Страница:
Никогда за всю свою историю русский народ не имел столь высокого уровня жизни и личной свободы, как в начале XXI в. Впервые большинству населения России стали доступны блага современной цивилизации: изобильные полки продуктовых магазинов и качественные промышленные товары; последние достижения компьютерной техники и автомобилестроения; свобода выезда за границу и выражения своего мнения; законодательно не ограниченные возможности для ведения бизнеса и наращивания личных доходов… В феврале 2013 г. удовлетворенными жизнью оказалось рекордное количество россиян: по словам гендиректора ВЦИОМ В. Федорова, «это исторический максимум за все время измерения, то есть сегодня оценка удовлетворенности жизнью со стороны наших людей самая лучшая за все время измерения»[465].
Одновременно Россия устойчиво демонстрирует один из самых высоких темпов роста экономики и низкий уровень безработицы, имеет четвертые по размерам золотовалютные резервы в мире и незначительный государственный долг на уровне 10% ВВП, и даже впервые за последние два десятилетия показала естественный прирост населения. Казалось бы, неолиберальная революция наконец-то принесла России процветание, умиротворение и надежды на будущее. Что же может угрожать ее последовательному и устойчивому дальнейшему развитию?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться к началу неолиберальной революции, перевернувшей весь мир.
К 1980-м гг. СССР практически полностью исчерпал ресурсы своего развития, что в совокупности с вырождением и деградацией его элит уже не позволяло осуществить проведение необходимых преобразований эволюционным путем. В результате Советский Союз просто рухнул, оставив после себя вакуум государственной власти и экономический хаос. Пришедшие новые политические силы были уже не эволюционистскими, а революционными, сразу перебросившими маятник на прямо противоположный полюс.
Отличие России от других стран Восточного блока заключалась в том, что, несмотря на огромное давление, ей все же удалось сохранить некоторую самостоятельность. На причину этого указывала М. Тэтчер, по словам которой, Б. Ельцин неоднократно «недипломатично» заявлял о том, что «ядерные силы были и остаются ключевым элементом стратегии национальной безопасности и военного могущества России»[466]. «Другим источником беспокойства для Запада является оставшееся после Советского Союза химическое и биологическое оружие. Общеизвестно, что это оружие особенно трудно обнаружить с помощью обычных методов контроля…», а кроме того, «русские – традиционно боеспособная нация…»[467]. В итоге «железная леди» констатировала, что «в любых взаимоотношениях с Россией на первом месте везде и всегда должны стоять интересы нашей безопасности… мы не должны недооценивать исходящей от России потенциальной опасности: ее семена нередко прорастают на почве беспорядка, в этом мир убедился на собственном опыте»[468].
Опасения Запада, казалось, давали России шанс на проведение реформ в национальных интересах. По мнению составителей Global Wealth Report 2012, «во время переходного периода существовали надежды, что Россия трансформирует себя в высокопрофессиональную экономику с высокими доходами населения, сохранив при этом сильную социальную защиту, унаследованную от эпохи Советского Союза. (Но) то, что произошло, можно назвать пародией»[469]. Все надежды на трансформацию были похоронены в 1990-е.
В истории не раз бывало, что некогда великие государства падали под натиском врагов или подвергались разграблению в результате нашествия варваров, но то, чтобы «страна – мировая держава, страна – хранительница величайшей культуры мирового уровня и науки, которые ставили ее в число первых двух или трех государств в мире», пала сама? «В истории нет ни одного подобного случая самоликвидации страны и культуры», – считает Дж. Кьеза[470]. Конечно, либеральные реформы в России проводились при идеологической и организационной поддержке Запада и прежде всего Америки. Мало того, она являлась абсолютным примером и непререкаемым авторитетом – победителем в холодной войне. Но все же опасения Запада ограничивали его прямое участие в реформах и приватизации в России, в итоге их результаты достались в основном новой российской «элите».
Описывая этот этап рыночных реформ в России, даже такой завзятый консерватор, не привыкший особо разбираться в средствах для достижения цели, как М. Тэтчер, отмечала: «в годы правления Горбачева и Ельцина власть основных институтов государства часто использовалась для обслуживания корыстных интересов финансовых олигархов, мафии и региональных начальников. В условиях последовавших хаоса и коррупции в проигрыше оказался российский народ, а сама Россия была унижена… Мои российские друзья говорят о необходимости «национализировать» Кремль еще раз после того, как он в течение долгого времени оставался «приватизированным» различными влиятельными силами»[471].
По словам Дж. Стиглица, в результате реформ 1990-х гг. «Опустошение, в смысле потерь внутреннего брутто-продукта, превзошло те потери, которые Россия имела во Второй мировой войне… К настоящему же времени в России создана система капитализма для избранных, мафиозный капитализм, эрзац-капитализм. По уровню социального неравенства сегодняшняя Россия сравнима с самыми худшими в мире латиноамериканскими обществами, унаследовавшими полуфеодальную систему…».
М. Тэтчер в конце 1990-х гг. дополняла: «Россия больна и в настоящее время, без преувеличения, умирает. Как заметил один эксперт: «Ни одна промышленно развитая страна еще не переживала столь сильного и длительного ухудшения состояния [здравоохранения[472]] в мирное время»[473].
Дж. Сорос назвал систему, сложившуюся в России в 1990-е годы, «грабительским капитализмом», который, по его мнению, «приведет к опустошению российской экономики»[474]. И это разграбление велось под лозунгами либерализации и демократизации. Неизбежная объективность и стихийность этого процесса была многократно катализирована радикализмом реформ, а целенаправленная деятельность его организаторов и вдохновителей невольно наводит на мысль о присутствии и некой осознанной силы. Той силы, по сути, «пятой колонны», об угрозе которой предупреждал еще В. Шульгин: «Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно… Мне кажется, что где дрогнет при каких-нибудь обстоятельствах Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты… И можно себе представить, что наделают эти «объединенные «воры»…»[475]
Невольно складывается ощущение, что российские реформаторы в еще более грандиозных масштабах повторили польский опыт, говоря о котором известный польский министр Г. Колодко приходил к выводу: «Неолиберализм под прикрытием прекрасных лозунгов – от свободы через демократию к предпринимательству – превратился в инструмент перераспределения доходов в пользу элит за счет большинства. Неолиберализм используется как способ грабежа в гигантских масштабах»[476].
Дальнейшее продолжение эпохи дикого либерализма действительно грозило полным разорением и уничтожением страны. Настала пора «фиксировать прибыль». И в начале 2000-х гг. эволюция капитализма в России перешла на следующий этап своего развития. А. Чубайс образно описывал этот переход: «Мы долго падали, странно, что не переломали все кости. Потом чуть не утонули, но каким-то чудом оттолкнулись от дна и выбрались на берег…»[477]
У «чуда» было два источника: «манна небесная» в виде роста цен на нефть и приход В. Путина. Открытый беспредел и анархия первого десятилетия «реформ» были свернуты ценой удаления нескольких наиболее одиозных олигархов (из «семибанкирщины»), легализации (амнистирования) итогов приватизации и усиления вертикали власти.
Характер реформ начала 2000-х гг. во многом определялся влиянием новых могущественных сил, появившихся в 1990-е гг., подстегиваемых непримиримыми идеологами российского либералфундаментализма: «Владельцы компаний всех размеров формируют единый фронт для защиты своих интересов… позиция президента ясна, и менять ее он не собирается… на события могут повлиять только бизнесмены: замедление экономического роста, сопровождаемое бегством капитала», – угрожал министр экономики эпохи приватизации Е. Ясин в конце 2003 г. в ответ на арест одного из олигархов М. Ходорковского[478]. Последнего освободить не удалось, но государство в начале 2005 г. было вынуждено пойти на амнистию итогов приватизации[479][480].В России ученики передовой неолиберальной мысли Ф. Хайека, М. Фридмана… далеко превзошли своих учителей: в России нет не то что прогрессивного, но вообще налога на наследство, налог на имущество является чисто символическим (и при этом оценивается не по рыночной, а по балансовой стоимости), и все это дополняется регрессивным подоходным налогом (включая социальные взносы). Характер российского типа либерализма определяется абсолютизацией российскими либералами принципа частного интереса, превратившегося в России в своеобразный вариант сильно упрощенного сверхамериканизма.
Не менее важная виктория была одержана и в другом вопросе: в начале XXI в. правительство попыталось упорядочить сбор налогов, уклонение от уплаты которых в 1990-е годы носило массовый характер. Бизнес ответил на попытку уходом в черный нал, теневой сектор и офшоры. И здесь либерально-олигархическая «общественность» вновь одержала полную победу над государством, сохранив свое решающее влияние на экономику страны, свидетельством этого стала налоговая реформа начала 2000-х гг.
Государство, неспособное собрать налоги, уже давно бы рухнуло, Россию от краха спасают доходы от сырьевого экспорта. Но отсутствие прогрессивного перераспределения порождает две другие не менее грозные проблемы: рост социального неравенства и коррупции. Неуплата налогов по своей сути является просто другой формой выражения той же самой коррупции. Отказ от прогрессивной системы налогообложения фактически узаконивает эту форму «коррупции», а вместе с ней и привилегированное положение получателей высоких доходов. Видимо, не случайно на протяжении 2000-х гг. борьба с коррупцией носила большей частью чисто символический характер. В результате чиновники неявным образом, по сути, получали возможность отчасти «компенсировать» образовавшийся социальный разрыв.
Борьба с коррупцией активизируется в 2011-х гг., на фоне резкого увеличения оттока капиталов из страны, роста оппозиционных настроений и грядущих выборов в Государственную Думу и президента РФ. На следующий год отток дополнится замедлением темпов роста экономики, осложнением международной обстановки, и именно в этот период начнется ряд громких коррупционных дел, а в декабре 2012 г. будет принят Закон о контроле за расходами чиновников[481]. Тем не менее, статья 20-я Конвенции ООН против коррупции так и останется не ратифицированной. Однако дело не только в антикоррупционных законах и активности правоохранительных органов, существующие попытки борьбы с коррупцией не могут привести к успеху главным образом по другой причине.
Фундаментом любого здорового общества является понятие справедливости. Она является внешним проявлением той силы, о которой писал П. Чаадаев: «силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости. Соглашаемся ли мы с этой силой, или противимся ей, – все равно, мы вечно под ее властью…» Силы, подчиняющейся действию объективных законов: «Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и это закон… он называет нравственный закон… Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его… каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать»[482].
И хотя справедливость сама по себе не решает проблему коррупции, она создает основу для ее решения. Без этого фундамента всякая борьба с коррупцией не более, чем профанация.
Прямо по Н. Гоголю, который в «Мертвых душах» передавал слова губернатора, обращенные к чиновникам: «Гибнет земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже мимо законного управления образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного… И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах исправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды»[483].Дело здесь не только и не столько в правовых нарушениях и законах. Несправедливый закон несет в себе большую угрозу, чем даже внешнее вторжение, он уничтожает ничего не подозревающее общество изнутри. Проблема в том, что, как свидетельствует мировой опыт, приватизации редко бывают справедливыми, но частное управление бизнесом в конкурентной стабильной среде более эффективно, чем государственное, поэтому общество идет на нее. В данном случае основными критериями оценки приватизации являются: уровень допущенной несправедливости и тот результат, который приватизация дала обществу – насколько она способствовала его развитию. Приемлемый для данного общества уровень социальной справедливости устанавливается за счет прогрессивной системы перераспределения общественного продукта.
И в этой данности отдают себе отчет сами представители высшей государственной власти России. Так, по мнению председателя Конституционного суда РФ В. Зорькина (12.2012), на формирование облика России 2000-х гг. оказали влияние два фактора: «глубочайшее социальное расслоение», вызванное «несправедливой приватизацией», которое «не снижается, а растет!». И «грубые правовые нарушения, сопровождавшие постсоветский передел собственности», которые «создали «в стране ту – признаем, весьма массовую – «антиправовую нормативность» коррупции и кумовства, которая вот уже два десятилетия разъедает российский социальный и государственный организм»[484].
В России приватизация не была компенсирована развитием социальных механизмов, в результате эпоха создания стартовых капиталов, начавшаяся в 1990-е гг., продолжилась в 2000-х гг., приобретя более отчетливо выраженные коррупционные формы. Представление о зависимости между уровнями справедливости и коррупции в первом приближении может дать график сопоставления индекса коррупции и максимальной ставки подоходного налога.
В первом приближении, поскольку оценки Transparency Int. во многом носят субъективный характер и не учитывают многих факторов, существенно влияющих на конечный результат[485]. В свою очередь номинальная ставка подоходного налога далеко не всегда соответствует реальной, в том числе и за счет неявных субсидий. Например, в России стоимость электроэнергии для населения почти в два раза ниже, чем для промышленности, в то время как в США, Германии или Японии ситуация прямо противоположная[486].Максимальная ставка подоходного налога и индекс коррупции Transparency International 2011 г.[487]
Мало того, «ровная» система налогообложения, по сути, означает на полностью законном основании прогрессивное перераспределение, экспроприацию общественного продукта в пользу наиболее обеспеченных слоев общества. Величина этого перераспределения составляет порядка 5% ВВП ежегодно[489].
Наглядное представление о результатах реформ в России дает один нетрадиционный подход к оценке уровня концентрации капитала, который, конечно, далеко не безупречен, но, тем не менее, в определенной мере отражает происходящие процессы. Он помогает раскрыть те особенности концентрации капитала, которые далеко не всегда может дать традиционный «индекс Джини». Метод основан на сравнительной оценке доли состояний миллиардеров Forbes в совокупном доходе их стран. За последний, в данном случае, взят суммарный ВВП этих стран, накопленный с начала неолиберальной революции, т.е. за последние 20 лет. Результаты расчетов оказались неожиданными и ожидаемыми одновременно:
Суммарный капитал миллиардеров списка Forbes (03.2012 г.) к совокупному ВВП их стран за 1991–2011 гг., (в ценах 1990 г.) в долл. США и в долл. по ППС, в ‰[490]
Согласно Конституции 1993 г., Россия является «социальным государством»[493], но социальное государство подразумевает, прежде всего, наличие вполне определенного предельного уровня социального неравенства. Примером, в данном случае, могут являться большинство развитых стран Европы. Современное российское государство, декларируемое социальным, на деле является либо неофеодальным с рудиментами патернализма, либо неолиберальным с относительно высоким уровнем «сетки безопасности» (по М. Тэтчер), оставшимся в наследство от советских времен. Причем даже наличие этой «сетки безопасности» обеспечивается не социальными инструментами, а доходами от сырьевого экспорта.
Случайно ли находясь в лидерах по накопленным миллиардным капиталам, в то же самое время, согласно данным RIA Rating Agency, Россия входит в тройку европейских стран с самым низким уровнем минимальной заработной платы по паритету покупательной способности[494].«Коррупция», как заразная болезнь, поражает в той или иной мере не только значительную часть чиновничества, но и всего общества, она распространяется, как эпидемия, как чума. Возбудителем «коррупции» является эгоизм, который приобрел свои радикализованные формы в условиях современной России. Чем выше уровень эгоизма, тем ниже – доверия. Дефицит товаров в СССР сменился дефицитом доверия в современной России: по данным International Social Survey Programme за 2008 г., в среднем в 29 странах с утверждением «людям можно доверять» соглашались 45% опрошенных, в России только 27%[498]. Согласно индексу Trust Barometer компании Edelman, Россия в 2012–2013 гг. по уровню доверия заняла последнее место из 26 обследованных стран[499].
Случайно ли в России из 86 млн человек трудоспособного возраста легально заняты всего 48 млн, остальные, по словам вице-премьера правительства О. Голодец, работают в непрозрачных условиях, что представляет серьезную проблему для всего общества[495].
Случайным ли стал тот «кризис доверия между властью и обществом», о котором говорил в марте 2012 г. президент Д. Медведев: «в 90-е годы вообще почти ничему не верили, и в нулевые годы то же самое, и сейчас. Этот общественный феномен неверия заключается в том, что люди не верят в то, что мы делаем это искренне…». «Рецепт преодоления неверия – убеждать, открыто общаться, вступать в диалог», – утверждал президент[496]. Проблема лишь в том, что словам верят все меньше…
По-видимому, не верят даже чиновники. «Российским чиновникам не хватает заинтересованности в своем деле… Даже если есть нормальный человек, который и взяток не берет, у него тусклые глаза, ему неинтересно, – отмечает Д. Медведев. – Было бы здорово, если бы мы создали новый класс людей, которые будут способны решать задачи по созданию новой современной экономики»[497]. При всех пороках российской бюрократии (страшней российских либералов только российский бюрократ), фактом является то, что коррупция при олигархии носит системообразующий характер, ее подавление ведет к потере работоспособности самой системы.
Фетишизация закона, который, по мнению реформаторов, должен ввести российское общество в лоно цивилизации, при олигархии лишь разрушает последние нравственные опоры, которые еще пока сдерживают общество от окончательного распада.