Дверь открыла прислуга мисс Силвер, несравненная Эмма Медоуз, приветливая румяная толстушка деревенского вида. Алтея сразу успокоилась. Многие клиенты мисс Силвер обретали силу духа, взглянув на добродушное лицо Эммы.
Алтея вошла в комнату. Ее взгляду предстал великолепный письменный стол, синий ковер, переливчатые синие шторы, которые раньше назывались павлиньими, а теперь их бы назвали менее романтично — бензиновыми.
Кресла с гнутыми спинками орехового дерева вместили бы в себя юбки эпохи кринолинов. Они были обтянуты той же материей, из которой сделаны шторы. Желтый ореховый шкаф, несколько столиков. Целое полчище фотографий — на столах, на шкафу, на каминной полке, — вставленных в самые разнообразные рамки: кожаные, серебряные и плюшевые, отделанные серебряной финифтью.
В большинстве своем это были портреты молодых мужчин и женщин, а также детей, которые не появились бы на свет, если бы мисс Силвер не высвободила их родителей из тех опасных сетей, в которые они когда-то угодили из-за своего неведенья. На трех стенах, окантованных желтым мрамором, красовались репродукции известных картин викторианской эпохи: «Надежда», «Черный брауншвейгц» и «Загнанный олень».
В камине весело плясал огонь. Алтея села по одну сторону от него, мисс Силвер — по другую; с низенького стола она взяла цветастую сумку для рукоделия и вынула спицы с нежно-розовой оборкой. Со временем эта оборка превратится в наряд для двухлетней Тины, дочки Дороти Силвер. В движениях старой леди было что-то успокаивающее, домашнее. Алтея смотрела, как мисс Силвер подцепляет петлю, опустив руки почти на колени.
Алтея подалась вперед.
— Я не знала, что так тоже можно вязать.
Мисс Силвер улыбнулась.
— Меня еще в школе научила иностранная гувернантка.
Так гораздо легче и лучше — не так устают руки. Не нужно переворачивать шерсть вокруг спицы, и практически невозможно упустить петлю.
— Понятно. — После долгой паузы Алтея сказала:
— Простите, я отнимаю у вас время, но я не знаю, как начать. Видите ли, если я заговорю об этом со знакомыми, они заранее примут ту или иную сторону. Они знают все, что было за эти годы, и уже определенным образом настроены.
Маленькие, неопределенного цвета глазки мисс Силвер были полны понимания.
— Так-так.
— Но если человек слышит об этом впервые. — Тея слегка покраснела. — Вы меня понимаете? Тому, кто давно тебя знает, трудно быть объективным.
Мисс Силвер продолжала вязать. Спицы ее так и мелькали, но речь была неторопливой.
— Может быть, вы расскажете, что вас беспокоит.
Алтея закусила губу.
— Да, расскажу. Я постараюсь быть справедливой. Это нелегко, когда обстоятельства берут тебя за горло, но я постараюсь.
Алтее Грэхем было двадцать семь лет, но в этот момент она напоминала мисс Силвер маленькую девочку, которая говорит ей: «Я буду хорошей». Мисс Силвер ободряюще кивнула.
— Не думайте о том, что и как вы будете говорить. Если вы позволите себе быть совершенно искренней, мне будет проще представить объективную картину.
Алтея вцепилась в ручки кресла. Они для этого не были приспособлены: резные листья аканта, украшавшие их, имели острые края, и на правой ладони осталась глубокая царапина. Алтея начала рассказывать о Николасе Карее.
— Он приезжал к своей тете на каникулы, она жила по соседству с нами. Он на два года старше меня. Я у них часто бывала, мы катались на велосипедах. Он был мне как брат. Потом мы выросли. Он пошел в армию, два года провел за границей. Когда вернулся, поступил на работу в еженедельник «Джанитор». Знаете, он очень хорошо пишет, не похоже на других. Мы продолжали встречаться.
У него были кое-какие деньги, машина, и мы катались.
Инвалидом мама стала позже, но уже тогда начала выказывать недовольство нашими поездками.
Мисс Силвер посмотрела на свои спицы.
— Почему?
— Я уходила из дому. Она всегда любила, чтобы кто-то за нее все делал. — Это было сказано просто, без гречи. — Когда Николас сделал мне предложение, она ужасно разволновалась, но мы думали, что она все же согласится. — Наступила долгая пауза. — Но она не согласилась.
Мисс Силвер сказала: «О господи!»
Бледное лицо Алтеи моментально покраснело. Она с усилием сдерживала дрожь в голосе.
— Мы собирались жить в коттедже. У меня есть старая кузина, которая была бы рада приехать и составить маме компанию, но она об этом даже слышать не хотела. Она так кричала и плакала, что разболелась, и доктор Баррингтон сказал, что нужно подождать, и она согласится. Он сказал, у нее слабое сердце, и если так будет продолжаться, для нее это плохо кончится. Мы прождали полгода, но когда сделали вторую попытку, все повторилось. Тогда мы сказали, что останемся в Гроув-Хилле, и Николас будет каждый день ездить на работу, но бесполезно — как только мы заговаривали о свадьбе, у нее начинался сердечный приступ. Николас спросил доктора Баррингтона, что будет, если мы просто пойдем и зарегистрируемся, а он ответил, что не ручается за последствия. Ну вот, через два года мы дошли до того, что готовы были поселиться вместе с ней, занять верхний этаж. Конечно, она бы не согласилась, но мы уже были в отчаянии. Мы… мы… очень любили друг друга. — Она запрокинула голову и прикусила губу. — Я понимаю, как это выглядело в ее глазах.
Она привыкла, что я все для нее делаю, и если бы даже я осталась в доме, все пошло бы иначе — был бы Ники, о котором надо заботиться. — Домашнее имя вырвалось у нее невольно, и она замерла. Помолчав, продолжала. — Наконец он сказал, что больше так не может. Были душераздирающие сцены — неудивительно, что мать разболелась. Я сказала, что постараюсь быть справедливой — так вот, я думаю, она верила, что ей недолго осталось жить.
Она повторяла, не могу ли я пожить с ней то короткое время, что ей осталось, плакала, хватала меня за руки, умоляла не бросать ее. Я сказала Ники, что не могу выйти за него, и он уехал. — Она остановилась и глубоко вздохнула.
— А теперь он вернулся?
По глазам Алтеи она видела, что сердце ее истерзано болью.
— Спустя пять лет. Он сказал, что не будет писать, и не писал. Он сказал, что я должна была выбирать между ним и матерью, и я выбрала. Он был в каких-то диких местах, не знаю где, не знаю, что он там делал. Его тетка продала дом и уехала в Девоншир к сестре. После этого я не могла даже узнать, жив ли он еще. Однажды я купила на вокзале «Джанитор», и там была статья, подписанная «Перекати-поле».
Я была уверена, что ее написал Николас. Появлялись и другие его статьи — нерегулярно. О таких местах, которых даже на карте нет. Статьи были необычные, захватывающие, написанные с блеском. О них говорили, их ждали. Прочтя очередную статью, я знала, что он был жив — хотя бы в то время, когда ее писал. И вот через пять лет он вернулся.
Мисс Силвер с сочувствием посмотрела на нее. Алтея продолжала:
— Пять лет — большой срок. Я не знала, остался ли он таким, каким был раньше. Я-то сама — нет. Несчастья что-то с тобой делают — ты становишься скучной занудой. А он никогда не любил таких людей. Я не знала, осталось ли во мне хоть что-то, за что меня можно любить. Но я точно знала, что должна выглядеть как можно лучше. — Она оторвала руки от кресла — они онемели, сложила их на коленях и ощутила, что к ним опять приливает кровь. — Его тетка, Эмми Лестер, продала дом и там на чердаке осталось много его вещей. Николас должен был приехать с ними разобраться. Я и не думала, что с ним встречусь, я была совсем не уверена, что он захочет меня видеть. Но он был на вечеринке у миссис Джастис, ив ту же минуту, как наши взгляды встретились — он стоял в другом конце гостиной, — мне показалось, будто он никуда не уезжал. Я вышла в холл, я не ручалась за себя.
Он пошел за мной, мы зашли в комнату Софи и поговорили. — Ее голос замер, глаза чуть затуманились от воспоминаний.
Мисс Силвер вынула из сумки клубок бледно-розовой шерсти. Молчание затягивалось. Наконец она спросила:
— И что теперь?
— Он хочет сразу жениться, ничего не говоря материт.
Он уже получил разрешение на брак. Я думаю, нужно сказать ей. Но если мы это сделаем, все начнется сначала.
— Мисс Грэхем, каково в действительности состояние здоровья вашей матери?
Алтея приподняла и снова уронила руку. Лист аканта впился в ладонь.
— Я не знаю. Когда она раздражается, у нее бывает приступ. Доктор Баррингтон говорит, что нельзя позволять ей раздражаться.
— Поощрять эгоистичное поведение — вряд ли это очень хорошо, — веско заметила мисс Силвер. — Могу я кое о чем вас спросить? Та кузина, о которой вы говорили, она согласится составить компанию вашей матери?
— Думаю, да. Я знаю, что у нее были большие потери, она в стесненных обстоятельствах. Она живет у подруги, которая выделила ей две комнаты, но атмосфера там очень тяжелая. Подруга недавно пристрастилась к спиритизму, а кузина этого не одобряет. Мы могли бы платить ей жалованье, и я думаю, она бы подошла маме. Но пока я ей напишу, пока она обдумает и напишет ответ, это станет известно всем родственникам и в конце концов дойдет до матери.
Кузина Берта каждую неделю исписывает гору бумаги, она пишет всей родне. Никто из них не сможет сохранить все в секрете, даже если попытается, а они и пытаться не будут.
Мисс Силвер охватило горячее сочувствие. Она перестала вязать, опустила на колени значительно удлинившуюся оборку и воскликнула:
— Эмилия Чейпел!
Алтея вопросительна повторила:
— Эмилия Чейпел?
Мисс Силвер сияла.
— Исключительно подходящая кандидатура.
— Я про нее ничего не слышала…
Мисс Силвер склонила голову и снова заработала спицами.
— Она не медсестра, но имеет богатый опыт обращения с больными. Очень ответственный человек, и нам повезло, сейчас она без работы. Если вы решитесь на немедленный брак — она переедет к вам, как только вы сообщите эту новость миссис Грэхем.
Алтея смогла только тихо протянуть: «О-о».
Звякнули спицы.
— Я знаю ее двадцать лет. Она исключительно тактична и никогда не теряет добродушия.
Перед Алтеей встала картина: два ангела, мисс Силвер и Эмилия Чейпел, сдвигают запоры на дверях тюрьмы и распахивают двери. Она услышала, как мисс Силвер говорит;
— Естественно, вашей кузине потребуется время, чтобы обдумать ваше предложение и сообщить подруге. Я уверена, что мисс Чейпел охотно побудет с миссис Грэхем, пока ваша кузина все устроит.
Алтея стремительно наклонилась поближе. Двери темницы открыты, но решится ли она переступить порог?
С жалобным видом, вся напрягшись, она смотрела на мисс Силвер.
— О, вы действительно думаете, что я могу так сделать?
Глава 13
Вернувшись домой, Алтея застала миссис Грэхем в состоянии крайнего раздражения. Она разразилась монологом на любимую тему об эгоизме молодых, особо остановившись на поведении дочери, которая бросает мать одну, а сама едет в Лондон, чтобы попусту тратить время и деньги.
— Если тебе нужно было что-то купить, в Гроув-Хилле достаточно хороших магазинов.
— Я не ходила по магазинам.
Миссис Грэхем кинула на нее подозрительный взгляд.
— Куда же ты ходила?
— Навещала подругу Софи.
— Подругу Софи Джастис? Правда, теперь она Софи Хардинг, но мне привычнее говорить Софи Джастис. Зачем тебе понадобилась подруга Софи?
— Очень хотелось еще раз с ней повидаться.
— А, так вы были знакомы раньше?
Алтея сказала:
— Да, мы встречались, — и тут же сменила тему:
— Я думала, к тебе на ленч придет Нетти Пим, как ты говорила.
Я все для вас приготовила.
— В последний момент она позвонила и сказала, что не придет. Сказала, что неважно себя чувствует. — Миссис Грэхем фыркнула, выражая этим свое отношение к недомоганию Нетти. — Элементарный эгоизм. Я дала ей понять, что она сильно меня огорчила. И в довершение всего позвонил мистер Джонс, опять по поводу дома. Сказал, что мистер Уорпл поднял цену до семи с половиной тысяч. Знаешь, что-то мне не нравится этот мистер Джонс. Он с удовольствием сообщил, что вообще-то цены падают. А я ему сказала, что он зря нас беспокоит, потому что мистер Уорпл мне не нравится, и я не намерена продавать ему дом. Он напоминает мне кого-то из фильма, который мы смотрели, не помню кого, но помню, что это был такой тип, которому я ни за что не стала бы продавать. В конце концов, у человека есть обязательства перед соседями, а мы тут прожили больше двадцати лет. И потом, с моим здоровьем нельзя так рисковать — вдруг придется вернуться. О круизе речи, конечно, нет. Попутешествовать всегда замечательно, но мало ли какая попадется компания. То ли дело отель на берегу моря. Оттуда в любое время можешь вернуться в свой собственный уютный дом. Я считаю, необходимо несколько недель провести в морском климате. Я понимаю, тебе был бы приятней круиз, но я все решила. Главное, мне не придется консультироваться у незнакомого врача, окажись мы в другом месте. Доктор Баррингтон меня понимает, и этим все сказано. Так что я сказала мистеру Джонсу, пусть забудет про наш дом, а потом позвонила мистеру Мартину и повторила то же самое.
От этих речей миссис Грэхем повеселела, и Алтея удалилась.
Сразу после девяти позвонил Николас Карей. Телефон был в столовой, и в спальне миссис Грэхем — параллельный аппарат. В редкие минуты, когда она не отдыхала, она иногда любила посудачить с подругами. Или послушать, что говорит Алтея по аппарату в столовой. Снимая трубку, Алтея всегда помнила, что и мать может снять трубку. Но сейчас миссис Грэхем была в ванной. Если был открыт кран с водой, она не слышала звонка… А если и слышала, но уже легла в ванну, то не станет вылезать…
Шанс, что можно говорить без опаски, был довольно велик, но лучше сохранять благоразумие.
— Я же сказала тебе не звонить сюда, — быстро выпалила Алтея.
Она услышала беспечный, дразнящий голос.
— Заключительное совещание, дорогая. Хочу с тобой увидеться. Не говори, что ты не можешь или не хочешь.
— Я и не собираюсь ничего такого говорить.
Он продолжал так, как будто ее не слышал.
— Есть отличный предлог — выпусти кошку погулять и прогуляйся вместе с ней.
Она не смогла удержать смешок.
— У нас нет кошки.
— Большое упущение! Но от этого суть твоих действий не меняется. Ты идешь к выходу.
— О Ники, я не могу.
— Дорогая, я тебя предупреждал. Если ты не выйдешь, я войду.
— Ты этого не сделаешь!
— Посмотрим!
Алтея тут же представила себе, как он сейчас выглядит: сдвинутые брови, в глазах злые искры, губы, искривленные в ухмылке. Когда Ник в таком настроении, ему сам черт не брат. Действительно войдет и может наговорить все что угодно. Если ему не открыть дверь, он и окно разобьет — с него станется. Придется придумать, как ускользнуть из дому. Она торопливо сказала:
— Ладно, только на одну минутку.
— Мне прийти, или ты выйдешь?
— Я выйду.
— Умница! В пол-одиннадцатого в павильоне. — Он отключился.
Она неуверенно положила трубку на рычаг. Пол-одиннадцатого — слишком рано, мать может еще не спать. В девять она принимает ванну, без четверти десять пьет успокоительный молочно-шоколадный напиток овальтин и, как правило, минут через двадцать уже крепко спит. Нет, пожалуй, пол-одиннадцатого — это нормально. А если мать еще не уснет? Она любит уверять, что часами мучается от бессонницы, но не хочет тревожить Алтею. Что, если на этот раз она действительно будет лежать без сна, хотя бы полчаса? От этой мысли Алтея похолодела. Она жаждала свидания не меньше Ники, но им нельзя было рисковать. Теперь, когда двери ее тюрьмы вот-вот распахнутся, им нельзя нарываться на скандал. Алтея сама собиралась позвонить ему из телефона-автомата на углу, как только мать уляжется в постель. Она собиралась сказать, что готова выйти за него замуж в любой момент, хоть завтра, если он этого хочет. Потом они привезут Эмилию Чейпел, а имея ее «про запас» можно было бы выбрать момент и выложить новость матери. В мечтах все складывалось замечательно: кульминационная сцена — мать смиряется с неизбежным и дает им свое благословение. Пока Алтея планировала, все казалось возможным, но теперь представлялось несбыточным. Зачем только Ники позвонил…
Но, как всегда, сама того не желая, начала его защищать. Она сама виновата. Нужно было сказать: «Сейчас я не могу говорить. Я перезвоню тебе в десять», — и повесить трубку. После этого даже Ники не стал бы ломиться ;в дверь, он бы подождал полчасика, пока она вымоет кружку из-под овальтина и выскользнет из дому к телефонной будке. А теперь придется идти в павильон. Это место их прежних свиданий. Туда они приходили пять лет назад, чтобы проститься. Сегодня это прощание будет перечеркнуто! Она там не задержится, но это будет восхитительный момент. Она скажет: «Завтра мы поженимся», — и они поцелуются, и она в последний раз попросит его уйти.
Она вышла в холл и поднялась наверх. Проходя мимо ванной, остановилась и прислушалась. Было тихо, и она осторожно постучала.
— Все в порядке, мама?
Послышался всплеск. Миссис Грэхем ворчливо сказала:
— Ну да. А в чем дело?
— Ты что-то там совсем затихла.
— Ну знаешь, Тея! Я вообще предпочитаю не шуметь.
Лежу себе, наслаждаюсь ванной. Я уже почти засыпаю.
Сегодня я хотела бы пораньше принять овальтин. У мена такое чувство, что я буду крепко спать.
Примерно тоже она повторила позже, когда Алтея принесла напиток.
— Не волнуйся, детка. У меня такое чувство, что я наконец крепко усну.
— Я надеюсь, — отозвалась Алтея, ей стало немного стыдно.
Она выключила свет, ощупью прошла к двери, на пороге обернулась пожелать спокойной ночи. Мать отвечала совершенно сонным голосом.
Глава 14
Позже события этого вечера рассматривались самым тщательным образом, как под микроскопом. Каждое слово, каждое, самое ничтожное передвижение… Время, когда Николас Карей ушел из дома Харрисонов, время, когда вернулся, время, когда мистер Бурфорд позвонил мисс Коттон из будки на углу Лоутон-стрит, время, когда мисс Коттон выехала из своего дома на Дипкат-лейн, и как долго она ехала до того места, где Хилл-райз примыкает к задворкам сада дома номер два по Бельвью-роуд. Все с точностью до секунды. Не менее скрупулезно анализировались и передвижения миссис Трейл, няньки Ноуксов, проживающих на Хилл-райз, дом двадцать восемь, — все это проверялось и сопоставлялось. Кто что сказал, кто что подслушал, где и когда видели причастных к этому людей — все попало под слепящий ярким светом прожектор расследования. Но все это было потом… А пока Алтея тихонько вышла через заднюю дверь, оставив ее приоткрытой, чтобы позже ее не выдал щелчок замка. Ей и в голову не приходило, что ее ждет в ближайшем будущем. Она тихо шла по саду, объятому живительной, ласковой темнотой. Каждый шаг напоминал ей о прошлом. Так же она ходила на свидания с Ники пять, шесть, семь лет назад. Ноги узнавали каждую плитку на дорожке, и так же одуряюще пах тимьян, который она задевала в темноте. Он рос на том бордюре, что справа, — наверное, ему здесь очень нравилось, он вырастал каждый год и усердно наполнял ночь свежим ароматом.
К павильону вели три ступени. Она поднялась по ним.
В темноте метнулась тень — и Алтея оказалась в объятиях Ники.
Миссис Грэхем не спала. Она и не собиралась спать.
Она была слишком зла, чтобы спокойненько заснуть. Но какая она все же умница! Ничем себя не выдала! В детстве она выступала в частном театре, обожала это, и все говорили, что ей непременно нужно стать актрисой. Она баловала себя мечтами о сцене, но потом предпочла выйти замуж. Действительно у нее великий талант: Алтея не догадалась, что она вся кипит от злости. Когда зазвонил телефон, она еще не успела даже снять халат и быстро проскользнула в спальню и сняла трубку. Если снимать осторожно, обеими руками, то говорящие не заметят, что их подслушивают. Она услышала весь их разговор и быстренько разработала ответный план действий. Она примет ванну, выпьет овальтин, скажет, что совсем засыпает, и попросит Алтею не шуметь. Заснуть она не боялась — как можно заснуть в таком состоянии! Она просто полежит до половины одиннадцатого…
Видимо, она все же задремала, потому что вдруг вздрогнула, когда пробили часы в холле. Первый удар ее разбудил, второго она ждала, прислушиваясь. Она посмотрела на часы, стоящие на тумбочке, — светящиеся стрелки показывали половину одиннадцатого. Она сосчитала до двадцати, встала и ощупью пробралась к двери. На площадке всегда горел свет. Она не могла спать при свете, но ей было приятно знать, что он горит за дверью. Постояла, прислушиваясь, и поняла, что в доме никого. Тея уже ушла на свидание с Николасом Кареем. Вышла, оставив дом незапертым! Оставив больную мать одну! Винифред Грэхем охватила жалость к себе. Мало ли что может случиться со слабой женщиной в пустом доме с незапертой дверью! А Тее все равно! Она только и думает, как бы улизнуть на свидание с любовником, словно девчонка, которую не научили, как надо себя вести! Это не просто бессердечие и черствость, это крайняя невоспитанность!
Она вернулась в комнату, включила свет и оделась. Чулки, уличные туфли — в саду всегда по ночам сыро. Теплые бриджи поверх тонких ночных штанишек, пушистая кофта, юбка, застегнутый доверху кардиган и длинное черное пальто. Она повязала голову шифоновым платком, а шею обмотала пушистым шерстяным шарфом. Потом, не включая свет, вошла в ванную и, отодвинув занавеску, выглянула в окно. Если в павильоне горит свет, отсюда его будет видно. Глаза обшарили сад, но света нигде не было. Она вслушивалась изо всех сил, но не услышала ни звука. Сад ; был тих и темен под покровом беззвездного неба. Она спустилась по лестнице, прошла по дому, нигде не включая света. Задняя дверь оказалась вообще приоткрытой. Миссис Грэхем снова охватила злость, она почувствовала себя совсем несчастной. Как это грешно со стороны Теи — грешно, грешно, грешно!
Глаза привыкли к темноте, и выйдя из дома, она уже все более или менее различала. Она прошла между кустами остролиста, прикрывавшими мусорные бачки, и так же, как Алтея, пошла по дорожке, а потом по крутому склону к беседке. Только уже стоя на ступеньках, она расслышала журчанье голосов. Именно журчанье, слов было не разобрать. Скорее всего… эти слова говорились на ухо или с губ на губы! От ярости у нее перехватило дыхание. Пришлось перевести дух, задержавшись на ступеньках.
Дверь была не заперта. Шаркающие шаги и тяжелое дыхание ворвались в мир грез, где сейчас пребывали Алтея и Николас, — они отшатнулись друг от друга.
— Мама!
— Миссис Грэхем!
Винифред Грэхем дала выход накопившейся злости, она даже перестала задыхаться, ее голос звенел и дрожал:
— Как вы посмели, Николас Карей, как вы посмели!
— Мама, пожалуйста… ты доведешь себя до приступа!
— Тебе-то что! Тебе нет дела до того, что ты убиваешь свою мать! Ты думаешь только о себе!
— Извините, миссис Грэхем, — Николас говорил спокойно и любезно, — но вы бы не впустили меня в дом, а мне нужно было поговорить с Алтеей. Сейчас я уйду, но завтра утром вернусь, чтобы с вами поговорить.
Миссис Грэхем с рыданиями вцепилась в Алтею.
— Нет, нет, не приходите, я не хочу вас видеть! Тея, прогони его! Я этого не вынесу, он меня убьет! Прогони его!
Алтее пришлось поддержать ее за плечи.
— Он уже уходит. Ники, так будет лучше… Сейчас нет смысла с ней говорить, только помоги мне довести ее до дома.
Но едва Николас сделал шаг, миссис Грэхем закричала:
— Нет! Нет! Не смейте ко мне прикасаться! Не смейте!
Алтея еле дыша сказала:
— Тебе лучше уйти. Я справлюсь. Мама, ты доведешь себя до серьезной болезни. Раз не хочешь, чтобы Николас помогал, обопрись на меня, пойдем домой. Ты же не хочешь оставаться здесь? Пойдем, я уложу тебя в постель.
Николас стоял на месте. Не хочет, чтобы он помогал, — не надо. Разговаривать с ней бессмысленно. Так было раньше, так будет и впредь… Единственным аргументом может стать только свершившийся факт. Как только Алтея станет его женой, ей придется сдаться. А они поженятся завтра же. Холодная ярость поднялась в его душе, когда он представил, что все может сорваться… опять! Миссис Грэхем постарается хорошенько себя накрутить, поскольку ее болезнь — это единственный способ разлучить их. Ну что ж, если она так неистово сражается, то он ответит тем же. Он больше не намерен терпеть ее фокусы ни секунды. Не намерен и не будет, даже если, как он сказал тогда в комнате Софи, ему придется вырвать Алтею силой! И все смести на своем пути! В этот момент он готов был на любой шаг. Он мог подхватить ее на руки и унести на край земли. Она принадлежит ему, а он — ей, и ничто больше не сможет их разлучить!
Глава 15
Алтея отвела мать домой и уложила в постель. Нескончаемый поток упреков, суровых приговоров и мрачных предсказаний разбивался о ее молчание. Оно не было упрямым или оскорбительным, оно было абсолютно непроницаемым.
Алтея подала матери нюхательную соль, налила вторую бутылку горячей воды, но при этом ничего не говорила, только иногда спрашивала: «Теперь тепло?», «Удобно?», «Принести что-нибудь еще?» И наконец: «Спокойной ночи, мама».
Она словно отгородилась от нее звуконепроницаемым стеклом. По одну сторону была она и Ники, по другую — мать с ее мелочной тиранией, упреками и ненасытным желанием самоутвердиться. Она видела эти скорбные жесты, попытки сохранить власть, стремление побольнее ранить ее, дочь-предательницу, но все это было как бы на расстоянии: ни бурные причитания, ни ярость не достигали ее сердца. Она отгородилась барьером. Она была теперь недосягаема. Ничто не могло заставить ее изменить свое решение: завтра они поженятся, и она привезет сюда Эмилию Чейпел. Преград больше нет, двери ее тюрьмы распахнуты.
Алтея вошла в комнату. Ее взгляду предстал великолепный письменный стол, синий ковер, переливчатые синие шторы, которые раньше назывались павлиньими, а теперь их бы назвали менее романтично — бензиновыми.
Кресла с гнутыми спинками орехового дерева вместили бы в себя юбки эпохи кринолинов. Они были обтянуты той же материей, из которой сделаны шторы. Желтый ореховый шкаф, несколько столиков. Целое полчище фотографий — на столах, на шкафу, на каминной полке, — вставленных в самые разнообразные рамки: кожаные, серебряные и плюшевые, отделанные серебряной финифтью.
В большинстве своем это были портреты молодых мужчин и женщин, а также детей, которые не появились бы на свет, если бы мисс Силвер не высвободила их родителей из тех опасных сетей, в которые они когда-то угодили из-за своего неведенья. На трех стенах, окантованных желтым мрамором, красовались репродукции известных картин викторианской эпохи: «Надежда», «Черный брауншвейгц» и «Загнанный олень».
В камине весело плясал огонь. Алтея села по одну сторону от него, мисс Силвер — по другую; с низенького стола она взяла цветастую сумку для рукоделия и вынула спицы с нежно-розовой оборкой. Со временем эта оборка превратится в наряд для двухлетней Тины, дочки Дороти Силвер. В движениях старой леди было что-то успокаивающее, домашнее. Алтея смотрела, как мисс Силвер подцепляет петлю, опустив руки почти на колени.
Алтея подалась вперед.
— Я не знала, что так тоже можно вязать.
Мисс Силвер улыбнулась.
— Меня еще в школе научила иностранная гувернантка.
Так гораздо легче и лучше — не так устают руки. Не нужно переворачивать шерсть вокруг спицы, и практически невозможно упустить петлю.
— Понятно. — После долгой паузы Алтея сказала:
— Простите, я отнимаю у вас время, но я не знаю, как начать. Видите ли, если я заговорю об этом со знакомыми, они заранее примут ту или иную сторону. Они знают все, что было за эти годы, и уже определенным образом настроены.
Маленькие, неопределенного цвета глазки мисс Силвер были полны понимания.
— Так-так.
— Но если человек слышит об этом впервые. — Тея слегка покраснела. — Вы меня понимаете? Тому, кто давно тебя знает, трудно быть объективным.
Мисс Силвер продолжала вязать. Спицы ее так и мелькали, но речь была неторопливой.
— Может быть, вы расскажете, что вас беспокоит.
Алтея закусила губу.
— Да, расскажу. Я постараюсь быть справедливой. Это нелегко, когда обстоятельства берут тебя за горло, но я постараюсь.
Алтее Грэхем было двадцать семь лет, но в этот момент она напоминала мисс Силвер маленькую девочку, которая говорит ей: «Я буду хорошей». Мисс Силвер ободряюще кивнула.
— Не думайте о том, что и как вы будете говорить. Если вы позволите себе быть совершенно искренней, мне будет проще представить объективную картину.
Алтея вцепилась в ручки кресла. Они для этого не были приспособлены: резные листья аканта, украшавшие их, имели острые края, и на правой ладони осталась глубокая царапина. Алтея начала рассказывать о Николасе Карее.
— Он приезжал к своей тете на каникулы, она жила по соседству с нами. Он на два года старше меня. Я у них часто бывала, мы катались на велосипедах. Он был мне как брат. Потом мы выросли. Он пошел в армию, два года провел за границей. Когда вернулся, поступил на работу в еженедельник «Джанитор». Знаете, он очень хорошо пишет, не похоже на других. Мы продолжали встречаться.
У него были кое-какие деньги, машина, и мы катались.
Инвалидом мама стала позже, но уже тогда начала выказывать недовольство нашими поездками.
Мисс Силвер посмотрела на свои спицы.
— Почему?
— Я уходила из дому. Она всегда любила, чтобы кто-то за нее все делал. — Это было сказано просто, без гречи. — Когда Николас сделал мне предложение, она ужасно разволновалась, но мы думали, что она все же согласится. — Наступила долгая пауза. — Но она не согласилась.
Мисс Силвер сказала: «О господи!»
Бледное лицо Алтеи моментально покраснело. Она с усилием сдерживала дрожь в голосе.
— Мы собирались жить в коттедже. У меня есть старая кузина, которая была бы рада приехать и составить маме компанию, но она об этом даже слышать не хотела. Она так кричала и плакала, что разболелась, и доктор Баррингтон сказал, что нужно подождать, и она согласится. Он сказал, у нее слабое сердце, и если так будет продолжаться, для нее это плохо кончится. Мы прождали полгода, но когда сделали вторую попытку, все повторилось. Тогда мы сказали, что останемся в Гроув-Хилле, и Николас будет каждый день ездить на работу, но бесполезно — как только мы заговаривали о свадьбе, у нее начинался сердечный приступ. Николас спросил доктора Баррингтона, что будет, если мы просто пойдем и зарегистрируемся, а он ответил, что не ручается за последствия. Ну вот, через два года мы дошли до того, что готовы были поселиться вместе с ней, занять верхний этаж. Конечно, она бы не согласилась, но мы уже были в отчаянии. Мы… мы… очень любили друг друга. — Она запрокинула голову и прикусила губу. — Я понимаю, как это выглядело в ее глазах.
Она привыкла, что я все для нее делаю, и если бы даже я осталась в доме, все пошло бы иначе — был бы Ники, о котором надо заботиться. — Домашнее имя вырвалось у нее невольно, и она замерла. Помолчав, продолжала. — Наконец он сказал, что больше так не может. Были душераздирающие сцены — неудивительно, что мать разболелась. Я сказала, что постараюсь быть справедливой — так вот, я думаю, она верила, что ей недолго осталось жить.
Она повторяла, не могу ли я пожить с ней то короткое время, что ей осталось, плакала, хватала меня за руки, умоляла не бросать ее. Я сказала Ники, что не могу выйти за него, и он уехал. — Она остановилась и глубоко вздохнула.
— А теперь он вернулся?
По глазам Алтеи она видела, что сердце ее истерзано болью.
— Спустя пять лет. Он сказал, что не будет писать, и не писал. Он сказал, что я должна была выбирать между ним и матерью, и я выбрала. Он был в каких-то диких местах, не знаю где, не знаю, что он там делал. Его тетка продала дом и уехала в Девоншир к сестре. После этого я не могла даже узнать, жив ли он еще. Однажды я купила на вокзале «Джанитор», и там была статья, подписанная «Перекати-поле».
Я была уверена, что ее написал Николас. Появлялись и другие его статьи — нерегулярно. О таких местах, которых даже на карте нет. Статьи были необычные, захватывающие, написанные с блеском. О них говорили, их ждали. Прочтя очередную статью, я знала, что он был жив — хотя бы в то время, когда ее писал. И вот через пять лет он вернулся.
Мисс Силвер с сочувствием посмотрела на нее. Алтея продолжала:
— Пять лет — большой срок. Я не знала, остался ли он таким, каким был раньше. Я-то сама — нет. Несчастья что-то с тобой делают — ты становишься скучной занудой. А он никогда не любил таких людей. Я не знала, осталось ли во мне хоть что-то, за что меня можно любить. Но я точно знала, что должна выглядеть как можно лучше. — Она оторвала руки от кресла — они онемели, сложила их на коленях и ощутила, что к ним опять приливает кровь. — Его тетка, Эмми Лестер, продала дом и там на чердаке осталось много его вещей. Николас должен был приехать с ними разобраться. Я и не думала, что с ним встречусь, я была совсем не уверена, что он захочет меня видеть. Но он был на вечеринке у миссис Джастис, ив ту же минуту, как наши взгляды встретились — он стоял в другом конце гостиной, — мне показалось, будто он никуда не уезжал. Я вышла в холл, я не ручалась за себя.
Он пошел за мной, мы зашли в комнату Софи и поговорили. — Ее голос замер, глаза чуть затуманились от воспоминаний.
Мисс Силвер вынула из сумки клубок бледно-розовой шерсти. Молчание затягивалось. Наконец она спросила:
— И что теперь?
— Он хочет сразу жениться, ничего не говоря материт.
Он уже получил разрешение на брак. Я думаю, нужно сказать ей. Но если мы это сделаем, все начнется сначала.
— Мисс Грэхем, каково в действительности состояние здоровья вашей матери?
Алтея приподняла и снова уронила руку. Лист аканта впился в ладонь.
— Я не знаю. Когда она раздражается, у нее бывает приступ. Доктор Баррингтон говорит, что нельзя позволять ей раздражаться.
— Поощрять эгоистичное поведение — вряд ли это очень хорошо, — веско заметила мисс Силвер. — Могу я кое о чем вас спросить? Та кузина, о которой вы говорили, она согласится составить компанию вашей матери?
— Думаю, да. Я знаю, что у нее были большие потери, она в стесненных обстоятельствах. Она живет у подруги, которая выделила ей две комнаты, но атмосфера там очень тяжелая. Подруга недавно пристрастилась к спиритизму, а кузина этого не одобряет. Мы могли бы платить ей жалованье, и я думаю, она бы подошла маме. Но пока я ей напишу, пока она обдумает и напишет ответ, это станет известно всем родственникам и в конце концов дойдет до матери.
Кузина Берта каждую неделю исписывает гору бумаги, она пишет всей родне. Никто из них не сможет сохранить все в секрете, даже если попытается, а они и пытаться не будут.
Мисс Силвер охватило горячее сочувствие. Она перестала вязать, опустила на колени значительно удлинившуюся оборку и воскликнула:
— Эмилия Чейпел!
Алтея вопросительна повторила:
— Эмилия Чейпел?
Мисс Силвер сияла.
— Исключительно подходящая кандидатура.
— Я про нее ничего не слышала…
Мисс Силвер склонила голову и снова заработала спицами.
— Она не медсестра, но имеет богатый опыт обращения с больными. Очень ответственный человек, и нам повезло, сейчас она без работы. Если вы решитесь на немедленный брак — она переедет к вам, как только вы сообщите эту новость миссис Грэхем.
Алтея смогла только тихо протянуть: «О-о».
Звякнули спицы.
— Я знаю ее двадцать лет. Она исключительно тактична и никогда не теряет добродушия.
Перед Алтеей встала картина: два ангела, мисс Силвер и Эмилия Чейпел, сдвигают запоры на дверях тюрьмы и распахивают двери. Она услышала, как мисс Силвер говорит;
— Естественно, вашей кузине потребуется время, чтобы обдумать ваше предложение и сообщить подруге. Я уверена, что мисс Чейпел охотно побудет с миссис Грэхем, пока ваша кузина все устроит.
Алтея стремительно наклонилась поближе. Двери темницы открыты, но решится ли она переступить порог?
С жалобным видом, вся напрягшись, она смотрела на мисс Силвер.
— О, вы действительно думаете, что я могу так сделать?
Глава 13
Вернувшись домой, Алтея застала миссис Грэхем в состоянии крайнего раздражения. Она разразилась монологом на любимую тему об эгоизме молодых, особо остановившись на поведении дочери, которая бросает мать одну, а сама едет в Лондон, чтобы попусту тратить время и деньги.
— Если тебе нужно было что-то купить, в Гроув-Хилле достаточно хороших магазинов.
— Я не ходила по магазинам.
Миссис Грэхем кинула на нее подозрительный взгляд.
— Куда же ты ходила?
— Навещала подругу Софи.
— Подругу Софи Джастис? Правда, теперь она Софи Хардинг, но мне привычнее говорить Софи Джастис. Зачем тебе понадобилась подруга Софи?
— Очень хотелось еще раз с ней повидаться.
— А, так вы были знакомы раньше?
Алтея сказала:
— Да, мы встречались, — и тут же сменила тему:
— Я думала, к тебе на ленч придет Нетти Пим, как ты говорила.
Я все для вас приготовила.
— В последний момент она позвонила и сказала, что не придет. Сказала, что неважно себя чувствует. — Миссис Грэхем фыркнула, выражая этим свое отношение к недомоганию Нетти. — Элементарный эгоизм. Я дала ей понять, что она сильно меня огорчила. И в довершение всего позвонил мистер Джонс, опять по поводу дома. Сказал, что мистер Уорпл поднял цену до семи с половиной тысяч. Знаешь, что-то мне не нравится этот мистер Джонс. Он с удовольствием сообщил, что вообще-то цены падают. А я ему сказала, что он зря нас беспокоит, потому что мистер Уорпл мне не нравится, и я не намерена продавать ему дом. Он напоминает мне кого-то из фильма, который мы смотрели, не помню кого, но помню, что это был такой тип, которому я ни за что не стала бы продавать. В конце концов, у человека есть обязательства перед соседями, а мы тут прожили больше двадцати лет. И потом, с моим здоровьем нельзя так рисковать — вдруг придется вернуться. О круизе речи, конечно, нет. Попутешествовать всегда замечательно, но мало ли какая попадется компания. То ли дело отель на берегу моря. Оттуда в любое время можешь вернуться в свой собственный уютный дом. Я считаю, необходимо несколько недель провести в морском климате. Я понимаю, тебе был бы приятней круиз, но я все решила. Главное, мне не придется консультироваться у незнакомого врача, окажись мы в другом месте. Доктор Баррингтон меня понимает, и этим все сказано. Так что я сказала мистеру Джонсу, пусть забудет про наш дом, а потом позвонила мистеру Мартину и повторила то же самое.
От этих речей миссис Грэхем повеселела, и Алтея удалилась.
Сразу после девяти позвонил Николас Карей. Телефон был в столовой, и в спальне миссис Грэхем — параллельный аппарат. В редкие минуты, когда она не отдыхала, она иногда любила посудачить с подругами. Или послушать, что говорит Алтея по аппарату в столовой. Снимая трубку, Алтея всегда помнила, что и мать может снять трубку. Но сейчас миссис Грэхем была в ванной. Если был открыт кран с водой, она не слышала звонка… А если и слышала, но уже легла в ванну, то не станет вылезать…
Шанс, что можно говорить без опаски, был довольно велик, но лучше сохранять благоразумие.
— Я же сказала тебе не звонить сюда, — быстро выпалила Алтея.
Она услышала беспечный, дразнящий голос.
— Заключительное совещание, дорогая. Хочу с тобой увидеться. Не говори, что ты не можешь или не хочешь.
— Я и не собираюсь ничего такого говорить.
Он продолжал так, как будто ее не слышал.
— Есть отличный предлог — выпусти кошку погулять и прогуляйся вместе с ней.
Она не смогла удержать смешок.
— У нас нет кошки.
— Большое упущение! Но от этого суть твоих действий не меняется. Ты идешь к выходу.
— О Ники, я не могу.
— Дорогая, я тебя предупреждал. Если ты не выйдешь, я войду.
— Ты этого не сделаешь!
— Посмотрим!
Алтея тут же представила себе, как он сейчас выглядит: сдвинутые брови, в глазах злые искры, губы, искривленные в ухмылке. Когда Ник в таком настроении, ему сам черт не брат. Действительно войдет и может наговорить все что угодно. Если ему не открыть дверь, он и окно разобьет — с него станется. Придется придумать, как ускользнуть из дому. Она торопливо сказала:
— Ладно, только на одну минутку.
— Мне прийти, или ты выйдешь?
— Я выйду.
— Умница! В пол-одиннадцатого в павильоне. — Он отключился.
Она неуверенно положила трубку на рычаг. Пол-одиннадцатого — слишком рано, мать может еще не спать. В девять она принимает ванну, без четверти десять пьет успокоительный молочно-шоколадный напиток овальтин и, как правило, минут через двадцать уже крепко спит. Нет, пожалуй, пол-одиннадцатого — это нормально. А если мать еще не уснет? Она любит уверять, что часами мучается от бессонницы, но не хочет тревожить Алтею. Что, если на этот раз она действительно будет лежать без сна, хотя бы полчаса? От этой мысли Алтея похолодела. Она жаждала свидания не меньше Ники, но им нельзя было рисковать. Теперь, когда двери ее тюрьмы вот-вот распахнутся, им нельзя нарываться на скандал. Алтея сама собиралась позвонить ему из телефона-автомата на углу, как только мать уляжется в постель. Она собиралась сказать, что готова выйти за него замуж в любой момент, хоть завтра, если он этого хочет. Потом они привезут Эмилию Чейпел, а имея ее «про запас» можно было бы выбрать момент и выложить новость матери. В мечтах все складывалось замечательно: кульминационная сцена — мать смиряется с неизбежным и дает им свое благословение. Пока Алтея планировала, все казалось возможным, но теперь представлялось несбыточным. Зачем только Ники позвонил…
Но, как всегда, сама того не желая, начала его защищать. Она сама виновата. Нужно было сказать: «Сейчас я не могу говорить. Я перезвоню тебе в десять», — и повесить трубку. После этого даже Ники не стал бы ломиться ;в дверь, он бы подождал полчасика, пока она вымоет кружку из-под овальтина и выскользнет из дому к телефонной будке. А теперь придется идти в павильон. Это место их прежних свиданий. Туда они приходили пять лет назад, чтобы проститься. Сегодня это прощание будет перечеркнуто! Она там не задержится, но это будет восхитительный момент. Она скажет: «Завтра мы поженимся», — и они поцелуются, и она в последний раз попросит его уйти.
Она вышла в холл и поднялась наверх. Проходя мимо ванной, остановилась и прислушалась. Было тихо, и она осторожно постучала.
— Все в порядке, мама?
Послышался всплеск. Миссис Грэхем ворчливо сказала:
— Ну да. А в чем дело?
— Ты что-то там совсем затихла.
— Ну знаешь, Тея! Я вообще предпочитаю не шуметь.
Лежу себе, наслаждаюсь ванной. Я уже почти засыпаю.
Сегодня я хотела бы пораньше принять овальтин. У мена такое чувство, что я буду крепко спать.
Примерно тоже она повторила позже, когда Алтея принесла напиток.
— Не волнуйся, детка. У меня такое чувство, что я наконец крепко усну.
— Я надеюсь, — отозвалась Алтея, ей стало немного стыдно.
Она выключила свет, ощупью прошла к двери, на пороге обернулась пожелать спокойной ночи. Мать отвечала совершенно сонным голосом.
Глава 14
Позже события этого вечера рассматривались самым тщательным образом, как под микроскопом. Каждое слово, каждое, самое ничтожное передвижение… Время, когда Николас Карей ушел из дома Харрисонов, время, когда вернулся, время, когда мистер Бурфорд позвонил мисс Коттон из будки на углу Лоутон-стрит, время, когда мисс Коттон выехала из своего дома на Дипкат-лейн, и как долго она ехала до того места, где Хилл-райз примыкает к задворкам сада дома номер два по Бельвью-роуд. Все с точностью до секунды. Не менее скрупулезно анализировались и передвижения миссис Трейл, няньки Ноуксов, проживающих на Хилл-райз, дом двадцать восемь, — все это проверялось и сопоставлялось. Кто что сказал, кто что подслушал, где и когда видели причастных к этому людей — все попало под слепящий ярким светом прожектор расследования. Но все это было потом… А пока Алтея тихонько вышла через заднюю дверь, оставив ее приоткрытой, чтобы позже ее не выдал щелчок замка. Ей и в голову не приходило, что ее ждет в ближайшем будущем. Она тихо шла по саду, объятому живительной, ласковой темнотой. Каждый шаг напоминал ей о прошлом. Так же она ходила на свидания с Ники пять, шесть, семь лет назад. Ноги узнавали каждую плитку на дорожке, и так же одуряюще пах тимьян, который она задевала в темноте. Он рос на том бордюре, что справа, — наверное, ему здесь очень нравилось, он вырастал каждый год и усердно наполнял ночь свежим ароматом.
К павильону вели три ступени. Она поднялась по ним.
В темноте метнулась тень — и Алтея оказалась в объятиях Ники.
Миссис Грэхем не спала. Она и не собиралась спать.
Она была слишком зла, чтобы спокойненько заснуть. Но какая она все же умница! Ничем себя не выдала! В детстве она выступала в частном театре, обожала это, и все говорили, что ей непременно нужно стать актрисой. Она баловала себя мечтами о сцене, но потом предпочла выйти замуж. Действительно у нее великий талант: Алтея не догадалась, что она вся кипит от злости. Когда зазвонил телефон, она еще не успела даже снять халат и быстро проскользнула в спальню и сняла трубку. Если снимать осторожно, обеими руками, то говорящие не заметят, что их подслушивают. Она услышала весь их разговор и быстренько разработала ответный план действий. Она примет ванну, выпьет овальтин, скажет, что совсем засыпает, и попросит Алтею не шуметь. Заснуть она не боялась — как можно заснуть в таком состоянии! Она просто полежит до половины одиннадцатого…
Видимо, она все же задремала, потому что вдруг вздрогнула, когда пробили часы в холле. Первый удар ее разбудил, второго она ждала, прислушиваясь. Она посмотрела на часы, стоящие на тумбочке, — светящиеся стрелки показывали половину одиннадцатого. Она сосчитала до двадцати, встала и ощупью пробралась к двери. На площадке всегда горел свет. Она не могла спать при свете, но ей было приятно знать, что он горит за дверью. Постояла, прислушиваясь, и поняла, что в доме никого. Тея уже ушла на свидание с Николасом Кареем. Вышла, оставив дом незапертым! Оставив больную мать одну! Винифред Грэхем охватила жалость к себе. Мало ли что может случиться со слабой женщиной в пустом доме с незапертой дверью! А Тее все равно! Она только и думает, как бы улизнуть на свидание с любовником, словно девчонка, которую не научили, как надо себя вести! Это не просто бессердечие и черствость, это крайняя невоспитанность!
Она вернулась в комнату, включила свет и оделась. Чулки, уличные туфли — в саду всегда по ночам сыро. Теплые бриджи поверх тонких ночных штанишек, пушистая кофта, юбка, застегнутый доверху кардиган и длинное черное пальто. Она повязала голову шифоновым платком, а шею обмотала пушистым шерстяным шарфом. Потом, не включая свет, вошла в ванную и, отодвинув занавеску, выглянула в окно. Если в павильоне горит свет, отсюда его будет видно. Глаза обшарили сад, но света нигде не было. Она вслушивалась изо всех сил, но не услышала ни звука. Сад ; был тих и темен под покровом беззвездного неба. Она спустилась по лестнице, прошла по дому, нигде не включая света. Задняя дверь оказалась вообще приоткрытой. Миссис Грэхем снова охватила злость, она почувствовала себя совсем несчастной. Как это грешно со стороны Теи — грешно, грешно, грешно!
Глаза привыкли к темноте, и выйдя из дома, она уже все более или менее различала. Она прошла между кустами остролиста, прикрывавшими мусорные бачки, и так же, как Алтея, пошла по дорожке, а потом по крутому склону к беседке. Только уже стоя на ступеньках, она расслышала журчанье голосов. Именно журчанье, слов было не разобрать. Скорее всего… эти слова говорились на ухо или с губ на губы! От ярости у нее перехватило дыхание. Пришлось перевести дух, задержавшись на ступеньках.
Дверь была не заперта. Шаркающие шаги и тяжелое дыхание ворвались в мир грез, где сейчас пребывали Алтея и Николас, — они отшатнулись друг от друга.
— Мама!
— Миссис Грэхем!
Винифред Грэхем дала выход накопившейся злости, она даже перестала задыхаться, ее голос звенел и дрожал:
— Как вы посмели, Николас Карей, как вы посмели!
— Мама, пожалуйста… ты доведешь себя до приступа!
— Тебе-то что! Тебе нет дела до того, что ты убиваешь свою мать! Ты думаешь только о себе!
— Извините, миссис Грэхем, — Николас говорил спокойно и любезно, — но вы бы не впустили меня в дом, а мне нужно было поговорить с Алтеей. Сейчас я уйду, но завтра утром вернусь, чтобы с вами поговорить.
Миссис Грэхем с рыданиями вцепилась в Алтею.
— Нет, нет, не приходите, я не хочу вас видеть! Тея, прогони его! Я этого не вынесу, он меня убьет! Прогони его!
Алтее пришлось поддержать ее за плечи.
— Он уже уходит. Ники, так будет лучше… Сейчас нет смысла с ней говорить, только помоги мне довести ее до дома.
Но едва Николас сделал шаг, миссис Грэхем закричала:
— Нет! Нет! Не смейте ко мне прикасаться! Не смейте!
Алтея еле дыша сказала:
— Тебе лучше уйти. Я справлюсь. Мама, ты доведешь себя до серьезной болезни. Раз не хочешь, чтобы Николас помогал, обопрись на меня, пойдем домой. Ты же не хочешь оставаться здесь? Пойдем, я уложу тебя в постель.
Николас стоял на месте. Не хочет, чтобы он помогал, — не надо. Разговаривать с ней бессмысленно. Так было раньше, так будет и впредь… Единственным аргументом может стать только свершившийся факт. Как только Алтея станет его женой, ей придется сдаться. А они поженятся завтра же. Холодная ярость поднялась в его душе, когда он представил, что все может сорваться… опять! Миссис Грэхем постарается хорошенько себя накрутить, поскольку ее болезнь — это единственный способ разлучить их. Ну что ж, если она так неистово сражается, то он ответит тем же. Он больше не намерен терпеть ее фокусы ни секунды. Не намерен и не будет, даже если, как он сказал тогда в комнате Софи, ему придется вырвать Алтею силой! И все смести на своем пути! В этот момент он готов был на любой шаг. Он мог подхватить ее на руки и унести на край земли. Она принадлежит ему, а он — ей, и ничто больше не сможет их разлучить!
Глава 15
Алтея отвела мать домой и уложила в постель. Нескончаемый поток упреков, суровых приговоров и мрачных предсказаний разбивался о ее молчание. Оно не было упрямым или оскорбительным, оно было абсолютно непроницаемым.
Алтея подала матери нюхательную соль, налила вторую бутылку горячей воды, но при этом ничего не говорила, только иногда спрашивала: «Теперь тепло?», «Удобно?», «Принести что-нибудь еще?» И наконец: «Спокойной ночи, мама».
Она словно отгородилась от нее звуконепроницаемым стеклом. По одну сторону была она и Ники, по другую — мать с ее мелочной тиранией, упреками и ненасытным желанием самоутвердиться. Она видела эти скорбные жесты, попытки сохранить власть, стремление побольнее ранить ее, дочь-предательницу, но все это было как бы на расстоянии: ни бурные причитания, ни ярость не достигали ее сердца. Она отгородилась барьером. Она была теперь недосягаема. Ничто не могло заставить ее изменить свое решение: завтра они поженятся, и она привезет сюда Эмилию Чейпел. Преград больше нет, двери ее тюрьмы распахнуты.