Страница:
Тревога сквозила и в словах бывшего главы Федерального резерва. Ее источником, по словам А. Гринспена, стала утрата доверия и нарастание партийного радикализма между республиканцами и демократами: «голоса при обсуждении законопроектов распределяются теперь не в соотношении 60% к 40%, как раньше, а в пропорции 95% к 5%. В итоге принимаемые законы стали сильно партийными»[421]. Эксперт в области выборов Н. Орнстейн отмечает, что раньше «член другой партии воспринимался как личный друг, с которым есть определенные разногласия… А сегодня (2008 г.) представителей иной партии воспринимают не как соперников, а как врагов. Очевидно, что врага следует уничтожить. Это создает совершенно иную динамику отношений»[422]. Непримиримые столкновения между демократами и республиканцами по ключевым экономическим вопросам: повышения потолка государственного долга, налогов на богатых, секвестирования бюджета…, грозящие, по словам президента Б. Обамы, Армагеддоном мировой экономике, наглядно демонстрирует уровень радикализации политической ситуации в США.
К. Пул и Г. Розенталь обнаружили сильную корреляцию между долей в совокупном доходе 1% самых богатых и уровнем поляризации в конгрессе. Они приходят к выводу, что с ростом доходов элиты политические компромиссы стали почти невозможными[423]. П. Турчин на основе построения исторических циклов связывает данный факт не столько с ростом идеологических разногласий, сколько с усилением конкуренции среди слишком расплодившейся элиты и олигархии[424].
Как бы там ни было, экономика превратилась в орудие политической борьбы, борьбы за власть. Именно власть, по мнению А. Гринспена, стала ключевым вопросом современной Америки. Об этом после поражения на ноябрьских 2006 г. выборах, заявил и бывший лидер республиканского большинства в палате представителей Дик Арми: его партия пришла к власти в 1994 г. с идеями, «как преобразовать правительство и вернуть американскому народу деньги и власть. Однако со временем инновационная политика и «дух 1994 года» были вытеснены узкими взглядами недальновидных бюрократов. Их волновал другой вопрос, как удержать политическую власть»[425]. Ситуацию отягощает тот факт, считает Гринспен, что «власть стала пугающе несостоятельной». В этих условиях вопрос, кому принадлежит власть, приобретает особую остроту. «Возможно, этот вопрос стоял бы не так остро в условиях мира на Земле… (но) ситуация, – отмечает Гринспен, – изменилась. Теперь чрезвычайно важно, кто держит бразды правления»[426].
Мировой лидер
«Нравится вам это или нет, но в холодной войне победу одержал Запад. И все же главным победителем, – добавляла бывший премьер-министр Великобритании М. Тэтчер, – являются Соединенные Штаты… На сегодня Америка – единственная сверхдержава. Ни одна из сверхдержав прошлого… не обладала таким превосходством в ресурсах и размахе над своим ближайшим соперником, как современная Америка»[428].
Цели единственной сверхдержавы торжественно провозгласил в своей избирательной кампании Дж. Буш: «Америка по осознанному выбору и волей судьбы будет поддерживать распространение политической свободы и считать наивысшей для себя наградой расширение демократии»[429]. «Мы получили уникальный шанс, – комментировала М. Тэтчер, – распространить свободу и господство закона на те страны, которые никогда их не знали…»[430] «Чтобы добиться прогресса, – конкретизировала «железная леди», – все атрибуты социализма – структуры, институты и отношения – должны быть уничтожены…»[431].
Остатки Берлинской стены еще не успели остыть, как Ф. Фукуяма провозгласил ставший уже нарицательным «конец истории»: «либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе»»[432]. Практические меры по достижению «конечного пункта эволюции» в том же 1989 г. сформулировал британский экономист Д. Уильямсон в документе, получившем название «Вашингтонский консенсус». Его положения покоились на неолиберальных идеях М. Фридмана и свободе торговли: все «барьеры, препятствующие проникновению иностранных фирм, следует устранить»[433]. Принципы «Вашингтонского консенсуса» легли в основу мирового «крестового похода» «чикагской школы» под руководством Международного валютного фонда и Всемирного банка[434].
Неолиберальный «крестовый поход» начался, впрочем, несколькими десятилетиями раньше с военных переворотов Сухарто в Индонезии и Пиночета в 1973 г. в Чили. А затем, в 80-е годы, продолжился в странах Латинской Америки и Африки. Именно в те годы была отработана методика проведения неолиберальной контрреволюции, основанная на «Доктрине шока»[435].
Тем не менее, отмечает автор книги, посвященной исследованию данного вопроса, Н. Кляйн, «оглядываясь на прошлое, можно определенно сказать, что именно с России началась новая глава в истории крестового похода чикагской школы, в 1970-1980-х годах проводившей эксперименты с шоковой терапией»[436]. «Берлинская стена пала не только в Берлине. Она пала на востоке и на западе, на севере и на юге, и падение ее затронуло все страны и компании, причем примерно в одно и то же время… Именно падение всех этих стен по всему миру, – утверждает Т. Фридмен, – сделало возможным приход эпохи глобализации и интеграции»[437].
Действительно, отличие нового этапа состояло, прежде всего, в масштабах: по словам Т. Кэротерса, возглавлявшего в правительстве США систему поддержки демократии, «в первой половине 1990-х количество «стран в ситуации перехода» резко увеличилось: их стало около сотни (примерно 20 в Латинской Америке, 25 в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, 30 в южной части Африки, 10 в Азии и 5 на Ближнем Востоке), и в них совершался резкий переход от одной модели к другой»[438]. Но очевидно еще более важным было то, что эти переходы были осуществлены мирным, хотя и не всегда вполне демократическим путем, но уже без помощи кровавых переворотов и диктатур, как прежде.
Практически во всех вновь обращенных странах при помощи «шоковой терапии» воспроизводилась неолиберальная модель Мирового лидера. Достигнутые результаты тут же закреплялись законодательными и экономическими мерами, таким образом, что отменить или изменить проведенные преобразования становилось почти невозможно. Отработка этих мер началась еще в Чили, когда встал вопрос передачи власти от Пиночета избранному правительству. «Чикагские мальчики» заблаговременно подготовили страну к тому, что реформы Пиночета оказались необратимыми[439].
Несмотря на общность черт последствий неолиберальной революции для всех стран мира, каждая из них имела свои особенности и национальные отличия. Именно они в данном случае и представляют интерес, поскольку дают возможность показать более наглядную картину происходящих событий.
Наиболее впечатляющую демонстрацию результатов неолиберальных реформ дал потрясающий взлет развивающихся стран, их доля в мировом производстве выросла с 27% в 2000 г. до 46% в 2011 г.[440], а в глобальных сбережениях за 2000-2008 гг. удвоилась с 22 до 44%[441]. Но даже на этом фоне выделяется взрывной рост Китая, превратившегося всего за два десятилетия из отсталой аграрной страны во вторую экономическую сверхдержаву мира.
Китай
Предыстория возвышения Китая начнется в 1970-1972 гг., когда с наступлением стагнации в США Китай впервые в истории посетит сначала госсекретарь Г. Киссинджер, а затем и президент США Р. Никсон. И эти визиты были далеко не случайны. Их неизбежность еще в 1924 г. предсказывал генерал Н. Головин: «В дальнейшем С.-А. Соединенные Штаты будут все более и более нуждаться в китайском рынке. Все рынки Северной и Южной Америки не могут вместить большей части производства чрезвычайно развитой индустрии Соединенных Штатов… Китайский рынок с населением 325 млн открывает слишком заманчивые перспективы, чтобы Соединенные Штаты легко отказались от него. Прибавьте к этому, что Китай вследствие дешевизны рабочих рук представляет собою… притягивающее к себе поле деятельности для капитала, сосредоточение которого после войны произошло в Северной Америке»[443]. Как и японский дипломат К. Иссии: «В экономическом и финансовом отношении Китай с четырехсотмиллионным населением предоставлял беспредельные возможности для американских капиталовложений и торговли»[444],[445].
Однако после Первой мировой Китай был занят Японией, а после Второй мировой доминирующее влияние в Поднебесной приобрел Советский Союз. Поэтому рыночные реформы в Китае смогли начаться только спустя несколько лет после смерти Мао Цзэдуна. Тем не менее, очевидно, идеологическое влияние северного соседа оставалось достаточно сильным, не случайно даже в начале 1980-х гг. Дэн Сяопин называл СССР «главным врагом Китая». И только с началом горбачевских реформ в СССР начался взрывной рост Китая – с 1985 по 2011 гг. его ВВП (в долларах США) вырос почти в 24 раза. Согласно оценкам ООН, в 2009 г. Китай, дав 10% мирового ВВП, вышел по этому показателю на второе место в мире[446].
Но реальное значение Китая еще больше, он, по сути, стал двигателем мировой экономики, от которого зависит процветание и благополучие всех стран. «Если Китай начинает кашлять, остальной мир получит воспаление легких», – отмечает в связи с этим немецкий экономист Ф. Штокер. Согласно его расчетам, «если бы рост китайской экономики составил 5% вместо 8%, то в Германии началась бы рецессия – что тогда говорить о других странах зоны евро, которые уже сейчас вынуждены бороться с сокращающейся экономикой»[449].
Благодаря высокой норме накопления, которая к 2006 г. выросла до 55%, и огромному профициту торгового баланса, Китай накопил один из крупнейших валютных резервов в мире. Уже в 2007 г., отмечает Х. Мис, было ясно, что если Китай продолжит с той же скорость накапливать резервы, то в течение 10 лет он сможет купить все публично торгующиеся европейские компании. Однако китайцы направили свои ресурсы не столько в акции, сколько в облигации, так, например, в 2008 г. лишь 7% активов США, которыми владели китайцы, составляли акции.
Китайские инвестиции стали одной из причин снижения процентных ставок в США, приведшего к надуванию пузыря на рынке недвижимости. «Так, китайцы, пытаясь обеспечить себе достойную старость, невольно загнали мировую экономику в кризис», – полагает Х. Мис[450]. Подобную точку зрения впервые высказал министр финансов США Г. Паулсон еще в 2008 г., объявив европейцев и китайцев виновниками кризиса[451].
Но не будь китайских инвестиций, Соединенные Штаты оказались бы в глубочайшем кризисе уже в начале 2000-х гг. На эту данность указывает и Д. Лал: «Дефицит текущего баланса в торговле с Японией (или Китаем) не беда, а благо для Соединенных Штатов, поскольку он позволяет стране «жить не по средствам» и сохранять высокий уровень инвестиций.., который невозможно было бы финансировать за счет внутренних накоплений»[452].
В свою очередь китайскими инвестициями в США движут не столько мысли о спокойной старости, сколько интересы текущего выживания – инвестируя в Соединенные Штаты, Китай стимулирует рост рынка сбыта для своей продукции. Рынок сбыта является все более обостряющимся вопросом жизни и смерти Китая. Его развитые производственные мощности уже давно превышают потребности мировой экономики, и в 2012 г. загрузка производственных мощностей Китая составляла всего 60%, по сравнению с 80% до финансового кризиса и 90% десять лет назад[453].
Китайское руководство предвидело подобную ситуацию и заранее официально провозгласило курс на увеличение внутреннего потребления и достигло в этом определенных успехов. Однако увеличение потребления основывается, прежде всего, на росте зарплат, что ведет к росту издержек и глобальному снижению конкурентоспособности китайской продукции, сокращению инвестиций и замедлению роста китайской экономики. Другими словами, сокращению «китайского рычага».
Наглядным примером, демонстрирующим данный процесс, является сравнение отношения дефицита торгового баланса США в торговле с Китаем к величине среднедушевых доходов этих стран: в 2006 г. американский работник стоил дороже китайского в 21 раз, а торговый дефицит составлял $235,4 млрд. Замена китайцев американцами в этом случае привела бы к росту издержек в экономике США на $4,7 трлн (35% ВВП США)[454]. В 2011 г., несмотря на рекордный дефицит США в торговле с Китаем, вышеуказанный эффект замены китайского работника на американского снизился до $3,2 трлн (21% ВВП). Т.е. всего за 5 лет «китайский рычаг» сократился более чем на треть.
Уменьшение «китайского рычага» демонстрирует и сравнение роста ВВП на душу населения в Китае с динамикой прироста дефицита торгового баланса США в торговле с Поднебесной: чем выше душевой доход в Китае, тем ниже темпы прироста дефицита торгового баланса США в торговле с Китаем. Среднедушевой доход в Китае вырос с 2% от американского в 1980 г., до 7% в 2000 г., и до 16% в 2010 г.
Темпы роста дефицита торгового баланса США, в % от ВВП США, в торговле с Китаем, в %, и ВВП на душу населения в Китае, по ППС[455]
По словам А. Гринспена, он ощутил первые признаки подорожания китайской рабочей силы уже в 2007 г. И очевидно не случайно.
Крах рынка недвижимости в США далеко не в последнюю очередь был вызван сокращением «китайского рычага», приведшего к росту издержек в американской экономике.
Получается замкнутый круг, чем больше растут доходы в Китае, тем ниже его экспортные способности, но это же приводит к росту издержек в других странах, что способствует углублению у них экономического спада и еще больше ограничивает китайский экспорт. Стимулирование внутреннего потребления не успевает покрывать спад внешнего и лишь все туже затягивает удавку, внося свой вклад в углубление мирового экономического кризиса. Отражением этих тенденций стало и замедление темпов роста промышленного производства в Китае с 2010 г.[456]
Инвестиционные механизмы искусственного стимулирования спроса, такие как вложения в инфраструктуру и поддержку рынка недвижимости, в Китае уже практически исчерпали себя, что отражается в стремительном росте цен и в появлении пустых городов – «городов призраков». Перегрев экономики угрожает ей ростом инфляции или китайским вариантом американского subprime crisis[458]. Не случайно одним из приоритетов на ближайшие пять лет Пекин объявил сдерживание роста цен на недвижимость. О растущем напряжении в Китае свидетельствуют и сокращение притока иностранных инвестиций, и ослабление экспорта, и даже усилившая внешняя активность на спорных территориях с Россией и в Южно-Китайском море.
Последствия дальнейшего снижения темпов роста китайской экономики могут быть еще более значительными, поскольку ведут к глубочайшему мировому кризису. Единственным спасителем мира, считает Ф. Штокер, «в данном случае станет, вероятно, китайский Центральный банк. Он может понизить процентную ставку и расширить предоставление кредитов»[459]. Однако уже сегодня денежное предложение в Китае (М2) достигает 180% ВВП – самый высокий уровень в мире[460]. С другой стороны, государственный долг Китая всего за один год с 2009–2010 гг. подскочил почти в 2,5 раза и достиг уровня 43% ВВП[461]. Конечно, это не так много по сравнению с развитыми странами, но в то же время корпоративный долг китайских компаний является одним из самых больших в мире, и он растет темпами, опережающими рост экономики, за 2011–2012 гг. он вырос со 108 до 122% ВВП[462]. Совокупный (частный, корпоративный и государственный) долг Китая превышает 200% ВВП[463]. Но у полугосударственного Китая, как и у самых передовых рыночных стран Запада, не остается другого выхода, как продолжать искусственное стимулирование роста экономики…
Россия
К. Пул и Г. Розенталь обнаружили сильную корреляцию между долей в совокупном доходе 1% самых богатых и уровнем поляризации в конгрессе. Они приходят к выводу, что с ростом доходов элиты политические компромиссы стали почти невозможными[423]. П. Турчин на основе построения исторических циклов связывает данный факт не столько с ростом идеологических разногласий, сколько с усилением конкуренции среди слишком расплодившейся элиты и олигархии[424].
Как бы там ни было, экономика превратилась в орудие политической борьбы, борьбы за власть. Именно власть, по мнению А. Гринспена, стала ключевым вопросом современной Америки. Об этом после поражения на ноябрьских 2006 г. выборах, заявил и бывший лидер республиканского большинства в палате представителей Дик Арми: его партия пришла к власти в 1994 г. с идеями, «как преобразовать правительство и вернуть американскому народу деньги и власть. Однако со временем инновационная политика и «дух 1994 года» были вытеснены узкими взглядами недальновидных бюрократов. Их волновал другой вопрос, как удержать политическую власть»[425]. Ситуацию отягощает тот факт, считает Гринспен, что «власть стала пугающе несостоятельной». В этих условиях вопрос, кому принадлежит власть, приобретает особую остроту. «Возможно, этот вопрос стоял бы не так остро в условиях мира на Земле… (но) ситуация, – отмечает Гринспен, – изменилась. Теперь чрезвычайно важно, кто держит бразды правления»[426].
Мировой лидер
Только Америка имеет моральное право, а также материальную основу, позволяющие занимать место мирового лидера. Судьба Америки неразрывно связана с основанием ценностей свободы в глобальном масштабе.
М. Тэтчер[427]
«Нравится вам это или нет, но в холодной войне победу одержал Запад. И все же главным победителем, – добавляла бывший премьер-министр Великобритании М. Тэтчер, – являются Соединенные Штаты… На сегодня Америка – единственная сверхдержава. Ни одна из сверхдержав прошлого… не обладала таким превосходством в ресурсах и размахе над своим ближайшим соперником, как современная Америка»[428].
Цели единственной сверхдержавы торжественно провозгласил в своей избирательной кампании Дж. Буш: «Америка по осознанному выбору и волей судьбы будет поддерживать распространение политической свободы и считать наивысшей для себя наградой расширение демократии»[429]. «Мы получили уникальный шанс, – комментировала М. Тэтчер, – распространить свободу и господство закона на те страны, которые никогда их не знали…»[430] «Чтобы добиться прогресса, – конкретизировала «железная леди», – все атрибуты социализма – структуры, институты и отношения – должны быть уничтожены…»[431].
Остатки Берлинской стены еще не успели остыть, как Ф. Фукуяма провозгласил ставший уже нарицательным «конец истории»: «либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе»»[432]. Практические меры по достижению «конечного пункта эволюции» в том же 1989 г. сформулировал британский экономист Д. Уильямсон в документе, получившем название «Вашингтонский консенсус». Его положения покоились на неолиберальных идеях М. Фридмана и свободе торговли: все «барьеры, препятствующие проникновению иностранных фирм, следует устранить»[433]. Принципы «Вашингтонского консенсуса» легли в основу мирового «крестового похода» «чикагской школы» под руководством Международного валютного фонда и Всемирного банка[434].
Неолиберальный «крестовый поход» начался, впрочем, несколькими десятилетиями раньше с военных переворотов Сухарто в Индонезии и Пиночета в 1973 г. в Чили. А затем, в 80-е годы, продолжился в странах Латинской Америки и Африки. Именно в те годы была отработана методика проведения неолиберальной контрреволюции, основанная на «Доктрине шока»[435].
Тем не менее, отмечает автор книги, посвященной исследованию данного вопроса, Н. Кляйн, «оглядываясь на прошлое, можно определенно сказать, что именно с России началась новая глава в истории крестового похода чикагской школы, в 1970-1980-х годах проводившей эксперименты с шоковой терапией»[436]. «Берлинская стена пала не только в Берлине. Она пала на востоке и на западе, на севере и на юге, и падение ее затронуло все страны и компании, причем примерно в одно и то же время… Именно падение всех этих стен по всему миру, – утверждает Т. Фридмен, – сделало возможным приход эпохи глобализации и интеграции»[437].
Действительно, отличие нового этапа состояло, прежде всего, в масштабах: по словам Т. Кэротерса, возглавлявшего в правительстве США систему поддержки демократии, «в первой половине 1990-х количество «стран в ситуации перехода» резко увеличилось: их стало около сотни (примерно 20 в Латинской Америке, 25 в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, 30 в южной части Африки, 10 в Азии и 5 на Ближнем Востоке), и в них совершался резкий переход от одной модели к другой»[438]. Но очевидно еще более важным было то, что эти переходы были осуществлены мирным, хотя и не всегда вполне демократическим путем, но уже без помощи кровавых переворотов и диктатур, как прежде.
Практически во всех вновь обращенных странах при помощи «шоковой терапии» воспроизводилась неолиберальная модель Мирового лидера. Достигнутые результаты тут же закреплялись законодательными и экономическими мерами, таким образом, что отменить или изменить проведенные преобразования становилось почти невозможно. Отработка этих мер началась еще в Чили, когда встал вопрос передачи власти от Пиночета избранному правительству. «Чикагские мальчики» заблаговременно подготовили страну к тому, что реформы Пиночета оказались необратимыми[439].
Несмотря на общность черт последствий неолиберальной революции для всех стран мира, каждая из них имела свои особенности и национальные отличия. Именно они в данном случае и представляют интерес, поскольку дают возможность показать более наглядную картину происходящих событий.
Наиболее впечатляющую демонстрацию результатов неолиберальных реформ дал потрясающий взлет развивающихся стран, их доля в мировом производстве выросла с 27% в 2000 г. до 46% в 2011 г.[440], а в глобальных сбережениях за 2000-2008 гг. удвоилась с 22 до 44%[441]. Но даже на этом фоне выделяется взрывной рост Китая, превратившегося всего за два десятилетия из отсталой аграрной страны во вторую экономическую сверхдержаву мира.
Китай
Где мы найдем потребителей для нашего прибавочного продукта? География дает ответ на вопрос. Китай – наш естественный потребитель…
Сенатор А. Беверидж, выступление в Конгрессе 9 января 1900 г.[442]
Предыстория возвышения Китая начнется в 1970-1972 гг., когда с наступлением стагнации в США Китай впервые в истории посетит сначала госсекретарь Г. Киссинджер, а затем и президент США Р. Никсон. И эти визиты были далеко не случайны. Их неизбежность еще в 1924 г. предсказывал генерал Н. Головин: «В дальнейшем С.-А. Соединенные Штаты будут все более и более нуждаться в китайском рынке. Все рынки Северной и Южной Америки не могут вместить большей части производства чрезвычайно развитой индустрии Соединенных Штатов… Китайский рынок с населением 325 млн открывает слишком заманчивые перспективы, чтобы Соединенные Штаты легко отказались от него. Прибавьте к этому, что Китай вследствие дешевизны рабочих рук представляет собою… притягивающее к себе поле деятельности для капитала, сосредоточение которого после войны произошло в Северной Америке»[443]. Как и японский дипломат К. Иссии: «В экономическом и финансовом отношении Китай с четырехсотмиллионным населением предоставлял беспредельные возможности для американских капиталовложений и торговли»[444],[445].
Однако после Первой мировой Китай был занят Японией, а после Второй мировой доминирующее влияние в Поднебесной приобрел Советский Союз. Поэтому рыночные реформы в Китае смогли начаться только спустя несколько лет после смерти Мао Цзэдуна. Тем не менее, очевидно, идеологическое влияние северного соседа оставалось достаточно сильным, не случайно даже в начале 1980-х гг. Дэн Сяопин называл СССР «главным врагом Китая». И только с началом горбачевских реформ в СССР начался взрывной рост Китая – с 1985 по 2011 гг. его ВВП (в долларах США) вырос почти в 24 раза. Согласно оценкам ООН, в 2009 г. Китай, дав 10% мирового ВВП, вышел по этому показателю на второе место в мире[446].
В 1985 г. оборот торговли между Китаем и США составлял 3,9 млрд долл. (0,09% ВВП США) и был сбалансированным. К 2009 г. китайский экспорт в США вырос до 296,1 млрд долл. (2,1% ВВП). Китайский экспорт в США на 98% состоит из промышленных товаров[447].Источником этого впечатляющего роста была дешевая рабочая сила (резерв которой составляло крестьянство, достигавшее 80% населения). Но у Китая не было бы шансов реализовать этот ресурс, если бы не целенаправленная политика китайского партийного руководства, сохранившего монополию власти в стране. Практика китайских реформ во многом напоминала развитие идей легендарного Ли Гуанъяо, премьер-министра Сингапура, крошечного государства, применительно к самой населенной стране мира. Именно ограниченная демократия в сочетании с рациональной политикой поэтапных реформ, направленных на экономическое и социальное развитие страны, привела к тому, что Китай в течение всего двух десятилетий превратился в «мировую фабрику». Увеличив свою долю в мировой промышленной продукции за 2000–2011 гг. почти в 3 раза, Китай стал мировым лидером по этому показателю (19,9%), опередив даже США (18%)[448].
Но реальное значение Китая еще больше, он, по сути, стал двигателем мировой экономики, от которого зависит процветание и благополучие всех стран. «Если Китай начинает кашлять, остальной мир получит воспаление легких», – отмечает в связи с этим немецкий экономист Ф. Штокер. Согласно его расчетам, «если бы рост китайской экономики составил 5% вместо 8%, то в Германии началась бы рецессия – что тогда говорить о других странах зоны евро, которые уже сейчас вынуждены бороться с сокращающейся экономикой»[449].
Благодаря высокой норме накопления, которая к 2006 г. выросла до 55%, и огромному профициту торгового баланса, Китай накопил один из крупнейших валютных резервов в мире. Уже в 2007 г., отмечает Х. Мис, было ясно, что если Китай продолжит с той же скорость накапливать резервы, то в течение 10 лет он сможет купить все публично торгующиеся европейские компании. Однако китайцы направили свои ресурсы не столько в акции, сколько в облигации, так, например, в 2008 г. лишь 7% активов США, которыми владели китайцы, составляли акции.
Китайские инвестиции стали одной из причин снижения процентных ставок в США, приведшего к надуванию пузыря на рынке недвижимости. «Так, китайцы, пытаясь обеспечить себе достойную старость, невольно загнали мировую экономику в кризис», – полагает Х. Мис[450]. Подобную точку зрения впервые высказал министр финансов США Г. Паулсон еще в 2008 г., объявив европейцев и китайцев виновниками кризиса[451].
Но не будь китайских инвестиций, Соединенные Штаты оказались бы в глубочайшем кризисе уже в начале 2000-х гг. На эту данность указывает и Д. Лал: «Дефицит текущего баланса в торговле с Японией (или Китаем) не беда, а благо для Соединенных Штатов, поскольку он позволяет стране «жить не по средствам» и сохранять высокий уровень инвестиций.., который невозможно было бы финансировать за счет внутренних накоплений»[452].
В свою очередь китайскими инвестициями в США движут не столько мысли о спокойной старости, сколько интересы текущего выживания – инвестируя в Соединенные Штаты, Китай стимулирует рост рынка сбыта для своей продукции. Рынок сбыта является все более обостряющимся вопросом жизни и смерти Китая. Его развитые производственные мощности уже давно превышают потребности мировой экономики, и в 2012 г. загрузка производственных мощностей Китая составляла всего 60%, по сравнению с 80% до финансового кризиса и 90% десять лет назад[453].
Китайское руководство предвидело подобную ситуацию и заранее официально провозгласило курс на увеличение внутреннего потребления и достигло в этом определенных успехов. Однако увеличение потребления основывается, прежде всего, на росте зарплат, что ведет к росту издержек и глобальному снижению конкурентоспособности китайской продукции, сокращению инвестиций и замедлению роста китайской экономики. Другими словами, сокращению «китайского рычага».
Наглядным примером, демонстрирующим данный процесс, является сравнение отношения дефицита торгового баланса США в торговле с Китаем к величине среднедушевых доходов этих стран: в 2006 г. американский работник стоил дороже китайского в 21 раз, а торговый дефицит составлял $235,4 млрд. Замена китайцев американцами в этом случае привела бы к росту издержек в экономике США на $4,7 трлн (35% ВВП США)[454]. В 2011 г., несмотря на рекордный дефицит США в торговле с Китаем, вышеуказанный эффект замены китайского работника на американского снизился до $3,2 трлн (21% ВВП). Т.е. всего за 5 лет «китайский рычаг» сократился более чем на треть.
Уменьшение «китайского рычага» демонстрирует и сравнение роста ВВП на душу населения в Китае с динамикой прироста дефицита торгового баланса США в торговле с Поднебесной: чем выше душевой доход в Китае, тем ниже темпы прироста дефицита торгового баланса США в торговле с Китаем. Среднедушевой доход в Китае вырос с 2% от американского в 1980 г., до 7% в 2000 г., и до 16% в 2010 г.
Темпы роста дефицита торгового баланса США, в % от ВВП США, в торговле с Китаем, в %, и ВВП на душу населения в Китае, по ППС[455]
Крах рынка недвижимости в США далеко не в последнюю очередь был вызван сокращением «китайского рычага», приведшего к росту издержек в американской экономике.
Получается замкнутый круг, чем больше растут доходы в Китае, тем ниже его экспортные способности, но это же приводит к росту издержек в других странах, что способствует углублению у них экономического спада и еще больше ограничивает китайский экспорт. Стимулирование внутреннего потребления не успевает покрывать спад внешнего и лишь все туже затягивает удавку, внося свой вклад в углубление мирового экономического кризиса. Отражением этих тенденций стало и замедление темпов роста промышленного производства в Китае с 2010 г.[456]
Согласно докладу «Китай до 2030 г.», подготовленному Всемирным банком и правительственными экспертами КНР, в Китае начнется масштабный кризис, если правительство не начнет экономические реформы. Главной причиной кризиса, по мнению авторов доклада, является бюрократия, которая управляет госпредприятиями крайне неэффективно. Эксперты призвали правительство Китая стимулировать конкуренцию и предпринимательство, а также переводить госпредприятия в частную собственность[457].В 2012 г. замедление экономики Китая стало приобретать все более отчетливые черты. Не случайно правительство Китая прибегло к отчаянным мерам для искусственного стимулирования роста своей экономики и прежде всего за счет монетарной политики: в 2012 г. ЦБ Китая дважды снижал базовую ставку, впервые с 2008 г., кроме того, с ноября прошлого года НБК трижды понижал нормы резервирования для банков. Дополнительно НБК закачивает в экономику деньги через аукционы РЕПО. Одновременно проводится снижение ряда ограничений для зарубежных инвесторов и интернационализация юаня. В результате последнего, в первой половине 2011 г. объем юаневых внешнеторговых сделок вырос почти в 13 раз по сравнению с соответствующим периодом 2010 г. И Китай уже требует от МВФ дать юаню статус свободно конвертируемой валюты. Пока МВФ «думает», Китай переходит к взаиморасчетам со странами БРИКС, Малайзией, Японией, Чили и т.д. с долларов на национальные валюты и юань.
Однако повышение эффективности в условиях ограниченных рынков сбыта неизбежно приведет к росту безработицы. В городском Китае, по официальным данным, она стабильно находится на фоновом уровне чуть более 4%. Но в сельской местности стоит в очереди огромная армия безработных, и социальное спокойствие Китая сегодня определяется его возможностью создания ~10 млн новых рабочих мест ежегодно. С другой стороны, ослабление центрального государства за счет усиления частного сектора грозит Китаю социальным и территориальным распадом по примеру Советского Союза или, по крайней мере, гораздо большей зависимостью от мирового рынка и внешних сил.
Но к тем же самым последствиям ведет и замедление экономического роста. Разбудив силы капитализма и став частью глобальной системы, Китай стал заложником этих сил еще в большей степени, чем сам Запад.
Инвестиционные механизмы искусственного стимулирования спроса, такие как вложения в инфраструктуру и поддержку рынка недвижимости, в Китае уже практически исчерпали себя, что отражается в стремительном росте цен и в появлении пустых городов – «городов призраков». Перегрев экономики угрожает ей ростом инфляции или китайским вариантом американского subprime crisis[458]. Не случайно одним из приоритетов на ближайшие пять лет Пекин объявил сдерживание роста цен на недвижимость. О растущем напряжении в Китае свидетельствуют и сокращение притока иностранных инвестиций, и ослабление экспорта, и даже усилившая внешняя активность на спорных территориях с Россией и в Южно-Китайском море.
Последствия дальнейшего снижения темпов роста китайской экономики могут быть еще более значительными, поскольку ведут к глубочайшему мировому кризису. Единственным спасителем мира, считает Ф. Штокер, «в данном случае станет, вероятно, китайский Центральный банк. Он может понизить процентную ставку и расширить предоставление кредитов»[459]. Однако уже сегодня денежное предложение в Китае (М2) достигает 180% ВВП – самый высокий уровень в мире[460]. С другой стороны, государственный долг Китая всего за один год с 2009–2010 гг. подскочил почти в 2,5 раза и достиг уровня 43% ВВП[461]. Конечно, это не так много по сравнению с развитыми странами, но в то же время корпоративный долг китайских компаний является одним из самых больших в мире, и он растет темпами, опережающими рост экономики, за 2011–2012 гг. он вырос со 108 до 122% ВВП[462]. Совокупный (частный, корпоративный и государственный) долг Китая превышает 200% ВВП[463]. Но у полугосударственного Китая, как и у самых передовых рыночных стран Запада, не остается другого выхода, как продолжать искусственное стимулирование роста экономики…
Россия
Русские живут исключительно впечатлениями момента. То, что вчера чувствовали и думали, для них более не существует. Их настоящее настроение порой уничтожает в них самое воспоминание об их прежних взглядах… В России чаша весов не колеблется – она сразу получает решительное движение.
М. Палеолог, французский посол в России 1917 г.[464]