Вересов Дмитрий. Созвездие Ворона

   — Ты помогла? — Татьяна опустилась перед ней на колени, посмотрела в глаза. — Признайся, бабушка, помогла ведь! Как?
   В ее взгляде было не простое любопытство. Если старуха сумела перековать закоренелого гомосексуалиста… Анна Давыдовна покачала головой.
   — Они уже приходили за тобой?
   — Один, бабушка. Он один, но мне с ним не справиться. Сумела только выпросить отсрочку… Я уже и молилась.
   Старуха подняла изумленно брови:
   — Надо же как. Ладно, попробуем тебя отвоевать, попробуем! Молитва здесь не поможет — не тот случай.
   Несмотря на эти заверения, было уже ясно — справиться с Вадимом Ахметовичем ей может оказаться не под силу.
   — Что же такое, неужели мамины чары, случайные, сильнее твоих?
   — Представь себе, — объясняла терпеливо Анна Давыдовна, — вот художник рисует картину. Месяц рисует, другой, а потом его ученик, который даже краски еще толком не умеет смешивать, потихоньку на этом холсте что-то свое пририсовывает. И портит все так, что даже мастер опускает руки. Но не бойся, я пока рук не опустила — права не имею. И потом, я здесь не одна кудесница. Нюта…
   — Что Нюта? — Захаржевская вздрогнула, словно ее ударили.
   — Нет, нет, не бойся! — поспешила ее успокоить старуха. — Нюта, говорю, может быть, сумеет мне пособить, у нее силенок поболе, чем у тебя! Ты разве не видела, как лицо у нее светится?!
   — Ох, — горестно вздохнула Татьяна. — Лучше бы без этого. Не надо, пожалуйста!
   — Прекрати причитать, глупая! — рассердилась Анна Давыдовна. — Твоя дочь уже спасла одну живую душу!
   Захаржевская непонимающе нахмурилась.
   — Павла! — пояснила Анна Давыдовна. — Она тебе не рассказывала, а мне вот поведала. Если бы не ее сила, остался бы он в Африке навсегда. И сейчас на нее одна надежда… Слаба я, — неожиданно тихо призналась старуха. — Если бы не нужда с тобой, да с Данилой и Нютой перед смертью повидаться, то осталась бы в Шотландии. Тихо там, хорошо, и время словно остановилось… — задумчиво закончила она.
   Захаржевская молчала. До сих пор ей казалось, что эта так называемая сила, дар — настоящее проклятие, повисшее над ее родом. Словно тяжелая наследственная болезнь. И она — жертва этого проклятия.
   Анна Давыдовна покачала головой, словно сокрушаясь из-за ее заблуждения.
   — Столько веков прошло, а люди все так же страшатся того, что непонятно им.
 
   После перерыва гости снова оказались в гостиной. Захаржевская оглядела собравшихся. На ее губах была улыбка гостеприимной хозяйки, но в сердце разрасталась тревога. Анна Давыдовна не могла поручиться за силу своих чар, она была слишком стара. Нет, пыталась Татьяна убедить себя, — только не сейчас. Сейчас ничего не может произойти. Здесь столько ее друзей. Нюта, Баренцев, Нил-Нил и Розены с Иваном, и брат. Анна Давыдовна о чем-то разговаривает тихо с Никитой. Все враги повержены, и имена их забыты уже. Отчего же так страшно, словно что-то неминуемо должно произойти?
   «Пир Валтасара, — вспомнила она. — Вот-вот на стене появится рука… Ты взвешена на весах и найдена слишком легкой…»
   Ей показалось, что на улице раздался голос, зовущий ее по имени. Она выглянула в окно, нет — это был только ветер. Так недолго дойти до слуховых галлюцинаций, подумала она.
   — Кажется, вы забыли меня пригласить! — из мрака в свет шагнула тень.
   Захаржевская онемела на мгновение. Она почувствовала, как дрожат пальцы, но не могла унять эту дрожь…
   — Вы милая, стали непозволительно забывчивы! — продолжал незваный гость, приближаясь мягко, по-кошачьи и не оставляя за собой ни мокрых следов, ни даже тени.
   Почему он не боится света, мелькнуло у нее в голове. Должен был бы метнуться как ошпаренный… Интересно, отражается ли он в зеркале…
   — У вас нет тени! — сказала она.
   Прозвучало примерно так же, как в известной комедии — «у вас ус отклеился». В отличие от героя Папанова, Вадим Ахметович за справку благодарить не стал, а небрежно бросив взгляд за спину, сказал только:
   — Ах! — и прищелкнул пальцами.
   Тень сразу появилась и зазмеилась за ним, то опережая, то отставая, пока не пристроилась к ритму его шагов.
   — Эти чертовы спецэффекты! — сказал он раздраженно.
   А шея у него была гибкой, как у совы. «К чему так откровенно демонстрировать себя? — подумала Татьяна. — Все равно — это только видимость, иллюзия!»
   — Верно рассуждаете, товарищ Захаржевская! — ответил вслух Вадим Ахметович и исчез.
   Гости прошли в гостиную, где был накрыт длинный узкий стол, за которым, по преданию, некогда вкушал святой Бенедикт. Предание было весьма сомнительным, как отмечал Макс Рабе — стол был изготовлен гораздо позднее, в шестнадцатом веке. Во времена дедушки Макса стол не раз исполнял роль скатерти-самобранки, благодаря чарам старого волшебника на нем сами собой появлялись яства. Входя в гостиную, Нил-Нил вспомнил об этом и не мог не вздохнуть с грустью. Но тут же взбодрился, не желая портить настроение окружающим. Да и дед бы не одобрил такого поведения в подобный день. Отец и Тата женятся.
   И будет торт. Сейчас Нил-Нил был просто мальчишкой, который предвкушает радости праздника. Все остальное отошло на второй план. Торт, как и приличествовало настоящему торту, был в несколько ярусов. Изготовленный лучшими кондитерами Европы, он был доставлен сегодня точно к началу церемонии. По предварительной договоренности верхушку не стали украшать изображениями жениха и невесты — по мнению Захаржевской, это выглядело бы чересчур слащаво. Сама она не была большой любительницей сладкого.
   На этот раз Вадим Ахметович появился из торта, подобно красавице Эрике Эленьяк в фильме «В осаде». Правда, стриптиза в исполнении заслуженного деятеля преисподней не последовало, эффект был и так сногсшибателен. По крайней мере — для Захаржевской, остальные ничего не заметили. Баренцев, ненадолго отвлекшийся от обсуждения состояния современной киноиндустрии с Татьяной Лариной, совершенно спокойно отрезал кусок Вадима Ахметовича и положил на тарелку собеседнице. Демон стоически перенес такое обращение и тут же волшебным образом регенерировался.
   Татьяна замотала головой, пытаясь прогнать видение, но это не помогло.
   Вадим Ахметович погрозил ей пальцем и растворился в креме и бисквите.
   «Теперь я этот торт точно в рот не возьму, — подумала невеста. — Нужно что-то делать, пока я не сошла с ума». Она обернулась, почувствовав на себе чей-то взгляд.
   К ее большому облегчению, это был не вездесущий Вадим Ахметович, а Хэмфри Ли Берч, который странно улыбался.
 
   В зал вошел Дубойс, пропустивший и бракосочетание, и церемонию поздравлений. Его с утра одолевала головная боль, и он пытался избавиться от нее, отлеживаясь в постели. Предметы плыли перед глазами. С чего бы это, думалось ему, — не иначе сказывается пребывание в клинике! Не вовремя, совсем не вовремя! Нюта вызвалась было помочь ему, но, наткнувшись на ревнивый взгляд Клэр Дубойс-Безансон, сочла за лучшее отступить.
   Захаржевская первая заметила Дубойса и сочувственно улыбнулась.
   — Ну как, получше? — поинтересовалась она.
   — Да, намного, спасибо, — ответил Дубойс, но сведенное болью лицо выдавало его состояние. — Последние дни я был страшно занят, — признался он и поглядел в другой угол, на Делоха, стоявшего рядом с Нил-Нилом и обсуждавшим с ним достоинства свадебного торта.
   — Посмотрите-ка на это! — позвал мальчик, приглашая разделить восхищение кулинарным шедевром.
   Клэр улыбнулась и подошла к торту, а Дубойс направился к Делоху, который похоже, на время забыл обо всех своих грандиозных идеях. «Как ребенок, честное слово», — подумал Дубойс.
   — Мне говорили, ты собираешься посетить Академию ФБР? — спросил он Нил-Нила.
   — А я уже посетил! Очень интересно. Я бы, наверное, и сам поступил, только у меня гражданство британское. А вы ведь тоже работали в Бюро?
   — Да, — Дубойс помрачнел и посмотрел на Берча, который приветливо кивнул ему.
   «Сегодня здесь собрались и друзья и враги, — подумал Питер. — Врагов больше. Не хотелось бы мне на своей свадьбе видеть столько людей, у многих из которых есть веские причины недолюбливать друг друга. Впрочем, недолюбливать — очень мягко сказано. Ненавидеть!»
   Берч, как он хорошо помнил, живо интересовался результатами расследования убийства Фэрфакса, но и пальцем не пошевелил, чтобы вытащить Питера Дубойса из психушки, куда тот угодил из-за своей ретивости. Сто к одному, что Берч его туда и упрятал. Скорее всего. Однако сейчас нужно было быть вежливым. Как японец.
   Берч кивнул ему дружелюбно, как старому знакомому, Дубойс ответил тем же и, отвернувшись, встретил внимательный взгляд Георга. Профессор покачал головой и отполз в уголок с куском торта. Сейчас он напоминал тощего паука, утащившего в свой угол добычу.
   — Россия — прекрасная страна, — говорил тем временем Берч Ивану Ларину, — я всегда мечтал побывать там. Столько времени нас разделяли непримиримые противоречия. Мы смотрели друг на друга, как говорится, через прорезь прицела!
   — О, да! — сказал Иван. — Я помню эти плакаты в школе, где изображен бедный негритянский мальчик перед школой, которую закрыли нехорошие белые полицейские. Это подавалось под заголовком — «У них». «У нас», как нетрудно догадаться, картина была совершенно другая. Аккуратные такие школьнички весело бегут на уроки. В Америке, насколько я знаю, шла примерно такая же пропаганда.
   — Почти, — сказал Берч, — нам вдалбливали, что злокозненные русские спят и видят, как бы уничтожить нас, наш образ жизни, нашу свободу, частную собственность и веру!
   — Мне кажется, с тех пор не так уж много изменилось! — сказал Иван. — Америка по-прежнему видит в нас, в первую очередь, угрозу себе, но теперь вас пугают русские мафиози, и в каждом моем соотечественнике вам мерещится бандит. Ну, а в России считается хорошим тоном пнуть Штаты за ваш так называемый образ жизни. У русских он ассоциируется с культом денег и беспринципностью как политиков, так и отдельных граждан.
   — Интересно, торт не противоречит викканскому обряду? — сменил тему Нил. — Жалко было бы отказываться от такого великолепия!
   — Да вы сластена, господин Баренцев! — улыбнулась жениху невеста. — Думаю, что проблем с тортом не будет.
   Спустя несколько минут атмосфера стала более непринужденной, гости разбились на небольшие группки, беседуя о своем. Захаржевская прошла, приветливо улыбаясь всем, ловя отрывки разговоров.
   — Если бы ты вел дела в России, — говорил Рафалович Баренцеву, — то, скорее всего, пришлось бы научиться играть в теннис — сейчас это модно. Раз президент любит его, значит, теннис становится игрой элиты. Даже если вы не способны попасть ракеткой по мячу, все равно выходите на корт и делайте вид, что вы играете. Пока не придет новый правитель. Тогда вам придется сменить теннисный корт на боксерский ринг или татами…
   — В теннис я играю довольно прилично, думаю, и на ринге не опозорюсь, — Нил подмигнул Ивану.
   — Ну, вообще-то, — заметил Павел, — такой подхалимаж типичен не только для России. В любой структуре, будь то государство или отдельная фирма, всегда найдутся те, кто попытается добиться расположения руководства окольными путями… жаль, что немногие из власть предержащих предпочитают шахматы!
   — А, господин Блитс! — буркнул Рафалович припозднившемуся Блитсу. — Ну и свинью вы мне пытались подложить с вашим другом Барковским.
   — Честное слово, свиньями никогда не занимался! — Блитс попытался сделать вид, что не понимает, о чем речь. — И Барковского знаю весьма поверхностно.
   — И, тем не менее, вы мне его сватали! — напомнила Захаржевская.
   — Так требовали обстоятельства, — сокрушенно вздохнул владелец «Свитчкрафт».
   — А что собственно случилось? — поинтересовалась Ларина.
   — Этот мерзавец пытался провернуть грандиозную аферу на Дальнем Востоке! — принялся объяснять Рафалович. — Я в некотором роде был его должником. Ты же знаешь, после истории с крейсером мои друзья-моряки оказались под следствием. Хватило одной встречи с Барковским, чтобы их выпустили без всяких обвинений — тогда он еще был вице-премьером… После этого он полагал, что я не откажусь влезть в еще одну авантюру с флотом. Только это была совсем другая история, от нее очень мерзко пахло. К тому же, он и не скрывал, что в случае чего прикроется мной, как фиговым листочком… Так этот сукин сын стал мне угрожать! Короче, пришлось дать деру, благо имелись запасные аэродромы. А что делать? Я буквально ходил по лезвию ножа! — закончил Рафалович. И он картинно потряс ножом, которым только что разрезал торт.
   — Поосторожнее, пожалуйста! — попросил Блитс. — Я не Барковский, на него с ножом и бросайтесь!
   — К сожалению, лишен такой возможности! — улыбнулся Леонид. — Впрочем, как и он. С поста своего слетел, удрал из России, кажется, сейчас где-то в Латинской Америке. То ли в Аргентине, то ли в Венесуэле жирует…
   — Там ведь много бывших нацистов, — ни к селу, ни к городу заметил Иван.
   — Нацисты теперь уважаемые люди, если не умерли от старости. А зная господина Барковского, можно предположить, что он с самим чертом будет за столом чаи распивать, если понадобится!
   Захаржевская поежилась при упоминании о нечистом.
   — Подумайте, сколько рыбаков должны были лишиться рабочих мест! — сказал Леня. — Да мне памятник должны поставить во Владивостоке!
   — Думаешь, Барковский не нашел бы никого взамен? — спросил Баренцев. — У него просто не хватило времени!
   — Да, время, время… А человек своего времени не знает! Как по-вашему, это начало перемен в России?
   — Мне кажется, нашей бедной стране уже хватило перемен! — сказал Ларин. — По мне, так пусть все идет своим чередом… Хотя кое-кого из бандитов следовало бы посадить! А еще лучше расстрелять! — он вспомнил ублюдка Брюшного.
   — Боже мой, Ваня, какой ты стал кровожадный! — прокомментировала Татьяна Захаржевская. — Вот оно, тлетворное влияние Голливуда. Из интеллигентного человека сделали сторонника террора.
   — Это не Голливуд, это жизнь сделала! — печально отозвался Ларин. — Поневоле отрастишь когти!
   — Да что ж такое с тобой произошло? — спросил Рафалович.
   Иван однако от повествования о нелегкой судьбе писателя в России воздержался.
   — Нил вон в курсе! — сказал он. — Спас меня, можно сказать, от смерти!
   — Но если всех бандитов изведут, кто ж будет печатать всю эту бандитскую лабуду? — спросил рассудительный Павел. — Собираешься оставить коллег без хлеба?
   — Ничего, — сказал жестокий Ларин. — Перебьются. Будут писать про бравых чекистов. Свято место пусто не бывает.
   — А где же принципы? — улыбнулась Захаржевская.
   — Знаешь, — ответил Иван, — у меня был один знакомый, так он прямо говорил: за что заплатят, то и напишу. Я его тогда поддевал — а оду Сталину напишешь? А Гитлеру? Он говорил — напишу, все равно никому от этого плохо не будет!
   — Страшно слушать! — сказал Розен серьезно.
   — А ты не бойся, Павел! — так же серьезно сказал Ларин. — Сие есть жизнь, и мы, как взрослые люди, » должны это понимать.
   — Хорошенькая жизнь! — вздохнул Розен. — Впрочем, мне это понятно, как никому другому.
   — Не будем, пожалуй, о грустном, — предложил Баренцев.
   Нил-Нил воспользовался паузой, чтобы попросить у Таты разрешения покинуть компанию вместе с Данилой. Взрослая беседа навевала скуку, а тортом мальчики успели насытиться.
   — Какие воспитанные дети! — снова восхитился Рафалович, глядя им вслед. — Я в их время был совсем иным.
   — Верится с трудом! — сказала Ларина.
   — Почему? Или ты считаешь, что еврейский мальчик должен непременно ходить в музыкальную школу и слушаться родителей? Я был заядлым прогульщиком, начал курить в тринадцать лет и не расставался с рогаткой!
   — Хорошо, что дети ушли вовремя и этого не слышат! — сказала Скавронская.
   Нет, даже оставшись наедине, мальчики не стали мастерить рогатки или смолить заныканный бычок.
   — Сыграем в прятки? — предложил Нил-Нил.
   — Прятки? — у Данилы округлились глаза. — В таком доме? Я тебя буду искать целый год — я же здесь впервые, а тебе знакомы все закоулки.
   Нил-Нил закивал:
   — Точно, но мы же будем не просто прятаться, как какая-нибудь малышня!
   Он уже рассказал гостю многое о своем деде, поэтому Данила нисколько не удивился, услышав про игру, в которую с Нил-Нилом играл когда-то Макс Рабе. Найти человека следовало по подсказке, оставленной в виде шарады. Покойный дед был мастером на логические загадки.
 
   Еще один человек в это время вспоминал старого волшебника. Татьяне Захаржевской пришла на память одна из бесед со старым Максом. Вспомнилась случайно, когда Иван Ларин выглянув в окно, нашел свечение грозовых облаков «совершенно апокалиптическим».
   — Ты видела шпалеры в Анже? — спросил ее однажды Макс Рабе. — Великолепная иллюстрация к Откровению Иоанна Богослова, равной которой, пожалуй, нет, Знаешь, многие исследователи полагают, что автор Откровения был впечатлен землетрясением, случившимся на Патмосе в конце четвертого века.
   — В самом деле?
   — Тебе безусловно знакома знаменитая гравюра Дюрера, изображающая четырех всадников Апокалипсиса. Астрологическое толкование изображенных фигур указывает на дату землетрясения! Но это не означает, что Апокалипсиса не будет. Посмотри, сколько тревожных событий происходит в мире каждый день…
   Татьяну не удивило, что Макс говорит об этом — она знала, что, несмотря на свое отшельничество, он был в курсе всех новостей.
   — Но ведь так было всегда, — возразила она. — «Не говори, отчего это прежние времена были лучше нынешних, потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом».
   — Да, — согласился старик, — но никогда до сих пор в руках человечества не было столь совершенных средств уничтожения. Мир балансирует на краю пропасти. Терроризм скоро станет обычным явлением, вроде дождя. Обрати внимание, как стали часты стихийные бедствия. Да, разумеется, в конце каждого века находились пророки, вещавшие о гибели мира. А мир продолжал жить, и память об этих безумцах исчезала вместе с их несбывшимися предсказаниями. О, сколько раз человечество ожидало Апокалипсиса! Конец каждого века приводит людей в суеверный трепет. Выплывают на свет божий предсказания, сделанные бесноватыми пророками, секты множатся…
   Как сказано у одного китайского автора: если эпоха клонится к упадку, бесы множатся всюду и привидения. И человечество начинает отчаянно искать средства к спасению. Кто-то бросается в секты, уверовав в новоявленных пророков. Кто-то ждет пришествия инопланетян, которые унесут нас в неизведанные дали на своих тарелочках!
   Тогда Захаржевской сразу пришел на ум один петербургский знакомый — жертва коммунистической пропаганды, уверовавший в близость ядерного конфликта и отстроивший на своей даче — классические шесть соток близ Лемболовского озера — настоящее бомбоубежище. Шесть лет строил, пока не выяснилось, что работяги экономили цемент, и бетон осыпается от удара кулаком. Какая уж там бомба!
   — А спасение-то не на Марсе нужно искать, а совсем близко! В душу свою заглянуть нужно, если есть она, конечно, душа… — продолжал задумчиво старик.
   — Вы всерьез опасаетесь конца света?
   — Нет, но только Апокалипсис, в отличие от коммунизма, вполне возможен и в масштабе отдельно взятой страны, острова или даже личности. Маленький такой Апокалипсис!
   Тогда эти слова показались ей непонятными, и она была рада сменить тему. Однако сейчас это было не так легко сделать. Берч решил порассуждать о конце света, а остальные внимали с интересом. В самом деле, когда еще увидишь чиновника, да еще американца, вещающего о библейских ужасах со столь серьезным видом.
   — …метафоры, одни метафоры! Вся эта саранча с человеческими лицами, Зверь, выходящий из моря! Обратите внимание, как неискусен и бесхитростен этот старый прием — вас пугают нелепыми монстрами, которые должны быть столь же неуклюжими и неповоротливыми, как химеры Собора Парижской Богоматери!
   «Какой-какой матери?» — собирался было вставить Рафалович, но осекся, увидев, с каким пафосом говорил это Берч.
   — Но этот прием работает, — продолжал тот, глядя внимательно на собеседников, — и тьму для вас олицетворяют ужасные рогатые создания! А ведь настоящий ужас не в рогах и копытах, оскаленных пастях и перепончатых крыльях. Ужас для смертного создания должен заключаться в самой возможности поражения небес. С этим ужасом пытались бороться в средние века, сжигая на кострах тех, кто мог оспорить могущество Господа здесь, на земле. И этот ужас будет жить до тех пор, пока небеса существуют!
   — Я в преисподнюю не верю, господин Берч, — сказал Рафалович. — Но если предположить, что существует та, другая, темная сторона, то почему бы ей не выглядеть именно таким образом. Зло и должно выглядеть омерзительно, разве нет?
   — Зло? — Берч улыбнулся. — Это условное понятие. Самые кровавые режимы провозглашали себя защитниками нравственных ценностей, как вам хорошо известно. Помните старую притчу про двух букашек, сидящих в траве? «Смотри, — говорит одна из них, — там, в кустах, притаился тигр — добрый зверь, никогда нас не обижает. А вон там бродит баран — чудовищная тварь. Сожрет нас вместе с травой и даже не заметит!» «Ничего, — говорит, вторая, — тигр за нас отомстит!»
   — Так что же, по-вашему, там? — спросила Татьяна Захаржевская, понадеявшись, что голос не выдаст ее волнения — затронутая тема была слишком близка ей.
   — Ничего! Ничего, что укладывалось бы в наши с вами представления о свете и тьме, добре и зле!
   — Для христианина довольно странные рассуждения, мистер Берч.
   — Ну, будем надеяться, что апокалипсис нам сегодня не грозит, — попытался разрядить атмосферу Павел.
   Захаржевская скользнула к окну, заметив силуэт Нюты, возвращавшейся с прогулки. «Глупость какая, — одернула она сама себя. — Провела с дочерью всего сутки и уже начинаешь следить за ней!» Что это — ревность? Или совершенно естественная материнская забота — с опозданием проснувшийся инстинкт? Но до чего же она боялась этой встречи — а вдруг вернется отторжение, физическая несовместимость с дочерью, когда-то разлучившая ее и с ребенком, и с мужем? Надолго, казалось, что навсегда. Но теперь, спустя двадцать лет, не случилось ни обморока, ни сыпи, ни удушья, только острый спазм нежности и любви стиснул на мгновение горло. И это было настоящее чудо!..
   — Ну, доктор Розен, апокалипсис не обязательно должен происходить в мировом масштабе, — заметил Берч.
   Захаржевская обернулась:
   — Как вы сказали?
   — Я говорю, что апокалипсис вполне может произойти для отдельно взятой страны или даже личности. Вам это кажется невероятным?
   — Нет, почему же? — проговорила она. — Возможно, вы ближе к истине, чем сами думаете.
   Все последнее время было для нее наполнено знаками приближающейся беды. Татьяна различала их в словах, взглядах, случайно прочитанных строчках. И то, что сейчас сказал Берч, почти дословно повторяло странные слова покойного Макса Рабе. И как к месту! Что это — простое совпадение? А может, у нее просто начинается паранойя? После стольких интриг, когда ее жизнь висела на волоске, немудрено было слегка свихнуться. Да еще это покушение на Нил-Нила… Теперь она лучше понимала тех кровавых тиранов, о которых говорил Берч, тех, что подозревали всякого в измене и беспощадно карали. Но она-то чем заслужила?
   А эта свадьба и приезд Нюты, выходит, что-то вроде прощального подарка? Нет, ей срочно нужен психоаналитик! Вытянуться на кушетке и поведать доктору трогательную историю о том, как родная мать посвятила ее, сама того не желая, Рогатому. Сразу из кабинета в смирительную рубашку и в больницу, в компанию к Лоусону!
   Она так и не приняла этой моды. Хотя, возможно, и зря: психоанализ — суррогат исповеди, когда психоаналитик подменяет священника и, в отличие от Господа, готов простить пациенту куда больше. Однако в некоторых случаях рассчитывать на тайну исповеди не приходится и здесь.
   Поэтому появление в Западу Анны Давыдовны так обрадовало ее — как она быстро поняла, та не просто верит в реальность иного мира, из которого сейчас исходила для нее главная угроза, но и способна помочь. Еще одно совпадение? Вряд ли!
 
   А разговор в гостиной шел своим чередом. Клэр спорила с Рафаловичем.
   — Это все ваше атеистическое воспитание! Насчет преисподней! А как же страх наказания?
   — Знаете, милая, — заметил на это Леонид, — моя страна жила семьдесят лет без всякого страха преисподней и на улице никто никого не резал. Зато нынче все ударились в религию, каждый в свою, и по улице ночью лучше без пистолета не ходить! Впрочем, вам ли об этом не знать — та же ситуация и в Штатах, которые традиционно похваляются своей набожностью. Страх наказания должно нагонять государство, у него это лучше получается, нежели у Господа. Правда, лично я предпочитаю иметь дело с уличным бандитом, нежели с суровым чекистом, которому спустили план на тысячу врагов народа в месяц.
   — Простите, как? — Клэр не поняла.
   — Реалии сталинской эпохи! — пояснил Нил. — У нас сейчас многие по ней тоскуют.
   — Ох! Впрочем, мне в любом случае больше по душе реинкарнация! — сказала Клэр.
   — Вы так говорите, — удивился Баренцев, — словно это вопрос вашего личного выбора!
   — А почему бы и нет? — спросила она. — Сказано ведь, каждому воздается по вере. Вольному воля, а спасенным — рай! И я предпочитаю возродиться в виде птицы, нежели парить в раю в обществе всяких унылых праведников!