Вересов Дмитрий. Полет ворона (Черный ворон - 2)

   И жизнь снова потекла своим чередом, с обыденными тихими радостями и мелкими гадостями, из которых самыми для Павла неприятными были Нюточкины болячки, разыгравшиеся по весне из-за авитаминоза и общей весенней вялости. Уже в мае Павел отправил Нину Артемьевну с Нюточкой на дачу и вскоре присоединился к ним. Мысли о работе прочно отошли на второй план, о родителях, сестре и себе - на третий, о Тане - вообще неизвестно на какой. Осенью и зимой она еще иногда снилась ему а с весной ушла и из снов. В квартиру у Никольского он не заглядывал совсем. Иногда к ним на Лесной заходила Ада, взглянуть на внучку. Она-то и служила единственным источником сведений о Тане. Говорила она о дочери немногословно, с какой-то печальной отрешенностью. Похоже, после отъезда Павла в той квартире прочно обосновались Якуб с Анджелой. Во всяком случае, заходя туда, Ада неизменно видела их - то вместе, то поврозь. По словам Ады, там либо спали, либо веселились - с хорошим вином, богатыми закусками, музыкой. В доме появился видеомагнитофон, который работал почти непрерывно и показывал всякие непристойности. Судя по всему, за диплом Таня садиться и не собиралась, на работу возвращаться или искать новую - тоже. Все эти известия Павел воспринимал спокойно, словно и не о его жене шла речь, только иной раз возникала мысль оформить, наконец, развод, но только все было как-то недосуг заниматься этой волокитой. В конце концов, ни он, ни она не имеют намерений заключить новый брак, а об имущественных претензиях Павел и не думал. С него взять нечего, с нее он ничего брать не хочет.
   И с таким же удивившим его самого спокойствием воспринял он летний звонок Ады, случайно заставший его в городе. Она рассказала, что у Тани появился постоянный "друг", и это не кто иной, как Ванечка Ларин, разошедшийся, а скорее всего, прогнанный своей киноактрисой. Новость эта Павла даже позабавила. Надо же, Ванька Ларин! Кто бы мог подумать? Зная Танины вкусы по части мужчин, Павел и представить себе не мог, чтобы она остановила свой выбор, сколь угодно временный, на его друге детства. Он, конечно, не без достоинств, но только не те это достоинства, и не настолько они велики, чтобы прельстить мадам Чернову-Захаржевскую. А в том, что этот выбор всецело принадлежал ей и только ей, Павел не сомневался. Не тот человек Ванька Ларин, чтобы суметь своими силами прикадрить рыжую. Интересно, чем же он ей глянулся? Или просто каприз, захотелось свежатинкой полакомиться?
   Любопытство не оставляло Павла. Он припомнил, что на антресолях в той квартире пылятся старые научные журналы, и решил воспользоваться этим поводом. К сожалению, Тани он дома не застал, но зато вдоволь насмотрелся на Ивана в пестром порнографическом халате, сытого, пьяного, прямо-таки хрюкающего от нежданно свалившегося счастья. Смотреть на него было и смешно, и жалко. Не будь Ванька столь феерически пьян, он попробовал бы поговорить с ним, растолковать кое-что. Но так... Иванушка, хотя Павла и узнал, даже не въехал, что пришел-то не кто-нибудь, а муж его любовницы, страшно обрадовался, просил остаться, выпить с ним, посидеть. И даже обещал познакомить со "своей Танечкой", которая уехала за коньячком и вот-вот будет. Этого уж Павел выдержать не мог и, фыркая от смеха (а что, плакать, что ли?), поскорее выгреб журналы и поспешил прочь. С Таней встречаться ему расхотелось совсем.
   Во дворе он увидел поразительно красивую и удивительно знакомую молодую женщину, шедшую ему навстречу. Он через мгновение узнал в ней Таню Ларину, облик которой помнил и вживе и по телевизору (в кино Павел давно не ходил). Она шла, глядя прямо перед собой. "Фокса с кичи вынимать идет", - подумал Павел, припомнив слова из замечательного телесериала с Высоцким, который весной посмотрела вся страна. Однако она не показалось ему ни удрученной, ни расстроенной. Павел окликнул ее, она тоже узнала его, поздоровалась. Он сказал ей, что Иван там, и поскольку больше им нечего было сказать друг другу, они попрощались и разошлись.
   Господи, ну какой же идиот этот Ванька!
   У Павла внезапно возникло сильнейшее желание вернуться и хорошенько встряхнуть этот жирный бурдюк с вином, если надо - надавать по морде, лишь бы опомнился, понял, что к чему. Павел усилием воли подавил в себе это желание. Пусть разбираются между собой, а ему пора к своей "любовнице" полуторагодовалой, лучшей на свете...
   Трамвая долго не было. Павел, скучая, рассматривал стеклянную стенку киоска "Союзпечати". С конверта пластинки-миньона ему улыбалось лицо, всего несколько минут назад виденное им во дворе бывшего своего дома. Он пригляделся. В нижнем углу конверта наискосок шла надпись "Ноет Татьяна Ларина". Павел наклонился к. окошечку.
   - Почем пластинка? - спросил он.
   - Которая? - подняв голову, спросила пожилая продавщица.
   - Ну, эта... с Татьяной Лариной.
   - А-а. Семьдесят пять копеек, молодой человек.
   Павел вынул из кармана три рубля, положил на приколоченное к прилавочку алюминиевое блюдце.
   - Давайте.
   - А помельче денег нет? Павел порылся по карманам.
   - Нет. Двадцать копеек вот. Пятак. Десятка.
   - Сдачу сдам мелочью, - предупредила киоскерша. - Рублей нет.
   - На что мне полный карман мелочи? - сказал Павел и потянулся за своей трешкой.
   Киоскерша высунулась из окошечка, поглядела по сторонам и шепнула Павлу:
   - Молодой человек, я вам вот что предложу, раз вы так Ларину любите. Возьмите плакатик с нею, хороший плакатик, там еще календарь на будущий год есть. Они в продажу только осенью поступят, так их с руками оторвут. Мне принесли несколько штук из типографии, пробных, я для знакомых придерживаю.
   - Сколько стоит?
   - Два рубля всего.
   - Однако... Ну что ж, давайте.
   Киоскерша, озираясь, сунула ему длинный рулон. Павел взял двадцать пять копеек сдачи, и тут как раз подошел трамвай. С пластинкой в руке и свернутым плакатом под мышкой Павел устремился к открывшимся дверям. На асфальте осталась стопка никому не нужных старых журналов.
   Приехавшая в сентябре с дачи Нюточка папино приобретение оценила положительно. Войдя в квартиру, она тарным делом ткнула пальчиком в плакат, вывешенный в прихожей, и категорично заявила:
   - Мама!
   - Нет, Нюточка. Это не мама. Это просто тетя.
   - Тетя мама!
   Спорить было бесполезно. Зеленоглазая, обольстительно улыбающаяся Татьяна Ларина в роли злодейки Сокольской так и осталась в этом доме "тетей мамой". Нюточка безошибочно узнала ее и на конверте пластинки. И засыпала она теперь исключительно под песни "тети мамы" - под "Воротник малиновый", "Хризантемы", "Лучинушку" и еще одну песню, народную, никогда прежде не слышанную ни Павлом, ни Ниной Артемьевной:
   Ох ты утка, ты уточка,
   Сера мала перепелица!
   Ты зачем рано выходила
   Из тепла гнезда утичья,
   На луга на зеленые?
   Ох ты девка, ты девица,
   Ты к чему рано во замуж пошла?..
   Эта песня нравилась Нюточке больше всех. Без "уточки" не обходилось ни одевание на прогулку, ни, тем более, укладывание. Павел же старался как можно реже смотреть на этот фотопортрет и почти никогда не думал о Татьяне Лариной, но в сны его теперь приходили обе Тани - рыжая и брюнетка, - перетекали одна в другую, сливались в единый образ женщины нестерпимой, душераздирающей красоты...
   VI
   За стопарь вина и одобрительный взгляд Тани Ванечка готов был нагишом на цырлах взойти на Голгофу. Оскорбительных насмешек и унизительных поддевок не замечал. В попытках развеселить Якуба Анджелка придумывала новые каверзы и издевательства над Таниным воздыхателем, а он, стремясь развеять тоску, все больше туманящую Танин взгляд, подчинялся безропотно. То будил всех, дико кукарекая по Анджелкиному наущению, то лакал из блюдца портвейн, стоя на карачках возле помойного ведра. Таня над этими причудами смеялась так же невесело, как и Якуб, но представлений не прекращала, хотя они и утомляли.
   Здесь ему было хорошо, да и свой стакашок он имел завсегда. Довольно было кивка - мыл посуду, выбрасывал мусор, неумело подменяя Аду. Прятался с глаз долой, когда та захаживала, хотя и в этом не было нужды. Остальные были свои в доску. Из дому его старались не отпускать да он и не стремился: жена на порог не пустит, к родителям и сам ни за какие коврижки не сунется, патрон же его, известный писатель Золотарев, уехал в длительную загранкомандировку.
   Иногда Ванечку пробивало на глобальные мысли. Почесывая волосатый живот, кругло торчащий в полах цветастого халата, нежась рядом с лежащей на тахте Таней, он размышлял о жизни и мировой гармонии.
   - О чем задумался, детина? - спрашивала Таня, просто так, чтобы не молчать.
   После очередной дозы она никак не могла отвести взгляд от разъехавшихся в углу обоев. Из щели на нее глазела чернота, подмигивая и зазывая. Прошла целая жизнь, прежде чем Ваня ответил:
   - О хорошем и плохом. Хорошее заканчивается плохим, а плохое - хорошим, как и сама жизнь. Но дивно, что ничто это не трогает. Все суета сует, пусто, и сам отсутствуешь во всем.
   В этом что-то было. Таню давно ничто не трогало, словно она есть и ее нету. Порошок, поначалу заполнявший ту сосущую пустоту, которую она особенно остро ощущала в себе после ухода Павла, теперь стал эту пустоту только сгущать. Да и саму себя уже воспринимала, как сгусток пустоты. Вроде ни разу не дернули ломки, но по всему видно, что приторчала она довольно плотно.
   Перед самыми ноябрьскими Иван пропал. Отправили его за бутылочкой - а он пропал. Ушел как был, полубухой, полубосой, в одной куртешке, выделенной из Павловых обносков. Денег при себе - кот наплакал. Пока ждали, раскумарились, чем было. Да, видно, на вчерашние дрожжи легло неудачно. Якуб заснул мертвым сном, а девушки обе дерганые сделались, шуганутые, Анджелка все по ковру ползала, искала что-то. В таком состоянии и пришла в голову богатая мысль пойти Ванечку поискать, а то как бы чего не вышло.
   - И куда этот гад деваться мог? - ругалась продрогшая и промокшая до нитки Анджелка.
   - Заторчал у какого-нибудь ларька или пошел куда повели. Мало ли собутыльников.
   После того как облазали все ближайшие подворотни, злые, раздосадованные, хоть и перешибшие хождением самый крутой отходняк, ругая Ванечку на чем свет стоит, вышли к шашлычной на Лермонтовском. Они нередко вылезали сюда всей компанией, благо близко, вкусно и недорого, и здесь иногда проводил творческие бдения Иван, сражая интеллектом студенток расположенного неподалеку физкультурного техникума. Но и в шашлычной его не оказалось. Таня нахально расспрашивала встречных-поперечных, ничуть не смущаясь в описаниях Иванова облика. Знакомая официантка только руками развела, погоревала о тяжелой бабьей доле:
   - Кому ж не приходится искать своих козлов с дружками! Да вы, девоньки, не волнуйтесь, найдется ваше сокровище, куда денется. А лучше-ка садитесь, перекусите. У нас сегодня бастурма свежая и настоящее цинандали.
   По случаю предпраздничных дней зеленый, весь в высоких зеркалах зал был заполнен основательно. Свободного столика не нашлось, и официантка подсадила девушек к двум мужчинам. Один из них, невысокий, сизый, плохо выбритый, был уже изрядно нагрузившись и, не обратив на Таню с Анджелой никакого внимания, продолжал елейно внушать собеседнику:
   - ...а все, Витенька, от того, что слишком много воли дали мы бабьему полу. Вот в прежнее время ты бы свою по мордасам поучил маленечко - потом горя не знал бы...
   Второй не слушал его и, напротив, очень даже обратил внимание на подсевших дам. Это был высокий подтянутый мужчина, упакованный по высшему стандарту, правда с несколько опухшим и хамоватым лицом. Но Анджелку аж заклинило от восхищения. Вот это клиент! Клиент тем временем стрелял маленькими глазками в Таню, отчего она отважилась начать разговор, словно подразумевая нечто на будущее. Выбрав рафинированно-интеллигентный, якобы чуть смущенный тон, она посетовала по поводу того что вынуждена его побеспокоить:
   Возможно, вы здесь давно, так скажите, будьте любезны...
   Поведала о пропащем и поинтересовалась, не случилось ли видеть хотя бы мельком запойного Ванечки. Конечно, ничего такого бы он и не увидел, а если бы и увидел, не обратил бы внимания. Говорил очень чопорно - впрочем, подвыпившим мужчинам определенного типа такое свойственно. Холеные руки, гладко зачесанные волосы. Церемонно представившись на французский манер Виктором, он рассыпался в любезностях, стало понятно, что плотно запал на хвост Тане. В конце концов, на всю историю поисков, вроде шутя, предложил вместо Ивана себя и тут же поднялся.
   - С вашего позволения, я отлучусь ненадолго. Во избежание неприятностей должен посадить этого джентльмена в такси. - Он показал на уткнувшегося лицом в стол сотрапезника. - И тут же вернусь. Девушка! - крикнул он официантке. Дамам шампанского и фруктов! Я сейчас...
   Кабацкий донжуан распушил куцый хвост перед симпатичными незнакомками... Да нет, вроде не совсем - по манерам, по костюмчику больше тянет на карьериста на досуге. Пожалуй, из выездных, во всяком случае со связями. Что называется, "человек с перспективой".
   Сегодняшние перспективы открылись для него в лице Тани в демократической шашлычной, где портвейн по три рубля и куда забрел исключительно из солидарности с тем, вторым. Воротясь, он тут же объяснил, что заходы в подобные заведения случаются с ним крайне редко; просто, возвратясь намедни из Парижа, оказался он в меланхолическом расположении духа, а в такие минуты лечит только одно - надо выйти на люди. Нет, не в гости со светским раутом, а как раз именно в самую гущу народа.
   - Глядишь, и физкультурница юная обломится, - подколола Анджелка.
   - Бывает, - с наигранной стеснительностью хохотнул он.
   Ощущая в компании девушек полную вольницу, Виктор напросился в гости, но за мотор все же платила Таня. Hyтром она чуяла, что разбился в мелкие бесы у ее ног заезжий щеголь. Блеял про Париж, хотя ничего нового или интересного Таня так и не услышала. Зато виртуозно гарцевал вокруг сковородки, пытаясь всех удивить изысками заграничной кулинарии. Время его явно не поджимало, или он
   не думал о тех, кто его может ждать. Слабосильный собутыльник, он наскоро спустил тормоза, хватал Таню за пуки, осыпая слюнявыми поцелуями. Излюбленными словечками были "восхитительно" и "божественно". И Таню не покидала мысль, что так же приторно он обволакивал, должно быть, будущую жену. Наверняка ведь не холостяк, причем женат выгодно, на начальственной дочке. Интересно как оно теперь, с женой-то? Видно не очень, раз налево бегает...
   После проведенной ночи, бурной больше по суете, нежели в чувствах, Таня спросила протрезвевшего любовника:
   - А жена не хватится?
   - Пусть это тебя не волнует, - морщась от головной боли, ответил он.
   - Меня-то не волнует. Тебя не грызет?
   - Ты имеешь в виду факт измены?
   - Ну и это.
   - Для меня главное - дело. Я и женился, чтобы достичь своей жизненной цели. Правда, сразу пожалел... Жена у меня красивая. - Тут он оглянулся на Таню, приглаживая волосы на своем скошенном затылке, приобнял ее за голые плечи, наигранно оправдываясь: - Не такая, правда, божественная, как ты. А вот в постели - бревно. Причем абсолютно сухое.
   - Может, по Сеньке и шапка? - рассмеялась Таня, но Виктор намека не понял.
   - Она очень сдержанная у меня, воспитанная, всегда соразмеряет себя с окружающей реальностью. Это замечательное качество, привитое ей с детства в семье.
   - Не боишься, что эта сдержанная один раз взорвется?
   - Ну что ты? - отмахнулся как от назойливой мухи Виктор. - Никогда. Ее родители очень достойные люди. Аленочка никогда не уронит ни их, ни мой авторитет.
   Да, тут и сказать нечего, но и Виктор ничего нового яе добавил. За праздничным завтраком, с благодарностью хлебая Танин коньячок, замаял, декадент-зануда, до животной тоски скучнейшим перечислением парижских цен а разного рода товары, в том числе и тампаксы. Что это такое, с радостью и вожделением узнала для себя Анджелка, пополнив свою эрудицию и тем, что "Клима" - духи дешевых проституток.
   - Во, суки, живут!
   Таня слишком хорошо знала эту породу мужичков. Плохо выхоленный снобизм не сбил ее с толку. Она ни секунды не сомневалась, что только дай ему затравку, и он поведает все подробности семейной жизни; жена обязательно окажется крайней, а он - невинной жертвой обстоятельств и алчности своей избранницы.
   Викторушка и не заставил себя ждать. Еле переплевывая через тубу, окосевший и расторможенный, признался:
   - Как у тебя уютно! Вот это дом! Сразу чувствуется восхитительная рука хозяйки.
   И понеслись жалобы на судьбу. Какое-то зерно здравого смысла в них, возможно, имелось, но Таня слушала этот писк не без омерзения. Было ясно как день, что заглазно критикуемая жена выбрала оптимальную тактику поведения с таким мужем: ничего другого, кроме презрительного помыкания, он в супружеской жизни и не заслуживал. В глубине души Виктор, как человек крайне тщеславный, был чрезвычайно уязвлен. Смолоду попав в выездные круги, не успевший состояться ни как профессионал, ни как личность, почувствовал себя одним из избранных и, как та ткачиха, отправленная в космос, задохнулся от важности собственной персоны. Проницательная женушка, естественно, просекла все эти поляны и не преминула воспользоваться открывшимися перспективами. Достойно всяческого уважения.
   Таня представила себе, как, должно быть, скучно с этим запавшим на свободу тряпок клерком, как ненасытен он в жажде самоутверждения, как лелеет свою самовлюбленность в престижных общениях. Разумеется, эта же самовлюбленность и толкнула его в холодные объятия номенклатурной дочурки.
   Пока Таня размышляла, Виктор, видимо, нашел для себя, что здесь его готовы выслушать и принять, и ничуть не сомневался в том, что именно такая Таня должна, просто обязана быть без ума от его лоснящейся рожи. Напоследок он пообещал - будто его просили! - что непременно придет к вечеру... И приперся в шестом часу При двуx чемоданах с висящими визитками и опознавательным словом "Paris" на язычках молний. Но был выставлен, своему вящему изумлению, решительно и бесповоротно. Подобное обхождение, без интеллигентских экивоков, ввергло его в шок и вызвало, судя по всему, безысходное желание непременно кому-нибудь отомстить. Только кому, жене или Тане? Можно представить, каким было объяснение между ними, если ссыпался он по лестнице, перебрав чемоданчиками все прутья лестничной решетки.
   Неловкости от своего поступка Таня не испытывала. Мало того, ходила по квартире, возмущенно восклицая:
   - Ну и жук колорадский! Бледная асфальтовая спирохета! И туда же. Считает себя неотразимым! Лжеопенок трухлявый!
   Тревожилась только Анджелка. Вечно она боится кого-либо задеть, уязвить, наивно предполагая искренность чувств.
   - Не натворит ли он что-нибудь с собой? - с опасливым беспокойством заметила она Тане.
   Про Ивана в свете этих событий все как-то забыли.
   - Этот? Да скорее жену задушит, чем на себя руки наложит. Хотя... - Таня выставилась перед зеркалом, широко расставив ноги и затягивая на затылке в тугой узел волосы. - Я бы на ее месте при таком муже сама застрелилась.
   Она рассмеялась, представив сценку, ткнула себя в висок тыльным концом расчески, тявкнула громкое "Пау!" и, хватаясь за углы трюмо, картинно свалилась на пол, раскидывая руки, как застреленный жмур в шпионском кино.
   - Так разве шутят, да? - переступая через ее распростертое тело в коридоре, покачал головой Якуб.
   - Да ну вас. - Таню ужалил облом досады. - Надоели вы все.
   А ночью затрезвонил телефон. Как-то паршиво затрезвонил. Таня вздернулась, кинулась в испуге к трубке. Вдруг это Павел? Но услышала плачущий голос Виктора, чуть было не бросила трубку, но что-то остановило. Долго до нее доходила фраза, от которой внутри похолодело и стало муторно пусто...
   На ноябрьские у Павла впервые в этом году собрались друзья, сугубо мужская холостая компания: Шурка Неприятных, океанолог Петя Кошелев, сокурсник Валька Антонов, ныне работающий кондитером в ресторане "Балтика", пара ребят с работы. По этому случаю Нина Артемьевна приготовила салат и жареную курицу с картошкой, а Нюточку забрала до завтра к себе. Валька, как и полагается по его нынешней профессии, приволок огромный шоколадный торт, а остальные пришли каждый с бутылочкой. Отмечали, естественно, не революционный праздник, а просто встречу друзей, нечастую, а потому особенно приятную. Было весело, хорошо, вольготно. Насытившись и чуть под мухой, гости расползлись по креслам и дивану, оставив у стола лишь ненасытного Шурку в одиночестве добирать свою дозу. Курили, лениво слушали рассказы Пети, только что вернувшегося из дальнего плаванья по теплым морям, и Вальки - про нравы питерской ресторанной мафии, - сетовали, что так редко удается нынче вот так, запросто посидеть в кругу друзей, расслабиться, что быт совсем заел, что ни у кого не задалась семейная жизнь. Потом заварили чаю и разрезали Валькин торт. В самый разгар "чайного стола" раздался телефонный звонок.
   - Вот черт! - сказал Павел. - Кто это, интересно знать?
   - А ты не подходи, - лениво посоветовал Валька.
   - Нет, ребята, надо. Вдруг это Нина Артемьевна? Или просто хороший человек решил с праздником поздравить.
   Павел вышел в прихожую и снял трубку.
   - Павел Дмитриевич? - спросил незнакомый, жесткий мужской голос.
   - Да, я.
   - Майор Фролов из "девятки". Павел Дмитриевич, срочно берите машину и приезжайте к отцу. Здесь ЧП.
   - Что случилось? - поникшим голосом спросил Павел.
   - Не по телефону. Приезжайте немедленно. В трубке раздались короткие гудки. Павел с изменившимся лицом вошел в комнату.
   - Извините, ребята... Кажется, праздник кончился.
   Они, ничего не спрашивая, стали одеваться. Даже окосевший Шурка, один раз посмотрев на лицо Павла, тут же протрезвел.
   - Я с вами, - сказал Павел, зашнуровывая ботинки.
   - Тебе в какую сторону? - спросил Петя. - В Новую Деревню.
   - Мне тоже. Будем мотор ловить?
   - Надо бы. Сказали, очень срочно.
   Они все вместе вышли на улицу и, встав по четырем углам перекрестка, стали голосовать. На первом же "частнике" Павел и Петя уехали в Новую Деревню...
   VII
   В дверном замке квартиры Черновых повернулся ключ, потом второй. Чуть поскрипывая, дверь отворилась, и в родительскую квартиру тихо, на- цыпочках вошла Елена. Она огляделась по сторонам, открыла дверь в гостиную, на кухню. Никого. Никого и не должно было быть. Каждую годовщину Великого Октября руководящим партийным работникам предписывалось встречать на высокой трибуне, принимая парад и демонстрацию трудящихся, продолжать на торжественном заседании, переходящем в торжественный концерт, и завершать столь же торжественным банкетом. Присутствие жен было обязательным.
   Это и хорошо. Затем она и пришла сюда: побыть одной, подумать, определить линию поведения в свете изменившихся обстоятельств. И не видеть перед собой растерянно-слезливо-укоризненного лица разлюбезной свекровушки, не слышать ее вздохов, причитаний, идиотских советов...
   Елена включила в прихожей свет, встала перед высоким зеркалом, переменив позу, еще раз оглядела себя, попробовала третью позу, четвертую. Увиденное доставило ей, как говорится, чувство глубокого удовлетворения. Хоть сейчас на обложку "Вог"! И дело не только в безупречном нордическом лице, в изящной фигуре, каждая линия которой продуманно обработана шейпингом, в моднейшем заграничном наряде. Главное - тот истинно европейский лоск, облегающий всю ее, словно тончайшая пленочка лака, и заряжающий окружающее ее пространство, будто вокруг нее замкнулась государственная граница, внутри которой безукоризненно-иностранная она, а вовне - рябая, серая Эсэсэсэрия. "Если я сейчас выйду на улицу, - подумала она, - никому в голову не придет обратиться ко мне по-русски".
   Десять месяцев во Франции сделали свое дело. И не только они. Эти месяцы следовало помножить на плоды сознательных усилий. И в результате получилось это отражение, блистающее фторлаком выровненных и выбеленных зубов, поволокой глаз, несущих отпечаток нездешней роскоши - продуманной, стерильной и комфортной, надежно выправленной гордой осанкой. Нет, не все, далеко не все наши дамы привозили из-за границы такое, по большей части ограничиваясь тряпками, побрякушками, бытовой техникой - вещами. Конечно, это все тоже имеет место быть. Идет сюда малой скоростью в двух контейнерах и прибудет как раз к Рождеству. Но было добыто и привезено сюда то главное, без которого любая тряпка, даже самая дорогая, теряет три четверти своего смысла, - новая личность, абсолютно созвучная великолепию новых вещей.
   Да, проходящий год стал годом побед и восхождений. Причем побед тем более сладких, что дались они в борьбе-с собой, с Вороновым, с обычаями и обстоятельствами. То, что удалось Елене, было за пределами возможного и дозволенного советским гражданам, командированным за границу. Двухместный номерок в гигиеничной, но весьма средней, к тому же переполненной азиатами и неграми гостинице, куда фирма селила заезжих стажеров и временных сотрудников из стран второго и третьего мира (или сорта?), она смогла преобразовать в современный особнячок с прислугой, просторной мансардой и ровнейшей зеленой лужайкой в респектабельном Нейи, где под боком у них оказался великолепный культурно-спортивный центр с джим-ханой, сауной, бассейнами, теннисными площадками, барами, танцзалом, салоном красоты. Особняк принадлежал фирме, в нем оставляли на постой самых важных гостей - президентов аналогичных или превосходящих по статусу фирм, приглашенных консультантов и специалистов высшего класса, международных аудиторов и тому подобных. Ежедневная тряска в переполненном городском метро до Монпарнаса, где находился главный офис фирмы, или в не менее набитом вагоне пригородной линии до окрестностей Парижа, где размещались лаборатории и эксперименту g цеха, сменилась необременительными поездками в фирменном "мерседесе", с шофером и кондиционером, по ровным, поразительно гладким автострадам и шоссе. В дополнение к причитавшемуся ей и Воронову месячному жалованью, половину которого требовалось безвозмездно сдавать в посольство, она получала пухлый белый конвертик лично из рук Жан-Поля, вице-президента фирмы. Происходило это в стороне от посторонних глаз - в его кабинете, в лифте, в машине... в его или ее спальне...