Вилсон Фрэнсис Пол. Ярость

   Джек огляделся вокруг. Люди кричали, визжали, дрались, падали, обливаясь кровью. Просто одесская лестница из кинофильма "Броненосец «Потемкин». К счастью, ни одной детской коляски.
   Что случилось с этими парнями? Кто они и почему ведут себя как татаро-монгольские орды? Никто из них не знал удержу. Но что действительно озадачило Джека, так это их желание причинять боль. Нормальный человек к этому не склонен. Большинство людей не испытывают желания причинять зло себе подобным. И Джек когда-то был таким. Годы ушли на то, чтобы преодолеть себя и расчистить место для такого желания. Место, куда он при необходимости мог заглянуть и найти там радостную готовность нападать на людей прежде, чем они нападут на тебя, причем без всякого колебания. Чуть зазеваешься — и ты проигран. Может быть, даже погиб. Лучше наносить удар первым. Всегда.
   А эти парни не испытывали колебаний. Хорошо еще, что они такие неуклюжие и не умеют драться. Иначе здесь разыгралась бы настоящая трагедия.
   Джек взял Джиа под руку и отвел их с Вики вниз. У подножия лестницы рядом с фонтаном он увидел Поросенка; тот полз к воде, волоча ногу и выкрикивая ругательства. Джек хотел было сломать этому ублюдку еще несколько костей, но побоялся оставить девочек одних среди этого бедлама.
   На тротуаре он забрал плачущую Вики у матери, и они поспешили домой. Когда он поднял руку, чтобы остановить такси, пальцы у него дрожали.
   Вечер, так хорошо начавшийся, был безнадежно испорчен.

2

   — Предлагаемая цена — одиннадцать с половиной, — объявил облаченный в смокинг аукционист. — Кажется, я слышу «двенадцать тысяч»?
   Доктор Люк Монне боролся с желанием обернуться и посмотреть на второго участника торгов. Сам он не спускал глаз с аукциониста, но публика в зале — изысканно одетые люди, сидевшие в мягких креслах, расставленных ровными рядами на красных коврах, — была не столь щепетильна. Они вертели головами, наслаждаясь излюбленным зрелищем участников аукционов — схваткой конкурентов.
   Но Люк и так знал, что происходит в зале. Справа, двумя рядами дальше, брюнет в синем костюме прижимал к уху мобильник, получая инструкции от своего клиента. Люк закрыл глаза и мысленно помолился, чтобы цена в две тысячи долларов за бутылку оказалась для его соперника неподъемной.
   Он пришел на аукцион «Сотбис» с единственной целью — купить полдюжины бутылок «Шато Петрю» 1947 года класса «Помрол Крю Эксепсьонель», выставленного на торги поместьем Гейтс. Не только потому, что это поистине прекрасное вино стало бы украшением его коллекции, и не потому, что «Петрю» был его любимым бордо, просто год его производства имел для Люка особое значение — 1947-й был годом его рождения.
   Но как бы ни хотелось ему стать обладателем этого вина, впадать в аукционный раж и платить несуразную цену он не собирался. Люк заранее установил для себя некий предел — две тысячи долларов за бутылку. Цена, конечно, высокая, но все же не безумная. Вполне соответствует товару.
   Услышав восторженные возгласы и аплодисменты, Люк открыл глаза. Это могло означать только одно. Он скорбно опустил плечи.
   — Двенадцать тысяч за лот двадцать два, — возвестил аукционист, переводя взгляд на Люка. — Вы готовы поднять цену до двенадцати с половиной?
   Стараясь скрыть злость, Люк посмотрел на свою аукционную табличку, в которой больше не было необходимости, потому что покупателей осталось только двое. Кто же там у телефона? Какой-нибудь японский выскочка миллиардер, у которого на стене висит Ренуар, а в погребе пылится «Лафит-Ротшильд». Варвар, мародерствующий на европейской культуре, для которого вся ценность награбленного заключается в его цене, а искусство и культура — всего лишь символы богатства.
   Люку захотелось схватить телефон и прокричать: "У тебя есть своя культура — вот и займись ею! А это — мое и принадлежит только мне!"
   Но он, конечно, промолчал и стал оценивать ситуацию. Что, если его соперник тоже поставил себе предел в две тысячи долларов за бутылку? Хорошее круглое число. Тогда, если Люк согласится на двенадцать с половиной тысяч, это превысит установленный лимит, но не так уж сильно. Цена за бутылку составит чуть меньше двух тысяч ста долларов — чрезмерно, но не абсурдно.
   Люк кивнул аукционисту и был в свою очередь вознагражден хором восхищенных голосов и одобрительными хлопками.
   — А вы, сэр? — спросил аукционист, глядя на задние ряды. — Вы поднимете до тринадцати?
   Последовала пауза, во время которой его соперник, противник, заклятый враг консультировался со своим таинственным клиентом. Люк по-прежнему смотрел прямо перед собой. Послышалось громкое покашливание, и голос из заднего ряда произнес:
   — Ну что ж, пора услышать речь не мальчика, но мужа: пятнадцать тысяч.
   Удивленные возгласы сменились аплодисментами. Люк почувствовал, что краснеет.
   — Сэр? — посмотрел на него аукционист, подняв брови.
   Ошеломленный и раздавленный, Люк молча покачал головой. Две с половиной тысячи за бутылку? Это вино не может столько стоить, и он не даст втянуть себя в эту авантюру. Может, у него пробки пересохли и пропускают воздух, возможно, и само вино давно прокисло и превратилось в уксус. Вот пусть эта свинья на телефоне и влипнет.
   На самом деле Люк знал, что вино отличное. Перед аукционом он внимательно осмотрел бутылки: все они были полностью заполнены вином, а у одной был срезан колпачок, и под ним виднелась плотная, хорошо пригнанная фирменная пробка.
   Он поднялся, положил табличку на стул, поправил обшлага темно-серого пиджака и пошел по центральному проходу. В спину ему упирались взгляды, подталкивая его к выходу.
   Пора услышать речь не мальчика, но мужа.
   Действительно, сейчас он чувствовал себя мальчиком в коротких штанишках.
   Когда он проходил мимо улыбающегося победителя, что-то лопотавшего в мобильник, эта скотина имела наглость подмигнуть ему, проговорив: «Ничего, повезет в следующий раз».
   Люк сделал вид, что его не замечает. Ему хотелось лечь и умереть.
   Он толкнул дверь и вышел на Йорк-авеню. Вдохнув всей грудью вечерний воздух, он сказал себе, что это не единственное «Шато Петрю» 1947 года на свете; когда-нибудь оно вновь появится на аукционе и тогда уж точно попадет в его погреб.
   И все же Люк испытывал унижение. Он боролся за награду и ушел с пустыми руками. Ему было по силам и три, и четыре, и пять тысяч долларов за бутылку, но дело было не в деньгах. Главное — это победа. А он ее упустил.
   Домой идти не хотелось, и Люк решил прогуляться. Он находился в восточной части города, почти у самой реки; свернув на Семьдесят вторую улицу, он побрел в обратном направлении. Шел и думал об отце. Когда дело касалось вина, на память ему всегда приходил отец.
   Бедный папа. Если бы он остался в своем родовом поместье в Гревсе или, по крайней мере, припрятал свое вино, прежде чем бежать в Америку, жизнь у него сложилась бы совсем иначе.
   Виноградник Монне был одним из самых маленьких в Гревсе, но он обеспечивал достойное существование многим поколениям его владельцев. Предки Люка продавали большую часть вина, оставляя лишь малую толику для семейного погреба. Но в 1860 году на европейские виноградники напала филлоксера, от которой они так и не оправились. Эта зараза уничтожила всю виноградную лозу в поместье Монне, и его владельцам, как и всем их соседям, пришлось заменить ее видами, устойчивыми к филлоксере, закупив их в Калифорнии.
   Прошли годы, прежде чем посаженная лоза стала приносить урожай. Семья увязла в долгах. Но гораздо хуже было то, что виноград был уже не тот, что прежде, и потому долги продолжали расти. Во время Второй мировой войны, когда немцы заняли Париж и уже приближались к Бордо, отец Люка решил бросить поместье (большая его часть уже была заложена) и эмигрировать в Америку.
   Люк родился в Нью-Йорке и потому сразу получил гражданство. К этому времени банк выставил их виноградник на торги, и его купило соседнее поместье. Отец никогда больше не ездил во Францию — его терзал стыд за потерю родового гнезда.
   Несколько лет назад Люк посетил обитель своих предков. Красивый каменный дом сохранился, но был превращен в гостиницу. Гостиница! Какое унижение.
   Стоя в ее холле, Люк поклялся, что когда-нибудь обязательно выкупит свое поместье. Деньги — вот все, что для этого нужно. Настанет день — возможно, уже скоро, — и у него будет много денег. Тогда он выгонит менял из семейного храма, перевезет туда свою коллекцию вин и начет заново то дело, которое прервал отец.
   Люк оторвал глаза от земли и увидел Центральный парк через дорогу. С удивлением обнаружив, что попал на Пятую авеню, он направился в центр города. Дойдя до восьмидесятых улиц, Люк заметил, что впереди мигают многочисленные огоньки. Он с любопытством присоединился к толпе зевак, собравшихся у желтой ленты, протянутой через улицу у музея Метрополитен.
   Пятую авеню запрудили машины «Скорой помощи» и полицейские автомобили. Движение было перекрыто. Врачи оказывали помощь пострадавшим, полицейские тащили хорошо одетых окровавленных мужчин и заталкивали их в бело-голубые фургоны.
   — Что здесь произошло? — спросил Люк молодого латиноамериканца, стоявшего рядом.
   — Да какая-то заварушка, — ответил тот. На нем была фуражка с эмблемой музея и форменная рубашка. — Говорят, ее замутила команда крутых выпускников.
   — Выпускников? — удивился Люк. — Но я не вижу здесь никаких выпускников.
   — Да это не ребята. Взрослые мужики. Один из классов частной школы отмечал двадцать пять лет выпуска и пошел вразнос.
   Люк почувствовал, как внутри у него все похолодело.
   — А... убитые есть?
   — Да вроде нет, но... о, черт! Что он делает?
   Люк посмотрел в сторону, куда указывал его сосед, и увидел там одного из смутьянов — растрепанного, окровавленного, с эмблемой своей школы на пиджаке. Он был пристегнут наручником к полицейской машине и сидел на корточках, уткнувшись лицом в окольцованную руку.
   — О господи! — воскликнул сосед Люка. — Он и впрямь пытается... — Он окликнул ближайшего полицейского: — Эй, командир! Посмотри на того парня у машины! Да остановите его, пока он не загнулся!
   Люк увидел, что у ног прикованного человека разливается лужа крови. Только теперь он с ужасом заметил, что тот вцепился зубами в запястье, пытаясь перегрызть себе руку.
   Подошедший полицейский вызвал врачей.
   — Черт, я слышал, что так поступают попавшие в капкан звери, — с испугом проговорил человек в форменной фуражке, — но чтобы человек...
   Люк не ответил. Горло у него одеревенело.
   Когда сбежавшиеся врачи «Скорой помощи» попытались остановить пленника, он стал визжать и брыкаться. Они сгрудились над ним, но он продолжал сопротивляться и вопить. Люку показалось, что полицейский взмахнул дубинкой, и буян вдруг затих. Один из врачей дал знак, чтобы принесли носилки.
   Чувствуя себя совершенно разбитым, Люк повернулся и заковылял прочь. Какая ужасная, трагическая сцена. И виноват в этом он.

3

   — Кажется, уснула, — прошептала Джиа.
   Она сидела на краю кровати, держа дочь за руку. Джек стоял с другой стороны.
   — Да уж пора, — произнес он, глядя на хрупкое тельце, вырисовывавшееся под одеялом. Джек протянул руку и погладил темные волосы. — Бедная девочка.
   В такси Вики забилась на заднее сиденье и проплакала всю дорогу. Она не успокоилась даже в родных стенах своей комнаты.
   — Это какой же сволочью надо быть, чтобы так напугать ребенка! — возмущалась Джиа.
   Она не видела, что произошло, и не знала, что тот тип вовсе не пугал Вики — он и в самом деле хотел сбросить ее с лестницы, чтобы она разбилась, возможно, даже насмерть. Джек решил не посвящать Джиа в подробности. Она и так уже вне себя. Зачем окончательно сводить ее с ума?
   — Никогда не видел ничего подобного, — задумчиво произнес Джек. — Как будто все они одновременно рехнулись.
   — Кто же они такие? — спросила Джиа, но тут же сжала губы. — Впрочем, это не важно. Остальные меня не интересуют, даже тот хам, который пытался меня облапить. Я только хочу знать, кто так напугал бедную Вики. Подам на него в суд, и пусть его посадят.
   — В камеру со стопудовым серийным убийцей, который будет звать его «моя девочка»?
   — И причем пожизненно, — кивнула Джиа.
   — Ты что, действительно на это надеешься? — мягко спросил Джек.
   — Я все для этого сделаю.
   — А ты хоть опознать его сможешь?
   Джиа посмотрела на Джека:
   — Нет. Я его не разглядела. Но ведь ты... Нет, ты тоже его не опознаешь. Как можно получить свидетельские показания от того, кого не существует?
   — Ведь ты не захочешь втягивать Вики во всю эту чехарду — опознания, допросы. И ради чего? В лучшем случае он получит мизерный срок, да и то условно. Адвокат его отмажет.
   Джиа покачала головой и вздохнула:
   — Это нечестно. Он напал на меня, до смерти напугал мою дочь, и все сойдет ему с рук?
   — Ну, не совсем. Ноги-то он уж точно переломал.
   — Этого мало, — заявила Джиа, глядя на спящую дочь. — Он заслужил большего.
   — Я тоже так думаю, — согласился Джек, целуя Джиа в макушку. — Но сейчас я должен бежать.
   — Куда?
   — Да с парнем одним надо повидаться.
   — Кого ты хочешь обмануть?
   — Не волнуйся. Я скоро вернусь.
   — Ладно, — кивнула Джиа. — Но будь осторожен.
   Джек вышел на Саттон-сквер и пошел к площади, чтобы поймать такси. Обычно это Джиа останавливала его, прося успокоиться и не пороть горячку. Но сегодня все было иначе. Какой-то подонок напугал ее дочь, посмел ее тронуть, и она не собиралась ему это спускать.
   Джек тоже не собирался.
   Он-то знал, что этот подлец вполне мог убить ребенка и был к этому близок. Джек старался оценивать факты объективно, как бы со стороны. Нелегко, конечно, но, если поддаться эмоциям, представить, что могло случиться с Вики, опоздай он на одно биение сердца, можно совсем голову потерять.
   Нет, здесь надо действовать трезво и осмотрительно. Сделать парню такое внушение, чтобы у него навсегда отбило охоту приближаться к детям, и в особенности к мисс Виктории Вестфален. Джек считал Вики своей дочерью. Генетически у нее был другой отец, но во всем остальном Вики была его маленькой девочкой, и он ощущал это всем своим сердцем и разумом. И вот некто, похожий на поросенка, попытался убить ее.
   Зря ты это сделал, Поросенок.

4

   Рядом с музеем находился медицинский центр «Маунт-Синай», и Джек подумал, что драчунов и их жертв могут отправить именно туда. Его предположение оказалось верным: придя туда, он увидел множество полицейских и нескольких закованных в наручники мужчин с гербами на пиджаках.
   Все отделение «Скорой помощи» было на ногах. Доктора, сестры и санитары торопливо осматривали пострадавших, отбирая тех, кто нуждался в экстренной помощи. Весь приемный покой был заполнен ранеными: мужчины, женщины и дети с ошеломленным видом сидели по углам или кружили по вестибюлю. Парни в синих пиджаках все никак не могли угомониться: они выкрикивали ругательства и пытались напасть на полицейских. В общем, в медицинском центре царила суматоха.
   Пока Джек прохаживался по вестибюлю, пытаясь найти обидчика Вики, он успел кое-что узнать из обрывков разговоров. Все эти буйные мужики были выпускниками частной школы Святого Варнавы. Джек был о ней наслышан: заведение для богатых детишек, расположенное в районе восьмидесятых улиц. Похоже, обед по поводу двадцать пятой годовщины выпуска ограничился лишь закусками. Уже за коктейлем возникли споры. О чем? О качестве пирожков? О количестве хрена в соусе? Да о чем угодно. Спор перешел в потасовку, которая выплеснулась на улицу и завершилась беспорядками.
   Они называют это «беспорядками». Ничего себе.
   Но где же Поросенок? Джек принял озабоченный вид и пошел по кабинетам. Он заглядывал за занавески и видел, как врачи зашивают раны на головах и лицах, накладывают на руки шины и изучают рентгеновские снимки. Однако этого ублюдка он там не обнаружил.
   Джека остановил охранник — крупный чернокожий мужчина, не расположенный к шуткам.
   — Я могу вам помочь, сэр?
   — Вот, ищу своего друга, — объяснил Джек.
   — Если вы сами не пострадали, ждите в приемном покое, — указал он куда-то назад. — Обратитесь в регистратуру, там вам подскажут, где он может находиться.
   Джек развернулся в сторону вестибюля.
   — По-моему, он сломал ногу.
   — Тогда ему, вероятно, накладывают гипс в процедурной, но вам туда нельзя.
   — О'кей, — произнес Джек, делая шаг вперед. — Возвращаюсь в приемный покой.
   На полпути туда он остановил девушку азиатского вида в зеленых резиновых перчатках.
   — А где находится процедурная?
   — Да вот же она.
   Она указала на дверь и пошла дальше.
   Вот балда, подумал Джек, глядя на деревянную дверь, на которой большими буквами было написано «Процедурная». Чуть мимо не прошел.
   Он посмотрел по сторонам. Охранник, отвернувшись, говорил по рации. Джек толкнул дверь и вошел.
   Вот он. Грязный, растерзанный, залитый кровью Поросенок лежал на столе, а доктор с сестрой бинтовали его правую ногу какой-то сеткой. Глаза у него остекленели, а челюсть отвисла — видимо, здесь его накачали чем-то успокаивающим. Теперь он выглядел совсем иначе, но Джек его узнал. Поросенок. Джек почувствовал, как у него сводит челюсти. Надо бы дать доктору возможность попрактиковаться и на другой ноге и обеих руках, а вдобавок нарезать бекона из жирной туши, но коп, стоящий в изголовье, наверняка будет возражать.
   Джек молча оглядывал комнату. У него было всего лишь несколько секунд. Не стоит попадаться на глаза Поросенку — тот может вспомнить, кто сбросил его с лестницы, и предъявить обвинение. Сейчас Джеку нужно лишь его имя. На столике у двери он заметил папку, брошенную поверх рентгеновских снимков. Прихватив ее с собой, Джек ретировался в коридор.
   Сверху лежала регистрационная форма, в которой были указаны имя и адрес: Роберт Б. Батлер, Шестьдесят седьмая улица. Джек знал этот дом — роскошный небоскреб всего в одном квартале от его собственного жилища. Запомнив номер квартиры Батлера, Джек прислонил папку к двери и направился к выходу.
   Джек и Роберт Б. Батлер, выпускник частной школы Святого Варнавы, бог знает сколько времени жили рядом. Пока, наконец, их пути не пересеклись.

Четверг

1

   Несмотря на ранний час, Джек был уже в пути, наслаждаясь теплой летней погодой. Слишком хорошее утро, чтобы тратить его на выяснение отношений с толстым выпускником частной школы. Джек еще не решил, как подступиться к мистеру Батлеру, но в любом случае тот от него не уйдет. Сейчас же он направлялся к новому клиенту. Он согласился встретиться с доктором Радзмински на ее территории, потому что ее порекомендовал надежный человек. Ее территория представляла собой диабетическую клинику на Семнадцатой улице между Юнион-сквер и Ирвинг-Плейс, неподалеку от прачечной-автомата.
   Войдя внутрь, Джек увидел толпу бедно одетых людей, где смешались представители всех рас и полов. Темнокожая сестра в белом халате, сидящая за стойкой, с первого взгляда определила, что он здесь белая ворона. Нельзя сказать, что Джек был так уж хорошо одет, но его выцветшая фланелевая рубашка, потертые джинсы и стоптанные рыжие ботинки были намного приличнее тех тряпок, что носила здешняя публика.
   — Чем я могу помочь? — спросила сестра.
   — Я к доктору Радзмински. Она меня ждет.
   Порывшись в бумагах на своем столе, сестра выудила желтый листок.
   — Да. Вы Джек? Она просила сразу же проводить вас к ней.
   Девушка повела его по коридору мимо занавешенных дверей — из-за одной из них доносился запах спирта — и остановилась у небольшого кабинета в торце здания. За столом сидела молодая женщина с короткими темными волосами. Взглянув на вошедших, она улыбнулась. Совсем девчонка — никак не больше двадцати. Какой из нее доктор?
   — Вы, должно быть, Джек? — спросила она, поднимаясь и протягивая руку.
   — А вы — доктор Радзмински?
   — Просто Надя, — поправила она его. — Доктором меня зовут только пациенты.
   Открытое лицо, приветливая улыбка, темные блестящие глаза — Джек сразу же почувствовал к девушке симпатию.
   — Спасибо, Жасмина, — поблагодарила она сестру.
   Та вышла, закрыв за собой дверь. Надя указала на стул, заваленный бумагами.
   — Сбросьте их на пол и садитесь.
   Из кофеварки, стоящей на полке, девушка налила в пластмассовый стаканчик кофе.
   — У нас есть сахар и сухие сливки.
   — Два кусочка, пожалуйста.
   — Это мой единственный порок, — сообщила она, прихлебывая кофе из огромной черной кружки, на которой большими белыми буквами было написано «НАДЯ». — Пристрастилась в ординатуре.
   — Можно спросить?
   — Конечно.
   — Не обижайтесь, но не слишком ли вы молоды для доктора?
   Она понимающе улыбнулась:
   — Меня все об этом спрашивают. Да, лицо у меня детское. Большая удача для манекенщицы или актрисы, но для врача, который должен вызывать доверие и уважение, это совсем не подарок. Но уверяю вас, я самый настоящий дипломированный эндокринолог.
   — Это что-то связанное с гормонами?
   — Совершенно верно. Моя специальность — это железы: щитовидная, паращитовидная, поджелудочная, надпочечник, гипофиз и так далее. Диабет — один из основных объектов эндокринологии, и поэтому я здесь. Но меня, прежде всего, интересуют стероиды.
   — Накачка мускулов?
   Она опять улыбнулась:
   — Анаболики — лишь один из видов стероидов. Есть еще кортизон и эстроген. Помните, что прошептал Дастину Хоффману тот парень из «Выпускника»?
   — Конечно. «Пластика».
   — Правильно. То же самое я слышала от одного из моих профессоров. Он любил повторять: «За стероидами будущее». Со временем мне стало ясно, что он прав. Я даже провела кое-какие исследования в этой области. Но хватит обо мне. Поговорим о вас. Чем вы так поразили Алисию Клейтон? Она с таким энтузиазмом рекомендовала именно вас.
   На этот вопрос Джек отвечать не стал.
   — А вы откуда ее знаете?
   — По университету. Тогда мы еще не дружили, но обе были отличницами и занимались в группе для продвинутых студентов. После университета она уехала преподавать в колледже, но недавно вернулась, и мы с ней сошлись и часто видимся. Я рассказала ей о своей проблеме, и она дала мне ваш телефон. — Надя нерешительно взглянула на Джека. — Она сказала, что вам можно доверить даже свою жизнь.
   Надеюсь, она не вдавалась в подробности, подумал Джек.
   — А что, ваша жизнь в опасности?
   — Нет. Но она так это сказала... Что же вы все-таки для нее сделали?
   — Уверен, Алисия сама посвятит вас во все подробности, если захочет.
   — Да в том-то и дело, что она не хочет. Что-то с ней стряслось на прошлое Рождество — вот все, что я знаю, — улыбнулась Надя. — Еще она говорила, что вы не из болтливых, и теперь я вижу, что это правда.
   Беседовать с Надей было приятно, но Джеку не терпелось перейти к сути дела.
   — Чем же я могу быть вам полезен?
   — Это касается моего шефа.
   Только не сексуальные домогательства, подумал Джек. С откровенным хамом он еще может справиться, но всякие косвенные намеки и провокационное поведение — дело слишком скользкое.
   — Это ваш главный врач?
   — Нет. Клиника открыта при больнице, и я работаю здесь на общественных началах.
   — Колете больным инсулин?
   — Нет. Этим занимаются сестры. Я заполняю карты, определяю, насколько повреждены органы, назначаю лечение. Здесь лечатся в основном бродяги. Представьте, каково приходится бездомному диабетику, — негде хранить инсулин, невозможно контролировать уровень сахара в крови, нет денег на одноразовые шприцы.
   Да, несладко, подумал Джек. Теперь он понял, что объединяет этих двух женщин. Алисия руководила детской клиникой для больных СПИДом в Сент-Винсенте, всего в нескольких кварталах отсюда.
   — Моя основная работа — я получила ее всего две недели назад — в фармацевтической компании «ГЭМ-Фарма». Слышали о такой?
   Джек покачал головой. «Мерк» и «Пфайзер» — этих он знал, но какая-то ГЭМ...
   — Это небольшая компания, — продолжала Надя. — Они занимаются производством и продажей самых распространенных лекарств — антибиотиков, таблеток от давления — в общем, всего того, что есть в любой домашней аптечке. Но в отличие от большинства подобных компаний они пытаются вести самостоятельные исследования, правда в небольшом объеме. Для этого меня и взяли.
   — Не прошло и двух недель, а шеф уже донимает вас?
   — Нет, кто-то донимает его. Во всяком случае, мне так кажется.
   Слава богу, подумал Джек. Никаких сексуальных игр.
   — А отчего вам так кажется?
   — Я видела, как он спорил с каким-то человеком в офисе компании. Они стояли далеко, и я не слышала, о чем идет речь, но тот человек в бешенстве толкнул шефа и выскочил вон.