Нет, в отличие от хомяка с Чубчиком никаких проблем не было, и мы вполне счастливо просуществовали до конца лета. Беда приключилась в тот день, когда мы с мамой улетали на Север. В суматохе, среди бесконечных сборов-паковок и вызовов такси, я просто-напросто забыла коробку с черепашкой на диване.
– Не переживай, – успокаивала меня по телефону бабушка. – Уж за рептилией твоей присмотрю.
«Присмотрела», засранка старая. Зимой, когда Чубчик впала в спячку, поднаторевшая на цыплятах бабуся решила, что животное издохло, и спустила его в унитаз.
– И не спорь со мной, она воняла, – отвечает она мне до сих пор, когда я пытаюсь обвинить ее в смертоубийстве.
Третьей была Бетька. Рыжий-бесстыжий мой эрдельтерьер. Про нее я ничего не хочу писать. Я ее любила, тринадцатилетней она умерла у меня на руках. Больше у нас собак не было и не будет – друзей не покупают заново. Увы.
Но я не о собаках. Я о котах, У меня к котам особое отношение. Вот уже пять лет я пытаюсь убедить себя в том, что их нет. Им, кажется, смешно.
Котами, как и всем тем, что отравляет мне жизнь, я разжилась стремительно. При знакомстве у супруга моего Дементия, окромя двух калеченых псин, имелась одна дрянная кошка по имени Касялик. Непонятно, отчего Касялика следовало считать котом и всячески закрывать глаза на его (ее) экзерсисы.
– Ну, Касялик он такой… ему все можно, – объяснял мне супруг, в то время как Касялик поедал похищенный из раковины антрекот.
– Что, даже не отругаешь? – удивлялась я.
– За что его ругать? Он маленький, – разводил руками супруг.
– Ничего ж себе маленький, цельный антрекот сожрал! – еще больше удивлялась я. – Сколько ему лет-то?
– Два с половиной годика всего… еще крошка.
Ясное дело, что большой швах для небольшой кисы случился сразу же, как только я переехала к будущему мужу и закрыла за ним (мужем) дверь. После первой же ворованной котлеты Касялик словил такой увесистой тапки, что долетел до прихожей со сверхзвуковой скоростью, выбив страйк из нескольких пар обуви на половичке.
– То-то. У меня не забалуешь! – погрозила Касялику я и отправилась смотреть телевизор. Через часок, порядком подуставшая от видеоряда, я поплелась в спальню, чтобы вздремнуть… Не тут-то было! Прямо из-под дивана вынырнули две тощие когтистые лапы, рванули меня за щиколотку и убрались восвояси еще до того, как я успела взвыть.
Выбить Касялика из-под дивана удалось только через полчаса, вооружившись пылесосом и шваброй. Проклятое животное ушло в глухую оборону и от страшной царапучей смерти меня спас только ковш водицы, вылитый в разгоряченную кошачью харю.
Зато уже через месяц Касялик научился растворяться в воздухе от одного косого моего взгляда, материализоваться на короткое «кыс» и кушать хлеб с помощью ножа и вилки. Да-да, своевременный пендаль – очень хороший педагог, и если котик хандрит – приглашайте.
В любви и идиллии мы прожили ровно год, до тех пор пока в одно прекрасное лето Касялик не исчез. Обыскав квартиру и до кучи обшмонав подъезд, мы пришли к выводу, что кошка вывалилась с балкона (для тех, кто не в курсе, восьмой этаж). Думаю, что именно в тот самый август слава местных сумасшедших закрепилась за нами навсегда. Каждый вечер начинался с того, что мы гуляли вокруг дома и орали: «Вернись, Касялик!» – а потом приходили к себе и уходили опять. Через три дня в мою измученную кошкопотерей голову пришла гениальная поисковая идея.
– Может, Дима, он днем боится вылезать, а как раз ночью-то и выйдет, – уговаривала я мужа. – Давай фонарик возьмем и сходим.
Эту ночь я буду помнить всю жизнь. На нас летели плевки, презервативы и пивные бутылки, над нами светила луна, а в кустах шарахались какие-то подозрительные тени. Под ногами мявкнуло, когда мне по кумполу шмякнул чей-то бычок и я уже почти собралась домой.
– Наш кот! – завопил супруг. – Гони его на меня.
– А ну пошел! – взвизгнула я и подпрыгнула от неожиданности.
Что-то маленькое и серое вырвалось вперед и побежало в сторону впереди стоящей машины.
– Касялик, это мы! Не бойся! – взревел супруг и побежал за существом. Теряя тапки, я понеслась за супругом.
– А-а, это на голову больные с восьмого этажа, – сказала чья-то форточка и плюнула еще один окурок.
– Сама придурошная, я кота ловлю! – крикнула я форточке на бегу.
Ловля котов продолжалась до четырех утра. Хвостатая тварь перескакивала из-под одной машины на другую и каждый раз норовила скрыться в подвальном люке. Наконец мы договорились, что муж будет гнать кота к помойке, а я дежурить у подвала «на всякий случай». У помойки его и сцапали.
Увы. Всю ночь пробегать под окнами и изловить соседского кота – это даже не тема для юморески. Хотя – чего уж там – поржали, конечно, от души.
На следующее утро было решено обследовать подвал и прекратить поиски навсегда. Устали.
Из подвала муж вышел с разбитой головой (задел какую-то трубу) и крохотным котенком на руках.
– Пусть теперь этот будет нашим котом.
– Пусть. Прохором назову, – вздохнула я. Касялика принесли в тот момент, когда Прохору вычесали блох и налили молока.
– Говорят, вы тут кота ищете, не вашей ли расцветки? – На пороге стояли рабочие и лыбились.
– Нашей, – вздохнула я, протягивая рабочим полтинник.
Так их стало двое. Ну да, первый так за час пообжился, что выкидывать его было как-то совсем и некрасиво.
Спустя месяц кто-то принес и посадил под дверь третьего. А чего там… тут, типа, всех берут…
Кстати, презабавно: после своего бейса Касялик потерял последние мозги и стал благонамеренным до тошнотиков. Целыми днями он сидел и урчал в потолок, не замолкая ни на секунду. Но более всего мне любопытно, как теперь чувствует себя тот котейка, которого мы всю ночь ловили. Впрочем, это уже тайна, покрытая мраком.
А котов я не люблю, да. Уж слишком хорошо помню бычок за шиворотом.
ПРО ПОФИГИЗМ
ПРО ОБШЕСТВЕННОСТЬ
БЫТОВОЕ ЧУДОВИЩЕ
– Не переживай, – успокаивала меня по телефону бабушка. – Уж за рептилией твоей присмотрю.
«Присмотрела», засранка старая. Зимой, когда Чубчик впала в спячку, поднаторевшая на цыплятах бабуся решила, что животное издохло, и спустила его в унитаз.
– И не спорь со мной, она воняла, – отвечает она мне до сих пор, когда я пытаюсь обвинить ее в смертоубийстве.
Третьей была Бетька. Рыжий-бесстыжий мой эрдельтерьер. Про нее я ничего не хочу писать. Я ее любила, тринадцатилетней она умерла у меня на руках. Больше у нас собак не было и не будет – друзей не покупают заново. Увы.
Но я не о собаках. Я о котах, У меня к котам особое отношение. Вот уже пять лет я пытаюсь убедить себя в том, что их нет. Им, кажется, смешно.
Котами, как и всем тем, что отравляет мне жизнь, я разжилась стремительно. При знакомстве у супруга моего Дементия, окромя двух калеченых псин, имелась одна дрянная кошка по имени Касялик. Непонятно, отчего Касялика следовало считать котом и всячески закрывать глаза на его (ее) экзерсисы.
– Ну, Касялик он такой… ему все можно, – объяснял мне супруг, в то время как Касялик поедал похищенный из раковины антрекот.
– Что, даже не отругаешь? – удивлялась я.
– За что его ругать? Он маленький, – разводил руками супруг.
– Ничего ж себе маленький, цельный антрекот сожрал! – еще больше удивлялась я. – Сколько ему лет-то?
– Два с половиной годика всего… еще крошка.
Ясное дело, что большой швах для небольшой кисы случился сразу же, как только я переехала к будущему мужу и закрыла за ним (мужем) дверь. После первой же ворованной котлеты Касялик словил такой увесистой тапки, что долетел до прихожей со сверхзвуковой скоростью, выбив страйк из нескольких пар обуви на половичке.
– То-то. У меня не забалуешь! – погрозила Касялику я и отправилась смотреть телевизор. Через часок, порядком подуставшая от видеоряда, я поплелась в спальню, чтобы вздремнуть… Не тут-то было! Прямо из-под дивана вынырнули две тощие когтистые лапы, рванули меня за щиколотку и убрались восвояси еще до того, как я успела взвыть.
Выбить Касялика из-под дивана удалось только через полчаса, вооружившись пылесосом и шваброй. Проклятое животное ушло в глухую оборону и от страшной царапучей смерти меня спас только ковш водицы, вылитый в разгоряченную кошачью харю.
Зато уже через месяц Касялик научился растворяться в воздухе от одного косого моего взгляда, материализоваться на короткое «кыс» и кушать хлеб с помощью ножа и вилки. Да-да, своевременный пендаль – очень хороший педагог, и если котик хандрит – приглашайте.
В любви и идиллии мы прожили ровно год, до тех пор пока в одно прекрасное лето Касялик не исчез. Обыскав квартиру и до кучи обшмонав подъезд, мы пришли к выводу, что кошка вывалилась с балкона (для тех, кто не в курсе, восьмой этаж). Думаю, что именно в тот самый август слава местных сумасшедших закрепилась за нами навсегда. Каждый вечер начинался с того, что мы гуляли вокруг дома и орали: «Вернись, Касялик!» – а потом приходили к себе и уходили опять. Через три дня в мою измученную кошкопотерей голову пришла гениальная поисковая идея.
– Может, Дима, он днем боится вылезать, а как раз ночью-то и выйдет, – уговаривала я мужа. – Давай фонарик возьмем и сходим.
Эту ночь я буду помнить всю жизнь. На нас летели плевки, презервативы и пивные бутылки, над нами светила луна, а в кустах шарахались какие-то подозрительные тени. Под ногами мявкнуло, когда мне по кумполу шмякнул чей-то бычок и я уже почти собралась домой.
– Наш кот! – завопил супруг. – Гони его на меня.
– А ну пошел! – взвизгнула я и подпрыгнула от неожиданности.
Что-то маленькое и серое вырвалось вперед и побежало в сторону впереди стоящей машины.
– Касялик, это мы! Не бойся! – взревел супруг и побежал за существом. Теряя тапки, я понеслась за супругом.
– А-а, это на голову больные с восьмого этажа, – сказала чья-то форточка и плюнула еще один окурок.
– Сама придурошная, я кота ловлю! – крикнула я форточке на бегу.
Ловля котов продолжалась до четырех утра. Хвостатая тварь перескакивала из-под одной машины на другую и каждый раз норовила скрыться в подвальном люке. Наконец мы договорились, что муж будет гнать кота к помойке, а я дежурить у подвала «на всякий случай». У помойки его и сцапали.
Увы. Всю ночь пробегать под окнами и изловить соседского кота – это даже не тема для юморески. Хотя – чего уж там – поржали, конечно, от души.
На следующее утро было решено обследовать подвал и прекратить поиски навсегда. Устали.
Из подвала муж вышел с разбитой головой (задел какую-то трубу) и крохотным котенком на руках.
– Пусть теперь этот будет нашим котом.
– Пусть. Прохором назову, – вздохнула я. Касялика принесли в тот момент, когда Прохору вычесали блох и налили молока.
– Говорят, вы тут кота ищете, не вашей ли расцветки? – На пороге стояли рабочие и лыбились.
– Нашей, – вздохнула я, протягивая рабочим полтинник.
Так их стало двое. Ну да, первый так за час пообжился, что выкидывать его было как-то совсем и некрасиво.
Спустя месяц кто-то принес и посадил под дверь третьего. А чего там… тут, типа, всех берут…
Кстати, презабавно: после своего бейса Касялик потерял последние мозги и стал благонамеренным до тошнотиков. Целыми днями он сидел и урчал в потолок, не замолкая ни на секунду. Но более всего мне любопытно, как теперь чувствует себя тот котейка, которого мы всю ночь ловили. Впрочем, это уже тайна, покрытая мраком.
А котов я не люблю, да. Уж слишком хорошо помню бычок за шиворотом.
ПРО ПОФИГИЗМ
На днях вывела странную закономерность. Для того чтобы некоторые вещи процветали, достаточно положить на них с прибором. Причем чем больше будет прибор, тем краше будет процветание.
Вот взять хотя бы моих котов. Каждый раз читаю «Ру кэтс» и изумляюсь – чего только люди не делают ради собственных питомцев. И за кормами черт-те куда катаются, и хитрожопые блохочески покупают, и разве что усятки на плойку не завивают.
Честно говоря, в кошачью жизнь у нас было только два серьезных вмешательства: первый раз, когда мы выводили им глистов, и второй, когда хирургически избавили от непотребств (жестоко, но все-таки лучше кастрировать, нежели выкидывать на улицу). На этом мое влияние на котов закончилось и началось сплошное попустительство.
Нет, конечно же, кормим, когда вспоминаем. Когда не вспоминаем, животные вполне самостоятельно совершают хадж к мусорному ведру и набирают морду на остатках дитячьей пищи. К слову сказать, даже Рогозину далеко до кувшинного рыла нашего Васьла.
Без воспитания, конечно же, не обходится. Процесс напоминает обучение офицеров по политической части, когда одна сторона лениво зачитывает передовицу, а другая склабится в усы, размышляя, как бы устроить ночлег в холодильнике.
Из крайностей – тапочки. За четыре года совместного существования у меня развилась такая меткость, что впору менять ФИО на Зайцева Василия. Впрочем, животные настолько приспособились к вопросу, что успевают исчезнуть еще до того, как тапка взлетает в воздух.
И вот заметьте, при всем этом пофигизме и наплевательстве я нисколько не сомневаюсь что эти коты еще будут ссать под нагробие, чтобы им шорами икалось, паразитам.
Или вот, к примеру, цветы. Была у меня однажды то ли бегонь, то ли пеларгонь, то ли еще какое чудо-дерево. Прикупила по случаю за тридцать пять рублей – дай, думаю, озеленюсь на халяву. Из магазина росток приехал вполне себе бодрящимся и не без надежд. Это только потом я поняла, что первые две недели микрофлора думала, завянуть ей или не завянуть. На десятые сутки, невзирая на все мои страдания, растение стало напоминать гаванскую сигару или, если хотите, член Ильича.
– Что это такое тут у тебя загнивает? – Мама брезгливо ткнула пальцем в сморщенную коричневую закорючку и скривилась.
– Палисандер, – не моргнув глазом ответила ей я. – Дерево особо ценных пород.
– Ты по справочнику смотрела, может, ему какие-нибудь особенные удобрения требуются?
– Пациента спасет только воля к жизни. И вообще я за экстремальное цветоводство.
Рассерженная родительница отправилась домой, а мы с цветком остались наедине.
Когда последний жухлый лист упал на подоконник, а удобрения за этим не последовало, растение начало одумываться. Еще через три недели цветку стало совершенно очевидно, что в Катечкином питомнике палисандеры не в чести и все, чего можно дождаться, – плевка под корень, доброй порции табачного пепла и использованного чайного пакетика вместо подкормки. И что вы думаете? Приспособился, погань коричневая. К весне научился материализовать воду из воздуха, а к лету зацвел мерзкими вонючими бляшками цвета мышиной похоти. Собственно, оно бы и по сей день пейзажи отравляло, если бы мамахен не забрала его себе. И что вы думаете? Тварь моментально просекла перепавшее на ее душонку счастье и имеет маму по сей день: то ему от голландских удобрений плохо, то на подоконнике холодно, то бабушка, видите ли, косо посмотрела. Кстати, изучив справочник, родительница выяснила, что означенная трын-трава не цветет даже в своем родном Гондурасе, о чем и не замедлила мне сообщить.
– Ну, если бы не твое тлетворное влияние, он бы еще у меня и заплодоносил, – ответила я ей. – Всю зиму варенье бы жрали.
Или вот, например, эпохальное «Ф. и горшок». Не было у меня родственника, который не счел своим долгом сообщить, что он лично оправляется по назначению с трех месяцев, и все его знакомые дети оправляются с трех месяцев, а те, которые не оправляются, будут работать грузчиками и непременно сопьются. Не, я, конечно, рада была бы чудесным исходам. Ключевое слово «чудесным», так как все, кроме чуда, требует усилий и душевных затрат. Поэтому неудивительно, что вся моя горшечная доктрина свелась к двум вещам – оскандалившись по поводу неэкономности, я приобрела агрегат за сто долларов и объяснила Ф., чего с ним надо делать. Полгода ребенок понимал меня превратно: несколько месяцев нужник служил хранилищем для машин, потом из него пили сок, потом носили на голове для значительности. Но и тут лень взяла свое. Неделю назад чадо приперло сралку в укромный уголок и радостно надуло «куда надо». Теперь раз в день вполне самостоятельно опорожняется и разве что только не всегда попадает в цель. Но это уже мелочи, главное – процесс пошел, и пошел стороной.
Нет, конечно, далеко не все можно пускать на самотек. Но кое-что все же можно. Жаль только, что немногое.
Вот взять хотя бы моих котов. Каждый раз читаю «Ру кэтс» и изумляюсь – чего только люди не делают ради собственных питомцев. И за кормами черт-те куда катаются, и хитрожопые блохочески покупают, и разве что усятки на плойку не завивают.
Честно говоря, в кошачью жизнь у нас было только два серьезных вмешательства: первый раз, когда мы выводили им глистов, и второй, когда хирургически избавили от непотребств (жестоко, но все-таки лучше кастрировать, нежели выкидывать на улицу). На этом мое влияние на котов закончилось и началось сплошное попустительство.
Нет, конечно же, кормим, когда вспоминаем. Когда не вспоминаем, животные вполне самостоятельно совершают хадж к мусорному ведру и набирают морду на остатках дитячьей пищи. К слову сказать, даже Рогозину далеко до кувшинного рыла нашего Васьла.
Без воспитания, конечно же, не обходится. Процесс напоминает обучение офицеров по политической части, когда одна сторона лениво зачитывает передовицу, а другая склабится в усы, размышляя, как бы устроить ночлег в холодильнике.
Из крайностей – тапочки. За четыре года совместного существования у меня развилась такая меткость, что впору менять ФИО на Зайцева Василия. Впрочем, животные настолько приспособились к вопросу, что успевают исчезнуть еще до того, как тапка взлетает в воздух.
И вот заметьте, при всем этом пофигизме и наплевательстве я нисколько не сомневаюсь что эти коты еще будут ссать под нагробие, чтобы им шорами икалось, паразитам.
Или вот, к примеру, цветы. Была у меня однажды то ли бегонь, то ли пеларгонь, то ли еще какое чудо-дерево. Прикупила по случаю за тридцать пять рублей – дай, думаю, озеленюсь на халяву. Из магазина росток приехал вполне себе бодрящимся и не без надежд. Это только потом я поняла, что первые две недели микрофлора думала, завянуть ей или не завянуть. На десятые сутки, невзирая на все мои страдания, растение стало напоминать гаванскую сигару или, если хотите, член Ильича.
– Что это такое тут у тебя загнивает? – Мама брезгливо ткнула пальцем в сморщенную коричневую закорючку и скривилась.
– Палисандер, – не моргнув глазом ответила ей я. – Дерево особо ценных пород.
– Ты по справочнику смотрела, может, ему какие-нибудь особенные удобрения требуются?
– Пациента спасет только воля к жизни. И вообще я за экстремальное цветоводство.
Рассерженная родительница отправилась домой, а мы с цветком остались наедине.
Когда последний жухлый лист упал на подоконник, а удобрения за этим не последовало, растение начало одумываться. Еще через три недели цветку стало совершенно очевидно, что в Катечкином питомнике палисандеры не в чести и все, чего можно дождаться, – плевка под корень, доброй порции табачного пепла и использованного чайного пакетика вместо подкормки. И что вы думаете? Приспособился, погань коричневая. К весне научился материализовать воду из воздуха, а к лету зацвел мерзкими вонючими бляшками цвета мышиной похоти. Собственно, оно бы и по сей день пейзажи отравляло, если бы мамахен не забрала его себе. И что вы думаете? Тварь моментально просекла перепавшее на ее душонку счастье и имеет маму по сей день: то ему от голландских удобрений плохо, то на подоконнике холодно, то бабушка, видите ли, косо посмотрела. Кстати, изучив справочник, родительница выяснила, что означенная трын-трава не цветет даже в своем родном Гондурасе, о чем и не замедлила мне сообщить.
– Ну, если бы не твое тлетворное влияние, он бы еще у меня и заплодоносил, – ответила я ей. – Всю зиму варенье бы жрали.
Или вот, например, эпохальное «Ф. и горшок». Не было у меня родственника, который не счел своим долгом сообщить, что он лично оправляется по назначению с трех месяцев, и все его знакомые дети оправляются с трех месяцев, а те, которые не оправляются, будут работать грузчиками и непременно сопьются. Не, я, конечно, рада была бы чудесным исходам. Ключевое слово «чудесным», так как все, кроме чуда, требует усилий и душевных затрат. Поэтому неудивительно, что вся моя горшечная доктрина свелась к двум вещам – оскандалившись по поводу неэкономности, я приобрела агрегат за сто долларов и объяснила Ф., чего с ним надо делать. Полгода ребенок понимал меня превратно: несколько месяцев нужник служил хранилищем для машин, потом из него пили сок, потом носили на голове для значительности. Но и тут лень взяла свое. Неделю назад чадо приперло сралку в укромный уголок и радостно надуло «куда надо». Теперь раз в день вполне самостоятельно опорожняется и разве что только не всегда попадает в цель. Но это уже мелочи, главное – процесс пошел, и пошел стороной.
Нет, конечно, далеко не все можно пускать на самотек. Но кое-что все же можно. Жаль только, что немногое.
ПРО ОБШЕСТВЕННОСТЬ
Сегодня я поняла окончательно: землю крутят не природные силы, а вовсе даже общественная мысль. Если завтра случится апокалипсис, мы не вымрем: останутся пыль, тараканы и… активисты. Впрочем, инсекты проживут недолго – уж будьте уверены, о них позаботятся: как минимум пересчитают и занесут в ведомость, как максимум – выведут на субботник в апреле.
Нет, «общественная деятельность» теоретически нужна и полезна: я тоже люблю чистые подъезды, пандусы и наличие бесплатной газетенки в ящике. Но это теоретически. Практически же умы, собранные в кучу, – это вовсе не гигантский мозг, а всего лишь очень большая куча. Третий год мне хочется издохнуть от синергии, и все никак не получается: ну не могу доставить им такого удовольствия. Когда придумаю, как можно опочить со вкусом, – непременно откинусь, но не теперь.
Вот, например, у вас в районе наверняка имеются палатки. Хлебные, овощные и сигареты-пиво-сдачи-нет-и-не-будет. У нас тоже были. Две. Одна у универсама, вторая у остановки. А теперь нет. И это вовсе не канзасское торнадо и не ураган Катрина. Ага. Армена, пиво и Тотошку уперли общественники. Причем произошло это настолько стремительно, что Армен не успел даже пукнуть, как оказался на пути в солнечный Ереван.
Как вы думаете, по каким соображениям это было сделано? Я вот лично уверена, что ребята просто захотели расширить мой словарный запас. Потому как «бодрофуячку» я придумала именно во время одиннадцатичасового похода к метро за сигаретами – ночные прогулки крайне располагают к словесности.
Впрочем, совсем скоро выяснилось, что моя «бодрофуячка» активистов нисколько не интересует и забота была вовсе не обо мне, а о местной молодежи.
– А чтобы они пиво по ночам не хлобыстали, – объяснила мне ситуацию местная бабулька «из сочувствующих». – А то ишь навострились: чуть что – в ларек.
Объяснять бабульке, что в стремлении к залитию глаз нашу молодежь не испугаешь даже Берлинской стеной, я не стала. К слову добавить, даже больше выкушивать стали: если раньше покупали «вотка одна штука» и к палатке неслись исключительно за догоном, то теперь покупают «вотка несколько штук», а дальше как раз и начинается «бодрофуячка» до метро.
– Надоть, как же ж, – умилилась я. – Мне без пандусов никакой жизни: у меня младенец пятнадцать кил, коляска пятнадцать кил и еще очень тяжелый мозг.
– Непременно! – обрадовалась общественность. – Через неделю будет готово – будете летать с вашей коляской.
Когда через неделю я открыла окно, то поняла, что действительно буду летать: нет, ребенок и коляска останутся, а вот мозг взорвется. Представьте себе длинный четырнаддатиподъездный дом. Представили? Вместо пары-тройки полновесных пандусов посередине и по бокам мы получили жалкую цементную ляпушку, но зато, блин, около каждого подъезда. Рассказывать о том, как эти четырнадцать ляпушек радуют автолюбителей, я не буду: по сравнению с их жаргоном моя «бодрофуячка» – детская шалость.
Да, ребенков свозим как раньше, «по старинке, через бордюр», ибо преодолеть асфальтовый трамплин возможным не представляется: у непристегнутых детей пропадает аппетит и сон.
А с дорожками вообще песня получилась. «Куда ты, тропинка, меня привела?» – и не иначе.
Рассказываю. Перед домом – длинный газон. На газоне – пара скамеек, детская площадка, какашка и шесть дорожек, протоптанных к автобусной остановке. В принципе вполне съедобный московский пейзаж, если особенно не придираться. Был.
Не знаю, какой свиноте пришло в голову осеменить нашу общественность, а только общественность мгновенно обрюхатела и понесла.
Без опроса, конечно же, не обошлось.
Явились втроем, в глазах – пожар, в лапках – блокнотик.
– Мы решили дорожки заасфальтировать.
– Что же, – спрашиваю, – вам, дамы, не спится?
– Дождик пойдет, тропки размоет, будете в грязи плавать, – пугают.
– Ну, раз такое дело, асфальтируйте, – отмахиваюсь от них я, в глубине души радуясь, что на сей раз обошлось без сбора денег на марсианские экспедиции.
Трио ставит три птички в блокнотик, жмет мне руку и сваливает.
Расчувствовавшись, мою пол в.подъезде и уезжаю на дачу.
Через пару дней возвращаюсь. Понимаю, что чувствами тут не поможешь: у меня просто нет столько слез.
На расстоянии десяти метров от каждой протоптанной дорожки лежит дорожка асфальтовая. Лежит, знаете ли, и скучает. А человечество ходит; по протоптанным, что в принципе логично: их лет двадцать топтали и еще столько же будут топтать. Нехитрая арифметика, и на выходе, вместо газона с шестью тропинками, имеем нечто, напоминающее уменьшенную копию плато Наска. Только вместо макаки с пипиской – жутчайшее переплетение двенадцати дорог, половина из которых ведет хрен знает куда.
Кстати, у нашего дома теперь есть верная примета: тот, кто топает по асфальту, – суть убийца крыс и гнусный общественник. Огорчившись оттого, что публика не приняла нововведение, активисты начали шляться по дорожкам сами. До сих пор не понимаю, как им в голову не пришла идейка залить асфальтом оставшиеся клочки травы (той, что растет между двенадцатью дорогами). Чего уж теперь мелочиться!
Но это все грустные случаи. А у меня в запасе имеется и один веселый.
Дача моя, если вы не знаете, расположена рядом с городом Ступино, славящимся шоколадками, авиационными пропеллерами и потомками ссыльных (101 км от МКАД как-никак). Лет десять назад в городе Ступино делать было, по правде говоря, нечего – так себе, серенько, тускленько, тополя торчат. Приезжали мы туда исключительно за хавкой, в магазин, расположенный на окраине. И вот лет десять мы туда катались, и все десять лет я спотыкалась о какую-то железную фигню, вбитую в землю у входа и не видную из-за разросшейся вокруг травы. И если первые лет пять я поджимала ногу и плакала, то, став постарше и подковавшись в политактивности, стала поносить отцов города до пятого колена включительно: дескать, пропеллеры ляпают, гады, а чтобы благоустройством города заняться – на это им времени нет. Вякала я, значит, вякала, и, должно быть, кому-то там икнулось.
Приезжаем в Ступино – город не узнать. Тополя те же, но подстрижены и побелены, газоны облышены, так что инсектам холодно, все заборы, бордюры, дома, скамейки, детские площадки и прочее выкрашены веселеньким. Короче, еду по городу, в глазах рябит, а сердце ликует.
Подъезжаем к любимому магазину, выходим из машины, делаю шаг… и падаю рожей в грязь. Отряхиваю рожу, продираю глаза и охреневаю. Фигня торчит в том же самом месте, такая же вечная, как и была, но теперь не ржавая и облезлая, а вовсе даже розовенькая и с лакировкой.
Вот ей-богу, вся вековая обида прошла: не удивлюсь, если бы после пункта «Красить все» в разнарядке значилось «Удавиться по очереди» – они бы и по сей день болтались на тополях. Покрашенных…
Нет, «общественная деятельность» теоретически нужна и полезна: я тоже люблю чистые подъезды, пандусы и наличие бесплатной газетенки в ящике. Но это теоретически. Практически же умы, собранные в кучу, – это вовсе не гигантский мозг, а всего лишь очень большая куча. Третий год мне хочется издохнуть от синергии, и все никак не получается: ну не могу доставить им такого удовольствия. Когда придумаю, как можно опочить со вкусом, – непременно откинусь, но не теперь.
Вот, например, у вас в районе наверняка имеются палатки. Хлебные, овощные и сигареты-пиво-сдачи-нет-и-не-будет. У нас тоже были. Две. Одна у универсама, вторая у остановки. А теперь нет. И это вовсе не канзасское торнадо и не ураган Катрина. Ага. Армена, пиво и Тотошку уперли общественники. Причем произошло это настолько стремительно, что Армен не успел даже пукнуть, как оказался на пути в солнечный Ереван.
Как вы думаете, по каким соображениям это было сделано? Я вот лично уверена, что ребята просто захотели расширить мой словарный запас. Потому как «бодрофуячку» я придумала именно во время одиннадцатичасового похода к метро за сигаретами – ночные прогулки крайне располагают к словесности.
Впрочем, совсем скоро выяснилось, что моя «бодрофуячка» активистов нисколько не интересует и забота была вовсе не обо мне, а о местной молодежи.
– А чтобы они пиво по ночам не хлобыстали, – объяснила мне ситуацию местная бабулька «из сочувствующих». – А то ишь навострились: чуть что – в ларек.
Объяснять бабульке, что в стремлении к залитию глаз нашу молодежь не испугаешь даже Берлинской стеной, я не стала. К слову добавить, даже больше выкушивать стали: если раньше покупали «вотка одна штука» и к палатке неслись исключительно за догоном, то теперь покупают «вотка несколько штук», а дальше как раз и начинается «бодрофуячка» до метро.
***
Или вот пандусы для колясок. Собрали комитет, начали шастать по квартирам с расспросами «А не надоть ли вам пандуса?».– Надоть, как же ж, – умилилась я. – Мне без пандусов никакой жизни: у меня младенец пятнадцать кил, коляска пятнадцать кил и еще очень тяжелый мозг.
– Непременно! – обрадовалась общественность. – Через неделю будет готово – будете летать с вашей коляской.
Когда через неделю я открыла окно, то поняла, что действительно буду летать: нет, ребенок и коляска останутся, а вот мозг взорвется. Представьте себе длинный четырнаддатиподъездный дом. Представили? Вместо пары-тройки полновесных пандусов посередине и по бокам мы получили жалкую цементную ляпушку, но зато, блин, около каждого подъезда. Рассказывать о том, как эти четырнадцать ляпушек радуют автолюбителей, я не буду: по сравнению с их жаргоном моя «бодрофуячка» – детская шалость.
Да, ребенков свозим как раньше, «по старинке, через бордюр», ибо преодолеть асфальтовый трамплин возможным не представляется: у непристегнутых детей пропадает аппетит и сон.
А с дорожками вообще песня получилась. «Куда ты, тропинка, меня привела?» – и не иначе.
Рассказываю. Перед домом – длинный газон. На газоне – пара скамеек, детская площадка, какашка и шесть дорожек, протоптанных к автобусной остановке. В принципе вполне съедобный московский пейзаж, если особенно не придираться. Был.
Не знаю, какой свиноте пришло в голову осеменить нашу общественность, а только общественность мгновенно обрюхатела и понесла.
Без опроса, конечно же, не обошлось.
Явились втроем, в глазах – пожар, в лапках – блокнотик.
– Мы решили дорожки заасфальтировать.
– Что же, – спрашиваю, – вам, дамы, не спится?
– Дождик пойдет, тропки размоет, будете в грязи плавать, – пугают.
– Ну, раз такое дело, асфальтируйте, – отмахиваюсь от них я, в глубине души радуясь, что на сей раз обошлось без сбора денег на марсианские экспедиции.
Трио ставит три птички в блокнотик, жмет мне руку и сваливает.
Расчувствовавшись, мою пол в.подъезде и уезжаю на дачу.
Через пару дней возвращаюсь. Понимаю, что чувствами тут не поможешь: у меня просто нет столько слез.
На расстоянии десяти метров от каждой протоптанной дорожки лежит дорожка асфальтовая. Лежит, знаете ли, и скучает. А человечество ходит; по протоптанным, что в принципе логично: их лет двадцать топтали и еще столько же будут топтать. Нехитрая арифметика, и на выходе, вместо газона с шестью тропинками, имеем нечто, напоминающее уменьшенную копию плато Наска. Только вместо макаки с пипиской – жутчайшее переплетение двенадцати дорог, половина из которых ведет хрен знает куда.
Кстати, у нашего дома теперь есть верная примета: тот, кто топает по асфальту, – суть убийца крыс и гнусный общественник. Огорчившись оттого, что публика не приняла нововведение, активисты начали шляться по дорожкам сами. До сих пор не понимаю, как им в голову не пришла идейка залить асфальтом оставшиеся клочки травы (той, что растет между двенадцатью дорогами). Чего уж теперь мелочиться!
Но это все грустные случаи. А у меня в запасе имеется и один веселый.
Дача моя, если вы не знаете, расположена рядом с городом Ступино, славящимся шоколадками, авиационными пропеллерами и потомками ссыльных (101 км от МКАД как-никак). Лет десять назад в городе Ступино делать было, по правде говоря, нечего – так себе, серенько, тускленько, тополя торчат. Приезжали мы туда исключительно за хавкой, в магазин, расположенный на окраине. И вот лет десять мы туда катались, и все десять лет я спотыкалась о какую-то железную фигню, вбитую в землю у входа и не видную из-за разросшейся вокруг травы. И если первые лет пять я поджимала ногу и плакала, то, став постарше и подковавшись в политактивности, стала поносить отцов города до пятого колена включительно: дескать, пропеллеры ляпают, гады, а чтобы благоустройством города заняться – на это им времени нет. Вякала я, значит, вякала, и, должно быть, кому-то там икнулось.
Приезжаем в Ступино – город не узнать. Тополя те же, но подстрижены и побелены, газоны облышены, так что инсектам холодно, все заборы, бордюры, дома, скамейки, детские площадки и прочее выкрашены веселеньким. Короче, еду по городу, в глазах рябит, а сердце ликует.
Подъезжаем к любимому магазину, выходим из машины, делаю шаг… и падаю рожей в грязь. Отряхиваю рожу, продираю глаза и охреневаю. Фигня торчит в том же самом месте, такая же вечная, как и была, но теперь не ржавая и облезлая, а вовсе даже розовенькая и с лакировкой.
Вот ей-богу, вся вековая обида прошла: не удивлюсь, если бы после пункта «Красить все» в разнарядке значилось «Удавиться по очереди» – они бы и по сей день болтались на тополях. Покрашенных…
БЫТОВОЕ ЧУДОВИЩЕ
Как и всякое бытовое чудовище, я появилась на свет не бытовым чудовищем, а вовсе даже блондинкой с сиськами. Два последних факта делали мою жизнь легкой и радостной, и если я о чем-то задумывалась, так это о том, где бы разжиться деньгами на пачку сигарет и коктейль «Водка с тоником». Листая женские журналы с тяжбами «Он меня не любит, потому что не выносит мусорное ведро» и советами «Запеките куру и купите чулки на поясе», я презрительно хмыкала.
– Наташа, ну как же можно ссориться из-за невынесенного ведра? – спрашивала я у своей «опытной» шестнадцатилетней подружки.
– Да какая-нибудь кастрюльная мымра, – важно вещала Наташа. – Чё ей, самой ведро трудно вынести? Тоже мне проблема…
– Ну ведь мы-то никогда? – заискивающе смотрела я на Наташу.
– Да уж мы-то никогда! – отвечала мне она.
К двадцати годам я совершенно точно знала, что буду удачлива в браке. В отличие от кастрюльных мымр я давным-давно вывела формулу счастья, состоящую из четырех «никогда», и, как мне тогда казалось, была вполне подготовлена к совместной жизни.
1. Никогда не циклись на быте.
2. Никогда не встречай мужа в драных портках.
3. Никогда не гавкайся из-за мелочей.
4. Никогда не разговаривай как учительница. Первый пункт полетел к чертям почти сразу же.
На быте можно циклиться, а можно и нет, только от этого он никуда не исчезнет.
Первая же совместно купленная кастрюля моментально показала мне ху из ху.
Поначалу это было легко и нежно: ну что там вымыть какую-то кастрюлю? Ей-богу, мелочи. Раз.
Ну, дорогой, неужели было так сложно налить туда воды, после того как ты съел пюре? Два.
Хм-м-м… Вот кто-то там валяется на диване и смотрит про ежиков, а я, блин, кастрюли драю. Три.
Ну что это за жизнь такая, мордой в раковину? Четыре.
Перед сном. Первый слон – посмотреть новую помаду; второй слон – позвонить Юле; третий слон – убить Билла; четвертый слон – утром вымыть кастрюлю; пятый слон – черт тебя дери, почему с вечера не вымыла; шестой слон – черт с ней, завтра вымою; седьмая кастрюля – черт возьми, куда делся слон; восьмая кастрюля – жизнь говно; девятая кастрюля – ага, говно; десятая кастрюля – кастрюля – кастрю…
По мере обрастания собственностью мне пришлось совершить еще одно удивительное открытие: купить кастрюлю. Это точно так же, как завести собаку, – по барабану, чья идея, потому что гулять все равно тебе.
– Ну дорогая, тебе же все это надо, вот и развлекайся, – не моргнув глазом ответил мне муж, когда перед его носом всплыло пригоревшее дно.
– Но ты же из этого тоже ешь! – изумилась я.
– А я могу «Дошираком» ужинать, тогда и мыть ничего не придется, – заявил супруг.
Скандал произошел на десятый день лапшичной диеты. Мне открылась еще одна истина: моему мужу (как и большинству мужчин на этой планете) не надо вообще ничего – ни кастрюль, ни стиральных машин, ни нового матраца в спальне. Однако если десять дней кормить его нажористой химией, не стирать рубах и укладывать спать на пол – он исчезнет еще до того, как я успею посчитать второго слона.
Бытовые вопросы закрылись. Все, что есть в этом доме, нужно исключительно мне. Он может есть и «Доширак».
Внешний вид – отдельная тема. Вспоминаю себя пятилетней давности и умиляюсь. Прискакала из института, вытряхнула песиков на улицу, пришла с улицы, вымыла то, что песики нагадили, кастрюльку почистила, хлебальце нарисовала, платьице нацепила и сижу вся из себя королевишна: хочешь – в койку, хочешь – в свет. Журнальные тетки очень любят сочинять про «приелась», «расслабилась», «посчитала лишним» и о тому подобном. В харю бы им плюнуть, этим теткам журнальным.
Первым появился крысиный хвостик. Нет, блондинка с распущенными волосами – это очень красиво. Только полы мыть неудобно. Можно, конечно, сначала вымыть пол, а потом голову, а потом спасти мир от инопланетчиков. Теоретически. Практически же вместо укладки вавилонов я предпочла потратить свободное время на чтение книжек и комп. Сноска для журнальных теток: если муж заставит меня потратить досуг на фен, я исчезну еще до того, как он посчитает первого слона.
Парадное платье трансформировалось в «чистенько, опрятно и удобно» к четвертому месяцу беременности.
« Это ничего, – говорила себе я. – Вот рожу, похудею и уж тогда…»
Чуда не произошло. Когда родила и похудела, стало ясно, что в тот час, который наперво отводился под фен, а потом под игры и комп, нужно успеть сделать три вещи: вымыться, посрать и пожрать.
«Ну, вот вырастет хотя бы до года, уж тогда», – продолжала мечтать я.
Вырос. Сел, пополз, пошел. Ходит до сих пор. А чего бы не ходить? За ним иду я с пылесосом, шваброй и тряпкой для стирания пыли. И это уже не важно, что я давно не в «чистом и опрятном», главное – в «удобном»: так выше производительность.
Кстати, с ребенком тоже очень забавный момент. Всю жизнь терпеть не могла младенчество в вытянутых колготках. Хе-хе.
В месяц я старательно выбирала распашонку под цвет комбинезона. Ближе к году до цвета стало пофигу – переодевала, когда испачкается. А сейчас практически высший пилотаж – основной критерий годности ребенкиной одежды один: сухая. Нет, конечно, все равно раза три на дню переодеваю, но если вы ко мне приедете без предупреждения, вас хватит кондратий: вытянутые колготки, майка с шоколадным пятном посередине и какой-нибудь клеенчатый нагрудник на случай зю.
Так вот о чем бишь я? О внешности? Ага. Вчера в потемках в сортир выползла – шарахнулась. В зеркале харя. Один хвост у ней на затылке, второй почти на лбу (моя любимая, мать ее, челка). На сиськах – майка с цветуечком, посередине пятно от пельменя (у меня очень несговорчивый и меткий ребенок), и джинсы с карманами, раздутыми как крылья (два фантика, остов от машины, слегка полизанный чупа-чупс, какая-то тряпочка и два носка). Единственное, что радует, – очень мы с Ф. гармоничные ребята получились: оба грязные, сухие и вредные.
Скандалы по мелочам – это вообще песня. Вот, скажем, прошу я мужа вымыть пол. Происходит это всегда одинаково и заканчивается одинаково, и какого хрена я прошу – непонятно, но тем не менее.
Начинается как-то так:
– Я очень устала. Вымой, пожалуйста, пол.
– Ага, вымою. Через час:
– Вымой, пожалуйста, пол.
– Ну что ты дребезжишь? Вымою. Через час:
– Ну может быть, все-таки вымоешь?
– Сказал вымою – значит, вымою. Не мельтеши перед глазами.
Через час:
– Черт тебя возьми, у тебя ничего нельзя попросить.
– Сейчас закончится хоккей-новости-високосный-год (нужное подчеркнуть), и сразу же сделаю.
– Через пять минут я приду. Через час (испуганно):
– Уже встаю.
(Удаляюсь на кухню, возвращаюсь через тридцать минут, застаю супруга за разбиранием своей коллекции значков на антресолях.)
– Я же просила вымыть пол.
– Какая разница, где убирать? Я решил начать отсюда.
Вариантов развития событий два. Первый – это подумать про себя что-нибудь типа «Блядский Хемуль» и вымыть пол. Вариант второй – громко крикнуть «Блядский Хемуль!» и швырнуть шваброй в супружника. Скандал гарантирован и в первом, и во втором случаях.
Кстати, что касается «учительского тона», то тут тоже все просто. Повторите про пол сто двадцать пять раз, и я вас уверяю – на сто двадцать шестом повторении из дома свалят дети и коты, а на подоконнике завянут кактусы. А полы вам все равно не вымоют. Не потому, что вы плохо повторяли, а потому, что хорошие мужья всегда знают, где у вас находится «Mute».
– Наташа, ну как же можно ссориться из-за невынесенного ведра? – спрашивала я у своей «опытной» шестнадцатилетней подружки.
– Да какая-нибудь кастрюльная мымра, – важно вещала Наташа. – Чё ей, самой ведро трудно вынести? Тоже мне проблема…
– Ну ведь мы-то никогда? – заискивающе смотрела я на Наташу.
– Да уж мы-то никогда! – отвечала мне она.
К двадцати годам я совершенно точно знала, что буду удачлива в браке. В отличие от кастрюльных мымр я давным-давно вывела формулу счастья, состоящую из четырех «никогда», и, как мне тогда казалось, была вполне подготовлена к совместной жизни.
1. Никогда не циклись на быте.
2. Никогда не встречай мужа в драных портках.
3. Никогда не гавкайся из-за мелочей.
4. Никогда не разговаривай как учительница. Первый пункт полетел к чертям почти сразу же.
На быте можно циклиться, а можно и нет, только от этого он никуда не исчезнет.
Первая же совместно купленная кастрюля моментально показала мне ху из ху.
Поначалу это было легко и нежно: ну что там вымыть какую-то кастрюлю? Ей-богу, мелочи. Раз.
Ну, дорогой, неужели было так сложно налить туда воды, после того как ты съел пюре? Два.
Хм-м-м… Вот кто-то там валяется на диване и смотрит про ежиков, а я, блин, кастрюли драю. Три.
Ну что это за жизнь такая, мордой в раковину? Четыре.
Перед сном. Первый слон – посмотреть новую помаду; второй слон – позвонить Юле; третий слон – убить Билла; четвертый слон – утром вымыть кастрюлю; пятый слон – черт тебя дери, почему с вечера не вымыла; шестой слон – черт с ней, завтра вымою; седьмая кастрюля – черт возьми, куда делся слон; восьмая кастрюля – жизнь говно; девятая кастрюля – ага, говно; десятая кастрюля – кастрюля – кастрю…
По мере обрастания собственностью мне пришлось совершить еще одно удивительное открытие: купить кастрюлю. Это точно так же, как завести собаку, – по барабану, чья идея, потому что гулять все равно тебе.
– Ну дорогая, тебе же все это надо, вот и развлекайся, – не моргнув глазом ответил мне муж, когда перед его носом всплыло пригоревшее дно.
– Но ты же из этого тоже ешь! – изумилась я.
– А я могу «Дошираком» ужинать, тогда и мыть ничего не придется, – заявил супруг.
Скандал произошел на десятый день лапшичной диеты. Мне открылась еще одна истина: моему мужу (как и большинству мужчин на этой планете) не надо вообще ничего – ни кастрюль, ни стиральных машин, ни нового матраца в спальне. Однако если десять дней кормить его нажористой химией, не стирать рубах и укладывать спать на пол – он исчезнет еще до того, как я успею посчитать второго слона.
Бытовые вопросы закрылись. Все, что есть в этом доме, нужно исключительно мне. Он может есть и «Доширак».
Внешний вид – отдельная тема. Вспоминаю себя пятилетней давности и умиляюсь. Прискакала из института, вытряхнула песиков на улицу, пришла с улицы, вымыла то, что песики нагадили, кастрюльку почистила, хлебальце нарисовала, платьице нацепила и сижу вся из себя королевишна: хочешь – в койку, хочешь – в свет. Журнальные тетки очень любят сочинять про «приелась», «расслабилась», «посчитала лишним» и о тому подобном. В харю бы им плюнуть, этим теткам журнальным.
Первым появился крысиный хвостик. Нет, блондинка с распущенными волосами – это очень красиво. Только полы мыть неудобно. Можно, конечно, сначала вымыть пол, а потом голову, а потом спасти мир от инопланетчиков. Теоретически. Практически же вместо укладки вавилонов я предпочла потратить свободное время на чтение книжек и комп. Сноска для журнальных теток: если муж заставит меня потратить досуг на фен, я исчезну еще до того, как он посчитает первого слона.
Парадное платье трансформировалось в «чистенько, опрятно и удобно» к четвертому месяцу беременности.
« Это ничего, – говорила себе я. – Вот рожу, похудею и уж тогда…»
Чуда не произошло. Когда родила и похудела, стало ясно, что в тот час, который наперво отводился под фен, а потом под игры и комп, нужно успеть сделать три вещи: вымыться, посрать и пожрать.
«Ну, вот вырастет хотя бы до года, уж тогда», – продолжала мечтать я.
Вырос. Сел, пополз, пошел. Ходит до сих пор. А чего бы не ходить? За ним иду я с пылесосом, шваброй и тряпкой для стирания пыли. И это уже не важно, что я давно не в «чистом и опрятном», главное – в «удобном»: так выше производительность.
Кстати, с ребенком тоже очень забавный момент. Всю жизнь терпеть не могла младенчество в вытянутых колготках. Хе-хе.
В месяц я старательно выбирала распашонку под цвет комбинезона. Ближе к году до цвета стало пофигу – переодевала, когда испачкается. А сейчас практически высший пилотаж – основной критерий годности ребенкиной одежды один: сухая. Нет, конечно, все равно раза три на дню переодеваю, но если вы ко мне приедете без предупреждения, вас хватит кондратий: вытянутые колготки, майка с шоколадным пятном посередине и какой-нибудь клеенчатый нагрудник на случай зю.
Так вот о чем бишь я? О внешности? Ага. Вчера в потемках в сортир выползла – шарахнулась. В зеркале харя. Один хвост у ней на затылке, второй почти на лбу (моя любимая, мать ее, челка). На сиськах – майка с цветуечком, посередине пятно от пельменя (у меня очень несговорчивый и меткий ребенок), и джинсы с карманами, раздутыми как крылья (два фантика, остов от машины, слегка полизанный чупа-чупс, какая-то тряпочка и два носка). Единственное, что радует, – очень мы с Ф. гармоничные ребята получились: оба грязные, сухие и вредные.
Скандалы по мелочам – это вообще песня. Вот, скажем, прошу я мужа вымыть пол. Происходит это всегда одинаково и заканчивается одинаково, и какого хрена я прошу – непонятно, но тем не менее.
Начинается как-то так:
– Я очень устала. Вымой, пожалуйста, пол.
– Ага, вымою. Через час:
– Вымой, пожалуйста, пол.
– Ну что ты дребезжишь? Вымою. Через час:
– Ну может быть, все-таки вымоешь?
– Сказал вымою – значит, вымою. Не мельтеши перед глазами.
Через час:
– Черт тебя возьми, у тебя ничего нельзя попросить.
– Сейчас закончится хоккей-новости-високосный-год (нужное подчеркнуть), и сразу же сделаю.
– Через пять минут я приду. Через час (испуганно):
– Уже встаю.
(Удаляюсь на кухню, возвращаюсь через тридцать минут, застаю супруга за разбиранием своей коллекции значков на антресолях.)
– Я же просила вымыть пол.
– Какая разница, где убирать? Я решил начать отсюда.
Вариантов развития событий два. Первый – это подумать про себя что-нибудь типа «Блядский Хемуль» и вымыть пол. Вариант второй – громко крикнуть «Блядский Хемуль!» и швырнуть шваброй в супружника. Скандал гарантирован и в первом, и во втором случаях.
Кстати, что касается «учительского тона», то тут тоже все просто. Повторите про пол сто двадцать пять раз, и я вас уверяю – на сто двадцать шестом повторении из дома свалят дети и коты, а на подоконнике завянут кактусы. А полы вам все равно не вымоют. Не потому, что вы плохо повторяли, а потому, что хорошие мужья всегда знают, где у вас находится «Mute».