Вересов Дмитрий. Созвездие Ворона

   — О вкусах не спорят! — пожал плечами Рафалович.
   Нил заметил про себя, что общество праведников Клэр Лубойс-Безансон в любом случае не грозило, но оставил это суждение при себе.
   — Разве вся жизнь не есть спор о вкусах и привкусах? — вставил Ларин.
   — Ницше! — определил Рафалович. — Простите, но по моему глубокому убеждению, все эти философские рассуждения суть пустословие. Это мертвые экспонаты в большом музее под названием «жизнь». Люди входят в него, восторгаются у запыленных витрин, а потом выходят, чтобы вернуться в свой привычный мирок, который жил, живет и будет жить по одним и тем же законам. Законам, что были установлены еще тысячи лет назад.
   — И твои рассуждения чистой воды ницшеанство! — заметил Баренцев. — Если только немного пойти дальше! Рафалович пожал плечами.
   — В том-то и штука, Нил, что дальше идти не имеет смысла! Пусть все идет своим чередом, по давно накатанным рельсам. Изменить нам ничего не дано, и «сверхчеловека» нам с вами увидеть не доведется.
   — Все зависит от того, что понимать под этим выражением, — сказал Розен.
   — Я думаю, — вставил молчавший Берч, — понимать следует того, кому дано будет встать над законами, о которых говорил господин Рафалович, и, презрев их, стать Богом для себя.
   — Да, да! — подхватил Блитс. — Знаете шутку? Бог умер, подпись — Ницше. И надпись на могиле Ницше: Ницше умер. Подпись — Бог!
   Берч ответил на это снисходительной улыбкой.
   — А мне кажется, что отрицание божественного начала равнозначно поклонению дьяволу, ибо пустоты не существует и, изгнав бога, вы освобождаете место в душе для темных сил! — сказал Делох.
   — В самом деле?
   Берч не собирался иронизировать или убеждать. Ему просто доставляло удовольствие говорить об этом.
   — Те, кто избрал темную дорогу, не доходят до ее конца! Их губит собственное тщеславие, — продолжил убежденно профессор.
   — Вы знакомы с воззрениями индусов на этот вопрос? Одно время восточная эзотерика была весьма модной на Западе. Полагаю, в России эта мода тоже должна была проявляться в том или ином виде. Впрочем, началось все гораздо раньше, с так называемых теософов. В большинстве своем нелепые и легковерные человечки, они сделали многое. Ваша соотечественница Блаватская сделала многое, чтобы распространить восточный мистицизм, но мало кто знаком с его истинным смыслом. Если вы возьметесь за труд изучить индуистскую мифологию, то обнаружите удивительные с точки зрения западного человека вещи. Оказывается, подвижничество, обретение чудесной силы — это удел не только святых. Многие злые демоны становились небожителями.
   — Мне кажется, нет ничего удивительного в этой моде на восточный мистицизм, — сказал Рафалович, — во-первых, это не сегодня началось. Теософскому течению уже больше ста лет.
   — Удивительно другое, — уточнил Берч, — то, что люди ищут в восточной традиции то, чего там нет в принципе.
   — Что вы имеете в виду?
   — Все мы живем в системе христианских ценностей, господин Рафалович, независимо от воспитания. Христиане, иудеи, коммунистические атеисты — мы западный мир. В том числе и Россия. Нравится это кому-то или нет, но это так. Все мы в одной упряжке. И те, кто ищет на Востоке высшую духовность в противовес «гнилому» материализму, ищут христианские идеалы добра и справедливости. Но их там нет! Взгляните на этот загадочный Восток трезво, разве духовность народа определяется эзотерическими учениями, а не тем, как они воплощаются в жизнь? Я хорошо знаю, какие настроения преобладают сейчас в той же России. Прежние восторги перед открывшейся свободой и безграничное доверие к Америке, моей стране, сменились ненавистью. Ненавистью побежденных, простите за прямоту. Теперь для большинства ваших сограждан Соединенные Штаты представляют собой воплощение агрессии и бездуховности. Зато на ваших улицах по-прежнему бродят кришнаиты. А теперь посмотрите на Индию, до колонизации человеческая жизнь там не стоила ни гроша. И если бы не английское командование, эти ненавистные колонизаторы, вполне вероятно, там до сих пор люди бросались бы под колесницу Джагганатха, а по дорогам бродили бы душители, приносящие путников в жертву кровавой Кали. И это только ничтожная часть ужасов, которые там творились. Я слышал недавно, как один из ваших модных политиков сокрушался из-за того, что Петр Великий последовал в свое время по западному пути! О, безусловно, для Европы было бы гораздо лучше, если бы он взял за пример Индию, страну отсталую и в техническом, и в политическом плане, где до недавнего времени хозяйничали англичане и которая по сей день не может решить свои внутренние проблемы. Поезжайте в Индию и посмотрите на трупы, плывущие по Гангу, и на благочестивых индусов, совершающих омовение рядом с этими телами…
   — Индия не единственная страна на Востоке! — заметил Рафалович.
   — А вы предпочли бы видеть Россию вторым Китаем? Только не забывайте, что китайские экономические успехи — следствие рыночной политики государства, а в прошлом у Китая времена неслыханных унижений и культурной революции.
   — Вы хотите сказать, что Петр Великий сделал правильный выбор?
   — У него не было выбора. Как и у всех нас. Есть силы, которые управляют мировым процессом, и они воплощены не в людях, тайных обществах и даже не в пророках…
   — Может быть — в звездах?
   — И в звездах! Спросите любого сведущего астролога — он вам скажет, что падение коммунистических режимов было предрешено задолго до того, как Горбачев стал генеральным секретарем.
   — В любом случае, это печально. Поймите меня правильно, я не поклонник коммунистической партии, но вместе с ее крахом рухнула целая империя. А такие события не проходят бесследно ни для самой страны, ни для остального мира. До краха Советского Союза в мире соблюдался паритет сил. Когда Соединенные Штаты намеревались ввести войска в Египет, достаточно было намека со стороны Сталина, что советские власти не станут воспрепятствовать тем своим гражданам, кто намерен оказать помощь дружественной стране! Сейчас подобными заявлениями никого не напугаешь, потому что…
   — Однако давайте будем реалистами! — предложил Нил. — Случилось то, что случилось. Можно бесконечно спорить по поводу того, что случилось бы, какой была бы Россия, если бы не переворот в семнадцатом году. Или что случилось бы, если бы Петр Первый отказался от европейского пути развития. В любом случае, это все чистой воды теория. Альтернативная фантастика, так сказать.
   — Да, но если не понять, где была допущена ошибка, ее повторение неизбежно.
   — Как все это мелко, — сказал вдруг раздраженно Берч. — Неужели вы не понимаете, что все, о чем мы здесь говорим, всего лишь пыль перед вечностью? Америка, Россия, что это такое? Первой всего несколько столетий, сборище эмигрантов, вторая — отринувшая Христа и запутавшаяся намертво в собственной истории, обе стОят друг друга со своей безграничной чванливостью и верой в собственное превосходство. Какая разница, кто правил ими, правит или будет править? Какой смысл спорить о том, чему суждено исчезнуть?!
   Воцарилось молчание.
   — Черт возьми, — проронил, наконец, Баренцев, — можно подумать, что вы, мистер Берч, бессмертный небожитель, раз способны судить обо всем с такой высоты!
   Берч, казалось, готов был продолжать, но осекся; заметив, как потрясены недавние спорщики.
   — Извините! — он встал, взор его горел, словно он видел нечто недоступное остальным.
   Пафос Берча не казался ни смешным, ни наигранным, и после его ухода еще минут десять стояло молчание. Продолжать спор никому не хотелось. Каким бы странным ни было заявление Берча, оно произвело эффект ушата холодной воды, вылитого на головы; всем на мгновение показалось, что они и в самом деле стоят на пороге вечности, где все кажется неважным. Ощущение было страшным, и трудно было позавидовать человеку, который чувствовал эту пустоту и эфемерность бытия всегда, каждый час, каждую секунду.
   — Вот так Берч! — Баренцев криво усмехнулся, но не нашел поддержки. — Вот так фэбээровец… Покойный Гувер был бы в шоке. Это уже не просто коммунизм, а какая-то дикая ересь…
   — Ну, поскольку мы не святая инквизиция, — сказала Ларина, — то, полагаю, оставим выступление господина Берча без последствий.
 
   Никита Захаржевский заглянул к Анне Давыдовне. Старуха отказалась спуститься вниз, к праздничному столу, а это было уже странно. Никита сам отнес ей кусок свадебного торта. Заодно надеялся узнать, о чем бабка шушукалась с его сестрой, но речь пошла совсем о другом.
   — Сегодня я уйду, — сказала она просто, словно речь шла об обычном отъезде.
   Никиту от этого обыденного тона передернуло.
   — Я не понимаю… Как же так? — сказал он растерянно.
   — Что ты не понимаешь, Никитушка? — спросила она ласково. — Всему на свете есть конец и есть начало. УЖ ты-то должен это понимать, ты ведь уже большой.
   — Ну, что замолчал? — продолжила Анна Давыдовна, наблюдая за ним с легкой усмешкой. — Я все-таки еще жива… Нюту пришли! — распорядилась она. — Она мне сейчас очень нужна!
   И прикрыла глаза рукой.
   — Нужно врача позвать, — сказал Никита. — У Татьяны тут должен быть врач! Или лучше отвезем тебя на материк!
   — Милый мой, — укоризненно сказала Анна Давыдовна. — Хорошего же ты мнения обо мне, если думаешь, что старая ведьма не смогла заранее предвидеть, чем все кончится для нее. Не нужны мне никакие больницы! Всему свое время. А мне пришла пора умирать.
   Захаржевский вздохнул. Подумал о том, что за удивительные женщины в их семье. Решают сами не только, как жить, но и как и когда им умирать. Завидная сила воли, недостаток которой он так часто ощущал в себе.
   Никита вышел растерянный и подавленный. Подумал, что должен отыскать Надежду, но она уже сама шла навстречу. К нему или к Анне Давыдовне?
   — Ты знаешь?.. — начал он.
   Она кивнула, не дожидаясь окончания.
   — Знаю!
   Никита ничего не стал больше говорить. Посмотрел в ее глаза, как перед этим смотрел в глаза бабки. Вопрос — реально ли все это больше не стоял.
   Он спустился вниз, чтобы позвать Нюту, и шепнул по пути сестре о близкой кончине Анны Давыдовны.
   — По крайней мере, она так решила, — добавил он.
   Татьяна отреагировала довольно странно, казалось, он отвлек ее от важных раздумий.
   — Я приду! — сказала она, возвращаясь из мира грез. — Скоро…
   Никита кивнул и, сочтя миссию выполненной, ненадолго присоединился к гостям.
   Нюта быстро взлетела по покрытой ковром лестнице. Она хорошо помнила дорогу, и провожатый ей был не нужен. То, что сказал Никита, не было для нее неожиданностью. Сегодня, когда они с Данилой навестили старушку, она почувствовала щемящую грусть. Предчувствие конца. Не успела познакомиться с родной прабабкой, той, от которой унаследовала свои способности, и уже нужно прощаться. Прощаться навсегда. Теперь ей казалось, что так глупо было бродить по Европе в поисках приключений, в то время, когда в Шотландии жила ее родная прабабка. Та, что могла научить ее вещам, о которых не знает никто другой. Даже мама, родная мама. Правда, Анна Давыдовна дала девушке необходимые рекомендации к британскому конвенту ведьм, но встретит ли она там такую поддержку и такое участие? Нюта в этом очень сомневалась.
   Занятая мыслями, она не сразу заметила Хэмфри Ли Берча, который казалось, поджидал ее в коридоре. Девушка едва не столкнулась с ним и поправила волосы, чтобы скрыть смущение. С момента ее прибытия в Занаду она не раз ловила на себе его пристальный взгляд. Можно было подумать, что она заинтересовала его, как женщина. Так она и считала поначалу, но теперь что-то подсказало ей, что интерес господина Берча лежит совсем в других сферах.
   — В европейском, да и в русском фольклоре, когда колдун умирает, — сказал он без предисловий, — он передает свою силу кому-нибудь другому. Чаще всего — близкому родственнику. Пока это не случится, ему не позволено умереть.
   — Почему вы это мне говорите? — спросила Нюта. По ее спине побежали мурашки.
   Она вздрогнула, словно лягушка, через которую знаменитый Гальвани пропускал электрический разряд. Всегда уверенная, даже в африканских джунглях не потерявшая выдержку, сейчас она ощущала себя этой самой лягушкой — беспомощной и обреченной. Делайте со мной, что хотите.
   — Может быть, потому что я люблю русский фольклор, — сказал Берч. — А может быть, потому что хочу предупредить вас. Мне кажется, это необходимо. Или уже поздно?
   Нюта не ответила, протиснулась мимо Берча по стенке, словно он мог схватить ее. Происходило что-то странное. Мрачное предчувствие, которое она испытала, приехав в Занаду, похоже, начинало оправдываться. Люди, казавшиеся если не надежными, то, по крайней мере — безопасными, превращались в монстров. Мелькнула мысль вернуться к маме и рассказать обо всем. Пусть попросит господина Берча покинуть остров. Ему здесь не место. Особенно сейчас. Нюта посмотрела на Берча, степенно удалявшегося по коридору. У него был вид человека, который никуда не спешит. Человека, который знает, что все в его руках, в его власти.
   Но появиться там внизу с обвинениями — значит, показать себя истеричкой. «Милейший господин Берч тебя напугал, бедняжка, ты устала во время перелета, тебе необходимо отдохнуть!» «Черт с тобой, — прошептала девушка, — потом разберемся». Сейчас ее ждала Анна Давыдовна.
   Старая колдунья устроилась у окна в удобном кресле, которое когда-то очень любил Макс Рабе. Из окна открывался вид на море, и женщина прислушивалась к его дыханию.
   — Удивительно, — сказала она, когда Нюта вошла в комнату. — Море удивительно само по себе, правда?
   Анюта кивнула и села рядом.
   — Так странно! У меня есть прабабушка, которую я никогда прежде не видела. Почему у меня такое чувство, что я тебя знаю?
   — Сердце знает! — сказала Анна Давыдовна. — И потом, есть то, что объединяет всех нас — меня, тебя, твою маму — мою внучку. Делает единым крепче, чем кровная связь. Ты понимаешь, о чем я говорю? — спросила она строго, словно от ее ответа зависело очень многое.
   — Я начинаю понимать, — сказала Нюта.
   — Очень хорошо! — улыбнулась Анна Давыдовна. — Посиди со мной! — попросила она.
   Несмотря на то, что ее состояние заметно ухудшилось, старушка не могла не заметить, что Нюта чем-то обеспокоена. Та не стала скрывать причин.
   — Берч? — Анна Давыдовна покачала головой с легкой усмешкой. — Вот почему он крутился вокруг меня. Я ему мешаю…
   — Он тебя отравил?
   — Нет, конечно, глупенькая! Это, как теперь говорят, не его стиль! Но есть много других способов…
   Нюта сразу поняла, о чем она говорит, но это было слишком невероятно, чтобы быть правдой. Она потерла лоб. Сумасшествие. Зачем ему это?
   — Если он не боится разоблачения, значит, понял, что времени уже не осталось, чтобы ему помешать. Но мы попробуем! — сказала Анна Давыдовна.
   — Чего он хочет?
   — А вот этого я и сама не знаю, милая! Я мысли читать не умею! Но чувствую, он не остановится ни перед чем. Только мы ему мешать не будем сейчас — сил не хватит на все. Нужно Таню защитить, вокруг нее вертится кто-то…
   — Кто? Блитс, Питер, этот профессор…
   — Нет… Оттуда, темный такой! — она прикрыла глаза, будто различая где-то вдали очертания врага. Замолчала и наклонила голову, словно прислушиваясь.
   — Что? Что?! — забеспокоилась Нюта.
   — Ты мне нужна! — старуха неожиданно крепко вцепилась в руку правнучки.
   Хватка утопающего, из последних сил пытающегося выкарабкаться. Нюта встрепенулась, ей почудилось, что Анна Давыдовна и в самом деле может утянуть ее за собой на ту сторону. Но тут же успокоилась и сама крепко сжала руку старухи, почти физически ощущая, что часть ее жизненной энергии передается умирающей. «Похоже на переливание крови», — подумала Нюта, но она не чувствовала слабости. Напротив, ее желание помочь, ее любовь к этой незнакомой, в общем-то, женщине позволили ей черпать силы там, куда обычным смертным нет доступа.
 
   Нил, которого позвали к телефону, снова появился в дверях и двинулся к Захаржевской. По его глазам Татьяна поняла, что речь идет о чем-то важном.
   — Из клиники сообщили, что Лоусон сегодня покончил с собой! — сказал Нил шепотом.
   — Что? Боже мой!
   Лоусон. Человек, посвященный практически во все стороны ее жизни, доверенное лицо до того момента, когда она с помощью гипноза вытянула из него правду. Один из убийц ее мужа, лорда Морвена, готовивший и ее смерть. Жалеть его было нечего. Однако это известие показалось ей еще одним дурным знамением.
   — Как это могло произойти? — она сжала кулак, так что побледнели костяшки.
   — Во время одной из процедур разбилась какая-то склянка. Видимо, он ухитрился спрятать осколок и перерезал себе горло.
   — За ним должны были наблюдать двадцать четыре часа в сутки! — сказала она ожесточенно.
   — Так и было, но они просто не успели его остановить.
   — Боже мой, боже мой! — проговорила она.
   — Да-с! — Вадим Ахметович расположился прямо на подоконнике, с приличным куском свадебного торта в руке. — Отличная штука, ничего не скажешь! А вот бедняге Лоусону уже никогда ничего подобного не отведать! А кто виноват?
   — Убирайтесь! — сказала тихо Захаржевская.
   — Можете говорить в полный голос, когда вы обращаетесь ко мне, они вас не слышат, и психушка вам не грозит, в отличие от вашего секретаря. Все, молчу-молчу. Не будем ворошить прошлое, верно?
   — Почему вы так ко мне привязались? — спросила она громко и посмотрела в гостиную.
   Демон не солгал — никто не обращал на нее никакого внимания.
   — А вы не допускаете мысли, милая Татьяна, что вы мне дороги? Что я вас люблю и ревную!
   — Чтобы любить, нужно обладать душой! — сказала она насмешливо.
   — О, кто вам сказал, что у меня ее нет? Проклятая, конечно, но она имеется…
   — Вы галантный кавалер! — согласилась Захаржевская. — Но, я уже замужем.
   — Разве это причина для отказа? — удивился Вадим Ахметович. — В аду все формальности становятся неважны. Все уже не имеет значения! Забудь о том, что было, и в путь!
   — У вас нет права! — сказала она твердо.
   — Ну что вы, милочка, — как-то совсем по-домашнему снисходительно улыбнулся Вадим Ахметович. — Права качать вздумали? Думаете, кто-нибудь придет к вам на помощь! Помните, как там у классика: «А жуки-пауки испугалися, по углам, по щелям разбежалися»…
   — Как я понимаю, себе вы припасли роль паука? — спросила Татьяна.
   — Как вам угодно!
   — Но почему вы думаете, что я уже сдалась? Пока живу, надеюсь!
   — Надежды юношей питают, отраду старцам придают… Но вы, Танечка, пардон, уже вышли из возраста, когда мир кажется полным надежд, а все люди, хотя бы в глубине души, — хорошими. И до старческого маразма еще не дожили. Помните, что написано у нас над входом — «Оставь надежду всяк сюда входящий!»? И потом, почему вы уверены, что живете? Может быть, мы уже на той стороне, вы не допускаете такой возможности? Или вы полагали, что я должен был вытащить вашу душу клещами под аккомпанемент грома?
   Татьяна вздрогнула и огляделась — ничего не изменилось. Однако Вадиму Ахметовичу удалось заронить в ней сомнение. В самом деле — все, что она видит — не имеет значения. Может быть, это уже только иллюзия. Или Вадим Ахметович полагает себя вправе забрать вместе с Захаржевской и тех, кто собрался сегодня в Западу? Ей на мгновение показалось, что мир покачнулся. А может, это остров сдвинулся с места и несется теперь по волнам к воротам преисподней.
   Она обернулась к Вадиму Ахметовичу, но демон уже исчез. На его месте стоял Гейл Блитс, который протягивал Захаржевской бокал с шампанским. Сейчас она была рада видеть Блитса, как никогда. На мгновение показалось, что посещение Вадима Ахметовича, как и последовавший разговор, были только наваждениями… Переутомилась.
   — Помните, — спросил Вадим Ахметович, появляясь снова за спиной Захаржевской, она вздрогнула, когда его рука легла на ее плечо. — Что наша жизнь — игра! Добро и зло, одни мечты. Труд честный — сказки для бабья… О, вас не отнесешь к бабью, милая Татьяна. Вы настоящая леди… Титул носили по праву. Вы позволите танец…
   И прежде, чем она успела что-либо ответить, подхватил ее под руку и повлек по залу.
   — В ритме танца, в ритме танца, все смешалось в ритме танца… отчего вы избегаете смотреть мне в глаза, в них только самые искренние чувства. Не прячьте взгляд, стыдливость вам ни к чему…
   — Вы явились без приглашения! — сказала она, поднимая взгляд.
   Вопреки заявлению Вадима Ахметовича, в его глазах не было ничего искреннего. Глаза были холодными, со вспыхивающими в глубине искорками.
   — Что вам нужно от меня, почему я должна платить?
   — Всем приходится платить рано или поздно. Ваша мать… Ох уж эти матери, вечная история… Хотелось как лучше, а получилось как всегда! А я часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо. Извините за банальную цитату!
   — Полагаю, мы можем обойтись без обсуждения моей матери!
   — Вы сами задали вопрос. Почему вы? Потому что, как сами вы заявили мне давеча в самолете, вы пупок. Это эротично, вы не находите? Право, нет высшего наслаждения, чем держать вас в объятиях… Помните эту древнюю аллегорию — красавица в объятиях смерти?
   Она ощутила его дыхание, от него леденела и теряла чувствительность кожа. Татьяна затрепыхалась в его руках, словно пойманная птица.
   — Нет, нет, милая, никуда вы от меня не упорхнете, не выйдет, милочка, на этот раз. И ворон вам не поможет, и истории про пупок оставьте старому Делоху, для него у меня тоже местечко приготовлено, как раз напротив вас. Думаю, это вам понравится. Все-таки знакомое лицо, хотя по мне — слушать его глупую болтовню хуже всякой геенны огненной.
   «Ворон», — уловила она. При чем здесь ворон? Хотела спросить и вздрогнула. Вместо Вадима Ахметовича на нее смотрел Берч.
   — Нам нужно поговорить!
   Берч притворил дверь своей комнаты, выглянув прежде в коридор, словно высматривая возможного соглядатая. Захаржевская не обратила на это внимания, занятая всецело собственными мыслями.
   — Послушайте меня внимательно! — сказал он. — Вопрос столь важен, что, полагаю, вы не будете в претензии за то, что я оторвал вас от гостей.
   — Помилуйте… — начала Татьяна в тон ему и замолчала.
   Поддерживать светскую беседу сейчас она не могла.
   — Я человек дела, миссис Баррен. И на ваш замечательный остров меня привело дело. Дело не только всей моей жизни, но и жизни нескольких поколений людей, о которых вы, вероятно, и не слышали никогда!
   Захаржевская напряглась, загадочный господин Берч решил раскрыть свои карты. Немного не вовремя, но, тем не менее, его было необходимо выслушать.
   Берч вздохнул. Сейчас ему предстояло самое сложное.
   — Ну же, господин Берч, — подбодрила его Захаржевская. — Смелее. В чем состоит ваше дело?
   — В мальчике, леди Баррен. В Даниле Скавронском! Дитя, посвященное свету, так же, как и вы были посвящены тьме! — продолжил он.
   — Откуда вы знаете? — вспыхнула она и стиснула кулаки — чем легко выдала себя. Мистер Берч умеет брать на понт, фэбээровская закалка. Но как она могла ожидать такое? Разговор мог пойти о чем угодно, к примеру, о Фэрфаксе, но никак не о подробностях ее рождения.
   — Это, в общем-то, неважно! — сказал Берч. — Впрочем, что вас удивляет? Судьбы человеческие, те самые нити земные, так тесно сплетены. Хотя, если честно, кое в чем мне помогли мои сотрудники, и я знал, что господин Захаржевский прибудет к вашему празднику с ребенком. Вы удивитесь, но и господин Бревер поставлял мне кое-какую информацию.
   — Боже, — Захаржевская поморщилась. — Кому же можно верить?.. Лоусон тоже ваш человек?
   — Лоусон? Откровенно говоря, да! Орден иллюминатов — великолепный инструмент, он должен был оказаться в наших руках. Но я не жалею, что покушение на вас не состоялось. В тот момент, когда я увидел вас в Занаду, я почувствовал, что вы нужны живой. Ах, эти нити земные, госпожа Захаржевская… Вы и не подозревали о мальчике, а он рос и был связан и с вами, и с этим островом. Судьбой был связан. Танафос сам по себе является мощным источником энергии, такой, какой обладают очень немногие места на земле. Вы знаете, что он появился из пучины после извержения вулкана? Огонь, сродни адскому, дал ему жизнь. А для каббалиста, госпожа Захаржевская, энергетика места имеет огромное значение. Неужели вы ничего не чувствуете?
   — Я чувствую только злость!
   — Не нужно патетики и не нужно злости! В конце концов, мы с вами деловые люди, разве не так? Отнеситесь к этому как к деловому соглашению.
   — Ничего вы не получите! — сказала она. — Мало мне одного негодяя!
   — Имеете в виду вашего инфернального приятеля? — спросил Берч. — Он всего лишь слуга тьмы, а что такое тьма? Наш слабый разум пытается найти точку опоры в этом безумном, безумном мире. И находит ее в простом разделении — свет и тьма, добро и зло… если бы все было так просто! И любая религия превращается в примитивный свод правил для посвященных. Люди не меняются, все, что мы видим вокруг, существовало и тысячу лет назад, и две тысячи. Вот вы, миссис Баррен, с точки зрения христианской морали в общепринятом понимании — изгой. Блудница и убийца, не спорьте, — он картинно приложил палец к губам.
   Она не спорила.