак и пустота. Он не видит снов — а может, не спит вовсе. Звери не трогают его. Он один. Идет. Зачем? Все равно. Надо уйти. Там, позади — страшное. Он не помнит, что. Надо идти. Дальше.
…Стоят вокруг — сильные, крепкие, темноволосые и темноглазые. Смотрят. Он останавливается. Когда они уступят дорогу, он снова пойдет вперед. Его взгляд бесцельно скользит по лицам — и вдруг расширяются глаза, текучее серебро затопляет их безумным сиянием: кровь на шкуре зверя — медленные темные капли падают в траву, стынут крупными бусинами.
Он кричит.
Дико, безумно, на неведомом языке — кричит, бьется на земле; дугой выгибается тело, клокочет в горле дыхание, судорожно вздымаются обтянутые кожей ребра.
Его держат сильные руки, вжимают в бурую, снегом припорошенную траву — он пытается вырваться, потом затихает.
Голоса. Резкие, слишком громкие.
Он говорит языком духов.
Оставим его здесь.
Возьмем его с собой. Говорящий-с-духами стар, скоро он уйдет в Верхний Мир.
Он чужой. Мы не знаем, какие духи послали его нам. Может, добрые. Может, злые. Лучше убить: тогда он не принесет зла.
Он болен. Он голоден. Отведем его в селение.
Селение. Тепло. Очаг. Дом. Дом. Его взгляд блуждает по лицам охотников — ощупью, как пальцы слепца. Чутьем угадав старшего, он заглядывает в глубокие зрачки человека.
Дом. Тепло. Отведи, - зрачки сжимаются: жгучие и острые черные точки в яростном сиянии. Лицо охотника застывает, взгляд на мгновение становится пустым, глаза — прозрачными, как тонкий лед ранней зимы…
Голова безумца запрокидывается бессильно. Издалека, откуда-то сверху, до него доносится голос человека, властный и ровный:
— Мы возьмем его с собой. Я сказал.
Он успевает уловить смутную мысль человека: почему?.. Это уже все равно. Его поднимают, заворачивают во что-то жесткое, душно и тяжело пахнущее, но теплое…
Гэленнар Соот-сэйор проваливается в сон.
… — Ллуа, ты говорила, что Элхэ найдет нас позже.
— Да, — Аллуа прикусила губу, потупилась. — Говорила.
— Она не придет, — впервые с тех пор, как они покинули Хэлгор, подал голос Моро. — Никто больше не придет. Нам некуда возвращаться. Лаан Гэлломэ больше нет.
Он говорил ровно, почти буднично; и хотя все восемь сказанное им предвидели и предчувствовали, но даже невозмутимый Наурэ вздрогнул при звуке этого глуховатого голоса, а маленькая Айони, побелев как полотно, начала оседать на землю — Альд едва успел подхватить ее.
— Я не знала! — отчаянно вскрикнула Аллуа. — Я же не знала, что она так любит Гэлрэна! И никто не знал, никто!
— Гэлрэна?.. — Оннэле медленно подняла глаза.
— Да, да! Я спросила ее, почему она не идет с нами, а она сказала… — Аллуа всхлипнула, — «потому что я не оставлю его». Откуда мне было знать?..
…Айони так и не оправилась от своего полуобморока. Она ничего не говорила, не возражала, не спорила: шла, куда вели, останавливалась, когда останавливались все. Давали еду — ела; нет — не просила. Кричала во сне, просыпалась в слезах — и снова затихала, замыкалась в пугающем молчании без слов и мыслей. Глаза у нее стали как тусклое зеленое стекло.
— Нужно ее отвести туда, где ей смогут помочь, — сказал Наурэ. — Мы ничего не сможем сделать здесь. Надо торопиться.
— Мы отведем ее к Детям Леса, — подал голос Альд.
— Я знаю, где это, — кивнул Наурэ. — Я поведу.
Жестоко — но именно болезнь младшей из Восьми спасла их. Они больше не бежали — они просто торопились туда, где девочке смогут помочь. И Стая, чуявшая мысли беглецов, сбилась со следа, потеряла их. Но они не знали этого.
…Айони — Свет, Радость, Надежда: черно-серебряный зеленоглазый лисенок, прозрачные капли летнего дождя на кленовом листке, перстень с зеленым камнем, слишком большой для тонких пальцев — подарок матери… Къатта Аэт.
… - Стая, — глуховато говорил Моро. — Стая идет по следу. Их не остановить. Может быть, если мы разойдемся, кто-то сумеет спастись.
Он видел Стаю: видел ее в тот миг, когда стремительно вылетели из-за деревьев гибкие серебристо-стальные широкогрудые псы, и Ориен раскинула крестом руки, заслоняя от них детей, потянулась мыслью к могучим неутомимым зверям — и отпрянула в ужасе, ощутив непостижимое для нее — не живое — не мертвое — лишенное чувств и мыслей, само бывшее мыслью. Выследить. Найти. Настичь. А следом за Стаей шли, как загонщики, — Сотворенные. И дети жались друг к другу, в оцепенении видя, как падает навзничь хрупкая их защитница, и Стая сжимала вокруг них кольцо…
Он видел Стаю — и его глазами увидели Псов остальные.
…Даже если бы их еще преследовали, Стая не сумела бы отыскать его след. Он шел вперед — все равно куда — без цели и смысла: просто затем, чтобы идти. В душе была гулкая саднящая пустота. Он шел не к восходу: от заката. Не думал о том, чтобы выжить, и не искал спасения. Просто — шел.
…Моро — Путь и Прозрение: ночные непроглядные глаза, темная гладь бездонного озера. Знак Къот.
… - Я останусь здесь. — Наурэ осторожно коснулся спутанных черных волос спящей девочки. — С Айони.
Золотоглазые Аои, Дети Леса, стояли позади него полукругом. На пришельцев смотрели спокойно, без опаски, но казалось — довольно одного резкого движения, слишком громкого слова, чтобы они ушли, растворились среди деревьев.
— Фойолли сказали, что постараются помочь ей. Не думаю, чтобы Стая нашла нас здесь. А если и найдет… я постараюсь защитить ее.
Он не знал, что однажды ночью, очнувшись от тяжелого страшного сна, Айони напуганным зверьком бросится прочь, и ни Дети Леса, ни сам Наурэ не смогут отыскать серебристо-черного зеленоглазого лисенка в лесах Эндорэ. И долгие годы Наурэ будет искать ее, но так и не найдет, не сумеет услышать…
…Наурэ Гэллэн — Пламя и Творение: лепесток огня, вмерзший в лед печального мориона. Горная обитель отшельника у Долины Ирисов — мерцает в хрустальном кубке голубоватый звездный свет, скользит по страницам тонкая кисть, сплетая вязь летящих знаков. Къатта Эрат.
…Неутомимый стремительный волк с золото-янтарными глазами: где она, Стая? — кого и преследовать ей, как не волка?.. Бесконечный пьянящий бег под бледной луной среди серебряных ковылей, сухой и горький запах степных трав…
Люди звали эту гору — Айт-эн-Эрд, Соколиной Вершиной. Он не знал этого: были просто горы и медленная светлая река, а на берегах ее — ночные, сине-фиолетовые ирисы и острая красноватая осока. Он пришел сюда и остался здесь и уходил снова и снова — чтобы вернуться к вершине ветров.
…Альд Гэл-алхор, Звездный Волк — Ветер, Крыло, Мысль: черный волк, стремительный сокол — серебряная птица, распахнувшая крыла, светлые капли аметистов-ниннорэ. Къата Ол-аэр.
…Он не научился до конца соразмерять силы. То, что он делал, пугало. Людям юный чародей казался опасным, как острый клинок из голубоватой стали. Люди не приняли его.
Он шел по каменистой равнине, где редко пробивались сквозь сухую корку спекшейся земли жесткие стебли травы и приземистый шипастый кустарник; губы его запеклись от жажды, а он все не мог нащупать мыслью подземный источник, который можно было бы отомкнуть ключом Тэ-эссэ. Ночью ледяной холод пробирал его до костей, и остро отточенный изогнутый клинок луны висел над ним в небе…
Он упал, не дойдя до гор. Был полдень, и раскаленное солнце в жаркой бледной голубизне жгло кожу — но он уже не чувствовал этого. Не ощутил, как укрыла его тень золото-черненых крыльев.
Он умер ?
Он жив. Он из народа Создателя. Откуда он здесь ?
Он будет среди нас. Мы исцелим его фаз и эрдэ.
Он станет одним из нас.
…Дэнэ — Железо, Стойкость и Сила: черный дракон, изменчивый камень — голубовато-стальной в свете дня, красновато-фиолетовый в сумерках. Драконья Земля — ледяная глубина озера в оправе серых, ветром изъеденных скал. Покой созерцания, мир не-людей, и он — часть этого мира. Дхэнн: золотые чешуи брони облегают тело, как змеиная кожа, лицо — прекрасная маска из темного золота, глаза цвета раскаленного неба пустыни, жаркий ветер развевает иссиня-черные тяжелые волосы и плащ, в складках отливающий то ли темным пламенем, то ли кровью. Къатта Тор-эн.
…Он бродил по земле, так и не найдя той, в которой хотел бы остаться, и Дорога уносила горечь, утишала боль. Он шел, как Звездный Странник из забытой сказки: сплетая сны и слова, узнавая, запоминая, постигая.
Через века Дорога выведет его к Ирисным Низинам, Лоэг Нинглорон, к туманным горам. Он встретит того, кто был его собратом. И не станет Дороги, будет — бег, стремительный и безумный, будет пыльный песчаник и злой туман Соот-ург-ат-Ана, будет — безумный пророк, и слова, не внятные никому…
…Олло — Лед и ясный Разум: голубой лед кристалла, звездный искристый очерк знака. Глаза — высокое летнее небо, отраженное в глади глубокого озера, волосы цвета старого золота… Къатта Хэлрэ.
…Они стояли у подножия гор, тонущих в холодной дымке тумана. Мелкий осенний дождь размывал очертания вершин. Под шатром ветвей огромной ели они прятались от дождя, и редкие капли воды, падавшие на их волосы и плечи, были кисловато-горькими на вкус, как зимняя хвоя.
— Холодно, — поежилась Аллуа. — Как холодно…
— Я останусь здесь, — сказала Оннэле. — Здесь горы. Здесь Врата Миров… Я останусь.
Аллуа смотрела на густо-вишневый гранат: вино в горсти, и тлеет в глубине искорка алого пламени. Словно камень мог согреть ее в этом неприветливом северном лесу.
— Я пойду дальше, — тихо сказала она. — К югу. Я не могу… не могу без солнца. Я найду свои Врата. Альд говорил, если идти на восход, там горная страна. Бесснежные черные скалы и алые поля маков в предгорьях…
Оннэле кивнула.
…Аллуа — Зерно, Земля, Жизнь: радостная сила пробуждающейся земли, острая дерзкая стрелка ростка, едва проклюнувшегося из семени; огненный цветок горного мака, золотой плод Солнца, расплавленное золото в медовых сотах, жаркое гудение пчел над цветущими лугами… Къатта Эрт.
— …Тебе досталась искра огня, — тихо вымолвила Оннэле, — капля горячей крови… Мне — капля воды.
Она проводила взглядом уходящую и, тихо вздохнув, начала подниматься по каменистой горной тропе. А внизу лежала долина — чаша, наполненная туманом осени, голубовато-серым, как халцедон, — и звезды над ней складывались в созвездие именем — Къолла, похожее на знак Воды и Времени, къатта Тэ-эссэ. Или — на светлый стальной клинок.
…Ангэллемар будет она зваться, эта долина — потом, века спустя. Сейчас у нее нет имени. Есть только холодный туман, и есть звезды, падающие в него — слезами ночи. Есть созвездие именем Къолла. И есть — она, Горная Дева с именем звезды. Та, которой суждено хранить память…
Он бредет без дороги — едва прикрывает страшно исхудавшее тело одежда, изорванная о камни и шипы, сбиты в кровь ноги. Нет пути, нет цели. Мрак и пустота. Он не видит снов — а может, не спит вовсе. Звери не трогают его. Он один. Идет. Зачем? Все равно. Надо уйти. Там, позади — страшное. Он не помнит, что. Надо идти. Дальше.
…Стоят вокруг — сильные, крепкие, темноволосые и темноглазые. Смотрят. Он останавливается. Когда они уступят дорогу, он снова пойдет вперед. Его взгляд бесцельно скользит по лицам — и вдруг расширяются глаза, текучее серебро затопляет их безумным сиянием: кровь на шкуре зверя — медленные темные капли падают в траву, стынут крупными бусинами.
Он кричит.
Дико, безумно, на неведомом языке — кричит, бьется на земле; дугой выгибается тело, клокочет в горле дыхание, судорожно вздымаются обтянутые кожей ребра.
Его держат сильные руки, вжимают в бурую, снегом припорошенную траву — он пытается вырваться, потом затихает.
Голоса. Резкие, слишком громкие.
Он говорит языком духов.
Оставим его здесь.
Возьмем его с собой. Говорящий-с-духами стар, скоро он уйдет в Верхний Мир.
Он чужой. Мы не знаем, какие духи послали его нам. Может, добрые. Может, злые. Лучше убить: тогда он не принесет зла.
Он болен. Он голоден. Отведем его в селение.
Селение. Тепло. Очаг. Дом. Дом. Его взгляд блуждает по лицам охотников — ощупью, как пальцы слепца. Чутьем угадав старшего, он заглядывает в глубокие зрачки человека.
Дом. Тепло. Отведи, - зрачки сжимаются: жгучие и острые черные точки в яростном сиянии. Лицо охотника застывает, взгляд на мгновение становится пустым, глаза — прозрачными, как тонкий лед ранней зимы…
Голова безумца запрокидывается бессильно. Издалека, откуда-то сверху, до него доносится голос человека, властный и ровный:
— Мы возьмем его с собой. Я сказал.
Он успевает уловить смутную мысль человека: почему?.. Это уже все равно. Его поднимают, заворачивают во что-то жесткое, душно и тяжело пахнущее, но теплое…
Гэленнар Соот-сэйор проваливается в сон.
… — Ллуа, ты говорила, что Элхэ найдет нас позже.
— Да, — Аллуа прикусила губу, потупилась. — Говорила.
— Она не придет, — впервые с тех пор, как они покинули Хэлгор, подал голос Моро. — Никто больше не придет. Нам некуда возвращаться. Лаан Гэлломэ больше нет.
Он говорил ровно, почти буднично; и хотя все восемь сказанное им предвидели и предчувствовали, но даже невозмутимый Наурэ вздрогнул при звуке этого глуховатого голоса, а маленькая Айони, побелев как полотно, начала оседать на землю — Альд едва успел подхватить ее.
— Я не знала! — отчаянно вскрикнула Аллуа. — Я же не знала, что она так любит Гэлрэна! И никто не знал, никто!
— Гэлрэна?.. — Оннэле медленно подняла глаза.
— Да, да! Я спросила ее, почему она не идет с нами, а она сказала… — Аллуа всхлипнула, — «потому что я не оставлю его». Откуда мне было знать?..
…Айони так и не оправилась от своего полуобморока. Она ничего не говорила, не возражала, не спорила: шла, куда вели, останавливалась, когда останавливались все. Давали еду — ела; нет — не просила. Кричала во сне, просыпалась в слезах — и снова затихала, замыкалась в пугающем молчании без слов и мыслей. Глаза у нее стали как тусклое зеленое стекло.
— Нужно ее отвести туда, где ей смогут помочь, — сказал Наурэ. — Мы ничего не сможем сделать здесь. Надо торопиться.
— Мы отведем ее к Детям Леса, — подал голос Альд.
— Я знаю, где это, — кивнул Наурэ. — Я поведу.
Жестоко — но именно болезнь младшей из Восьми спасла их. Они больше не бежали — они просто торопились туда, где девочке смогут помочь. И Стая, чуявшая мысли беглецов, сбилась со следа, потеряла их. Но они не знали этого.
…Айони — Свет, Радость, Надежда: черно-серебряный зеленоглазый лисенок, прозрачные капли летнего дождя на кленовом листке, перстень с зеленым камнем, слишком большой для тонких пальцев — подарок матери… Къатта Аэт.
… - Стая, — глуховато говорил Моро. — Стая идет по следу. Их не остановить. Может быть, если мы разойдемся, кто-то сумеет спастись.
Он видел Стаю: видел ее в тот миг, когда стремительно вылетели из-за деревьев гибкие серебристо-стальные широкогрудые псы, и Ориен раскинула крестом руки, заслоняя от них детей, потянулась мыслью к могучим неутомимым зверям — и отпрянула в ужасе, ощутив непостижимое для нее — не живое — не мертвое — лишенное чувств и мыслей, само бывшее мыслью. Выследить. Найти. Настичь. А следом за Стаей шли, как загонщики, — Сотворенные. И дети жались друг к другу, в оцепенении видя, как падает навзничь хрупкая их защитница, и Стая сжимала вокруг них кольцо…
Он видел Стаю — и его глазами увидели Псов остальные.
…Даже если бы их еще преследовали, Стая не сумела бы отыскать его след. Он шел вперед — все равно куда — без цели и смысла: просто затем, чтобы идти. В душе была гулкая саднящая пустота. Он шел не к восходу: от заката. Не думал о том, чтобы выжить, и не искал спасения. Просто — шел.
…Моро — Путь и Прозрение: ночные непроглядные глаза, темная гладь бездонного озера. Знак Къот.
… - Я останусь здесь. — Наурэ осторожно коснулся спутанных черных волос спящей девочки. — С Айони.
Золотоглазые Аои, Дети Леса, стояли позади него полукругом. На пришельцев смотрели спокойно, без опаски, но казалось — довольно одного резкого движения, слишком громкого слова, чтобы они ушли, растворились среди деревьев.
— Фойолли сказали, что постараются помочь ей. Не думаю, чтобы Стая нашла нас здесь. А если и найдет… я постараюсь защитить ее.
Он не знал, что однажды ночью, очнувшись от тяжелого страшного сна, Айони напуганным зверьком бросится прочь, и ни Дети Леса, ни сам Наурэ не смогут отыскать серебристо-черного зеленоглазого лисенка в лесах Эндорэ. И долгие годы Наурэ будет искать ее, но так и не найдет, не сумеет услышать…
…Наурэ Гэллэн — Пламя и Творение: лепесток огня, вмерзший в лед печального мориона. Горная обитель отшельника у Долины Ирисов — мерцает в хрустальном кубке голубоватый звездный свет, скользит по страницам тонкая кисть, сплетая вязь летящих знаков. Къатта Эрат.
…Неутомимый стремительный волк с золото-янтарными глазами: где она, Стая? — кого и преследовать ей, как не волка?.. Бесконечный пьянящий бег под бледной луной среди серебряных ковылей, сухой и горький запах степных трав…
Люди звали эту гору — Айт-эн-Эрд, Соколиной Вершиной. Он не знал этого: были просто горы и медленная светлая река, а на берегах ее — ночные, сине-фиолетовые ирисы и острая красноватая осока. Он пришел сюда и остался здесь и уходил снова и снова — чтобы вернуться к вершине ветров.
…Альд Гэл-алхор, Звездный Волк — Ветер, Крыло, Мысль: черный волк, стремительный сокол — серебряная птица, распахнувшая крыла, светлые капли аметистов-ниннорэ. Къата Ол-аэр.
…Он не научился до конца соразмерять силы. То, что он делал, пугало. Людям юный чародей казался опасным, как острый клинок из голубоватой стали. Люди не приняли его.
Он шел по каменистой равнине, где редко пробивались сквозь сухую корку спекшейся земли жесткие стебли травы и приземистый шипастый кустарник; губы его запеклись от жажды, а он все не мог нащупать мыслью подземный источник, который можно было бы отомкнуть ключом Тэ-эссэ. Ночью ледяной холод пробирал его до костей, и остро отточенный изогнутый клинок луны висел над ним в небе…
Он упал, не дойдя до гор. Был полдень, и раскаленное солнце в жаркой бледной голубизне жгло кожу — но он уже не чувствовал этого. Не ощутил, как укрыла его тень золото-черненых крыльев.
Он умер ?
Он жив. Он из народа Создателя. Откуда он здесь ?
Он будет среди нас. Мы исцелим его фаз и эрдэ.
Он станет одним из нас.
…Дэнэ — Железо, Стойкость и Сила: черный дракон, изменчивый камень — голубовато-стальной в свете дня, красновато-фиолетовый в сумерках. Драконья Земля — ледяная глубина озера в оправе серых, ветром изъеденных скал. Покой созерцания, мир не-людей, и он — часть этого мира. Дхэнн: золотые чешуи брони облегают тело, как змеиная кожа, лицо — прекрасная маска из темного золота, глаза цвета раскаленного неба пустыни, жаркий ветер развевает иссиня-черные тяжелые волосы и плащ, в складках отливающий то ли темным пламенем, то ли кровью. Къатта Тор-эн.
…Он бродил по земле, так и не найдя той, в которой хотел бы остаться, и Дорога уносила горечь, утишала боль. Он шел, как Звездный Странник из забытой сказки: сплетая сны и слова, узнавая, запоминая, постигая.
Через века Дорога выведет его к Ирисным Низинам, Лоэг Нинглорон, к туманным горам. Он встретит того, кто был его собратом. И не станет Дороги, будет — бег, стремительный и безумный, будет пыльный песчаник и злой туман Соот-ург-ат-Ана, будет — безумный пророк, и слова, не внятные никому…
…Олло — Лед и ясный Разум: голубой лед кристалла, звездный искристый очерк знака. Глаза — высокое летнее небо, отраженное в глади глубокого озера, волосы цвета старого золота… Къатта Хэлрэ.
…Они стояли у подножия гор, тонущих в холодной дымке тумана. Мелкий осенний дождь размывал очертания вершин. Под шатром ветвей огромной ели они прятались от дождя, и редкие капли воды, падавшие на их волосы и плечи, были кисловато-горькими на вкус, как зимняя хвоя.
— Холодно, — поежилась Аллуа. — Как холодно…
— Я останусь здесь, — сказала Оннэле. — Здесь горы. Здесь Врата Миров… Я останусь.
Аллуа смотрела на густо-вишневый гранат: вино в горсти, и тлеет в глубине искорка алого пламени. Словно камень мог согреть ее в этом неприветливом северном лесу.
— Я пойду дальше, — тихо сказала она. — К югу. Я не могу… не могу без солнца. Я найду свои Врата. Альд говорил, если идти на восход, там горная страна. Бесснежные черные скалы и алые поля маков в предгорьях…
Оннэле кивнула.
…Аллуа — Зерно, Земля, Жизнь: радостная сила пробуждающейся земли, острая дерзкая стрелка ростка, едва проклюнувшегося из семени; огненный цветок горного мака, золотой плод Солнца, расплавленное золото в медовых сотах, жаркое гудение пчел над цветущими лугами… Къатта Эрт.
— …Тебе досталась искра огня, — тихо вымолвила Оннэле, — капля горячей крови… Мне — капля воды.
Она проводила взглядом уходящую и, тихо вздохнув, начала подниматься по каменистой горной тропе. А внизу лежала долина — чаша, наполненная туманом осени, голубовато-серым, как халцедон, — и звезды над ней складывались в созвездие именем — Къолла, похожее на знак Воды и Времени, къатта Тэ-эссэ. Или — на светлый стальной клинок.
…Ангэллемар будет она зваться, эта долина — потом, века спустя. Сейчас у нее нет имени. Есть только холодный туман, и есть звезды, падающие в него — слезами ночи. Есть созвездие именем Къолла. И есть — она, Горная Дева с именем звезды. Та, которой суждено хранить память…
ВАЛИНОР: Белый мак
от Пробуждения Эльфов год 1245-й, сентябрь — 1263-й, Век Оков Мелькора
…Во мраке, не рождающем эха, даже глухой звон железа кажется грохотом горного обвала; звуки мертвы — только шепчут что-то навсегда умолкшие голоса…
… - Высокая, ответь мне, кто я?
Тонкие пальцы Пряхи сплетают, сплетают невесомые многоцветные нити.
Трепетный язычок белого пламени, готовый вот-вот погаснуть, струйка голубоватого дыма над костром.
— Кто я? Я помню иную себя, другую жизнь…
Текут ручьи нитей, сплетаясь в радужный водопад гобелена.
— Как мое имя? Где мой народ? Куда мне возвращаться, Высокая?
— Я вижу настоящее, Мириэль. Прошлое скрыто в тени…
— …Скорбящая, скажи…
Тень среди теней Мандос, шелест ивовых листьев, голубоватый вечерний туман над глубокой рекой:
Ищи там, где страшишься искать…
…От одной стены до другой — пять шагов.
Слепота — бесконечный черный коридор без проблеска света. Коридор, по которому не можешь даже пройти на ощупь — прикован.
Или — не было ничего, и я схожу с ума — все это было видением… может ли сойти с ума бессмертный Айну… и — не было тебя — не было этих смертей — и приговора — не было — не было ничего, я вернусь и увижу, что все осталось прежним, и ни войны, ни приговора — ничего — не было…
Он ощутил чужое присутствие раньше, чем поднял глаза. Тонкая фигурка замерла на пороге, серебристо-мерцающая, как лунный свет, и он вскочил на ноги прежде, чем осознал, что — ошибся.
— Мириэль… — с трудом глухо выговорил. — Что нужно прекрасной королеве Нолдор от пленного мятежника?
Видение заколебалось, словно готовое растаять, но в голосе говорившего было больше боли, чем насмешки, и она спросила:
— Скажи мне, кто я?
— Тайли, дочь Эллери. Мириэль, королева Нолдор.
— Что мне делать? Куда идти?
— Тайли не сможет жить в Валиноре. Мириэль не может помнить Гэлломэ. Ты должна выбрать.
— Значит, я должна — забыть? Но я не могу, я помню, Отступник…
Она замолчала, словно испугалась невольно вырвавшегося слова.
— У тебя волосы совсем седые… — серебристая фигурка качнулась, словно хотела приблизиться
— Как ты оказалась здесь? — тихо спросил он.
— Я… уснула. Мне было так тяжело… Воздух жжет, и свет… Но покидать сына… Феанаро, он так похож на… на нас… и — Финве… ведь он любит меня; и я…
Его лицо дернулось, когда он услышал это имя.
— Ты ненавидишь его, Мелькор? — В голосе-шорохе — тень печального удивления. — Ты был другим. Ты не умел ненавидеть.
— Думаешь, так можно научить любить? — Он поднял скованные руки, но, увидев боль на полупрозрачном лице, мягко прибавил: — Прости.
Она уже снова говорила о Финве:
— Он такой светлый, открытый — как ребенок… Мне иногда казалось, что я старше его; хотелось помочь, защитить… Разве можно его, такого, ненавидеть?
Защитить… Вот как…
Он долго молчал, потом сказал тихо:
— В чем-то ты, может, и права. Можно сказать и так…
Его руки невольно сжались в кулаки, глаза вспыхнули ледяным огнем:
— Не могу, Тайли!.. Не могу…
— Ты не умел ненавидеть, — повторила она. — Я понимаю… иногда его лицо становилось таким странным… это тень твоей ненависти. Что он сделал тебе? — Она прижала узкие бледные руки к груди, посмотрела с мольбой. — Что он мог сделать тебе?
— Мне? — Он не удержался от сухого смешка. — Мне он ничего не сделал. Даже пальцем меня не коснулся.
— Но все же ты ненавидишь его… И сына — его сына — ты тоже станешь ненавидеть?! — с отчаянием выдохнула она.
— Ты пришла просить за них? Нет, я не смогу и не стану ненавидеть твоего сына, Тайли, — его голос дрогнул, но тут же вновь обрел прежнюю твердость, зазвучал жестко, почти жестоко: — Но не проси, чтобы я простил твоего супруга, королева Мириэль!
Мерцающая фигурка качнулась, как под порывом ветра.
— Не понимаю, — обреченным шепотом, — не понимаю…
— Ты помнишь, что стало с твоей сестрой?
— Ориен… ее нет…
— А твой брат?
— Я не помню… не знаю… — Она смешалась, поднесла прозрачную руку к виску. — Не знаю… Я спала… Потом Владыка Ирмо взял меня за руку, и я пошла с ним… Он был почему-то таким печальным… Был свет, и цветы — много цветов… красивые… другие. Не как… дома. Королева Варда улыбнулась мне и сказала — как ты прекрасна, дитя мое… Я так растерялась, что даже забыла поклониться… А он… Его я увидела в Садах Ирмо. Он был прекрасен…
Верно, красив. Это я помню. Высокий, стройный, сероглазый…
— …в короне из цветов… Мы смотрели друг на друга — как будто вокруг и не было никого… Потом мы часто виделись — однажды я сплела ему венок из белых цветов, и он…
— Нет!..
Она вздрогнула и отшатнулась. Он стиснул до хруста зубы, сжал седую голову руками:
— Нет, нет! Только не это… Не так…
— Что с тобой?
Он молчал. Она долго ждала ответа, потом скользнула к двери, но обернулась на пороге и спросила как-то беспомощно-удивленно, словно впервые задумалась об этом:
— Мелькор… Почему ты здесь? Зачем тебе сковали руки?
Он поднял на нее глаза — и внезапно, не выдержав, хрипло и страшно расхохотался.
Она исчезла — легкий утренний туман под порывом злого ледяного ветра, — а он все смеялся, пока смех не перешел в глухое бесслезное рыдание, и умолк.
…Ахтэнэр, мастер витражей — черные с золотыми искрами глаза, черные с отливом в огонь волосы, дерзкий и насмешливый… Знал ли будущий Король Нолдор, что обрек на смерть брата той, которая стала его возлюбленной супругой? Наверно, нет; и она не знала…
В чем виноват камень, ставший началом обвала?
И он ли был — началом?..
… От одной стены до другой — пять шагов слепоты: медленными каплями падают годы в безвременье, не оставляя следа на глади темного недвижного омута…
…Ирмо медленно идет среди теней и бликов, шорохов и отдаленного звона падающих капель росы. Там, где проходит Ткущий-Видения, Сады обретают новую, целительную силу. Медленно, в задумчивости идет он, скользя над травой, не оставляя и легкого следа на земле. Сады — часть самого Ирмо, его сила и разум: он ощущает их как самого себя. И сейчас дергающая боль в виске ведет его туда, где от чьего-то горя умирают травы…
Ветви сплетаются над маленькой круглой поляной, оставляя в зеленом куполе окно, сквозь которое падает сноп мягкого рассеянного света. Там, в круге света, среди мелких белых цветов, спит юная женщина. Ткущему-Видения хорошо знаком этот уголок Садов, и от того, что нарушено печальное совершенство этого места, он чувствует острую боль. Тихий быстрый шепот, всхлипывания — листва тревожно дрожит… Темная коленопреклоненная фигура, плечи вздрагивают от рыданий. Ирмо уже знает, кто это. Он часто приходит сюда. Беззвучный шорох, качнулись светлые блики — и Ткущий-Видения уже стоит над плачущим. Тот поднимает голову; красивое, переполненное отчаянной тоской лицо залито слезами.
— Высокий, — срывающимся шепотом, — почему… О, почему? Они сказали — Мириэль больше не проснется, она не хочет возвращаться из Чертогов Мандос… почему, почему, Высокий?! Ведь я же люблю ее! И она тоже… Ведь она не может умереть, правда? Правда?!
Ирмо не отвечает — но Королю Нолдор, похоже, и не до ответа. Он говорит. Говорит скорее себе, чем Ирмо.
— Я помню, помню… Ведь это здесь, в этих Садах, я встретил ее… О, как же она прекрасна…
…Она казалась ему душой белого цветка. Тень в тени деревьев, серебристый утренний туман, хрупкий стебелек — девушке с серебристыми волосами и прекрасными нежными глазами испуганной лани. Как медленно падали из ее рук белые цветы — как медленно взлетали крылья-руки в широких просвечивающих белых рукавах… Она сама казалась такой прозрачной, призрачной… И он бежал, бежал ей навстречу, задыхаясь и плача от неведомого мучительно-прекрасного чувства. В этот миг ему показалось он знает теперь, что значит — умереть. Ему казалось, чтоон умирает… Они молча стояли, крепко обняв друг друга, и им казалось, что у них одно сердце. И лишь потом, когда этот полуобморок отпустил их, они смогли заглянуть друг другу в глаза. Шепотом, задыхаясь, он спросил:
— Кто же ты?..
— Мириэль… — вздох ветра в траве.
— Она ушла со мной из твоих Садов, и вот — вернулась.. За что… за что, Высокий? Или она — не элдэ? Она — призрак?..
— Нет, — нарушил молчание Ирмо, — она такая же, как и ты.
— Я знаю… Но ведь тогда она не может умереть! Не может пока жива Арда! Элдар не умирают!
— Не умирают.
— И она не умерла? Да? Она спит? Она вернется? Мне говорили — она ушла, ушла совсем… Но как же так… я не верю! Она не могла покинуть меня, мы же так любили друг друга!
Ирмо опустился на траву рядом с Финве. Заговорил тихо, ровно, успокаивающе:
— Ее душа не в силах более жить в этом теле. Всю свою силу она отдала вашему сыну; ведь ваша любовь дала ему жизнь…
…Во мраке, не рождающем эха, даже глухой звон железа кажется грохотом горного обвала; звуки мертвы — только шепчут что-то навсегда умолкшие голоса…
… - Высокая, ответь мне, кто я?
Тонкие пальцы Пряхи сплетают, сплетают невесомые многоцветные нити.
Трепетный язычок белого пламени, готовый вот-вот погаснуть, струйка голубоватого дыма над костром.
— Кто я? Я помню иную себя, другую жизнь…
Текут ручьи нитей, сплетаясь в радужный водопад гобелена.
— Как мое имя? Где мой народ? Куда мне возвращаться, Высокая?
— Я вижу настоящее, Мириэль. Прошлое скрыто в тени…
— …Скорбящая, скажи…
Тень среди теней Мандос, шелест ивовых листьев, голубоватый вечерний туман над глубокой рекой:
Ищи там, где страшишься искать…
…От одной стены до другой — пять шагов.
Слепота — бесконечный черный коридор без проблеска света. Коридор, по которому не можешь даже пройти на ощупь — прикован.
Или — не было ничего, и я схожу с ума — все это было видением… может ли сойти с ума бессмертный Айну… и — не было тебя — не было этих смертей — и приговора — не было — не было ничего, я вернусь и увижу, что все осталось прежним, и ни войны, ни приговора — ничего — не было…
Он ощутил чужое присутствие раньше, чем поднял глаза. Тонкая фигурка замерла на пороге, серебристо-мерцающая, как лунный свет, и он вскочил на ноги прежде, чем осознал, что — ошибся.
— Мириэль… — с трудом глухо выговорил. — Что нужно прекрасной королеве Нолдор от пленного мятежника?
Видение заколебалось, словно готовое растаять, но в голосе говорившего было больше боли, чем насмешки, и она спросила:
— Скажи мне, кто я?
— Тайли, дочь Эллери. Мириэль, королева Нолдор.
— Что мне делать? Куда идти?
— Тайли не сможет жить в Валиноре. Мириэль не может помнить Гэлломэ. Ты должна выбрать.
— Значит, я должна — забыть? Но я не могу, я помню, Отступник…
Она замолчала, словно испугалась невольно вырвавшегося слова.
— У тебя волосы совсем седые… — серебристая фигурка качнулась, словно хотела приблизиться
— Как ты оказалась здесь? — тихо спросил он.
— Я… уснула. Мне было так тяжело… Воздух жжет, и свет… Но покидать сына… Феанаро, он так похож на… на нас… и — Финве… ведь он любит меня; и я…
Его лицо дернулось, когда он услышал это имя.
— Ты ненавидишь его, Мелькор? — В голосе-шорохе — тень печального удивления. — Ты был другим. Ты не умел ненавидеть.
— Думаешь, так можно научить любить? — Он поднял скованные руки, но, увидев боль на полупрозрачном лице, мягко прибавил: — Прости.
Она уже снова говорила о Финве:
— Он такой светлый, открытый — как ребенок… Мне иногда казалось, что я старше его; хотелось помочь, защитить… Разве можно его, такого, ненавидеть?
Защитить… Вот как…
Он долго молчал, потом сказал тихо:
— В чем-то ты, может, и права. Можно сказать и так…
Его руки невольно сжались в кулаки, глаза вспыхнули ледяным огнем:
— Не могу, Тайли!.. Не могу…
— Ты не умел ненавидеть, — повторила она. — Я понимаю… иногда его лицо становилось таким странным… это тень твоей ненависти. Что он сделал тебе? — Она прижала узкие бледные руки к груди, посмотрела с мольбой. — Что он мог сделать тебе?
— Мне? — Он не удержался от сухого смешка. — Мне он ничего не сделал. Даже пальцем меня не коснулся.
— Но все же ты ненавидишь его… И сына — его сына — ты тоже станешь ненавидеть?! — с отчаянием выдохнула она.
— Ты пришла просить за них? Нет, я не смогу и не стану ненавидеть твоего сына, Тайли, — его голос дрогнул, но тут же вновь обрел прежнюю твердость, зазвучал жестко, почти жестоко: — Но не проси, чтобы я простил твоего супруга, королева Мириэль!
Мерцающая фигурка качнулась, как под порывом ветра.
— Не понимаю, — обреченным шепотом, — не понимаю…
— Ты помнишь, что стало с твоей сестрой?
— Ориен… ее нет…
— А твой брат?
— Я не помню… не знаю… — Она смешалась, поднесла прозрачную руку к виску. — Не знаю… Я спала… Потом Владыка Ирмо взял меня за руку, и я пошла с ним… Он был почему-то таким печальным… Был свет, и цветы — много цветов… красивые… другие. Не как… дома. Королева Варда улыбнулась мне и сказала — как ты прекрасна, дитя мое… Я так растерялась, что даже забыла поклониться… А он… Его я увидела в Садах Ирмо. Он был прекрасен…
Верно, красив. Это я помню. Высокий, стройный, сероглазый…
— …в короне из цветов… Мы смотрели друг на друга — как будто вокруг и не было никого… Потом мы часто виделись — однажды я сплела ему венок из белых цветов, и он…
— Нет!..
Она вздрогнула и отшатнулась. Он стиснул до хруста зубы, сжал седую голову руками:
— Нет, нет! Только не это… Не так…
— Что с тобой?
Он молчал. Она долго ждала ответа, потом скользнула к двери, но обернулась на пороге и спросила как-то беспомощно-удивленно, словно впервые задумалась об этом:
— Мелькор… Почему ты здесь? Зачем тебе сковали руки?
Он поднял на нее глаза — и внезапно, не выдержав, хрипло и страшно расхохотался.
Она исчезла — легкий утренний туман под порывом злого ледяного ветра, — а он все смеялся, пока смех не перешел в глухое бесслезное рыдание, и умолк.
…Ахтэнэр, мастер витражей — черные с золотыми искрами глаза, черные с отливом в огонь волосы, дерзкий и насмешливый… Знал ли будущий Король Нолдор, что обрек на смерть брата той, которая стала его возлюбленной супругой? Наверно, нет; и она не знала…
В чем виноват камень, ставший началом обвала?
И он ли был — началом?..
… От одной стены до другой — пять шагов слепоты: медленными каплями падают годы в безвременье, не оставляя следа на глади темного недвижного омута…
…Ирмо медленно идет среди теней и бликов, шорохов и отдаленного звона падающих капель росы. Там, где проходит Ткущий-Видения, Сады обретают новую, целительную силу. Медленно, в задумчивости идет он, скользя над травой, не оставляя и легкого следа на земле. Сады — часть самого Ирмо, его сила и разум: он ощущает их как самого себя. И сейчас дергающая боль в виске ведет его туда, где от чьего-то горя умирают травы…
Ветви сплетаются над маленькой круглой поляной, оставляя в зеленом куполе окно, сквозь которое падает сноп мягкого рассеянного света. Там, в круге света, среди мелких белых цветов, спит юная женщина. Ткущему-Видения хорошо знаком этот уголок Садов, и от того, что нарушено печальное совершенство этого места, он чувствует острую боль. Тихий быстрый шепот, всхлипывания — листва тревожно дрожит… Темная коленопреклоненная фигура, плечи вздрагивают от рыданий. Ирмо уже знает, кто это. Он часто приходит сюда. Беззвучный шорох, качнулись светлые блики — и Ткущий-Видения уже стоит над плачущим. Тот поднимает голову; красивое, переполненное отчаянной тоской лицо залито слезами.
— Высокий, — срывающимся шепотом, — почему… О, почему? Они сказали — Мириэль больше не проснется, она не хочет возвращаться из Чертогов Мандос… почему, почему, Высокий?! Ведь я же люблю ее! И она тоже… Ведь она не может умереть, правда? Правда?!
Ирмо не отвечает — но Королю Нолдор, похоже, и не до ответа. Он говорит. Говорит скорее себе, чем Ирмо.
— Я помню, помню… Ведь это здесь, в этих Садах, я встретил ее… О, как же она прекрасна…
…Она казалась ему душой белого цветка. Тень в тени деревьев, серебристый утренний туман, хрупкий стебелек — девушке с серебристыми волосами и прекрасными нежными глазами испуганной лани. Как медленно падали из ее рук белые цветы — как медленно взлетали крылья-руки в широких просвечивающих белых рукавах… Она сама казалась такой прозрачной, призрачной… И он бежал, бежал ей навстречу, задыхаясь и плача от неведомого мучительно-прекрасного чувства. В этот миг ему показалось он знает теперь, что значит — умереть. Ему казалось, чтоон умирает… Они молча стояли, крепко обняв друг друга, и им казалось, что у них одно сердце. И лишь потом, когда этот полуобморок отпустил их, они смогли заглянуть друг другу в глаза. Шепотом, задыхаясь, он спросил:
— Кто же ты?..
— Мириэль… — вздох ветра в траве.
— Она ушла со мной из твоих Садов, и вот — вернулась.. За что… за что, Высокий? Или она — не элдэ? Она — призрак?..
— Нет, — нарушил молчание Ирмо, — она такая же, как и ты.
— Я знаю… Но ведь тогда она не может умереть! Не может пока жива Арда! Элдар не умирают!
— Не умирают.
— И она не умерла? Да? Она спит? Она вернется? Мне говорили — она ушла, ушла совсем… Но как же так… я не верю! Она не могла покинуть меня, мы же так любили друг друга!
Ирмо опустился на траву рядом с Финве. Заговорил тихо, ровно, успокаивающе:
— Ее душа не в силах более жить в этом теле. Всю свою силу она отдала вашему сыну; ведь ваша любовь дала ему жизнь…