Страница:
Звенели стекла, с шумом летели вниз обломки стен. Ее стражи, сами перепуганные, жались к карете, как жмутся к деревьям птицы в бурю. Разрозненные группы голландских кавалеристов проезжали через деревушку. Бегущие были испуганы и растеряны. Дребезжа, ехали ящики со снарядами. У одного лафета с сухим треском сломалось колесо, и неподвижная пушка загромоздила всю улицу. Шотландцы, измученные боями, шли, опустив оружие, а раненые, которые не могли больше идти, падали на ступени церкви.
И посреди всего вдруг появился Люрбек со своим эскортом и с добычей. Шпион, не подозревая о том, что за ним гонится Фанфан, убедился, что находится на правильной дороге. Он замедлил движение и крикнул своим спутникам:
— Мы объехали расположение французов и скоро будем в безопасности! — Эскорт ответил громким «ура!». — Берем направление на деревню. Вперед!
Госпожа Фавар, не приходившая в сознание на протяжении всего пути, оставалась немой и неподвижной на седле Люрбека. Она очнулась в тот момент, когда ее похитители выехали на площадь селения. Актриса заметила стоявшую около церкви карету и группу мужчин, которые сразу же бросились к Люрбеку. И тот весело сообщил им:
— А я привез вам новую дичь! У нас был удачный день!
Злодеи схватили актрису и втолкнули ее внутрь кареты. Она с ужасом увидела там какую-то женщину. Но скоро при свете молнии она разглядела и узнала Перетту! Пленницы бросились в объятья друг дружке, и в этот самый момент карета сорвалась с места и помчалась, эскортируемая Люрбеком, который ехал справа от нее.
Госпожа Фавар едва успела объяснить Перетте, каким образом ее похитили, как вдруг карета резко остановилась: дорога была загорожена пушкой и разбитым ящиком с ядрами, который бегущие от врага артиллеристы в спешке бросили на произвол судьбы. Нужно было освободить дорогу — иначе проехать было нельзя.
Трое мужчин, находившиеся на запятках кареты, и кучер соскочили на землю и стали второпях разворачивать карету и лошадей, чтобы, объехав препятствие, следовать дальше. Но пока эти меры принимались, — что на узкой дороге сделать было нелегко, — Фанфан и его кавалеристы уже въехали в деревню. Первый кавалер Франции сразу же увидел карету, окруженную верховыми и пешими весьма подозрительного вида.
— Ага, вот они! — крикнул он.
Взвод драгун под командой Фанфана-Тюльпана с яростью напал на Люрбека и его эскорт. Английские гренадеры достали пистолеты и стали стрелять. Двое французских кавалеристов, убитые, упали на землю. Но пули не остановили Фанфана. Сообщники шпиона поняли, что их дело — пропащее, и бросились наутек, как и трое или четверо гренадеров, даже не успевших дать ни одного выстрела. Фанфан уже хотел вскочить на одну из лошадей, запряженных в берлину, когда Люрбек, спокойно остававшийся на своем месте справа от кареты, резко открыл ее правое окно. Фанфан, не обращая внимания на свистевшие вокруг него пули, спрыгнул на землю и попытался открыть левое окно, но оно было плотно закрыто. Он решил с саблей наголо броситься на шевалье. Люрбек нацелил оба своих пистолета на женщин, сидевших в карете. Фанфан, Бравый Вояка и их люди замерли неподвижно: негодяй, не теряя самообладания, презрительно оглядел окружавших его всадников и спокойным голосом сказал:
— Если вы сделаете попытку задержать меня и этих женщин, я их убью!
Его глаза горели стальным блеском — в них была абсолютная и безжалостная решимость. Бравый Вояка и драгуны замерли. В этот миг что-то мелькнуло в воздухе и рухнуло сверху на седло Люрбека. Это был Фанфан-Тюльпан. С невероятной ловкостью и быстротой он вскарабкался на верх кареты, оттуда одним прыжком слетел на лошадь Люрбека и ударом железного кулака заставил бандита опустить пистолеты. Шевалье попытался отбиться, раздался выстрел, Бравому Вояке пуля попала в бедро. Старый солдат качнулся в седле и рухнул наземь как дуб, сраженный молнией. Его правая нога запуталась в упряжи, и лошадь, испуганная стрельбой, понесла и вытащила его на площадь перед церковью. Но один из драгун сумел остановить ее, а двое других подняли раненого и освободили ногу.
Между первым кавалером Франции и шпионом герцога Камберленда завязалась смертельная битва. Через несколько секунд они оба, сплетясь в клубок, покатились по земле. Французские солдаты бросились Фанфану на помощь, но он громко закричал, продолжая держать своего ненавистного врага мертвой хваткой:
— Отойдите! Я хочу один свести с ним счеты. Не трогайтесь с места!
Он поднялся на ноги и дал подняться Люрбеку, в драке выпустившему пистолеты из рук. Потом вынул саблю и встал в позицию. Шевалье тоже обнажил шпагу. Началась страшная дуэль. Женщины, похолодев, смотрели в окно кареты на жестокий поединок. Перетта горячо молилась о победе жениха. Дикая, давно накопившаяся злоба направляла шпагу шевалье. Он понимал, что для него все кончено. Его окружали французы, и, даже если бы он вышел из дуэли победителем, его все равно убили бы тут же на месте. Но он не хотел умирать, прежде чем не убьет того, кто все время становился ему поперек дороги и всегда брал над ним верх. Он пустил в ход все силы, всю ловкость, всю точность движений, какими обладал, чтобы отразить удары Фанфана и самому нанести противнику смертельный удар.
Но первый кавалер Франции был одним из лучших фехтовальщиков во всей французской армии, и уроки Бравого Вояки не прошли для него даром. Он долго выматывал Люрбека и, наконец, в подходящий момент вонзил ему шпагу в грудь. Справедливый суд свершился. Шпион упал с проколотым насквозь сердцем. Всеобщий крик ликования ознаменовал этот миг. Женщины кинулись в объятья друг дружке, заливаясь слезами счастья. Пока солдаты относили раненого Бравого Вояку в карету, Фанфан наконец смог обнять любимую невесту.
Но мешкать было нельзя. Надо было нагонять французские войска, так как еще оставалась опасность попасть в руки солдат английского арьергарда. Некоторые из них, даже отступая, продолжали сражаться. Поблизости появился такой отряд. Командовавший им офицер заметил карету, эскортируемую французскими драгунами. Он тут же остановил своих людей и преградил дорогу карете и сопровождавшим ее. Фанфан, который ехал верхом впереди, приказал карете замедлить ход. Английские солдаты обнажили сабли. Тут Фанфан громко скомандовал:
— Огонь! Вперед!
Драгуны подстегнули лошадей, и карета, как вихрь, помчалась вместе с эскортом прямо на шотландцев, грозя раздавить противника.
Они совершенно этого не ожидали, и в ужасе одни разбежались, другие попадали кто куда, а третьих настигли французские сабли. Остатки отряда рассеялись по полю, освободив дорогу стремительному кортежу.
Таким образом, две французские актрисы и первый кавалер Франции разбили у деревни Фонтенуа отряд британской армии.
Людовик XV пожелал перед всей армией поздравить маршала Саксонского с победой над врагом. Командиры полков выстроили свои подразделения на поле у деревни Фонтенуа, и армия образовала большой полукруг перед дорогой, на которой король, окруженный своим штабом, ожидал победоносного военачальника.
Знамена, отвоеванные у противника и взятые на поле боя, были собраны вместе и выставлены перед королем. Вечерний ветер колебал целое море трофейных штандартов и флагов, заботливо сохраненных французскими солдатами. Маленький ивовый экипаж, раньше служивший болезни, а теперь — чести и славе, появился перед королем. Маршал с трудом вышел из него и, прихрамывая, приблизился, чтобы приветствовать монарха. Морис Саксонский, опершись о палку, широким жестом снял треуголку и, указав ею на знамена, которые склонились к земле, произнес:
— Сир, вот итог этого дня!
— Господин маршал, — ответил Людовик XV, — я поздравляю вас с великолепной победой! Мы гордимся тем, что ваше мужество, а также отвага и стойкость ваших солдат обеспечили изгнание врага с нашей земли. Мы надеемся, что название «Фонтенуа» сохранится для потомков, и счастливы, что можем сказать: — ваше имя связано с ним навеки!
Маршал с благодарностью поклонился королю, но Людовик XV продолжал:
— Господин маршал, я хотел бы знать имя гонца посланного вами, чтобы предупредить меня о близости врага.
— Сир, это мой штандартоносец, его зовут Фанфан… Георгин, — ответил Морис Саксонский, несколько удивленный этим вопросом.
— Этот человек спас мне жизнь, — сказал король. — Я хочу вознаградить его.
Маршал хотел объяснить королю, что он отправил Фанфана в погоню за похитителями госпожи Фавар, но не успел: на дороге прогремели мощные «ура!». Кричали солдаты, которые приветствовали возвращение первого кавалера Франции. Фанфан появился верхом впереди известной нам кареты, с обнаженной саблей, как на параде. За ним ехали драгуны. Он подъехал к маршалу, приветствовал его, а затем показал ему на госпожу Фавар, которая выходила из кареты вместе с Переттой, окруженная группой офицеров.
Лицо маршала просияло от радости, и он, сделав знак Фанфану спешиться, с широкой улыбкой велел ему подойти к королю. Фанфан-Георгин покраснел как… алый тюльпан. Второй раз уже ему предлагали говорить с королем лично. Раньше, когда он спас на мосту маршала, военачальник пообещал ему награду, какую тот захочет. И вот снова, уже из уст самого короля, он услышал те же слова. Это был самый подходящий случай попросить у самого короля о милости — о реабилитации и возвращении ему своего настоящего имени, но тут Фанфан увидел госпожу Фавар, которая подходила к маршалу, и его доброе сердце внушило ему другую мысль.
— Сир, — сказал Фанфан, — я прошу у Вашего Величества милости для господина Фавара, который сейчас находится в тюрьме Гран-Шатле.
Его просьба чуть не заставила подпрыгнуть маршала, который с изумлением воззрился на штандартоносца. Но Фанфан с обезоруживающе невинным видом выдержал его взгляд.
— Господин маршал, — ответил не без лукавства король, — я слышал, что господин Фавар был отправлен в тюрьму по вашему указанию…
Морис Саксонский смутился на одну секунду, но тут же, посмотрев на госпожу Фавар, которая скромно опустила глаза, ответил с той находчивостью, какая всегда отличала его в деликатных обстоятельствах:
— Сир, так как я знал, что господин Фавар подвергался опасности со стороны Люрбека, я нашел, что не было лучшего способа его защитить.
Людовику XV уже было известно все, что касалось Люрбека. Он улыбнулся и сказал:
— Поскольку господину Фавару больше не грозит никакая опасность, я полагаю, что сейчас предпочтительнее было бы выпустить его на свободу.
Фанфан и госпожа Фавар поблагодарили короля, который, отсалютовав завоеванным знаменам, отбыл вместе с эскортом под звуки фанфар. Маршал, повернувшись к актрисе, сказал ей:
— Мадам, я впервые в жизни потерпел поражение на поле боя!
— Монсеньер, — смеясь сказала актриса, — я смею надеяться, что вы простили мне это поражение!
— Разумеется, мадам! Но будете ли вы столь великодушны, что все-таки пожалуете мне поцелуй, давно вами обещанный?
— О, монсеньер, я поступила бы дурно, если бы отказала в такой маленькой любезности маршалу-победителю!
С этими словами она подставила маршалу лоб, и он запечатлел на нем столь давно ожидаемый целомудренный поцелуй.
А Фанфан тотчас исчез — он направился к Перетте. Маршал, издали увидев, как они идут вдвоем, взявшись за руки, вздохнул:
— Счастливец, Фанфан!
Войска с песней возвращались в свои лагеря, а авангардные части французов преследовали отставшие от остальных последние группы противника. Морис Саксонский с трудом поднялся в свой возок и бросил печальный взгляд на прекрасную госпожу Фавар, удалявшуюся вместе с молодыми людьми.
Его кучер звонко крикнул: «Пошел!», и победитель битвы при Фонтенуа оказался среди восторженной толпы солдат, бурно приветствовавших его. Он отвечал на приветствия, а сам с грустью думал о том, что одержал победу над врагом, но так и не смог одержать победу над сердцем самой прелестной актрисы королевства.
Бедный Бравый Вояка, состояние которого внезапно резко ухудшилось, был перевезен в госпиталь, наспех сооруженный в большом зале соседнего имения. К вечеру этого тяжелого дня просторное помещение было заполнено ранеными, около которых хлопотали военные врачи. На походные койки была наскоро набросана солома, и жалкие ложа стояли так тесно, что почти прикасались одно к другому — столько было несчастных людей, в которых война вонзила свои смертоносные когти.
В одном углу флейтист французской гвардии, у которого была поранена рука и кровь просачивалась наружу сквозь повязку, лежал на койке, а рядом с ним на полу примостилась его собака. Животное невозможно было оторвать от хозяина, и теперь оно находилось около него и лизало его здоровую руку, свисавшую с кровати.
По странному совпадению старого ветерана положили рядом с маркизом Д'Орильи, который начинал понемногу поправляться. Молодость и крепкое сложение постепенно преодолели сжигавшую его лихорадку. Рана на лбу начинала затягиваться. Бравый Вояка, который не раз был покалечен в военных кампаниях терпел боль молча. Чтобы не стонать, он грыз соломинку. Тугая повязка сжимала его раненую ногу. Бедняга не строил иллюзий относительно своего будущего: ему предстояло, как он говорил, «оставить одну лапу» в этом фламандском госпитале.
Фанфан-Тюльпан вошел в палату. Он направился прямо к койке старого друга и взял в свою его руку, влажную от пота.
— Малыш, — сказал ему Бравый Вояка, — я твердо знаю, что мне ампутируют ногу. И, если уж так нужно, я буду горд и счастлив отдать мою ногу за короля!
— Нет, нет, дорогой учитель! — воскликнул Фанфан, стараясь придать своему голосу убежденность. — Вы ведь не первый раз серьезно ранены, и всегда выходили из таких передряг без больших потерь!
Старый ветеран покачал головой. Как опытный солдат, он интуитивно чувствовал приближение хирургического ножа. И Фанфан понял, что настаивать не следует. Отвернув голову, чтобы старик не видел слез на его глазах, он вдруг увидел Д'Орильи, который, сидя на кровати, шепотом звал его. Фанфан повернулся к нему лицом.
— Фанфан, — сказал лейтенант, — я узнал от офицеров о том, как героически вы себя вели. Я вас поздравляю от души! Но скажите, готовы ли вы забыть о моем поведении по отношению к вам? Вы не жалеете о том, что простили меня?
— Господин лейтенант, — ответил первый кавалер Франции, — я ведь знаю, что вы действовали всегда только по наущению вашего злого гения Люрбека! И я не хочу помнить зла.
— Ах! Гнусный негодяй! — подхватил, помрачнев, Д'Орильи. — Если бы я мог найти доказательства его подлости!
— Успокойтесь! — сказал Фанфан-Тюльпан. — Справедливость восстановлена! Доказано, что он — шпион и предатель, и он мертв! Я за вас отомстил!
Тут Бравый Вояка, который, несмотря на боль, все слышал, вдруг, словно в его памяти внезапно возникло какое-то воспоминание, забыв на мгновение о своей ноге, закричал:
— Да, но у этого бандита были сообщники, их надо разоблачить!
И ветеран с огромным усилием приподнялся в постели и вытащил из кармана шинели, разостланной под ним, письмо, которое Тарднуа передал Фавару, когда тот был в Бастилии. Он объяснил:
— Вот странное послание, доверенное господину Фавару соседом по камере. Во время моего последнего посещения тюрьмы Гран-Шатле наш друг передал его мне, но у меня до сих пор не было времени тебе об этом сказать, дорогой Фанфан!
Молодой человек взял у раненого письмо, пробежал его глазами и передал Д'Орильи. Тот внимательно прочел его, потом, подумав, объявил:
— Мне кажется знакомым этот почерк, но я не могу вспомнить, кому он принадлежит…
Д'Орильи был еще не настолько здоров, чтобы связывать мысли и воспоминания. Фанфан взял у него письмо и тщательно спрятал в один из карманов мундира. Ему было ясно, что записка будет той нитью Ариадны, с помощью которой он сможет раскрыть до конца загадку Люрбека. Он наскоро задал еще несколько вопросов Бравому Вояке, так как врачи попросили его удалиться и не утомлять раненого. Затем первый кавалер Франции распрощался с обоими ранеными и вышел, чтобы вернуться к маршалу, куда призывала его служба.
Глава XVI,
И посреди всего вдруг появился Люрбек со своим эскортом и с добычей. Шпион, не подозревая о том, что за ним гонится Фанфан, убедился, что находится на правильной дороге. Он замедлил движение и крикнул своим спутникам:
— Мы объехали расположение французов и скоро будем в безопасности! — Эскорт ответил громким «ура!». — Берем направление на деревню. Вперед!
Госпожа Фавар, не приходившая в сознание на протяжении всего пути, оставалась немой и неподвижной на седле Люрбека. Она очнулась в тот момент, когда ее похитители выехали на площадь селения. Актриса заметила стоявшую около церкви карету и группу мужчин, которые сразу же бросились к Люрбеку. И тот весело сообщил им:
— А я привез вам новую дичь! У нас был удачный день!
Злодеи схватили актрису и втолкнули ее внутрь кареты. Она с ужасом увидела там какую-то женщину. Но скоро при свете молнии она разглядела и узнала Перетту! Пленницы бросились в объятья друг дружке, и в этот самый момент карета сорвалась с места и помчалась, эскортируемая Люрбеком, который ехал справа от нее.
Госпожа Фавар едва успела объяснить Перетте, каким образом ее похитили, как вдруг карета резко остановилась: дорога была загорожена пушкой и разбитым ящиком с ядрами, который бегущие от врага артиллеристы в спешке бросили на произвол судьбы. Нужно было освободить дорогу — иначе проехать было нельзя.
Трое мужчин, находившиеся на запятках кареты, и кучер соскочили на землю и стали второпях разворачивать карету и лошадей, чтобы, объехав препятствие, следовать дальше. Но пока эти меры принимались, — что на узкой дороге сделать было нелегко, — Фанфан и его кавалеристы уже въехали в деревню. Первый кавалер Франции сразу же увидел карету, окруженную верховыми и пешими весьма подозрительного вида.
— Ага, вот они! — крикнул он.
Взвод драгун под командой Фанфана-Тюльпана с яростью напал на Люрбека и его эскорт. Английские гренадеры достали пистолеты и стали стрелять. Двое французских кавалеристов, убитые, упали на землю. Но пули не остановили Фанфана. Сообщники шпиона поняли, что их дело — пропащее, и бросились наутек, как и трое или четверо гренадеров, даже не успевших дать ни одного выстрела. Фанфан уже хотел вскочить на одну из лошадей, запряженных в берлину, когда Люрбек, спокойно остававшийся на своем месте справа от кареты, резко открыл ее правое окно. Фанфан, не обращая внимания на свистевшие вокруг него пули, спрыгнул на землю и попытался открыть левое окно, но оно было плотно закрыто. Он решил с саблей наголо броситься на шевалье. Люрбек нацелил оба своих пистолета на женщин, сидевших в карете. Фанфан, Бравый Вояка и их люди замерли неподвижно: негодяй, не теряя самообладания, презрительно оглядел окружавших его всадников и спокойным голосом сказал:
— Если вы сделаете попытку задержать меня и этих женщин, я их убью!
Его глаза горели стальным блеском — в них была абсолютная и безжалостная решимость. Бравый Вояка и драгуны замерли. В этот миг что-то мелькнуло в воздухе и рухнуло сверху на седло Люрбека. Это был Фанфан-Тюльпан. С невероятной ловкостью и быстротой он вскарабкался на верх кареты, оттуда одним прыжком слетел на лошадь Люрбека и ударом железного кулака заставил бандита опустить пистолеты. Шевалье попытался отбиться, раздался выстрел, Бравому Вояке пуля попала в бедро. Старый солдат качнулся в седле и рухнул наземь как дуб, сраженный молнией. Его правая нога запуталась в упряжи, и лошадь, испуганная стрельбой, понесла и вытащила его на площадь перед церковью. Но один из драгун сумел остановить ее, а двое других подняли раненого и освободили ногу.
Между первым кавалером Франции и шпионом герцога Камберленда завязалась смертельная битва. Через несколько секунд они оба, сплетясь в клубок, покатились по земле. Французские солдаты бросились Фанфану на помощь, но он громко закричал, продолжая держать своего ненавистного врага мертвой хваткой:
— Отойдите! Я хочу один свести с ним счеты. Не трогайтесь с места!
Он поднялся на ноги и дал подняться Люрбеку, в драке выпустившему пистолеты из рук. Потом вынул саблю и встал в позицию. Шевалье тоже обнажил шпагу. Началась страшная дуэль. Женщины, похолодев, смотрели в окно кареты на жестокий поединок. Перетта горячо молилась о победе жениха. Дикая, давно накопившаяся злоба направляла шпагу шевалье. Он понимал, что для него все кончено. Его окружали французы, и, даже если бы он вышел из дуэли победителем, его все равно убили бы тут же на месте. Но он не хотел умирать, прежде чем не убьет того, кто все время становился ему поперек дороги и всегда брал над ним верх. Он пустил в ход все силы, всю ловкость, всю точность движений, какими обладал, чтобы отразить удары Фанфана и самому нанести противнику смертельный удар.
Но первый кавалер Франции был одним из лучших фехтовальщиков во всей французской армии, и уроки Бравого Вояки не прошли для него даром. Он долго выматывал Люрбека и, наконец, в подходящий момент вонзил ему шпагу в грудь. Справедливый суд свершился. Шпион упал с проколотым насквозь сердцем. Всеобщий крик ликования ознаменовал этот миг. Женщины кинулись в объятья друг дружке, заливаясь слезами счастья. Пока солдаты относили раненого Бравого Вояку в карету, Фанфан наконец смог обнять любимую невесту.
Но мешкать было нельзя. Надо было нагонять французские войска, так как еще оставалась опасность попасть в руки солдат английского арьергарда. Некоторые из них, даже отступая, продолжали сражаться. Поблизости появился такой отряд. Командовавший им офицер заметил карету, эскортируемую французскими драгунами. Он тут же остановил своих людей и преградил дорогу карете и сопровождавшим ее. Фанфан, который ехал верхом впереди, приказал карете замедлить ход. Английские солдаты обнажили сабли. Тут Фанфан громко скомандовал:
— Огонь! Вперед!
Драгуны подстегнули лошадей, и карета, как вихрь, помчалась вместе с эскортом прямо на шотландцев, грозя раздавить противника.
Они совершенно этого не ожидали, и в ужасе одни разбежались, другие попадали кто куда, а третьих настигли французские сабли. Остатки отряда рассеялись по полю, освободив дорогу стремительному кортежу.
Таким образом, две французские актрисы и первый кавалер Франции разбили у деревни Фонтенуа отряд британской армии.
Людовик XV пожелал перед всей армией поздравить маршала Саксонского с победой над врагом. Командиры полков выстроили свои подразделения на поле у деревни Фонтенуа, и армия образовала большой полукруг перед дорогой, на которой король, окруженный своим штабом, ожидал победоносного военачальника.
Знамена, отвоеванные у противника и взятые на поле боя, были собраны вместе и выставлены перед королем. Вечерний ветер колебал целое море трофейных штандартов и флагов, заботливо сохраненных французскими солдатами. Маленький ивовый экипаж, раньше служивший болезни, а теперь — чести и славе, появился перед королем. Маршал с трудом вышел из него и, прихрамывая, приблизился, чтобы приветствовать монарха. Морис Саксонский, опершись о палку, широким жестом снял треуголку и, указав ею на знамена, которые склонились к земле, произнес:
— Сир, вот итог этого дня!
— Господин маршал, — ответил Людовик XV, — я поздравляю вас с великолепной победой! Мы гордимся тем, что ваше мужество, а также отвага и стойкость ваших солдат обеспечили изгнание врага с нашей земли. Мы надеемся, что название «Фонтенуа» сохранится для потомков, и счастливы, что можем сказать: — ваше имя связано с ним навеки!
Маршал с благодарностью поклонился королю, но Людовик XV продолжал:
— Господин маршал, я хотел бы знать имя гонца посланного вами, чтобы предупредить меня о близости врага.
— Сир, это мой штандартоносец, его зовут Фанфан… Георгин, — ответил Морис Саксонский, несколько удивленный этим вопросом.
— Этот человек спас мне жизнь, — сказал король. — Я хочу вознаградить его.
Маршал хотел объяснить королю, что он отправил Фанфана в погоню за похитителями госпожи Фавар, но не успел: на дороге прогремели мощные «ура!». Кричали солдаты, которые приветствовали возвращение первого кавалера Франции. Фанфан появился верхом впереди известной нам кареты, с обнаженной саблей, как на параде. За ним ехали драгуны. Он подъехал к маршалу, приветствовал его, а затем показал ему на госпожу Фавар, которая выходила из кареты вместе с Переттой, окруженная группой офицеров.
Лицо маршала просияло от радости, и он, сделав знак Фанфану спешиться, с широкой улыбкой велел ему подойти к королю. Фанфан-Георгин покраснел как… алый тюльпан. Второй раз уже ему предлагали говорить с королем лично. Раньше, когда он спас на мосту маршала, военачальник пообещал ему награду, какую тот захочет. И вот снова, уже из уст самого короля, он услышал те же слова. Это был самый подходящий случай попросить у самого короля о милости — о реабилитации и возвращении ему своего настоящего имени, но тут Фанфан увидел госпожу Фавар, которая подходила к маршалу, и его доброе сердце внушило ему другую мысль.
— Сир, — сказал Фанфан, — я прошу у Вашего Величества милости для господина Фавара, который сейчас находится в тюрьме Гран-Шатле.
Его просьба чуть не заставила подпрыгнуть маршала, который с изумлением воззрился на штандартоносца. Но Фанфан с обезоруживающе невинным видом выдержал его взгляд.
— Господин маршал, — ответил не без лукавства король, — я слышал, что господин Фавар был отправлен в тюрьму по вашему указанию…
Морис Саксонский смутился на одну секунду, но тут же, посмотрев на госпожу Фавар, которая скромно опустила глаза, ответил с той находчивостью, какая всегда отличала его в деликатных обстоятельствах:
— Сир, так как я знал, что господин Фавар подвергался опасности со стороны Люрбека, я нашел, что не было лучшего способа его защитить.
Людовику XV уже было известно все, что касалось Люрбека. Он улыбнулся и сказал:
— Поскольку господину Фавару больше не грозит никакая опасность, я полагаю, что сейчас предпочтительнее было бы выпустить его на свободу.
Фанфан и госпожа Фавар поблагодарили короля, который, отсалютовав завоеванным знаменам, отбыл вместе с эскортом под звуки фанфар. Маршал, повернувшись к актрисе, сказал ей:
— Мадам, я впервые в жизни потерпел поражение на поле боя!
— Монсеньер, — смеясь сказала актриса, — я смею надеяться, что вы простили мне это поражение!
— Разумеется, мадам! Но будете ли вы столь великодушны, что все-таки пожалуете мне поцелуй, давно вами обещанный?
— О, монсеньер, я поступила бы дурно, если бы отказала в такой маленькой любезности маршалу-победителю!
С этими словами она подставила маршалу лоб, и он запечатлел на нем столь давно ожидаемый целомудренный поцелуй.
А Фанфан тотчас исчез — он направился к Перетте. Маршал, издали увидев, как они идут вдвоем, взявшись за руки, вздохнул:
— Счастливец, Фанфан!
Войска с песней возвращались в свои лагеря, а авангардные части французов преследовали отставшие от остальных последние группы противника. Морис Саксонский с трудом поднялся в свой возок и бросил печальный взгляд на прекрасную госпожу Фавар, удалявшуюся вместе с молодыми людьми.
Его кучер звонко крикнул: «Пошел!», и победитель битвы при Фонтенуа оказался среди восторженной толпы солдат, бурно приветствовавших его. Он отвечал на приветствия, а сам с грустью думал о том, что одержал победу над врагом, но так и не смог одержать победу над сердцем самой прелестной актрисы королевства.
Бедный Бравый Вояка, состояние которого внезапно резко ухудшилось, был перевезен в госпиталь, наспех сооруженный в большом зале соседнего имения. К вечеру этого тяжелого дня просторное помещение было заполнено ранеными, около которых хлопотали военные врачи. На походные койки была наскоро набросана солома, и жалкие ложа стояли так тесно, что почти прикасались одно к другому — столько было несчастных людей, в которых война вонзила свои смертоносные когти.
В одном углу флейтист французской гвардии, у которого была поранена рука и кровь просачивалась наружу сквозь повязку, лежал на койке, а рядом с ним на полу примостилась его собака. Животное невозможно было оторвать от хозяина, и теперь оно находилось около него и лизало его здоровую руку, свисавшую с кровати.
По странному совпадению старого ветерана положили рядом с маркизом Д'Орильи, который начинал понемногу поправляться. Молодость и крепкое сложение постепенно преодолели сжигавшую его лихорадку. Рана на лбу начинала затягиваться. Бравый Вояка, который не раз был покалечен в военных кампаниях терпел боль молча. Чтобы не стонать, он грыз соломинку. Тугая повязка сжимала его раненую ногу. Бедняга не строил иллюзий относительно своего будущего: ему предстояло, как он говорил, «оставить одну лапу» в этом фламандском госпитале.
Фанфан-Тюльпан вошел в палату. Он направился прямо к койке старого друга и взял в свою его руку, влажную от пота.
— Малыш, — сказал ему Бравый Вояка, — я твердо знаю, что мне ампутируют ногу. И, если уж так нужно, я буду горд и счастлив отдать мою ногу за короля!
— Нет, нет, дорогой учитель! — воскликнул Фанфан, стараясь придать своему голосу убежденность. — Вы ведь не первый раз серьезно ранены, и всегда выходили из таких передряг без больших потерь!
Старый ветеран покачал головой. Как опытный солдат, он интуитивно чувствовал приближение хирургического ножа. И Фанфан понял, что настаивать не следует. Отвернув голову, чтобы старик не видел слез на его глазах, он вдруг увидел Д'Орильи, который, сидя на кровати, шепотом звал его. Фанфан повернулся к нему лицом.
— Фанфан, — сказал лейтенант, — я узнал от офицеров о том, как героически вы себя вели. Я вас поздравляю от души! Но скажите, готовы ли вы забыть о моем поведении по отношению к вам? Вы не жалеете о том, что простили меня?
— Господин лейтенант, — ответил первый кавалер Франции, — я ведь знаю, что вы действовали всегда только по наущению вашего злого гения Люрбека! И я не хочу помнить зла.
— Ах! Гнусный негодяй! — подхватил, помрачнев, Д'Орильи. — Если бы я мог найти доказательства его подлости!
— Успокойтесь! — сказал Фанфан-Тюльпан. — Справедливость восстановлена! Доказано, что он — шпион и предатель, и он мертв! Я за вас отомстил!
Тут Бравый Вояка, который, несмотря на боль, все слышал, вдруг, словно в его памяти внезапно возникло какое-то воспоминание, забыв на мгновение о своей ноге, закричал:
— Да, но у этого бандита были сообщники, их надо разоблачить!
И ветеран с огромным усилием приподнялся в постели и вытащил из кармана шинели, разостланной под ним, письмо, которое Тарднуа передал Фавару, когда тот был в Бастилии. Он объяснил:
— Вот странное послание, доверенное господину Фавару соседом по камере. Во время моего последнего посещения тюрьмы Гран-Шатле наш друг передал его мне, но у меня до сих пор не было времени тебе об этом сказать, дорогой Фанфан!
Молодой человек взял у раненого письмо, пробежал его глазами и передал Д'Орильи. Тот внимательно прочел его, потом, подумав, объявил:
— Мне кажется знакомым этот почерк, но я не могу вспомнить, кому он принадлежит…
Д'Орильи был еще не настолько здоров, чтобы связывать мысли и воспоминания. Фанфан взял у него письмо и тщательно спрятал в один из карманов мундира. Ему было ясно, что записка будет той нитью Ариадны, с помощью которой он сможет раскрыть до конца загадку Люрбека. Он наскоро задал еще несколько вопросов Бравому Вояке, так как врачи попросили его удалиться и не утомлять раненого. Затем первый кавалер Франции распрощался с обоими ранеными и вышел, чтобы вернуться к маршалу, куда призывала его служба.
Глава XVI,
в которой мы снова обретаем Фавара и Тарднуа
Фавар был перемещен, как мы уже знаем, из Гран-Шатле в донжон Венсена. За несколько недель это уже была четвертая по счету тюрьма, и драматург, совершенно измученный, считал, что теперь для него существует только два варианта — либо написать большой труд о местах заключения в царствие Людовика XV, либо погрузиться в полное отупение и вообще забыть обо всем! Время для него текло томительно медленно, однообразие пустых дней сменяла бессонница по ночам. Кроме того, после его неприятности со стражем в Гран-Шатле, тамошнее тюремное начальство очень плохо отрекомендовало его в Венсене, и тюремщики, узнавшие, что из-за него уволили их сотоварища, обращались с ним особенно грубо. Бедняга чувствовал, что им окончательно овладевает неврастения, сжимая его в своих когтях. И не было ни одного дня, чтобы у него не начинались приступы черного отчаяния, во время которых он просто мешался в уме.
Как объявил господин Д'Аржансон, камеры в Венсене были еще страшнее и мрачнее, чем в Гран-Шатле, и бедный поэт горько сожалел об уютной и светлой камере в Фор ль'Эвек и об ужинах, которые устраивал начальник Бастилии.
В этот день Фавар лежал в полной прострации на своей койке, поглощенный печальными мыслями. Вдруг отворилась дверь, и появился тюремщик.
— Следуйте за мной! — приказал он.
— Куда еще меня тащат? — тяжко вздохнул окончательно обессиленный Фавар. Может быть, в Париже открыли новую тюрьму?
Страж только пожал плечами и знаком позвал его за собой. Драматург уныло шел за ним по бесконечному лабиринту лестниц и коридоров. Наконец, человек ввел его в комнату свиданий, и Фавар увидел ожидающую его женщину, а рядом с ней — караульного. Он был настолько изумлен, узнав жену, что в первую минуту стоял, как столб, считая, что это ему снится.
— Мой бедный, бедный Фавар! — вскричала актриса, увидев, до какого плачевного состояния довели ее мужа. — Я, наконец, принесла тебе помилование!
Тут супруги бросились в объятья друг другу. Когда прошел первый порыв радости, госпожа Фавар кратко ввела Фавара в курс всех последних событий. Караульный присутствовал при этой сцене молча и не шевелясь. Потом он важно произнес:
— Нужно, чтобы вы расписались в реестре освобождения из-под стражи!
— О, я распишусь где угодно! — вскричал драматург. — Я очень хочу, господин караульный, поскорее оказаться дома!
Но когда он произносил эти слова, в дверь быстро вошли два человека в черном. Один из них вышел вперед и провозгласил басом:
— Господин Фавар?
— Это я, — пролепетал писатель.
Человек подошел к Фавару, положил руку ему на плечо и с важностью сказал, показывая ему бумагу:
— Приказ препроводить вас немедленно к господину Д'Аржансону, генеральному лейтенанту полиции.
Фавар почувствовал, что теряет сознание. Он кое-как взял себя в руки и закричал изо всех сил:
— Нет! Нет! Нет! На этот раз я не сдвинусь с места! Если нужно начинать сначала прогулку из одной тюрьмы в другую, лучше я останусь здесь до страшного суда!
Но спорить с приказами начальника полиции было невозможно. Полицейские взяли Фавара под руки, и они, вместе с госпожой Фавар, поднялись в карету, ожидавшую у подъемного моста Венсена.
В тот день в кабинете маркиза Д'Аржансона, главного начальника королевской полиции, собралось множество людей. Кроме Фанфана и Д'Орильи, вернувшихся с войны, около важного чиновника находились два секретаря и один писарь. Оба молодых человека приехали накануне из Фландрии, где, как известно, война закончилась блистательной победой французов.
Рана лейтенанта затянулась, и остался только рубец, пересекающий его лоб. Повязки на нем уже не было. Штандартоносец и офицер, едва только вернулись в Париж, были вызваны в Гран-Шатле, так как господин Д'Аржансон как раз завершал расследование большого шпионского заговоpa, вдохновителем и организатором которого был Люрбек. Фанфан-Тюльпан передал начальнику полиции письмо, доверенное ему Бравым Воякой, и господин Д'Аржансон, изучив его, положил в общую пачку в одно из своих досье.
— Вы, — сказал он, — те два человека, которые, по стечению обстоятельств, так или иначе соприкасались с Люрбеком и его сообщниками; поэтому я считаю особенно важным получить прежде всего именно ваши свидетельские показания.
Фанфан и Д'Орильи поклонились. Д'Аржансон сделал знак, один из секретарей открыл дверь, и четверо мужчин подозрительного вида, подталкиваемые полицейскими, ввалились в комнату.
— Встречали ли вы ранее кого-нибудь из обвиняемых? — спросил Д'Аржансон.
Первый кавалер Франции бросил взгляд на заключенных: он узнал двоих — это были те самые, кого он видел вместе с госпожой Ван-Штейнберг в тот вечер, когда он, забравшись на дерево, наблюдал сцену, происходившую в доме Люрбека.
— Они мелкая сошка, — сказал Фанфан, — и я их узнаю, потому что хорошо их видел. А вон тот, — продолжал он, показывая полицейским на одного из злодеев, — мне кажется, принимал участие в покушении на маршала.
Начальник полиции сделал знак последнему из обвиняемых подойти поближе. Он, видимо, старался остаться незамеченным, так как все время упорно прятался за спины других.
Два полицейских вытащили его и поставили перед молодыми людьми.
Это был старик, сгорбленный и оборванный, — его одежда, как казалось, прежде вполне приличная, от долгого пребывания в тюрьме превратилась в настоящие лохмотья, клочковатая борода покрыла, как мох, его лицо, и оно было неузнаваемо.
— Вот человек, — вскричал Д'Аржансон, — который в Бастилии отдал это теперь хорошо нам известное письмо господину Фавару.
Заключенный запротестовал:
— Неправда, я никогда такого письма не писал!
Его голос неожиданно поразил Д'Орильи: он подошел к старику близко, и, хотя тот опустил голову и отвел глаза, маркиз узнал его и гневно закричал:
— Этот негодяй — мой управляющий Тарднуа, вор и мошенник, который украл все мое состояние!
Фанфан и Д'Аржансон в полном изумлении смотрели на молодого человека, начавшего бурно изливать свой гнев и ярость на старика, браня его на чем свет стоит. Тут дверь открылась, и вестовой объявил:
— Ваше превосходительство, господин Фавар прибыл!
Начальник полиции велел увести всех арестованных, кроме Тарднуа, припертого к стене и совершенно подавленного. Потом приказал ввести Фавара.
Как только тот вошел, на лице его появилось радостное удивление: он бросился к Фанфану и стал горячо пожимать ему руки. Но тогда было не время для нежностей, так как Д'Аржансон неуклонно продолжал допрос; он спросил у Фавара, показывая на Тарднуа:
— Тот ли это человек, который в Бастилии вручил вам письмо для передачи Люрбеку?
Писатель посмотрел на жалкое человеческое существо, продолжающее что-то бормотать о своей невиновности, и твердо сказал:
— Да, я его узнаю; несомненно, это он!
Д'Орильи сделал негодующий жест. Ему пришлось подавить в себе желание дать Тарднуа пощечину: оказывается, его управляющий был не только вором, он еще был связан с бессовестным шпионом Люрбеком! Это уж было слишком!
Тарднуа понял, что для него все потеряно. Он некоторое время молчал в нерешительности, но через несколько минут подошел к начальнику полиции и, впервые за все время подняв голову, воскликнул:
— Я сейчас признаюсь во всем до конца, но надеюсь, что мое полное раскаяние даст мне возможность рассчитывать на снисходительность и милосердие судей!
— Говорите! — приказал Д'Аржансон.
Тарднуа собрался с мыслями и заговорил глухим голосом:
— Да, я бандит, негодяй, я украл все состояние моего хозяина, маркиза Д'Орильи, и спрятал его у одного из моих сообщников в Турнэ. Когда я был во Фландрии, меня представили герцогу Камберленду, главнокомандующему соединенными армиями. Зная, что у меня много связей в Париже, герцог Камберленд предложил мне большую сумму денег за службу агента по связи с ним и его главным представителем при дворе Людовика XV — шевалье де Люрбеком.
Его признание произвело на всех присутствующих впечатление разорвавшейся бомбы. Интерес к исповеди Тарднуа еще возрос. А он продолжал:
— Я и раньше встречал шевалье у моего хозяина. Я знал, что их связывает тесная дружба, и счел, что шевалье должен быть в курсе предпринятой мною кражи. Мысль о том, что, откажись я вступить с ним в контакт, он отомстит мне, сообщив голландскому правительству о совершенном мною преступлении, даже больше, чем соблазн получить новое вознаграждение, толкнула меня на то, чтобы принять предложение Камберленда. Но в первой же моей поездке по его поручению меня арестовали и посадили в Бастилию!
Затем, обратившись к Д'Орильи, который с ненавистью и презрением смотрел на него, Тарднуа объявил:
— Французские войска уже вошли в Турнэ — вам будет нетрудно найти деньги, которые я там спрятал.
— Негодяй! — вскричал Д'Орильи. — Хороший замок на камере отплатит тебе за твои злодейства!
Как объявил господин Д'Аржансон, камеры в Венсене были еще страшнее и мрачнее, чем в Гран-Шатле, и бедный поэт горько сожалел об уютной и светлой камере в Фор ль'Эвек и об ужинах, которые устраивал начальник Бастилии.
В этот день Фавар лежал в полной прострации на своей койке, поглощенный печальными мыслями. Вдруг отворилась дверь, и появился тюремщик.
— Следуйте за мной! — приказал он.
— Куда еще меня тащат? — тяжко вздохнул окончательно обессиленный Фавар. Может быть, в Париже открыли новую тюрьму?
Страж только пожал плечами и знаком позвал его за собой. Драматург уныло шел за ним по бесконечному лабиринту лестниц и коридоров. Наконец, человек ввел его в комнату свиданий, и Фавар увидел ожидающую его женщину, а рядом с ней — караульного. Он был настолько изумлен, узнав жену, что в первую минуту стоял, как столб, считая, что это ему снится.
— Мой бедный, бедный Фавар! — вскричала актриса, увидев, до какого плачевного состояния довели ее мужа. — Я, наконец, принесла тебе помилование!
Тут супруги бросились в объятья друг другу. Когда прошел первый порыв радости, госпожа Фавар кратко ввела Фавара в курс всех последних событий. Караульный присутствовал при этой сцене молча и не шевелясь. Потом он важно произнес:
— Нужно, чтобы вы расписались в реестре освобождения из-под стражи!
— О, я распишусь где угодно! — вскричал драматург. — Я очень хочу, господин караульный, поскорее оказаться дома!
Но когда он произносил эти слова, в дверь быстро вошли два человека в черном. Один из них вышел вперед и провозгласил басом:
— Господин Фавар?
— Это я, — пролепетал писатель.
Человек подошел к Фавару, положил руку ему на плечо и с важностью сказал, показывая ему бумагу:
— Приказ препроводить вас немедленно к господину Д'Аржансону, генеральному лейтенанту полиции.
Фавар почувствовал, что теряет сознание. Он кое-как взял себя в руки и закричал изо всех сил:
— Нет! Нет! Нет! На этот раз я не сдвинусь с места! Если нужно начинать сначала прогулку из одной тюрьмы в другую, лучше я останусь здесь до страшного суда!
Но спорить с приказами начальника полиции было невозможно. Полицейские взяли Фавара под руки, и они, вместе с госпожой Фавар, поднялись в карету, ожидавшую у подъемного моста Венсена.
В тот день в кабинете маркиза Д'Аржансона, главного начальника королевской полиции, собралось множество людей. Кроме Фанфана и Д'Орильи, вернувшихся с войны, около важного чиновника находились два секретаря и один писарь. Оба молодых человека приехали накануне из Фландрии, где, как известно, война закончилась блистательной победой французов.
Рана лейтенанта затянулась, и остался только рубец, пересекающий его лоб. Повязки на нем уже не было. Штандартоносец и офицер, едва только вернулись в Париж, были вызваны в Гран-Шатле, так как господин Д'Аржансон как раз завершал расследование большого шпионского заговоpa, вдохновителем и организатором которого был Люрбек. Фанфан-Тюльпан передал начальнику полиции письмо, доверенное ему Бравым Воякой, и господин Д'Аржансон, изучив его, положил в общую пачку в одно из своих досье.
— Вы, — сказал он, — те два человека, которые, по стечению обстоятельств, так или иначе соприкасались с Люрбеком и его сообщниками; поэтому я считаю особенно важным получить прежде всего именно ваши свидетельские показания.
Фанфан и Д'Орильи поклонились. Д'Аржансон сделал знак, один из секретарей открыл дверь, и четверо мужчин подозрительного вида, подталкиваемые полицейскими, ввалились в комнату.
— Встречали ли вы ранее кого-нибудь из обвиняемых? — спросил Д'Аржансон.
Первый кавалер Франции бросил взгляд на заключенных: он узнал двоих — это были те самые, кого он видел вместе с госпожой Ван-Штейнберг в тот вечер, когда он, забравшись на дерево, наблюдал сцену, происходившую в доме Люрбека.
— Они мелкая сошка, — сказал Фанфан, — и я их узнаю, потому что хорошо их видел. А вон тот, — продолжал он, показывая полицейским на одного из злодеев, — мне кажется, принимал участие в покушении на маршала.
Начальник полиции сделал знак последнему из обвиняемых подойти поближе. Он, видимо, старался остаться незамеченным, так как все время упорно прятался за спины других.
Два полицейских вытащили его и поставили перед молодыми людьми.
Это был старик, сгорбленный и оборванный, — его одежда, как казалось, прежде вполне приличная, от долгого пребывания в тюрьме превратилась в настоящие лохмотья, клочковатая борода покрыла, как мох, его лицо, и оно было неузнаваемо.
— Вот человек, — вскричал Д'Аржансон, — который в Бастилии отдал это теперь хорошо нам известное письмо господину Фавару.
Заключенный запротестовал:
— Неправда, я никогда такого письма не писал!
Его голос неожиданно поразил Д'Орильи: он подошел к старику близко, и, хотя тот опустил голову и отвел глаза, маркиз узнал его и гневно закричал:
— Этот негодяй — мой управляющий Тарднуа, вор и мошенник, который украл все мое состояние!
Фанфан и Д'Аржансон в полном изумлении смотрели на молодого человека, начавшего бурно изливать свой гнев и ярость на старика, браня его на чем свет стоит. Тут дверь открылась, и вестовой объявил:
— Ваше превосходительство, господин Фавар прибыл!
Начальник полиции велел увести всех арестованных, кроме Тарднуа, припертого к стене и совершенно подавленного. Потом приказал ввести Фавара.
Как только тот вошел, на лице его появилось радостное удивление: он бросился к Фанфану и стал горячо пожимать ему руки. Но тогда было не время для нежностей, так как Д'Аржансон неуклонно продолжал допрос; он спросил у Фавара, показывая на Тарднуа:
— Тот ли это человек, который в Бастилии вручил вам письмо для передачи Люрбеку?
Писатель посмотрел на жалкое человеческое существо, продолжающее что-то бормотать о своей невиновности, и твердо сказал:
— Да, я его узнаю; несомненно, это он!
Д'Орильи сделал негодующий жест. Ему пришлось подавить в себе желание дать Тарднуа пощечину: оказывается, его управляющий был не только вором, он еще был связан с бессовестным шпионом Люрбеком! Это уж было слишком!
Тарднуа понял, что для него все потеряно. Он некоторое время молчал в нерешительности, но через несколько минут подошел к начальнику полиции и, впервые за все время подняв голову, воскликнул:
— Я сейчас признаюсь во всем до конца, но надеюсь, что мое полное раскаяние даст мне возможность рассчитывать на снисходительность и милосердие судей!
— Говорите! — приказал Д'Аржансон.
Тарднуа собрался с мыслями и заговорил глухим голосом:
— Да, я бандит, негодяй, я украл все состояние моего хозяина, маркиза Д'Орильи, и спрятал его у одного из моих сообщников в Турнэ. Когда я был во Фландрии, меня представили герцогу Камберленду, главнокомандующему соединенными армиями. Зная, что у меня много связей в Париже, герцог Камберленд предложил мне большую сумму денег за службу агента по связи с ним и его главным представителем при дворе Людовика XV — шевалье де Люрбеком.
Его признание произвело на всех присутствующих впечатление разорвавшейся бомбы. Интерес к исповеди Тарднуа еще возрос. А он продолжал:
— Я и раньше встречал шевалье у моего хозяина. Я знал, что их связывает тесная дружба, и счел, что шевалье должен быть в курсе предпринятой мною кражи. Мысль о том, что, откажись я вступить с ним в контакт, он отомстит мне, сообщив голландскому правительству о совершенном мною преступлении, даже больше, чем соблазн получить новое вознаграждение, толкнула меня на то, чтобы принять предложение Камберленда. Но в первой же моей поездке по его поручению меня арестовали и посадили в Бастилию!
Затем, обратившись к Д'Орильи, который с ненавистью и презрением смотрел на него, Тарднуа объявил:
— Французские войска уже вошли в Турнэ — вам будет нетрудно найти деньги, которые я там спрятал.
— Негодяй! — вскричал Д'Орильи. — Хороший замок на камере отплатит тебе за твои злодейства!