Вебер Дэвид Марк. Пепел победы

   Многим людям желание избежать публичного внимания и поклонения показалось бы по меньшей мере странным, однако Хэмиш Александер верил ей и прекрасно ее понимал. Поэтому Хонор ответила ему благодарной улыбкой.
   Граф хотел сказать что-то еще, но, услышав мелодичный звонок, подался вперед и, взглянув в иллюминатор, удовлетворенно кивнул.
   – А вот и корабль, который доставит вас на Грейсон, миледи, – объявил он.
   Покосившись на собеседника, Хонор перевела взгляд на бортовой иллюминатор. Нимиц, привстав на ее коленях, прижал нос к бронепласту и встопорщил вибриссы, рассматривая дрейфующую в пустоте стальную громаду, обрамленную белыми и зелеными габаритными огнями.
   Супердредноут был одним из самых больших военных кораблей, какие ей доводилось видеть. Возможно, подумала она, оценивая опытным взглядом размеры тоннаж, огромные орудийные порты и внушительные импеллерные узлы, он вообще самый большой. Эта мысль была первой. Спустя мгновение Харрингтон отметила необычные очертания кормовой оконечности, и глаза ее сузились.
   – Да это же «Медуза»! – вырвалось у нее.
   – Можно сказать и так, – согласился граф Белой Гавани. – Правда, построили эту штуковину не мы, а грейсонцы. Они получили рабочие чертежи одновременно с Бюро кораблестроения, но при воплощении проекта в жизнь им не пришлось преодолевать столь мощные бюрократические препоны.
   Последнюю фразу он произнес очень сухо, и Хонор вновь отвернулась к иллюминатору, чтобы собеседник не заметил, как искривился ее рот. Она не забыла тот, столь значительный по своим последствиям разговор в библиотеке, не забыла, что тогда некий Хэмиш Александер был одним из решительных противников радикальных нововведений, вроде оснащения супердредноутов подвесками. В то время как именно она присоединилась к авторам рекомендаций, способствовавших окончательному оформлению проекта «Медуза».
   – А довелось ли испытать новые системы в бою, милорд? – осведомилась она, как только почувствовала, что может совладать со своим голосом.
   – В ограниченном масштабе, – серьезно ответил адмирал, – и они проявили себя именно так, как вы, миледи, предсказывали. У нас их пока не так много, как хотелось бы, но при правильном использовании они потрясающе эффективны. Как и… – тут он покосился на сидевших поодаль младших офицеров, не имевших допуска к сверхсекретной информации, – как и некоторые другие описанные вами в тот вечер новинки.
   – Правда? – Хонор обернулась к нему и Хэмиш кивнул.
   – Именно так. Пока нам еще не выпало случая испытать эти новинки, включая и новые супердредноуты, в крупных сражениях. Мы хотим по-настоящему задействовать новые системы тогда, когда будем обладать ими в количествах, позволяющих повлиять на стратегическую ситуацию. Преждевременное их обнаружение лишь откроет противнику наши карты и даст ему возможность приспособиться и выработать контрмеры. В настоящий время мы надеемся, что разовые столкновения с новыми видами вооружений не дали аналитикам хевов материала, позволяющего составить четкое представление о том, с чем они столкнулись. По этой же причине мы переправляем корабли новых классов через туннели сети лишь в случаях крайней необходимости: весьма нежелательно, чтобы какой-нибудь «нейтрал», заметив нечто необычное, шепнул об этом в ушко Госбезопасности. Однако скоро мы будем готовы – и не позднее чем через несколько месяцев гражданку секретаря МакКвин и Комитет общественного спасения ожидает весьма неприятный сюрприз.
   Хонор понимающе кивнула, не отрывая взгляда от ожидавшего ее корабля. Между ним и проектной документацией, которую она изучала, имелись некоторые различия, однако не столь уж существенные, и Хонор, видя воплощенную в сталь идею, которую яростно отстаивала в коллегии по разработке вооружения, испытала прилив чуть ли не родительской гордости.
   – И вот еще что, – произнес Александер, понизив голос так, чтобы его не могли слышать даже Робардс и Лафолле. – Этот корабль, как и остальные корпуса того же класса, входящие в состав Грейсонского флота, были построены на верфи «Ворон», где вы являетесь основным акционером. Таким образом, данный супердредноут в известном смысле ваше детище. Поэтому мы и решили, что будет правильно, если вы вернетесь домой на его борту.
   – Спасибо вам, милорд, – тихо сказала Хонор, встретившись с ним взглядом.
   Она еще не закончила фразу, когда бот мягко качнулся, и натренированные рефлексы подсказали Хонор, что он захвачен швартовыми лучами. Корабль за иллюминаторами превратился в чудовищную гору брони и вооружения: левиафан массой в миллионы тонн был готов принять их в свое освещенное чрево.
   Тяги с безупречной точностью поместили бот на опоры, и Хонор, смотревшая сквозь бронепласт на шлюпочную галерею, почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, а к глазам подступили слезы. Вид стройных рядов грейсонцев в синих мундирах, кое-где перемежавшихся черной с золотом униформой прикомандированного персонала Королевского флота, пробудил в ней острую ностальгию. А их ликование она ощущала даже с борта бота.
   Странно, но она и впрямь принадлежала двум мирам. Навсегда оставшись уроженкой Звездного Королевства, дочерью холодного, гористого Сфинкса, Хонор тем не менее сроднилась и с Грейсоном, миром, почти пугающим динамизмом своего развития и откровенной неистовостью чувств – как преданности, так и ненависти. С тех пор, когда она встретилась с грейсонцами впервые, изменилось очень многое. Теперь Хонор понимала этот народ, и это казалось естественным. Ибо по меньшей мере одно качество роднило ее с народом Грейсона: чувство ответственности. Ни она, ни эти люди не могли и помыслить о том, чтобы даже в малости поступиться своим долгом. Как ни странно, это сближало ее даже с самыми ярыми противниками реформ, символом которых она стала: они тоже до конца исполняли то, что считали своим долгом. Вот и сейчас она прекрасно понимала людей, чьи чувства обдавали ее жаркой волной, и это понимание согревало ей душу.
   – После вас, миледи, – произнес граф Белой Гавани, поднимаясь и указывая на люк, над которым засветился зеленый индикатор. Хонор бросила на него вопросительный взгляд, и он улыбнулся. – Леди Харрингтон, на этом флоте ваш ранг выше моего. И в любом случае я не такой дурак, чтобы в такую минуту встрять между вами и встречающими вас грейсонцами.
   Хонор залилась краской, но спустя мгновение улыбнулась и встала.
   Граф помог приладить на спину переноску с Нимицем и пропустил леди Харрингтон вперед к переходному туннелю. Ощущая волну возбуждения, словно катившуюся по рукаву ей навстречу, она нырнула в невесомость. Эмоциональная буря была столь же сильна, как и на «Фарнезе», она почти не оставляла простора для мыслей, однако плыть по трубе Хонор могла и с одной рукой, ни о чем не думая. Достаточно было включить навык, за сорок лет службы развившийся до автоматизма. Но уже приближаясь к разграничительному поручню, она даже сквозь пульсирующий ритм восторга и предвкушения ощутила за спиной яркую вспышку веселья.
   Ей захотелось оглянуться на Хэмиша – просто чтобы увидеть выражение его лица и попытаться понять, что его так позабавило. Но времени не было: она перескочила через поручень, и навстречу ей хлынули торжественные звуки «Гимна Землевладельцев».
   Леди Харрингтон очень старалась взять себя в руки, но все равно оказалась неподготовленной ко всему, что на нее обрушилось: грому музыки, многоцветью мундиров, позументов и галунов, взятому «на караул» оружию морпехов, вихрю радостных эмоций и жгучей жажде мести, охватившей многих при виде обрубка руки и парализованного лица. Даже хваленая грейсонская дисциплина не удержала рев приветственных восклицаний. Она почувствовала, как дрожит в переноске разделявший с ней восприятие этого эмоционального половодья Нимиц. Шквал чувств ошеломил ее, однако флотский инстинкт побуждал действовать в соответствии с требованиями протокола прибытия на борт.
   Отдав честь реявшему над галереей флагу Грейсона, она повернулась, чтобы салютовать капитану корабля, – и сердце ее радостно дрогнуло при виде Томаса Гринтри. Восторженная улыбка едва не разломила физиономию коренастого грейсонца надвое. За спиной капитана Харрингтон заметила еще одно знакомое лицо. Улыбка адмирала Иуды Янакова была – если такое вообще возможно – даже шире, чем у Гринтри, однако радость в его глазах, оттенялась суровым, опасным блеском, вспыхнувшим, стоило ему заметить ее культю. Хонор знала его достаточно хорошо, чтобы прочитать мысли, таящиеся за этим блеском, и мысленно пообещала себе при первой возможности обстоятельно с ним поговорить. Сейчас времени на это не было, и она обвела взглядом галерею, дожидаясь, когда стихнут приветственные голоса.
   Галерея была удивительно просторной даже для супердредноута…
   Мысли ее оборвались, когда она увидела красовавшийся позади почетного караула герб. Основа его была очевидна: она видела эту картину всякий раз, кода смотрела на свой ключ землевладельца, а любое сомнение отпадало само собой, стоило прочесть начертанное на геральдическом щите название корабля.
   Хонор таращилась на герб, не способная даже отвести взгляд в сторону, хотя и понимала, что ее столбняк полностью оправдывает все ожидания забавлявшегося Хэмиша Александера. И, честно говоря, доброму здоровью графа ее ступор пошел только на пользу (это она осознала позднее), поскольку если бы она все-таки обернулась и увидела, что граф усмехается хотя бы на десятую так, как мог усмехаться по ее предположениям, и при этом оказался бы в пределах досягаемости…
   Но в тот миг ей было не до соображений мелкой мести, ибо ликующие голоса наконец стихли, и Томас Гринтри, в кои-то веки решившись на нарушение протокола, отнял пальцы от околыша прежде, чем это успела сделать она, и протянул ей руку в сердечном приветствии.
   – Миледи, – проговорил он сиплым от волнения голосом, прежде чем она успела вымолвить хоть слово. – Добро пожаловать домой. И добро пожаловать на борт «Хонор Харрингтон»!

Глава 3

   Гранд-адмирал Мэтьюс смотрел вдаль из просторного холла космопорта, и его волосы, когда-то темно-каштановые волосы простого коммодора, теперь серебрились сединой под падавшими на Остин-сити рассветными лучами звезды Ельцина. Морщин на его умном подвижном лице тоже прибавилось изрядно, однако зеленовато-карие глаза светились удовлетворением. Во всяком случае, как правило. И основания на то имелись, ибо на его глазах и при его непосредственном участии почти полностью уничтоженный в ходе Масадской войны Грейсонский космический флот возродился, словно феникс из пепла, и к настоящему моменту, несомненно, был третьим по мощи военным флотом в радиусе многих световых лет. И пусть один из двух более сильных флотов, базировавшихся в указанных пределах, находился с ним в состоянии войны, Грейсон имел верных и могущественных союзников, так что гранд-адмиралу Мэтьюсу и вправду было чем гордиться.
   Другое дело, что это ничуть не помогало справиться с усталостью и досадой – чувствами, которые в настоящий момент омрачали любовь и почтение к находившемуся рядом с ним в холле высокому сухопарому человеку. Покосившись на него, Мэтьюс снова принялся рассматривать пейзаж за окном.
   Остин-сити был старейшим городом на Грейсоне. Многие из его общественных и административных строений находились под защитными куполами, но в целом город укрыт не был, а поскольку сейчас в северном полушарии Грейсона стояла зима, за ночь открытое пространство завалило влажным тяжелым снегом. Расчистив посадочную площадку, снегоуборочные машины сгребли снег к ее краям, и теперь там громоздились сугробы выше человеческого роста. Вообще-то Мэтьюс снега не любил, но время от времени готов был сделать исключение. Как, например, в этом году. Имевший четырехтысячелетнюю историю Христианский календарь, которого упорно придерживались грейсонцы, плохо согласовывался с реальной сменой времен года на планете, и случаи, когда Рождество приходилось на настоящую зиму и рождественские песнопения можно было послушать, любуясь выпавшим снежком, выпадали нечасто.
   Но с Рождества прошло уже два дня. Мысли Мэтьюса вновь вернулись к делам военным, и он поморщился, взглянув на стоявший у лифта караул из дюжины выдыхавших на морозе пар гвардейцев в бордовых с золотом мундирах Мэйхью. За их спинами словно бы произвольно рассредоточилось несколько взводов морской пехоты. Мэтьюс прекрасно понимал, что эта «произвольность» была кажущейся: бойцы были расставлены так, что прикрывали все подступы к площадке. Они были вооружены до зубов и держались настороже. Хотя, если его догадка верна, все до единого испытывали определенную досаду в связи с последней выходкой Протектора.
   «Что ни говори, – думал адмирал, – а Бенджамину пора бы и повзрослеть. Я знаю, что любая возможность сорваться с цепи доставляет ему удовольствие, и ведомо Испытующему, я не могу его за это винить, но он просто не имел права являться в космопорт с такой мизерной охраной. И, коль скоро мы вообще здесь оказались, было бы совсем неплохо, если бы он намекнул, чего ради я должен торчать здесь вместе с ним. Конечно, всякое приглашение Протектора – само по себе высокая честь, но у меня полно неотложных дел. Не говоря уж о том, что вскакивать до зари и натягивать парадный мундир только из-за того, что Протектору вздумалось спозаранку прогуляться по космопорту, – не самое большое удовольствие».
   Бенджамин Мэйхью повернулся и прервал размышления гранд-адмирала чарующей, харизматической улыбкой. Мэтьюс поймал себя на том, что непроизвольно улыбнулся в ответ. В настоящий момент Протектор походил на озорного мальчишку, улизнувшего от наставника: обличье, к которому Мэтьюс за последние десять лет успел привыкнуть. Благодаря ему Бенджамин выглядел гораздо моложе своих сорока стандартных лет. Разумеется, в глазах грейсонцев: на планетах, где пролонг был доступен с рождения, его приняли бы за мужчину лет пятидесяти, а то и шестидесяти. Но на сей раз даже мальчишеский облик Протектора не смог улучшить настроение его высшего офицера флота.
   – Наверное, Уэсли, мне следовало бы извиниться, – сказал, помолчав, Протектор, и его улыбка превратилась в широкую ухмылку. – Правда, я этого делать не собираюсь.
   – Меня, ваша светлость, это почему-то не удивляет, – отозвался Мэтьюс со всей язвительностью, какую мог позволить себе в разговоре с правителем планеты.
   – Так ведь это потому, что вы меня хорошо знаете! Знай вы меня похуже, клюнь вы на политическую рекламу, в которой имиджмейкеры расписывают меня совсем не таким, каков я есть, вы бы, небось, удивились. Разве не так?
   Мэтьюс одарил своего монарха неодобрительным взглядом, но, учитывая то, что поблизости дежурили двое солдат, от ответа воздержался: не стоит говорить нелицеприятные вещи в присутствии нижних чинов. Правда, если бы постороннее присутствие ограничилось оберегавшим спину Протектора широкоплечим личным гвардейцем, Мэтьюс отмалчиваться бы не стал.
   Майор Райс был личным телохранителем Протектора более десяти лет – с того времени, как при попытке переворота Маккавея погиб его предшественник. Одной из причин, побудивших Протектора остановить выбор на Райсе, стали легкость характера и общительность последнего. Правда, при всем своем пресловутом веселом нраве до зачисления в дворцовую службу безопасности Роберт Райс, известный приятелям по пока неизвестной Мэтьюсу причине под прозвищем «Живчик», был старшим сержантом Псов Орбиты. Псами Орбиты, или официально 5019-м батальоном особого назначения, именовалось элитное подразделение, специальный батальон, превышавший по численности полностью укомплектованный полк грейсонской морской пехоты. После того как Протектор чудом избежал гибели, руководство дворцовой службы безопасности решило, что государю требуется настоящий сторожевой пес, и лучшей кандидатурой на эту должность сочли «Живчика» Райса. Мэтьюс подозревал, что слегка седеющий рыжеволосый ветеран принял неожиданное предложение не без колебаний. Но когда принял, с колебаниями было покончено. Долгая, безупречная, сопряженная с риском для жизни служба в сочетании с особенностями характера сделали его подходящим телохранителем для столь неисправимо непредсказуемого подопечного, каким был Бенджамин Девятый. А на данный момент важнее было другое: от своего главного телохранителя Протектор не имел никаких секретов, и Райс знал его слишком хорошо, чтобы неверно истолковать какое бы то ни было высказывание Мэтьюса.
   Почувствовав, что Протектор все еще смотрит на него с ухмылкой, гранд-адмирал встряхнулся.
   – Позволю себе заверить вашу светлость, – сказал он с демонстративной почтительностью и преувеличенной куртуазностью, – что какой бы услуги вы от меня ни потребовали, ее выполнение будет для меня высочайшей честью и удовольствием.
   – Побил меня моим же оружием! – с восхищением сказал Бенджамин. – Растете на глазах, Уэсли!
   – Благодарю, ваша светлость, – отозвался Мэтьюс, и его карие глаза наконец блеснули.
   В это мгновение мягко прозвучал гонг, и Уэсли поднял глаза на вмонтированный в стену холла дисплей. Объявлена десятиминутная готовность к приему военного шаттла. Брови адмирала поднялись: они явно собрались здесь, чтобы встретить этот шаттл, но зачем? Каким-то образом Протектор знал о том, кто (или что) находится на борту одного из военных шаттлов, а главнокомандующий не знал! Но главное, какого черта Бенджамин без конца ухмыляется?
   Почти неодолимое любопытство едва не заставило Уэсли задать вопрос, но он вовремя прикусил язык. Нет, упрямо сказал себе гранд-адмирал, вновь обращая взгляд к бетонированной посадочной площадке, такого удовольствия он Протектору не доставит!
   Бенджамин еще несколько мгновений не спускал с него взгляда, и, подавив смешок, тоже повернулся к прозрачной кристаллопластовой стенке.
   Несколько минут прошло в молчании, а потом ярко-голубое утреннее небо карандашной линией прочертил тянувшийся позади поблескивающей бусинки шаттла белый инверсионный след. Быстро увеличиваясь в размерах, бусинка превратилась в некое подобие крылатого наконечника стрелы. Мэтьюс с профессиональным одобрением проследил за безупречным заходом пилота на посадку. Шаттл уравновесился на опорах, из открывшегося люка спустился трап, и Мэтьюс с трудом заставил себя не подскакивать от нетерпения.
   В конце концов, у него и правда дел по горло, так что как только эта нелепая церемония закончится, он постарается вернуться…
   Мысли его оборвались, карие глаза расширились, изумленно уставившись на высокую стройную фигуру в точно таком же, как у него, синем адмиральском мундире. Внутренний голос завопил, что глазам верить нельзя, ибо того, что он видит, просто не может быть. Лишь одна женщина на Грейсоне имела право носить мундир полного адмирала. Лишь одна женщина на Грейсоне появлялась повсюду с шестилапым кремово-серым древесным котом. Но эта женщина была мертва уже более двух стандартных лет. Так что же…
   – Я ведь не просто так решил, что не стану извиняться, – сказал, обращаясь к своему главнокомандующему, Бенджамин Девятый, и на сей раз его мягкий голос звучал совершенно серьезно. Мэтьюс перевел на него растерянный взгляд, и Протектор улыбнулся. – Может быть, чуточку поздновато, но лучше поздно, чем никогда. С Рождеством вас, Уэсли.
   Мэтьюс снова повернулся к окну, все еще пытаясь разрешить для себя неразрешимую проблему. Похоже, что некоторые из солдат и гвардейцев испытывали те же чувства: изумление и неверие оказались так сильны, что они, забыв о профессиональном самообладании, во все глаза таращились на рослую женщину с короткими вьющимися волосами. Гранд-адмирал знал, что и сам таращится точно так же, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, он уже чувствовал, как тающие сомнения уступают место восторгу неимоверной силы – казалось, сами кости вот-вот застучат, словно кастаньеты.
   – Я знаю, как много значила она для вас и для всего флота, – тихонько продолжил стоявший рядом Бенджамин, – и поэтому просто не мог не подарить вам это мгновение.
   – Н-но – как?! Я хочу сказать, мы все знали, и в новостях…
   – Уэсли, я сам пока еще не в курсе. Более двух недель назад мне переслали депешу со звезды Тревора, а после того, как «Харрингтон» вышла из гипера и направилась в систему, я получил шифрованное послание от нее самой – но, к сожалению, никаких подробностей там не сообщалось. Было самое главное: она жива. По моему мнению, ей и Иуде следовало сначала связаться с вами, а не со мной, но она предпочла выступить не в качестве адмирала, а в качестве землевладельца. В чем, возможно, совершенно права: политические последствия ее возвращения следует учитывать в первую очередь. Что же до подробностей… так ли уж они важны?
   Протектор говорил тихо, но его глаза, устремленные на направлявшуюся к лифту однорукую женщину, сопровождаемую майором в зеленом мундире лена Харрингтон, полудюжиной офицеров и коренастым главстаршиной Королевского флота.
   – Имеет ли значение хоть что-то, кроме того, что она в конце концов вернулась домой?
   – Нет, ваша светлость, – так же тихо откликнулся Мэтьюс и, глубоко вздохнув (ему показалось, будто вздох продолжался целый час), повторил: – Нет. Ничто другое значения не имеет.

* * *

   Выйдя из лифта, Хонор Харрингтон собралась было вытянуться по стойке «смирно», но Бенджамин Мэйхью шагнул ей навстречу, заключил в объятия и сжал с медвежьей силой, удивительной для столь худощавого человека. Здоровый глаз Хонор расширился: было неслыханно, чтобы грейсонский мужчина даже прикоснулся к незамужней женщине, не говоря уж о публичных объятиях с риском переломать ей ребра. Более того, ни один воспитанный грейсонец не стал бы обнимать на людях даже собственную жену. Но потом удивление растаяло, эмоции Протектора захлестнули ее, и Хонор в ответ обняла его единственной рукой. Наверное, ей не следовало этого делать, хотя инициатива и принадлежала Бенджамину, но в этот момент он был не Протектором, из рук которого десять лет назад она получила свой лен. Сейчас он был другом, оплакавшим ее смерть, а теперь ставшим свидетелем воскрешения, так что ему было плевать на строжайшие предписания церемониала, до мельчайших подробностей определяющие поведение Протектора.
   Впрочем, момент истины, при всей его напряженности, длился недолго: глубоко вздохнув, Протектор отступил на шаг и остановился на расстоянии протянутой руки, оставив ладони на ее плечах. Глаза его казались влажными, но то же самое можно было сказать и о ее глазах. Хонор ощущала всю гамму его чувств: ошеломляющую радость и скрытую под ее покровом холодную ярость.
   – Похоже, вы снова остались без глаза? – спросил он, помолчав.
   Криво улыбнувшись здоровой половиной рта, она кивнула.
   – Глаз, половина лица парализована, рука… – почти спокойно продолжил перечисление Протектор. – Что-нибудь еще?
   Хонор прекрасно понимала, насколько обманчиво его внешнее спокойствие, и опасалась реакции Протектора на ее раны… а в особенности на рассказ о том, при каких обстоятельствах она их получила. Ей уже довелось наблюдать реакцию Иуды Янакова и Томаса Гринтри… не говоря уж обо всех остальных грейсонских офицерах, слышавших историю ее плена.
   Она прекрасно знала, что занимает на принявшем ее Флоте особое положение. Когда станет известно, как обращались с ней в Госбезопасности, грейсонцы придут в негодование и ярость. Эти люди были не только офицерами, но и мужчинами, а у мужчин Грейсона, несмотря на все преобразования и нововведения, стремление защищать женщин было запрограммировано на генетическом уровне. Хонор догадывалась, что известие о ее смерти превратило этих людей в берсерков: отголоски этого она улавливала в чувствах Янакова, да и Гринтри рассказал ей, какой приказ был отдан грейсонским силам в битве у терминала «Василиск».
   Однако в силу какой-то странной, непостижимой логики известие о том, как обращались с ней в плену, разъярило их сильнее, чем сфабрикованная сцена казни.
   «Ох уж эти мужчины, особенно грейсонские мужчины», – устало подумала она. Впрочем, и Хэмиш отличается от них не так уж сильно. Похоже, все они недалеко ушли от медвежьих шкур, каменных топоров и охоты на мамонтов.
   Но как бы ни обстояли дела с мужчинами вообще, рассказывая о происшедшем этому мужчине, следовало проявить особую осторожность. Бенджамина Мэйхью – как Протектора планеты и сюзерена – связывали с вассалами, в том числе и Землевладельцем лена Харрингтон, взаимные обязательства. В частности, сеньор обязан мстить за обиды, нанесенные его вассалу. Даже будучи просвещенным и прогрессивным по меркам своего мира, Бенджамин оставался грейсонским мужчиной. Он был ее другом, обязанным ей и Нимицу своей жизнью и жизнью семьи. А власть монарха предоставляла ему опасные возможности излить гнев, одолевавший его как мужчину и как оскорбленного друга.
   – Нет, у меня все, – ответила она после едва заметной паузы, стараясь, чтобы сопрано звучало невозмутимо. – Правда, мой друг тоже нуждается в лечении.
   Кот привстал в своей переноске, Хонор потрепала ему уши и добавила:
   – Он кое-что не поделил с прикладом импульсного ружья. Но и для него, и для меня все поправимо.
   – Поправимо! – чуть ли не прорычал Протектор, и она ощутила вновь всколыхнувшуюся в нем волну гнева.
   Этого следовало ожидать: Бенджамин знал, что она относится к меньшинству, лишенному способности к регенерации.