ММ глубоко вздохнула.
   – Почему бы вам не вернуться в гостиную, – предложила она, – и не выпить еще немного виски?
   Полчаса спустя она заперла дверь гостиной и почти полностью разделась.
 
   Джаго Форд не стал ее первым любовником. ММ была чрезвычайно чувственной женщиной. В возрасте семнадцати лет она пожертвовала своей невинностью ради лучшего друга отца. Рано созревшая и уверенная в себе, ММ испытывала сильнейшее влечение к нему, и ей не терпелось познать все прелести того, о чем до сих пор имела весьма скудное представление. С этими мыслями она начала соблазнять друга отца, что оказалось совсем не трудно: этот весьма милый и приятный мужчина лишь недавно овдовел и, конечно, не смог устоять перед откровенными ухаживаниями юной леди. Их связь длилась недолго, но ММ и этого было вполне достаточно, чтобы обнаружить в себе немалый аппетит к любовным играм. В девятнадцать лет у нее начался роман с молодым человеком в университете. ММ любила его гораздо больше, чем он ее. Удивленный и польщенный ее готовностью спать с ним, молодой человек поддерживал эти отношения вплоть до выпуска. На ее курсе учились всего четыре девушки, и ММ была куда привлекательнее трех остальных. Когда юноша бросил ее, объявив о своей помолвке с богатой и совершенно невзрачной девушкой, сердце ММ было разбито. Особенно больно задело ее то, что после их глубоких и остроумных бесед, после искрометных, длившихся долгое время любовных игр он все же счел, что она не годится ему, адвокату, в жены. Произошедшее сформировало в ММ негативное отношение к мужчинам ее класса, вселив в нее подозрительность к ним и отбив всякое желание общаться. Выйти замуж она не стремилась, мысль о детях глубоко претила ей. Она предпочитала партнерские отношения, умную беседу и хороший секс. Однако найти такой вариант было непросто.
   До тридцати лет ММ пережила несколько неудачных связей. Двое из ее прежних любовников были женаты и несчастливы в браке, и ММ не только проявляла к ним дружеское участие, но и доставляла физическое удовольствие, в котором они так нуждались, не стесняя при всем этом их свободы. Но все же каждый раз она снова оставалась одна, глотая новую обиду, и чувство собственного достоинства в ней начало потихоньку убывать.
   С Джаго Фордом ММ познала абсолютное счастье. Он был интересным, готовым на риск человеком, он любил ее, он восхищался ею и к тому же оказался потрясающим любовником. Как и она сама.
   – Ты ведь понимаешь, что делаешь? – спросил Джаго, когда, обнявшись, веселые и утомленные, они лежали в самый первый раз – прекрасный, неистовый, бурный, потрясающий первый раз.
   – Надеюсь, – ответила с легким негодованием ММ, – а ты, верно, решил, что я викторианская недотрога?
   – Ну не кипятись, – сказал Джаго, нежно целуя ее, – я вовсе не про то. Тут дело в чем: выходит, что давать так же важно, как и получать. Ведь тебе это необходимо, верно?
   – Да, – вздохнула с ноткой грусти ММ. – Да, так оно и есть.
   В первое время ММ не могла отделаться от мыслей о жене Джаго – милой, кроткой Энни, которую он так любил и так недавно потерял. Эти мысли сдерживали и тревожили ее, словно она украла Джаго у его Энни, впустив его в свое изголодавшееся тело, украв его воспоминания, склонив к неверности. Но когда ММ сдерживалась, Джаго, будучи сам смущен этими мыслями, признавая их правомерность, шептал ей: «Не надо, ее здесь нет, она ушла. Энни хотела бы, чтобы я стал счастлив. Ты всегда будешь другой».
   ММ и была другой, об этом Джаго ей тоже сказал. Сблизившись с ним достаточно, чтобы говорить об Энни, ММ узнала, что та испытывала настоящий страх, даже ужас перед сексом. Будучи воспитана очень строгой матерью, приучавшей ее сдерживать себя и относиться к браку как к чему-то, что приходится терпеть, девушка тем не менее сумела достичь гораздо большего. Но она всегда была пассивна и заботилась в первую очередь о том, чтобы доставить удовольствие мужу, а не получить его самой. Поняв это, Джаго тоже стал сдерживаться, боясь ей надоесть. Постепенно они все же научились доставлять друг другу радость, но это была очень осторожная радость, радость с оглядкой. В то время они уже зачали ребенка, которому суждено было навсегда их разлучить, а Энни с самого начала плохо себя чувствовала.
   – Я любил ее всей душой, – сказал Джаго ММ, – но то, что я теперь с тобой, ее не обидит. И не обидит память о ней. Не переживай за нее. Переживай за меня, – неожиданно ухмыльнулся он, – и сделай что можешь для меня.
   И похоже, ММ оказалась способна на многое.
   Отец Джаго служил клерком в страховой конторе и больше всего на свете хотел, чтобы сын получил образование. Джаго платили стипендию в пансионе, и учился он очень хорошо, были даже разговоры о его дальнейшем обучении в колледже, готовящем преподавателей. Но тут умер отец. В четырнадцать лет Джаго был уже достаточно взрослым, чтобы зарабатывать на жизнь и содержать пятерых младших братьев и сестер. Самым простым выходом казался физический труд, и Джаго поступил в строительную бригаду, покрывавшую крыши новых домов в Лондоне. Дела пошли успешно, и в свои шестнадцать лет Джаго приносил в дом заработок, который составлял половину семейного дохода. Постепенно он без особых переживаний отбросил мечты о другой жизни. Но что Джаго так и не смог отбросить – это сознание несправедливости, которая делала жизнь таковой, сознание того, что вдова человека, который всю жизнь работал, как его отец, на благо большой компании, осталась после его смерти без средств к существованию и оказалась брошена на произвол судьбы. И еще одна несправедливость мучила Джаго: что владельцы крупных компаний получали колоссальные доходы, с которых практически не отчисляли налогов, что жили они в роскоши своих особняков, сытые и прекрасно одетые, наслаждаясь всеми благами жизни, в то время как те, кто тяжелым трудом сколачивал им эти состояния, прозябали на грани нищеты.
   Джаго воспитывался отцом, застенчивым человеком, готовым смириться с подобным положением вещей как с непреложным фактом. Но, взрослея, Джаго стал озадачиваться, а потом и возмущаться таким положением вещей. Он примкнул к профсоюзному движению, вступил в лейбористскую партию, вознамерившись изменить мир. Случалось, он даже выступал на митингах и уже почти начал вести активную политическую жизнь – хотя бы на местном, муниципальном уровне, – когда встретил и полюбил свою Энни. Чувство ответственности и перспектива отцовства несколько сдержали столь решительные прежде намерения. Теперь Джаго, как и его отцу прежде, нужна была работа и стабильный доход, для идеализма места уже не оставалось. Горе и одиночество в какой-то мере возродили эту потребность, но былой вкус к борьбе он потерял. Когда Джаго встретил ММ, социализм для него был уже скорее интересной идеей, чем руководством к действию.
   – Эти педерасты все равно выиграют, что бы ты ни делал, – неоднократно говорил он ММ, – а на то, что ты все-таки сделаешь, наложат лапу и извлекут из этого выгоду.
   Хотя Джаго был неглуп, никакой тяги к самосовершенствованию он не испытывал. Жизнь и так слишком коротка, говорил он, учиться нужно в детстве, а в зрелом возрасте надо жить. Джаго читал газеты, следил за политикой и распространением социалистических идей, но придерживался при этом собственного пути.
   – Даже не пытайся заставить меня смотреть Шекспира и читать Диккенса, – сказал он ММ, – я уж лучше чем-нибудь другим займусь. После долгого дня на холоде хочется расслабиться, а не слушать проповеди.
   ММ возразила, что уж Диккенса-то никак нельзя назвать проповедником, ведь он придерживался взглядов тех социальных слоев, которым, она уверена, сочувствует и Джаго. Но Джаго ответил ей: все, что он припоминает из Диккенса, – это какая-то белиберда о пацане, которого отправили в работный дом и он стал карманником, а потом счастливо воссоединился со своим родовитым семейством.
   – Такого не может быть, Мэг, – он звал ее Мэг – говорил, что придумал это имя специально для нее, поскольку ММ не подходит для такой женщины, как она. – Не бывает так в жизни, и ты знаешь об этом не хуже меня.
   Джаго страстно увлекался географией, грезил о других странах, иных народах, и на их первое совместное Рождество ММ подарила ему подписку на журнал «Нешнл географик». Жадно проглатывая каждый новый номер, Джаго заваливал ММ информацией о далеких африканских племенах, эскимосах, китайцах и их удивительной древней цивилизации. Он мечтал в один прекрасный день отправиться в путешествие, пусть даже просто по Европе. И ММ пообещала ему, что они совершат его вместе. Раньше, путешествуя с отцом, она побывала в Риме, Флоренции и Париже и вспоминала об этом времени как о самом лучшем в своей жизни.
   Чем больше ММ узнавала Джаго, тем больше он ей нравился, и даже его грубоватость и бестактность в значительной степени были результатом его безупречной честности, которая напоминала ММ ее собственную. Разница заключалась лишь в том, что ММ чаще помалкивала и не выбалтывала кому попало свои мысли.
   Джаго никогда не говорил ММ о своей любви, но уверял, что быть с нею для него отраднее всего. «Кроме Энни, конечно».
   – Конечно, – подавляя обиду, соглашалась ММ.
   Тогда Джаго объяснял ей, что с Энни все было совсем иначе и ММ не должна об этом думать.
   – Во-первых, она была очень молода, – говорил он, – и это я рассказывал ей обо всем, а не наоборот.
   ММ могла бы беседовать с ним бесконечно – у них было много общего, но и то, что их отличало, нравилось ММ не меньше, чем то, что их связывало. По воскресеньям они отправлялись на долгие прогулки. Иногда просто бродили по Хиту, иногда на омнибусе ездили за город – в Хогз-Бэк в графстве Суррей в Бакингемшире – и без конца разговаривали: о политике, классах общества, деревне, к которой Джаго проявил неожиданный интерес, путешествиях, религии. Джаго был убежденным атеистом, ММ – умеренным приверженцем англиканской церкви, нечасто посещавшим службы.
   – Не знаю, не знаю, как ты будешь смотреть в лицо Господу после того, чем мы занимались без Его благословения, – пошутил Джаго, когда однажды в воскресенье утром ММ собралась на службу.
   Она ответила, что Господь, как ей кажется, предназначил людей наслаждаться сексом, и Его мало заботит, женаты они или нет.
   – И потом, мне нравится язык богослужения. Он очень красивый. Сходил бы как-нибудь со мной, а?
   – Ни за что, – сказал он, протягивая руку, чтобы погладить ее темные волосы. – Если я когда-нибудь и встречусь с Богом, то уж скорее в дремучем лесу или на вершине горы, а не в мрачной церкви.
   ММ заметила, что так обычно говорят все, кто не посещает церкви, и большинство храмов далеко не такие мрачные.
   – Вот подожди, увидишь собор Парижской Богоматери в Париже. Или собор Святого Петра в Риме. Тогда по-другому заговоришь.
   Джаго ответил, что ждет не дождется этого счастья, перевернулся на другой бок и заснул.
   Вот уже три года они были вместе – три счастливых, странных года. Они дарили друг другу огромное наслаждение, виделись по крайней мере три раза в неделю, проводили вместе большинство воскресений, делили друг с другом надежды, опасения и радости. Им было очень хорошо вместе, и тем не менее они никому не сообщали о своих отношениях: Джаго боялся насмешек приятелей, ММ – унижения.
   Иногда они обсуждали возможность познакомить друг друга со своими семьями, гадая, пойдет ли это на пользу их отношениям, и в итоге всегда отклоняли подобное намерение.
   – Они бы просто следили за нами и прикидывали, как мы ладим между собой и чем все это кончится, – сказал Джаго. – И не только твоя родня, моя тоже. Моя, пожалуй, даже больше. Так что давай-ка держать свое при себе. До сих пор все шло неплохо. А вдруг что-то испортится, если мы что-нибудь изменим?
   Держать в тайне свои отношения оказалось не так трудно – жизнь у них была крайне насыщенной. Оба напряженно и подолгу работали, хотя и совершенно по-разному; жизнь ММ была полностью поглощена делами издательства и в меньшей степени политикой. И потому у них едва ли могли обнаружиться общие друзья.
   ММ никому не говорила про Джаго. Она боялась, что, если они расстанутся и окружающие узнают, что ее опять бросили, одинокую и неприкаянную, это станет для нее совсем невыносимо. ММ прекрасно понимала, что Оливер и Селия догадывались о том, что у нее кто-то есть, но оба ни о чем ее не спрашивали: Оливер – из деликатности, Селия – из чувства сестринской любви. Селия была замечательной подругой: она ничего не требовала и не выведывала чужих секретов. Селия считала, что если бы ММ пожелала ей что-то рассказать, она бы рассказала. А поскольку она этого не делала, то Селия и не хотела ничего знать. ММ была абсолютно уверена, что, попроси она Селию купить ей белое платье, порекомендовать священника и подобрать музыку для свадебного торжества или, случись вдруг такое, одолжить ей детскую кроватку и коляску, та все исполнит без единого вопроса.
   Но ММ понимала: у нее никогда не возникнет необходимости просить о чем-либо подобном. Они с Джаго могли быть любовниками, лучшими друзьями, жить душа в душу, но стать мужем и женой они не могли никогда.
   – Это немыслимо, – сказал однажды Джаго и добавил: – Нет, не немыслимо, а невыполнимо.
   ММ согласилась, внезапно почувствовав боль обиды. Неудивительно, что Джаго панически боялся ее беременности.
   – Мне бы этого не хотелось, – говорил он, – это все испортит.
   Каждый месяц он беспокоился, все ли у нее «в порядке», и откровенно переводил дух, когда ММ подтверждала, что все в порядке. Она сама была твердо убеждена, что такого никогда не произойдет, у нее не случалось задержки больше чем на день, даже когда она была молода и отчаянно рисковала. А уж в ее-то тридцать пять это просто невозможно.
   Единственным человеком, кто все знал, была миссис Билл. Она долгие годы служила у Эдгара Литтона, ММ выросла на ее глазах, и неблагоразумное поведение своей хозяйки, которое ей постоянно приходилось наблюдать, миссис Билл воспринимала с покорностью и терпением. Она не одобряла и не осуждала ММ – такое поведение было абсолютно недоступно разумению миссис Билл, недоумевавшей, например, почему нужно столь упорно работать все отпущенное Богом время, когда в том нет ни малейшей необходимости.
   В числе достоинств ММ, наиболее сильно привлекавших и восхищавших Джаго, было то, что она работала. За это он искренне уважал ее. Он любил слушать ее рассказы об издательстве, и не столько о самих книгах, что по большей части утомляло его, сколько о механизмах работы компании: о производственных затратах, о том, какие книги приносят прибыль, а какие – убытки, и о количестве работников, которое требовалось для поддержания деятельности издательства. Его также интересовали отношения ММ с Оливером и Селией и то, как им удается работать вместе без стычек и разногласий.
   – Да у нас полным-полно стычек, – смеясь, говорила ММ. – Мы без конца спорим друг с другом. О том, что́ публиковать, когда именно и почем это можно продать.
   – Это не стычки, – глядя на нее с искренним удивлением, сказал Джаго, – это производственные отношения. Я имею в виду – кто у вас босс?
   – Боссы – мы с Оливером, – ответила ММ, – а Селия просто работает вместе с нами. Не на нас, а с нами. Все очень просто.
   Если это «просто», заявил Джаго, тогда он граф Бекенхем. Его совершенно завораживала родословная Селии, ее жизнь до замужества, представление ко двору. А ММ, посмеиваясь над ним, говорила, что в душе он классовый честолюбец. Иногда она и всерьез так думала.
 
   – Миссис Миллер, это леди Селия Литтон. Леди Селия, это Сильвия Миллер.
   На Джесс Харгривз возложили обязанность представлять дам – членов Фабианского общества их подопечным, которых патронировала миссис Пембер Ривз. Звучный, сильный голос Джесс гулко прокатился по передней комнате Сильвии и достиг задней, где дети под угрозой в случае дурного поведения лишиться к чаю жира, который они мазали на хлеб вместо масла, затаились, прислушиваясь к происходящему.
   – У миссис Миллер… Сколько у вас детей, миссис Миллер? Ах да, у нее шестеро детей. Муж ее работает в городе на складе. Миссис Миллер будет счастлива, если вы посидите с ней немного, и она расскажет вам все, что вы желаете знать. Правда, она слишком занята, чтобы уделить вам много времени. К тому же она вновь ждет ребенка и неважно себя чувствует, особенно к вечеру. Поэтому будет лучше, если вы сможете приходить к ней по утрам, пока большинство детей в школе. Тогда здесь с матерью остается только малышка Барти.
   Сильвия с тревогой смотрела на обеих леди. Она целый день переживала по поводу их визита: тщательно выскребла ступеньки, отложила стирку, надела на Барти чистый слюнявчик. Миссис Харгривз подчеркнула, что все это совершенно необязательно, но Сильвия не могла встретить важную даму, к тому же настоящую леди, о чем ее забыли предупредить, в грязном доме, полном зачуханных детей, делая вид, что все в порядке. Сильвии понравилась миссис Харгривз, но эта новая леди, похоже, была поважнее – с аккуратно подобранными волосами, так что из-под большой шля пы с огромным бантом сбоку выбивалось всего лишь несколько локонов. Она была премило одета – в свободное кремовое шерстяное пальто поверх длинного платья с высоким кружевным воротником, а на ногах – туфельки на очень высоких каблуках. Сильвия предпочла бы кого-нибудь попроще.
   Она предпочла бы вообще никого не пускать в свой дом, ей и так хлопот хватает, и так не упомнишь, что на кого она потратила, кто из детей чем болел, да и присмотреть-то за ними было некому, пока она управлялась с работой. Тед просил ее не делать глупостей, и Сильвия уже хотела отказаться. Но в тот ужасный день, когда миссис Харгривз вернулась, чтобы узнать ее решение, Сильвия поняла, что снова забеременела. Будучи в полном отчаянии, она решила согласиться.
   – Здравствуйте, миссис Миллер, – сказала леди, протягивая ей руку. – Как мило, что вы позволили мне прийти. Можно подержать вашу малышку? Только минуточку? Я и сама жду ребенка, у меня уже есть мальчик, а в этот раз я надеюсь родить девочку. Ой, какая хорошенькая! А волосы какие красивые! Цвета львиной гривы.
   Сильвия надеялась, что леди не заметит гнид в этой львиной гриве. Она давила их сегодня утром, но у нее так и не хватило времени довести дело до конца.
   – Что ж, я пойду, а вы знакомьтесь, – сказала миссис Харгривз. – Да, и обсудите с леди Селией, по каким дням ей лучше к вам приходить. Уверена, вы хорошо поработаете вместе.
   «Поработать вместе? С этой леди?» – усмехнулась про себя Сильвия.
   Однако с течением времени оказалось, что миссис Харгривз была недалека от истины. Леди Селия обладала огромным тактом: она никогда не докучала вопросами, если видела, что Сильвии не до того; всегда спрашивала, может ли Сильвия уделить ей время. И пару раз, когда вечерняя дурнота особенно одолевала Сильвию, спокойно закатала рукава платья и приготовила для детей к чаю хлеб с жиром. Сильвия знала, что это вовсе не входит в план работы, но этим-то леди Селия и покоряла. Она никогда не допускала, чтобы Сильвия чувствовала себя неловко или приниженно, напротив, постоянно твердила, как замечательно ей все удается – сама она и с половиной всех дел так хорошо не справилась бы. И хотя леди Селия носила красивую одежду и приезжала к Сильвии в большой машине с собственным шофером, она держалась с ней на равных, запросто болтала о детях, Джайлзе и собственной беременности.
   – Я немного беспокоюсь: я уже такая толстая, а ведь срок всего четыре месяца, похоже, у меня в животе великан!
   Селия часто отправляла детей Сильвии покататься в своей машине. И хотя каждую встречу Селия обязана была описывать в мельчайших деталях, поскольку в Фабианском обществе считали, что подобные отчеты должны приносить пользу, она порой заговорщически улыбалась Сильвии и говорила, что всегда может что-нибудь присочинить, если вдруг Сильвия забудет, купила она четырнадцать или пятнадцать булочек на неделю, отложила она шиллинг или только одиннадцать пенсов в «башмачную копилку». Селия вначале вообще не понимала, что это такое – «башмачная» и «одежная» копилки и зачем они нужны.
   – Разве нельзя просто отложить деньги и купить вещи, когда понадобится?
   Сильвия попыталась объяснить, что, если деньги не спрятать, они уйдут на еду:
   – Их вечно не хватает. Поэтому важно спрятать их так, чтобы никто не тронул.
   Спустя некоторое время леди Селия перестала спрашивать о подобных вещах. Она обожала Барти и часами играла с ней или пела ей детские песенки.
   – Я бы очень хотела принести ей вещи, из которых Джайлз уже вырос, и игрушки. Его фартучки и еще кое-что прекрасно подошли бы малышке, они ничем не отличаются от одежды для девочек. Но миссис Харгривз и миссис Пембер Ривз сказали мне, что это категорически запрещено. Наша деятельность вовсе не благотворительность, вы, конечно, это понимаете.
   Сильвия это понимала, но была вовсе не против благотворительности. Как бы эти игрушки пригодились сейчас Барти, которая теперь очень скучала, сидя целый день привязанной на высоком стуле. Половина ее восторга при виде леди Селии объяснялась тем, что та высвобождала ее, вынимала оттуда, разглядывала с ней картинки в книжках и играла в ладушки. Барти стала очень хорошенькой, и Сильвия понимала, почему она так нравится леди Селии. Волосы ее и впрямь были цвета львиной гривы, и у нее была длинная нежная шейка. Она рано научилась ходить и превратилась в маленькую умную обезьянку, что очень осложнило ее положение в семье. Уж лучше бы она была пончиком, как Марджори и Фрэнк. Что касалось одежды, Барти в основном носила то, что больше походило на лохмотья, так что несколько нарядных фартучков от леди Селии были бы очень даже кстати.
   Но время и внимание представляли собой не меньшую ценность: страх Сильвии перед визитами леди Селии постепенно сменился нетерпеливым ожиданием ее прихода. И Сильвия старалась понять, были ли эти посещения столь же радостными для леди Селии. Не очень-то ей в это верилось.

Глава 5

   Приближалось Рождество. Им был полон весь дом Литтонов. Каждая комната внизу и детская были украшены гирляндами вечнозеленых растений и букетами падуба. Огромная елка стояла в холле, усыпанная восковыми свечами, которым предстояло вспыхнуть в канун Рождества, и под нею день ото дня росла груда подарков. Изумительные запахи свежего печенья доносились из кухни. Почти каждый вечер появлялись певцы рождественских гимнов, и Джайлз стоял у двери в ночной рубашке и слушал, как они поют. Селия возила сына посмотреть на гигантскую елку, установленную на Трафальгарской площади, на красивые рождественские витрины в магазинах на Риджент-стрит и Найтсбридж. А еще через трубу большого камина в гостиной они отправили Санта-Клаусу письмо, на котором четко вывели дату – декабрь 1909 года, – чтобы избежать путаницы. Каждый дом на Чейни-уок сверкал огнями, и деревья вдоль улицы были сплошь усыпаны мерцающими, словно звезды, гирляндами. Селия по-детски восторженно любила Рождество, а в этом году, в ожидании ребенка, она чувствовала праздник особенно остро. Ей припомнилось Рождество 1907 года, когда после потери ребенка она часто плакала и грустила, и теперь она ощущала, что наконец-то избавилась от чувства вины. Селия задумала множество рождественских сюрпризов: накупила и упаковала подарки, устроила большой рождественский обед, а также детский праздник. Оливер, рождественские дни которого из-за вечной занятости отца и отсутствия матери проходили довольно скучно, старался придать празднику какую-то особую волшебную силу, поддразнивал Селию за ее возбужденные хлопоты, беспокоился, что она переутомится, но тем не менее и сам подпадал под обаяние ее лучезарного счастья.
   Все же пару раз за эту неделю прекрасное настроение Селии несколько омрачалось чувством вины. У Миллеров не было ни елки, ни подарков, а улица их была пустой и темной, не считая единственной елки в окне самого крайнего дома. Тед обещал, что ближе к Рождеству срубит в парке тисовую ветку – ее можно украсить конфетами и цепочкой из цветной бумаги, сказал он, а еще можно зажечь и поставить на окно две большие свечи, которые ему пообещали на складе. Но это все же не очень-то похоже на настоящие подарки, объяснила Сильвия Селии.
   – Тед сейчас работает сверхурочно, и мы сможем позволить себе ветчину на косточке к рождественскому столу. И немного апельсинов и орехов. А матушка Теда сказала, что добудет детям конфет.
   Селия понятия не имела, что у Теда есть мать; она полагала, что родители Теда и Сильвии уже умерли, иначе они, разумеется, помогали бы большой семье своих детей. Оказалось, что родителей Сильвии действительно уже не было в живых, и отца Теда тоже, а вот его мать проживала со своей единственной дочерью в Кэтфорде.
   – Но они не ладят – Тед и его мать. Она говорит, что Тед мог бы и получше устроиться в жизни. Интересно как, хотела бы я знать. Признаться, мы давно уже сошлись на том, что пусть уж лучше живет отдельно. Приедет в канун Рождества или какой другой день, и довольно.
   На самом деле Селия приготовила подарки для Миллеров: по игрушке для всех детей, банку консервированного языка, небольшую коробку печенья и немного сушеных фруктов. И пару теплых шалей для будущего ребенка. Селии приходилось соблюдать осторожность, потому как, окажись подарков слишком много, другие взятые под патронаж семьи могли прослышать об этом, стали бы завидовать, и она нажила бы себе массу неприятностей.