Вебер Дэвид Марк. Пепел победы

   Их спасли два обстоятельства. Первым явилось неожиданное, яростное вторжение манти, обратившее фронт в хаос, мало отличавшийся от того, что устроила МакКвин в Новом Париже. А вторым, к немалому их удивлению, стал Томас Тейсман.
   Жискар с Турвилем хорошо знали Тейсмана, но никак не ожидали, что его назначат командующим флотом метрополии. И уж тем более не ожидали, что он сумеет так ловко поладить с Сен-Жюстом. Но у Томаса получилось. Турвиль подозревал, что решающую роль в этом дивертисменте сыграл народный комиссар Деннис Ле Пик. Гражданин вице-адмирал знал Ле Пика почти столько же времени, сколько и самого Тейсмана, и гражданин комиссар всегда казался ему слишком порядочным человеком для шпиона Госбезопасности.
   «Впрочем, – с усмешкой подумал он, – как и все комиссары в этой комнате».
   После гибели МакКвин он столкнулся с множеством сюрпризов, но самым большим потрясением для него стало раскрытие истинного характера отношений между Жискаром и Причарт. Вообще-то кое-какие подозрения насчет Причарт у Турвиля возникали. Нет, роль свою она исполняла безупречно, но уж слишком самостоятельно осуществлял Хавьер командование. Лестер полагал, что между этой парочкой установились доверительные отношения – как между ним и Хонекером. Но он и представить не мог, что они любовники! Как им удавалось столько времени дурачить руководство БГБ? Сейчас они практически перестали скрывать свою тайну, ибо терять им было уже нечего.
   «Всем, кроме Причарт, – подумал гражданин вице-адмирал, с теплотой взглянув на красавицу с волосами цвета платины. – Совершенно очевидно, что Сен-Жюст до сих пор ни в чем ее не подозревает. В противном случае он не стал бы сообщать о своем разговоре с Тейсманом и намерении расстрелять нас всех потом, когда надобность в нас отпадет. Но если он по-прежнему ей доверяет, им с Хавьером достаточно держать рот на замке, и тогда она не только останется в живых, но и получит повышение».
   Правда, создавалось впечатление, что такой вариант эта парочка даже не рассматривала. Турвиль сомневался, что с Жискаром советовались, или что он от этого в восторге, но, так или иначе, Элоиза приняла собственное решение: жить или умереть вместе с возлюбленным.
   – Да, приплыли, – поддержал оценку своего командира гражданин вице-адмирал. – Я понимаю, Том сделал все, что в его силах, но в настоящий момент мне как-то трудно испытывать искреннюю благодарность.
   – Правда? – Жискар ухитрился выдавить улыбку. – Что ж, Лестер, скажу тебе вот что: даже если манти подобьют «Саламис», есть еще спасательные модули. И честно скажу, перспектива быть подобранным на поле боя привлекает меня больше, чем с блеском выиграть этот чертов бой и с песнями отправиться на расправу к Сен-Жюсту. Если он нервничает сейчас, то представь, как разъярится, когда Новый Париж начнет прославлять «героев, остановивших врага»?
   – Грустное, но, к несчастью, чертовски верное заключение, – согласился Турвиль.
   – Хорошо еще, что они притормозили с наступлением, – заметил Хонекер.
   – Это передышка: перышки чистят, запасы пополняют. Скоро последует новый бросок. Догадываешься, куда?
   Собравшиеся невесело рассмеялись. Над совещательным столом светилась во всем своем великолепии голограмма системы Ловат. Пространство вокруг звезды было усеяно огоньками военных кораблей и транспортных судов, орбитальных фортов, спутниковых баз для ЛАКов старого образца. Для обычного противника столь мощная оборона была бы непреодолима. Но все понимали: тот, кто обрушится на Ловат через месяц-другой, сметет всю эту сталь с орбиты, как мусор.
   – Жаль, – сказал Турвиль почти шепотом, хотя находился среди людей, за каждого из которых поручился бы собственной жизнью. – Жаль, что мы не можем просто взять да и сдать эту чертову дыру Белой Гавани.
   Все взгляды скрестились на нем, и он смущенно пожал плечами.
   – Знаю, это… против шерсти. Но господи, даже если забыть о том, что нас ждет в Новом Париже, нельзя же не думать о людях на всех этих кораблях, которые можно считать уже гробами! Скольким десяткам тысяч людей придется погибнуть из-за глупости или упрямства Сен-Жюста, не желающего признать, что война проиграна. И капитулировать.
   – Возможно, ты и прав, Лестер, – пробормотал Жискар. – Да что там, определенно прав. Беда в том, что провернуть капитуляцию после того, как Сен-Жюст помог нам своими «подкреплениями», нет никакой возможности.
   Он криво усмехнулся, и Турвиль кивнул. В настоящий момент Двенадцатый флот мог похвастаться двумя эскадрами супердредноутов Госбезопасности, командиры которых даже не скрывали, что их истинная задача заключается в надзоре за поведением адмиралов Жискара и Турвиля.
   – И даже если бы нам не надо было беспокоиться насчет Хеемскерка и Зальцнера, мы все равно обязаны были бы обсудить вопрос о капитуляции с командирами местных пикетов и узлов обороны. И окажись хоть один из них против…
   Он пожал плечами.
   – Знаю, – со вздохом откликнулся Турвиль, не сводя глаз с голограммы. – Я ведь не смерти боюсь. Меня бесит мысль, что придется умереть так глупо. Причем даже не по собственной глупости!
   – Меня тоже, – признался Жискар и вздохнул. – Вы с Эверардом уже решили, будете разговаривать с офицерами штаба?
   – Пока нет, – угрюмо ответил Турвиль. – Все-таки есть шанс, что Сен-Жюст сочтет их слишком молодыми и незначительными фигурами для расстрела, да и Том сделает для них, особенно для Шэннон, все, что в его силах. Кроме того, если я им все расскажу, ситуация может выйти из-под контроля. Особенно меня беспокоит Шэннон: она наверняка попытается что-нибудь предпринять. И наверняка устроит нечто впечатляющее, только это ничего не изменит. Вы, ребята, – он улыбнулся Макинтайру, Тайлер и Тадеушу, – уже сунули свои носы куда не следовало. Но я хочу, чтобы как можно больше моих людей осталось в живых.
   – Не вините себя, сэр, – отозвался Эндрю Макинтайр. – Я пытался отговорить Френни. – Он кивнул в сторону Тайлер, но она такая же упрямая, как Шэннон.
   – Если вы не возражаете, – подала голос Причарт, – я предпочла бы поразмышлять о том, как нам выпутаться из этой истории целыми и невредимыми.
   – Кто же возражал бы? – заметил Хонекер. – Проблема в том, что никто из нас не знает, как это устроить.
   – Ну, мудрого и безошибочного плана у меня нет, – признала Причарт, – но бывают ведь непредвиденные обстоятельства? Скажем, случится что-то с Сен-Жюстом? Если он исчезнет из уравнения, все зашатается. Кто станет его преемником? И станет ли кто-то? Если по всей Республике начнется грызня за власть, как поведем себя мы? А что мы будем делать, если Белая Гавань решит обойти Ловат и двинуться прямиком на Новый Париж? – Она натянуто улыбнулась. – Давайте обдумаем все, даже самые бредовые возможности. Глядишь, кто-то натолкнется на блестящую идею.
   – Почему бы и нет, – обронил Турвиль, и ухмылка его стала почти такой же свирепой, как в былые времена. – Одно я для себя решил твердо: эти костоломы не доставят меня домой готовеньким к расстрелу. Если кто-то предложит лучший способ им насолить, чем перестрелка с головорезами из ГБ в адмиральской каюте, я полностью за!

Глава 42

   Статуя производила на Хонор такое же удручающее впечатление, как и прежде.
   Монумент возвышался над широкой лестницей, ведущей от площади к неоклассическому портику Зала Землевладельцев, и на сей раз Харрингтон не могла воспользоваться боковым входом. Нося официальный титул Чемпиона Протектора Бенджамина, она не могла не присутствовать на церемонии приветствия королевы Мантикоры Ключами Грейсона и теперь вынуждена была стоять в тени этой нелепой громадины с Державным Мечом в руках да еще, по возможности, выглядеть торжественно и величаво.
   И почему-то она сомневалась, что по части величия может хоть отдаленно сравниться с бронзовым двойником.
   Радовало лишь одно: обычно сдержанные грейсонцы были настолько исполнены энтузиазма, что на нее особого внимания не обращали. Огорчало же то, что нынешнее столпотворение было страшно мучительным для служб безопасности обеих звездных наций. Она знала, как расстроен Лафолле из-за того, что протокол не позволяет ему находиться на обычном месте за ее спиной, и с трудом представляла себе, как майор Райс мирится с отлучением от неизменного поста рядом с Бенджамином Мэйхью. Да и полковник Шемай явно не радовалась тому, что за королевой Елизаветой, поднимающейся под восторженные возгласы толпы по усыпанными цветами ступеням, шагает не она, а дипломаты, советники и отцы города Остин-сити. «Правда, спецслужбы свое дело знают», – подумала она, коротко обежав взглядом здания, окружавшие Площадь Землевладельцев. Даже на башнях кафедрального собора разместились группы сотрудников Планетарной безопасности с плазменными ружьями и портативными пусковыми установками зенитных ракет. Военные аэрокары барражировали над площадью, весь район был оцеплен старавшимися держаться не на виду, но готовыми к действию солдатами в боевой броне и с тяжелым оружием.
   Все это производило сильное впечатление, однако Хонор подозревала, что в подобном шоу нет никакой необходимости. Правда, против максимальных мер предосторожности никто не возражал: на Грейсоне слишком хорошо помнили попытку лорда Бёрдетта убить Хонор Харрингтон, не говоря уж о всепланетном негодовании и ужасе, вызванном убийством преподобного Хэнкса. Иными словами, прецедент политических убийств на планете существовал, и меры по обеспечению безопасности глав двух государств представлялись вполне оправданными.
   Другое дело, что когда Хонор смотрела сверху на ликующую, восторженную толпу, сама мысль о том, что кому-то на Грейсоне может прийти в голову устроить покушение на Бенджамина или Елизавету, казалась донельзя нелепой. На площади собралось не менее сорока, а то и пятидесяти тысяч человек, хотя все они совершенно спокойно могли наблюдать церемонию дома, на голографических дисплеях. Однако люди пришли сюда, на площадь, ибо Грейсон чувствовал себя в особом долгу перед Елизаветой – не только перед ее правительством, но и перед ней лично. В долгу за военные корабли, спасшие планету от масадского вторжения, за кредиты и займы, за техническую помощь, преобразовавшую их общество и их мир. А теперь еще и за неуклонную цепь побед, перебившую наконец хребет Народному флоту.
   Войну можно было считать выигранной. В кои-то веки сошлись в выводах и практики, и теоретики… а с ними соглашалась общественность Альянса. Особый прилив гордости Хонор ощущала всякий раз, когда думала об Элис Трумэн, отчаянных командах крохотных ЛАКов и операции «Лютик». Гордилась она и командующим Восьмым флотом, осуществившим неслыханный в истории, неудержимый прорыв в глубь вражеского пространства. Она жалела, что не участвует в наступлении сама, но была уверена, что Хэмиш Александер, Элис, Алистер МакКеон и другие офицеры, которых она знала и с которыми служила, справятся с задачей ничуть не хуже.
   А ей выпало находиться на Грейсоне, и она собственными глазами видела, как высоко ценит народ эти победы.
   Елизавета и ее свита уже ступили на последний пролет, и мысли Хонор вернулись к настоящему. Время помечтать о Восьмом флоте у нее еще будет, а сейчас ее ждали другие обязанности. С Державным Мечом в руках она шагнула вперед, дабы приветствовать свою монархиню от имени своего сеньора.

* * *

   – О Испытующий, как я рад, что все это кончилось, – простонал Бенджамин Мэйхью, падая в кресло.
   Не в пример Елизавете он при первой возможности сбросил стеснительное официальное одеяние, переодевшись в слаксы и рубашку с открытым воротом без нелепого, архаичного «галстука». Елизавета была в мантикорском парадном одеянии: впервые за всю историю Зала Землевладельцев в его стенах появилась женщина в брюках. Кое-кого из Ключей это наверняка потрясло, но зато королева чувствовала себя комфортно. Сейчас она ограничилась тем, что скинула фрак, и с улыбкой приняла у Прествика высокий бокал с прохладительным напитком.
   – Ваш народ полон… энтузиазма, – заметила она.
   Протектор рассмеялся.
   – Вы хотите сказать, что мы тут орда бесноватых фанатиков, – уточнил он. – Да, когда смотришь репортажи о сдержанном и суровом народе Грейсона, то не всегда понимаешь, о какой планете идет речь.
   – Трудно винить людей за то, что они дают волю чувствам в такой момент, – заметила Хонор со своего кресла.
   Она и лорд Прествик были единственными, находившимися в этом помещении землевладельцами, но присутствовали совершенно в ином качестве. Прествик был приглашен как канцлер, а Хонор как Чемпион Протектора (а заодно, по желанию Елизаветы, как герцогиня Харрингтон). Премьер-министр Аллен Саммерваль, само собой, представлял собой королевское правительство.
   Услышав слова Хонор, Бенджамин покосился на нее, и она пожала плечами.
   – Межзвездная Служба Новостей только что выдала репортаж об очередной катавасии в Новом Париже. Народной Республикой теперь единолично заправляет этот мясник Сен-Жюст. Меня этот факт не радует, да и широкую общественность, полагаю, тоже. Но причины, сделавшие неизбежным его приход к власти, указывают, что оппозиция Комитету куда серьезнее, чем предполагалось… и общий коллапс Республики возможно, самый быстрый путь покончить с этой войной. Кроме того, в той же передаче обнародовали рассекреченную часть донесений графа Белой Гавани.
   – То есть вы хотите сказать, что весь этот восторг был вызван отнюдь не моим несравненным обаянием и красноречием? – жалобно спросила Елизавета.
   Все, кроме телохранителей, покатились со смеху.
   – Думаю, эти факторы сыграли не последнюю роль, – заверил, отсмеявшись, Бенджамин. – Ваша идея с визитом оказалась блестящей. Скажу прямо, на Грейсоне было немало людей, убежденных в том, что вы просто-напросто марионетка. Будучи не в состоянии представить себе, что столь могущественная держава может управляться столь легкомысленным существом, как женщина, они вбили себе в голову, будто за вашим декоративным троном прячется истинный правитель – разумеется, мужчина, – который и дергает за веревочки. А после того, как грейсонцы увидели вас воочию, нелепость этой выдумки стала столь очевидной, что всякий вздумавший высказать ее вслух будет просто осмеян.
   – И время визита, ваше величество, выбрано чрезвычайно удачно, – вставил Прествик. – В общественном сознании ваше прибытие связано с коренным переломом в ходе войны. Конечно, никто не приписывает перелом именно вашему визиту, но в эмоциональном плане ваше прибытие и победы на фронтах неразделимы в сознании не только народа, но и, как я полагаю, очень многих землевладельцев.
   – А это еще один гвоздь в крышку гроба их убеждения в том, будто женщине не следует заниматься серьезными делами, – с улыбкой добавил Бенджамин. – Кэтрин с Элейн снова ткнули меня в это носом за завтраком. Порой мне кажется, что для их спокойствия и радости я просто обязан быть старомодным ретроградом и шовинистом: это дало бы им возможность позлорадствовать по поводу моего конфуза. К счастью, они с удовольствием злорадствуют в моем присутствии по поводу других ретроградов, а это не намного хуже.
   – Могу себе представить, – со смехом согласилась Елизавета.
   Королева и жены Протектора сразу прониклись взаимной симпатией, а Рэйчел Мэйхью пришла в восторг и глубочайшее изумление, обнаружив, что кот, спутник королевы Мантикоры, моложе ее Хиппера и лучше владеет языком жестов. Как и сама Хонор, семейство Мэйхью еще только приноравливалось к разговорам древесных котов за обеденным столом. Правда, во Дворце Протектора только один кот… ну сейчас, в связи с прибытием Елизаветы и Ариэля, два. А в Харрингтон-хаусе их, считая Нимица с Самантой, тринадцать, и все, включая котят, виртуозно владеют новообретенным средством общения. Хонор не переставала радоваться полноценному общению со своим шестилапым другом, но наблюдать за тем, как тринадцать котов одновременно изъясняются знаками, причем каждый в своей манере, было все равно что оказаться внутри старинного поршневого двигателя.
   Уловив ее настроение, Нимиц, сидевший на спинке стула, издал чирикающий смешок, и она ощутила волну нежности.
   – Да, – сказал Бенджамин, – Генри прав. Наши консерваторы разбиты наголову. Вся агитация Мюллера пошла насмарку: на избирательных участках его ждет полный провал. Достаточно вспомнить выражение лица, с которым он вручал вам «камни памяти».
   – Это точно, – улыбнулась в ответ Елизавета, но улыбка ее была далеко не беззаботной. – Но все же… что-то в нем меня настораживает. И Ариэля тоже.
   Взгляды присутствующих обратились к лежащему на коленях королевы древесному коту. Сверкнули зеленые, как трава, глаза.
   Шемай прокашлялась.
   – Прошу прощения, ваше величество, не могли бы вы выразиться поточнее? Что именно тревожит вас и Ариэля?
   Королева обернулась к начальнику охраны, и полковник нахмурилась.
   – Ваше величество, те, кто служит в Королевской Гвардии, давно усвоили, что к чувствам котов следует относиться со всей серьезностью. Если есть повод для беспокойства, я хотела бы об этом знать.
   – Будь у меня конкретный повод, я бы уже все рассказала, – медленно проговорила Елизавета. – Просто… что-то не так. Мы с Ариэлем обсуждали этот вопрос, пока Бенджамин переодевался, и он тоже не может определить, в чем дело. Конечно, мы еще только осваиваем язык жестов, но, по моему разумению, проблема в другом. Ариэль считает, – она нежно провела ладонью по пушистой спинке, – у Мюллера что-то странное на уме. Он нервничает, злится, чем-то напуган, и до меня ему в действительности нет никакого дела. То, что его злит, со мной не связано или, скорее, не связано напрямую. Я имею к этому отношение как некий дополнительный фактор, способствующий его страху.
   Она пожала плечами.
   – Как ни обидно, но коты вовсе не всеведущи, даже если нам они такими и кажутся. Ариэль способен улавливать эмоции, но установить конкретные связи между этими эмоциями и конкретными людьми или мыслями ему не под силу… если только эти связи не становятся всепоглощающими.
   Она взглянула на Хонор. Теперь уже леди Харрингтон пожала плечами.
   – У нас с Нимицем дела обстоят примерно так же, – сказала она.
   И нахмурилась. Раньше она не обратила на это внимания, но сейчас вспомнила, что на протяжении церемонии Мюллер старался держаться от нее и Нимица подальше. Это заставляло задуматься, насколько хорошо осведомлен он о котах вообще… и о ее связи с Нимицем в частности.
   – Мне кажется, – продолжила она, – что в нашем случае взаимное восприятие чуточку отчетливее и более специфично, но принцип тот же. Ощутить за эмоцией конкретную мысль можно лишь в том случае, если связь между ними чрезвычайно сильна.
   Бенджамин хмыкнул, откинулся в кресле, задумчиво потер верхнюю губу и пожал плечами.
   – Вообще-то я могу предложить немало причин, по которым Мюллер испытывал беспокойство в вашем присутствии, Елизавета, или в вашем, Хонор. Правда, не совсем понимаю, при чем тут страх. Может быть, вы поставили под угрозу его финансовые планы? Ваш визит резко изменил инвестиционную ситуацию.
   – Не знаю, – вздохнула Елизавета. – Возможно, и так, но Ариэль утверждает, что Мюллер чувствовал именно страх, а не досаду или раздражение.
   – Прошу прощения, ваше величество, – почтительно вставил майор Райс, – возможно, после того как он так обделался…
   Он вдруг замолчал – так внезапно, словно проглотил язык. Обвел растерянным и извиняющимся взглядом Елизавету, Хонор и полковника Шемай – и покраснел, как свекла.
   – Разрешите пояснить, – пробормотал он, – дело в том, что мы, – Райс указал рукой на мундир, поясняя, кого имеет в виду, – по ряду причин ведем за ним наблюдение…
   Майор покосился на Бенджамина, тот кивнул, и Райс продолжил.
   – Я собирался проинформировать полковника Шемай, но раз уж речь как-то сама собой зашла о Мюллере, то раскрою карты прямо сейчас. Его деятельность внушает нам определенные подозрения, в связи с чем ведется негласное расследование.
   Глаза Хонор расширились. В отличие от мантикорцев она понимала, что расследование против одного из Ключей – дело нешуточное и может вызвать серьезные политические последствия. Единственным основанием для начала тайного расследования могло стать подозрение в измене, и если Бенджамин дал делу ход, значит, у него имелась веская причина для подозрений. Эхо объясняло вспышки ненависти, которые исходили от Протектора при упоминании о Мюллере.
   – Одно из направлений расследования – это происхождение огромных денег, которые он тратит на избирательную кампанию. Мы можем доказать, что он занимается нелегальным финансированием оппозиционных кандидатов. Это серьезное нарушение закона, но до конституционного обвинения в государственной измене никак не дотягивает. Меч может покарать землевладельца за измену, если тому не воспрепятствуют две трети Конклава. Но должностные злоупотребления или финансовые махинации – а это все, что мы можем доказать, – совсем другое дело. До предъявления официального обвинения необходимо собрать Конклав и добиться снятия с Ключа неприкосновенности двумя третями голосов. Это сложно в процедурном отношении и нежелательно в политическом. Поэтому мы собираем информацию и по другим линиям. Кроме того, нам до сих пор не удалось установить, кто, собственно говоря, снабжает его деньгами. Очевидно, что это должна быть крупная, хорошо обеспеченная и глубоко законспирированная организация, и я подозреваю, что землевладелец буквально на днях обнаружил, что отнюдь не он контролирует ситуацию. Это могло стать другой причиной испуга. К сожалению, несколько месяцев назад наш лучший канал информации накрылся, но я с самого начала предчувствовал, что эти люди опаснее, чем он думал. Не исключено, что они раздражены тем воздействием, которое оказывает ваш визит, и винят в неудаче лорда Мюллера. Я не исключаю даже физической угрозы. Как полагаете, может это объяснить тот комплекс ощущений, который воспринял ваш друг?
   Елизавета взглянула на Ариэля, и кот, выпрямившись, сделал несколько кратких, энергичных жестов.
   – Он напуган, как загнанный древесный прыгун, – перевела королева.
   – Бедняга, – пробормотал Райс с блаженной улыбкой.
   – Должен, однако, сказать, ваша светлость, – вставил Кромарти, поглаживая пальцами необработанный кусочек никеля, вправленный в изящную филигранную золотую оправу, – что этот ваш обычай «камней памяти» воистину прекрасен. Жаль, что у нас дома нет ничего подобного: видимо, наша цивилизация слишком материалистична. Кем бы ни был землевладелец Мюллер, я благодарен ему за то, что он познакомил меня с этим ритуалом.
   – Наверное, и для Мюллера что-то свято, – согласился Бенджамин. – И вы правы: этот наш обычай исполнен глубочайшего значения, и каково бы ни было мое мнение о Мюллере, я должен быть благодарен ему за это напоминание. Пожалуй, мне надо и самому отправить к звездам «камень памяти». Сейчас самый подходящий момент вспомнить тех, кто отдал жизни в этой войне.
   – Совершенно верно, – подтвердила Елизавета, коснувшись «камня памяти», прикрепленного к поясу. – Совершенно верно!

Глава 43

   – М-мя-а-ав! – подал голос Нимиц.
   Хонор, оторвавшись от дисплея, взглянула на кота, свернувшегося на изготовленном специально для него и смонтированном рядом с креслом Хонор в рубке «Джейми Кэндлесса» противоперегрузочном ложе. Шестилапый демонстративно прижал уши, выражая недовольство зазвучавшей в кабине любимой песенке бортинженера.

 
Не пускай, мамаша, в астронавты сына,
В астронавтах сына ждет удел печальный.
Жизнь его составят только две картины:
Пиво в дымных барах, да вакуум хрустальный.
 

   Вслушавшись, Хонор направила древесному коту импульс согласия.
   Уэйн Александер освоился на Грейсоне прекрасно, гораздо лучше, чем могла надеяться Харрингтон. Похоже, его привлекли догматы Церкви Освобожденного Человечества, и Хонор полагала, что в скором времени он вполне может принять грейсонскую религию. Конечно, и здесь не обходилось без шероховатостей. Упрямство и интеллектуальная честность, которые и загнали Уэйна на Аид, как и прежде подбивали его к частым, энергичным спорам. На Грейсоне это одобрялось, ибо выяснение истины в споре вполне соответствовало доктрине Испытания, но Уэйн доводил новых знакомых до бешенства, оспаривая любой вопрос с обеих сторон, причем в одной и той же дискуссии – только ради того, чтобы повеселиться.
   Помимо религии он с энтузиазмом воспринял еще один элемент грейсонской культуры: местную классическую музыку, основанную на музыкальных стилях Старой Земли, именовавшихся «кантри» или «вестерн». Образчик такого рода и звучал сейчас в рубке. Первоначально Хонор вообще не считала этот бессмысленный набор звуков музыкой, но постепенно научилась находить в ней своеобразную прелесть. Однако симпатии Уэйна принадлежали в первую очередь Примитивной школе, а Хонор примитивизм любого рода никогда не интересовал.