обезопасившего себя типично отцовской системой подавления. А ведь отмена
табу было лишь устранением чрезмерных привилегий всемогущей старости, из-за
своей осторожности с опаской относившейся к будущему.
Становится также более понятным резкое отношение к психоаналитикам
Карла Крауса, считавшего их "отбросами общества", и слова Кафки о
психоанализе как о "явном заблуждении"]
Наряду с классовой борьбой (потерпевшей поражение и приведшей к
мафиозному неоконсерватизму номенклатуры стариков) негласно, как следствие
внутренней борьбы поколений и результат физиологической войны -- столь же
древней, как этническая война или война полов, произошла иная революция.
Все еще немногочисленный авангард юношеской революции (от романтизма к
дада и сюрреализму) перво-наперво штурмом захватил власть над культурой,
причем, отметим, сделано это было во имя "ошибочных действий" (actes
manques). Между тем, эмансипация молодежи, называемой безграмотной, была
спровоцирована и ускорена крайностями этого опустошительного столетия. Как
писал Жюль Ромен: "Если бы не молодость сражавшихся в Первой мировой войне,
бойня, подобная сражению при Вердене (где погибло около 700 000 человек)
была бы невозможна". И добавляет: "Молодые не думают о будущем, их нелегко
разжалобить, и именно поэтому они умеют быть жестокими и насмешливыми".
Посмотрим на дело с другой стороны, и упомянем стариков, отправивших их
на заклание: австрийского императора Франца-Иосифа, развязавшего
братоубийственный конфликт в возрасте восьмидесяти четырех лет, и Жоржа
Клемансо, учредителя децимации, показательной казни каждого десятого, палача
в возрасте за восемьдесят.
Не будем также забывать о рационализме военной бюрократии, решающейся
на "санитарную80
чистку" мужского населения по возрастному критерию, когда в жертву
автоматически приносятся самые молодые.3
Позднее, в период, когда "каждый новый день мог оказаться более
отвратительным, чем предыдущий", Ханна Арендт проницательно укажет, что
"нигилистское бурление" начинается не с Гитлера, но с Маркса и Ницше, с
ниспровергания старых ценностей, провозглашаемым созданием новых и, таким
образом, перевертывающим исторический процесс.
Ни Ницше, ни Гитлер не были, соответственно, настоящим философом и
политиком -- они представляли собой тип параноидального интерпретатора
апокалиптического ультиматума юности, сражающейся с необратимостью течения
времени: "Для земли и всего сущего не будет больше задержки!" 4
No future, грандиозные бойни революций и индустриальных войн, в конце
концов, исполнили пожелания юности, оказав ей двойную услугу: они разрушили
прошлое (культурное, социальное, моральное) и сорвали покров мрака с
будущего, скрывавший неизбежность ненавистной старости.
Когда на короткое время воцарился мир, уцелевшие продолжили движение
против часовой стрелки, попытку взять время приступом.
На смену проклятым художникам XIX века пришли потерянные поколения так
называемых "бурлящих лет". Затем происходит демократизация этого явления. От
Скотта Фитцджеральда к Джеку Керуаку и beat generation с их самоубийствами и
криминальными привычками, далее к ангельскому Вудстоку и последним сполохам
1968 года, когда, как и предсказывала Арендт, воображение так и не пришло к
власти.5
Наконец, наступила неотъемлемая праздность новоявленных losers и
junkies, изгоев, становящихся все более многочисленными в постиндустриальном
мире.
В действительности, свободолюбивые мечтания молодого поколения, некогда
подавляемого и жаж-
давшего перемен, всегда приводили к диктатурам и провоенным режимам.
После Гитлера в Германии и Сталина в Советском Союзе, считавшемся после
Первой мировой войны Меккой культурной революции молодежи, мы пришли к
технологическому питомнику, предложенному миру американской нацией,
погруженной в глобалитарный бред. И все это лишь потому, что реклама
традиционной американской продукции (кока-кола, Микки-Маус, джинсы, Голливуд
и т. д.) создает образ молодой страны. Юной или, вернее, инфантильной.
С гражданами этой великой страны (а в будущем и со всеми нами)
происходит предсказанное Эдгаром Аланом По: "Некогда человек заносился и
полагал себя Богом, и так он впал в ребяческое слабоумие... Техника
почиталась превыше всего и, однажды помещенная на трон, она заключила в цепи
породивший ее разум".1
Если, как замечает Цвейг, старое поколение наивно путало научный
прогресс и прогресс этический, то для последующих поколений, жаждущих
упразднить всякую мораль и культуру (в качестве целеполагающих теорий
человеческих действий), был значим лишь технологический рост, оставляющий
человечество позади, без будущего, не выходящим из препубертатного периода.
Теперь на предприятиях сорок лет считается критическим возрастом,
достаточным не для допущения кандидата на ответственный пост, но для его
снятия, как слишком старого!
Этим, отчасти, объясняется развитие автоматизма, по мере развития
технологий все больше замещающего "ошибочные действия" принципиально
невзрослеющего общества.
Если вспомнить античную демократию и драконовский прямой контроль за
правителями со стороны избравших их граждан, то еще более ясной становится
безответственность, ставшая сейчас для государственных верхов правилом, --
привилегией, делающей правительство недоступным парламентскому или правовому
контролю за
действиями, совершенными при исполнении служебных обязанностей (кроме
случаев, особо перечисленных конституцией).
Очевидно, что это бредовое положение не несущего ответственности главы
государства сложилось во время холодной войны, когда автоматизм ответных
ядерных ударов не оставлял места вмешательству лица, принимающего решения.
В начале 1998 года ситуация безответственности окончательно приобрела
гротескный вид, когда президент наиболее мощного в мире государства, рискуя
лишиться полномочий вследствие утаивания деталей своей сексуальной жизни,
решил отдать оставшийся безнаказанным приказ о бомбардировке одной из
арабских стран. Он не мог быть признан ответственным за этот приказ -- то
есть вполне осознающим происходящее и на этом основании виновным -- в
обществе игры, где уже сорок лет не боятся программировать ядерную смерть
планеты, будто бы передвигая фишки в игре.
Чтобы окончательно поставить в тупик политических противников и
масс-медиа, приперших его к стенке, президенту Клинтону было достаточно в
долгожданной речи воздать хвалу превосходству американской военной технике,
вынудив оппонентов аплодировать ему под угрозой лишиться доверия
консервативных избирателей.
Вскоре Соединенные Штаты еще дальше продвинулись по пути президентской
безответственности, выдвинув предложение об автоматизации репрессивных
ударов по противникам американских интересов во всем мире.
Странную картину всеобщей непоследовательности дополнило правительство
Соединенных Штатов, когда, ощутив себя на грани опасного конфликта, 10
февраля 1998 года оно объявило о своем решении не атаковать Ирак до
завершения зимних Олимпийских игр, проходивших в то время в Японии.
В результате, телезрители не были приведены в замешательство потоком
противоречивых обра-
зов, вне всякой логики объединяющим эйфорию Олимпийских игр и
малоутешительные виды новой войны в Заливе, вследствие чего они вынуждены
были бы непрерывно переключать с одного канала на другой, что сократило бы
прибыль спонсоров обоих событий.
Умелое вмешательство Кофи Ананна, искушенного африканского дипломата,
способствовало счастливому разрешению ситуации высокотехнологичного
слабоумия.
"Это отец, сын, мать и дочь -- четыре манекена без одежды, изображающие
белую семью, они держатся за руки и их руки сплетены, как в рисунке кружева.
Все имеют одинаковый рост -- 140 см", -- написала Элизабет Лейбовиц в газете
Liberation 25 апреля 1993 года. И прибавила: "Состряпанная калифорнийским
художником Чарльзом Рэем эта сцена, смутно ассоциирующаяся с голливудскими
"Дорогая, я увеличил детей" (что придает им совершенно дебильный вид) и "Я
уменьшил родителей" ii(они всего лишь уменьшенные подобия) вызывает один
ироничный вопрос: не является ли средний американец большим ребенком? Однако
тема Биенналле-1993 в нью-йоркском Музее американского искусства Уитни
слегка надумана: существует ли американское искусство? Речь идет о
переосмыслении канонов, актуальных для американского культурного
универсума".
После распада идеологического блока Советского Союза в 90-х годах,
наступило время вспомнить, что в Соединенных Штатах культурная деятельность
исторически является частью колониальной антропологии, а не совокупностью
самих художественных практик.
Инсталляция из четырех персонажей Чарльза Рэя показывает нам будущее
мировой культуры в понимании американцев: после более или менее удавшейся
ассимиляции полов, народов и рас происходит смешение поколений: их
скрещивают, понижая возрастную планку, -- как пигмеи
обрезают ноги своим высоким врагам, чтобы быть одного с ними роста.
Представьте себе, например, взрослого и ребенка, взбирающихся по
лестнице. Ребенок не может справиться с высотой ступенек и оттого быстро
отстает, оказывается позади взрослого.
Напротив, если мужчина и ребенок сядут вместе в лифт, то они будут
подниматься с одинаковой скоростью. Каждый из них окажется, в некотором
смысле, лишен меры. Взрослый что-то потеряет от статуса "зрелого человека",
можно сказать, что он помолодеет или уменьшится, в то время как ребенок
преждевременно вырастет или даже постареет.
Из-за увеличения числа прислуживающих технических устройств (бытовой
техники, инструментов, средств связи, оружия, транспортных средств и т. д.)
взрослый человек индустриальной и тем более постиндустриальной эпохи
перестал быть энергетическим центром, говоря словами Поля Валери. Поскольку
теперь он не несет вес своего тела (2/100 рассеянной на Земле энергии), то,
прежде всего, он не использует его для измерения вещей (шагами, пядями,
футами, мощностью) . Во всех смыслах этого слова человек уже не является
эталоном мира, мерой всех вещей.
Без сомнения, технологический прогресс довел до конца юношескую
революцию девятнадцатого века.
Отныне для нас, как для итальянских мимов, показывающих пародию на
детей, все на свете -- игра. От цивилизации образов, т. е. -- книжки с
картинками еще не умеющего читать ребенка, адаптированной для зрелого
человека, и далее -- к подлаженной под производство горячих и
порнографических комиксов индустрии фотографии, к системе образования и
профессионального обучения... К гаджетизации системы потребления, когда
приобретаются предметы не необходимые, но подходящие под изменчивые нормы
незрелых людей. Мы до несварения, до ожирения пичкаем себя нездоровой и
засахаренной пищей, а игра на бирже дает нам средства к существова-
нию. Борцы за отмену запретов называют прием наркотиков
"развлечением"...
Браки сегодня разваливаются один за другим, потому что молодые супруги
и не предполагают состариться вместе, а непосредственность настоящего мешает
задуматься о постоянстве в будущем.
В семьях, скорее разобщающих, чем соединяющих людей, взрослые
капризничают, словно дети, играют теми же игрушками, пользуются теми же
электронными устройствами, в обращении с которыми дети так ловки. Со своими
чадами родители ведут себя как компаньоны, едва ли не как педофилы, потому
что каждый знает, что секс -- это суперигрушкa iii.
Возраст гражданской зрелости -- получения права голоса -- уже снизился
с двадцати до восемнадцати лет, а сейчас парламентарии предлагают опустить
его до шестнадцати и даже четырнадцати лет, что только подчеркивает общую
тенденцию.
В эпоху повсеместного исчезновения возрастных ориентиров все более юные
дети оставляют дневные игры, развлечения и спорт и вступают в уличные ночные
игры, стремятся к встрече с незрелым миром и его игрушками, чтобы потом
стать героями свершившейся для них революции. Они, в свою очередь, смогут
быть жестокими, хохоча угонять машины и мотоциклы, бесчинствовать (игрушки
создаются, чтобы их ломали), по любому поводу использовать оружие...
По причине своей юридической неприкосновенности -- то есть
безответственности -- они, предоставленные своими инфантилизированны-ми и
разобщенными семьями самим себе, миллионами будут попадать в сети
преступного мира. Не надо забывать и о детях-солдатах десяти-две-надцати
лет, участвующих в партизанских и псевдоосвободительных войнах.
В феврале 1998 года эксперты ООН насчитали не менее тридцати восьми
войн и вооруженных конфликтов по всему миру и определили количество
пропавших детей в 250 тысяч. По их инициа-
тиве около сорока наций попытались, правда -- без особого успеха,
поднять до шестнадцати лет -- против закрепленных соглашением от 1990 года
четырнадцати -- минимальный возраст для солдат, участвующих в боевых
действиях и набираемых в саперы, ...
Конвенция по правам ребенка не была, понятное дело, подписана
Соединенными Штатами. И все потому, что она в корне противоречит их
грандиозному проекту смешения поколений.6
Каждая политическая революция -- драма, но начинающаяся техническая
революция, без сомнения, более чем драма, это -- трагедия познания,
вавилонское смешение частного и коллективного корпусов знаний.
Подобно эзоповому "языку", Интернет одновременно и худшая и лучшая из
вещей. Ничем не ограниченное развитие коммуникации таит в себе риск
катастрофы, встречу виртуального "Титаника" с айсбергом.
Кибернетика сети сетей, плод "технософских" иллюзий, появившихся в одно
время с идеей об окончании холодной войны как "окончании Истории", есть,
скорее, система, чем техника, -- техносистема стратегической коммуникации,
несущая в себе системный риск разрушительной цепной реакции, неизбежной в
эпоху начинающейся глобализации.
Сегодня бесполезно говорить о локальном характере недавнего биржевого
краха в Азии. Если бы информационные сети финансовых рынков уже были бы
объединены, то осенний крах 1997 года в одно мгновение стал бы планетарным и
развился в общую экономическую катастрофу.
Таким образом, после атомной бомбы и сорока лет поддержания системы
всеобщего ядерного сдерживания пришло время информационной бомбы,
перспектива взрыва которой вскоре по-
требует установления системы социального сдерживания и внедрения
"автоматических предохранителей" для предотвращения перегрева, то есть
расщепления социального ядра наций.
Происходящая в реальном времени глобализация телекоммуникаций, --
неафишируемая модель которой представлена Интернетом, -- и информационная
революция ведут к систематическим доносам, вызывающим панические слухи и
подозрения и способным уничтожить профессиональную этику "истины", а
следовательно -- и свободу прессы. Каждый может в этом удостовериться на
примере значения Интернета в деле Клинто-на/Левински: сомнения по поводу
оглашаемых/отрицаемых фактов, неконтролируемые манипуляции источниками и
общественным мнением предвещают то, что революция реальной информации
окажется также и революцией в виртуальной дезинформации и пишущейся сейчас
истории.
Поражения, наносимые радиоактивным излучением и интерактивностью
информации, -- местные, но многочисленные, вплоть до общего заражения.
Действуя и взаимодействуя в реальном времени, актеры и телевизионные
деятели информационной революции телекоммуникаций задают определенный
технический ритм и темп, накладывающийся и заглушающий историческое
локальное время сообществ и стран и устанавливающий единое мировое время:
абстрактные разграничения универсальной хронополитики, ни один представитель
которой -- за исключением нескольких высших чиновников -- в случае
объявления информационной войны не несет никакой ответственности за
происходящее.
О чем говорит, например, молчание исследователей о роли National
Security Agency в развитии сети Интернет?
И как отнестись к желанию Госдепартамента США сделать автоматическими
военные удары по нарушителям нового мирового порядка -- по Ираку, например?
Итак, под маской анархистской пропаганды "прямой (live) демократии",
направленной на обновление репрезентативной демократии политических партий,
внедряется идеология автоматической демократии, когда невозможность обсудить
что-либо "компенсируется" социальным автоматизмом, по типу опроса мнений или
оценки телевизионной аудитории.
Демократия в виде условного рефлекса, не нуждающаяся в публичном
обсуждении, когда предвыборную кампанию выигрывают навязанные мнения, когда
предлагающая "демонстрация" партийной программы уступает место
"предуказывающей" и зрелищной разработке индивидуального поведения,
параметры которого давно определены рекламой.
Впрочем, не является ли сеть сетей, производная от Арпанет, отслужившей
свое системы защиты от электромагнитных эффектов атомной войны, попыткой --
второй, после войны в Персидском заливе -- проведения новой всеобщей
рекламной кампании системного продукта, не интересного никому в частности,
но в то же время нужного всем в общем?
Небывалое идеологическое заражение, распространение web и on-line служб
уже не имеют ничего общего с маркетингом бытовых технологий, продажей
транспортных средств или средств связи (радио, телевидения и т. д.),
поскольку речь идет о наиболее широкой кампании по проработке мнений,
когда-либо проводившейся в "мирное время", -- замысле, не особенно
считающемся с интеллектом общества или национальными культурами.
Поэтому мы впадаем в разного рода крайности, вроде "Многостороннего
соглашения по инвестициям" (AMI) или "Трансатлантического проекта по
свободной торговле" (NTM).
Энергичность глобалитарных кампаний объясняется американской
пропагандой инфовойны, революции в приемах ведения войны, инициированной
Пентагоном после окончания холодной войны.
Таким образом, невозможно понять значение Интернета, информационных
артерий будущего, не учитывая интерактивности технологий и зарождения
настоящей негативной рекламы, которая не довольствуется расхваливанием
достоинств того или иного товара, а, прежде всего, изобличает коммерческих
противников и преодолевает сопротивление потребителей, называя их слишком
сдержанными, а их точку зрения -- неверной.
Рекламные агенты не ограничиваются удовлетворением правомерного
любопытства покупателей их продукции, а призывают к символическому убийству
своих конкурентов... В этой связи Европейский парламент решил выработать
эффективную правовую базу по борьбе с кампаниями "систематического
разоблачения".1
Отметим также, что мы уже не в состоянии отделить развитие сети от
технического прогресса, который в ближайшие десять лет выразится в
отцифровке всей аналоговой информации, составляющей знание.
Цифровые коды грозят стать основой всей коммуникации, и Европейское
сообщество изучает сейчас "Зеленую книгу конвергенции".
Авторы оформленного в книгу отчета, считают, что повсеместное
распространение однотипных цифровых кодов (в телефонии, компьютерах и
телевидении) должно изменить порядок использования аудиовизуальных средств в
Сообществе, подчинив его только законам рынка, как это уже произошло с
телекоммуникациями...
Вторым этапом этой расползающейся в разные стороны конвергенции должно
стать воплощение идеи о том, что в будущем управление Интернетом, сетью
американского происхождения, поскольку никто не имеет ничего против, также
должно осуществляться исключительно Соединенными Штатами.
Так мы незаметно приближаемся к краху образа.
Око за око, сегодня конкуренция между картинками становится всеобщей,
как и все в эпоху
грандиозного планетарного рынка, и нарушает общий временной режим
образной информации.
Экран против экрана, монитор домашнего компьютера и кинескоп телевизора
станут местом борьбы за первенство на всеобщем рынке восприятия, с
появлением контроля за которым начнется новая эра и в этике, и эстетике.
"На полностью автоматизированной мировой бирже, оснащенной 500 тысячами
компьютеров, процесс финансового краха в Азии можно было напрямую наблюдать
во всем мире", -- заявил один французский трейдер осенью 1997 года.
Однако первое, что с помощью пяти миллионов live cameras, размещенных
по всему миру смогут наблюдать десятки миллионов интернав-тов, -- это крах
видимого. Так называемое "телевидение" уступит место всеобщему
теленаблюдению, а на смену пресловутому виртуальному мыльному пузырю
финансовых рынков придет визуальный мыльный пузырь коллективного
воображаемого с заключенным в нем риском взрыва информационной бомбы,
предсказанной в 50-е годы самим Альбертом Эйнштейном.
Уже сегодня различные сектора объединенного финансового рынка перестают
подчиняться рациональным законам, а завтра иррациональное заполнит
глобалистское коллективное воображение, поскольку способность старого
доброго телевидения (ответственного, как и многие другие, за дело Родни
Кинга, процесс Симпсона и коронацию post mortem принцессы Дианы) к умножению
образов многократно увеличится из-за сверхреактивности мирового
теленаблюдения.
"Сложение векторов деятельности различных индивидов, если все они
оказываются одинаково направленными, порождает нестабильные ситуации в
мире", -- писал один аналитик из Национального центра научных исследований
по поводу азиатского краха.
"Рациональность индивидуального поведения приводит к всеобщей
иррациональности".2
Установление превосходства мирового времени (времени прямого включения)
над царившим с незапамятных времен местным временем отдельных регионов
предваряет скорое развития интерактивной рекламы и тревожное распространение
рекламного сравнения фирм и инвесторов. Это настоящая гражданская холодная
война, где торговые партизанские действия направлены на символическое
истребление конкурентов, которому Совет Европы дал "зеленый свет".
Сейчас "рекламное пространство" не ограничивается заставками в фильме
или рекламными роликами между программами, но способно охватить все реальное
пространство-время коммуникации.
Теперь виртуальная инфляция затрагивает не только стоимость
произведенных товаров, но и осмысленность наших отношений с миром.
С недавнего времени пресловутый системный риск связан не только с
возможным банкротством предприятий и банков в результате цепной реакции,
вроде азиатской, а с опасной потерей зрения, коллективной слепотой
человечества, вызываемой расстройством фактичности происходящего и нашей
дезориентацией в реальном...
Обманчивость феноменов и крах видимого способствуют формированию
экономических и политических установок дезинформации: аналоговое уступает
место цифровому, "сжатие данных" ускоряет наше взаимодействие с реальностью,
приближает нас к ней... но при этом все более обедняет наше чувственное
восприятие.
Отцифровка образной, звуковой, тактильной и обонятельной информации
ослабляет непосредственные ощущения; аналоговое подобие близкого,
сопоставимого заменяется цифровым правдоподобием дальнего -- всех отдаленных
объектов. Что грозит окончательным заражением нашей экологии чувственного.
Уже прошло полвека с тех пор, как в 1948 году Даниэль Галеви
опубликовал "Эссе об ускорении истории ", где обрисовал грандиозные
исторические перспективы, открывшиеся перед человечеством после Хиросимы:
"Бедная Земля, измерением и описанием ландшафта, флоры и фауны которой мы
довольствовались в XVIII веке, стала для нас источником гораздо большего
наслаждения в XIX веке, когда мы опоясали ее волнами, сделали живой и
вибрирующей, как живое существо, как душу!
Бедное человечество -- его преследуют властные видения, и теперь оно
получило оружие, которое, кажется, для того и выковано, чтобы видения стали
реальностью!"
Более проницательный, чем Фрэнсис Фукуяма, Даниэль Галеви предвидел,
что технонаучный прогресс не завершит Историю, но уничтожит все возможные
отсрочки и расстояния, и историческая наука вскоре откроется новому темпу,
ритму, который однажды разгонится до "истины": "Если более четверти века
назад, после открытия Эйнштейном уравнений относительности, люди
отказывались понимать физический мир, где они живут, то сегодня они
отказываются понимать политическую систему, внутри которой проходит их
жизнь".
Что можно сказать в XX веке, в эру глобализации, об отказе от
понимания'? Лишь то, что он у нас перед глазами и обусловлен закатом
государства-нации и негласным установлением новых политических образований с
помощью масс-медиа и сетевых мульти-медиа, отражающих на своих экранах
табу было лишь устранением чрезмерных привилегий всемогущей старости, из-за
своей осторожности с опаской относившейся к будущему.
Становится также более понятным резкое отношение к психоаналитикам
Карла Крауса, считавшего их "отбросами общества", и слова Кафки о
психоанализе как о "явном заблуждении"]
Наряду с классовой борьбой (потерпевшей поражение и приведшей к
мафиозному неоконсерватизму номенклатуры стариков) негласно, как следствие
внутренней борьбы поколений и результат физиологической войны -- столь же
древней, как этническая война или война полов, произошла иная революция.
Все еще немногочисленный авангард юношеской революции (от романтизма к
дада и сюрреализму) перво-наперво штурмом захватил власть над культурой,
причем, отметим, сделано это было во имя "ошибочных действий" (actes
manques). Между тем, эмансипация молодежи, называемой безграмотной, была
спровоцирована и ускорена крайностями этого опустошительного столетия. Как
писал Жюль Ромен: "Если бы не молодость сражавшихся в Первой мировой войне,
бойня, подобная сражению при Вердене (где погибло около 700 000 человек)
была бы невозможна". И добавляет: "Молодые не думают о будущем, их нелегко
разжалобить, и именно поэтому они умеют быть жестокими и насмешливыми".
Посмотрим на дело с другой стороны, и упомянем стариков, отправивших их
на заклание: австрийского императора Франца-Иосифа, развязавшего
братоубийственный конфликт в возрасте восьмидесяти четырех лет, и Жоржа
Клемансо, учредителя децимации, показательной казни каждого десятого, палача
в возрасте за восемьдесят.
Не будем также забывать о рационализме военной бюрократии, решающейся
на "санитарную80
чистку" мужского населения по возрастному критерию, когда в жертву
автоматически приносятся самые молодые.3
Позднее, в период, когда "каждый новый день мог оказаться более
отвратительным, чем предыдущий", Ханна Арендт проницательно укажет, что
"нигилистское бурление" начинается не с Гитлера, но с Маркса и Ницше, с
ниспровергания старых ценностей, провозглашаемым созданием новых и, таким
образом, перевертывающим исторический процесс.
Ни Ницше, ни Гитлер не были, соответственно, настоящим философом и
политиком -- они представляли собой тип параноидального интерпретатора
апокалиптического ультиматума юности, сражающейся с необратимостью течения
времени: "Для земли и всего сущего не будет больше задержки!" 4
No future, грандиозные бойни революций и индустриальных войн, в конце
концов, исполнили пожелания юности, оказав ей двойную услугу: они разрушили
прошлое (культурное, социальное, моральное) и сорвали покров мрака с
будущего, скрывавший неизбежность ненавистной старости.
Когда на короткое время воцарился мир, уцелевшие продолжили движение
против часовой стрелки, попытку взять время приступом.
На смену проклятым художникам XIX века пришли потерянные поколения так
называемых "бурлящих лет". Затем происходит демократизация этого явления. От
Скотта Фитцджеральда к Джеку Керуаку и beat generation с их самоубийствами и
криминальными привычками, далее к ангельскому Вудстоку и последним сполохам
1968 года, когда, как и предсказывала Арендт, воображение так и не пришло к
власти.5
Наконец, наступила неотъемлемая праздность новоявленных losers и
junkies, изгоев, становящихся все более многочисленными в постиндустриальном
мире.
В действительности, свободолюбивые мечтания молодого поколения, некогда
подавляемого и жаж-
давшего перемен, всегда приводили к диктатурам и провоенным режимам.
После Гитлера в Германии и Сталина в Советском Союзе, считавшемся после
Первой мировой войны Меккой культурной революции молодежи, мы пришли к
технологическому питомнику, предложенному миру американской нацией,
погруженной в глобалитарный бред. И все это лишь потому, что реклама
традиционной американской продукции (кока-кола, Микки-Маус, джинсы, Голливуд
и т. д.) создает образ молодой страны. Юной или, вернее, инфантильной.
С гражданами этой великой страны (а в будущем и со всеми нами)
происходит предсказанное Эдгаром Аланом По: "Некогда человек заносился и
полагал себя Богом, и так он впал в ребяческое слабоумие... Техника
почиталась превыше всего и, однажды помещенная на трон, она заключила в цепи
породивший ее разум".1
Если, как замечает Цвейг, старое поколение наивно путало научный
прогресс и прогресс этический, то для последующих поколений, жаждущих
упразднить всякую мораль и культуру (в качестве целеполагающих теорий
человеческих действий), был значим лишь технологический рост, оставляющий
человечество позади, без будущего, не выходящим из препубертатного периода.
Теперь на предприятиях сорок лет считается критическим возрастом,
достаточным не для допущения кандидата на ответственный пост, но для его
снятия, как слишком старого!
Этим, отчасти, объясняется развитие автоматизма, по мере развития
технологий все больше замещающего "ошибочные действия" принципиально
невзрослеющего общества.
Если вспомнить античную демократию и драконовский прямой контроль за
правителями со стороны избравших их граждан, то еще более ясной становится
безответственность, ставшая сейчас для государственных верхов правилом, --
привилегией, делающей правительство недоступным парламентскому или правовому
контролю за
действиями, совершенными при исполнении служебных обязанностей (кроме
случаев, особо перечисленных конституцией).
Очевидно, что это бредовое положение не несущего ответственности главы
государства сложилось во время холодной войны, когда автоматизм ответных
ядерных ударов не оставлял места вмешательству лица, принимающего решения.
В начале 1998 года ситуация безответственности окончательно приобрела
гротескный вид, когда президент наиболее мощного в мире государства, рискуя
лишиться полномочий вследствие утаивания деталей своей сексуальной жизни,
решил отдать оставшийся безнаказанным приказ о бомбардировке одной из
арабских стран. Он не мог быть признан ответственным за этот приказ -- то
есть вполне осознающим происходящее и на этом основании виновным -- в
обществе игры, где уже сорок лет не боятся программировать ядерную смерть
планеты, будто бы передвигая фишки в игре.
Чтобы окончательно поставить в тупик политических противников и
масс-медиа, приперших его к стенке, президенту Клинтону было достаточно в
долгожданной речи воздать хвалу превосходству американской военной технике,
вынудив оппонентов аплодировать ему под угрозой лишиться доверия
консервативных избирателей.
Вскоре Соединенные Штаты еще дальше продвинулись по пути президентской
безответственности, выдвинув предложение об автоматизации репрессивных
ударов по противникам американских интересов во всем мире.
Странную картину всеобщей непоследовательности дополнило правительство
Соединенных Штатов, когда, ощутив себя на грани опасного конфликта, 10
февраля 1998 года оно объявило о своем решении не атаковать Ирак до
завершения зимних Олимпийских игр, проходивших в то время в Японии.
В результате, телезрители не были приведены в замешательство потоком
противоречивых обра-
зов, вне всякой логики объединяющим эйфорию Олимпийских игр и
малоутешительные виды новой войны в Заливе, вследствие чего они вынуждены
были бы непрерывно переключать с одного канала на другой, что сократило бы
прибыль спонсоров обоих событий.
Умелое вмешательство Кофи Ананна, искушенного африканского дипломата,
способствовало счастливому разрешению ситуации высокотехнологичного
слабоумия.
"Это отец, сын, мать и дочь -- четыре манекена без одежды, изображающие
белую семью, они держатся за руки и их руки сплетены, как в рисунке кружева.
Все имеют одинаковый рост -- 140 см", -- написала Элизабет Лейбовиц в газете
Liberation 25 апреля 1993 года. И прибавила: "Состряпанная калифорнийским
художником Чарльзом Рэем эта сцена, смутно ассоциирующаяся с голливудскими
"Дорогая, я увеличил детей" (что придает им совершенно дебильный вид) и "Я
уменьшил родителей" ii(они всего лишь уменьшенные подобия) вызывает один
ироничный вопрос: не является ли средний американец большим ребенком? Однако
тема Биенналле-1993 в нью-йоркском Музее американского искусства Уитни
слегка надумана: существует ли американское искусство? Речь идет о
переосмыслении канонов, актуальных для американского культурного
универсума".
После распада идеологического блока Советского Союза в 90-х годах,
наступило время вспомнить, что в Соединенных Штатах культурная деятельность
исторически является частью колониальной антропологии, а не совокупностью
самих художественных практик.
Инсталляция из четырех персонажей Чарльза Рэя показывает нам будущее
мировой культуры в понимании американцев: после более или менее удавшейся
ассимиляции полов, народов и рас происходит смешение поколений: их
скрещивают, понижая возрастную планку, -- как пигмеи
обрезают ноги своим высоким врагам, чтобы быть одного с ними роста.
Представьте себе, например, взрослого и ребенка, взбирающихся по
лестнице. Ребенок не может справиться с высотой ступенек и оттого быстро
отстает, оказывается позади взрослого.
Напротив, если мужчина и ребенок сядут вместе в лифт, то они будут
подниматься с одинаковой скоростью. Каждый из них окажется, в некотором
смысле, лишен меры. Взрослый что-то потеряет от статуса "зрелого человека",
можно сказать, что он помолодеет или уменьшится, в то время как ребенок
преждевременно вырастет или даже постареет.
Из-за увеличения числа прислуживающих технических устройств (бытовой
техники, инструментов, средств связи, оружия, транспортных средств и т. д.)
взрослый человек индустриальной и тем более постиндустриальной эпохи
перестал быть энергетическим центром, говоря словами Поля Валери. Поскольку
теперь он не несет вес своего тела (2/100 рассеянной на Земле энергии), то,
прежде всего, он не использует его для измерения вещей (шагами, пядями,
футами, мощностью) . Во всех смыслах этого слова человек уже не является
эталоном мира, мерой всех вещей.
Без сомнения, технологический прогресс довел до конца юношескую
революцию девятнадцатого века.
Отныне для нас, как для итальянских мимов, показывающих пародию на
детей, все на свете -- игра. От цивилизации образов, т. е. -- книжки с
картинками еще не умеющего читать ребенка, адаптированной для зрелого
человека, и далее -- к подлаженной под производство горячих и
порнографических комиксов индустрии фотографии, к системе образования и
профессионального обучения... К гаджетизации системы потребления, когда
приобретаются предметы не необходимые, но подходящие под изменчивые нормы
незрелых людей. Мы до несварения, до ожирения пичкаем себя нездоровой и
засахаренной пищей, а игра на бирже дает нам средства к существова-
нию. Борцы за отмену запретов называют прием наркотиков
"развлечением"...
Браки сегодня разваливаются один за другим, потому что молодые супруги
и не предполагают состариться вместе, а непосредственность настоящего мешает
задуматься о постоянстве в будущем.
В семьях, скорее разобщающих, чем соединяющих людей, взрослые
капризничают, словно дети, играют теми же игрушками, пользуются теми же
электронными устройствами, в обращении с которыми дети так ловки. Со своими
чадами родители ведут себя как компаньоны, едва ли не как педофилы, потому
что каждый знает, что секс -- это суперигрушкa iii.
Возраст гражданской зрелости -- получения права голоса -- уже снизился
с двадцати до восемнадцати лет, а сейчас парламентарии предлагают опустить
его до шестнадцати и даже четырнадцати лет, что только подчеркивает общую
тенденцию.
В эпоху повсеместного исчезновения возрастных ориентиров все более юные
дети оставляют дневные игры, развлечения и спорт и вступают в уличные ночные
игры, стремятся к встрече с незрелым миром и его игрушками, чтобы потом
стать героями свершившейся для них революции. Они, в свою очередь, смогут
быть жестокими, хохоча угонять машины и мотоциклы, бесчинствовать (игрушки
создаются, чтобы их ломали), по любому поводу использовать оружие...
По причине своей юридической неприкосновенности -- то есть
безответственности -- они, предоставленные своими инфантилизированны-ми и
разобщенными семьями самим себе, миллионами будут попадать в сети
преступного мира. Не надо забывать и о детях-солдатах десяти-две-надцати
лет, участвующих в партизанских и псевдоосвободительных войнах.
В феврале 1998 года эксперты ООН насчитали не менее тридцати восьми
войн и вооруженных конфликтов по всему миру и определили количество
пропавших детей в 250 тысяч. По их инициа-
тиве около сорока наций попытались, правда -- без особого успеха,
поднять до шестнадцати лет -- против закрепленных соглашением от 1990 года
четырнадцати -- минимальный возраст для солдат, участвующих в боевых
действиях и набираемых в саперы, ...
Конвенция по правам ребенка не была, понятное дело, подписана
Соединенными Штатами. И все потому, что она в корне противоречит их
грандиозному проекту смешения поколений.6
Каждая политическая революция -- драма, но начинающаяся техническая
революция, без сомнения, более чем драма, это -- трагедия познания,
вавилонское смешение частного и коллективного корпусов знаний.
Подобно эзоповому "языку", Интернет одновременно и худшая и лучшая из
вещей. Ничем не ограниченное развитие коммуникации таит в себе риск
катастрофы, встречу виртуального "Титаника" с айсбергом.
Кибернетика сети сетей, плод "технософских" иллюзий, появившихся в одно
время с идеей об окончании холодной войны как "окончании Истории", есть,
скорее, система, чем техника, -- техносистема стратегической коммуникации,
несущая в себе системный риск разрушительной цепной реакции, неизбежной в
эпоху начинающейся глобализации.
Сегодня бесполезно говорить о локальном характере недавнего биржевого
краха в Азии. Если бы информационные сети финансовых рынков уже были бы
объединены, то осенний крах 1997 года в одно мгновение стал бы планетарным и
развился в общую экономическую катастрофу.
Таким образом, после атомной бомбы и сорока лет поддержания системы
всеобщего ядерного сдерживания пришло время информационной бомбы,
перспектива взрыва которой вскоре по-
требует установления системы социального сдерживания и внедрения
"автоматических предохранителей" для предотвращения перегрева, то есть
расщепления социального ядра наций.
Происходящая в реальном времени глобализация телекоммуникаций, --
неафишируемая модель которой представлена Интернетом, -- и информационная
революция ведут к систематическим доносам, вызывающим панические слухи и
подозрения и способным уничтожить профессиональную этику "истины", а
следовательно -- и свободу прессы. Каждый может в этом удостовериться на
примере значения Интернета в деле Клинто-на/Левински: сомнения по поводу
оглашаемых/отрицаемых фактов, неконтролируемые манипуляции источниками и
общественным мнением предвещают то, что революция реальной информации
окажется также и революцией в виртуальной дезинформации и пишущейся сейчас
истории.
Поражения, наносимые радиоактивным излучением и интерактивностью
информации, -- местные, но многочисленные, вплоть до общего заражения.
Действуя и взаимодействуя в реальном времени, актеры и телевизионные
деятели информационной революции телекоммуникаций задают определенный
технический ритм и темп, накладывающийся и заглушающий историческое
локальное время сообществ и стран и устанавливающий единое мировое время:
абстрактные разграничения универсальной хронополитики, ни один представитель
которой -- за исключением нескольких высших чиновников -- в случае
объявления информационной войны не несет никакой ответственности за
происходящее.
О чем говорит, например, молчание исследователей о роли National
Security Agency в развитии сети Интернет?
И как отнестись к желанию Госдепартамента США сделать автоматическими
военные удары по нарушителям нового мирового порядка -- по Ираку, например?
Итак, под маской анархистской пропаганды "прямой (live) демократии",
направленной на обновление репрезентативной демократии политических партий,
внедряется идеология автоматической демократии, когда невозможность обсудить
что-либо "компенсируется" социальным автоматизмом, по типу опроса мнений или
оценки телевизионной аудитории.
Демократия в виде условного рефлекса, не нуждающаяся в публичном
обсуждении, когда предвыборную кампанию выигрывают навязанные мнения, когда
предлагающая "демонстрация" партийной программы уступает место
"предуказывающей" и зрелищной разработке индивидуального поведения,
параметры которого давно определены рекламой.
Впрочем, не является ли сеть сетей, производная от Арпанет, отслужившей
свое системы защиты от электромагнитных эффектов атомной войны, попыткой --
второй, после войны в Персидском заливе -- проведения новой всеобщей
рекламной кампании системного продукта, не интересного никому в частности,
но в то же время нужного всем в общем?
Небывалое идеологическое заражение, распространение web и on-line служб
уже не имеют ничего общего с маркетингом бытовых технологий, продажей
транспортных средств или средств связи (радио, телевидения и т. д.),
поскольку речь идет о наиболее широкой кампании по проработке мнений,
когда-либо проводившейся в "мирное время", -- замысле, не особенно
считающемся с интеллектом общества или национальными культурами.
Поэтому мы впадаем в разного рода крайности, вроде "Многостороннего
соглашения по инвестициям" (AMI) или "Трансатлантического проекта по
свободной торговле" (NTM).
Энергичность глобалитарных кампаний объясняется американской
пропагандой инфовойны, революции в приемах ведения войны, инициированной
Пентагоном после окончания холодной войны.
Таким образом, невозможно понять значение Интернета, информационных
артерий будущего, не учитывая интерактивности технологий и зарождения
настоящей негативной рекламы, которая не довольствуется расхваливанием
достоинств того или иного товара, а, прежде всего, изобличает коммерческих
противников и преодолевает сопротивление потребителей, называя их слишком
сдержанными, а их точку зрения -- неверной.
Рекламные агенты не ограничиваются удовлетворением правомерного
любопытства покупателей их продукции, а призывают к символическому убийству
своих конкурентов... В этой связи Европейский парламент решил выработать
эффективную правовую базу по борьбе с кампаниями "систематического
разоблачения".1
Отметим также, что мы уже не в состоянии отделить развитие сети от
технического прогресса, который в ближайшие десять лет выразится в
отцифровке всей аналоговой информации, составляющей знание.
Цифровые коды грозят стать основой всей коммуникации, и Европейское
сообщество изучает сейчас "Зеленую книгу конвергенции".
Авторы оформленного в книгу отчета, считают, что повсеместное
распространение однотипных цифровых кодов (в телефонии, компьютерах и
телевидении) должно изменить порядок использования аудиовизуальных средств в
Сообществе, подчинив его только законам рынка, как это уже произошло с
телекоммуникациями...
Вторым этапом этой расползающейся в разные стороны конвергенции должно
стать воплощение идеи о том, что в будущем управление Интернетом, сетью
американского происхождения, поскольку никто не имеет ничего против, также
должно осуществляться исключительно Соединенными Штатами.
Так мы незаметно приближаемся к краху образа.
Око за око, сегодня конкуренция между картинками становится всеобщей,
как и все в эпоху
грандиозного планетарного рынка, и нарушает общий временной режим
образной информации.
Экран против экрана, монитор домашнего компьютера и кинескоп телевизора
станут местом борьбы за первенство на всеобщем рынке восприятия, с
появлением контроля за которым начнется новая эра и в этике, и эстетике.
"На полностью автоматизированной мировой бирже, оснащенной 500 тысячами
компьютеров, процесс финансового краха в Азии можно было напрямую наблюдать
во всем мире", -- заявил один французский трейдер осенью 1997 года.
Однако первое, что с помощью пяти миллионов live cameras, размещенных
по всему миру смогут наблюдать десятки миллионов интернав-тов, -- это крах
видимого. Так называемое "телевидение" уступит место всеобщему
теленаблюдению, а на смену пресловутому виртуальному мыльному пузырю
финансовых рынков придет визуальный мыльный пузырь коллективного
воображаемого с заключенным в нем риском взрыва информационной бомбы,
предсказанной в 50-е годы самим Альбертом Эйнштейном.
Уже сегодня различные сектора объединенного финансового рынка перестают
подчиняться рациональным законам, а завтра иррациональное заполнит
глобалистское коллективное воображение, поскольку способность старого
доброго телевидения (ответственного, как и многие другие, за дело Родни
Кинга, процесс Симпсона и коронацию post mortem принцессы Дианы) к умножению
образов многократно увеличится из-за сверхреактивности мирового
теленаблюдения.
"Сложение векторов деятельности различных индивидов, если все они
оказываются одинаково направленными, порождает нестабильные ситуации в
мире", -- писал один аналитик из Национального центра научных исследований
по поводу азиатского краха.
"Рациональность индивидуального поведения приводит к всеобщей
иррациональности".2
Установление превосходства мирового времени (времени прямого включения)
над царившим с незапамятных времен местным временем отдельных регионов
предваряет скорое развития интерактивной рекламы и тревожное распространение
рекламного сравнения фирм и инвесторов. Это настоящая гражданская холодная
война, где торговые партизанские действия направлены на символическое
истребление конкурентов, которому Совет Европы дал "зеленый свет".
Сейчас "рекламное пространство" не ограничивается заставками в фильме
или рекламными роликами между программами, но способно охватить все реальное
пространство-время коммуникации.
Теперь виртуальная инфляция затрагивает не только стоимость
произведенных товаров, но и осмысленность наших отношений с миром.
С недавнего времени пресловутый системный риск связан не только с
возможным банкротством предприятий и банков в результате цепной реакции,
вроде азиатской, а с опасной потерей зрения, коллективной слепотой
человечества, вызываемой расстройством фактичности происходящего и нашей
дезориентацией в реальном...
Обманчивость феноменов и крах видимого способствуют формированию
экономических и политических установок дезинформации: аналоговое уступает
место цифровому, "сжатие данных" ускоряет наше взаимодействие с реальностью,
приближает нас к ней... но при этом все более обедняет наше чувственное
восприятие.
Отцифровка образной, звуковой, тактильной и обонятельной информации
ослабляет непосредственные ощущения; аналоговое подобие близкого,
сопоставимого заменяется цифровым правдоподобием дальнего -- всех отдаленных
объектов. Что грозит окончательным заражением нашей экологии чувственного.
Уже прошло полвека с тех пор, как в 1948 году Даниэль Галеви
опубликовал "Эссе об ускорении истории ", где обрисовал грандиозные
исторические перспективы, открывшиеся перед человечеством после Хиросимы:
"Бедная Земля, измерением и описанием ландшафта, флоры и фауны которой мы
довольствовались в XVIII веке, стала для нас источником гораздо большего
наслаждения в XIX веке, когда мы опоясали ее волнами, сделали живой и
вибрирующей, как живое существо, как душу!
Бедное человечество -- его преследуют властные видения, и теперь оно
получило оружие, которое, кажется, для того и выковано, чтобы видения стали
реальностью!"
Более проницательный, чем Фрэнсис Фукуяма, Даниэль Галеви предвидел,
что технонаучный прогресс не завершит Историю, но уничтожит все возможные
отсрочки и расстояния, и историческая наука вскоре откроется новому темпу,
ритму, который однажды разгонится до "истины": "Если более четверти века
назад, после открытия Эйнштейном уравнений относительности, люди
отказывались понимать физический мир, где они живут, то сегодня они
отказываются понимать политическую систему, внутри которой проходит их
жизнь".
Что можно сказать в XX веке, в эру глобализации, об отказе от
понимания'? Лишь то, что он у нас перед глазами и обусловлен закатом
государства-нации и негласным установлением новых политических образований с
помощью масс-медиа и сетевых мульти-медиа, отражающих на своих экранах