– Вся туземная стража убежала вместе с ним, сэр.
– И стража? Будь я проклят!.. – Гаррис расстегнул ворот кителя: он задыхался от ярости.
– Усильте посты! – приказал он. – И пригласите ко мне капитана Ходсона.
– И стража? Будь я проклят!.. – Гаррис расстегнул ворот кителя: он задыхался от ярости.
– Усильте посты! – приказал он. – И пригласите ко мне капитана Ходсона.
Глава восьмая
КРАСНЫЙ ЛОТОС
– Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!..
Деревня открылась сразу, как это бывает в Индии, заросли бамбука незаметно сменились бамбуковыми кольями, натыканными в землю вокруг загородок для скота. Крытые потемневшей соломой дома обступили лесную поляну.
– Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. – Слуга бежал впереди, вровень с конем.
Ходсон привстал на своей одноколке.
– Саиб, саиб! – Ребятишки убегали прочь, увидев офицерскую упряжку.
Смуглый англо-индус в белом парусиновом костюме вышел Ходсону навстречу. Это был мистер Форстер, английский коллектор. Он только недавно обосновался здесь, в глухой деревне Доаба.
Ходсон велел собрать крестьян у круглого пруда, на деревенской площади.
В двух словах он объяснил коллектору, в чем дело. Нужно строить новый форт. Постройка форта требует камня, а камень надо возить издалека. Нужны люди, и не только люди, – буйволы и повозки.
Ходсон вышел на площадь, к пруду.
Райоты уже собрались. Они стояли неподвижно, понурив головы, как всегда.
– Мне нужно сорок человек, – коротко сказал Ходсон. – Молодых, – не старше тридцати. С повозками и с буйволами, – по паре на каждого.
Крестьяне топтались на лугу. Они молчали, но какое-то новое выражение заметил Ходсон на их лицах.
– Доставить сегодня же, – сказал Ходсон. – Не позже вечера.
Райоты расступились, пропуская кого-то.
Старик Рунават, хранитель воды,
[8]вышел вперед. Старик уперся палкой в землю, – сухую, потрескавшуюся от горячего ветра, от долгих дней без дождя.
– Зной сковал нашу землю, – сказал старик, – как в твоей холодной стране, саиб, говорят люди, сковывает землю мороз. Твердым камнем стала наша земля от жестокого солнца. Ни плуг, ни мотыга не берут ее. Но скоро начнутся дожди. Небеса пошлют нам воду, смягчится земля, настанет время разбивать ее железом и сеять рис. Ты забираешь у нас людей, саиб, кто же засеет наши поля?
– Женщины остаются, – коротко сказал Ходсон. – Женщины и дети постарше.
Глаза старика печально замигали, его сухое лицо еще больше сморщилось.
– Да, саиб, – сказал старик. – Женщины впрягутся вместо буйволов в плуги. Дети на себе повезут воду на наши поля, польют и пересадят всходы риса… Да, саиб!
Он оборотил ко всем собравшимся свое лицо, строгое и болезненное.
– Саиб требует людей, – сказал сторож. – Надо дать ему людей, райоты. Саиб сильнее нас.
– Сегодня, не позже захода солнца, – повторил Ходсон.
Он услышал сдержанный ропот. В голосах была глухая угроза. Несколько коротких возгласов, и вдруг, точно по чьему-то знаку, крестьяне замолчали.
«Надеются! – понял Ходсон. – Эту ночь они надеются еще провести в деревне, в своих домах, а ночью друзья, сообщники помогут им сбежать в джунгли…»
У Ходсона был большой опыт.
– Всем, кого отберет староста, собраться у дома коллектора. Ночь проведете во дворе у Форстер-саиба, – сказал он.
Бенгало мистера Форстера стояло на холме, за деревней. Дом был большой, нарядный, с крашеной черепичной кровлей. Ходсон не пошел ночевать к Форстеру. Духота, скука, москиты под ситцевым пологом… Нет! Он велел разбить для себя палатку на лугу, у въезда в деревню.
Двое слуг раскинули палатку, поставили в ней походный столик, стул, постелили кошмы. Хозяин отпустил их движением руки. Он сел к столику.
Что-то сделано все же. Люди будут, буйволы будут. Еще один небольшой шаг вперед. Можно написать сэру Джону Лоуренсу: «Постройка форта успешно продолжается».
Ходсон достал сигару, закурил. Он отдыхал.
Кто-то осторожно подошел снаружи к полотняной стене палатки.
– Позволь войти к тебе, саиб!..
Это был слуга – класси. Класси переступил песчаный порог. Он прижал ладонь к сердцу и склонил голову в почтительном поклоне.
– Позволь обеспокоить тебя, добрый саиб!..
– Да! – нетерпеливо сказал Ходсон.
– Взгляни, саиб, что я нашел возле твоей палатки…
Он поднес на ладони к лицу Ходсона какой-то темно-красный комок.
Это был цветок, – смятый, почти раздавленный.
– Хорошо. Уйди, – сказал Ходсон.
Он бросил цветок на стол. Поглядел, расправил пальцем измятые, потемневшие по краям лепестки.
– Опять лотос! Красный болотный лотос.
Вот уже третий или четвертый раз этот странный цветок попадается ему на пути. Как тайный огненный знак, он путешествует по деревням, по военным станциям.
В туземный полк приходит посланец. Он приносит красный болотный цветок – пятилепестковый лотос. Старший офицер-туземец передает цветок младшему офицеру, тот – ближайшему сипаю. Сипай передает соседу, тот – другому, и так лотос проходит через весь полк. Молча они берут его из рук товарища, разглядывают и без единого слова передают дальше. Когда лотос попадает в руки последнего сипая, тот так же безмолвно исчезает и уносит цветок на соседнюю станцию. Там весь круг повторяется сначала.
Что они рассматривают? Форму лепестков? Их расположение? Число?.. Может быть, всё значение в цвете?.. Красный цвет – цвет огня, цвет крови. Скоро прольется кровь и всё станет красным?..
Ходсон осторожно скинул лотос со стола.
Да, он, Ходсон, знал это лучше, чем какой-либо другой англичанин в Индии. Может настать день, когда невозможное станет возможным. Когда вся Индия, все эти миллионы поднимутся в один час, и тогда – кости англичан будут белеть на солнце от Пешавара до Калькутты.
Ходсон вышел из палатки. Глухое раздражение томило его. Этот цветок!
Ночь была холодна. Слуги разложили костер. От соседнего болота тянуло сыростью.
Ходсон стоял и смотрел. Бамбук, треща, разгорался в костре.
Незнакомый человек подошел к огню, почтительно поклонился, встал у костра.
Ходсон смотрел на него. Человек был рослый, сильный. Чуть сутулясь, он стоял боком, полуотвернув лицо. Почти голый, он кутался в обрывок черного шерстяного одеяла, какие в холода носят на плечах горцы Кашмира.
Под одеялом у человека была маленькая индусская грелка – чангрис.
[9]Человек отобрал из костра несколько угольков для своего чангриса.
Человек не уходил. Он стоял вполоборота к огню, пламя сбоку освещало его щеку и угол рта. Он не поворачивал головы, точно не хотел, чтобы саиб видел его лицо.
Человек что-то невнятно говорил додвалле – погонщику верблюдов.
«Больная нога… Язва у колена»… – долетело до Ходсона. Да, что-то о больной ноге верблюда.
Эта неясная речь и отвернутое лицо… Глухое раздражение начало мучить Ходсона, смутная догадка…
Человек, подошедший к костру, стоял неподвижно, всё так же полуотвернув лицо. Кажется, он улыбался. Или это пламя костра неровно играет на щеке?
Ночь была темна. Ходсон отвел взгляд от костра, и вдруг пламя, большое, сильное, полыхнуло ему в глаза, точно прямо с неба.
Большой огонь! Что-то горит, где-то совсем недалеко, за деревней.
«Да это бенгало коллектора!» – понял Ходсон.
Пламя полыхало перед ним, буйное, дикое. Длинными языками оно взмывало к небу, точно говорило: «Гляди! Вот я. Я живое!.. Я не молчу!.. Я мщу! Я отвечаю!..»
«Мы не смирились! – кричало пламя. – Всё станет красным!.. Мы не смолчим!..»
Это был ответ Ходсону на то, что было днем.
Это был ответ: восстание.
Райоты подожгли бенгало коллектора, и собранные на его дворе люди разбегались.
Топот услышал Ходсон, топот ног, бегущих в разные стороны, шум толпы, крики… Он бросился вперед.
– Панди!.. – услышал Ходсон сквозь гул. – Панди…
«Панди»? И тут всё, в одной молниеносной вспышке, разом соединилось в сознании Ходсона: красный цветок, вестник восстания, Панди – имя человека, бежавшего из петли, и этот рослый, сильный у костра… Так вот почему человек прятал рот! Это был Панди, Панди!.. Где же он?..
Ходсон вернулся к костру. Заметались слуги. Тот человек?.. Он ушел. Простыл и след его на песке, – след угольков, рассыпанных из его чангриса.
Деревня открылась сразу, как это бывает в Индии, заросли бамбука незаметно сменились бамбуковыми кольями, натыканными в землю вокруг загородок для скота. Крытые потемневшей соломой дома обступили лесную поляну.
– Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. – Слуга бежал впереди, вровень с конем.
Ходсон привстал на своей одноколке.
– Саиб, саиб! – Ребятишки убегали прочь, увидев офицерскую упряжку.
Смуглый англо-индус в белом парусиновом костюме вышел Ходсону навстречу. Это был мистер Форстер, английский коллектор. Он только недавно обосновался здесь, в глухой деревне Доаба.
Ходсон велел собрать крестьян у круглого пруда, на деревенской площади.
В двух словах он объяснил коллектору, в чем дело. Нужно строить новый форт. Постройка форта требует камня, а камень надо возить издалека. Нужны люди, и не только люди, – буйволы и повозки.
Ходсон вышел на площадь, к пруду.
Райоты уже собрались. Они стояли неподвижно, понурив головы, как всегда.
– Мне нужно сорок человек, – коротко сказал Ходсон. – Молодых, – не старше тридцати. С повозками и с буйволами, – по паре на каждого.
Крестьяне топтались на лугу. Они молчали, но какое-то новое выражение заметил Ходсон на их лицах.
– Доставить сегодня же, – сказал Ходсон. – Не позже вечера.
Райоты расступились, пропуская кого-то.
Старик Рунават, хранитель воды,
[8]вышел вперед. Старик уперся палкой в землю, – сухую, потрескавшуюся от горячего ветра, от долгих дней без дождя.
– Зной сковал нашу землю, – сказал старик, – как в твоей холодной стране, саиб, говорят люди, сковывает землю мороз. Твердым камнем стала наша земля от жестокого солнца. Ни плуг, ни мотыга не берут ее. Но скоро начнутся дожди. Небеса пошлют нам воду, смягчится земля, настанет время разбивать ее железом и сеять рис. Ты забираешь у нас людей, саиб, кто же засеет наши поля?
– Женщины остаются, – коротко сказал Ходсон. – Женщины и дети постарше.
Глаза старика печально замигали, его сухое лицо еще больше сморщилось.
– Да, саиб, – сказал старик. – Женщины впрягутся вместо буйволов в плуги. Дети на себе повезут воду на наши поля, польют и пересадят всходы риса… Да, саиб!
Он оборотил ко всем собравшимся свое лицо, строгое и болезненное.
– Саиб требует людей, – сказал сторож. – Надо дать ему людей, райоты. Саиб сильнее нас.
– Сегодня, не позже захода солнца, – повторил Ходсон.
Он услышал сдержанный ропот. В голосах была глухая угроза. Несколько коротких возгласов, и вдруг, точно по чьему-то знаку, крестьяне замолчали.
«Надеются! – понял Ходсон. – Эту ночь они надеются еще провести в деревне, в своих домах, а ночью друзья, сообщники помогут им сбежать в джунгли…»
У Ходсона был большой опыт.
– Всем, кого отберет староста, собраться у дома коллектора. Ночь проведете во дворе у Форстер-саиба, – сказал он.
Бенгало мистера Форстера стояло на холме, за деревней. Дом был большой, нарядный, с крашеной черепичной кровлей. Ходсон не пошел ночевать к Форстеру. Духота, скука, москиты под ситцевым пологом… Нет! Он велел разбить для себя палатку на лугу, у въезда в деревню.
Двое слуг раскинули палатку, поставили в ней походный столик, стул, постелили кошмы. Хозяин отпустил их движением руки. Он сел к столику.
Что-то сделано все же. Люди будут, буйволы будут. Еще один небольшой шаг вперед. Можно написать сэру Джону Лоуренсу: «Постройка форта успешно продолжается».
Ходсон достал сигару, закурил. Он отдыхал.
Кто-то осторожно подошел снаружи к полотняной стене палатки.
– Позволь войти к тебе, саиб!..
Это был слуга – класси. Класси переступил песчаный порог. Он прижал ладонь к сердцу и склонил голову в почтительном поклоне.
– Позволь обеспокоить тебя, добрый саиб!..
– Да! – нетерпеливо сказал Ходсон.
– Взгляни, саиб, что я нашел возле твоей палатки…
Он поднес на ладони к лицу Ходсона какой-то темно-красный комок.
Это был цветок, – смятый, почти раздавленный.
– Хорошо. Уйди, – сказал Ходсон.
Он бросил цветок на стол. Поглядел, расправил пальцем измятые, потемневшие по краям лепестки.
– Опять лотос! Красный болотный лотос.
Вот уже третий или четвертый раз этот странный цветок попадается ему на пути. Как тайный огненный знак, он путешествует по деревням, по военным станциям.
В туземный полк приходит посланец. Он приносит красный болотный цветок – пятилепестковый лотос. Старший офицер-туземец передает цветок младшему офицеру, тот – ближайшему сипаю. Сипай передает соседу, тот – другому, и так лотос проходит через весь полк. Молча они берут его из рук товарища, разглядывают и без единого слова передают дальше. Когда лотос попадает в руки последнего сипая, тот так же безмолвно исчезает и уносит цветок на соседнюю станцию. Там весь круг повторяется сначала.
Что они рассматривают? Форму лепестков? Их расположение? Число?.. Может быть, всё значение в цвете?.. Красный цвет – цвет огня, цвет крови. Скоро прольется кровь и всё станет красным?..
Ходсон осторожно скинул лотос со стола.
Да, он, Ходсон, знал это лучше, чем какой-либо другой англичанин в Индии. Может настать день, когда невозможное станет возможным. Когда вся Индия, все эти миллионы поднимутся в один час, и тогда – кости англичан будут белеть на солнце от Пешавара до Калькутты.
Ходсон вышел из палатки. Глухое раздражение томило его. Этот цветок!
Ночь была холодна. Слуги разложили костер. От соседнего болота тянуло сыростью.
Ходсон стоял и смотрел. Бамбук, треща, разгорался в костре.
Незнакомый человек подошел к огню, почтительно поклонился, встал у костра.
Ходсон смотрел на него. Человек был рослый, сильный. Чуть сутулясь, он стоял боком, полуотвернув лицо. Почти голый, он кутался в обрывок черного шерстяного одеяла, какие в холода носят на плечах горцы Кашмира.
Под одеялом у человека была маленькая индусская грелка – чангрис.
[9]Человек отобрал из костра несколько угольков для своего чангриса.
Человек не уходил. Он стоял вполоборота к огню, пламя сбоку освещало его щеку и угол рта. Он не поворачивал головы, точно не хотел, чтобы саиб видел его лицо.
Человек что-то невнятно говорил додвалле – погонщику верблюдов.
«Больная нога… Язва у колена»… – долетело до Ходсона. Да, что-то о больной ноге верблюда.
Эта неясная речь и отвернутое лицо… Глухое раздражение начало мучить Ходсона, смутная догадка…
Человек, подошедший к костру, стоял неподвижно, всё так же полуотвернув лицо. Кажется, он улыбался. Или это пламя костра неровно играет на щеке?
Ночь была темна. Ходсон отвел взгляд от костра, и вдруг пламя, большое, сильное, полыхнуло ему в глаза, точно прямо с неба.
Большой огонь! Что-то горит, где-то совсем недалеко, за деревней.
«Да это бенгало коллектора!» – понял Ходсон.
Пламя полыхало перед ним, буйное, дикое. Длинными языками оно взмывало к небу, точно говорило: «Гляди! Вот я. Я живое!.. Я не молчу!.. Я мщу! Я отвечаю!..»
«Мы не смирились! – кричало пламя. – Всё станет красным!.. Мы не смолчим!..»
Это был ответ Ходсону на то, что было днем.
Это был ответ: восстание.
Райоты подожгли бенгало коллектора, и собранные на его дворе люди разбегались.
Топот услышал Ходсон, топот ног, бегущих в разные стороны, шум толпы, крики… Он бросился вперед.
– Панди!.. – услышал Ходсон сквозь гул. – Панди…
«Панди»? И тут всё, в одной молниеносной вспышке, разом соединилось в сознании Ходсона: красный цветок, вестник восстания, Панди – имя человека, бежавшего из петли, и этот рослый, сильный у костра… Так вот почему человек прятал рот! Это был Панди, Панди!.. Где же он?..
Ходсон вернулся к костру. Заметались слуги. Тот человек?.. Он ушел. Простыл и след его на песке, – след угольков, рассыпанных из его чангриса.
Глава девятая
ДЕЛИ, СЕРДЦЕ ИНДИИ
Восемьсот конных соваров и две тысячи пехотинцев в Мируте готовы и ждут только знака. В Аллигуре – предупреждены. В Агре – готовятся. Нана-саиб, мятежный раджа Битхурский, копит силы в Гвалиоре. Ни с юга, ни с севера, ни с востока не будет помощи саибам.
А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», – говорит индусская пословица.
До Дели было близко.
Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.
Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом – белое здание европейской резиденции, а там, дальше, – дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.
Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.
Стена подковой опоясывала город, – каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор – на север, на запад, на юг, на восток, – все дороги Срединной Азии вели через этот город.
Это был Дели – древняя столица Индии.
Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.
Ауранг-Зеб, Надир-шах, жестокие завоеватели Азии, ступали по камням этого города. Персы, афганцы, махратты прошли через него. Дели когда-то назывался Индрапутрой, сыном грозного Индры, и был гордостью индусов, потом стал Шеханабадом, оплотом мусульман. Арабские и тюркские архитекторы строили его мечети, план его знаменитого дворца чертил сам шах Джехан.
[10]Этот город стоял и был славен, когда Лондона еще не было на свете, а Париж был только кучкой жалких глиняных хижин на берегу безыменной реки.
После афганцев, персов, махраттов пришли британцы. Город притих. Британцы были скупы на слова и щедры на смертные приговоры. Город стал сумрачен. Заглох шум его крикливых уличных процессий, оскудели лавки базаров. И Шеханабад и Индрапутра равно стали историей. Великий город терпел британского полисмена у стен мечети и британского резидента у стен дворца.
И всё же город был велик. Он таил в себе силу.
Долго стоял Инсур на холме и смотрел. Бойницы, башни, каменные завесы от бастиона к бастиону, парапеты, отвесные скаты, рвы…
Город был велик и прекрасен. Башни его ворот глядели на все стороны света. Пушки грозили из каменных прорезов башен. В погребах Арсенала, под двойным каменным сводом, хранились запасы пороха, равных которым не было во всей Индии.
Инсур глядел на город. Он хорошо знал все его закоулки: два года его полк – Бенгальский артиллерийский – стоял здесь в казармах, у городской стены.
В этот полуденный час, час зноя и тишины, город был безмолвен, как в глухую полночь. Минареты Большой Мечети тонули в светлой от зноя голубизне; каналы сонно струили воду в ложах красного известняка; в этот час не вертелись жернова мельниц; ни одного горожанина не было видно на плавучем мосту…
Два дня тому назад, в такой же тихий час, в полдень, полисмен у Большой Мечети отодрал от мраморной стены белый лист индийской бумаги, плотный, как полотняная ткань.
«Индусы и мусульмане, вставайте! – начерчено было на листе. – Вставайте все как один, гоните чужеземцев из своей страны. Они попирают законы справедливости, они ограбили нашу родину. Поднимайтесь, молодые и старые, ученые и неученые, крестьяне и жители городов!..»
«Бойцы, опояшьтесь поясом храбрости, украсьте себя оружием, выходите на бой! Час настал! Теперь или никогда!..»
«Поднимайся, Индостан, на священную войну!.. Неси барабаны и трубы, знамена, громы и песни!.. Ты победишь, ибо даже звезды будут биться на твоей стороне!..»
Третий день солдатские помещения у северной стены гудят, как разворошенный улей:
– Восстань, о Индостан, восстань!.. Умри за родину, за веру отцов! Сварадж!
[11]Свадхарма!
[12]Бей своих врагов, добивайся свободы и, умирая, бей хорошо!
Инсур смотрел на городские стены, на притихший город. Надежные форты, бастионы, дома в бойницах, каждый дом как крепость… Восемьдесят тысяч индусов в городе и столько же мусульман. Неприступные стены, каменные ограды, пушки, несметные запасы бомб и ядер, искусные бомбардиры, стрелки, саперы, самые большие пороховые склады в Индии – и ни одного британского солдата!..
Солнце жгло. Город дремал, как в жаркой колыбели, в равнине на другом берегу.
Пушечный выстрел раздался в форту. Далеко по воде разнеслось эхо: пушка форта Селимгур с островка на реке возвестила городу полдень. Инсур вздрогнул. Он точно очнулся.
Форт Селимгур и пушки под самыми стенами дворца… В Селимгуре знают, Аллигур предупрежден, в Мируте готовы… Четыре полка своих в Мируте, из них один конный, Туземный кавалерийский, конные совары, надежда повстанцев. От Мирута до Дели кавалерии полдня пути. Инсур огляделся и сбежал с холма.
Река была быстра и глубока. Инсур легко спрыгнул с берега на мост и дважды приналег ногой на зыбкий настил из досок, точно испытывая прочность моста. Он думал о том, пройдет ли по мосту конница.
А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», – говорит индусская пословица.
До Дели было близко.
Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.
Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом – белое здание европейской резиденции, а там, дальше, – дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.
Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.
Стена подковой опоясывала город, – каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор – на север, на запад, на юг, на восток, – все дороги Срединной Азии вели через этот город.
Это был Дели – древняя столица Индии.
Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.
Ауранг-Зеб, Надир-шах, жестокие завоеватели Азии, ступали по камням этого города. Персы, афганцы, махратты прошли через него. Дели когда-то назывался Индрапутрой, сыном грозного Индры, и был гордостью индусов, потом стал Шеханабадом, оплотом мусульман. Арабские и тюркские архитекторы строили его мечети, план его знаменитого дворца чертил сам шах Джехан.
[10]Этот город стоял и был славен, когда Лондона еще не было на свете, а Париж был только кучкой жалких глиняных хижин на берегу безыменной реки.
После афганцев, персов, махраттов пришли британцы. Город притих. Британцы были скупы на слова и щедры на смертные приговоры. Город стал сумрачен. Заглох шум его крикливых уличных процессий, оскудели лавки базаров. И Шеханабад и Индрапутра равно стали историей. Великий город терпел британского полисмена у стен мечети и британского резидента у стен дворца.
И всё же город был велик. Он таил в себе силу.
Долго стоял Инсур на холме и смотрел. Бойницы, башни, каменные завесы от бастиона к бастиону, парапеты, отвесные скаты, рвы…
Город был велик и прекрасен. Башни его ворот глядели на все стороны света. Пушки грозили из каменных прорезов башен. В погребах Арсенала, под двойным каменным сводом, хранились запасы пороха, равных которым не было во всей Индии.
Инсур глядел на город. Он хорошо знал все его закоулки: два года его полк – Бенгальский артиллерийский – стоял здесь в казармах, у городской стены.
В этот полуденный час, час зноя и тишины, город был безмолвен, как в глухую полночь. Минареты Большой Мечети тонули в светлой от зноя голубизне; каналы сонно струили воду в ложах красного известняка; в этот час не вертелись жернова мельниц; ни одного горожанина не было видно на плавучем мосту…
Два дня тому назад, в такой же тихий час, в полдень, полисмен у Большой Мечети отодрал от мраморной стены белый лист индийской бумаги, плотный, как полотняная ткань.
«Индусы и мусульмане, вставайте! – начерчено было на листе. – Вставайте все как один, гоните чужеземцев из своей страны. Они попирают законы справедливости, они ограбили нашу родину. Поднимайтесь, молодые и старые, ученые и неученые, крестьяне и жители городов!..»
«Бойцы, опояшьтесь поясом храбрости, украсьте себя оружием, выходите на бой! Час настал! Теперь или никогда!..»
«Поднимайся, Индостан, на священную войну!.. Неси барабаны и трубы, знамена, громы и песни!.. Ты победишь, ибо даже звезды будут биться на твоей стороне!..»
Третий день солдатские помещения у северной стены гудят, как разворошенный улей:
– Восстань, о Индостан, восстань!.. Умри за родину, за веру отцов! Сварадж!
[11]Свадхарма!
[12]Бей своих врагов, добивайся свободы и, умирая, бей хорошо!
Инсур смотрел на городские стены, на притихший город. Надежные форты, бастионы, дома в бойницах, каждый дом как крепость… Восемьдесят тысяч индусов в городе и столько же мусульман. Неприступные стены, каменные ограды, пушки, несметные запасы бомб и ядер, искусные бомбардиры, стрелки, саперы, самые большие пороховые склады в Индии – и ни одного британского солдата!..
Солнце жгло. Город дремал, как в жаркой колыбели, в равнине на другом берегу.
Пушечный выстрел раздался в форту. Далеко по воде разнеслось эхо: пушка форта Селимгур с островка на реке возвестила городу полдень. Инсур вздрогнул. Он точно очнулся.
Форт Селимгур и пушки под самыми стенами дворца… В Селимгуре знают, Аллигур предупрежден, в Мируте готовы… Четыре полка своих в Мируте, из них один конный, Туземный кавалерийский, конные совары, надежда повстанцев. От Мирута до Дели кавалерии полдня пути. Инсур огляделся и сбежал с холма.
Река была быстра и глубока. Инсур легко спрыгнул с берега на мост и дважды приналег ногой на зыбкий настил из досок, точно испытывая прочность моста. Он думал о том, пройдет ли по мосту конница.
Глава десятая
НАЧАЛОСЬ
Приказ пришел ночью, с гонцом из Агры. Полковнику постучали с террасы. Гонец подал приказ в окно и ускакал.
«Туземные полки взбунтовались в Мируте и двинулись к Дели. Приказываю немедленно выступить наперерез и препятствовать переправе через реку Хиндун».
– Одна туземная рота остается в линиях, две в форту! – распорядился Гаррис. – Остальных собрать на плацу, в боевом порядке. Через час выступаем.
– Слушаю, полковник-саиб!..
Лицо Лалл-Синга, туземного капрала, расцвело счастливой улыбкой. Полковник не стал разгадывать ее значения. Пыхтя, он засовывал в каждый карман по пистолету.
К веранде подвели оседланного полковничьего коня Робинзона. Гаррис поспешил к полю, освещенному дымными факелами.
«Всего двести пятьдесят британских солдат в форту, – с тоской думал полковник. – Не меньше ста надо оставить на месте, остальных с собой. А индусов – шестьсот человек!»
Он нагнал в платановой аллее лейтенанта Франка. Лейтенант сгорбился в седле, как больной. Гаррис понял: Франк думает о том же.
Гаррис не поверил глазам: все шестьсот сипаев уже собрались на поле. У людей были возбужденные лица, однако выстроились они в образцовом порядке.
– Сипаи! – обратился к солдатам полковник. – Ваши товарищи в Мируте изменили присяге. Забыв честь и совесть, они взбунтовались против нашей королевы… Ваш долг – образумить мерзавцев!..
Полковник сделал паузу.
Солдаты молчали.
– Я надеюсь на вас, мои верные сипаи! Вы знаете хорошо, как сильны мы, саибы. Вы знаете, что мы можем, если понадобится, уставить виселицами всю дорогу от Мирута до Агры. Кто из вас хочет повиснуть на столбе непогребенным, пугая птиц и привлекая злых духов? Я уверен, вы расправитесь с бунтовщиками, как они того заслужили!..
Солдаты молчали.
Полковник повернул коня. Он подал команду: «Ш-а-а-г-о-м м-а-а-рш!» и замер, прислушиваясь.
Раздался мерный, ровный топот: сипаи двинулись.
Полковник облегченно вздохнул.
В полном боевом порядке все шестьсот человек вышли из ворот военной станции. Был второй час ночи. Восточный край неба чуть светлел, до восхода солнца было еще далеко.
Сипаи шагали молча. Разъезды британских солдат по флангам прикрывали отряд. Пушки тянулись сзади.
«Прислуга при орудиях вся туземная», – думал полковник.
В полумиле от станции дорогу пересекала небольшая речушка. Переправа через нее могла задержать отряд.
Вот уже показался изгиб дороги перед спуском к реке и небольшой лесок на ее берегу.
Кавалерийский разъезд вдруг выскочил из леса и повернул навстречу отряду.
Сипаи ускорили шаг. Они шли быстро, пожалуй, чересчур быстро… И эти странные, возбужденные лица!..
Всадники приближались. Рослый совар скакал впереди, уже видна была его белая чалма и пригнутые вперед плечи…
Гаррис, еще не видя издали ни лиц, ни мундиров, снял: «Повстанцы!..»
– Девятый полк!.. Аллигурцы!.. Мы ждали вас еще вчера! – кричал совар.
Громкие крики в ответ… Полковник оглянулся: пехота почти бегом бежала вперед.
– Стой! – крикнул он.
Люди затоптались на месте.
– Огонь!..
Ни одного выстрела.
– Огонь! – заревел полковник.
Сипаи не слушались команды.
– Лалл-Синг, сюда!
Лалл-Синг подъехал к полковнику на своем худом гнедом коньке.
– Почему они не стреляют, Лалл-Синг?
– Не взяли патронов, саиб, – сказал Лалл-Синг. Радостная улыбка расцвела на его лице.
– Сипаи, ко мне! – кричал рослый всадник в белой чалме. – Переходите к нам, аллигурцы!
Он был совсем близко. Гаррис уже отчетливо видел на нем светлосинюю форму совара. Но вместо высокого кивера на голове у человека была белая чалма, завязанная по мусульманскому обычаю.
«Магометанин? Впрочем, они сейчас все заодно: и мусульмане, и индусы… Проклятый бунтовщик!» – Полковник выстрелил.
Совар припал на мгновение к шее коня и тотчас выпрямился снова.
– Ко мне, сипаи! – кричал совар. – Мирут восстал!.. Наши конные полки идут на Дели. Все пешие и конные солдаты, все канониры, все саперы, все минеры бьются на нашей стороне!.. Конец пришел власти саибов!..
– А-ла-а! – заревели в ответ аллигурцы. Передние хлынули вперед.
– Переходите к нам, сипаи! Индусы, мусульмане, махратты! Разве мы все не братья одного дыхания?.. Разве наши отцы в деревнях не бьются вместе с нами?
– Бхай-банд! Братья!.. – подкинув ружья, ломая ряды, сипаи с радостными криками устремились вперед.
– А вы, канониры? – кричал совар. – Чего вы ждете? Чтобы полковник запорол вас на плац-параде? Чтобы саибы разорили ваши дома в деревне?
– Бхай-банд!.. Братья!.. Вперед!..
Конные канониры, обрубив постромки, с бешеным криком поскакали вперед, перегоняя пеших.
– Стой!.. Ни с места!
В ответ полетели сипайские пули.
– Огонь по саибам!.. – командовал совар. – Пушки катите к нам!..
Вся масса сипаев насела на кучку британцев, сгрудившихся вокруг брошенных орудий. Сипаи с криками перекатили пушки на свою сторону.
Британцы рассыпались вдоль дороги отстреливаясь.
Полковник кивком головы подозвал к себе Франка.
– Обратно в форт! – сказал полковник.
Лейтенант отъехал, короткая команда вполголоса, и стрелки-британцы сомкнулись вокруг обоих офицеров.
– В Аллигур, – сказал Гаррис. – Будем пробиваться обратно в Аллигур!..
Это еще было возможно. Британцы были на конях, хорошо вооружены и упорно отстреливались.
И вдруг лейтенант Франк тронул Гарриса за рукав.
– Смотрите, полковник! – сказал Франк.
Он указывал в сторону Аллигура.
Гаррис приложил к глазам подзорную трубу.
Уже рассвело, первые лучи встающего солнца легли по равнине. Гаррис разглядел какое-то движение в левой башне форта.
Самая большая пушка медленно повернулась, облачко дыма поднялось над фортом, грохот орудийного выстрела потряс воздух.
Пушка стреляла по дороге.
Пушечное ядро, не долетев, упало в лесу, за ним второе, третье.
– Это в нас! – сказал Франк.
Гаррис глядел, не отнимая от глаз подзорной трубы. Черные фигурки людей хлопотали вокруг орудий. Это Темал, должно быть, или Накхан – лучшие его солдаты, самые опытные бомбардиры! Он сам оставил их в форту.
– Изменники! – сказал Гаррис.
Пушечный снаряд упал совсем близко и разорвался, взметнув землю.
Кольцо сипаев снова смыкалось вокруг. Одна за другой, две пули, просвистев у самого уха, едва не задели полковника. Франк подъехал к нему.
– Надо уходить, – сказал Франк.
– Нет! – ответил Гаррис.
Он слышал, как часто зашлепали пули по листве соседнего дерева. Сипаи подступали ближе, он видел их лица, яростный блеск их глаз. Молодой индус пробился к полковнику из толпы. Индус был бледен.
– Беги, саиб! – сказал индус. – Они застрелят тебя. Беги!..
Полковник сжал в руке пистолет.
– Разве ты не знаешь, Мунгар, – медленно сказал он, – разве ты не знаешь, что британцы никогда не бегут?
Он в упор выстрелил в индуса.
– Напрасно, полковник, – сказал Франк. – По-моему, совет хорош. Глядите!..
Большой отряд конных выезжал из леса. В свете дни теперь уже ясно виден был широко раскинувшийся лагерь повстанцев на другом берегу реки. Позади был Аллигур. Оставалась едва приметная тропинка в джунглях и быстрые кони, которые еще могли их унести.
– Совет хорош! – повторил лейтенант Франк. Он почти насильно заставил полковника повернуть коня, и они поскакали.
За лесом раскинулось кукурузное поле, потом пошел редкий кустарник. Полковник скакал через поле наискосок.
Пуля, просвистев мимо, задела ремешок на белом шлеме полковника.
Он скакал дальше. Потом услышал, что кто-то догоняет его.
Это был Лалл-Синг.
– На этом коне тебя пристрелят, саиб, – сказал Лалл-Синг. – Возьми моего!..
Он спешился и подвел к полковнику своего худого конька.
Лалл-Синг улыбался.
Разгадывать значение этой улыбки у полковника не было времени. Он отдал индусу своего могучего пегого Робинзона, а сам вскочил на худого Лалл-Сингова коня.
– Спасибо, Лалл-Синг, – сказал полковник. Он поскакал дальше.
«Неужели эта скотина всё-таки предана мне?» – думал он.
Конь уносил его дальше через поля, незнакомой дорогой. Пушечная пальба доносилась издали, потом запахло дымом: где-то близко горели джунгли.
Британские стрелки рассеялись по полю. Франк давно отстал.
Солнце поднялось высоко, зной и жажда томили полковника.
Сколько уже часов он провел так в седле? Он не мог бы сказать.
За бамбуковыми зарослями открылась широкая мощеная дорога. Полковник гнал коня по дороге. Он увидел впереди гряду невысоких оголенных холмов, за холмами блеснула светлая полоса реки.
«Да ведь это дорога в Дели!» – узнал Гаррис.
Неужели конь унес его так далеко? Он допытался определить время по солнцу. Было уже не меньше трех часов пополудни.
Мучительно хотелось пить.
Где взять воды? Наполовину высохший пруд виднелся впереди у шоссе, – не пруд, а стоячая лужа в глинистых берегах. Напиться из лужи? Невозможно! Гаррис дал шпоры коню. Вперед!
Впереди Дели. Древняя крепость, резиденция шаха, старый укрепленный город. В Дели – сильный туземный гарнизон, прекрасные стрелки, саперы, лучшая в стране артиллерия. В Дели – несметные запасы пороху и ядер.
Неужели полковник Риплей в Дели откажет ему в батальоне стрелков, чтобы усмирить аллигурских бунтовщиков? Гаррис шпорил гнедого конька.
Облачко пыли поднялось впереди. Кто-то скакал навстречу.
В придорожном селении – тишина. Дым не струится над тростниковыми крышами. Точно деревня вдруг поднялась и ушла, – вся, до последнего человека.
Облачко пыли ближе и ближе. Встречный всадник шел карьером. Гаррис уже видел треугольник леопардовой шкуры на высокой уланской шапке и морду коня, облитую пеной.
Улан подскакал и круто осадил своего коня.
– Назад! – кричал улан. – Поворачивайте назад, полковник!
– Что такое? – спросил Гаррис, оторопев. – Что случилось?
– Дели взят, – сказал улан. – Занят восставшими полками.
Он спешился и, подбежав к пруду, жестом отчаяния погрузил в грязную воду лицо и руки.
Только тут Гаррис увидел: пятна крови на мундире, разодранный рукав.
– Без единого выстрела! – сказал улан. – Без сопротивления.
Гаррису казалось: он слышит всё это в бреду.
– Дели? Лучшую крепость в стране без боя отдали мятежникам? А как же знаменитый форт и пушки? Три полка? Арсенал? Бастионы?
– Всё отдали! – сказал улан. Он уже вытирал лицо полой нарядного белого мундира. – Первые повстанцы выступили из Мирута еще вчера в полночь. Все деревни по дороге снимались и шли за ними. К утру были под Дели. Прошли по плавучему мосту… Таможенного чиновника – в воду! Стража салютовала у ворот. Ворота настежь. Четыре тысячи туземных солдат да тысячи полторы крестьян без препятствий вошли в город.
– А гарнизон? Полковник Риплей?
– Риплей убит! – сказал улан. – Свои же сипаи пристрелили. Гарнизон весь на стороне повстанцев. Обнимались как братья. Ни одного британского солдата не оказалось в Дели в решающую минуту…
Улан уже вернулся к своему коню. Он наклонился и тем же жестом отчаявшегося человека подтянул коню подпругу.
«Туземные полки взбунтовались в Мируте и двинулись к Дели. Приказываю немедленно выступить наперерез и препятствовать переправе через реку Хиндун».
– Одна туземная рота остается в линиях, две в форту! – распорядился Гаррис. – Остальных собрать на плацу, в боевом порядке. Через час выступаем.
– Слушаю, полковник-саиб!..
Лицо Лалл-Синга, туземного капрала, расцвело счастливой улыбкой. Полковник не стал разгадывать ее значения. Пыхтя, он засовывал в каждый карман по пистолету.
К веранде подвели оседланного полковничьего коня Робинзона. Гаррис поспешил к полю, освещенному дымными факелами.
«Всего двести пятьдесят британских солдат в форту, – с тоской думал полковник. – Не меньше ста надо оставить на месте, остальных с собой. А индусов – шестьсот человек!»
Он нагнал в платановой аллее лейтенанта Франка. Лейтенант сгорбился в седле, как больной. Гаррис понял: Франк думает о том же.
Гаррис не поверил глазам: все шестьсот сипаев уже собрались на поле. У людей были возбужденные лица, однако выстроились они в образцовом порядке.
– Сипаи! – обратился к солдатам полковник. – Ваши товарищи в Мируте изменили присяге. Забыв честь и совесть, они взбунтовались против нашей королевы… Ваш долг – образумить мерзавцев!..
Полковник сделал паузу.
Солдаты молчали.
– Я надеюсь на вас, мои верные сипаи! Вы знаете хорошо, как сильны мы, саибы. Вы знаете, что мы можем, если понадобится, уставить виселицами всю дорогу от Мирута до Агры. Кто из вас хочет повиснуть на столбе непогребенным, пугая птиц и привлекая злых духов? Я уверен, вы расправитесь с бунтовщиками, как они того заслужили!..
Солдаты молчали.
Полковник повернул коня. Он подал команду: «Ш-а-а-г-о-м м-а-а-рш!» и замер, прислушиваясь.
Раздался мерный, ровный топот: сипаи двинулись.
Полковник облегченно вздохнул.
В полном боевом порядке все шестьсот человек вышли из ворот военной станции. Был второй час ночи. Восточный край неба чуть светлел, до восхода солнца было еще далеко.
Сипаи шагали молча. Разъезды британских солдат по флангам прикрывали отряд. Пушки тянулись сзади.
«Прислуга при орудиях вся туземная», – думал полковник.
В полумиле от станции дорогу пересекала небольшая речушка. Переправа через нее могла задержать отряд.
Вот уже показался изгиб дороги перед спуском к реке и небольшой лесок на ее берегу.
Кавалерийский разъезд вдруг выскочил из леса и повернул навстречу отряду.
Сипаи ускорили шаг. Они шли быстро, пожалуй, чересчур быстро… И эти странные, возбужденные лица!..
Всадники приближались. Рослый совар скакал впереди, уже видна была его белая чалма и пригнутые вперед плечи…
Гаррис, еще не видя издали ни лиц, ни мундиров, снял: «Повстанцы!..»
– Девятый полк!.. Аллигурцы!.. Мы ждали вас еще вчера! – кричал совар.
Громкие крики в ответ… Полковник оглянулся: пехота почти бегом бежала вперед.
– Стой! – крикнул он.
Люди затоптались на месте.
– Огонь!..
Ни одного выстрела.
– Огонь! – заревел полковник.
Сипаи не слушались команды.
– Лалл-Синг, сюда!
Лалл-Синг подъехал к полковнику на своем худом гнедом коньке.
– Почему они не стреляют, Лалл-Синг?
– Не взяли патронов, саиб, – сказал Лалл-Синг. Радостная улыбка расцвела на его лице.
– Сипаи, ко мне! – кричал рослый всадник в белой чалме. – Переходите к нам, аллигурцы!
Он был совсем близко. Гаррис уже отчетливо видел на нем светлосинюю форму совара. Но вместо высокого кивера на голове у человека была белая чалма, завязанная по мусульманскому обычаю.
«Магометанин? Впрочем, они сейчас все заодно: и мусульмане, и индусы… Проклятый бунтовщик!» – Полковник выстрелил.
Совар припал на мгновение к шее коня и тотчас выпрямился снова.
– Ко мне, сипаи! – кричал совар. – Мирут восстал!.. Наши конные полки идут на Дели. Все пешие и конные солдаты, все канониры, все саперы, все минеры бьются на нашей стороне!.. Конец пришел власти саибов!..
– А-ла-а! – заревели в ответ аллигурцы. Передние хлынули вперед.
– Переходите к нам, сипаи! Индусы, мусульмане, махратты! Разве мы все не братья одного дыхания?.. Разве наши отцы в деревнях не бьются вместе с нами?
– Бхай-банд! Братья!.. – подкинув ружья, ломая ряды, сипаи с радостными криками устремились вперед.
– А вы, канониры? – кричал совар. – Чего вы ждете? Чтобы полковник запорол вас на плац-параде? Чтобы саибы разорили ваши дома в деревне?
– Бхай-банд!.. Братья!.. Вперед!..
Конные канониры, обрубив постромки, с бешеным криком поскакали вперед, перегоняя пеших.
– Стой!.. Ни с места!
В ответ полетели сипайские пули.
– Огонь по саибам!.. – командовал совар. – Пушки катите к нам!..
Вся масса сипаев насела на кучку британцев, сгрудившихся вокруг брошенных орудий. Сипаи с криками перекатили пушки на свою сторону.
Британцы рассыпались вдоль дороги отстреливаясь.
Полковник кивком головы подозвал к себе Франка.
– Обратно в форт! – сказал полковник.
Лейтенант отъехал, короткая команда вполголоса, и стрелки-британцы сомкнулись вокруг обоих офицеров.
– В Аллигур, – сказал Гаррис. – Будем пробиваться обратно в Аллигур!..
Это еще было возможно. Британцы были на конях, хорошо вооружены и упорно отстреливались.
И вдруг лейтенант Франк тронул Гарриса за рукав.
– Смотрите, полковник! – сказал Франк.
Он указывал в сторону Аллигура.
Гаррис приложил к глазам подзорную трубу.
Уже рассвело, первые лучи встающего солнца легли по равнине. Гаррис разглядел какое-то движение в левой башне форта.
Самая большая пушка медленно повернулась, облачко дыма поднялось над фортом, грохот орудийного выстрела потряс воздух.
Пушка стреляла по дороге.
Пушечное ядро, не долетев, упало в лесу, за ним второе, третье.
– Это в нас! – сказал Франк.
Гаррис глядел, не отнимая от глаз подзорной трубы. Черные фигурки людей хлопотали вокруг орудий. Это Темал, должно быть, или Накхан – лучшие его солдаты, самые опытные бомбардиры! Он сам оставил их в форту.
– Изменники! – сказал Гаррис.
Пушечный снаряд упал совсем близко и разорвался, взметнув землю.
Кольцо сипаев снова смыкалось вокруг. Одна за другой, две пули, просвистев у самого уха, едва не задели полковника. Франк подъехал к нему.
– Надо уходить, – сказал Франк.
– Нет! – ответил Гаррис.
Он слышал, как часто зашлепали пули по листве соседнего дерева. Сипаи подступали ближе, он видел их лица, яростный блеск их глаз. Молодой индус пробился к полковнику из толпы. Индус был бледен.
– Беги, саиб! – сказал индус. – Они застрелят тебя. Беги!..
Полковник сжал в руке пистолет.
– Разве ты не знаешь, Мунгар, – медленно сказал он, – разве ты не знаешь, что британцы никогда не бегут?
Он в упор выстрелил в индуса.
– Напрасно, полковник, – сказал Франк. – По-моему, совет хорош. Глядите!..
Большой отряд конных выезжал из леса. В свете дни теперь уже ясно виден был широко раскинувшийся лагерь повстанцев на другом берегу реки. Позади был Аллигур. Оставалась едва приметная тропинка в джунглях и быстрые кони, которые еще могли их унести.
– Совет хорош! – повторил лейтенант Франк. Он почти насильно заставил полковника повернуть коня, и они поскакали.
За лесом раскинулось кукурузное поле, потом пошел редкий кустарник. Полковник скакал через поле наискосок.
Пуля, просвистев мимо, задела ремешок на белом шлеме полковника.
Он скакал дальше. Потом услышал, что кто-то догоняет его.
Это был Лалл-Синг.
– На этом коне тебя пристрелят, саиб, – сказал Лалл-Синг. – Возьми моего!..
Он спешился и подвел к полковнику своего худого конька.
Лалл-Синг улыбался.
Разгадывать значение этой улыбки у полковника не было времени. Он отдал индусу своего могучего пегого Робинзона, а сам вскочил на худого Лалл-Сингова коня.
– Спасибо, Лалл-Синг, – сказал полковник. Он поскакал дальше.
«Неужели эта скотина всё-таки предана мне?» – думал он.
Конь уносил его дальше через поля, незнакомой дорогой. Пушечная пальба доносилась издали, потом запахло дымом: где-то близко горели джунгли.
Британские стрелки рассеялись по полю. Франк давно отстал.
Солнце поднялось высоко, зной и жажда томили полковника.
Сколько уже часов он провел так в седле? Он не мог бы сказать.
За бамбуковыми зарослями открылась широкая мощеная дорога. Полковник гнал коня по дороге. Он увидел впереди гряду невысоких оголенных холмов, за холмами блеснула светлая полоса реки.
«Да ведь это дорога в Дели!» – узнал Гаррис.
Неужели конь унес его так далеко? Он допытался определить время по солнцу. Было уже не меньше трех часов пополудни.
Мучительно хотелось пить.
Где взять воды? Наполовину высохший пруд виднелся впереди у шоссе, – не пруд, а стоячая лужа в глинистых берегах. Напиться из лужи? Невозможно! Гаррис дал шпоры коню. Вперед!
Впереди Дели. Древняя крепость, резиденция шаха, старый укрепленный город. В Дели – сильный туземный гарнизон, прекрасные стрелки, саперы, лучшая в стране артиллерия. В Дели – несметные запасы пороху и ядер.
Неужели полковник Риплей в Дели откажет ему в батальоне стрелков, чтобы усмирить аллигурских бунтовщиков? Гаррис шпорил гнедого конька.
Облачко пыли поднялось впереди. Кто-то скакал навстречу.
В придорожном селении – тишина. Дым не струится над тростниковыми крышами. Точно деревня вдруг поднялась и ушла, – вся, до последнего человека.
Облачко пыли ближе и ближе. Встречный всадник шел карьером. Гаррис уже видел треугольник леопардовой шкуры на высокой уланской шапке и морду коня, облитую пеной.
Улан подскакал и круто осадил своего коня.
– Назад! – кричал улан. – Поворачивайте назад, полковник!
– Что такое? – спросил Гаррис, оторопев. – Что случилось?
– Дели взят, – сказал улан. – Занят восставшими полками.
Он спешился и, подбежав к пруду, жестом отчаяния погрузил в грязную воду лицо и руки.
Только тут Гаррис увидел: пятна крови на мундире, разодранный рукав.
– Без единого выстрела! – сказал улан. – Без сопротивления.
Гаррису казалось: он слышит всё это в бреду.
– Дели? Лучшую крепость в стране без боя отдали мятежникам? А как же знаменитый форт и пушки? Три полка? Арсенал? Бастионы?
– Всё отдали! – сказал улан. Он уже вытирал лицо полой нарядного белого мундира. – Первые повстанцы выступили из Мирута еще вчера в полночь. Все деревни по дороге снимались и шли за ними. К утру были под Дели. Прошли по плавучему мосту… Таможенного чиновника – в воду! Стража салютовала у ворот. Ворота настежь. Четыре тысячи туземных солдат да тысячи полторы крестьян без препятствий вошли в город.
– А гарнизон? Полковник Риплей?
– Риплей убит! – сказал улан. – Свои же сипаи пристрелили. Гарнизон весь на стороне повстанцев. Обнимались как братья. Ни одного британского солдата не оказалось в Дели в решающую минуту…
Улан уже вернулся к своему коню. Он наклонился и тем же жестом отчаявшегося человека подтянул коню подпругу.