Я усмехнулся:
– Предпочитаю маску Бари. - И кивнул Файди, будто официанту. Он осклабился вслед.
Юрик плелся за мной с маской простодушного ковбоя в руке, чувствуя себя виноватым. Но я хорошо знал Файди: если он чего-то захочет, то отыщет и под землей. Когда мы с Юриком прибыли в Лос-Анджелес, ему тут же сообщили об этом.
– Не собираешься продавать вулкан Файди? - шутливо заметил я Юрику.
– Оставляю себе, - мрачно сказал он. - А ты?
– Пошел он к черту!
Юрик вспыхнул:
– Ты не сердишься? Правда, Джон? - И напялил дурацкую маску. - Пошли веселиться!
Вилла Гешта вместила тысячу разнообразных гостей со всех концов света. Всюду в залах стояли елки, мерцали среди иллюминации свечи, столы ломились от изысканных яств, и каждого гостя, открывающего для себя новый уют, ждал отделившийся от стены молчаливый официант в черном. Постепенно маски заполнили все этажи. Музыка, смех, быстрый разговор, звон бокалов съедали время. Вспыхнул фейерверк среди туч за окном, и мы с Юриком чокнулись: "С Новым годом!"
– Какая дурная погода! - заметила вслух моя соседка-испанка, взглянув в окно. - Дождь и дождь…
– Будет еще хуже, - подумал я вслух.
– Простите, что вы имеете в виду?
Ее пожилой кавалер опустил свое дряблое ухо чуть ли не в мою тарелку.
– Климат ухудшается! - крикнул я громко в подставленное ухо. - А Земля движется в тартарары!
– Ах, как интересно, - сказала дама.
– Куда? Куда? - выпытывало ухо.
– В преисподнюю, если угодно. В катастрофу!..
– Молодой человек, как вы смеете… - возмутилось ухо и встало торчком. - Правительство выступило по этому поводу с заявлением…
– Что мне ваше правительство! - Я слегка тронул вилкой наглое ухо. - У меня собственное мнение!
Мой собеседник отскочил. Дама взвизгнула. Я в сопровождении Юрика направился к двери.
– Брось, Бари, - бормотал Юрик за моей спиной. - С этим не шутят… Будут приставать, дай лучше оплеуху… Так проще…
Юрик прав, в таких домах о погоде принято говорить в ином тонет пересказывая первые полосы газет. Я, разумеется, сболтнул лишнее и рискую попасть в картотеку ненадежных гостей. Кто знает, может, я уже зарегистрирован там. Никто вслух не признавался в этом, но люди чувствовали, что разговоры о погоде стали опасными. Впрочем, стихийные бедствия - моя специальность.
Мы прошли быстрым шагом несколько комнат и в каждой из них встретили Гешта в черном фраке. Мы недоуменно переглянулись и расхохотались. Отлично сработано, Файди! В каждом зале робот. Каждого гостя обслуживает сам хозяин. Почти что хозяин…
– Послушайте, Гешт, - подошел я к очередному роботу, - кто эта дама за тем столом?
Я указал на женщину в зеленом платье, похожем на веселый искрящийся водопад. Такое рождественское платье, платье-елку, могла изобрести только Мария.
– Я не всех гостей знаю, сэр, - голосом хозяина ответил робот. - Дама в маске.
– А меня знаешь?
– Конечно, мистер Бари. Вы недавно говорили с хозяином.
– Спасибо, мистер робот, - сказал я.
– Премного благодарен, сэр.
Значит, все роботы и сам Гешт связаны с компьютером, они накапливают информацию. Зачем это нужно миллиардеру? Наверное, затевается крупная финансовая афера: здесь журналисты, бизнесмены, военные, ученые… И очень много болтунов… Что за странные старики управляют с помощью своих миллиардов нашим миром! Какое добро и зло готовят они людям, в какой пропорции смешивают то и другое в новогоднем коктейле? Ведь такие, как Файд, - а их не один десяток финансовых тузов, - считают себя столпами общества и нередко на практике доказывают эту шаблонную истину.
К черту Файди! Меня очень занимала женщина, похожая на Марию. Сердце неестественно часто стучало: неужели - она?
В компании было четверо. Мужчины наперебой рассказывали что-то веселое, смеялись. Чуть позже четверо взялись за руки и побежали змейкой на танцевальную веранду. Впереди, высоко поднимая ноги, бежало рождественское зеленое платье. Сомнений не было: это она!
Я потерял Марию с партнером в ритмично движущейся толпе.
– Знакомая? - Юрик не отставал ни на шаг.
Я кивнул.
Вот на такой же танцплощадке более двадцати лет назад встретил я девушку с удивленными глазами, взял за руку. На Марию оглядывались, и я страшно злился, понимая, что не имею исключительного права на такую красоту. Позже я догадался, что женщины разглядывали ее платье. Стояла прозрачная пестрая осень, и платье Марии называлось "Мари-рябина".
Весь вечер мы ходили рука об руку, как Адам и Ева. Мир не существовал для нас - только мы сами. Мария оказалась корреспондентом журнала "Мода". В полночь мы целовались. У открытого окна, на фоне багряных листьев Мари-рябина выглядела естественной частью осени.
А через несколько дней два спецкора решили завоевать мир вместе. Каждый своими методами, но плечом к плечу, как положено молодой семье… Семья получилась слишком современная… Работа раскидала нас с Марией в разные стороны, а теперь взяла в свой круговорот и Эдди… Никто в этом, разумеется, не виноват!
– Мария! - сказал я негромко, когда платье-елочка оказалось рядом со мной.
Она недоуменно взглянула мимо меня и почти отвернулась. Как вдруг резко крутанула каблуками, взмахнула зеленым подолом, сорвала маску.
– Джон, ты-ы? - и, приложив палец к губам, увлекла в танец.
Больше всего на свете люблю этот удивленный взгляд.
– Боже, как ты меня напугал… Здравствуй.
– Здравствуй. Почему?
– Ассоциация… Там, где ты… Неужели здесь предполагается катастрофа?
– Если захочешь - пожалуйста.
– А что я скажу друзьям?
– Скажи, что я твой муж!
Мы рассмеялись. Мария на мгновение прижалась ко мне, поцеловала.
– С Новым годом, Джон!
– С Новым годом, Мария!
– Не знаешь, Эдди дома?
– Не знаю. Скорее всего - нет…
Двое из компании Марии оказались мне хорошо знакомы - Лота и Томас Баки. Я не удивился совпадению: Баков можно встретить в любом доме любой страны. Третий… третий - какой-то ученый с рыжими усами (имени его я даже не узнал) - сразу же ушел на задний план.
Мы с Юриком рассказывали про наш вулкан, и я удивлялся изменчивости и приспосабливаемости человеческой натуры: совсем недавно я чувствовал себя свободным человеком, почти богом, сыном таинственной беспокойной Земли, и вот теперь, перебивая Юрика, пытаюсь доказать, что я совсем другой человек, неповторимый Джон Бари, тот самый репортер-работяга, который может позволить себе появиться в мятых штанах среди праздничных туалетов. Неужели я навеки привязан к изобретенной мною "Телекатастрофе"?
– Странный год, - сказала задумчиво Мария. - Что он принесет?
Все принялись складывать, умножать и делить цифры, путаясь в арифметике и болтая всякие глупости.
Радио объявило, что бал продолжается. Можно прокатиться на русских санях с американских горок в зале аттракционов. Можно слетать в космос - в настоящий космос на космобусе, нанятом мистером Гештом. К сожалению, вместимость космобуса - десять человек, поэтому хозяин заранее извиняется перед теми, кто вынужден будет ждать очереди на его личном аэродроме… Для любителей острых ощущений предлагался особый аттракцион, о котором будет объявлено позже.
Грянула музыка. Зазвенели бокалы. Часть гостей двинулась к выходу, решив раскошелить Гешта нетрадиционным способом.
– Джонни, - пристал ко мне Томас Бак, - давай им покажем вулкан! Гешт позеленеет от зависти!..
– Нет! - Я покачал головой, не понимая, как это взбрело на ум Томасу конкурировать с Файди. Смешно: неравные силы…
– Ну что тебе стоит послать за пленкой, - шептал с напряженной улыбкой Бак. - Давай!
– Нет… Не буду.
– Это право Джона - показывать или не показывать, - вмешалась всепонимающая Лота. - Том, на место!
– Хорошо! - Томас шутливо поднял руки. - Я капитулирую. К черту вулкан, к черту космос. Мы будем просто веселиться… Мы, кажется, на Земле, мистер Юрик?
– На Земле, - спокойно подтвердил Юрик. И уточнил: - На вилле Гешта.
У Гешта все шло по расписанию. Космобус, сделав обычный самолетный взлет с бетонной дорожки, превратился в крылатую ракету и понес вертикально в космическое пространство, усыпанное крупными звездами, десять пассажиров. Вереница гостей в бальных платьях и смокингах карабкалась по лестнице на отвесные американские горки и с визгом мчалась вниз на обычных санках, почему-то названных русскими; одни сани перевернулись, и трое джентльменов съехали вниз на спине, отделавшись легкими ссадинами, - об этом сообщила утром местная пресса.
Радио, прервав музыку, пригласило всех желающих участвовать в опасном для жизни шоу.
– Пошли? - предложила Мария.
Бак усмехнулся:
– Зачем? Вся жизнь - каждодневное шоу…
– Я хочу, - упрямо сказала Мария и протянула мне руку.
Совсем как дети, подпрыгивая и кривляясь, выскочили мы под дождь. И под мелкими каплями, сгибаясь под влажными ветвями, вбежали на освещенную площадку, на которой сидели люди. Смеясь и проклиная вечный дождь, не понимая, что здесь будет, мы уселись на мокрый асфальт рядом с застывшими гостями. Моя спина уперлась в спину Марии.
Светили прожекторы. Слева над головами нависал деревянный помост, кончавшийся трамплином. Справа, повинуясь жестам молчаливых слуг, садились рядами гости. Вплотную - до самых стропил, на которых были уложены маты.
Гремела музыка. Мы прилежно мокли и отшучивались от дождя.
– Смотри! - Юрик толкнул меня локтем.
На крыше виллы Гешта вспыхнули огромные неоновые буквы:
Что за бред? Какой Эдди?
И вдруг радио объявило:
"Господа, мы просим извинения и за дождь, и за неудобство…"
– Нам удобно! - крикнул Томас и с лисьей улыбкой заглянул соседям в лицо. Зрители смеялись.
"Вы приглашены на опасный трюк, но не вы рискуете жизнью, - энергично продолжал диктор. - Потому что Эдди Джонни перепрыгнет вас всех".
Под моей лопаткой что-то быстро застучало.
– Мне страшно, - услышал я голос Марии.
– Не бойся! - взвизгнул Бак. - Если он и свалится, то только на последние ряды…
Я сделал выразительный знак Баку, и он тотчас насторожился, стал потихоньку соображать, кто этот Эдди и почему он - Джонни.
Я замер, сжался в заведенную пружину, принимая решение.
"Итак, внимание, господа! Король мотоцикла Эдди Джонни над вами! Смотрите вверх!.."
Ударил в уши усиленный динамиками грохот. И одновременно прозвучал страстный призыв:
– Эдди, остановись! Эдди!
Мария вскочила, и Томас был готов к этому. Он успел дотянуться до ее лодыжек. Я подхватил Марию на руки, зажал ладонью кричащий рот. Но я не мог справиться с рвущимся отчаянием:
– Сволочь ты, сволочь, сволочь, Гешт! - кричала, извиваясь, Мария. - Остановите его! Слышите?..
Люди молча отодвигались от нас, как от безумных.
Треск усилился - мотор работал почти на пределе. Втроем мы едва удерживали Марию.
Не знаю, как пролетел над нами Эдди. Кричало радио. Вопили зрители. Мария, искусав нас крепкими мелкими зубами, вырвалась и убежала.
Я нашел ее на месте приземления Эдди. Едва увидев меня, сын блеснул черными глазами из-под сросшихся бровей.
– Мы возвращаемся домой, отец. - Он склонился над лежащей на матрасе матерью.
– Ну и характер! - Томас Бак учащенно дышал за моей спиной. - Может, примем его в фирму, Джон?
– Только попробуй! - Я в упор взглянул на Тома, и он попятился от меня. - Неужели ты ничего не понял?
– Понял, - пролепетал Бак. - Вы едете домой…
– Организуй, пожалуйста, самолет!
– У меня сейчас нет! Но я найду. - Бак круто повернулся, исчез в электрической ночи.
– Подождите здесь! - приказал я сыну и направился в кабинет Гешта.
Я знал, на каком этаже и в каком крыле виллы размещают кабинеты. Не спрашивая роботов, вошел к хозяину.
Меня поразило странное хихиканье.
Файди Гешт, владыка мира, сидел перед огромным телеэкраном и смеялся. Какой-то пьяный человек, качаясь среди столов, никак не мог выбраться из примитивной клети.
– Мне нужен самолет, Файди! - сказал я отрывисто. - До Мюнхена.
Гешт повернулся ко мне.
– Для тебя, Бари, всегда готов персональный самолет! Счет пришлю потом.
– Пожалуйста.
– Но ты посмотри, Бари, как он смешон - этакая свинья!..
Я думал, что Гешт смотрит по телевизору старинный детектив или комедию. Но Файди насмехался над одним из гостей, который поверил в искреннее гостеприимство и теперь никак не мог найти среди бесконечных столов дорогу домой.
– Ах ты, дохлая крыса! - взорвался я.
Файди смотрел на меня вопросительно, не понимая, к кому обращено возмущение. Редкие его волосы стояли дыбом.
– Мелкая ты душа, Файди, - уточнил я и вплотную приблизился к хозяину вечера. - Ты обещал мне самолет?
– Номер семьдесят девять ноль пятнадцать! Он ждет вас на взлетной полосе, Бари! - Гешт подтвердил тяжелым волевым взглядом, что это истинная правда, отвернулся, уставился в экран. - Вы дитя, Бари, вы ничего не понимаете в удовольствиях. Смотрите, пока не улетел самолет. Это же Тедди. Тедди Питман - мой бывший компаньон… теперь пьяный сапожник…
Пьяный полз под столами в поисках выхода из лабиринта.
Меня преследовал смех сумасшедшего старика.
Глава пятая
– Предпочитаю маску Бари. - И кивнул Файди, будто официанту. Он осклабился вслед.
Юрик плелся за мной с маской простодушного ковбоя в руке, чувствуя себя виноватым. Но я хорошо знал Файди: если он чего-то захочет, то отыщет и под землей. Когда мы с Юриком прибыли в Лос-Анджелес, ему тут же сообщили об этом.
– Не собираешься продавать вулкан Файди? - шутливо заметил я Юрику.
– Оставляю себе, - мрачно сказал он. - А ты?
– Пошел он к черту!
Юрик вспыхнул:
– Ты не сердишься? Правда, Джон? - И напялил дурацкую маску. - Пошли веселиться!
Вилла Гешта вместила тысячу разнообразных гостей со всех концов света. Всюду в залах стояли елки, мерцали среди иллюминации свечи, столы ломились от изысканных яств, и каждого гостя, открывающего для себя новый уют, ждал отделившийся от стены молчаливый официант в черном. Постепенно маски заполнили все этажи. Музыка, смех, быстрый разговор, звон бокалов съедали время. Вспыхнул фейерверк среди туч за окном, и мы с Юриком чокнулись: "С Новым годом!"
– Какая дурная погода! - заметила вслух моя соседка-испанка, взглянув в окно. - Дождь и дождь…
– Будет еще хуже, - подумал я вслух.
– Простите, что вы имеете в виду?
Ее пожилой кавалер опустил свое дряблое ухо чуть ли не в мою тарелку.
– Климат ухудшается! - крикнул я громко в подставленное ухо. - А Земля движется в тартарары!
– Ах, как интересно, - сказала дама.
– Куда? Куда? - выпытывало ухо.
– В преисподнюю, если угодно. В катастрофу!..
– Молодой человек, как вы смеете… - возмутилось ухо и встало торчком. - Правительство выступило по этому поводу с заявлением…
– Что мне ваше правительство! - Я слегка тронул вилкой наглое ухо. - У меня собственное мнение!
Мой собеседник отскочил. Дама взвизгнула. Я в сопровождении Юрика направился к двери.
– Брось, Бари, - бормотал Юрик за моей спиной. - С этим не шутят… Будут приставать, дай лучше оплеуху… Так проще…
Юрик прав, в таких домах о погоде принято говорить в ином тонет пересказывая первые полосы газет. Я, разумеется, сболтнул лишнее и рискую попасть в картотеку ненадежных гостей. Кто знает, может, я уже зарегистрирован там. Никто вслух не признавался в этом, но люди чувствовали, что разговоры о погоде стали опасными. Впрочем, стихийные бедствия - моя специальность.
Мы прошли быстрым шагом несколько комнат и в каждой из них встретили Гешта в черном фраке. Мы недоуменно переглянулись и расхохотались. Отлично сработано, Файди! В каждом зале робот. Каждого гостя обслуживает сам хозяин. Почти что хозяин…
– Послушайте, Гешт, - подошел я к очередному роботу, - кто эта дама за тем столом?
Я указал на женщину в зеленом платье, похожем на веселый искрящийся водопад. Такое рождественское платье, платье-елку, могла изобрести только Мария.
– Я не всех гостей знаю, сэр, - голосом хозяина ответил робот. - Дама в маске.
– А меня знаешь?
– Конечно, мистер Бари. Вы недавно говорили с хозяином.
– Спасибо, мистер робот, - сказал я.
– Премного благодарен, сэр.
Значит, все роботы и сам Гешт связаны с компьютером, они накапливают информацию. Зачем это нужно миллиардеру? Наверное, затевается крупная финансовая афера: здесь журналисты, бизнесмены, военные, ученые… И очень много болтунов… Что за странные старики управляют с помощью своих миллиардов нашим миром! Какое добро и зло готовят они людям, в какой пропорции смешивают то и другое в новогоднем коктейле? Ведь такие, как Файд, - а их не один десяток финансовых тузов, - считают себя столпами общества и нередко на практике доказывают эту шаблонную истину.
К черту Файди! Меня очень занимала женщина, похожая на Марию. Сердце неестественно часто стучало: неужели - она?
В компании было четверо. Мужчины наперебой рассказывали что-то веселое, смеялись. Чуть позже четверо взялись за руки и побежали змейкой на танцевальную веранду. Впереди, высоко поднимая ноги, бежало рождественское зеленое платье. Сомнений не было: это она!
Я потерял Марию с партнером в ритмично движущейся толпе.
– Знакомая? - Юрик не отставал ни на шаг.
Я кивнул.
Вот на такой же танцплощадке более двадцати лет назад встретил я девушку с удивленными глазами, взял за руку. На Марию оглядывались, и я страшно злился, понимая, что не имею исключительного права на такую красоту. Позже я догадался, что женщины разглядывали ее платье. Стояла прозрачная пестрая осень, и платье Марии называлось "Мари-рябина".
Весь вечер мы ходили рука об руку, как Адам и Ева. Мир не существовал для нас - только мы сами. Мария оказалась корреспондентом журнала "Мода". В полночь мы целовались. У открытого окна, на фоне багряных листьев Мари-рябина выглядела естественной частью осени.
А через несколько дней два спецкора решили завоевать мир вместе. Каждый своими методами, но плечом к плечу, как положено молодой семье… Семья получилась слишком современная… Работа раскидала нас с Марией в разные стороны, а теперь взяла в свой круговорот и Эдди… Никто в этом, разумеется, не виноват!
– Мария! - сказал я негромко, когда платье-елочка оказалось рядом со мной.
Она недоуменно взглянула мимо меня и почти отвернулась. Как вдруг резко крутанула каблуками, взмахнула зеленым подолом, сорвала маску.
– Джон, ты-ы? - и, приложив палец к губам, увлекла в танец.
Больше всего на свете люблю этот удивленный взгляд.
– Боже, как ты меня напугал… Здравствуй.
– Здравствуй. Почему?
– Ассоциация… Там, где ты… Неужели здесь предполагается катастрофа?
– Если захочешь - пожалуйста.
– А что я скажу друзьям?
– Скажи, что я твой муж!
Мы рассмеялись. Мария на мгновение прижалась ко мне, поцеловала.
– С Новым годом, Джон!
– С Новым годом, Мария!
– Не знаешь, Эдди дома?
– Не знаю. Скорее всего - нет…
Двое из компании Марии оказались мне хорошо знакомы - Лота и Томас Баки. Я не удивился совпадению: Баков можно встретить в любом доме любой страны. Третий… третий - какой-то ученый с рыжими усами (имени его я даже не узнал) - сразу же ушел на задний план.
Мы с Юриком рассказывали про наш вулкан, и я удивлялся изменчивости и приспосабливаемости человеческой натуры: совсем недавно я чувствовал себя свободным человеком, почти богом, сыном таинственной беспокойной Земли, и вот теперь, перебивая Юрика, пытаюсь доказать, что я совсем другой человек, неповторимый Джон Бари, тот самый репортер-работяга, который может позволить себе появиться в мятых штанах среди праздничных туалетов. Неужели я навеки привязан к изобретенной мною "Телекатастрофе"?
– Странный год, - сказала задумчиво Мария. - Что он принесет?
Все принялись складывать, умножать и делить цифры, путаясь в арифметике и болтая всякие глупости.
Радио объявило, что бал продолжается. Можно прокатиться на русских санях с американских горок в зале аттракционов. Можно слетать в космос - в настоящий космос на космобусе, нанятом мистером Гештом. К сожалению, вместимость космобуса - десять человек, поэтому хозяин заранее извиняется перед теми, кто вынужден будет ждать очереди на его личном аэродроме… Для любителей острых ощущений предлагался особый аттракцион, о котором будет объявлено позже.
Грянула музыка. Зазвенели бокалы. Часть гостей двинулась к выходу, решив раскошелить Гешта нетрадиционным способом.
– Джонни, - пристал ко мне Томас Бак, - давай им покажем вулкан! Гешт позеленеет от зависти!..
– Нет! - Я покачал головой, не понимая, как это взбрело на ум Томасу конкурировать с Файди. Смешно: неравные силы…
– Ну что тебе стоит послать за пленкой, - шептал с напряженной улыбкой Бак. - Давай!
– Нет… Не буду.
– Это право Джона - показывать или не показывать, - вмешалась всепонимающая Лота. - Том, на место!
– Хорошо! - Томас шутливо поднял руки. - Я капитулирую. К черту вулкан, к черту космос. Мы будем просто веселиться… Мы, кажется, на Земле, мистер Юрик?
– На Земле, - спокойно подтвердил Юрик. И уточнил: - На вилле Гешта.
У Гешта все шло по расписанию. Космобус, сделав обычный самолетный взлет с бетонной дорожки, превратился в крылатую ракету и понес вертикально в космическое пространство, усыпанное крупными звездами, десять пассажиров. Вереница гостей в бальных платьях и смокингах карабкалась по лестнице на отвесные американские горки и с визгом мчалась вниз на обычных санках, почему-то названных русскими; одни сани перевернулись, и трое джентльменов съехали вниз на спине, отделавшись легкими ссадинами, - об этом сообщила утром местная пресса.
Радио, прервав музыку, пригласило всех желающих участвовать в опасном для жизни шоу.
– Пошли? - предложила Мария.
Бак усмехнулся:
– Зачем? Вся жизнь - каждодневное шоу…
– Я хочу, - упрямо сказала Мария и протянула мне руку.
Совсем как дети, подпрыгивая и кривляясь, выскочили мы под дождь. И под мелкими каплями, сгибаясь под влажными ветвями, вбежали на освещенную площадку, на которой сидели люди. Смеясь и проклиная вечный дождь, не понимая, что здесь будет, мы уселись на мокрый асфальт рядом с застывшими гостями. Моя спина уперлась в спину Марии.
Светили прожекторы. Слева над головами нависал деревянный помост, кончавшийся трамплином. Справа, повинуясь жестам молчаливых слуг, садились рядами гости. Вплотную - до самых стропил, на которых были уложены маты.
Гремела музыка. Мы прилежно мокли и отшучивались от дождя.
– Смотри! - Юрик толкнул меня локтем.
На крыше виллы Гешта вспыхнули огромные неоновые буквы:
ЭДДИ ВОЗЬМЕТСЯ!
Что за бред? Какой Эдди?
И вдруг радио объявило:
"Господа, мы просим извинения и за дождь, и за неудобство…"
– Нам удобно! - крикнул Томас и с лисьей улыбкой заглянул соседям в лицо. Зрители смеялись.
"Вы приглашены на опасный трюк, но не вы рискуете жизнью, - энергично продолжал диктор. - Потому что Эдди Джонни перепрыгнет вас всех".
Под моей лопаткой что-то быстро застучало.
– Мне страшно, - услышал я голос Марии.
– Не бойся! - взвизгнул Бак. - Если он и свалится, то только на последние ряды…
Я сделал выразительный знак Баку, и он тотчас насторожился, стал потихоньку соображать, кто этот Эдди и почему он - Джонни.
Я замер, сжался в заведенную пружину, принимая решение.
"Итак, внимание, господа! Король мотоцикла Эдди Джонни над вами! Смотрите вверх!.."
Ударил в уши усиленный динамиками грохот. И одновременно прозвучал страстный призыв:
– Эдди, остановись! Эдди!
Мария вскочила, и Томас был готов к этому. Он успел дотянуться до ее лодыжек. Я подхватил Марию на руки, зажал ладонью кричащий рот. Но я не мог справиться с рвущимся отчаянием:
– Сволочь ты, сволочь, сволочь, Гешт! - кричала, извиваясь, Мария. - Остановите его! Слышите?..
Люди молча отодвигались от нас, как от безумных.
Треск усилился - мотор работал почти на пределе. Втроем мы едва удерживали Марию.
Не знаю, как пролетел над нами Эдди. Кричало радио. Вопили зрители. Мария, искусав нас крепкими мелкими зубами, вырвалась и убежала.
Я нашел ее на месте приземления Эдди. Едва увидев меня, сын блеснул черными глазами из-под сросшихся бровей.
– Мы возвращаемся домой, отец. - Он склонился над лежащей на матрасе матерью.
– Ну и характер! - Томас Бак учащенно дышал за моей спиной. - Может, примем его в фирму, Джон?
– Только попробуй! - Я в упор взглянул на Тома, и он попятился от меня. - Неужели ты ничего не понял?
– Понял, - пролепетал Бак. - Вы едете домой…
– Организуй, пожалуйста, самолет!
– У меня сейчас нет! Но я найду. - Бак круто повернулся, исчез в электрической ночи.
– Подождите здесь! - приказал я сыну и направился в кабинет Гешта.
Я знал, на каком этаже и в каком крыле виллы размещают кабинеты. Не спрашивая роботов, вошел к хозяину.
Меня поразило странное хихиканье.
Файди Гешт, владыка мира, сидел перед огромным телеэкраном и смеялся. Какой-то пьяный человек, качаясь среди столов, никак не мог выбраться из примитивной клети.
– Мне нужен самолет, Файди! - сказал я отрывисто. - До Мюнхена.
Гешт повернулся ко мне.
– Для тебя, Бари, всегда готов персональный самолет! Счет пришлю потом.
– Пожалуйста.
– Но ты посмотри, Бари, как он смешон - этакая свинья!..
Я думал, что Гешт смотрит по телевизору старинный детектив или комедию. Но Файди насмехался над одним из гостей, который поверил в искреннее гостеприимство и теперь никак не мог найти среди бесконечных столов дорогу домой.
– Ах ты, дохлая крыса! - взорвался я.
Файди смотрел на меня вопросительно, не понимая, к кому обращено возмущение. Редкие его волосы стояли дыбом.
– Мелкая ты душа, Файди, - уточнил я и вплотную приблизился к хозяину вечера. - Ты обещал мне самолет?
– Номер семьдесят девять ноль пятнадцать! Он ждет вас на взлетной полосе, Бари! - Гешт подтвердил тяжелым волевым взглядом, что это истинная правда, отвернулся, уставился в экран. - Вы дитя, Бари, вы ничего не понимаете в удовольствиях. Смотрите, пока не улетел самолет. Это же Тедди. Тедди Питман - мой бывший компаньон… теперь пьяный сапожник…
Пьяный полз под столами в поисках выхода из лабиринта.
Меня преследовал смех сумасшедшего старика.
Глава пятая
Неделю мы прожили счастливо.
Эдди по утрам пил молоко и возился со своим мотоциклом. Мария выходила к столу в домашнем халате. Я ничего не делал, шутил со своими и забыл, что имею какое-либо отношение к событиям в этом мире. Мы вели себя будто вообще ничего не случилось.
Иногда я вспоминал визгливый смех Файди и сжимал скулы.
Скотина, ловко он устроил нашу встречу. Наверное, так же гнусно хихикал над истерикой Марии. А я-то думал, что в неожиданных затратах Гешта скрыт глубокий смысл. Впрочем, не исключено, что он извлекал дополнительные проценты из вложенного капитала. Когда у тебя много миллиардов, а жизнь подходит к роковой черте, поневоле рехнешься…
На улице шел дождь, иногда падал и тут же таял мокрый снег, а камин так заманчиво потрескивал сосновыми поленьями, что не хотелось покидать дом… Я заметил по горящим ушам сына, что ему хочется поделиться переживаниями, которые он ощущал во время прыжка, но не подавал повода для неприятного разговора. Мария тоже сдерживала себя, кроила и шила сыну сверхмодную футболку. У-у подбегал, топоча, по очереди к каждому и выпрашивал сладости.
– Отец, покажи твой коронный репортаж, - сказал Эдди.
– Коронный? Какой же из них?.. Ах да, "Токио, день Т.". Это было пять лет назад.
Я достал кассету, зарядил видеомагнитофон.
– Ты не видел его?
Эдди кивнул. Он редко смотрел телевизор. Теперь, объединенные телеэкраном, мы представляли образцовую бюргерскую семью.
Кадры с необычайной документальностью воскресили недавнее прошлое. Токио горел: на пленке - клубы дыма, пляска огня, ныряющие в пламя пожарные, носилки с жертвами.
Когда прибываешь на место катастрофы, то самая большая трудность - достать транспорт. В Токио мне повезло: я получил один из трех вертолетов телекомпании Эн-Эйч-Кей, специально оборудованных для прямых репортажей. Я был первым западным корреспондентом, прибывшим на место катастрофы, и дирекцию самой могущественной телесети заинтересовал именно взгляд Джона Бари на драматические события. Переговоры провели по радио; я попросил, чтобы звуковой комментарий к кадрам давали из студии местные репортеры.
На аэродроме представители телекомпании, среди которых были, конечно, и люди службы безопасности, предоставили мне вертолет с пилотом. Два других вертолета были уже в воздухе, вели репортаж.
– Будете сразу снимать, господин Бари-сан, или сначала заедете в отель и отдохнете с дороги? - Директор телепрограмм прижимал к носу платок.
– Отдохнем после работы, - ответил я как можно вежливее, понимая, что церемониал важен в этой стране даже во время землетрясения.
– Карамото - ваш пилот и проводник.
По крепкому рукопожатию и пытливому взгляду Карамото, одетого, как и все японцы, в традиционный темный костюм и белую сорочку с галстуком, я решил, что он майор или подполковник той самой службы. Позже выяснилось, что подполковник.
Сверху Токио представлял город миллионов пылающих хижин. Деревянные домики вспыхивали, как факелы, и сгорали со сказочной быстротой, поджигая все вокруг. Между огней носились какие-то тени. Я бы сказал, что на моих глазах горел гигантский сарай.
Я навел камеру, прицелился. Сигнал ушел в студию, вспыхнул во всей красочной гамме на миллионах телеэкранов страны. Дубль картинки передавался через спутник в Европу для моей фирмы.
– Ну и столица! - удивился Эдди. - Это просто деревня!.. Неужели жители не знали?
Я остановил изображение и начертил на листе бумаги Т-образное сочленение древних плит под островами Японии. Основанием этой буквы "Т" является плита, уходящая почти вертикально в глубь Земли.
Конечно, они знали, что рано или поздно так случится. Достаточно сказать, что изобретательные японцы сбрасывали в подводный желоб брикеты мусора, собираемого по всей стране, которые аккуратно опускались в чрево Земли, никогда не всплывая в других частях света. Постепенное захоронение вертикальной плиты время от времени давало о себе знать землетрясениями, а полное уничтожение ее предвещало катастрофу. Событие было рассчитано с амплитудой точности плюс-минус год и названо "Днем Т.". Несколько лет назад столицу Японии официально перенесли в другое, более безопасное место. Посреди моря встали на гигантских сваях платформы, соединенные автострадами. На платформах прочно обосновались высотные здания, похожие на странные деревья, раскинувшие во все стороны стальные ветви; в них переехали почти все официальные службы, многие конторы, а также жители нового Токио. Новая столица Японии прославлялась всеми средствами массовой информации.
– А как же люди? - растерянно спросил Эдди. - В твоем разрушенном Токио?.. Почему они не уехали?
Почему?
На этот вопрос не ответил бы и японский император. Я много раз бывал в Токио до катастрофы, разговаривал с бизнесменами, журналистами, лавочниками, прохожими на улицах и приходил в отчаяние от их вежливой обреченности: "Да, мы знаем, господин…", "Плохо будет…", "Но бог милует…", "Я родился в Токио, живу с этим страхом десятки лет и - ничего…".
"Люди есть люди", - произнес напыщенным тоном император перед глазком моей камеры, и это была единственная фраза, которую я сумел потом вставить в репортаж. Сам он, разумеется, перенес свой дворец на платформу посреди моря.
Деревянный пестрый Токио, который я так любил, город миллионов вежливых бедняков, замаскированный рекламами, обставленный небоскребами, залитый асфальтом и подпоясанный многоэтажными скоростными автострадами, сгорал на моих глазах. Остались покосившиеся небоскребы, черные пожарища, марево над городом.
Позже катастрофу чересчур подробно описывали и показывали, и я не буду многого повторять. Я имел тогда самый оперативный материал.
"Я спал в номере ноль пять девять четыре на пятом этаже гостиницы "Нью-Токио". К счастью для меня - на пятом этаже. - Это дает интервью в моем репортаже знаменитый путешественник и писатель Роберт Андерсон. Голос его спокоен, волнение выдают некоторые лишние слова. - Знаете, когда это началось, я сразу проснулся. Да, да, я проснулся. И включил свет. Представляете? Света не было. Темно. Я нащупал ногами тапочки и, догадавшись, что происходит, схватил с вешалки костюм и - по лестнице во двор. Понимаете меня?…На темной улице, озаряемой яркими вспышками, толпились какие-то химеры, произнесенные шепотом слова застревали в ушах. Земля под ногами так странно вела себя, сотрясалась и громко вздыхала, что все были как притихшие дети. Потерявшихся окликали шепотом…"
На этом я оборвал интервью. Далее Андерсон рассказал, что он вспомнил про оставшиеся в номере дневниковые записи и ботинки. Вернувшись, обнаружил, что стены, которая отделяла его постель от ночной улицы, больше не существует. Кровать стояла на самом пороге пустоты… Он ощупью взял со стола бесценные записи, нашел, с трудом открыв дверцу шкафа, ботинки и двинулся к лестнице, ожидая нового удара. По дороге распахнул дверь соседнего номера, где ночевали его знакомые, но увидел лишь груды обрушившихся плит. Он никогда больше не встречал этих людей.
Во дворе мигали фонари полицейских машин. Сами полицейские, орудуя большими гладиаторскими щитами, оттесняли толпу растерявшихся, рвущихся в номера людей подальше от гостиницы. Вот-вот она должна была рухнуть.
Андерсон отошел от здания и вскоре увидел на дороге машину с короной - светящейся табличкой "такси". Размахивая вещами, путешественник бросился навстречу. Шофер такси, взявшийся неизвестно откуда, за солидную плату согласился отвезти ночного пассажира в аэропорт.
Таким и предстал предо мной знаменитый Андерсон в аэропорту - с блокнотами и ботинками в руках.
– Почему же ты не поместил всю историю? - спросил, обернувшись ко мне, Эдди. - Самое главное - судьба несчастного Андерсона.
Дурачок! Андерсон сумел добыть билет на предпоследний рейс в Европу. Главное - судьба погибших… Сейчас об этом скажет сам Андерсон очень скупыми фразами, которые вошли в мой репортаж:
– Перед сном я слышал по радио сообщения, что США испытывают новую бомбу на атолле в Тихом океане. Если догадаться, где это происходит, если провести от атолла линию древнего континентального шельфа и подсчитать время прохождения подземной волны, то все параметры совпадают: через шесть с половиной минут в Токио началось землетрясение. Сначала слабое, обычное, потом пошли сильные толчки.
…Карамото, ловко пилотируя вертолет над городом, избегая дыма и скопления углекислого газа, придерживался той же позиции:
– Совершенно ясно, мистер Бари, что ядерный взрыв имеет прямое отношение к трагедии всей Японии…
Я хмыкал в ответ, выхватывая камерой самые разные объекты. Коротко давал пояснения комментаторам в студии, чтобы они развернули мои фразы в драматический репортаж. По мере необходимости уточнял у пилота объекты и место действия.
Вот покосившийся небоскреб. Солнечные лучи, внезапно вырвавшиеся из-за мрачной тучи, осветили действующий еще персонаж.
Он выглядит неправдоподобно уныло. Многоэтажная кривая клеть без стекол и людей. С крыши нелепо свисают провода. Вокруг небоскреба простираются серо-оранжевые и зеленовато-серые развалины.
У человека, который лежит у дверей бывшего небоскреба, серо-зеленая одежда и красные носки.
Моя камера берет самый ближний план - ползущего по земле испуганного мальчишку. Да, эта панорама большой стоимости. Надо быть очень хорошим хозяином, чтобы все пунктуально подсчитать. В том числе цену каждого погибшего…
Я никогда не акцентировал внимание зрителя на жертвах, но реальная картина разрушений была не менее впечатляющая, чем полотна знаменитого художника пятнадцатого века Иеронима Босха, которого и сегодня называют "профессором кошмаров". Если бы люди по-прежнему верили в ад и рай, они бы убедились, что ад существует в привычной повседневности, является чуть ли не конечным результатом земной жизни. "Природа скорее мачеха, чем мать", - печально изрек современник Босха Эразм Роттердамский.
Помните знаменитый "Корабль дураков" Босха? Без руля и ветрил плывет утлый челн по морям житейской суеты. Его пассажиры - бездельники, гуляки, сварливые жены, шуты - давно уже забыли, куда держат путь. Их странствие длится бесконечно: мачта проросла пышной кроной, и в ней свила себе гнездо сама смерть. Что движет кораблем - человеческая глупость или грех? Пожалуй, и то и другое. Мир, созданный для человека, прекрасен, говорит нам художник, но в нем царствует зло, и поэтому земная жизнь - это вымощенная благими намерениями дорога в ад. Для Босха все кончается "Страшным судом".
Я нисколько бы не удивился, если бы старый японский император, взглянув на эту картину, произнес свою напыщенную фразу о том, что люди есть люди. Но разве ради такого примитивного вывода мучились и переживали, боролись и творили великие прошлого? Они предостерегали человечество от беды, от его собственной глупости… И верили в наступление золотого века…
Прошли века. Но где же он?..
– Перестань, выключи! - громко говорит Мария. Она растерянно смотрит на меня. - Неужели ты там был?
– Был.
– Это страшно.
– Такова моя профессия, - усмехаюсь я. - Дальше было хуже.
И продолжаю демонстрировать запись.
– Ему капут, - сказал пилот, глядя сверху на стальные конструкции небоскреба. Кажется, он знал, что я не просто из всемирной "Телекатастрофы", а из Мюнхена, потому и сказал так: "Капут".
– Карамото-сан, пожалуйста, чуть-чуть левее.
Он развернул влево, и я схватил новую панораму, сфокусировав камеру на гиганте с вывеской могущественной фирмы на крыше:
– "Миценами" стоит, как стена! - крикнул мне Карамото-сан. - Вы любите поэзию, господин Бари?
Разговор о поэзии в данных условиях представился мне неподходящим. Я дал понять об этом спутнику неопределенным движением спины.
Эдди по утрам пил молоко и возился со своим мотоциклом. Мария выходила к столу в домашнем халате. Я ничего не делал, шутил со своими и забыл, что имею какое-либо отношение к событиям в этом мире. Мы вели себя будто вообще ничего не случилось.
Иногда я вспоминал визгливый смех Файди и сжимал скулы.
Скотина, ловко он устроил нашу встречу. Наверное, так же гнусно хихикал над истерикой Марии. А я-то думал, что в неожиданных затратах Гешта скрыт глубокий смысл. Впрочем, не исключено, что он извлекал дополнительные проценты из вложенного капитала. Когда у тебя много миллиардов, а жизнь подходит к роковой черте, поневоле рехнешься…
На улице шел дождь, иногда падал и тут же таял мокрый снег, а камин так заманчиво потрескивал сосновыми поленьями, что не хотелось покидать дом… Я заметил по горящим ушам сына, что ему хочется поделиться переживаниями, которые он ощущал во время прыжка, но не подавал повода для неприятного разговора. Мария тоже сдерживала себя, кроила и шила сыну сверхмодную футболку. У-у подбегал, топоча, по очереди к каждому и выпрашивал сладости.
– Отец, покажи твой коронный репортаж, - сказал Эдди.
– Коронный? Какой же из них?.. Ах да, "Токио, день Т.". Это было пять лет назад.
Я достал кассету, зарядил видеомагнитофон.
– Ты не видел его?
Эдди кивнул. Он редко смотрел телевизор. Теперь, объединенные телеэкраном, мы представляли образцовую бюргерскую семью.
Кадры с необычайной документальностью воскресили недавнее прошлое. Токио горел: на пленке - клубы дыма, пляска огня, ныряющие в пламя пожарные, носилки с жертвами.
Когда прибываешь на место катастрофы, то самая большая трудность - достать транспорт. В Токио мне повезло: я получил один из трех вертолетов телекомпании Эн-Эйч-Кей, специально оборудованных для прямых репортажей. Я был первым западным корреспондентом, прибывшим на место катастрофы, и дирекцию самой могущественной телесети заинтересовал именно взгляд Джона Бари на драматические события. Переговоры провели по радио; я попросил, чтобы звуковой комментарий к кадрам давали из студии местные репортеры.
На аэродроме представители телекомпании, среди которых были, конечно, и люди службы безопасности, предоставили мне вертолет с пилотом. Два других вертолета были уже в воздухе, вели репортаж.
– Будете сразу снимать, господин Бари-сан, или сначала заедете в отель и отдохнете с дороги? - Директор телепрограмм прижимал к носу платок.
– Отдохнем после работы, - ответил я как можно вежливее, понимая, что церемониал важен в этой стране даже во время землетрясения.
– Карамото - ваш пилот и проводник.
По крепкому рукопожатию и пытливому взгляду Карамото, одетого, как и все японцы, в традиционный темный костюм и белую сорочку с галстуком, я решил, что он майор или подполковник той самой службы. Позже выяснилось, что подполковник.
Сверху Токио представлял город миллионов пылающих хижин. Деревянные домики вспыхивали, как факелы, и сгорали со сказочной быстротой, поджигая все вокруг. Между огней носились какие-то тени. Я бы сказал, что на моих глазах горел гигантский сарай.
Я навел камеру, прицелился. Сигнал ушел в студию, вспыхнул во всей красочной гамме на миллионах телеэкранов страны. Дубль картинки передавался через спутник в Европу для моей фирмы.
– Ну и столица! - удивился Эдди. - Это просто деревня!.. Неужели жители не знали?
Я остановил изображение и начертил на листе бумаги Т-образное сочленение древних плит под островами Японии. Основанием этой буквы "Т" является плита, уходящая почти вертикально в глубь Земли.
Конечно, они знали, что рано или поздно так случится. Достаточно сказать, что изобретательные японцы сбрасывали в подводный желоб брикеты мусора, собираемого по всей стране, которые аккуратно опускались в чрево Земли, никогда не всплывая в других частях света. Постепенное захоронение вертикальной плиты время от времени давало о себе знать землетрясениями, а полное уничтожение ее предвещало катастрофу. Событие было рассчитано с амплитудой точности плюс-минус год и названо "Днем Т.". Несколько лет назад столицу Японии официально перенесли в другое, более безопасное место. Посреди моря встали на гигантских сваях платформы, соединенные автострадами. На платформах прочно обосновались высотные здания, похожие на странные деревья, раскинувшие во все стороны стальные ветви; в них переехали почти все официальные службы, многие конторы, а также жители нового Токио. Новая столица Японии прославлялась всеми средствами массовой информации.
– А как же люди? - растерянно спросил Эдди. - В твоем разрушенном Токио?.. Почему они не уехали?
Почему?
На этот вопрос не ответил бы и японский император. Я много раз бывал в Токио до катастрофы, разговаривал с бизнесменами, журналистами, лавочниками, прохожими на улицах и приходил в отчаяние от их вежливой обреченности: "Да, мы знаем, господин…", "Плохо будет…", "Но бог милует…", "Я родился в Токио, живу с этим страхом десятки лет и - ничего…".
"Люди есть люди", - произнес напыщенным тоном император перед глазком моей камеры, и это была единственная фраза, которую я сумел потом вставить в репортаж. Сам он, разумеется, перенес свой дворец на платформу посреди моря.
Деревянный пестрый Токио, который я так любил, город миллионов вежливых бедняков, замаскированный рекламами, обставленный небоскребами, залитый асфальтом и подпоясанный многоэтажными скоростными автострадами, сгорал на моих глазах. Остались покосившиеся небоскребы, черные пожарища, марево над городом.
Позже катастрофу чересчур подробно описывали и показывали, и я не буду многого повторять. Я имел тогда самый оперативный материал.
"Я спал в номере ноль пять девять четыре на пятом этаже гостиницы "Нью-Токио". К счастью для меня - на пятом этаже. - Это дает интервью в моем репортаже знаменитый путешественник и писатель Роберт Андерсон. Голос его спокоен, волнение выдают некоторые лишние слова. - Знаете, когда это началось, я сразу проснулся. Да, да, я проснулся. И включил свет. Представляете? Света не было. Темно. Я нащупал ногами тапочки и, догадавшись, что происходит, схватил с вешалки костюм и - по лестнице во двор. Понимаете меня?…На темной улице, озаряемой яркими вспышками, толпились какие-то химеры, произнесенные шепотом слова застревали в ушах. Земля под ногами так странно вела себя, сотрясалась и громко вздыхала, что все были как притихшие дети. Потерявшихся окликали шепотом…"
На этом я оборвал интервью. Далее Андерсон рассказал, что он вспомнил про оставшиеся в номере дневниковые записи и ботинки. Вернувшись, обнаружил, что стены, которая отделяла его постель от ночной улицы, больше не существует. Кровать стояла на самом пороге пустоты… Он ощупью взял со стола бесценные записи, нашел, с трудом открыв дверцу шкафа, ботинки и двинулся к лестнице, ожидая нового удара. По дороге распахнул дверь соседнего номера, где ночевали его знакомые, но увидел лишь груды обрушившихся плит. Он никогда больше не встречал этих людей.
Во дворе мигали фонари полицейских машин. Сами полицейские, орудуя большими гладиаторскими щитами, оттесняли толпу растерявшихся, рвущихся в номера людей подальше от гостиницы. Вот-вот она должна была рухнуть.
Андерсон отошел от здания и вскоре увидел на дороге машину с короной - светящейся табличкой "такси". Размахивая вещами, путешественник бросился навстречу. Шофер такси, взявшийся неизвестно откуда, за солидную плату согласился отвезти ночного пассажира в аэропорт.
Таким и предстал предо мной знаменитый Андерсон в аэропорту - с блокнотами и ботинками в руках.
– Почему же ты не поместил всю историю? - спросил, обернувшись ко мне, Эдди. - Самое главное - судьба несчастного Андерсона.
Дурачок! Андерсон сумел добыть билет на предпоследний рейс в Европу. Главное - судьба погибших… Сейчас об этом скажет сам Андерсон очень скупыми фразами, которые вошли в мой репортаж:
– Перед сном я слышал по радио сообщения, что США испытывают новую бомбу на атолле в Тихом океане. Если догадаться, где это происходит, если провести от атолла линию древнего континентального шельфа и подсчитать время прохождения подземной волны, то все параметры совпадают: через шесть с половиной минут в Токио началось землетрясение. Сначала слабое, обычное, потом пошли сильные толчки.
…Карамото, ловко пилотируя вертолет над городом, избегая дыма и скопления углекислого газа, придерживался той же позиции:
– Совершенно ясно, мистер Бари, что ядерный взрыв имеет прямое отношение к трагедии всей Японии…
Я хмыкал в ответ, выхватывая камерой самые разные объекты. Коротко давал пояснения комментаторам в студии, чтобы они развернули мои фразы в драматический репортаж. По мере необходимости уточнял у пилота объекты и место действия.
Вот покосившийся небоскреб. Солнечные лучи, внезапно вырвавшиеся из-за мрачной тучи, осветили действующий еще персонаж.
Он выглядит неправдоподобно уныло. Многоэтажная кривая клеть без стекол и людей. С крыши нелепо свисают провода. Вокруг небоскреба простираются серо-оранжевые и зеленовато-серые развалины.
У человека, который лежит у дверей бывшего небоскреба, серо-зеленая одежда и красные носки.
Моя камера берет самый ближний план - ползущего по земле испуганного мальчишку. Да, эта панорама большой стоимости. Надо быть очень хорошим хозяином, чтобы все пунктуально подсчитать. В том числе цену каждого погибшего…
Я никогда не акцентировал внимание зрителя на жертвах, но реальная картина разрушений была не менее впечатляющая, чем полотна знаменитого художника пятнадцатого века Иеронима Босха, которого и сегодня называют "профессором кошмаров". Если бы люди по-прежнему верили в ад и рай, они бы убедились, что ад существует в привычной повседневности, является чуть ли не конечным результатом земной жизни. "Природа скорее мачеха, чем мать", - печально изрек современник Босха Эразм Роттердамский.
Помните знаменитый "Корабль дураков" Босха? Без руля и ветрил плывет утлый челн по морям житейской суеты. Его пассажиры - бездельники, гуляки, сварливые жены, шуты - давно уже забыли, куда держат путь. Их странствие длится бесконечно: мачта проросла пышной кроной, и в ней свила себе гнездо сама смерть. Что движет кораблем - человеческая глупость или грех? Пожалуй, и то и другое. Мир, созданный для человека, прекрасен, говорит нам художник, но в нем царствует зло, и поэтому земная жизнь - это вымощенная благими намерениями дорога в ад. Для Босха все кончается "Страшным судом".
Я нисколько бы не удивился, если бы старый японский император, взглянув на эту картину, произнес свою напыщенную фразу о том, что люди есть люди. Но разве ради такого примитивного вывода мучились и переживали, боролись и творили великие прошлого? Они предостерегали человечество от беды, от его собственной глупости… И верили в наступление золотого века…
Прошли века. Но где же он?..
– Перестань, выключи! - громко говорит Мария. Она растерянно смотрит на меня. - Неужели ты там был?
– Был.
– Это страшно.
– Такова моя профессия, - усмехаюсь я. - Дальше было хуже.
И продолжаю демонстрировать запись.
– Ему капут, - сказал пилот, глядя сверху на стальные конструкции небоскреба. Кажется, он знал, что я не просто из всемирной "Телекатастрофы", а из Мюнхена, потому и сказал так: "Капут".
– Карамото-сан, пожалуйста, чуть-чуть левее.
Он развернул влево, и я схватил новую панораму, сфокусировав камеру на гиганте с вывеской могущественной фирмы на крыше:
МИЦЕНАМИ
"Миценами" - это электронная техника, прежде всего военная.
"Миценами" - это солидные подряды для солидных фирм.
"Миценами" - все остальное, что можно купить в любом супермагазине.
– "Миценами" стоит, как стена! - крикнул мне Карамото-сан. - Вы любите поэзию, господин Бари?
Разговор о поэзии в данных условиях представился мне неподходящим. Я дал понять об этом спутнику неопределенным движением спины.