Вересов Дмитрий. Полет ворона (Черный ворон - 2)

   Бум-бум-бум.
   Кто-то ломился в дверь, стучал сильно и, по всей вероятности, ногами. А звонок на что, спрашивается? Ванька, наверное, приперся, сейчас жрать требовать начнет. А в доме только банка кофе да три печенины. Или две? Отвыкла уже мужа кормить - за постоянным отсутствием такового.
   "Не открою! - решила Таня. - Пусть в столовку идет".
   Бум-бум-бум.
   "Господи, какая же я дура! У меня тут музыка орет во всю ивановскую, а я не открываю - дескать, дома меня нет".
   Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он держал коробку с тортом, букет гвоздик и бутылку шампанского.
   - Здорово, мать, - сказал он, чмокнув ее в щеку. - не отворяют. Стучу - не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши. Так что пришлось бы тебе в одиночку добираться.
   - Куда это добираться? - недоуменно спросила Таня.
   - Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем выслали, по списку, вовремя.
   - Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то "Комсомольскую жизнь" подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.
   Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.
   - Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?
   - Да он дома и не бывает почти.
   - Понятно... Постирушка или приборочка?
   - Приборочка... Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда это мне явиться надо.
   - Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?
   - Потихоньку начинаю забывать... Сейчас, потише сделаю.
   Она забежала в комнату, и Челентано умолк.
   - Так вот, - продолжил Никита, - имею счастье сообщить тебе, что некая фильма, "Особое задание" рекомая, благополучно смонтирована и готова предстать пред светлы очи взыскательной публики. Сегодня смотрины. Званы все, кто к оной фильме касательство имел, с одной стороны, и наиболее заслуженные представители общественности - с Другой. Так что, будь любезна, сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.
   - Ой! - сказала Таня и побежала отмываться.
   -Вот-вот, - отозвался Никита, прошел, не снимая нок, в гостиную, поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил ее в центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из того же сервиза, расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и развалился в кресле, любуясь композицией.
   - Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни ножик и две ложечки! крикнул он.
   В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.
   - Ты что-то сказал? - спросила она.
   - Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.
   - Ничего, я феном, быстренько... Никита вздохнул и посмотрел на часы.
   На "парад-алле" они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди знакомых лиц. Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет, знаменитый москвич Валентин Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В полумраке Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и не обратил на Таню внимания. Не было видно только Терпсихоряна, зато из-за занавеса доносился его характерный голос:
   - ...мы работали душа в душу и жили одной сплоченной семьей. Не обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь без забот - что харчо без перца...
   Никита подтолкнул Таню локтем:
   - Учитесь, Киса, как излагает! Народную мудрость небось на ходу придумал...
   - Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, - продолжал заливаться Терпсихорян, - что зритель, ради которого мы работали, оценит и полюбит наш фильм, как любим его мы, весь наш сплоченный и дружный коллектив, который я с радостью представляю вам...
   Из зала раздались аплодисменты. По просцениуму стремительно пробежала Адель Львовна - та самая полная дама, которая хлопала полосатой хлопушкой перед каждым дублем - и построила всех по ранжиру.
   Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море человеческих лиц, неразличимых отсюда - зал был в полутьме, а свет падал сюда, на них, предъявляя зрителю тех, на кого он пришел посмотреть, - всех одинаково, прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.
   Никита снова толкнул Таню в бок.
   - Лучи славы, - проговорил он, не разжимая губ. - Купайтесь, мадам...
   - С особой радостью представляю вам того, без кого не было бы сегодняшнего торжества, - вещал в микрофон Терпсихорян, - автора романа и сценария, выдающегося писателя и замечательного человека... - Он выдержал паузу. - Федор Михайлович Золотарев!
   Раздались громкие аплодисменты.
   Виновники торжества были выстроены полукругом. Таня и Никита, как припозднившиеся, оказались с самого краю, и им было хорошо видно всех остальных. Когда объявили Золотарева, Таня выжидательно посмотрела на дородного, седовласого мужчину в черном костюме, стоявшего справа от Ивана. К ее удивлению, к микрофону бодрыми шагами вышел другой сосед Ивана - невысокий, подтянутый, немного похожий на французского актера Трентиньяна - того самого, что в "Мужчине и женщине".
   - Спасибо, спасибо вам, - с чуть заметным поклоном начал Золотарев. - Мне, собственно, не о чем рассказывать. Все, что я хотел сказать вам, сказано в фильме, который вы сегодня увидите. А о чем не сказано в фильме, сказано в книге, которая, кстати, скоро выходит вторым тиражом...
   Несмотря на такое начало, он говорил еще минут десять - про важность историке-революционной темы, про творческие планы, про полюбившихся народу героев его произведений.
   Таня, обувшая по сегодняшнему случаю новые туфли на шпильках, стала переминаться с ноги на ногу.
   Потом у микрофона выступали, главный оператор, композитор, художник по костюмам. Стало немного скучновато. Обстановку здорово оживил Гафт. Речь его была краткой и ехидной. Ни разу не выпав из уважительного тона, он сумел поднять на смех и автора, и режиссера, и своего брата-актера, и зрителя, падкого на всякую ерунду.
   Вышедший после Гафта Огнев был явно не в ударе. Он мямлил в микрофон нечто нечленораздельное. Таню качало в ее высоких туфлях, и ей невольно вспомнились те злосчастные сапоги на вокзале.
   Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом рассыпался в благодарностях престарелый актер Хорев, сыгравший эпизодическую роль старого моряка.
   - Эге, - шепнул Никита Тане в ухо. - Они по всем пройтись решили. Готовься, Ларина.
   - А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма... Итак, перед вами наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!
   Скрывая полнейшую растерянность лучезарной улыбкой, Таня горделиво поплыла к микрофону. "Господи, про что говорить-то? - лихорадочно думала она. - Да еще он так меня аттестовал... Про что должны говорить коварные и обольстительные?" Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота. Ну, хоть что-нибудь...
   И густым низким вибрато она начала:
   - Жила я дочкой милою...
   Со сцены она пела первый раз, тем более без сопровождения, да и без предупреждения. От волнения голос ее дрожал, создавая намек на потаенное рыдание, обогащая мелодию тонами искренней страсти. Зал замер, а когда она допела, разразился громовой овацией. Зрители вставали с мест, скандировали: "Ларина! Ларина!" Если каждому из выступавших перед ней, включая и старика Хорева, одна и та же дама из администрации вручала большой букет гладиолусов, то Таню просто завалили цветами. Обалдевшая Таня кланялась, как заводная кукла, а подоспевший Никита относил цветы и складывал их возле кулисы.
   Наверное, после нее должен был выступать еще кто-то, но искушенный Терпсихорян понял, что более эффектной точки в финале торжественной части невозможно представить себе, и, дав страстям немного поулечься, с нарочитой скромностью объявил в микрофон:
   - А теперь давайте смотреть кино.
   Из-за кулис отчаянно замахала руками Адель Львовна, призывая находящихся на сцене проследовать за нею. По пути Никита наклонился, подобрал букеты и, вкладывая их Тане в руки, прошептал:
   - Сама неси бремя славы, примадонна! Украла, понимаешь, вечер у заслуженных лиц. Будто ты и есть здесь главная. Чучело!
   Таня вспыхнула и укоризненно посмотрела на него.
   - Да шучу я, шучу, - объяснил Никита. - Это чтобы не сглазить, чтобы фортуна не отвернулась. Даже во время триумфов Цезаря за его колесницей шел десяток легионеров и орал: "Едет лысый любодей!"
   Конечно же, ее воспламенившееся восприятие нарисовало несколько искаженную картину. Овация была не столь уж громовой, но аплодисменты были, и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка полтора зрителей, и скандировали они не "Ла-ри-на!", а просто "Браво!". И букетов оказалось всего шесть - на один больше, чем у Гафта. Потом уже, чуть успокоившись в полумраке ложи, куда их потихоньку отвели смотреть их же произведение и наблюдать за реакцией зала, она призадумалась. Ведь никто, отправляясь в театр или на концерт, не покупает цветы просто так, на всякий случай, особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно. Значит, ей достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому. Кому? Режиссеру? Едва ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд ли. Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в день премьеры. Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами забросали ее сегодня. Эти цветы причитались Юрию Огневу. Но он скис - и подношение ему ограничилось дежурными гладиолусами от администрации. Она вспомнила его срывающийся голос, его лицо у микрофона бледное, потерянное, - представила на его месте себя. Стало неловко, и она оперлась о плечо сидящего рядом Никиты.
   - Что, прониклась высоким искусством или просто отдохнуть решила? спросил он. - Меня, признаться, тоже в сон клонит.
   - Юра сегодня плохо выглядит, - сказала она. - Не знаешь, он здоров?
   Никита резко дернул плечом. Она удивленно отстранилась.
   - Ты что?
   - Здоров-нездоров, не твое дело, - резко ответил Никита. - Надо же, пожалела... Сиди, кино смотри.
   Премьера "Особого задания" закончилась буднично. Когда прожектор высветил места творческой группы, здесь уже кто-то с кем-то переговаривался, Терпсихорян, развернувшись к залу спиной, что-то горячо обсуждал с дамой преклонных лет, увлекающей его к выходу. Во весь рост поднялся Огнев, с видом римского патриция приветствуя публику, высоко над головой сцепив в замок руки. Но светящаяся обаянием улыбка лишь подчеркивала взгляд томных глаз, утонувших в безысходной тоске. Никита сигналил кому-то в толпе, что непременно позвонит. Хотя эти жесты могли значить и то, что он ждет звонка. Потом зажгли верхний свет, и зал начал пустеть.
   - Они уходят такими же, как пришли, не унося в своем сердце ничего, философски заметил Никита. - Угадай, что из всего вечера запомнится им лучше всего? Одна попытка.
   - Неужели воротник малиновый?
   - Умница! Именно так, или я ничего не смыслю в кино.
   - Ну-с, ребятки, - объявил, потирая руки, Терпсихорян. - Прошу всех в буфет. Не каждый день премьера бывает!
   В буфете было шумно и тесновато. Сложив букеты в угол, Таня и Никита, как и все собравшиеся, выпили два общих тоста - за состоявшуюся премьеру и за успешный прокат. Потом пошли, почти без пауз на закуски, тосты персональные. Чтобы почтить всех и при этом не надраться, полагалось делать лишь по глоточку. Впрочем, этого правила придерживались далеко не все. Например, Иван, как с сожалением заметила Таня, хлопал рюмку за рюмкой и минут через пятнадцать такого графика был уже вполне хорош. Обозначились и другие нетрезвые личности бородатый помреж, старик Хорев... Был тост и за Таню. На несколько мгновений к ней обратилось множество улыбающихся, приветливых лиц, и около полусотни рук подняли за нее бокалы, стаканы и рюмки, а тамада Терпсихорян уже выпаливал следующий тост.
   - Почему такой темп? - прошептала Таня.
   - Традиция. Никого обидеть нельзя. И при этом оставить людям время пообщаться на относительно трезвую голову. Для профессионала это самый важный момент между съемками. Наладить знакомства, укрепить контакты, обхрюкать планы на будущее. Многие только ради этого и остаются на премьерные шмаусы... А настоящая гулянка будет потом, в узком кругу.
   Терпсихорян с ураганной скоростью выдавал оставшиеся тосты, после чего с видимым облегчением объявил вольный стол. Тут же среди собравшихся начались шевеления, перемещения. Зал заполнился нестройным гулом голосов. Люди разбивались на пары, на группы, расползались по залу, мигрировали от столика к столику.
   Первой к Тане с Никитой пробилась бойкая Анечка Шпет.
   - Значит, когда вся эта бодяга кончится, собираемся у "рафика" и ко мне. То есть в Вилькину студию... - Она наклонилась и чмокнула Таню в щеку. - Ты молодец. Всех уделала сегодня. Поздравляю.
   И упорхнула.
   Вторым подошел Золотарев.
   - Мои поздравления, - сказал он, целуя Тане руку. - Именно такой я представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое - Гафт и вы.
   - Ну что вы, - смущенно пролепетала Таня.
   - В романе, который я только что закончил, "По лезвию штыка", для вас есть большая роль. Такая, знаете, бывшая княжна, в эмиграции вынужденная петь в русских кабаках... Я передам вам экземплярчик. И сценарий тоже - он почти готов. Кстати, спасибо вам еще и за мужа. Толковый, старается. Вы, наверное, ругаете меня, что сильно его загружаю?
   - Ну что вы, - повторила Таня.
   - Очень скоро предоставлю его в полное ваше распоряжение. Отправляюсь, знаете ли, в командировку на месте собирать материал о наших революционных эмигрантах в Швейцарии. Давно уже заявление подал а теперь вот - разрешили.
   - Поздравляю, Федор Михайлович, - вежливо сказал Никита. - Мой поклон Вильгельму Теллю.
   - Всенепременно.
   - И надолго?
   - Пока на шесть месяцев. А там посмотрим. Никита с завистью и тоской посмотрел вслед удаляющейся фигуре писателя.
   - Везет кому-то! - злобно прошипел он.
   - Ты что? - встревоженно спросила Таня.
   - Да так, не обращай внимания. Это я на себя, дурака, злюсь... Невыездной, блин!
   К ним подходили еще люди - артисты, студийное начальство, вовсе незнакомые, - поздравляли Таню, перекидывались парой слов с Никитой, иногда прикладывались к бокалу...
   - Пошли и мы, - сказал Никита и встал.
   - Так вроде никто еще не уходит. Удобно ли?
   - Нет, ты не поняла. Сделаем пару кружков по залу. Надо тебя представить кое-кому.
   Дольше всего они задержались у столика Терпсихоряна, но общались не с ним, а с его соседом, лысым толстячком с висячими усами, напомнившим Тане гоголевского персонажа по имени Толстый Пасюк - того, которому галушки сами в рот залетали.
   - Вот это и есть наша Танечка Ларина, - для начала сказал Никита.
   - Ось мы и сами... это, догадались, - басом отозвался толстячок. - Гарна дивчина! Седайте... это, садитесь.
   Он протянул Тане пухлую руку с пальцами, похожими на сардельки.
   - Бонч-Бандера Платон Опанасович, - напустив на себя важный вид, представился он.
   - Известный режиссер из Киева, - пояснил Никита. - Ну, "Гуцульская баллада", помнишь, конечно?
   - Конечно, - соврала Таня. - Красивый фильм. Бонч-Бандера согласно закивал толовой.
   - Я тут вашу картыну бачил... это, смотрел. Гарно, аристократычно... Есть у меня до вас, это... Предложение.
   - Да?
   - Сценарию я в готеле оставил, завтра перешлю вам... Як для вас напысана.
   - Спасибо, - наклонив голову, сказала Таня.
   - "Любовь поэта" называется. Из жизни Пушкина.
   - Интересно, - сказала Таня, а сама подумала: "Уж не Наталью ли Николаевну он мне предлагает сыграть? В роли Натальи Гончаровой - Татьяна Ларина. Обалдеть можно".
   - Съемки летом. Соглашайтесь. Без пробы утверждаю. По высшей ставке, сказал Бонч-Бандера.
   Таня с удивлением заметила, что украинский акцент пропал начисто. Видимо, Платон Опанасович прибегал к нему при знакомстве, для самоутверждения.
   - Вы сценарий на студии оставьте, у меня, - сказал Никита. - Я передам.
   - Добро! - согласился Бонч-Бандера. - Ну, до по-баченя, красавица, жду вас в Киеве.
   - Спасибо, - сказала Таня, и они отошли.
   - Что за роль? - по пути спросила Таня.
   - Понятия не имею, - признался Никита. - Я и его сегодня в первый раз увидел. Утром на студии. Увязался на закрытый просмотр чистовой копии, увидел тебя, обомлел и пристал как банный лист - познакомь да познакомь. Вот и знакомлю.
   - "Гуцульская баллада" - в самом деле есть такой фильм?
   - Есть. Я смотрел. Ничего хорошего. Фольклорные страсти на фоне горных красот. Но он - режиссер со связями, а студия денежная. Советую согласиться.
   - Сначала надо бы сценарий прочесть...
   - Прочтешь, куда денешься.
   В "рафик" набилась большая, веселая компания: Анечка, две ее подружки-актрисы, не снимавшиеся в "Особом задании", - их лица Таня помнила хорошо, а вот имена забыла, - актер Белозеров, сыгравший красавца-белогвардейца, застреленного в финале фильма уходящим от погони Огневым-Тарасовым, осветитель Паша, бородатый (и крепко поддатый) помреж Володя, Любочка из административной группы. Общее веселье нарушал только Огнев, притулившийся возле окошка спиной ко всем и лишь изредка обращавший на остальных свой знаменитый трагически взор. И еще, к своему неудовольствию, сзади, в сам и уголке, Таня увидела Ивана, который мирно посапывал положив голову на плечо Володи.
   - Этого-то зачем с собой тащите? - спросила Таня. - Он и так хорош.
   - Этот со мной! - напыжившись, изрек бородатый Володя, а Анечка поспешно добавила:
   - Пусть едет. Не бросать же его здесь. У нас отоспится.
   Таня пожала плечами и села, втиснувшись между Никитой и Любочкой. Автобус тронулся.
   Мастерская скульптора Вильяма Шпета (для друзей Вильки) занимала огромный бревенчатый дом в Коломягах, оборудованный в плане удобств довольно примитивно. Разве что электричество было. Готовили на походной газовой плитке, а если по безалаберности забывали вовремя заправить баллончики, переходили на примус. За водой ходили к колонке на перекресток. Все прочее размещалось во дворе, поражая первозданной дикостью. На то, чтобы содержать такую махину в тепле, потребовалась бы уйма дров, и то если предварительно законопатить все щели, коих было великое множество. Вилька, когда ему в Союзе предложили эту выморочную халабуду под студию, решил проблему по-своему. С помощью местных умельцев он привел в порядок круглую железную печь, которая давала относительное тепло в две крохотные жилые комнатенки. Обширный же камин, находившийся в громадных размеров зале, он заложил, и теперь это сооружение использовалось в целях декоративных и лишь отчасти прикладных: его просторная полка была забита всякой всячиной, от созданных хозяином "малых форм" до гнутых ржавых гвоздей, задубевших драных рукавиц, проволочек и не имеющего названия хлама. Большую часть пространства залы занимали Вилькины композиции разной степени монументальности и завершенности, ей и космонавтов до многоруких "мобилей", пугающих своей тотальной непонятностью. Бюсты и статуи меньшего размера теснились на полках, навешанных по стенам. Вильям Шпет работал, разогреваясь движением и вермутом, здесь же принимал гостей, которые же у заглядывали сюда, несмотря на холод, царивший круглый год. Визиты делились на "экспромтные" и "с подготовочкой".
   Сегодняшний был "с подготовочкой". Вилька даже прибрался, то есть по возможности сдвинул козлы, ржавые тазы с глиной и прочие транспортабельные атрибуты своего искусства поближе к стенкам, оставив в центре довольно широкий проход к "светскому" уголку своей мастерской, где имелся огромный стол, очищенный по сегодняшнему случаю от всегдашнего хлама и даже застеленный свежей газетой, несколько разрозненных стульев, табуретка, пара колобашек, заменявших стулья, и штук пять толстых диванных подушек, явно от дивана, давно закончившего свои дни на свалке. У стены стоял другой диван, по конструкции своей не предполагавший подушек, продавленный и засаленный.
   Проехав по скользким колдобинам коломяжских улиц, студийный "рафик" остановился возле мастерской Шпета, фарами выхватив из ранней зимней ночи крыльцо над тремя ступеньками, увенчанное покосившейся табличкой "Rue de Montrouge", и медведистую фигуру хозяина, вышедшего на звук мотора.
   - Ну, здорово, здорово! - Его зычный, хрипатый, словно у бывалого уголовника, голос разнесся по ближайшей округе. - Долгонько вы, черти! Я уж без вас праздновать начал.
   - Оно и видно! - как бы сердясь, крикнула ему Анечка, выходя из машины. Заходите, ребята!
   Гости шумной гурьбой высыпали из машины и поспешили в дом. На пороге с каждым, без различия пола и возраста, обнимался и целовался Шпет. Таня с удивлением отметила, что Анечкиному мужу много за пятьдесят и - уже без удивления - что от него за версту разит дешевым вермутом.
   С крыльца гости попадали прямо в мастерскую и сразу устремлялись к столу. Поискав глазами вешалку, Таня увидела гвозди, вбитые в стенку возле дверей, и ста расстегивать пальто.
   - Не раздевайся, - сказал Никита. Изо рта у него вылетело облачко пара. Замерзнешь.
   - Ничего себе! - шепнула ему Таня. - Мало того что в какой-то притон завезли, так еще и холодом морить собираются.
   - Потерпи немного, - шепнул ей Никита. - Скоро тут тепло будет, даже жарко.
   Он усадил Таню на диван и пошел обратно на улицу. Проспавшийся в дороге Иван и бородатый Володя, пошатываясь, втаскивали в дом ящик с каким-то спиртным. Белозеров и осветитель Паша несли сумки со снедью. Последним в дверях показался Никита. Руки его были заняты охапкой букетов.
   - Эй, хозяин, банки давай! Добавим в твое утлое пристанище немного живой красоты.
   - А, цветуечки! - оскалившись, прохрипел Шпет. - Они того... тоже свою пользу имеют.
   Вскоре на полках, на шкафу запестрели цветы в стеклянных и жестяных банках.
   - Икебана! - радостно сказал Шпет, водружая самый большой букет в центр стола, на котором все было уже готово к празднику: бутылки и банки раскрыты, хлеб, колбаса и сыр нарезаны, стаканы и тарелки расставлены. - Все закончилось хорошо?
   - Замечательно! - хором ответили Анечка с подругами. Шпет потер руки.
   - Полный вперед! - скомандовал он. - За успех, по полной и до дна!
   - Мне бы чего послабее, - прошептала Таня, когда Никита занес над ее стопочкой бутылку водки.
   - Послабее только Внлькин вермут плодово-ягодный, по рупь двадцать две. Не рекомендую. Таня поморщилась и махнула рукой.
   - Наливай!
   Холодная жгучая водка опалила ей язык, горло. Она судорожно вдохнула, на мгновение замерла и с благодарностью приняла из рук Никиты стакан с лимонадом.
   - Запивочка, - прокомментировал он, - Теперь закуси.
   На ее тарелке появился бутерброд с селедкой и огурец.
   - Между первой и второй - перерывчик небольшой - командовал Шпет. - Я поднимаю бокал за святое исскуство, за всех нас, его скромных служителей, чтоб оно и впредь нас грело и кормило!
   - И поило! - добавил бородатый Володя.
   - Истину глаголешь, отрок! - И Шпет первым опрокинул в свою жилистую глотку стакан вермута.
   На этом организованные тосты кончились. Гости пили, закусывали и беседовали как кому заблагорассудится... Таня сидела возле Никиты. Глаза ее блестели, лицо разрумянилось, она сбросила пальто за спину, на диван. Она внезапно поняла, что зверски голодна, и накинулась на колбасу, рыбу, зеленый горошек. Никита подкладывал ей и улыбался.
   За столом образовалось два кружка. Один - из присутствующих дам и Белозерова. Они оживленно болтали обо всем на свете, перемывали косточки знакомым, внезапно разражаясь дружным смехом, и столь же внезапно умолкали, перескакивая на другую тему. Второй кружок составили Володя, Паша, Иван и вскоре присоединившийся к ним Шпет. Там дружно пили, разговоры велись в режиме монолога, обращенного к собеседнику, а тот реагировал на сказанное встречным монологом. На периферии этой компании, нахохлившись, сидел Огнев - маленький, незаметный. Он глушил стакан за стаканом, молчал, лишь изредка опаляя сидящих взором своих огромных глаз, особо выделявшихся на его бледном, мокром от пота лице. Когда кто-то ловил на себе этот жутковатый взгляд, становилось неуютно, хотелось поскорее отвернуться, отмахнуться, забыть.
   Насытившись, Таня довольно откинулась на спинку Дивана и прислушалась к разговору, который рядом оживленно вели Анечка с подругами. Ее внимание заметили и мгновенно включили ее в кружок слушателей:
   - И вот, Танечка, вы представляете себе, у слушателей этой школы кундалини стал подниматься уже до сердечной чакры... Естественно, кто-то стукнул, вмешалось правительство, и школу прикрыли. У Зубкова были большие неприятности...
   - А говорят, что в Индии хороший гуру поднимает кундалини до самой Аджны...
   - Быть того не может! Тогда бы все стали уходит в астрал...
   - А кундалини - это что? - спросила Таня у Никиты.
   Хотела шепотом, а получилось громко. Ее услышали
   - Кундалини, Танечка, - это Манипура, первая чакра, - со снисходительной усмешкой сказала Ира, Анечкина подруга, затеявшая этот разговор.