Селия беспокоилась о Сильвии: ей оставалось ходить еще два месяца, а она едва волочила ноги, была бледнее обычного и, не считая большого живота, исхудала, как привидение. Ничего удивительного: пару недель Тед проболел и был не в состоянии работать, с деньгами стало совсем туго, а когда денег не хватало, дети и жена голодали в первую очередь. Мужчине пища нужна, чтобы работать: это само собой разумеется и сомнению не подвергалось. Даже беременной женой. Но привычная к подобным проблемам Сильвия на этот раз была сама не своя. Обычно смелая и жизнерадостная, теперь она часто впадала в мучительное беспокойство, уверенная в том, что с ребенком что-то неладно.
– Он очень мал, – как-то раз холодным темным утром сказала она Селии, – и почти не шевелится. Хоть бы все было в порядке.
– Я уверена, что все нормально, – успокаивала ее Селия, – а маленький он потому, что это, наверное, еще одна девочка.
– Это ничего не значит. Я здорово раздалась, когда носила Марджори. До сих пор нам везло – ни одного ребенка не потеряли. Ведь у других женщин дети часто умирают.
У Селии в голове не укладывалось, как можно в таком положении считать себя везучей, но она улыбнулась, чтобы подбодрить Сильвию.
– Значит, все в порядке. Вы вполне здоровая, крепкая мать, и у вас здоровые, крепкие дети.
– Ужасно, когда они умирают, – сказала Сильвия, глядя куда-то в пространство и одновременно выжимая белье, – просто ужасно…
– Да, наверное. Ну-ка, дайте я это сделаю.
– Нет, вам нельзя, леди Селия. Не стирать же вам!
– Почему бы и нет? Для себя ведь мне стирать не нужно, – просто сказала Селия, – так что посидите-ка спокойно, Сильвия, прошу вас. Возьмите Барти на ручки, она у нас такая умница.
Селия встала у стола и принялась отжимать нескончаемые одежки. Ни одна из них не казалась ей достаточно чистой.
– Знаете, – заговорила Сильвия, поглаживая Барти по нежной щечке, – когда дитя умирает, надо платить за похороны. Это больше двух фунтов, а у нас страховка всего на тридцать шиллингов.
Как минимум один заработанный шиллинг в неделю из бюджета рабочей семьи шел в фонд похоронной конторы.
– Довольно, Сильвия, – сказала Селия, расстроенная разговором о детских похоронах, – даже и не думайте об этом!
– Приходится думать, – серьезно возразила Сильвия. – А если ребенок появляется на свет раньше срока живой, а потом умирает, страховку вообще не выплачивают. Тогда приходится хоронить в могиле для нищих. Разве так можно? Придется как-то добывать деньги. – Лицо ее исказилось, веки набрякли.
– Сильвия, пожалуйста, прекратите! Нельзя так себя растравлять! Не умрет ваш малыш! Она – я уверена, что это девочка, – будет очень хорошенькой и сильной. Совсем как Барти. Ну вот и все, развесить белье на веревках?
– Давайте пока не будем, – сказала Сильвия, – пока дети не попьют чаю. Им так удобнее.
Веревки, протянутые через всю комнату, провисали прямо над маленьким столиком. И в самом деле без них было лучше.
– Что ни говорите, леди Селия, мне не стоило заводить этот разговор и волновать вас. Вы ведь и сами в положении.
– О, мне еще долго, – откликнулась Селия, – раньше мая не рожу. Только вот в отличие от вас я совершенно необъятная. Завтра приедет мой доктор. А что… что ваш доктор говорит? Почему вы так исхудали?
Сильвия взглянула на Селию, и в ее тяжелом взгляде промелькнуло изумление.
– Мы не ходим по врачам, леди Селия. Не ради младенца же туда идти. Это больших денег стоит, к доктору ходить.
Селии стало неловко – вечно она совершает вот такие ошибки, тупые и бездумные. Сравнить себя, которую постоянно опекают, непомерно балуют, чье каждое недомогание и боль являются причиной суеты, а обычная усталость расценивается как тяжелое заболевание, и Сильвию, у которой нет возможности обратиться к доктору, даже имея очень веские основания. Как можно было сравнивать?
– Сильвия, если вы хотите показаться доктору, – быстро предложила Селия, зная, что преступает все строго установленные границы, – вас может осмотреть мой врач. Я с радостью это устрою. Если вы действительно тревожитесь.
Сильвия зарделась, обескураженная таким предложением.
– К чему это? – пробормотала она. – Вы очень добры, леди Селия, но это, право, ни к чему. Это ж просто ребенок. Не болезнь. Все будет в порядке. А вот и дети пришли. Займусь-ка я делами.
По дороге домой, сидя в машине, Селия ломала голову, не доставляет ли она своей помощью семье Миллеров больше хлопот, чем пользы?
– Боже правый, – вчитываясь в письмо, произнес Оливер. Он разбирал за завтраком почту, и груда рождественских поздравительных открыток на буфете непрерывно росла.
– Что такое? – спросила Селия.
Она намазывала маслом уже третий ломоть – аппетит у нее был поистине неимоверный.
– Да мой брат. Собирается жениться.
– Не делай вид, что так удивлен. Он на двенадцать лет старше тебя. Не могу понять, как это его раньше никто не подцепил. И кто же эта везучая барышня?
– Едва ли это барышня, она старше Роберта. Батюшки, да ей сорок два года. Очень взрослая невеста. Невероятно.
– Оливер, сорок два года – это не так уж много. ММ скоро тридцать шесть. Я ей передам, как ты выражаешься, если не будешь поосторожнее.
– Пожалуйста, не надо, дорогая. У меня случайно вырвалось. Но я удивлен. Роберт – большой любитель хорошеньких девушек.
– Ну, может быть, она хорошенькая женщина. Или богатенькая, – задумчиво прибавила Селия.
– Право, Селия! Какая ему нужда жениться на деньгах? У него их и так предостаточно.
– Откуда тебе знать, Оливер. Дорогой, не смотри на меня так, я же просто шучу. Ты знаешь, как я люблю Роберта. Надеюсь, они приедут в Лондон?
– Именно это они и собираются сделать. В медовый месяц.
– Чудесно! А когда? Надеюсь, я еще буду в состоянии выбраться из своего кресла.
– Будешь, будешь. Почти сразу после Рождества. А пожениться они собираются как раз в канун Рождества. А затем, первого января, отплывают из Нью-Йорка.
– Нужно обязательно пригласить их пожить у нас, – сказала Селия и задумчиво посмотрела на Оливера. – Немного неожиданно, не правда ли? Может быть, это… вынужденный брак?
– Селия, не смеши меня. Вообще-то, письмо отослано довольно давно, требуется хотя бы недели две, чтобы почта дошла до нас из Нью-Йорка.
– Я знаю. И все равно это неожиданно. Как ее зовут?
– Мм… Дженетт. Миссис Дженетт Эллиотт. Она вдова. У нее два сына… Свой дом в Нью-Йорке и – с ума сойти! – еще один на Лонг-Айленде.
– Что я и говорила, – улыбнулась Селия, – богатая вдова. Очень любопытно. Жду не дождусь встречи с нею. Сегодня же распланирую их визит к нам.
Известие о приезде Роберта Литтона ужасно всех заинтриговало. С чего бы это такой видный, обаятельный, богатый мужчина, который всегда откровенно наслаждался своей свободой, вдруг решил жениться на женщине в возрасте, да еще и осложнять себе жизнь двумя пасынками в виде приданого? Этому могло быть только два объяснения, думала Селия, поднимаясь к себе, чтобы подготовиться к визиту доктора Перринга: либо Роберт влюбился до безумия, либо ему нужны деньги. Вероятнее всего, второе. Она по-прежнему размышляла о том, какими откровениями может быть чреват визит новобрачных, когда приехал доктор Перринг. То, что он сообщил ей, начисто выветрило из головы Селии все посторонние мысли.
Доктор долго стоял над нею, поначалу прикладывая стетоскоп к ее животу, а затем осторожно ощупывая его. Это длилось так долго, что Селия начала беспокоиться, все ли в порядке.
– Да, – улыбаясь и возвращая ей салфетку, сказал доктор, – все в порядке. Но мне кажется, что я слышу два сердца. И живот очень большой. Думаю, у вас двойня, леди Селия. Да, это так, ес ли вы уверены в датах.
– Абсолютно уверена, – ответила Селия.
Совершенно точно: она забеременела в то дивное время, которое они с Оливером прошлым летом провели в Венеции. На просторной кровати в просторной комнате, с потолком в отблесках огней, играющих на поверхности вод. В отеле «Чиприани». Ни малейшего сомнения. Селия улыбнулась доктору, затем легла, молча уставившись на свой живот. Она была растеряна. Растеряна и испугана. Двойня! Два младенца… Вот чудно! Такое чувство, будто бы один из них заменял ребенка, которого она потеряла.
– Что-то вы бледноваты, – потрепал ее по руке доктор Перринг. – Не стоит волноваться: как правило, женщины успешно вынашивают двойню. Конечно, роды могут быть трудными, но в последнее время осложнений у вас не было, и вы еще такая молодая. Молодая и сильная. Я бы предпочел, чтобы вы рожали в родильном доме, а не здесь, не дома, и это мой единственный совет.
– Да, – сказала Селия, – да, конечно. Если вы думаете, что так надо. А… а почему рождается двойня, доктор Перринг, как это… происходит?
– Ну-у, яйцеклетка делится в момент оплодотворения. На два зародыша. Тут нет ничего необычного, но…
– Да, но что провоцирует это деление? Почему так происходит?
– Никто не знает, – ответил врач, – это таинство. А все же здорово – двойня! – Доктор ободряюще улыбнулся Селии. – Для большинства матерей это большая радость. Дети развлекают друг друга, и, если они к тому же еще и близнецы, их можно одинаково одевать и делать прочие подобные глупости.
– А когда мы узнаем – близнецы ли это? – спросила Селия. – Наверное, только после рождения?
– Конечно. Близнецы должны быть однополыми, если они идентичны, но главное в том, что у них единая плацента. Детское место, ну, вы знаете.
– Да. Да, знаю. Я издавала книгу о беременности и уходе за детьми.
– Я все время забываю, – улыбнулся доктор, – какая вы умная и начитанная молодая женщина. Это очень помогает. Так, теперь вот еще что, леди Селия. Я советовал бы вам побольше отдыхать. Больше беречься. Несколько часов в день полежать, закинув ноги, рано ложиться спать и тому подобное. Нагрузка на ваш организм будет весьма значительной.
– Да, – покорно согласилась Селия, – да, конечно.
Врач ушел, а Селия задумалась. Обо всем, что ее ожидало. Большие перемены: прибавление не одного ребенка, а двоих – какая же огромная семья у них сразу будет! И это замечательно, прав доктор Перринг. Вместе с тем потребуется много сил. Комнаты, отведенные под детскую, недостаточно просторны. Придется подготовить новую дневную детскую и, скорее всего, ночную. Понадобится дополнительная помощь: у Дженни в детской должна быть постоянная горничная. А может быть, и две. Она будет довольна. Это придаст ей вес на детских скамейках в Кенсингтон-гарденс. А акушерке придется пожить здесь подольше чем два месяца. Особого внимания потребует вскармливание. Коляска и кроватка Джайлза не понадобятся; придется купить сдвоенную коляску и другую кроватку. Может быть, старая коляска сгодится Сильвии. Как бы напрокат. Ее новорожденный сможет в ней спать. Но тут Селия подумала, что коляска слишком велика, она займет у Сильвии чуть ли не всю маленькую комнату и отнимет у детей жизненное пространство.
За собственными проблемами Селия на какое-то время забыла о Сильвии, но теперь вспомнила и вновь забеспокоилась о ней. Если ей самой придется больше отдыхать, она не сможет навещать ее. Если бы Оливер знал, он просто привязал бы жену к кровати. Селия чувствовала, что муж с радостью ухватился бы за любой предлог, чтобы поступить так: ему явно надоело слушать о Миллерах и их проблемах. Но ей непременно нужно быть рядом с Сильвией, чтобы помочь ей, когда подойдет время рожать. Нельзя ее бросать сейчас. Ей многое понадобится: больше молока, больше еды, чистое белье, пеленки для новорожденного. Те, что видела Селия, уже просто в лохмотья превратились. Она пообещала самой себе, что добудет новые, неважно, что на сей счет скажет миссис Пембер Ривз. И она, Селия, не собирается сидеть и писать какие-то дурацкие отчеты, в то время как Сильвия будет вежливо умирать с голоду.
И Селия приняла решение. Она скажет Оливеру про двойню только после того, как Сильвия родит. До тех пор она будет побольше отдыхать, но свою новую подругу не предаст. А доктору Перрингу скажет, что пока ничего не говорила мужу, потому что была очень занята и вообще не хочет его волновать до окончания Рождества. Или еще что-нибудь. Это ведь всего несколько недель отсрочки.
– Конечно, я понимаю, что он, возможно, не любит меня так, как я его. – Дженетт Эллиотт спокойно улыбнулась лучшей подруге, призванной услышать то, что Дженетт преподнесла как довольно важную новость. – Я также знаю, что его, вероятно, привлекает мысль о моих деньгах. Но мне все равно, Мэриголд. Я хочу за него замуж.
– Ты с ума сошла, – заключила Мэриголд Харрингтон. В нью-йоркском обществе она славилась своей откровенностью. – Да ты вовсе ненормальная. Потом сама будешь жалеть.
– Не думаю. Я уже не девочка, чтобы принимать скоропалительные решения. Уверена, что нравлюсь ему. После смерти Джонатана мне было очень одиноко, ты же знаешь. По правде сказать, я просто хочу замуж, вот в чем дело. Думаю, Роберт будет… – Дженетт помедлила и задумчиво договорила: – Будет отличным мужем. А мальчикам нужен отец. Они быстро растут и…
– А им нравится Роберт?
– О да, – быстро ответила Дженетт, – очень нравится. – Она встала, подошла к окну и застыла, глядя на Центральный парк. – Какие красивые деревья в парке, все в сиянии. Как же я люблю Рождество!
– Дженетт…
– Мэриголд, ну дай же мне порадоваться своему счастью! Пожалуйста. Роберт хочет жениться на мне. Он совершенно не обязан этого делать, но он хочет. Он не нищий, у него полно собственных денег, у него хорошо идут дела.
– В каком банке он служит?
– «Лоусонс». Он работал у Моргана в Лондоне, в тысяча девятьсот втором году переехал в их нью-йоркский офис, а восемнадцать месяцев назад перешел в «Лоусонс». У него хорошая репутация. Я все о нем выведала, Мэриголд, так что не бойся. Я не так глупа, как ты думаешь.
– Я не считаю тебя глупой, Дженетт. Не всегда, во всяком случае. Просто мне кажется, что ты немного… ослепла. Ведь именно так обычно говорят о любви.
– Глупости. Я же сказала, что не питаю иллюзий относительно чувств Роберта ко мне. И все же я думаю, из него получится очень хороший муж. Он чудный и нескучный, и он красив.
– Едва ли это самое главное.
– В какой-то мере, да. Для меня, во всяком случае. И потом, с ним так легко. Он ничуть не похож на стандартного чопорного англичанина. Большинству моих друзей Роберт очень нравится, и я не понимаю, почему…
– Большинству твоих друзей не известно, что ты собралась за него замуж, – перебила Мэриголд. – Да еще так скоро. Вообще-то, мне Роберт тоже нравится. Насколько я его знаю. Но я видела его всего лишь два-три раза, не забывай. Просто не пойму, почему ты решилась… на такой серьезный шаг. Почему не оставаться просто любовниками – хотя бы какое-то время?
– Да он и так уже побыл моим любовником, – весело заявила Дженетт, и во взгляде ее больших голубовато-зеленых глаз, устремленных на Мэриголд, промелькнула злоба, – но теперь я хочу большего. Мы оба хотим. И для мальчиков будет хуже, если вдруг пойдут сплетни. А поскольку осенью Лоренс отправляется в Дирфилд, все должно быть в полном порядке. Нет, боюсь, ты не сможешь меня отговорить, Мэриголд. Все решено. Роберт уже написал своим брату и сестре и сообщил, что мы собираемся пожениться, и теперь я сообщаю об этом тебе. Как самой давней и близкой подруге. Завтра появится объявление в «Нью-Йорк таймс». Тогда уж весь свет узнает. И безусловно, найдет что сказать по этому поводу. Ну а теперь не хочешь ли что-нибудь выпить перед уходом? Чая или стаканчик вина?
– Ясно, намек поняла, – ответила Мэриголд, – ухожу. Сегодня вечером мы идем на концерт в Карнеги-холл. Мне пора. Что ж, спасибо, что рассказала мне раньше, чем всему остальному свету. – Она встала, подошла к Дженетт и поцеловала ее. – Надеюсь, ты будешь по-настоящему счастлива.
– Я тоже, – ответила Дженетт, – спасибо тебе. И… вы ведь придете на церемонию, ты и Джерард?
– Конечно. Непременно придем. Спасибо.
Когда ее машина влилась в оживленный поток уличного движения, Мэриголд еще раз оглянулась на огромный, в стиле палладиан[6], дом на Пятой авеню, построенный свекром Дженетт в качестве монумента своему состоянию. Сияли огни, рассекая зимние сумерки, на лужайке у парадного входа стояла гигантская елка. Глядя на нее, Мэриголд подумала: если даже Роберт Литтон и правда любит Дженетт, он должен быть человеком кристальной чистоты, просто не от мира сего, если хоть самую малость понимает, что́ приобретает, беря ее в жены. Однако за те две встречи, когда она видела его, Роберт показался ей весьма далеким от кристально чистого и неземного существа. Признаться, и сама Дженетт была не ангел. Сказать «непреклонная» – значит почти ничего не сказать, трудно подобрать для нее подходящее определение. Мэриголд решила, что довольно беспокоиться за Дженетт, и задумалась о том, знает ли Роберт Литтон, с чем именно ему предстоит столкнуться?
Дженетт Браунлоу было всего двадцать лет, когда она вышла замуж. То была взаимная любовь с первого взгляда. За два года до этого Джонатан Эллиотт увидел ее на балу дебютанток, разглядев на другом конце зала, и сразу решил, что на этой девушке он готов жениться. Дженетт приняла его приглашение на танец, и не прошло и получаса, как она пришла к такому же выводу. Тогда еще Дженетт не знала, что отцом Джонатана Эллиотта был Сэмюэль Эллиотт, основатель банка «Эллиоттс», быстро ставший одним из новых финансовых гигантов Уолл-стрит. А когда узнала, юноша показался ей еще более привлекательным.
На то, чтобы уладить это дело, совсем не было времени: отец давил на Джонатана, чтобы тот женился на дочери его старого приятеля, девушке превосходно воспитанной, но скучной. Дженетт не считалась красавицей, но была чрезвычайно живой, стильной и очень смышленой. И тоже твердо решила выйти замуж за Джонатана.
Три месяца спустя Джонатан сказал отцу, что хочет жениться на Дженетт. Сэмюэлю Эллиотту это не понравилось: о ее состоянии и говорить не приходилось, поскольку ее отец был средней руки бизнесменом, а сама девушка слыла отчаянной и несдержанной особой. Про мисс Браунлоу рассказывали, что однажды после какой-то вечеринки она забралась на макушку одной из статуй в Центральном парке в чем мать родила. А еще говорили, что как-то раз она нарядилась молодым джентльменом и отправилась в мюзик-холл. Для Сэмюэля Эллиотта чары Дженетт не представляли никакой ценности. Ей пришлось терпеливо обрабатывать его целых двенадцать месяцев: льстить ему, развлекать его, просить его советов по поводу своих скромных капиталовложений, тем самым демонстрируя не только свое всем известное прямодушие, но и немалую проницательность, что ему понравилось. В конце концов было решено, что юные влюбленные поженятся, как только девушке исполнится двадцать лет.
После чего Дженетт – уже в качестве жены и члена семейной корпорации – взялась за свою карьеру с необычайной ловкостью и усердием.
Ее единственной проблемой было вынашивание детей. На каждого из двух ее сыновей пришлось несколько выкидышей, а перед появлением на свет младшего, Джейми, у нее родились два мертвых младенца. Пришлось оставить попытку создания большой семьи, о которой она так мечтала. Кроме того, Джонатан, по-прежнему беззаветно ее любивший, решил, что раз у него уже есть наследники, то всю свою энергию жена теперь может обратить на него, своего супруга.
Дженетт, которую утомили мучительные попытки обзавестись детьми, с радостью вернулась к роли хозяйки семейного предприятия. К тридцати пяти годам Джонатан стал президентом банка «Эллиоттс»; когда ему исполнилось сорок, умер Сэмюэль, семья переехала в особняк на Пятой авеню, и Джонатан возглавил банк. Управлял он им превосходно: двумя его величайшими достоинствами были холодная голова и безошибочная дальновидность. Во время паники 1907 года, разразившейся в результате захлестнувших страну спекуляций, когда люди буквально дрались, чтобы забрать из банков свои вклады, Джонатан выпустил обращение, в котором говорилось, что он гарантирует сохранность вкладов граждан. Пока прочие финансовые учреждения пребывали в панике, он оставался спокоен и вместе с Дж. П. Морганом всячески убеждал крупнейших банкиров внести деньги в фондовую биржу. Джонатан Эллиотт поддержал угрозу Моргана, что всякий, кто начнет панику на фондовой бирже и таким образом обострит ситуацию, будет, согласно известному изречению Моргана, «должным образом выдворен», когда кризис завершится. Восемь банков все же лопнули, а с ними вместе пало и множество финансовых учреждений. Но банк «Эллиоттс» был в числе тех, кто выстоял.
Однако в том же 1907 году у Джонатана Эллиотта диагностировали рак, и спустя год он умер. Дженетт была совершенно убита горем: она искренне любила мужа, как и тот ее, и не проходило ни дня с момента их первой встречи, чтобы они не повторяли друг другу слова любви. Но, к счастью, Дженетт обладала стойким и энергичным характером. Она знала, что свое будущее, а также будущее своих сыновей Лоренса и Джеймса не построишь на одних воспоминаниях. Более того, она была женщиной умной и прекрасно понимала законы финансового мира. Дженетт потребовала и вскоре получила место в правлении банка «Эллиоттс», вернулась к образу жизни хозяйки большого дома, делая все возможное, чтобы мальчики воспитывались так, как того желал бы Джонатан.
Дженетт встретила Роберта Литтона в 1909 году на благотворительном вечере. Заметив в нем ум, обаяние и решительность, хотя и недостаточную отвагу в финансовых делах по сравнению с той, которой обладал Джонатан, она немедленно вступила с ним в близкие отношения. Спустя четыре месяца Роберт предложил Дженетт выйти за него замуж. Имея некоторые слабые – не без причин – подозрения на его счет, она отказала ему, но предложила остаться любовниками. То ли из-за своей моральной честности, то ли потому, что у него был дальний прицел, Роберт Литтон отверг ее предложение, по крайней мере до тех пор, пока Дженетт не согласится рассмотреть саму возможность брака. Дженетт такой шаг удивил и покорил, к тому же она испытывала к Роберту определенное физическое влечение, а потому согласилась подумать. Открытие, что физическая близость с Робертом исключительно приятна ей, было только одной из причин, убедивших Дженетт принять в конце ноября его третье по счету предложение.
Дженетт знала, что все ее друзья придут в ужас. Мнение Мэриголд, что Роберт просто охотится за деньгами Дженетт, стало началом огромной, неумолимой лавины, и требовалась большая сила, чтобы ее выдержать. Но Дженетт все это не волновало, а в какой-то мере даже забавляло, как вообще забавляет людская наивность. Она сама о себе позаботится: ее личное состояние громадно, своим капиталом и акциями она распоряжается по своему усмотрению, умело и с удовольствием. На ее имя записаны два дома, в банке она состоит в штате президента, как бы это ни раздражало нового председателя. Когда тот попробовал предложить Дженетт не посещать более главные совещания, она вежливо напомнила ему, что менее чем через десять лет Лоренс займет свое место в правлении банка и важно, чтобы свойственные Эллиоттам представления о банковском деле дошли до мальчика в первозданном виде. Роберт Литтон не мог посягнуть на банк и его фонды, а пожелав работать там, чувствовал бы себя неловко и, может быть, даже унизительно.
Роберт не Джонатан, Дженетт это знала и не питала иллюзий на сей счет – разумеется, она не слепа к его недостаткам. Но Роберт умен и обаятелен, Дженетт любила его и как мужчину, и как человека, поэтому решила, что будет гораздо приятнее ощущать себя женой Роберта, чем вдовой Джонатана. Кроме того, мальчикам нужен кто-то на роль отца, со временем они оценят и полюбят Роберта. В этом она была абсолютно уверена.
– Я его ненавижу, – сказал Лоренс. – Просто ненавижу. Он такой… такой вкрадчивый. Не понимаю, как он может нравиться маме. После отца.
– Как это – вкрадчивый? – спросил Джейми.
– Скользкий. Лезет в друзья. Со всем соглашается, только чтобы понравиться. Фу!
– Мне кажется, он не такой уж плохой. Подарил мне железную дорогу, когда был у нас последний раз, сказал, что это даже не рождественский подарок.
– Вот-вот! Как ты думаешь, почему он это сделал?
– Потому что я хотел такой подарок? – с надеждой спросил Джейми.
– Глупый! Чтобы понравиться тебе, чтобы ты думал, какой он хороший. Ну, меня-то он не купит, Джейми, даже если купит тебя. А если он тебя купит, я с тобой больше дружить не буду.
Джейми поспешно сказал, что его Роберт Литтон тоже не купит. Он очень боялся Лоренса. Тот больше походил на своего деда, чем на отца, и имел обыкновение замыкаться в хмуром, задумчивом молчании. Однажды Лоренс сказал, что станет даже более известным банкиром, чем Сэмюэль Эллиотт.
– Такой у меня план, – заявил он. – И пусть Роберт Литтон только попытается меня остановить!
Джейми не мог понять, зачем бы это Роберту Литтону пытаться его останавливать. Казалось, Роберта заботило только одно: понравиться им с Лоренсом. Но Лоренс всегда бывал прав. Видимо, он, Джейми, просто чего-то не понял. Наверное, нужно постараться, чтобы Роберт ему меньше нравился. Вот только мама сказала: она надеется, что все они смогут подружиться. Так приятно вновь видеть ее счастливой, слышать ее смех. Джейми любил маму больше всех на свете. Видеть, как она несчастна и одинока после смерти отца, было хуже его собственного горя.
– Он очень мал, – как-то раз холодным темным утром сказала она Селии, – и почти не шевелится. Хоть бы все было в порядке.
– Я уверена, что все нормально, – успокаивала ее Селия, – а маленький он потому, что это, наверное, еще одна девочка.
– Это ничего не значит. Я здорово раздалась, когда носила Марджори. До сих пор нам везло – ни одного ребенка не потеряли. Ведь у других женщин дети часто умирают.
У Селии в голове не укладывалось, как можно в таком положении считать себя везучей, но она улыбнулась, чтобы подбодрить Сильвию.
– Значит, все в порядке. Вы вполне здоровая, крепкая мать, и у вас здоровые, крепкие дети.
– Ужасно, когда они умирают, – сказала Сильвия, глядя куда-то в пространство и одновременно выжимая белье, – просто ужасно…
– Да, наверное. Ну-ка, дайте я это сделаю.
– Нет, вам нельзя, леди Селия. Не стирать же вам!
– Почему бы и нет? Для себя ведь мне стирать не нужно, – просто сказала Селия, – так что посидите-ка спокойно, Сильвия, прошу вас. Возьмите Барти на ручки, она у нас такая умница.
Селия встала у стола и принялась отжимать нескончаемые одежки. Ни одна из них не казалась ей достаточно чистой.
– Знаете, – заговорила Сильвия, поглаживая Барти по нежной щечке, – когда дитя умирает, надо платить за похороны. Это больше двух фунтов, а у нас страховка всего на тридцать шиллингов.
Как минимум один заработанный шиллинг в неделю из бюджета рабочей семьи шел в фонд похоронной конторы.
– Довольно, Сильвия, – сказала Селия, расстроенная разговором о детских похоронах, – даже и не думайте об этом!
– Приходится думать, – серьезно возразила Сильвия. – А если ребенок появляется на свет раньше срока живой, а потом умирает, страховку вообще не выплачивают. Тогда приходится хоронить в могиле для нищих. Разве так можно? Придется как-то добывать деньги. – Лицо ее исказилось, веки набрякли.
– Сильвия, пожалуйста, прекратите! Нельзя так себя растравлять! Не умрет ваш малыш! Она – я уверена, что это девочка, – будет очень хорошенькой и сильной. Совсем как Барти. Ну вот и все, развесить белье на веревках?
– Давайте пока не будем, – сказала Сильвия, – пока дети не попьют чаю. Им так удобнее.
Веревки, протянутые через всю комнату, провисали прямо над маленьким столиком. И в самом деле без них было лучше.
– Что ни говорите, леди Селия, мне не стоило заводить этот разговор и волновать вас. Вы ведь и сами в положении.
– О, мне еще долго, – откликнулась Селия, – раньше мая не рожу. Только вот в отличие от вас я совершенно необъятная. Завтра приедет мой доктор. А что… что ваш доктор говорит? Почему вы так исхудали?
Сильвия взглянула на Селию, и в ее тяжелом взгляде промелькнуло изумление.
– Мы не ходим по врачам, леди Селия. Не ради младенца же туда идти. Это больших денег стоит, к доктору ходить.
Селии стало неловко – вечно она совершает вот такие ошибки, тупые и бездумные. Сравнить себя, которую постоянно опекают, непомерно балуют, чье каждое недомогание и боль являются причиной суеты, а обычная усталость расценивается как тяжелое заболевание, и Сильвию, у которой нет возможности обратиться к доктору, даже имея очень веские основания. Как можно было сравнивать?
– Сильвия, если вы хотите показаться доктору, – быстро предложила Селия, зная, что преступает все строго установленные границы, – вас может осмотреть мой врач. Я с радостью это устрою. Если вы действительно тревожитесь.
Сильвия зарделась, обескураженная таким предложением.
– К чему это? – пробормотала она. – Вы очень добры, леди Селия, но это, право, ни к чему. Это ж просто ребенок. Не болезнь. Все будет в порядке. А вот и дети пришли. Займусь-ка я делами.
По дороге домой, сидя в машине, Селия ломала голову, не доставляет ли она своей помощью семье Миллеров больше хлопот, чем пользы?
– Боже правый, – вчитываясь в письмо, произнес Оливер. Он разбирал за завтраком почту, и груда рождественских поздравительных открыток на буфете непрерывно росла.
– Что такое? – спросила Селия.
Она намазывала маслом уже третий ломоть – аппетит у нее был поистине неимоверный.
– Да мой брат. Собирается жениться.
– Не делай вид, что так удивлен. Он на двенадцать лет старше тебя. Не могу понять, как это его раньше никто не подцепил. И кто же эта везучая барышня?
– Едва ли это барышня, она старше Роберта. Батюшки, да ей сорок два года. Очень взрослая невеста. Невероятно.
– Оливер, сорок два года – это не так уж много. ММ скоро тридцать шесть. Я ей передам, как ты выражаешься, если не будешь поосторожнее.
– Пожалуйста, не надо, дорогая. У меня случайно вырвалось. Но я удивлен. Роберт – большой любитель хорошеньких девушек.
– Ну, может быть, она хорошенькая женщина. Или богатенькая, – задумчиво прибавила Селия.
– Право, Селия! Какая ему нужда жениться на деньгах? У него их и так предостаточно.
– Откуда тебе знать, Оливер. Дорогой, не смотри на меня так, я же просто шучу. Ты знаешь, как я люблю Роберта. Надеюсь, они приедут в Лондон?
– Именно это они и собираются сделать. В медовый месяц.
– Чудесно! А когда? Надеюсь, я еще буду в состоянии выбраться из своего кресла.
– Будешь, будешь. Почти сразу после Рождества. А пожениться они собираются как раз в канун Рождества. А затем, первого января, отплывают из Нью-Йорка.
– Нужно обязательно пригласить их пожить у нас, – сказала Селия и задумчиво посмотрела на Оливера. – Немного неожиданно, не правда ли? Может быть, это… вынужденный брак?
– Селия, не смеши меня. Вообще-то, письмо отослано довольно давно, требуется хотя бы недели две, чтобы почта дошла до нас из Нью-Йорка.
– Я знаю. И все равно это неожиданно. Как ее зовут?
– Мм… Дженетт. Миссис Дженетт Эллиотт. Она вдова. У нее два сына… Свой дом в Нью-Йорке и – с ума сойти! – еще один на Лонг-Айленде.
– Что я и говорила, – улыбнулась Селия, – богатая вдова. Очень любопытно. Жду не дождусь встречи с нею. Сегодня же распланирую их визит к нам.
Известие о приезде Роберта Литтона ужасно всех заинтриговало. С чего бы это такой видный, обаятельный, богатый мужчина, который всегда откровенно наслаждался своей свободой, вдруг решил жениться на женщине в возрасте, да еще и осложнять себе жизнь двумя пасынками в виде приданого? Этому могло быть только два объяснения, думала Селия, поднимаясь к себе, чтобы подготовиться к визиту доктора Перринга: либо Роберт влюбился до безумия, либо ему нужны деньги. Вероятнее всего, второе. Она по-прежнему размышляла о том, какими откровениями может быть чреват визит новобрачных, когда приехал доктор Перринг. То, что он сообщил ей, начисто выветрило из головы Селии все посторонние мысли.
Доктор долго стоял над нею, поначалу прикладывая стетоскоп к ее животу, а затем осторожно ощупывая его. Это длилось так долго, что Селия начала беспокоиться, все ли в порядке.
– Да, – улыбаясь и возвращая ей салфетку, сказал доктор, – все в порядке. Но мне кажется, что я слышу два сердца. И живот очень большой. Думаю, у вас двойня, леди Селия. Да, это так, ес ли вы уверены в датах.
– Абсолютно уверена, – ответила Селия.
Совершенно точно: она забеременела в то дивное время, которое они с Оливером прошлым летом провели в Венеции. На просторной кровати в просторной комнате, с потолком в отблесках огней, играющих на поверхности вод. В отеле «Чиприани». Ни малейшего сомнения. Селия улыбнулась доктору, затем легла, молча уставившись на свой живот. Она была растеряна. Растеряна и испугана. Двойня! Два младенца… Вот чудно! Такое чувство, будто бы один из них заменял ребенка, которого она потеряла.
– Что-то вы бледноваты, – потрепал ее по руке доктор Перринг. – Не стоит волноваться: как правило, женщины успешно вынашивают двойню. Конечно, роды могут быть трудными, но в последнее время осложнений у вас не было, и вы еще такая молодая. Молодая и сильная. Я бы предпочел, чтобы вы рожали в родильном доме, а не здесь, не дома, и это мой единственный совет.
– Да, – сказала Селия, – да, конечно. Если вы думаете, что так надо. А… а почему рождается двойня, доктор Перринг, как это… происходит?
– Ну-у, яйцеклетка делится в момент оплодотворения. На два зародыша. Тут нет ничего необычного, но…
– Да, но что провоцирует это деление? Почему так происходит?
– Никто не знает, – ответил врач, – это таинство. А все же здорово – двойня! – Доктор ободряюще улыбнулся Селии. – Для большинства матерей это большая радость. Дети развлекают друг друга, и, если они к тому же еще и близнецы, их можно одинаково одевать и делать прочие подобные глупости.
– А когда мы узнаем – близнецы ли это? – спросила Селия. – Наверное, только после рождения?
– Конечно. Близнецы должны быть однополыми, если они идентичны, но главное в том, что у них единая плацента. Детское место, ну, вы знаете.
– Да. Да, знаю. Я издавала книгу о беременности и уходе за детьми.
– Я все время забываю, – улыбнулся доктор, – какая вы умная и начитанная молодая женщина. Это очень помогает. Так, теперь вот еще что, леди Селия. Я советовал бы вам побольше отдыхать. Больше беречься. Несколько часов в день полежать, закинув ноги, рано ложиться спать и тому подобное. Нагрузка на ваш организм будет весьма значительной.
– Да, – покорно согласилась Селия, – да, конечно.
Врач ушел, а Селия задумалась. Обо всем, что ее ожидало. Большие перемены: прибавление не одного ребенка, а двоих – какая же огромная семья у них сразу будет! И это замечательно, прав доктор Перринг. Вместе с тем потребуется много сил. Комнаты, отведенные под детскую, недостаточно просторны. Придется подготовить новую дневную детскую и, скорее всего, ночную. Понадобится дополнительная помощь: у Дженни в детской должна быть постоянная горничная. А может быть, и две. Она будет довольна. Это придаст ей вес на детских скамейках в Кенсингтон-гарденс. А акушерке придется пожить здесь подольше чем два месяца. Особого внимания потребует вскармливание. Коляска и кроватка Джайлза не понадобятся; придется купить сдвоенную коляску и другую кроватку. Может быть, старая коляска сгодится Сильвии. Как бы напрокат. Ее новорожденный сможет в ней спать. Но тут Селия подумала, что коляска слишком велика, она займет у Сильвии чуть ли не всю маленькую комнату и отнимет у детей жизненное пространство.
За собственными проблемами Селия на какое-то время забыла о Сильвии, но теперь вспомнила и вновь забеспокоилась о ней. Если ей самой придется больше отдыхать, она не сможет навещать ее. Если бы Оливер знал, он просто привязал бы жену к кровати. Селия чувствовала, что муж с радостью ухватился бы за любой предлог, чтобы поступить так: ему явно надоело слушать о Миллерах и их проблемах. Но ей непременно нужно быть рядом с Сильвией, чтобы помочь ей, когда подойдет время рожать. Нельзя ее бросать сейчас. Ей многое понадобится: больше молока, больше еды, чистое белье, пеленки для новорожденного. Те, что видела Селия, уже просто в лохмотья превратились. Она пообещала самой себе, что добудет новые, неважно, что на сей счет скажет миссис Пембер Ривз. И она, Селия, не собирается сидеть и писать какие-то дурацкие отчеты, в то время как Сильвия будет вежливо умирать с голоду.
И Селия приняла решение. Она скажет Оливеру про двойню только после того, как Сильвия родит. До тех пор она будет побольше отдыхать, но свою новую подругу не предаст. А доктору Перрингу скажет, что пока ничего не говорила мужу, потому что была очень занята и вообще не хочет его волновать до окончания Рождества. Или еще что-нибудь. Это ведь всего несколько недель отсрочки.
– Конечно, я понимаю, что он, возможно, не любит меня так, как я его. – Дженетт Эллиотт спокойно улыбнулась лучшей подруге, призванной услышать то, что Дженетт преподнесла как довольно важную новость. – Я также знаю, что его, вероятно, привлекает мысль о моих деньгах. Но мне все равно, Мэриголд. Я хочу за него замуж.
– Ты с ума сошла, – заключила Мэриголд Харрингтон. В нью-йоркском обществе она славилась своей откровенностью. – Да ты вовсе ненормальная. Потом сама будешь жалеть.
– Не думаю. Я уже не девочка, чтобы принимать скоропалительные решения. Уверена, что нравлюсь ему. После смерти Джонатана мне было очень одиноко, ты же знаешь. По правде сказать, я просто хочу замуж, вот в чем дело. Думаю, Роберт будет… – Дженетт помедлила и задумчиво договорила: – Будет отличным мужем. А мальчикам нужен отец. Они быстро растут и…
– А им нравится Роберт?
– О да, – быстро ответила Дженетт, – очень нравится. – Она встала, подошла к окну и застыла, глядя на Центральный парк. – Какие красивые деревья в парке, все в сиянии. Как же я люблю Рождество!
– Дженетт…
– Мэриголд, ну дай же мне порадоваться своему счастью! Пожалуйста. Роберт хочет жениться на мне. Он совершенно не обязан этого делать, но он хочет. Он не нищий, у него полно собственных денег, у него хорошо идут дела.
– В каком банке он служит?
– «Лоусонс». Он работал у Моргана в Лондоне, в тысяча девятьсот втором году переехал в их нью-йоркский офис, а восемнадцать месяцев назад перешел в «Лоусонс». У него хорошая репутация. Я все о нем выведала, Мэриголд, так что не бойся. Я не так глупа, как ты думаешь.
– Я не считаю тебя глупой, Дженетт. Не всегда, во всяком случае. Просто мне кажется, что ты немного… ослепла. Ведь именно так обычно говорят о любви.
– Глупости. Я же сказала, что не питаю иллюзий относительно чувств Роберта ко мне. И все же я думаю, из него получится очень хороший муж. Он чудный и нескучный, и он красив.
– Едва ли это самое главное.
– В какой-то мере, да. Для меня, во всяком случае. И потом, с ним так легко. Он ничуть не похож на стандартного чопорного англичанина. Большинству моих друзей Роберт очень нравится, и я не понимаю, почему…
– Большинству твоих друзей не известно, что ты собралась за него замуж, – перебила Мэриголд. – Да еще так скоро. Вообще-то, мне Роберт тоже нравится. Насколько я его знаю. Но я видела его всего лишь два-три раза, не забывай. Просто не пойму, почему ты решилась… на такой серьезный шаг. Почему не оставаться просто любовниками – хотя бы какое-то время?
– Да он и так уже побыл моим любовником, – весело заявила Дженетт, и во взгляде ее больших голубовато-зеленых глаз, устремленных на Мэриголд, промелькнула злоба, – но теперь я хочу большего. Мы оба хотим. И для мальчиков будет хуже, если вдруг пойдут сплетни. А поскольку осенью Лоренс отправляется в Дирфилд, все должно быть в полном порядке. Нет, боюсь, ты не сможешь меня отговорить, Мэриголд. Все решено. Роберт уже написал своим брату и сестре и сообщил, что мы собираемся пожениться, и теперь я сообщаю об этом тебе. Как самой давней и близкой подруге. Завтра появится объявление в «Нью-Йорк таймс». Тогда уж весь свет узнает. И безусловно, найдет что сказать по этому поводу. Ну а теперь не хочешь ли что-нибудь выпить перед уходом? Чая или стаканчик вина?
– Ясно, намек поняла, – ответила Мэриголд, – ухожу. Сегодня вечером мы идем на концерт в Карнеги-холл. Мне пора. Что ж, спасибо, что рассказала мне раньше, чем всему остальному свету. – Она встала, подошла к Дженетт и поцеловала ее. – Надеюсь, ты будешь по-настоящему счастлива.
– Я тоже, – ответила Дженетт, – спасибо тебе. И… вы ведь придете на церемонию, ты и Джерард?
– Конечно. Непременно придем. Спасибо.
Когда ее машина влилась в оживленный поток уличного движения, Мэриголд еще раз оглянулась на огромный, в стиле палладиан[6], дом на Пятой авеню, построенный свекром Дженетт в качестве монумента своему состоянию. Сияли огни, рассекая зимние сумерки, на лужайке у парадного входа стояла гигантская елка. Глядя на нее, Мэриголд подумала: если даже Роберт Литтон и правда любит Дженетт, он должен быть человеком кристальной чистоты, просто не от мира сего, если хоть самую малость понимает, что́ приобретает, беря ее в жены. Однако за те две встречи, когда она видела его, Роберт показался ей весьма далеким от кристально чистого и неземного существа. Признаться, и сама Дженетт была не ангел. Сказать «непреклонная» – значит почти ничего не сказать, трудно подобрать для нее подходящее определение. Мэриголд решила, что довольно беспокоиться за Дженетт, и задумалась о том, знает ли Роберт Литтон, с чем именно ему предстоит столкнуться?
Дженетт Браунлоу было всего двадцать лет, когда она вышла замуж. То была взаимная любовь с первого взгляда. За два года до этого Джонатан Эллиотт увидел ее на балу дебютанток, разглядев на другом конце зала, и сразу решил, что на этой девушке он готов жениться. Дженетт приняла его приглашение на танец, и не прошло и получаса, как она пришла к такому же выводу. Тогда еще Дженетт не знала, что отцом Джонатана Эллиотта был Сэмюэль Эллиотт, основатель банка «Эллиоттс», быстро ставший одним из новых финансовых гигантов Уолл-стрит. А когда узнала, юноша показался ей еще более привлекательным.
На то, чтобы уладить это дело, совсем не было времени: отец давил на Джонатана, чтобы тот женился на дочери его старого приятеля, девушке превосходно воспитанной, но скучной. Дженетт не считалась красавицей, но была чрезвычайно живой, стильной и очень смышленой. И тоже твердо решила выйти замуж за Джонатана.
Три месяца спустя Джонатан сказал отцу, что хочет жениться на Дженетт. Сэмюэлю Эллиотту это не понравилось: о ее состоянии и говорить не приходилось, поскольку ее отец был средней руки бизнесменом, а сама девушка слыла отчаянной и несдержанной особой. Про мисс Браунлоу рассказывали, что однажды после какой-то вечеринки она забралась на макушку одной из статуй в Центральном парке в чем мать родила. А еще говорили, что как-то раз она нарядилась молодым джентльменом и отправилась в мюзик-холл. Для Сэмюэля Эллиотта чары Дженетт не представляли никакой ценности. Ей пришлось терпеливо обрабатывать его целых двенадцать месяцев: льстить ему, развлекать его, просить его советов по поводу своих скромных капиталовложений, тем самым демонстрируя не только свое всем известное прямодушие, но и немалую проницательность, что ему понравилось. В конце концов было решено, что юные влюбленные поженятся, как только девушке исполнится двадцать лет.
После чего Дженетт – уже в качестве жены и члена семейной корпорации – взялась за свою карьеру с необычайной ловкостью и усердием.
Ее единственной проблемой было вынашивание детей. На каждого из двух ее сыновей пришлось несколько выкидышей, а перед появлением на свет младшего, Джейми, у нее родились два мертвых младенца. Пришлось оставить попытку создания большой семьи, о которой она так мечтала. Кроме того, Джонатан, по-прежнему беззаветно ее любивший, решил, что раз у него уже есть наследники, то всю свою энергию жена теперь может обратить на него, своего супруга.
Дженетт, которую утомили мучительные попытки обзавестись детьми, с радостью вернулась к роли хозяйки семейного предприятия. К тридцати пяти годам Джонатан стал президентом банка «Эллиоттс»; когда ему исполнилось сорок, умер Сэмюэль, семья переехала в особняк на Пятой авеню, и Джонатан возглавил банк. Управлял он им превосходно: двумя его величайшими достоинствами были холодная голова и безошибочная дальновидность. Во время паники 1907 года, разразившейся в результате захлестнувших страну спекуляций, когда люди буквально дрались, чтобы забрать из банков свои вклады, Джонатан выпустил обращение, в котором говорилось, что он гарантирует сохранность вкладов граждан. Пока прочие финансовые учреждения пребывали в панике, он оставался спокоен и вместе с Дж. П. Морганом всячески убеждал крупнейших банкиров внести деньги в фондовую биржу. Джонатан Эллиотт поддержал угрозу Моргана, что всякий, кто начнет панику на фондовой бирже и таким образом обострит ситуацию, будет, согласно известному изречению Моргана, «должным образом выдворен», когда кризис завершится. Восемь банков все же лопнули, а с ними вместе пало и множество финансовых учреждений. Но банк «Эллиоттс» был в числе тех, кто выстоял.
Однако в том же 1907 году у Джонатана Эллиотта диагностировали рак, и спустя год он умер. Дженетт была совершенно убита горем: она искренне любила мужа, как и тот ее, и не проходило ни дня с момента их первой встречи, чтобы они не повторяли друг другу слова любви. Но, к счастью, Дженетт обладала стойким и энергичным характером. Она знала, что свое будущее, а также будущее своих сыновей Лоренса и Джеймса не построишь на одних воспоминаниях. Более того, она была женщиной умной и прекрасно понимала законы финансового мира. Дженетт потребовала и вскоре получила место в правлении банка «Эллиоттс», вернулась к образу жизни хозяйки большого дома, делая все возможное, чтобы мальчики воспитывались так, как того желал бы Джонатан.
Дженетт встретила Роберта Литтона в 1909 году на благотворительном вечере. Заметив в нем ум, обаяние и решительность, хотя и недостаточную отвагу в финансовых делах по сравнению с той, которой обладал Джонатан, она немедленно вступила с ним в близкие отношения. Спустя четыре месяца Роберт предложил Дженетт выйти за него замуж. Имея некоторые слабые – не без причин – подозрения на его счет, она отказала ему, но предложила остаться любовниками. То ли из-за своей моральной честности, то ли потому, что у него был дальний прицел, Роберт Литтон отверг ее предложение, по крайней мере до тех пор, пока Дженетт не согласится рассмотреть саму возможность брака. Дженетт такой шаг удивил и покорил, к тому же она испытывала к Роберту определенное физическое влечение, а потому согласилась подумать. Открытие, что физическая близость с Робертом исключительно приятна ей, было только одной из причин, убедивших Дженетт принять в конце ноября его третье по счету предложение.
Дженетт знала, что все ее друзья придут в ужас. Мнение Мэриголд, что Роберт просто охотится за деньгами Дженетт, стало началом огромной, неумолимой лавины, и требовалась большая сила, чтобы ее выдержать. Но Дженетт все это не волновало, а в какой-то мере даже забавляло, как вообще забавляет людская наивность. Она сама о себе позаботится: ее личное состояние громадно, своим капиталом и акциями она распоряжается по своему усмотрению, умело и с удовольствием. На ее имя записаны два дома, в банке она состоит в штате президента, как бы это ни раздражало нового председателя. Когда тот попробовал предложить Дженетт не посещать более главные совещания, она вежливо напомнила ему, что менее чем через десять лет Лоренс займет свое место в правлении банка и важно, чтобы свойственные Эллиоттам представления о банковском деле дошли до мальчика в первозданном виде. Роберт Литтон не мог посягнуть на банк и его фонды, а пожелав работать там, чувствовал бы себя неловко и, может быть, даже унизительно.
Роберт не Джонатан, Дженетт это знала и не питала иллюзий на сей счет – разумеется, она не слепа к его недостаткам. Но Роберт умен и обаятелен, Дженетт любила его и как мужчину, и как человека, поэтому решила, что будет гораздо приятнее ощущать себя женой Роберта, чем вдовой Джонатана. Кроме того, мальчикам нужен кто-то на роль отца, со временем они оценят и полюбят Роберта. В этом она была абсолютно уверена.
– Я его ненавижу, – сказал Лоренс. – Просто ненавижу. Он такой… такой вкрадчивый. Не понимаю, как он может нравиться маме. После отца.
– Как это – вкрадчивый? – спросил Джейми.
– Скользкий. Лезет в друзья. Со всем соглашается, только чтобы понравиться. Фу!
– Мне кажется, он не такой уж плохой. Подарил мне железную дорогу, когда был у нас последний раз, сказал, что это даже не рождественский подарок.
– Вот-вот! Как ты думаешь, почему он это сделал?
– Потому что я хотел такой подарок? – с надеждой спросил Джейми.
– Глупый! Чтобы понравиться тебе, чтобы ты думал, какой он хороший. Ну, меня-то он не купит, Джейми, даже если купит тебя. А если он тебя купит, я с тобой больше дружить не буду.
Джейми поспешно сказал, что его Роберт Литтон тоже не купит. Он очень боялся Лоренса. Тот больше походил на своего деда, чем на отца, и имел обыкновение замыкаться в хмуром, задумчивом молчании. Однажды Лоренс сказал, что станет даже более известным банкиром, чем Сэмюэль Эллиотт.
– Такой у меня план, – заявил он. – И пусть Роберт Литтон только попытается меня остановить!
Джейми не мог понять, зачем бы это Роберту Литтону пытаться его останавливать. Казалось, Роберта заботило только одно: понравиться им с Лоренсом. Но Лоренс всегда бывал прав. Видимо, он, Джейми, просто чего-то не понял. Наверное, нужно постараться, чтобы Роберт ему меньше нравился. Вот только мама сказала: она надеется, что все они смогут подружиться. Так приятно вновь видеть ее счастливой, слышать ее смех. Джейми любил маму больше всех на свете. Видеть, как она несчастна и одинока после смерти отца, было хуже его собственного горя.