Страница:
Один удар — и не будет ничего, не будет армии нападающих, не будет Валинора, чудовищный по силе вал смоет всю эту грязь, не оставив ничего. Ничего. Ни живых, ни мертвых, ни жизни, ни смерти, ни самого Творца. Меч поднялся над миром, в руках Изначального кипела сила: ничто не устоит перед вырвавшейся лавиной, рожденной болью, гневом и ненавистью, ничто не сможет противиться тому, чей клинок — суть Мира. Убить, уничтожить, стереть с лика Арты… Один удар, который уничтожит этот мир, — и можно будет создать новый, можно будет…
Арта хрипела в агонии. Змеились глубокие трещины, уходя к огненному сердцу мира, рушились горные пики, выбрасывая в рану разорванного неба пепел и дым. Рушился и замок, осыпаясь на головы нападавших -
Я не могу уничтожить этот мир. Не могу — даже для того, чтобы создать самую лучшую, самую прекрасную мечту.
Не могу.
…и доспехи распались, рассыпались пылью по плечам Мелькора, с глубоким вздохом прошла судорога земли, истаяли молнии, а небо вернуло себе прежний цвет — багровый отблеск земного пожара.
— Смотрите, мы победили, Моргот лишен своей мощи! Хвала Эру! — крикнул один из нападавших, решившийся первым шагнуть туда, где только что было сосредоточение чудовищной силы Врага.
И где теперь стоял седой, уставший — безоружный человек.
…Кто-то шагнул к нему, но он не ощутил удара, который сбил его с ног, он упал ничком, прильнув изорванной шрамами щекой к холодным плитам пола, — чьи-то руки уже поднимали его, и кто-то кричал слова приказа, а он не понимал этих слов, не чувствовал, как жесткие ремни охватили запястья, не было сил чувствовать…
И тогда оборвалась Песнь, и мир рухнул в молчание.
"И могущество Валар проникло в глубины земли. Здесь и стоял Моргот — как загнанный трусливый зверь. Он бежал в глубочайшее из своих подземелий, моля о мире и пощаде; ноги его подкосились, и он рухнул ничком на землю. Тогда вновь был он скован, как в прежние времена, цепью Ангайнор, из железной короны его сделали ошейник ему, и голову его пригнули к коленям. И два Сильмарилла, остававшиеся у Моргота, взяты были из короны его и под небесами воссияли незамутненным светом; и Эонве принял их, и хранил их.
Так был положен конец владычеству Ангбанда на Севере, и царство зла было разрушено…"
Так говорит «Квэнта Сильмариллион».
ВАЛИНОР: Суд
ВАЛИНОР: Приговор
Арта хрипела в агонии. Змеились глубокие трещины, уходя к огненному сердцу мира, рушились горные пики, выбрасывая в рану разорванного неба пепел и дым. Рушился и замок, осыпаясь на головы нападавших -
Я не могу уничтожить этот мир. Не могу — даже для того, чтобы создать самую лучшую, самую прекрасную мечту.
Не могу.
…и доспехи распались, рассыпались пылью по плечам Мелькора, с глубоким вздохом прошла судорога земли, истаяли молнии, а небо вернуло себе прежний цвет — багровый отблеск земного пожара.
— Смотрите, мы победили, Моргот лишен своей мощи! Хвала Эру! — крикнул один из нападавших, решившийся первым шагнуть туда, где только что было сосредоточение чудовищной силы Врага.
И где теперь стоял седой, уставший — безоружный человек.
…Кто-то шагнул к нему, но он не ощутил удара, который сбил его с ног, он упал ничком, прильнув изорванной шрамами щекой к холодным плитам пола, — чьи-то руки уже поднимали его, и кто-то кричал слова приказа, а он не понимал этих слов, не чувствовал, как жесткие ремни охватили запястья, не было сил чувствовать…
И тогда оборвалась Песнь, и мир рухнул в молчание.
"И могущество Валар проникло в глубины земли. Здесь и стоял Моргот — как загнанный трусливый зверь. Он бежал в глубочайшее из своих подземелий, моля о мире и пощаде; ноги его подкосились, и он рухнул ничком на землю. Тогда вновь был он скован, как в прежние времена, цепью Ангайнор, из железной короны его сделали ошейник ему, и голову его пригнули к коленям. И два Сильмарилла, остававшиеся у Моргота, взяты были из короны его и под небесами воссияли незамутненным светом; и Эонве принял их, и хранил их.
Так был положен конец владычеству Ангбанда на Севере, и царство зла было разрушено…"
Так говорит «Квэнта Сильмариллион».
ВАЛИНОР: Суд
587 год I Эпохи, ноябрь
…В жгучей сверкающей пыли распята черная звезда, птица ночи с изломанными крыльями — пред лицом Единого Круга Маханаксар.
Равнодушно-прекрасен безупречно правильный лик Варды Элберет, на котором не оставляли следа ни горе, ни радость, ни сострадание, ни ненависть. Никогда. И затмевает лицо Королевы-не-знающей-боли сияние, исходящее от чела ее. Величественная. Блистательная. Безликая. Воплощение Единого Круга Судей.
Король Мира поднялся с трона и, сойдя вниз по золотым ступеням, подошел к своему старшему брату. Он не смотрел на Валар, но знал — сейчас все взгляды прикованы к нему.
Встань, брат мой…
Король Мира сам поднял мятежного Валу с колен, по приказу Манве Великий Охотник рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки Проклятого.
— Настал день великой радости для нас, — заговорил Манве, — ибо сегодня все избравшие путь Могуществ Арды собрались здесь, и вот — пятнадцать тронов в Маханаксар…
Лишь сейчас заметили Валар: напротив тронов Короля и Королевы Мира поставлен — еще один. К нему подвел Манве Проклятого и усадил его на высокий золотой престол.
— Ты — равный среди равных, брат мой, ибо нет здесь ныне ни королей, ни слуг.
Проклятый сидел неподвижно: изуродованные руки — на подлокотниках трона, смотрит прямо перед собой, и слепыми кажутся всевидящие глаза. А подлокотники трона кажутся чернеными — кровь, кровь в узорах золотой резьбы…
— Здесь нет ни королей, ни слуг, — повторил Манве, — и я лишь один из вас, Великие, не Король Мира. И не одного брата моего — меня будете судить вы, ибо и моя вина в том, что нарушен был мир в Арде и замысел Единого Творца Всего Сущего, Отца нашего; ибо я не сумел предостеречь моего брата от ошибки, не сумел защитить Арду от зла, не сумел исполнить волю Отца. Судите же, братья и сестры мои, судите меня справедливым судом. Пусть же каждый из вас, Великие, изречет суждение свое. И выслушан будет каждый, и мера ошибок каждого будет определена, и взвешены будут все деяния.
В Маханаксар повисла тишина.
— Дозволено ли будет мне сказать слово, Великие? — спросил Манве, не поднимая глаз. Молчаливое согласие было ему ответом, и младший брат Проклятого продолжил:
— О Средиземье забота наша, так да будут призваны и выслушаны те, кто побывал в Смертных Землях. Пусть поведают они нам, что видели, ибо, не зная этого, мы не вправе судить…
И предстал перед тронами Великих Эонве блистательный, военачальник Валар в Средиземье. И так говорил он:
— Воинство Врага — чудовищные твари, извращенные им; те же из них, что подобны обликом младшим Детям Единого, суть порождения бездны. Если мы позволим Врагу остаться на свободе, вечно будут эти отродья Тьмы терзать Арду. Все, чего касается он, становится нечистым и отвратительным; не только тела, но и души калечит он, и не знает земля покоя, пока пребывает в мире Враг. Да свершится над Врагом суд Великих: кара Единого должна настичь его.
В молчании Круга Судей — ожидание. Ждут слова. Но Отступник молчит.
И так говорил Эарендил:
— Слуги Врага сеют раздор между Атани и Элдар, и в ненависти своей ко всему живущему даже Людей разделил он. И те, что служат ему, перестают быть Людьми. Только злобная воля его ведет их; это чудовища, подобные живым мертвецам, устрашающие в битве. Пусть же сгинет Враг и мерзкие твари его, что носят лишь обличье живых, на деле же — духи ненависти и разрушения.
Молчание.
И так говорил Арафинве Ингалаурэ, король Нолдор Валинора:
— Велика моя скорбь и скорбь народа Нолдор. В бедах всех собратьев своих, в смерти отца моего Финве, братьев и родных моих, что пребывают ныне в Чертогах Мандос, в безумии Феанаро обвиняю я его. Старшие Дети Единого изначально были чисты душой, но Враг смутил мысли их, и тьма отравила души их. Я скажу слово за народ Нолдор: лишь Враг повинен в бедствиях, что постигли нас, в том, что Нолдор посмели ослушаться воли Валар и Единого. Нет кары слишком суровой для Врага и приспешников его: пусть же заплатят они за все страдания народа моего. Должно Могучим Арды оставить великое милосердие свое в этот час.
— Мне тяжелы ваши слова, словно воистину судите не моего брата, но меня. Пусть скажет он слово в свое оправдание.
Но Мелькор хранил молчание. Вместо него заговорила Королева Мира:
— Воля и Замысел Отца нашего превыше всего. О супруг мой, ты видишь — ему нечего сказать. И если таково будет решение Великих, забудь о том, что он брат тебе.
— Неужели это правда и тебе нечего ответить? Твое молчание наполняет скорбью мою душу…
Багровая пелена перед глазами. Застывшее лицо Черного Валы. Обожженные руки. Немигающие глаза Варды. Застывшие безмолвными изваяниями Бессмертные. Железные наручники. Ухмылка Тулкаса. Ошейник. Кровь на черных одеждах. Золотой трон. И — молчание, это мучительное молчание, непонятное, пугающее…
— Неужели никто не скажет слова в защиту его? — возвысил голос Манве.
И в наступившей мертвой тишине прозвенело серебряной струной:
— Я скажу!
Сестра Феантури поднялась, стиснув тонкие руки:
— О Король Мира и вы. Великие! Взгляните на брата вашего — кому довелось изведать столько боли, принять такую тяжесть на свои плечи, испытать столько страданий? В том наша вина…
Разорвано единение Круга Маханаксар, рассечено голосом Молчаливой, как узким клинком:
— Вы говорите — он ненавидит все живое. Но по вашему приговору, Великие — по твоему слову, Король Мира! — были казнены ученики Мелькора: как забыть такое? как простить? Зло порождает зло; и если ныне Мелькор ненавидит нас, в том повинны лишь мы сами. Не его — себя должны судить мы, лишь будучи справедливым к себе, можно получить право говорить о неправоте другого. Если не познаешь меру добра и зла в себе — как сможешь понять, что есть добро и зло для мира?
Вы, пришедшие в Арду по велению своей любви к миру — разве любовь эта умерла в ваших сердцах? Если вы не слышите голос Арды — не Мелькор, а вы вершите зло! Вы, принявшие облик Детей Единого — или это не помогло вам изведать человеческие чувства? Или вы забыли о милосердии, и сострадание — лишь пустой звук для вас? Я говорю свое слово — пощадите! Если вы называете его жестоким, но сами не знаете жалости — как можете обвинять его? Чем вы выше его? Кто дал вам право судить вашего брата?
Она замолчала, обводя глазами Валар. Большинство старалось не встречаться взглядом со Скорбящей Валиэ. Эстэ прижала руки к груди, смотрит с надеждой, жадно ловя каждое слово. Зрачки Ирмо расширены, глаза кажутся почти черными. Намо опустил голову, каменно-неподвижные руки лежат на подлокотниках трона.
И — немигающие холодные глаза Королевы Мира.
— Такова воля Единого, — глухо, не поднимая взгляда, сказал Ауле.
Ниенна стремительно обернулась на голос:
— Разве воля Единого велит вам убивать? Не довольно ли крови и боли? Вы раните Арду, причиняя боль своему брату!
О чем ты, сестра наша?..
— Не вам, отрекшимся от мира, судить того, кто не покинул Арду! Не вам, укрывшимся в Валиноре, судить того, кто принял на свои плечи скорбь мира, в чьем венце была вся тяжесть Арды! Недобрый и неправый суд вершите вы, Великие!
— Сестра наша… Мы выслушали тех, кто пришел из Арды. Не менее, чем ты, хотел я услышать хоть слово в оправдание его деяний: ты права, лишь тогда можно судить. Но — тщетно…
— Ты слышал речи победителей, Манве! Что скажут побежденные? Разве ты выслушал их?
— Он волен был говорить…
— Если скажет — услышишь ли? Поверите ли? Разве вы слышите меня? И не правду хотите услышать — слова раскаяния и отречения! Я говорю — не нам судить его! Я говорю — судить вправе лишь тот, кто беспристрастен, чьи руки чисты, чье сердце свободно от гнева и ненависти!
Тишина звенит от напряжения. Как можно сказать такое? Как можно даже помыслить о таком? Почему молчит Король Мира?
Манве заговорил не сразу. Было видно, что ему тяжело дается каждое слово:
— Речи твои горьки, но справедливы, о сестра наша. Не мне решать и судить ныне; я — один из равных в Круге Судеб; и кто из нас безгрешен и чист перед Единым? Судьба Мелькора, как и судьба каждого из нас, в руках Отца; так да будет над ним суд Единого. Пусть решает поединок. Эру дарует победу правому.
Манве прикрыл глаза. Голос его прозвучал ровно и тяжело:
— Кто из Валар станет вершителем воли Единого?
Могучий Тулкас давно уже сидел, сжимая кулаки. Слова Ниенны были ему непонятны: для него исход суда был ясен, он не мог и предположить, что кто-то вступится за Проклятого; все происходящее вызывало в нем глухое раздражение, но заговорить без позволения Короля Мира он не решался. И сейчас, услышав слова Манве, он сорвался с места. Пришел его час. Час победы. Час освобождения.
— Позволь мне!..
— Да будет так, — голос Короля Мира был почти беззвучен, но его услышали все.
— Милосердия, о Манве! — крикнула Ниенна. — Мелькор не может сражаться, он ранен!.. Это против чести!
Тулкас дернулся, темнея лицом.
— Суд Эру не может быть неправедным. Поединок будет честным. Ауле, Великий Кузнец, подай Меч Справедливости брату моему, — прошелестел голос Манве. — Ты же, могучий воитель Тулкас, вступишь в бой, не имея иного оружия, кроме короткого кинжала. И да свершится суд Эру.
…Проклятый поднялся с трона и принял меч. Меч Справедливости — изящная вязь золотых знаков на клинке, четырехгранные бриллианты в тяжелой витой рукояти червонного золота: знакомая работа. Красивая и бесполезная игрушка. Меч Короля Мира, призванный быть знаком карающей власти, но не оружием; и острые грани алмазов впиваются в обожженные ладони.
Он понял сразу, что не сможет поднять меча. Не было сил.
Понял и Тулкас и убрал руку с рукояти кинжала. Это не понадобится. Великий воитель шагнул вперед, зло оскалился, встретившись глазами с Проклятым. Тот не отвел взгляда от искаженного ненавистью лица.
Что делаешь, делай скорее.
Тяжелый удар заставил Мелькора отступить на шаг — из сверкающего центрального круга на плиты золотистого песчаника, присыпанные алмазной крошкой.
Второй удар пришелся в плечо. Мелькор пошатнулся и упал на одно колено; лезвие меча вошло меж плит, и обожженная рука судорожно стиснула рукоять.
— На колени! — прошипел Тулкас. — На колени, раб!
Он хотел ударить снова, но Король Мира поднял руку:
— Остановись, Гнев Эру! Довольно. Правосудие свершилось.
Никто не поднял его. Он должен был выслушать приговор на коленях, как покорный. Он смотрел в небо поверх головы Манве. Пылающий мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо яркие лучи, мучительно режущие усталые глаза.
Он уже давно все знал.
Ему было безразлично.
Он молчал.
Он не хотел только, чтобы последней памятью мира для него стало — это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с мертвенно-белого неба.
И тогда явилась — она.
…ион смотрел в ее лицо — бледное до прозрачности, тонкое, прекрасное лицо, в глаза — огромные, бездонные, темные от расширенных зрачков, — и впервые за века ему стало страшно; он боялся, что, увидев его, изуродованного, она отшатнется в ужасе. Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились свинцом — не поднять…
Он боялся, что она исчезнет.
Он боялся того, что она может сказать.
Что она скажет…
В молчании он протянул к ней скованные руки, и она порывисто шагнула вперед, их руки встретились — ладонь-к-ладони — кори'м о анти-эте -
— Элхэ?.. — глухо выдохнул он.
И дрогнули ее губы: как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд — шепот:
Мельдо.
Возлюбленный.
На миг лицо Проклятого стало беззащитным и растерянным. Но некому было увидеть это: Валар сидели, не поднимая глаз — безмолвные статуи.
И вот — восстал с трона Король Мира; и так сказал он:
— Скорбь переполняет душу мою. Видите вы, Великие, и ты, Мелькор, как тяжело мне говорить это, но должен я ныне возвестить волю Единого, Отца нашего, да слышат все приговор Его…
— Остановись, Король Мира! — голос Ирмо прозвучал неожиданно сильно и звучно. — Ты забыл о моей просьбе!
— Не всякую болезнь лечат огнем и железом… — прошептала Эстэ.
— О Манве! — Ниенна вновь поднялась со своего трона. — Прислушайся к словам брата моего и его супруги! Вспомни, раны Мелькора не заживали сотни лет, неугасимая боль терзает его… Так пусть они исцелят душу и тело его!
— Сестра моя, — заговорила Йаванна мягко и печально, — зло поглотило душу его, ни искры добра не осталось в нем. Раны его суть кара Отца нашего; не нам решать, истек ли срок, отмеренный Отцом. Воля Единого священна.
— Не довольно ли этой кары?! — отчаянно выдохнула Ниенна.
— Выслушай меня, сестра наша, и вы, Великие. Арда — дом Элдар и Людей, в ней не место Валар. Не место и ему. Мы знаем ныне, какова его сила; знаем, что силой этой мог он уничтожить весь мир. Мне горьки эти слова, но я должен сказать: даже здесь сеет он рознь, и ныне нарушено единение Круга Судеб. Быть может, не его это вина, но такова недобрая власть его. Потому — слушайте слово Единого: да будут навеки скованы руки непокорного, дабы не мог он более творить зло. В остальном же не нам судить его — мудры и справедливы слова твои, сестра наша. Там, за гранью Арды, пусть вершит над ним суд Отец Всего Сущего. Покорись же воле Единого Творца, брат мой, ибо в Его руки предаем мы ныне тебя — да властвует Он вечно в Эа…
…В жгучей сверкающей пыли распята черная звезда, птица ночи с изломанными крыльями — пред лицом Единого Круга Маханаксар.
Равнодушно-прекрасен безупречно правильный лик Варды Элберет, на котором не оставляли следа ни горе, ни радость, ни сострадание, ни ненависть. Никогда. И затмевает лицо Королевы-не-знающей-боли сияние, исходящее от чела ее. Величественная. Блистательная. Безликая. Воплощение Единого Круга Судей.
Король Мира поднялся с трона и, сойдя вниз по золотым ступеням, подошел к своему старшему брату. Он не смотрел на Валар, но знал — сейчас все взгляды прикованы к нему.
Встань, брат мой…
Король Мира сам поднял мятежного Валу с колен, по приказу Манве Великий Охотник рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки Проклятого.
— Настал день великой радости для нас, — заговорил Манве, — ибо сегодня все избравшие путь Могуществ Арды собрались здесь, и вот — пятнадцать тронов в Маханаксар…
Лишь сейчас заметили Валар: напротив тронов Короля и Королевы Мира поставлен — еще один. К нему подвел Манве Проклятого и усадил его на высокий золотой престол.
— Ты — равный среди равных, брат мой, ибо нет здесь ныне ни королей, ни слуг.
Проклятый сидел неподвижно: изуродованные руки — на подлокотниках трона, смотрит прямо перед собой, и слепыми кажутся всевидящие глаза. А подлокотники трона кажутся чернеными — кровь, кровь в узорах золотой резьбы…
— Здесь нет ни королей, ни слуг, — повторил Манве, — и я лишь один из вас, Великие, не Король Мира. И не одного брата моего — меня будете судить вы, ибо и моя вина в том, что нарушен был мир в Арде и замысел Единого Творца Всего Сущего, Отца нашего; ибо я не сумел предостеречь моего брата от ошибки, не сумел защитить Арду от зла, не сумел исполнить волю Отца. Судите же, братья и сестры мои, судите меня справедливым судом. Пусть же каждый из вас, Великие, изречет суждение свое. И выслушан будет каждый, и мера ошибок каждого будет определена, и взвешены будут все деяния.
В Маханаксар повисла тишина.
— Дозволено ли будет мне сказать слово, Великие? — спросил Манве, не поднимая глаз. Молчаливое согласие было ему ответом, и младший брат Проклятого продолжил:
— О Средиземье забота наша, так да будут призваны и выслушаны те, кто побывал в Смертных Землях. Пусть поведают они нам, что видели, ибо, не зная этого, мы не вправе судить…
И предстал перед тронами Великих Эонве блистательный, военачальник Валар в Средиземье. И так говорил он:
— Воинство Врага — чудовищные твари, извращенные им; те же из них, что подобны обликом младшим Детям Единого, суть порождения бездны. Если мы позволим Врагу остаться на свободе, вечно будут эти отродья Тьмы терзать Арду. Все, чего касается он, становится нечистым и отвратительным; не только тела, но и души калечит он, и не знает земля покоя, пока пребывает в мире Враг. Да свершится над Врагом суд Великих: кара Единого должна настичь его.
В молчании Круга Судей — ожидание. Ждут слова. Но Отступник молчит.
И так говорил Эарендил:
— Слуги Врага сеют раздор между Атани и Элдар, и в ненависти своей ко всему живущему даже Людей разделил он. И те, что служат ему, перестают быть Людьми. Только злобная воля его ведет их; это чудовища, подобные живым мертвецам, устрашающие в битве. Пусть же сгинет Враг и мерзкие твари его, что носят лишь обличье живых, на деле же — духи ненависти и разрушения.
Молчание.
И так говорил Арафинве Ингалаурэ, король Нолдор Валинора:
— Велика моя скорбь и скорбь народа Нолдор. В бедах всех собратьев своих, в смерти отца моего Финве, братьев и родных моих, что пребывают ныне в Чертогах Мандос, в безумии Феанаро обвиняю я его. Старшие Дети Единого изначально были чисты душой, но Враг смутил мысли их, и тьма отравила души их. Я скажу слово за народ Нолдор: лишь Враг повинен в бедствиях, что постигли нас, в том, что Нолдор посмели ослушаться воли Валар и Единого. Нет кары слишком суровой для Врага и приспешников его: пусть же заплатят они за все страдания народа моего. Должно Могучим Арды оставить великое милосердие свое в этот час.
— Мне тяжелы ваши слова, словно воистину судите не моего брата, но меня. Пусть скажет он слово в свое оправдание.
Но Мелькор хранил молчание. Вместо него заговорила Королева Мира:
— Воля и Замысел Отца нашего превыше всего. О супруг мой, ты видишь — ему нечего сказать. И если таково будет решение Великих, забудь о том, что он брат тебе.
— Неужели это правда и тебе нечего ответить? Твое молчание наполняет скорбью мою душу…
Багровая пелена перед глазами. Застывшее лицо Черного Валы. Обожженные руки. Немигающие глаза Варды. Застывшие безмолвными изваяниями Бессмертные. Железные наручники. Ухмылка Тулкаса. Ошейник. Кровь на черных одеждах. Золотой трон. И — молчание, это мучительное молчание, непонятное, пугающее…
— Неужели никто не скажет слова в защиту его? — возвысил голос Манве.
И в наступившей мертвой тишине прозвенело серебряной струной:
— Я скажу!
Сестра Феантури поднялась, стиснув тонкие руки:
— О Король Мира и вы. Великие! Взгляните на брата вашего — кому довелось изведать столько боли, принять такую тяжесть на свои плечи, испытать столько страданий? В том наша вина…
Разорвано единение Круга Маханаксар, рассечено голосом Молчаливой, как узким клинком:
— Вы говорите — он ненавидит все живое. Но по вашему приговору, Великие — по твоему слову, Король Мира! — были казнены ученики Мелькора: как забыть такое? как простить? Зло порождает зло; и если ныне Мелькор ненавидит нас, в том повинны лишь мы сами. Не его — себя должны судить мы, лишь будучи справедливым к себе, можно получить право говорить о неправоте другого. Если не познаешь меру добра и зла в себе — как сможешь понять, что есть добро и зло для мира?
Вы, пришедшие в Арду по велению своей любви к миру — разве любовь эта умерла в ваших сердцах? Если вы не слышите голос Арды — не Мелькор, а вы вершите зло! Вы, принявшие облик Детей Единого — или это не помогло вам изведать человеческие чувства? Или вы забыли о милосердии, и сострадание — лишь пустой звук для вас? Я говорю свое слово — пощадите! Если вы называете его жестоким, но сами не знаете жалости — как можете обвинять его? Чем вы выше его? Кто дал вам право судить вашего брата?
Она замолчала, обводя глазами Валар. Большинство старалось не встречаться взглядом со Скорбящей Валиэ. Эстэ прижала руки к груди, смотрит с надеждой, жадно ловя каждое слово. Зрачки Ирмо расширены, глаза кажутся почти черными. Намо опустил голову, каменно-неподвижные руки лежат на подлокотниках трона.
И — немигающие холодные глаза Королевы Мира.
— Такова воля Единого, — глухо, не поднимая взгляда, сказал Ауле.
Ниенна стремительно обернулась на голос:
— Разве воля Единого велит вам убивать? Не довольно ли крови и боли? Вы раните Арду, причиняя боль своему брату!
О чем ты, сестра наша?..
— Не вам, отрекшимся от мира, судить того, кто не покинул Арду! Не вам, укрывшимся в Валиноре, судить того, кто принял на свои плечи скорбь мира, в чьем венце была вся тяжесть Арды! Недобрый и неправый суд вершите вы, Великие!
— Сестра наша… Мы выслушали тех, кто пришел из Арды. Не менее, чем ты, хотел я услышать хоть слово в оправдание его деяний: ты права, лишь тогда можно судить. Но — тщетно…
— Ты слышал речи победителей, Манве! Что скажут побежденные? Разве ты выслушал их?
— Он волен был говорить…
— Если скажет — услышишь ли? Поверите ли? Разве вы слышите меня? И не правду хотите услышать — слова раскаяния и отречения! Я говорю — не нам судить его! Я говорю — судить вправе лишь тот, кто беспристрастен, чьи руки чисты, чье сердце свободно от гнева и ненависти!
Тишина звенит от напряжения. Как можно сказать такое? Как можно даже помыслить о таком? Почему молчит Король Мира?
Манве заговорил не сразу. Было видно, что ему тяжело дается каждое слово:
— Речи твои горьки, но справедливы, о сестра наша. Не мне решать и судить ныне; я — один из равных в Круге Судеб; и кто из нас безгрешен и чист перед Единым? Судьба Мелькора, как и судьба каждого из нас, в руках Отца; так да будет над ним суд Единого. Пусть решает поединок. Эру дарует победу правому.
Манве прикрыл глаза. Голос его прозвучал ровно и тяжело:
— Кто из Валар станет вершителем воли Единого?
Могучий Тулкас давно уже сидел, сжимая кулаки. Слова Ниенны были ему непонятны: для него исход суда был ясен, он не мог и предположить, что кто-то вступится за Проклятого; все происходящее вызывало в нем глухое раздражение, но заговорить без позволения Короля Мира он не решался. И сейчас, услышав слова Манве, он сорвался с места. Пришел его час. Час победы. Час освобождения.
— Позволь мне!..
— Да будет так, — голос Короля Мира был почти беззвучен, но его услышали все.
— Милосердия, о Манве! — крикнула Ниенна. — Мелькор не может сражаться, он ранен!.. Это против чести!
Тулкас дернулся, темнея лицом.
— Суд Эру не может быть неправедным. Поединок будет честным. Ауле, Великий Кузнец, подай Меч Справедливости брату моему, — прошелестел голос Манве. — Ты же, могучий воитель Тулкас, вступишь в бой, не имея иного оружия, кроме короткого кинжала. И да свершится суд Эру.
…Проклятый поднялся с трона и принял меч. Меч Справедливости — изящная вязь золотых знаков на клинке, четырехгранные бриллианты в тяжелой витой рукояти червонного золота: знакомая работа. Красивая и бесполезная игрушка. Меч Короля Мира, призванный быть знаком карающей власти, но не оружием; и острые грани алмазов впиваются в обожженные ладони.
Он понял сразу, что не сможет поднять меча. Не было сил.
Понял и Тулкас и убрал руку с рукояти кинжала. Это не понадобится. Великий воитель шагнул вперед, зло оскалился, встретившись глазами с Проклятым. Тот не отвел взгляда от искаженного ненавистью лица.
Что делаешь, делай скорее.
Тяжелый удар заставил Мелькора отступить на шаг — из сверкающего центрального круга на плиты золотистого песчаника, присыпанные алмазной крошкой.
Второй удар пришелся в плечо. Мелькор пошатнулся и упал на одно колено; лезвие меча вошло меж плит, и обожженная рука судорожно стиснула рукоять.
— На колени! — прошипел Тулкас. — На колени, раб!
Он хотел ударить снова, но Король Мира поднял руку:
— Остановись, Гнев Эру! Довольно. Правосудие свершилось.
Никто не поднял его. Он должен был выслушать приговор на коленях, как покорный. Он смотрел в небо поверх головы Манве. Пылающий мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо яркие лучи, мучительно режущие усталые глаза.
Он уже давно все знал.
Ему было безразлично.
Он молчал.
Он не хотел только, чтобы последней памятью мира для него стало — это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с мертвенно-белого неба.
И тогда явилась — она.
…ион смотрел в ее лицо — бледное до прозрачности, тонкое, прекрасное лицо, в глаза — огромные, бездонные, темные от расширенных зрачков, — и впервые за века ему стало страшно; он боялся, что, увидев его, изуродованного, она отшатнется в ужасе. Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились свинцом — не поднять…
Он боялся, что она исчезнет.
Он боялся того, что она может сказать.
Что она скажет…
В молчании он протянул к ней скованные руки, и она порывисто шагнула вперед, их руки встретились — ладонь-к-ладони — кори'м о анти-эте -
— Элхэ?.. — глухо выдохнул он.
И дрогнули ее губы: как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд — шепот:
Мельдо.
Возлюбленный.
На миг лицо Проклятого стало беззащитным и растерянным. Но некому было увидеть это: Валар сидели, не поднимая глаз — безмолвные статуи.
И вот — восстал с трона Король Мира; и так сказал он:
— Скорбь переполняет душу мою. Видите вы, Великие, и ты, Мелькор, как тяжело мне говорить это, но должен я ныне возвестить волю Единого, Отца нашего, да слышат все приговор Его…
— Остановись, Король Мира! — голос Ирмо прозвучал неожиданно сильно и звучно. — Ты забыл о моей просьбе!
— Не всякую болезнь лечат огнем и железом… — прошептала Эстэ.
— О Манве! — Ниенна вновь поднялась со своего трона. — Прислушайся к словам брата моего и его супруги! Вспомни, раны Мелькора не заживали сотни лет, неугасимая боль терзает его… Так пусть они исцелят душу и тело его!
— Сестра моя, — заговорила Йаванна мягко и печально, — зло поглотило душу его, ни искры добра не осталось в нем. Раны его суть кара Отца нашего; не нам решать, истек ли срок, отмеренный Отцом. Воля Единого священна.
— Не довольно ли этой кары?! — отчаянно выдохнула Ниенна.
— Выслушай меня, сестра наша, и вы, Великие. Арда — дом Элдар и Людей, в ней не место Валар. Не место и ему. Мы знаем ныне, какова его сила; знаем, что силой этой мог он уничтожить весь мир. Мне горьки эти слова, но я должен сказать: даже здесь сеет он рознь, и ныне нарушено единение Круга Судеб. Быть может, не его это вина, но такова недобрая власть его. Потому — слушайте слово Единого: да будут навеки скованы руки непокорного, дабы не мог он более творить зло. В остальном же не нам судить его — мудры и справедливы слова твои, сестра наша. Там, за гранью Арды, пусть вершит над ним суд Отец Всего Сущего. Покорись же воле Единого Творца, брат мой, ибо в Его руки предаем мы ныне тебя — да властвует Он вечно в Эа…
ВАЛИНОР: Приговор
587 год I Эпохи, ноябрь
Чертоги Ауле заливает тот же безжизненный ослепительный свет: вездесущий — не укрыться. Жестоким жалом впивается он в невыносимо болящие глаза: хочется опустить веки, закрыть лицо руками, чтобы милосердная тьма успокоила боль.
Свет отражается от белых стен, от золотых пластин пола, дрожит в неподвижном душном воздухе обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириад безжалостно ярких искр. Вогнутые золотые зеркала отбрасывают жгущие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Отступника, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности искалеченные руки Проклятого.
За наковальней широким полукругом пылает огонь, почти невидимый в слепящем сиянии; тяжелые, искусной работы треножники замыкают кольцо огня…
И медленно, тяжело ступая, идет к наковальне Великий Кузнец.
Воля Единого…
Он боится встретиться глазами с Отступником и под взглядом его все ниже клонит голову.
Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на опаленные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас — сильные. И — беспомощные. Ауле невольно ощутил что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, от одной мысли о том, что сейчас коснется этих рук. Зачем — не хотел думать. Воля Единого… Стучат в висках проклятые эти слова. Прости, я не хотел, Мелькор… я не могу, прости… Покончить с этим скорее и — забыть… никогда уже не забудешь.
— Что же ты медлишь, Великий Кузнец?
Единый не может быть неправым… и в Замысле Его не может быть зла… нет, я не хочу думать, я не должен…
— …волей Единого и Короля Мира. Так исполни же…
Воля Единого… не надо, не смотри, закрой глаза… Что же я делаю, зачем растягиваю эту муку… сейчас, сейчас все кончится, я быстро… Воля Единого, Воля Единого… только бы не дрожали руки… Пойми, я должен… я — должен. Такова… воля… Единого…
Расплавленный металл ожег запястья, и лицо Отступника исказилось от боли.
Но он не закричал.
Раскаленное железо Ангайнор полыхнуло багровым, коснувшись его рук. И там, за гранью мира, вне жизни, вне смерти, вечно будут жечь его оковы: таков приговор.
Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира — красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза.
Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Севера. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах; тяжелое, искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты — и раскаленные наручники… Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли. Из небытия — льдистыми каплями — слова:
Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы.
Слишком стремительно — словно из жгучего света соткалась бело-ало-золотая фигура, жест — взгляд — обрывки мысли — все — в бешеный водоворот, быстрее, чем может видеть око — и уже стоит рядом, и текучей ртутью — зрачки, и только Кузнец, кажется, знает, что будет, — вжавшись в стену, бессмысленно повторяет непослушными губами: «Что угодно, только не это… не могу… только не я… умоляю, нет… нет…»
…ничего, кроме тьмы…
Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки — Тулкас всей тяжестью тела навалился ему на грудь, одной рукой сжав запястье правой руки, другой — подбородок, Ороме впился жесткими пальцами в левое запястье — Проклятый дернулся, пытаясь приподняться, еще не понимая, что происходит, но Охотник, схватив его за волосы, резко рванул — назад и вниз, так что хрустнули позвонки, а Тулкас вздернул его голову под челюсть; Черный попытался высвободить руки — из-под наручников брызнула кровь, ожгла расплавленным металлом — от неожиданности Ороме ослабил хватку. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог, украшенных на отворотах золотым тиснением…
…отныне…
Сквозь жгучую пелену -
— Сайэ, Тано! — одним яростным дыханием. — Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества!..
А глаза — эти глаза, свет звезд и сумрак леса, омут запретных воспоминаний — смотрят — сквозь, не видя, не узнавая, и бело-ало-золотой говорит, говорит, говорит — словно в тщетной надежде, что кто-нибудь остановит этот обжигающий смерч безумия, крикнет — довольно!..
Молчание.
— …И ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель — ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда воистину достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб… а теперь будут видеть еще дальше!
Теперь ровен и спокоен — голос, но в самом спокойствии его что-то звенит на непереносимо высокой неслышимой ноте: вот-вот сорвется в крик искуснейший ученик Ауле, и руки предательски дрожат, и страшно, как в кошмарном видении, видеть — гордая эта седая голова, как на плахе — на золотой наковальне…
И — дуновением ветра — одно слово, но нет уже сил — услышать и понять.
Смотри! Этого ты хотел? Ведь все могло быть по-другому — ты был бы Королем Мира, истинным Владыкой Арды! А теперь? Кому нужны твои сказки о звездах? — у тебя нет больше учеников, они мертвы, мертвы все! А тот, кого ты наделил всем, любимый твой ученик — предал тебя, сбежал, спасая свою шкуру! Или, может, ты и сейчас думаешь, что был во всем прав? Так смотри — это последнее, что ты увидишь!..
Золотое пламя — почти невидимо в жарком мареве, и непонятно отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип.
Хочешь знать, зачем мне это нужно? Действительно хочешь? Потому что я ненавижу тебя. Зачем ты меня создал, если все лучшее отдал моему брату ?Почему ты не сделал меня таким же, как он? Ты не любил меня — никогда, с самого начала, ты… Что ты молчишь? Скажешь — неправда? Лжешь! Ты всегда лжешь! Ты изуродовал меня, искалечил… Тано. Ты меня создал калекой! Зачем? Ты сам, сам во всем виноват, слышишь?! Ты виноват в том, что я стал таким! Я ведь — любил тебя… а ты меня прогнал… Что ты молчишь ?Ну скажи хоть что-нибудь, хоть раз признайся, что ошибся, проси пощады — все еще можно изменить… ну? Гордыня не позволяет? Да будь она проклята, гордыня твоя! Сделай же что-нибудь! Сотри с лика Арды эту проклятую землю — ты же можешь!..
Он говорит и говорит — только бы не молчать; говорит, потому что не может уже остановиться:
— Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков — и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Гортхауэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, убоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы пред ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из рабов твоих. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой, Тано? Чем же искупит он вину свою? — воистину, должно ему на коленях молить о прощении…
Что ты молчишь ?Кричи, проклинай — но хоть сейчас-то, сейчас не молчи! Что — презираешь меня ?Знаю, я всегда был безразличен тебе — Артано был тебе дороже, и те, из долины — тоже, а ты и их не любил — ты вообще любить не умеешь, они умерли из-за тебя…
От того, что этот, распластанный на наковальне — молчит, становится невыносимо жутко. Он чувствует боль: это видно по тому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, по тому, что Ороме с заметным усилием удерживает его скованные руки.
Но он не кричит.
…и Артано ты предал, как предал меня, и поделом тебе — теперь никто больше не сможет тебя любить, слышишь — никто! И не будет у тебя больше учеников, никогда… больше… не будет!.. Тебя не будет — и я буду свободен! Никто о тебе не вспомнит, а если и вспомнят — будут проклинать тебя, само имя твое забудут — так и останешься навсегда Морготом! Что ты молчишь ?Или тебе ответить нечего ?Ну ?!
Он прокусил насквозь губу, и струйка крови вязко стекает из угла рта: не закричать, только не закричать, только бы…
Младший брат Гортхауэра наклоняется к лицу Черного Валы; беззвучный шепот — горячечный, умоляющий:
— Неужели ты и теперь меня прогонишь? Скажи что-нибудь — ведь я и сейчас могу все исправить, и я буду рядом с тобой — ведь больше этого никто не сможет, Тано… или думаешь, у меня сил не хватит? Хватит — только скажи… ведь ты же хочешь этого? Ведь хочешь? Мне только слово твое… нет, не смотри… не смотри на меня… Не-ет!..
Чертоги Ауле заливает тот же безжизненный ослепительный свет: вездесущий — не укрыться. Жестоким жалом впивается он в невыносимо болящие глаза: хочется опустить веки, закрыть лицо руками, чтобы милосердная тьма успокоила боль.
Свет отражается от белых стен, от золотых пластин пола, дрожит в неподвижном душном воздухе обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириад безжалостно ярких искр. Вогнутые золотые зеркала отбрасывают жгущие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Отступника, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности искалеченные руки Проклятого.
За наковальней широким полукругом пылает огонь, почти невидимый в слепящем сиянии; тяжелые, искусной работы треножники замыкают кольцо огня…
И медленно, тяжело ступая, идет к наковальне Великий Кузнец.
Воля Единого…
Он боится встретиться глазами с Отступником и под взглядом его все ниже клонит голову.
Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на опаленные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас — сильные. И — беспомощные. Ауле невольно ощутил что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, от одной мысли о том, что сейчас коснется этих рук. Зачем — не хотел думать. Воля Единого… Стучат в висках проклятые эти слова. Прости, я не хотел, Мелькор… я не могу, прости… Покончить с этим скорее и — забыть… никогда уже не забудешь.
— Что же ты медлишь, Великий Кузнец?
Единый не может быть неправым… и в Замысле Его не может быть зла… нет, я не хочу думать, я не должен…
— …волей Единого и Короля Мира. Так исполни же…
Воля Единого… не надо, не смотри, закрой глаза… Что же я делаю, зачем растягиваю эту муку… сейчас, сейчас все кончится, я быстро… Воля Единого, Воля Единого… только бы не дрожали руки… Пойми, я должен… я — должен. Такова… воля… Единого…
Расплавленный металл ожег запястья, и лицо Отступника исказилось от боли.
Но он не закричал.
Раскаленное железо Ангайнор полыхнуло багровым, коснувшись его рук. И там, за гранью мира, вне жизни, вне смерти, вечно будут жечь его оковы: таков приговор.
Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира — красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза.
Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Севера. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах; тяжелое, искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты — и раскаленные наручники… Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли. Из небытия — льдистыми каплями — слова:
Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы.
Слишком стремительно — словно из жгучего света соткалась бело-ало-золотая фигура, жест — взгляд — обрывки мысли — все — в бешеный водоворот, быстрее, чем может видеть око — и уже стоит рядом, и текучей ртутью — зрачки, и только Кузнец, кажется, знает, что будет, — вжавшись в стену, бессмысленно повторяет непослушными губами: «Что угодно, только не это… не могу… только не я… умоляю, нет… нет…»
…ничего, кроме тьмы…
Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки — Тулкас всей тяжестью тела навалился ему на грудь, одной рукой сжав запястье правой руки, другой — подбородок, Ороме впился жесткими пальцами в левое запястье — Проклятый дернулся, пытаясь приподняться, еще не понимая, что происходит, но Охотник, схватив его за волосы, резко рванул — назад и вниз, так что хрустнули позвонки, а Тулкас вздернул его голову под челюсть; Черный попытался высвободить руки — из-под наручников брызнула кровь, ожгла расплавленным металлом — от неожиданности Ороме ослабил хватку. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог, украшенных на отворотах золотым тиснением…
…отныне…
Сквозь жгучую пелену -
— Сайэ, Тано! — одним яростным дыханием. — Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества!..
А глаза — эти глаза, свет звезд и сумрак леса, омут запретных воспоминаний — смотрят — сквозь, не видя, не узнавая, и бело-ало-золотой говорит, говорит, говорит — словно в тщетной надежде, что кто-нибудь остановит этот обжигающий смерч безумия, крикнет — довольно!..
Молчание.
— …И ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель — ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда воистину достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб… а теперь будут видеть еще дальше!
Теперь ровен и спокоен — голос, но в самом спокойствии его что-то звенит на непереносимо высокой неслышимой ноте: вот-вот сорвется в крик искуснейший ученик Ауле, и руки предательски дрожат, и страшно, как в кошмарном видении, видеть — гордая эта седая голова, как на плахе — на золотой наковальне…
И — дуновением ветра — одно слово, но нет уже сил — услышать и понять.
Смотри! Этого ты хотел? Ведь все могло быть по-другому — ты был бы Королем Мира, истинным Владыкой Арды! А теперь? Кому нужны твои сказки о звездах? — у тебя нет больше учеников, они мертвы, мертвы все! А тот, кого ты наделил всем, любимый твой ученик — предал тебя, сбежал, спасая свою шкуру! Или, может, ты и сейчас думаешь, что был во всем прав? Так смотри — это последнее, что ты увидишь!..
Золотое пламя — почти невидимо в жарком мареве, и непонятно отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип.
Хочешь знать, зачем мне это нужно? Действительно хочешь? Потому что я ненавижу тебя. Зачем ты меня создал, если все лучшее отдал моему брату ?Почему ты не сделал меня таким же, как он? Ты не любил меня — никогда, с самого начала, ты… Что ты молчишь? Скажешь — неправда? Лжешь! Ты всегда лжешь! Ты изуродовал меня, искалечил… Тано. Ты меня создал калекой! Зачем? Ты сам, сам во всем виноват, слышишь?! Ты виноват в том, что я стал таким! Я ведь — любил тебя… а ты меня прогнал… Что ты молчишь ?Ну скажи хоть что-нибудь, хоть раз признайся, что ошибся, проси пощады — все еще можно изменить… ну? Гордыня не позволяет? Да будь она проклята, гордыня твоя! Сделай же что-нибудь! Сотри с лика Арды эту проклятую землю — ты же можешь!..
Он говорит и говорит — только бы не молчать; говорит, потому что не может уже остановиться:
— Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков — и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Гортхауэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, убоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы пред ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из рабов твоих. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой, Тано? Чем же искупит он вину свою? — воистину, должно ему на коленях молить о прощении…
Что ты молчишь ?Кричи, проклинай — но хоть сейчас-то, сейчас не молчи! Что — презираешь меня ?Знаю, я всегда был безразличен тебе — Артано был тебе дороже, и те, из долины — тоже, а ты и их не любил — ты вообще любить не умеешь, они умерли из-за тебя…
От того, что этот, распластанный на наковальне — молчит, становится невыносимо жутко. Он чувствует боль: это видно по тому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, по тому, что Ороме с заметным усилием удерживает его скованные руки.
Но он не кричит.
…и Артано ты предал, как предал меня, и поделом тебе — теперь никто больше не сможет тебя любить, слышишь — никто! И не будет у тебя больше учеников, никогда… больше… не будет!.. Тебя не будет — и я буду свободен! Никто о тебе не вспомнит, а если и вспомнят — будут проклинать тебя, само имя твое забудут — так и останешься навсегда Морготом! Что ты молчишь ?Или тебе ответить нечего ?Ну ?!
Он прокусил насквозь губу, и струйка крови вязко стекает из угла рта: не закричать, только не закричать, только бы…
Младший брат Гортхауэра наклоняется к лицу Черного Валы; беззвучный шепот — горячечный, умоляющий:
— Неужели ты и теперь меня прогонишь? Скажи что-нибудь — ведь я и сейчас могу все исправить, и я буду рядом с тобой — ведь больше этого никто не сможет, Тано… или думаешь, у меня сил не хватит? Хватит — только скажи… ведь ты же хочешь этого? Ведь хочешь? Мне только слово твое… нет, не смотри… не смотри на меня… Не-ет!..