Страница:
— Вот нелепость, — горько говорил Торк. — Ищем того, кто убивает орков. Раньше мы людей от них защищали. А случись что — именно орки будут за нас, а эльфы и Три Племени — врагами будут…
— После таких слухов не только Три Племени, — мрачно ответил Ульв.
Дни и ночи, поиски… Нелепая ошибка, неосторожность — угодили в засаду втроем. Правда, остальные подоспели почти сразу, но она помнила только страшную боль в голове. На этом все обрывалось.
Девушка с трудом открыла глаза. Высокий резной деревянный потолок, на стенах — дорогое оружие и ткани… Она лежала в большой постели среди мягких подушек, укрытая теплым легким одеялом.
— Как изволили почивать, госпожа? — тот же слегка насмешливый голос.
— Дейрел…
— Узнала. Все-таки помнишь. И на том спасибо.
Он изменился за эти два года. Пополнел. Лицо, еще красивое, пожелтело и стало одутловатым, под глазами — темные мешки. Похоже, сильно пьет.
— Как я… здесь?
— Тебя привезли мои люди.
— Отбили?
— У кого? У себя, что ли? Не делай удивленных глаз, давно уж могли бы понять, что связались с равным, с тем, кто ваши штучки хорошо знает.
— Так это ты…
— Так это я. Вы открыли на меня охоту. А я — на вас.
— Ты мстишь?
— Не без этого. Но пока я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я вам не мешаю. Разве я не убиваю харги?
— А людей?
— Как и вы.
— Мы не трогаем мирных жителей!
— Но убиваете врагов. А те, кто не подчиняется мне, — мои враги. К тому же я их защищаю — пусть платят. Вы ведь тоже сражаетесь не за так.
— Как ты все извращаешь…
— Не так уж сильно, моя госпожа.
Он пытался говорить с прежней уверенной насмешливостью — но какая-то усталость стояла за его словами, раннее разочарование. Кажется, он пытался убедить не Ириалонну — самого себя:
— Я многое понял с тех пор, как ушел. Как вы меня выгнали. Отец, конечно, проклял меня, старый наивный дурак. И я решил сделать себя сам. Я ведь был еще Черным Воином для этого дурачья. Пожалел их. Харги грабят, люди грабят, вы тоже лезете со своим хозяином и всяким возвышенным бредом… Сейчас главное — выжить. То, что я был из Аст Ахэ, мне помогло. Они поверили мне. А я их защитил. Научил драться. У альвов были короли и королевства, а люди потому и подчинялись кому ни попадя, что некому было объединить их. Я это сделал.
— Объединил? Да ты их кнутом в кучу согнал!
— Толпа любит сильную руку. Зато слушаются, как собаки. Так что теперь я действительно Властелин. Айанто, — с усмешкой прибавил он.
— Не погань Древний Язык!..
— Слова — только слова, на каком языке их ни произноси. Смысл один. Я — первый. Первый Король Людей. Подожди, будет время, и я буду первым в Арте. Альвы и харги перережут друг друга…
— Властелин уничтожит тебя!
— Хозяин ваш? Не забывай, я очень хорошо знаю его силы. Ничего он не может. И не сможет. Его сила иссякла. Думаешь, для чего держит он вас, дураков? Зачем ему защита, если он такой великий? А вы, глупцы, забили мозги чепухой и кладете головы за него.
— Величие не в кулаках, — она из последних сил старалась держаться спокойно.
— А в чем оно сейчас в нашем мире? В мудрости? Кому она нужна, когда вся сущность человека в том, чтобы набить брюхо, утолить похоть да не дать себя убить? Нет, истинное величие — здесь. Смотри — мне подчиняются. Это я могу все.
— Тебе подчиняются из страха, а в душе ненавидят.
— Тем лучше! Страх — хороший поводок.
— Случись что — они предадут тебя.
— О, нет! У меня есть отличная свора, которая полностью зависит от меня. Они — моя гвардия. Как и вы у своего хозяина. Не будет меня — им конец.
Дейрел расхаживал по комнате, размахивая руками: похоже, ему удалось-таки взвинтить себя, гнев девушки только помогал этому. Она не в силах была объяснить то, что чувствовала, не могла доказать свою правоту — а значит, прав был он, Дейрел… У Ириалонны очень болела голова. Сил отвечать уже не было. Она только слушала.
— Зря вы думаете, что уничтожили меня. Я не из тех, кто погибает от слов. Я выжил. Выжил! Теперь вам настало время платить…
И все же это сильно задело тебя, раз ты так зол… Ну да, тебя, великого, лучшего, изгнали!..
— …и я буду нещадно уничтожать тех, кто против меня!
Через пять дней она уже была почти здорова. Дейрел не заходил к ней ни разу, на шестой день появился — угрюмый и озабоченный.
— Ищут тебя, — буркнул он.
— Боишься, великий и могучий? Властелин? — Она рассмеялась.
— Я не дурак. Если вся ваша орава обрушится на меня, мне будет солоно. Но пока что ты — мой щит.
— Помнится, когда-то ты презирал женщин. А теперь что — прячешься за меня?
— Не играй словами. Мне бы любой из ваших подошел. А так — ваш чувствительный хозяин прольет слезу и оставит меня в покое.
— Ох, не надейся! Видно, сильно тебя задело! А говорил: «все слова, все чушь…»
— Мне нанесли оскорбление в присутствии многих. А я не привык прощать. Меня унижали с самого начала. Кто мной командовал? Этот приемыш Ульв? Ты тоже меня оскорбила. У меня длинный счет к вам!
— Чем ты лучше Вента? Он тоже сын вождя, а подчинялся Ульву.
— Если он дурак, то я нет. Я был достойнее.
— Слушай, как ты вообще попал в Аст Ахэ с такими мыслями?
— Раньше я был другим. Дурнем восторженным. И уж если ты считаешь, что я изменился к худшему, то в этом твоя вина.
Ириалонна опустила глаза: ей подумалось, что в его словах есть доля правды.
— Послушай, Дейрел, — сказала негромко, — я буду просить за тебя. Тебя простят, ты снова сможешь заслужить доверие и дружбу…
Дейрел расхохотался.
— Думаешь, мне это надо? Нет, вы мне не нужны. Только ты. Да и с чего ты решила, что я тебя отпущу? Ты моя заложница… и я еще не забыл того, что было между нами. Мое предложение остается в силе.
— Но зачем тебе я? Разве ты, такой великий, не мог найти другой женщины?
— У меня было полно баб. Но ни одной настоящей женщины я не имел.
— Ни одна настоящая женщина не позволит себя иметь как вещь.
— Позволит. И если вещь нельзя купить, ее берут силой. Запомни это. И смирись с тем, что ты отсюда не уйдешь.
— Тогда меня вызволят.
— Боюсь, что нет, — ухмыльнулся Дейрел. — Живой я тебя не выпущу. Так что лучше соглашайся быть королевой. Это выгодно и тебе и мне.
— Ты мне противен!
— Я еще не спал с тобой, откуда ты знаешь? Ты вообще хоть с кем-нибудь спала? Нет? Это ж надо, дожить до двадцати пяти лет и — ни разу! Что же ты такое?..
И тут внезапно Дейрел расхохотался, скаля по-волчьи зубы:
— А! Я понял! Значит, вот так ты и воспринимаешь свое Служение? Боги великие!.. Значит, по-твоему, избравший путь Служения должен быть настолько чист и безгрешен? Значит, так и доживешь до седых волос — в чистоте? Только вот тогда-то уж точно никому нужна не будешь… Ах ты, дура, дура… Нет, я должен тебя просветить, хотя бы из жалости. Надо познать любовь.
Учитель был прав, вдруг, похолодев, подумала Ириалонна; и мысли понеслись стремительно, как поток, сметавший все ею самой возведенные преграды. Учитель был прав, а я ошибалась. Я не хотела этого понимать, я сама придумала себе — такое Служение… а он был прав. С самого начала.
Неужели нужно было — так ударить, чтобы я это поняла ?
Не в Твердыне, не среди тех, кто долго и терпеливо вел меня к этому пониманию, к возможности сделать выбор, — здесь, во власти этой мрази ?..
Здесь?
Сейчас?
Когда сказать: Учитель был прав — значит, признать, что прав — вот этот ?!.
Гнев, отчаяние, отвращение — все это обрушилось на Ириалонну разом, выплеснулось криком:
— Заткнись, мразь! Да как ты можешь вообще говорить о Служении и любви? Ты же только брать умеешь! А когда любят — дарят…
— И откуда ж ты этого набралась? Или я ошибся и ты свою девственность уже кому-то… подарила? Может, Ульву? Пожалуй, надо проверить…
Она защищалась так яростно и отчаянно, что на грохот сбежались люди. Дейрел с исцарапанным лицом, с синяком под глазом лежал в углу, защищая голову, а девушка в приступе гнева била его подсвечником.
— Убью, падаль! — кричала она. Люди еле сдерживали хохот. Ее с трудом оттащили. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но тут в комнату быстро вошел седой воин и зашептал что-то на ухо Дейрелу. В глазах «короля» вспыхнула звериная ненависть.
— Вот как, — тяжело дыша, сказал он. — Времени не остался, значит… Слушай, ты! Дела идут так, что мне ждать недосуг. Ты нужна мне женой! — в его голосе слышались испуганно-истерические нотки. — Если до утра не согласишься, я тебя, тебя… Уничтожу! Поняла? У меня нет выхода!
— Трус! — бросила она, переводя дух.
— Нет, я просто расчетлив. Они не посмеют тронуть мужа любимой сестры. А если ты не будешь моей…
— Повелитель, но ведь она из Черных, как и ты, — со страхом в голосе заговорил седой. — Ты не можешь…
— Могу. Все могу! Готовь костер, слышишь?
— Но сжечь… Ведь можно просто убить, Повелитель…
— Я не люблю оскорблений. И не прощаю. К тому же у нее есть выбор. Утром я приду, — усмехнулся он, успокаиваясь.
— Не утруждай себя, я — воин Аст Ахэ, — сама удивляясь своему спокойствию, ответила она. — А ты плесень. Ты всех нас предал и заплатишь за это!
— Жаль, — протянул Дейрел. — Королевой ты смотрелась бы лучше. Что же, посмотрим, насколько верно твое имя, Заклинательница Огня…
Наверное, Дейрел все-таки не собирался убивать ее: хотел просто запугать, устрашить, заставить подчиниться его воле. А еще, наверное, ему было страшно — иначе бы наутро он не ввалился к Ириалонне пьяным до полусмерти. Никто из тех, кто был при последнем их разговоре, никогда не рассказывал об этом — да и некому было рассказывать; но, выйдя из отведенного девушке покоя, Дейрел прохрипел:
— Костер!..
Тот седой, что принес Дейрел весть о приближении Черных Воинов, хотел было возразить — но, увидев бешенство безумия в глазах «короля», сейчас казавшихся желтыми, как у хищного зверя, поспешно отвел взгляд и промолчал. И безумие это, казалось, передалось тем, кого Дейрел называл своей сворой…
…Огонь захлестнул его, удушливый дым забивался в горло, выжигал глаза, — Изначальный протянул руку, пульсирующий сгусток жизни лег в его ладонь, как маленькая птица-подранок, — и тогда он сжал пальцы…
…Они уже знали, где ее искать. Кони несли их к городищу за деревянным частоколом на лесистом берегу реки. И внезапно они услышали внутри — зов, полный безнадежной тоски, а потом нахлынула волна смертного ужаса; далеко впереди над частоколом к небу рванулся столб пламени — и зов умолк, оборвавшись внезапно, оставив внутри только сосущую пустоту.
Свора знала: никого из них щадить не станут. Свора дралась до последнего, потому что отступать было уже некуда. Дейрела взяли живым: его не защищали — страх смерти оказался сильнее верности из страха.
Вент, морщась, словно от боли, оттаскивал от костра Ульва.
— Там уже никого нет, — повторял он четко и громко. — Ты понимаешь?
Ульв не отвечал: он рвался в огонь, и в его глазах бился другой огонь — безумие. Тогда Вент позвал Торка, и вдвоем они еле справились — с одним. Его пришлось связать. Вент бил его по лицу, пытаясь привести в себя; взгляд Ульва стал осмысленным, но теперь в нем была пустота. И Вент понял — воля к жизни ушла. А на волосы Ульва лег пепел — теперь уже навсегда.
Они возвращались, и отряд вел Вент. На телеге лежали рядом двое — Дейрел и Ульв; один спал пьяным сном, другой смотрел в небо пустыми глазами.
… — Твои братья будут судить его. Ты будешь с ними?
— Нет. Разве это вернет ей жизнь?
— Ты простил его?
— Я не хочу о нем больше знать. Айанто…
— Что?
— Почему ты не спас ее? Разве ты не мог? Ведь достаточно было сказать слово…
Изначальный прикрыл глаза.
— Не мог, — глухо выговорил он. — Не мог. Только в ваших сказках: «да будет» — и стал свет…
Помолчал.
— Ульв.
— Да?..
— Ей не было… не успело быть больно.
— Почему? — не сразу спросил человек — очень ровно.
— Когда нельзя спасти, можно избавить от мук. Вот, я ответил. И теперь, наверно, ты не захочешь оставаться со мной.
— Почему? — в голосе человека скользнуло недоумение.
— Потому что… не огонь ее убил.
— Что тогда?
— Я.
Человек впервые поднял глаза на Изначального. Долго смотрел в его лицо, потом глухо и отрывисто проговорил:
— Мэй халлъе-тэи, Тано айанто.
И низко склонил голову.
РАЗГОВОР-XIV
ВАЛИНОР: Совет Великих
АСТ АХЭ: Чернобыльник
— После таких слухов не только Три Племени, — мрачно ответил Ульв.
Дни и ночи, поиски… Нелепая ошибка, неосторожность — угодили в засаду втроем. Правда, остальные подоспели почти сразу, но она помнила только страшную боль в голове. На этом все обрывалось.
Девушка с трудом открыла глаза. Высокий резной деревянный потолок, на стенах — дорогое оружие и ткани… Она лежала в большой постели среди мягких подушек, укрытая теплым легким одеялом.
— Как изволили почивать, госпожа? — тот же слегка насмешливый голос.
— Дейрел…
— Узнала. Все-таки помнишь. И на том спасибо.
Он изменился за эти два года. Пополнел. Лицо, еще красивое, пожелтело и стало одутловатым, под глазами — темные мешки. Похоже, сильно пьет.
— Как я… здесь?
— Тебя привезли мои люди.
— Отбили?
— У кого? У себя, что ли? Не делай удивленных глаз, давно уж могли бы понять, что связались с равным, с тем, кто ваши штучки хорошо знает.
— Так это ты…
— Так это я. Вы открыли на меня охоту. А я — на вас.
— Ты мстишь?
— Не без этого. Но пока я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я вам не мешаю. Разве я не убиваю харги?
— А людей?
— Как и вы.
— Мы не трогаем мирных жителей!
— Но убиваете врагов. А те, кто не подчиняется мне, — мои враги. К тому же я их защищаю — пусть платят. Вы ведь тоже сражаетесь не за так.
— Как ты все извращаешь…
— Не так уж сильно, моя госпожа.
Он пытался говорить с прежней уверенной насмешливостью — но какая-то усталость стояла за его словами, раннее разочарование. Кажется, он пытался убедить не Ириалонну — самого себя:
— Я многое понял с тех пор, как ушел. Как вы меня выгнали. Отец, конечно, проклял меня, старый наивный дурак. И я решил сделать себя сам. Я ведь был еще Черным Воином для этого дурачья. Пожалел их. Харги грабят, люди грабят, вы тоже лезете со своим хозяином и всяким возвышенным бредом… Сейчас главное — выжить. То, что я был из Аст Ахэ, мне помогло. Они поверили мне. А я их защитил. Научил драться. У альвов были короли и королевства, а люди потому и подчинялись кому ни попадя, что некому было объединить их. Я это сделал.
— Объединил? Да ты их кнутом в кучу согнал!
— Толпа любит сильную руку. Зато слушаются, как собаки. Так что теперь я действительно Властелин. Айанто, — с усмешкой прибавил он.
— Не погань Древний Язык!..
— Слова — только слова, на каком языке их ни произноси. Смысл один. Я — первый. Первый Король Людей. Подожди, будет время, и я буду первым в Арте. Альвы и харги перережут друг друга…
— Властелин уничтожит тебя!
— Хозяин ваш? Не забывай, я очень хорошо знаю его силы. Ничего он не может. И не сможет. Его сила иссякла. Думаешь, для чего держит он вас, дураков? Зачем ему защита, если он такой великий? А вы, глупцы, забили мозги чепухой и кладете головы за него.
— Величие не в кулаках, — она из последних сил старалась держаться спокойно.
— А в чем оно сейчас в нашем мире? В мудрости? Кому она нужна, когда вся сущность человека в том, чтобы набить брюхо, утолить похоть да не дать себя убить? Нет, истинное величие — здесь. Смотри — мне подчиняются. Это я могу все.
— Тебе подчиняются из страха, а в душе ненавидят.
— Тем лучше! Страх — хороший поводок.
— Случись что — они предадут тебя.
— О, нет! У меня есть отличная свора, которая полностью зависит от меня. Они — моя гвардия. Как и вы у своего хозяина. Не будет меня — им конец.
Дейрел расхаживал по комнате, размахивая руками: похоже, ему удалось-таки взвинтить себя, гнев девушки только помогал этому. Она не в силах была объяснить то, что чувствовала, не могла доказать свою правоту — а значит, прав был он, Дейрел… У Ириалонны очень болела голова. Сил отвечать уже не было. Она только слушала.
— Зря вы думаете, что уничтожили меня. Я не из тех, кто погибает от слов. Я выжил. Выжил! Теперь вам настало время платить…
И все же это сильно задело тебя, раз ты так зол… Ну да, тебя, великого, лучшего, изгнали!..
— …и я буду нещадно уничтожать тех, кто против меня!
Через пять дней она уже была почти здорова. Дейрел не заходил к ней ни разу, на шестой день появился — угрюмый и озабоченный.
— Ищут тебя, — буркнул он.
— Боишься, великий и могучий? Властелин? — Она рассмеялась.
— Я не дурак. Если вся ваша орава обрушится на меня, мне будет солоно. Но пока что ты — мой щит.
— Помнится, когда-то ты презирал женщин. А теперь что — прячешься за меня?
— Не играй словами. Мне бы любой из ваших подошел. А так — ваш чувствительный хозяин прольет слезу и оставит меня в покое.
— Ох, не надейся! Видно, сильно тебя задело! А говорил: «все слова, все чушь…»
— Мне нанесли оскорбление в присутствии многих. А я не привык прощать. Меня унижали с самого начала. Кто мной командовал? Этот приемыш Ульв? Ты тоже меня оскорбила. У меня длинный счет к вам!
— Чем ты лучше Вента? Он тоже сын вождя, а подчинялся Ульву.
— Если он дурак, то я нет. Я был достойнее.
— Слушай, как ты вообще попал в Аст Ахэ с такими мыслями?
— Раньше я был другим. Дурнем восторженным. И уж если ты считаешь, что я изменился к худшему, то в этом твоя вина.
Ириалонна опустила глаза: ей подумалось, что в его словах есть доля правды.
— Послушай, Дейрел, — сказала негромко, — я буду просить за тебя. Тебя простят, ты снова сможешь заслужить доверие и дружбу…
Дейрел расхохотался.
— Думаешь, мне это надо? Нет, вы мне не нужны. Только ты. Да и с чего ты решила, что я тебя отпущу? Ты моя заложница… и я еще не забыл того, что было между нами. Мое предложение остается в силе.
— Но зачем тебе я? Разве ты, такой великий, не мог найти другой женщины?
— У меня было полно баб. Но ни одной настоящей женщины я не имел.
— Ни одна настоящая женщина не позволит себя иметь как вещь.
— Позволит. И если вещь нельзя купить, ее берут силой. Запомни это. И смирись с тем, что ты отсюда не уйдешь.
— Тогда меня вызволят.
— Боюсь, что нет, — ухмыльнулся Дейрел. — Живой я тебя не выпущу. Так что лучше соглашайся быть королевой. Это выгодно и тебе и мне.
— Ты мне противен!
— Я еще не спал с тобой, откуда ты знаешь? Ты вообще хоть с кем-нибудь спала? Нет? Это ж надо, дожить до двадцати пяти лет и — ни разу! Что же ты такое?..
И тут внезапно Дейрел расхохотался, скаля по-волчьи зубы:
— А! Я понял! Значит, вот так ты и воспринимаешь свое Служение? Боги великие!.. Значит, по-твоему, избравший путь Служения должен быть настолько чист и безгрешен? Значит, так и доживешь до седых волос — в чистоте? Только вот тогда-то уж точно никому нужна не будешь… Ах ты, дура, дура… Нет, я должен тебя просветить, хотя бы из жалости. Надо познать любовь.
Учитель был прав, вдруг, похолодев, подумала Ириалонна; и мысли понеслись стремительно, как поток, сметавший все ею самой возведенные преграды. Учитель был прав, а я ошибалась. Я не хотела этого понимать, я сама придумала себе — такое Служение… а он был прав. С самого начала.
Неужели нужно было — так ударить, чтобы я это поняла ?
Не в Твердыне, не среди тех, кто долго и терпеливо вел меня к этому пониманию, к возможности сделать выбор, — здесь, во власти этой мрази ?..
Здесь?
Сейчас?
Когда сказать: Учитель был прав — значит, признать, что прав — вот этот ?!.
Гнев, отчаяние, отвращение — все это обрушилось на Ириалонну разом, выплеснулось криком:
— Заткнись, мразь! Да как ты можешь вообще говорить о Служении и любви? Ты же только брать умеешь! А когда любят — дарят…
— И откуда ж ты этого набралась? Или я ошибся и ты свою девственность уже кому-то… подарила? Может, Ульву? Пожалуй, надо проверить…
Она защищалась так яростно и отчаянно, что на грохот сбежались люди. Дейрел с исцарапанным лицом, с синяком под глазом лежал в углу, защищая голову, а девушка в приступе гнева била его подсвечником.
— Убью, падаль! — кричала она. Люди еле сдерживали хохот. Ее с трудом оттащили. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но тут в комнату быстро вошел седой воин и зашептал что-то на ухо Дейрелу. В глазах «короля» вспыхнула звериная ненависть.
— Вот как, — тяжело дыша, сказал он. — Времени не остался, значит… Слушай, ты! Дела идут так, что мне ждать недосуг. Ты нужна мне женой! — в его голосе слышались испуганно-истерические нотки. — Если до утра не согласишься, я тебя, тебя… Уничтожу! Поняла? У меня нет выхода!
— Трус! — бросила она, переводя дух.
— Нет, я просто расчетлив. Они не посмеют тронуть мужа любимой сестры. А если ты не будешь моей…
— Повелитель, но ведь она из Черных, как и ты, — со страхом в голосе заговорил седой. — Ты не можешь…
— Могу. Все могу! Готовь костер, слышишь?
— Но сжечь… Ведь можно просто убить, Повелитель…
— Я не люблю оскорблений. И не прощаю. К тому же у нее есть выбор. Утром я приду, — усмехнулся он, успокаиваясь.
— Не утруждай себя, я — воин Аст Ахэ, — сама удивляясь своему спокойствию, ответила она. — А ты плесень. Ты всех нас предал и заплатишь за это!
— Жаль, — протянул Дейрел. — Королевой ты смотрелась бы лучше. Что же, посмотрим, насколько верно твое имя, Заклинательница Огня…
Наверное, Дейрел все-таки не собирался убивать ее: хотел просто запугать, устрашить, заставить подчиниться его воле. А еще, наверное, ему было страшно — иначе бы наутро он не ввалился к Ириалонне пьяным до полусмерти. Никто из тех, кто был при последнем их разговоре, никогда не рассказывал об этом — да и некому было рассказывать; но, выйдя из отведенного девушке покоя, Дейрел прохрипел:
— Костер!..
Тот седой, что принес Дейрел весть о приближении Черных Воинов, хотел было возразить — но, увидев бешенство безумия в глазах «короля», сейчас казавшихся желтыми, как у хищного зверя, поспешно отвел взгляд и промолчал. И безумие это, казалось, передалось тем, кого Дейрел называл своей сворой…
…Огонь захлестнул его, удушливый дым забивался в горло, выжигал глаза, — Изначальный протянул руку, пульсирующий сгусток жизни лег в его ладонь, как маленькая птица-подранок, — и тогда он сжал пальцы…
…Они уже знали, где ее искать. Кони несли их к городищу за деревянным частоколом на лесистом берегу реки. И внезапно они услышали внутри — зов, полный безнадежной тоски, а потом нахлынула волна смертного ужаса; далеко впереди над частоколом к небу рванулся столб пламени — и зов умолк, оборвавшись внезапно, оставив внутри только сосущую пустоту.
Свора знала: никого из них щадить не станут. Свора дралась до последнего, потому что отступать было уже некуда. Дейрела взяли живым: его не защищали — страх смерти оказался сильнее верности из страха.
Вент, морщась, словно от боли, оттаскивал от костра Ульва.
— Там уже никого нет, — повторял он четко и громко. — Ты понимаешь?
Ульв не отвечал: он рвался в огонь, и в его глазах бился другой огонь — безумие. Тогда Вент позвал Торка, и вдвоем они еле справились — с одним. Его пришлось связать. Вент бил его по лицу, пытаясь привести в себя; взгляд Ульва стал осмысленным, но теперь в нем была пустота. И Вент понял — воля к жизни ушла. А на волосы Ульва лег пепел — теперь уже навсегда.
Они возвращались, и отряд вел Вент. На телеге лежали рядом двое — Дейрел и Ульв; один спал пьяным сном, другой смотрел в небо пустыми глазами.
… — Твои братья будут судить его. Ты будешь с ними?
— Нет. Разве это вернет ей жизнь?
— Ты простил его?
— Я не хочу о нем больше знать. Айанто…
— Что?
— Почему ты не спас ее? Разве ты не мог? Ведь достаточно было сказать слово…
Изначальный прикрыл глаза.
— Не мог, — глухо выговорил он. — Не мог. Только в ваших сказках: «да будет» — и стал свет…
Помолчал.
— Ульв.
— Да?..
— Ей не было… не успело быть больно.
— Почему? — не сразу спросил человек — очень ровно.
— Когда нельзя спасти, можно избавить от мук. Вот, я ответил. И теперь, наверно, ты не захочешь оставаться со мной.
— Почему? — в голосе человека скользнуло недоумение.
— Потому что… не огонь ее убил.
— Что тогда?
— Я.
Человек впервые поднял глаза на Изначального. Долго смотрел в его лицо, потом глухо и отрывисто проговорил:
— Мэй халлъе-тэи, Тано айанто.
И низко склонил голову.
РАЗГОВОР-XIV
…На этот раз, как ни странно, первым начинает разговор Собеседник, не дожидаясь вопросов Гостя.
— Это исключение. Единственный случай за всю историю Твердыни: женщина, ставшая воином Меча…
Гостю явно хочется спросить, откуда его Собеседник знает, что Ириалонна была единственной; он даже делает легкое движение, словно собираясь прервать Собеседника, — нов последний момент решает промолчать.
— Единственный случай, который, наверное, не мог не обернуться бедой. А Твердыня делала все, чтобы предотвратить беду. Терпеливо, как мудрый целитель. Оставалось сделать последний шаг — и вот не хватило времени.
Собеседник смеется коротко и горько:
— Так часто бывает: не хватает времени. Нескольких лет, дней, часов… Случайность. Девушка могла не поехать с отрядом. Помощь могла успеть вовремя. Случайность…
Некоторое время молчат оба; потом Собеседник начинает говорить снова — как поначалу кажется Гостю, о другом:
— Ни прежде, ни после не было такого, как Аст Ахэ. Потому что только один мог создать эту Твердыню. Твердыня выявляла дар человека, помогала ему стать Мастером в том, в чем он был более всего одарен, осознать и осуществить свое предназначение. Каждый из людей Твердыни был первым в своем ремесле. Это не значит, что больше они не умели ничего; но у каждого было свое дело. В этом и заключалось Служение: в том, чтобы служить людям. Не своему роду, не своему клану — людям: потому что Твердыня становилась для каждого второй семьей, каждому дарила чувство единства, единения с братством т'айро-ири. Того единения, которое оставалось с человеком навсегда — до конца пути. Единое братство, единое начало пути: Твердыня. Разрозненные кланы, неизбежно сливающиеся в единый народ. И Мелькор становился Учителем для каждого, потому что люди Аст Ахэ, быть может, не сознавая этого, чувствовали: Твердыня — это он… Твердыня помогала каждому раскрыться до конца; неважно, чей ты сын, — важно, кто ты, что ты можешь…
Гость ни о чем не спрашивает: ему кажется, что сейчас лучше всего просто слушать.
— …разумная польза, — говорит Собеседник. — Мир устроен так, что землепашцы в нем рождаются много чаще, чем поэты. Среди людей Твердыни не было ни нерадивых землепашцев, ни бездарных поэтов. Твердыня руководствовалась благом людей. Женщина не может быть воином Меча, потому что это искалечит ее. Изменит ее тело так, что скорее всего она не сможет родить. А если и сможет — что будет? Дом без тепла, ребенок без матери — или отказ от того, чему такая воительница посвятила свою жизнь? И то, и другое — несчастье. И то, и другое означает утрату цельности…
На этот раз Собеседник умолкает надолго. Потом неожиданно говорит:
— Ах'энн, ставший языком Твердыни, — мудрый язык. И в притче, рассказанной Учителем, есть еще один оттенок смысла: всепорождающая Тьма — женское начало; Свет, как и Пламя Творения, — мужское…
Впервые он произносит — Учитель.
Но Гость не спрашивает, почему…
— Это исключение. Единственный случай за всю историю Твердыни: женщина, ставшая воином Меча…
Гостю явно хочется спросить, откуда его Собеседник знает, что Ириалонна была единственной; он даже делает легкое движение, словно собираясь прервать Собеседника, — нов последний момент решает промолчать.
— Единственный случай, который, наверное, не мог не обернуться бедой. А Твердыня делала все, чтобы предотвратить беду. Терпеливо, как мудрый целитель. Оставалось сделать последний шаг — и вот не хватило времени.
Собеседник смеется коротко и горько:
— Так часто бывает: не хватает времени. Нескольких лет, дней, часов… Случайность. Девушка могла не поехать с отрядом. Помощь могла успеть вовремя. Случайность…
Некоторое время молчат оба; потом Собеседник начинает говорить снова — как поначалу кажется Гостю, о другом:
— Ни прежде, ни после не было такого, как Аст Ахэ. Потому что только один мог создать эту Твердыню. Твердыня выявляла дар человека, помогала ему стать Мастером в том, в чем он был более всего одарен, осознать и осуществить свое предназначение. Каждый из людей Твердыни был первым в своем ремесле. Это не значит, что больше они не умели ничего; но у каждого было свое дело. В этом и заключалось Служение: в том, чтобы служить людям. Не своему роду, не своему клану — людям: потому что Твердыня становилась для каждого второй семьей, каждому дарила чувство единства, единения с братством т'айро-ири. Того единения, которое оставалось с человеком навсегда — до конца пути. Единое братство, единое начало пути: Твердыня. Разрозненные кланы, неизбежно сливающиеся в единый народ. И Мелькор становился Учителем для каждого, потому что люди Аст Ахэ, быть может, не сознавая этого, чувствовали: Твердыня — это он… Твердыня помогала каждому раскрыться до конца; неважно, чей ты сын, — важно, кто ты, что ты можешь…
Гость ни о чем не спрашивает: ему кажется, что сейчас лучше всего просто слушать.
— …разумная польза, — говорит Собеседник. — Мир устроен так, что землепашцы в нем рождаются много чаще, чем поэты. Среди людей Твердыни не было ни нерадивых землепашцев, ни бездарных поэтов. Твердыня руководствовалась благом людей. Женщина не может быть воином Меча, потому что это искалечит ее. Изменит ее тело так, что скорее всего она не сможет родить. А если и сможет — что будет? Дом без тепла, ребенок без матери — или отказ от того, чему такая воительница посвятила свою жизнь? И то, и другое — несчастье. И то, и другое означает утрату цельности…
На этот раз Собеседник умолкает надолго. Потом неожиданно говорит:
— Ах'энн, ставший языком Твердыни, — мудрый язык. И в притче, рассказанной Учителем, есть еще один оттенок смысла: всепорождающая Тьма — женское начало; Свет, как и Пламя Творения, — мужское…
Впервые он произносит — Учитель.
Но Гость не спрашивает, почему…
ВАЛИНОР: Совет Великих
542 год I Эпохи
…И Эарендил ступил на берега Земли Бессмертных.
Он поднимался по зеленым склонам Туны, но никто не встретился ему на пути, и пусты были улицы Тирион; и непонятная тяжесть легла на сердце Морехода.
Какой воздух здесь… Он глубоко вдохнул — мелкие иглы впились в горло и легкие: пыль, алмазная пыль. Ему стало страшно. Быть может, потому никто из Смертных не может жить в земле Аман, что и самый воздух здесь смертелен для них? И он умрет — умрет, не достигнув своей цели, задохнется, как выброшенная на берег рыба… Режущая боль в глазах заставляла по-иному вспоминать слова предания: Враг был ослеплен красотой и величием Валинора…
Сквозь радужную дымку он пытался рассмотреть город. О Тирион-на-Туне, улицы и площади твои, мощенные белым камнем, гордые башни твои… Он шел — беспомощный, растерянный, полуослепший от приторно-ровного сияния белой дороги; а волосы и одежда его были покрыты алмазной пылью. Он шел и уговаривал себя — этого не может быть, это все потому, что я пришел из Смертных Земель, потому, что моя душа омрачена тенью Зла, потому, что во мне кровь Смертных… Стало немного легче, но тоска и непонятное гнетущее ощущение не исчезали. Здесь была Вечность неизменности и покоя, а он был — мгновением пред лицом Вечности. Он поднимался по бесконечным белоснежным лестницам и звал, звал — уж во власти отчаяния, — звал хоть кого-нибудь… И когда, потеряв всякую надежду, повернул к берегу — услышал голос, грозный и величественный. Он стоял, склонив голову, а голос, шедший словно с высоты, возвещал:
Здравствовать тебе, о Эарендил, величайший из мореходов! Здравствовать тебе, о вестник предреченный и нежданный, вестник, надежды, несущий Свет, славнейший из Детей Земли! Ныне призывают тебя Великие пред лицо свое, дабы говорил ты пред ними о том, что привело тебя в Благословенный Край.
Четырнадцать тронов в Круге Великих, Четырнадцать сияющих престолов, на которых восседают в Маханаксар Изначальные. Единый Круг Судеб. В молчании застыли на тронах Изначальные.
…Воля Эру священна. И тот мир, что задумал Отец, должен быть построен. Значит, Враг должен быть сокрушен.
Судьбы Арды решать не владыкам ее. Пусть слова свои скажут дети Арды, те, кто живет в ней и кому Арда принадлежит по праву. Их воле мы подчинимся.
Если не будет изгнано из Арды зло Мелькора, тщетна Надежда Элдар и тщетна вера Младших Детей в Арду Исцеленную…
Но никто из Валар не ступит больше на землю Арды. Арда — не место для решения споров Великих. Это чужой дом — дом Элдар и Людей: судьбу его пусть решают хозяева. Наш дом — здесь.
Пусть скажут слово Дети.
— Ответь нам, Эарендил, благо ли для Арды деяния Мелькора? — спросила Варда.
— О Великие! О каком благе можно говорить, если скоро все Дети Илуватара либо погибнут под мечами черного воинства, либо станут рабами Врага? Я пришел молить о защите.
— Разве не о защите от сынов Феанаро пришел ты просить?
— Это так. Но разве не козни Врага привели их из Валинора в Арду? Разве не тень злой воли Врага омрачила их сердца?
— Скажи, Эарендил, разве Элдар никогда не побеждали Врага? Зачем вам помощь Валинора?
— Наши силы разрознены. Враг поселил вражду в наших сердцах. Дайте нам единое войско — и конец Врагу! Деяния моих предков свидетельствуют об этом! Пока он в Арде, не будет покоя ни Атани, ни Элдар…
И когда были сказаны все слова, заговорила Эстэ:
— Государь и брат мой! Сдается мне, что ныне не совет — суд, и суд недобрый. Ведь все говорят против него, а ему невозможно ни ответить, ни оправдаться…
Следом за Девой Покоя вдруг поднялся с места Ирмо. Глаза его, необыкновенные, изумительно красивые в своей мягкой изменчивости, были сейчас четкими и страшными. Казалось, в них совсем нет белков. Огромные — тот, кто смотрел Ирмо в лицо, видел лишь их, — светло-серые, с крошечной точкой зрачка, словно переполненные невыносимой болью. Почему-то сейчас он тоже предпочел не соприкасаться с прочими Изначальными в речи—осанве:
— Карой не излечить душу; и разве не было изречено, что в Земле Благословенной каждый обретет Исцеление? Если брат наш Мелькор вершит зло, не значит ли это, что душа его больна и нуждается в Исцелении? Если рассудят Великие, что брат наш виновен, пусть придет он в мои сады. Не все болезни лечат огнем и железом…
— Быть может, зло Мелькора есть та болезнь, от которой нельзя излечить. Но ты говоришь разумно, брат. Мы решим.
— Я прошу тебя, брат мой, Король Мира, — прошелестел голос Эстэ, — согласись на просьбу супруга моего.
— Охотно, сестра, если увидим мы, что вы в силах свершить это многотрудное деяние…
…Так рассказывают Элдар: Эарендил Ардамир окончил речи свои, и мольба его была услышана Могучими Арды; и позволено было ему покинуть Круг Великих. Его судьба и судьба его спутницы Элвинг была предрешена — так думал Намо. Но Король Мира задал вопрос — и Закон ответил.
Смертный не может ступить на берега земли, не знающей смерти, и остаться в живых, - изрек Закон.
Для этого пришел он в мир, - ответило Море. — Ответь, кем назовешь его ныне: Эарендилом, сыном Туора из рода Хадора — или сыном Итариллэ, дочери Турукано из дома Финве?
Отвечу, что судьба Нолдор, по своей воле ушедших в изгнание, была изречена и потому неизменна: ни им, ни потомкам их нет пути назад, - молвил Закон.
Ныне волею Отца изречь его судьбу дано мне, - сказала Власть. — Из любви к Элдар и Атани пришел он сюда, не устрашившись кары: да не падет она ни на него, ни на Элвинг, супругу его, что последовала за Эарендилом из любви к нему; но в Смертные Земли не вернутся они, и не быть им более среди Элдар и Эдайн в Эндорэ. Эарендилу и Элвинг и сынам их даруется ныне выбор: пусть решат сами, примут ли они судьбу Старших или Пришедших Следом. И по выбору их будут судимы они. Да станет так.
…Эарендил выбрал судьбу Элдар, и разделила его путь Элвинг — из любви к своему супругу. Судьбы же сыновей их, Элронда и Элроса, разошлись: Элронд выбрал бессмертие. Элрос ступил на путь Смертных. Ему, в ком была кровь всех Трех Племен Людей, всех трех родов Элдар Валинора, майяр и Синдар, суждено было стать первым королем Нуменорэ, Элросом Тар-Минъатуром.
…Я.
Намо Мандос.
Закон, Судия, Тюремщик.
Говорю.
В пустоте и одиночестве своих Чертогов — тюремщик и узник — говорю, когда не задан вопрос.
…мы судили Мелькора, и никто не сказал слова за него; изменяя мир, он изменял каждого из нас: камень, огонь, металл, Землю, живое, ветер, воды, Закон. Он был — Пламя, Изменение — и то, чему мы не знали имени: Время.
Изменяться было странно.
Больно.
Мы осудили его.
Ныне же Манве-Власть по воле Единого изменяет Судьбу изреченную. Изменяет Закон. Меня.
Больно.
Кого судить теперь?
Я не знаю.
Я. Намо Мандос.
Судия, Тюремщик, узник; Книга Судеб, в которой чужая рука вымарывает строки, переписывая меня заново.
Закон?..
…И Эарендил ступил на берега Земли Бессмертных.
Он поднимался по зеленым склонам Туны, но никто не встретился ему на пути, и пусты были улицы Тирион; и непонятная тяжесть легла на сердце Морехода.
Какой воздух здесь… Он глубоко вдохнул — мелкие иглы впились в горло и легкие: пыль, алмазная пыль. Ему стало страшно. Быть может, потому никто из Смертных не может жить в земле Аман, что и самый воздух здесь смертелен для них? И он умрет — умрет, не достигнув своей цели, задохнется, как выброшенная на берег рыба… Режущая боль в глазах заставляла по-иному вспоминать слова предания: Враг был ослеплен красотой и величием Валинора…
Сквозь радужную дымку он пытался рассмотреть город. О Тирион-на-Туне, улицы и площади твои, мощенные белым камнем, гордые башни твои… Он шел — беспомощный, растерянный, полуослепший от приторно-ровного сияния белой дороги; а волосы и одежда его были покрыты алмазной пылью. Он шел и уговаривал себя — этого не может быть, это все потому, что я пришел из Смертных Земель, потому, что моя душа омрачена тенью Зла, потому, что во мне кровь Смертных… Стало немного легче, но тоска и непонятное гнетущее ощущение не исчезали. Здесь была Вечность неизменности и покоя, а он был — мгновением пред лицом Вечности. Он поднимался по бесконечным белоснежным лестницам и звал, звал — уж во власти отчаяния, — звал хоть кого-нибудь… И когда, потеряв всякую надежду, повернул к берегу — услышал голос, грозный и величественный. Он стоял, склонив голову, а голос, шедший словно с высоты, возвещал:
Здравствовать тебе, о Эарендил, величайший из мореходов! Здравствовать тебе, о вестник предреченный и нежданный, вестник, надежды, несущий Свет, славнейший из Детей Земли! Ныне призывают тебя Великие пред лицо свое, дабы говорил ты пред ними о том, что привело тебя в Благословенный Край.
Четырнадцать тронов в Круге Великих, Четырнадцать сияющих престолов, на которых восседают в Маханаксар Изначальные. Единый Круг Судеб. В молчании застыли на тронах Изначальные.
…Воля Эру священна. И тот мир, что задумал Отец, должен быть построен. Значит, Враг должен быть сокрушен.
Судьбы Арды решать не владыкам ее. Пусть слова свои скажут дети Арды, те, кто живет в ней и кому Арда принадлежит по праву. Их воле мы подчинимся.
Если не будет изгнано из Арды зло Мелькора, тщетна Надежда Элдар и тщетна вера Младших Детей в Арду Исцеленную…
Но никто из Валар не ступит больше на землю Арды. Арда — не место для решения споров Великих. Это чужой дом — дом Элдар и Людей: судьбу его пусть решают хозяева. Наш дом — здесь.
Пусть скажут слово Дети.
— Ответь нам, Эарендил, благо ли для Арды деяния Мелькора? — спросила Варда.
— О Великие! О каком благе можно говорить, если скоро все Дети Илуватара либо погибнут под мечами черного воинства, либо станут рабами Врага? Я пришел молить о защите.
— Разве не о защите от сынов Феанаро пришел ты просить?
— Это так. Но разве не козни Врага привели их из Валинора в Арду? Разве не тень злой воли Врага омрачила их сердца?
— Скажи, Эарендил, разве Элдар никогда не побеждали Врага? Зачем вам помощь Валинора?
— Наши силы разрознены. Враг поселил вражду в наших сердцах. Дайте нам единое войско — и конец Врагу! Деяния моих предков свидетельствуют об этом! Пока он в Арде, не будет покоя ни Атани, ни Элдар…
И когда были сказаны все слова, заговорила Эстэ:
— Государь и брат мой! Сдается мне, что ныне не совет — суд, и суд недобрый. Ведь все говорят против него, а ему невозможно ни ответить, ни оправдаться…
Следом за Девой Покоя вдруг поднялся с места Ирмо. Глаза его, необыкновенные, изумительно красивые в своей мягкой изменчивости, были сейчас четкими и страшными. Казалось, в них совсем нет белков. Огромные — тот, кто смотрел Ирмо в лицо, видел лишь их, — светло-серые, с крошечной точкой зрачка, словно переполненные невыносимой болью. Почему-то сейчас он тоже предпочел не соприкасаться с прочими Изначальными в речи—осанве:
— Карой не излечить душу; и разве не было изречено, что в Земле Благословенной каждый обретет Исцеление? Если брат наш Мелькор вершит зло, не значит ли это, что душа его больна и нуждается в Исцелении? Если рассудят Великие, что брат наш виновен, пусть придет он в мои сады. Не все болезни лечат огнем и железом…
— Быть может, зло Мелькора есть та болезнь, от которой нельзя излечить. Но ты говоришь разумно, брат. Мы решим.
— Я прошу тебя, брат мой, Король Мира, — прошелестел голос Эстэ, — согласись на просьбу супруга моего.
— Охотно, сестра, если увидим мы, что вы в силах свершить это многотрудное деяние…
…Так рассказывают Элдар: Эарендил Ардамир окончил речи свои, и мольба его была услышана Могучими Арды; и позволено было ему покинуть Круг Великих. Его судьба и судьба его спутницы Элвинг была предрешена — так думал Намо. Но Король Мира задал вопрос — и Закон ответил.
Смертный не может ступить на берега земли, не знающей смерти, и остаться в живых, - изрек Закон.
Для этого пришел он в мир, - ответило Море. — Ответь, кем назовешь его ныне: Эарендилом, сыном Туора из рода Хадора — или сыном Итариллэ, дочери Турукано из дома Финве?
Отвечу, что судьба Нолдор, по своей воле ушедших в изгнание, была изречена и потому неизменна: ни им, ни потомкам их нет пути назад, - молвил Закон.
Ныне волею Отца изречь его судьбу дано мне, - сказала Власть. — Из любви к Элдар и Атани пришел он сюда, не устрашившись кары: да не падет она ни на него, ни на Элвинг, супругу его, что последовала за Эарендилом из любви к нему; но в Смертные Земли не вернутся они, и не быть им более среди Элдар и Эдайн в Эндорэ. Эарендилу и Элвинг и сынам их даруется ныне выбор: пусть решат сами, примут ли они судьбу Старших или Пришедших Следом. И по выбору их будут судимы они. Да станет так.
…Эарендил выбрал судьбу Элдар, и разделила его путь Элвинг — из любви к своему супругу. Судьбы же сыновей их, Элронда и Элроса, разошлись: Элронд выбрал бессмертие. Элрос ступил на путь Смертных. Ему, в ком была кровь всех Трех Племен Людей, всех трех родов Элдар Валинора, майяр и Синдар, суждено было стать первым королем Нуменорэ, Элросом Тар-Минъатуром.
…Я.
Намо Мандос.
Закон, Судия, Тюремщик.
Говорю.
В пустоте и одиночестве своих Чертогов — тюремщик и узник — говорю, когда не задан вопрос.
…мы судили Мелькора, и никто не сказал слова за него; изменяя мир, он изменял каждого из нас: камень, огонь, металл, Землю, живое, ветер, воды, Закон. Он был — Пламя, Изменение — и то, чему мы не знали имени: Время.
Изменяться было странно.
Больно.
Мы осудили его.
Ныне же Манве-Власть по воле Единого изменяет Судьбу изреченную. Изменяет Закон. Меня.
Больно.
Кого судить теперь?
Я не знаю.
Я. Намо Мандос.
Судия, Тюремщик, узник; Книга Судеб, в которой чужая рука вымарывает строки, переписывая меня заново.
Закон?..
АСТ АХЭ: Чернобыльник
584 — 587 годы I Эпохи
— Учитель…
Вот так же она пришла в первый раз, четыре года назад — темноволосая, по-мальчишечьи стриженная, большеглазая, трогательно угловатая. Он тогда спросил ее имя. «Ахтэнэ», — ответила она. «Ну, здравствуй, Ахтэнэ…» Она чуть склонила голову — глаза у нее были зеленовато-карие, печальные и добрые, как у олененка, он еще подумал, что за четырнадцать прожитых лет ей нечасто приходилось видеть радость, — и сказала с тенью смущения, но без страха: «Здравствуй, Учитель…» Было в ней что-то, вызывавшее чувство щемящей нежности, что-то смутно знакомое, но никак не понять — что.
— Учитель, позволь, я попробую вылечить — твои руки.
— Не получится, девочка…
— Но разве кто-нибудь пробовал? Вот видишь! Я хотя бы попытаюсь. Я многому научилась…
Это было правдой: потому-то она и оказалась здесь. Девочка обладала редким даже для целителей Твердыни даром — чувствовать травы и говорить с ними. Алри, один из лучших целителей Аст Ахэ, только руками разводил: "Такой ученицы у меня еще не было. Я уже к ночи с ног валюсь, а ей хоть бы что — про то расскажи, это объясни… Ну, бывает, и поворчишь на нее… Но упорная девчонка попалась! Веришь ли, Учитель, — я иногда думаю, что и мне не справиться, не исцелить рану, смотришь — она отвар или настой какой сделает, пошепчет что-то, листочки приложит… и ведь удается все! Бывает, правда, и сама потом еле на ногах стоит, одни глазищи и видны — в пол-лица… "
— Ты только не говори себе, что ничего не выйдет. Надо поверить.
Серьезный взгляд, и голос — ласковый, но твердый. Верно; эта уж, если решила что, от своего не отступится. «Что ж с тобой делать… Только ведь испугаю тебя…»
— Не думай, я не побоюсь, — словно мысли прочла. — Покажи руки, Учитель…
Только губы дрогнули. Опустилась на колени, провела рукой над его ладонями.
— Тебе рассказал кто-то?..
Дернула плечом, не поднимая глаз:
— Я знала. Всегда знала. Теперь… только поверь мне.
Она склонилась к самым его рукам, зашептала что-то — быстро, горячо, беззвучно. Он чувствовал ее теплое дыхание на своих ладонях; то ли мерещилось, то ли и вправду — боль утихала… Удивился про себя: неужто и меня сумела убедить?.. Невероятно…
Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием — коснуться губами этих израненных рук; стискивала зубы, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить — все удастся, ведь не было еще так ни разу, чтобы — не удалось… ничего, ничего, бывали раны и страшнее… но никогда не было — таких. Незаживающих. Как долго, долго, бесконечно тянутся минуты… Голова кружится, перед глазами — огненные круги. «Не может быть. Не может! Я не верю…»
— Учитель…
Вот так же она пришла в первый раз, четыре года назад — темноволосая, по-мальчишечьи стриженная, большеглазая, трогательно угловатая. Он тогда спросил ее имя. «Ахтэнэ», — ответила она. «Ну, здравствуй, Ахтэнэ…» Она чуть склонила голову — глаза у нее были зеленовато-карие, печальные и добрые, как у олененка, он еще подумал, что за четырнадцать прожитых лет ей нечасто приходилось видеть радость, — и сказала с тенью смущения, но без страха: «Здравствуй, Учитель…» Было в ней что-то, вызывавшее чувство щемящей нежности, что-то смутно знакомое, но никак не понять — что.
— Учитель, позволь, я попробую вылечить — твои руки.
— Не получится, девочка…
— Но разве кто-нибудь пробовал? Вот видишь! Я хотя бы попытаюсь. Я многому научилась…
Это было правдой: потому-то она и оказалась здесь. Девочка обладала редким даже для целителей Твердыни даром — чувствовать травы и говорить с ними. Алри, один из лучших целителей Аст Ахэ, только руками разводил: "Такой ученицы у меня еще не было. Я уже к ночи с ног валюсь, а ей хоть бы что — про то расскажи, это объясни… Ну, бывает, и поворчишь на нее… Но упорная девчонка попалась! Веришь ли, Учитель, — я иногда думаю, что и мне не справиться, не исцелить рану, смотришь — она отвар или настой какой сделает, пошепчет что-то, листочки приложит… и ведь удается все! Бывает, правда, и сама потом еле на ногах стоит, одни глазищи и видны — в пол-лица… "
— Ты только не говори себе, что ничего не выйдет. Надо поверить.
Серьезный взгляд, и голос — ласковый, но твердый. Верно; эта уж, если решила что, от своего не отступится. «Что ж с тобой делать… Только ведь испугаю тебя…»
— Не думай, я не побоюсь, — словно мысли прочла. — Покажи руки, Учитель…
Только губы дрогнули. Опустилась на колени, провела рукой над его ладонями.
— Тебе рассказал кто-то?..
Дернула плечом, не поднимая глаз:
— Я знала. Всегда знала. Теперь… только поверь мне.
Она склонилась к самым его рукам, зашептала что-то — быстро, горячо, беззвучно. Он чувствовал ее теплое дыхание на своих ладонях; то ли мерещилось, то ли и вправду — боль утихала… Удивился про себя: неужто и меня сумела убедить?.. Невероятно…
Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием — коснуться губами этих израненных рук; стискивала зубы, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить — все удастся, ведь не было еще так ни разу, чтобы — не удалось… ничего, ничего, бывали раны и страшнее… но никогда не было — таких. Незаживающих. Как долго, долго, бесконечно тянутся минуты… Голова кружится, перед глазами — огненные круги. «Не может быть. Не может! Я не верю…»