ускорение Времени, "реального времени" коммуникаций, выполняющих
релятивистское сжатие "реального пространства" Земли путем искусственного
временного сжатия обменов изображениями мира. Отныне не существует "здесь",
но существует "сейчас". Таким образом, мы подошли не к завершению Истории, а
к запрограммированному исчезновению hie et nunc и in situ\
Следовательно, глобализация обменов имеет не экономическое значение, о
котором часто упоминают в связи с быстро развивающимся единым рынком, а
скорее экологическое. Оно заключается не только в загрязнении субстанций
("парниковый" эффект), но и в заражении расстояний и временных интервалов,
формирующих сферу конкретного опыта.
Другими словами, объединение связано с потеплением замкнутой
дромосферы1, с предельным ускорением коммуникаций.
"Начинается время конечного мира", -- провозгласил Поль Валери еще в
20-х годах. В 80-х годах наступил мир конечного времени. После
преждевременного исчезновения всякой локализированной длительности (duree)
ускорение истории сталкивается со временем прямого включения, универсальным
мировым временем, вытесняющим локальные времена, производившие историю.
Если в XVIII веке мы открыли глубинное время многих миллионов лет,
ушедших на отвердевание несущего нас небесного тела, то сейчас перед нами
открывается поверхностное время дромологической реальности-эффекта
взаимодействий на расстоянии.
После времени-материи твердой геофизической реальности мест наступает
время-свет виртуальной реальности, вязкой и изменяющей саму сущность
длительности, вызывающей, тем самым, искажение времени и ускорение всех
реальностей: вещей, существ, социокультурных явлений...
Вспомним "виртуальные общества", организующиеся в Интернете.
В мире насчитывается уже семьдесят миллионов интернавтов, вездесущих
сообществ адептов, "телеприсутствующих" друг перед другом с помощью
мгновенных сообщений, а в скором будущем -- с помощью камер on-line.
Что же остается от исторического значения публичного пространства
полиса в эпоху метапо-лиса, в котором правит публичный имидж?
Интерактивная картинка, в любой момент доступная для использования в
торговле, в образовании и на постиндустриальном предприятии, во всех концах
нашей маленькой планеты?
В целом, глобализация оказывает и будет оказывать более сильное
воздействие на историю, чем на географию. Ускорение реального времени,
предельная скорость света, разрежает не только геофизическое пространство,
естественный образ земного шара, но и принижает значение длительностей
(longues durees) локального времени регионов, стран и наций, привязанных к
своей территории.
Телетехнологии замещают "хронологическую" последовательность локального
времени непосредственностью мирового всеобщего времени, делают
интерактивными и засвечивают любую деятельность, факт и историческое
событие.
Прошлое, настоящее и будущее, привычное разделение длительности,
отступают перед новым типом теленастоящего, перед его пока еще непривычным
рельефом. Это не событийный рельеф, а рельеф объектов, у которых вместо
четвертого, временного измерения вдруг оказалось третье: материальный объем
перестал указывать на "действительное присутствие", а вместо него возникло
"телеприсутствие" звука и образа, с легкостью подменяющее реальные события.
В недалеком будущем установится новое видение, формируемое мощной
мгновенной передачей аналоговых сигналов и цифровой информации, основанной
на временном сжатии данных.
Таким образом, сейчас речь идет не столько о пространстве, сколько о
времени. Не о времени долгих периодов стародавней истории, а о времени света
и скорости, космологической постоянной, способной повлиять на Историю
человечества.
Три физических измерения, когда-то определявшие восприятие
действительного рельефа, сейчас дополняются третьим измерением самой
материи; а за "массой" и "энергией" в сегодняшние хроники вторгается
"информация", застилая
наличие реальных вещей и мест образами теленаблюдения и контроля за
окружающей средой.
Виртуальная перспектива оптоэлектрическо-го присутствия не противостоит
реальной перспективе оптического присутствия эпохи кватроченто, но сливается
с ней в перспективе реального времени телекоммуникаций, вызывая "эффект
поля", когда актуальное и виртуальное вместе создают новый тип рельефа,
схожего со "звуковым эффектом" высоких и низких частот.
Вместо материального, имеющего определенный физический объем предмета
возникает нематериальный объем электронной информации; информации звуковой,
визуальной, тактильной: благодаря "передающей усилие" киберперчат-ке -- и
обонятельной: благодаря недавнему изобретению цифровых химических датчиков.
Стереофония вчера и стереоскопия сегодня, воспроизведение образа и
звука создали, наконец, возможность для искусственного представления
ускоренной и расширенной реальности, "стереореальности" мира, где линия
видимого горизонта замещена рамками экрана: горизонт вправлен в монитор
компьютера или видеошлема, подобно стереоочкам представляющего самый
последний "объем" -- объем мгновенных наложений действительного и
виртуального образов, а не физических объектов, воспринимаемых невооруженным
глазом.
Делокализованное восприятие схоже с восприятием голографического
объема, когда все, что воспринимается в действительности, увеличивается в
связи с тем, что ускоряется до предельной скорости электромагнитных волн,
передающих информацию.
Вместо геометрической противопоставленности правого и левого,
образовалась ось стереоскопической симметрии перспективы реального времени,
исторического времени жизни наций, полностью измененного волновой передачей
наличного.96
Таким образом, если европейский Ренессанс непредставим без открытия
перспективы реального пространства и трубы Галилея, то геополитическая
глобализация невозможна без слияния перспективы реального времени и нового
пространственно-временного рельефа, созданного электромагнитным излучением
телекоммуникаций.
После эры энергетического ускорения -- времени паровых машин,
двигателей внутреннего сгорания и электромоторов, наступает эпоха
информационного ускорения новейших двигателей -- двигателей "логических
операций", компьютеров и программного обеспечения, двигателей виртуальной
"реальности" и "поисковой машины" сети сетей, чья скорость вычислений
превосходит скорость турбокомпрессора автомобильного двигателя или турбин
сверхзвуковой авиации. Абсолютная скорость новых средств
те-леинформатических передач, в свою очередь, подчиняет себе относительную
скорость старых транспортных средств, и их локальное ускорение уступает
глобальному ускорению объединяющихся информационных потоков.
Легко заметить, что "делокализация" -- не столько явление
постиндустриального предпринимательства11, сколько эффект производства
ви-димостей, развернутой кибернетической оптики, готовой показывать нам весь
мир, используя прозрачность видимостей, мгновенно передаваемых на
расстояние.
Телескопия, способ передачи человеческого взгляда на расстояние,
основана на распространении оптических и звуковых волн, когда
непосредственная прозрачность среды -- воздуха, воды или стекла --
дополняется опосредованной прозрачностью света и его скорости.
Таким образом, развитие транспортных сетей в XIX веке предшествовало
появлению в XX веке сети сетей Интернета и образованию в XXI веке сетей --
настоящих магистралей образной и звуковой информации, -- способных
передавать ви-
дение мира с камер on-line, формирующих паноптическое (и постоянное)
теленаблюдение мест и активности на планете, что, вполне вероятно,
завершится появлением сетей виртуальной реальности. Кибероптика изменит
привычную для нас эстетику европейского модернизма, а кроме того -- и этику
западных демократий.
"Представительская демократия" вскоре поддастся влиянию ускоряемой
исторической реальности, и тогда "торговля видимым" обернется
непредсказуемым риском создания того, в чем не преуспел ни один тоталитарный
режим с его идеологиями -- единодушного согласия.
Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловленную
географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний
швейцарских кантонов, или же медиати-зированную live-демократию, по образцу
измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения
опросов общественного мнения? Проблема, стоящая перед нами сегодня, не что
иное, как проблема непосредственности и мгновенности в политике. Откажемся
ли мы от власти человека над своей историей, подчинимся ли мы авторитету
машин и тех, кто их программирует? Увидим ли мы механическую передачу власти
политических партий электронному или еще какому-нибудь оборудованию?
Пережив все бедствия технократии, не попадем ли мы из огня да в полымя
в общество социокибернетики, установления которой так опасались создатели
автоматики? Пойдем ли мы на то, чтобы отдать управление своей жизнью
бездушным, но сверхбыстрым машинам и достичь вершин технологического
прогресса -- (виртуальной) автоматической демократии, чья практическая
значимость заключается лишь в выигрыше времени, необходимого для оглашения
результатов выборов... На самом деле, глобальная скорость телекоммуникаций,
сменяющая локальную скорость сообщений, ведет нас к инерции, к нехватке
движения.
Все более наращивая скорость, мы не только сокращаем протяженность мира
и величину перемещений, но и делаем бесполезным передвижение, активность
перемещающегося тела. Тем самым мы отказываемся от ценности опосредованного
"действия" в пользу непосредственного "взаимодействия".
Таким образом, большие расстояния все более замещаются высокими
скоростями, а вместо поверхности -- неизмеримых пространств земного шара --
проявляется интерфейс глобальной скорости.
Live есть, таким образом, реальное время глобализации. Дневной свет
скорости подменяет свет солнца на небосводе и уничтожает чередование дня и
ночи. Скорость электромагнитных волн скрывает солнечный свет и тень, когда
нет солнца, вплоть до того, что локальный день календарного времени
оказывается ничего не значащим, по сравнению с глобальным днем мирового
времени.
Одним из примеров обесценивания "расстояния", а следовательно, и
"действия" является нынешнее пренебрежение мировым океаном -- всеми океанами
мира -- после появления сверхзвуковой авиации. Или даже более простой
пример: "парадная лестница" после появления лифта стала "служебной" или
"пожарной".
Гигантские морские поверхности Атлантического и Тихого океанов не
принимаются сегодня всерьез из-за возможности передвижения в атмосфере с
высочайшей скоростью, и в этом путешествии место моряка занял астронавт;
каждый раз, когда мы достигаем все большей скорости, нами дискредитируется
ценность действия, мы отчуждаем нашу способность действия (agir) в пользу
способности к противодействию (reagir) (другое, менее захватывающее,
название для того, что сейчас зовется "взаимодействием" (interaction)).
Но все это не идет ни в какое сравнение со скорым введением
"автоматизированной обработки знаний" -- распространением всеобщей амнезии,
последнего достижения "индустрии забвения", замещающей совокупность
аналоговой информа-
ции (образной, звуковой и т. д.) цифровой информацией, компьютерным
кодом, пришедшим на смену языку "слов и вещей".
Итак, цифры готовы установить царство своего математического
всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть
любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами
и предметами.
Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии.
Теперь надо не "спасать феномены", как того требует философия, а прятать их,
оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни
было осмысленной деятельности.
В этом контексте кризис современного искусства представляется всего
лишь клиническим симптомом кризиса самой современности -- одним из многих
предвестников начинающегося распада темпоральности.
В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается
предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения
настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией
телеприсутствия и live передачами, современное искусство, "искусство
присутствия", перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его
"сущность". Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники
первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем
впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о
движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными
инсталляциями и "искусстве движущихся картинок", с XIX века представленном
кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному
присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной
реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и
породила новые формы театрального представления
Историчность, одна из форм "сжатия времени", ныне сведена к нулю -- она
стала простым "цитированием", растворяющимся остатком, где временная
последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем
настоящем...
"Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа --
единства времени, -- представленного началом, серединой и концом", -- пишет
Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким
образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et
nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще
перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc
-- непосредственному настоящему -- в ущерб hie -- данной "сцены" и данного
"действия", любой сцены и любого действия".1
"Здесь" больше не существует, все существует "сейчас", как мы заметили
выше.
"Новое театральное представление" -- попытка справиться с временной
перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом -- неловко пытается
соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой
информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо
долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на
кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и
передатчиком.
"Парадокс актера" эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране),
заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть
представлением тела (на сцене).
Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной
занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в
восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках... Страх
перед zapping'omiv становится повсеместным.
Если "настоящее" -- это ось симметрии проходящего времени, то сейчас
его вездесущий центр полностью контролирует жизнь "развитых" обществ, и нам
надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в
прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве
мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных
чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало
обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны
также избегать внезапного "разрыва симметрии" времени, который может
отбросить нас в будущее, -- хотя провал экономического планирования
несколько снизил эту опасность.
Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального
времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости
передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к
окружающим нас существам.
Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия
определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в
эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как
задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием,
интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action).
Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью
телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним
пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в
той же степени профанированными авиационной скоростью, в какой они
загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения.
Как летательные аппараты "тяжелее воздуха" держатся на ветру благодаря
скорости реактивного движения, так и "ускоренная реальность"
удерживается подъемной силой электромагнитных волн, передающих
мгновенные сигналы.
История конца тысячелетия воспарила и опирается лишь на телеприсутствие
событий вне какой-либо хронологии, так как рельеф происходящего прямо сейчас
подменяет глубину исторической последовательности.
Все окончательно перевернулось с ног на голову. Все происходящее
сейчас, внезапно возникающее перед нами представляется гораздо более важным,
чем то, что удаляется, осаждается на дне нашей памяти, как бы по краям
видимого географического горизонта. В этом контексте интересно вспомнить о
закате театрального представления -- ведь конкретный вымысел бытия здесь
актера противостоит дискретному вымыслу электромагнитных призраков,
заполняющих экраны.
В недавних "театральных представлениях постановщики безуспешно пытались
перенять и даже превзойти скорость масс-медиа... Реплики следовали с такой
быстротой, что создавалось впечатление резкого обрыва трансляции, как
случается при переключении каналов".2
"Действия" (actes) театральной пьесы становятся "взаимо-действиями"
или, вернее, "междудействиями" ("антрактами") и стирают привычное различие
между актером и зрителем. Слияние/смешение "ролей", вернее,
взаимопроникновение (surfusion) театрального вымысла и лишенного прошлого и
будущего мгновения виртуальной реальности. Мета-стабильность (surfusion)
тела, которое внезапно перестало соответствовать условиям сценической среды,
однако все еще находится в одном из самых хрупких равновесий в ожидании
Катастрофы, которая непременно разрушит этот карточный домик.
Как здесь еще раз не вспомнить многозначный образ "финансовой сцены" и
мыльный пузырь спекуляций, виртуальный пузырь мировой экономики, зиждущейся
сейчас на автоматических интеракциях между рыночными ценами и никак не
связанной
с материальными ценностями национального производства? Уже лет
двенадцать как введены автоматизированные торги, определяющие как действия
игроков, трейдеров Уолл-Стрит и других валютных рынков, так и спекулянтский
Большой взрыв, за которым вскоре последовал крах 1987 года, а затем
установка автоматических предохранителей, препятствующих перегрузке системы.
Некоторое подобие переключения программ должно предотвращать повторение
"аварии" во время реорганизации локальных финансовых рынков в глобальный
рынок. Что, однако, не сработало во время азиатского краха осенью 1997 года.
Здесь также сыграла свою роковую роль "драматургия прямого включения",
не оставляющая действующим лицам времени, необходимого для размышления.
В области культуры, вероятнее всего, произойдет то же самое: упадок
"рынка искусства" повлечет за собой не только снижение роли того или иного
явно переоцененного художника, но поколеблет все существующие ценности.
Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно послушать разговоры о
кризисе европейского искусства на недавних крупных мероприятиях, вроде
последней Documenta в Касселе.
После ускорения истории так называемого "классического" искусства
появилось "современное" искусство, а теперь происходит ускорение этого
"современного" искусства и появление актуального искусства, которое вроде бы
пытается противостоять скорому приходу виртуального искусства эры
киберкультуры.
В начале столетия в кубизме начался распад фигуративности, отразившийся
в исчезновении формы в геометрическом и всех остальных абстракционизмах и
сейчас, в эпоху виртуального, он оборачивается делокализацией в искусстве
интерактивного feed-back'а между художником и зрителем в компьютерных
полотнах, изменяющихся и преобразующихся в процессе созерца-
ния и в зависимости от точки видения каждого из актеров-зрителей.
С другой стороны, декомпозиция фигуративного в пуантилизме и
дивизионизме благодаря фрактальной геометрии находит свое завершение в ином
типе деконструкции; а именно -- в деконструкции пространственно-временных
измерений произведения.
В эпоху резкой электронной моторизации произведения искусства распад
фигуративности и делокализация "предмета искусства" идут бок о бок с
ускорением, но уже не истории, а самой реальности пластических искусств.
Сегодня мы вновь должны поставить под вопрос как роль актера и зрителя,
так и роль автора и зрителя. Что, в свою очередь, заставляет пересмотреть
понятия "места произведения искусства" и "сцены театра". Все это --
предвестники небывалых изменений, установления новой темпоральности, в
рамках которой будет существовать культура в эпоху киберкультуры.
С XX веком завершается не только второе тысячелетие. Земля, обитаемое
небесное тело, тоже близка к своему концу.
Глобализация есть, таким образом, не столько завершение ускорения
Истории, сколько окончание, замыкание перспективы земного горизонта.
Сегодня земной шар заключен в двойное кольцо движением неисчислимых
спутников на орбите, и мы, стремясь вовне, как бы наталкиваемся на невидимую
стенку, ограничивающую обитаемое пространство, ударяемся об оболочку,
упругую, как плоть живого тела. Для нас, мужчин и женщин, земных существ,
физический мир сегодня стал преградой, порождающей клаустрофобию и
представляющей огромную опасность. Утрата на-
дежд на физическое освобождение лишь усугубляется атрофией
метафизических устремлений.
Перенаселенная Земля становится колонией, местом суровых испытаний.
Вавилон вновь возродился, на этот раз как космическое гетто, где град и мир
слились воедино, и этот Вавилон кажется нерушимым.
Менее чем за тысячу дней до окончания уходящего жестокого века
множество событий и отдельных фактов предупреждают нас о появлении новых
рубежей и об исчезновении геофизической перспективы, где до сего дня
развертывались исторические события.
После самоубийства астрофизической секты Heaven's Gate, но до упокоения
принцессы Дианы мир был официально извещен о существовании "генетической
бомбы", о доселе неслыханной возможности клонирования человека на основе
компьютерной расшифровки его генома.
Сращивание биологических наук с информатикой породило кибернетическую
евгенику, никак не связанную с национальной политикой (лаборатории
концлагерей все же выполняли социальный заказ) и все позаимствовавшую у
науки, экономической технонауки, от которой единый рынок требует
коммерциализации всего живого и полной приватизации генофонда человечества.
К тому же, появление стратегического ядерного вооружения у Индии, Пакистана
и, вероятно, у ряда других политически нестабильных азиатских стран
побуждает Соединенные Штаты, последнюю великую державу, к работе по
приближению пресловутого "переворота в способах ведения войны". Формируется
новая стратегия под названием "информационная война", когда технологический
приоритет перейдет от атомной индустрии к электронике.
Таким образом, атомная бомба считается сегодня крайней мерой, в то
время как новым абсолютным оружием является бомба информационная.106
В обстановке финансовой и военной нестабильности, когда информация
неотличима от дезинформации, возможность общего сбоя вновь оказывается
актуальной. Из отчета о саммите в Бирмингеме в мае 1998 года мы узнали, что
ЦРУ не только принимает всерьез "всеобщую компьютерную катастрофу" 2000
года, но и указывает дату этого гипотетического события, определяя, что
необходимо предпринять различным государствам, чтобы его избежать.1
К тому же, сенат Соединенных Штатов объявил о создании комитета,
занимающегося оценкой предполагаемых последствий "электронной катастрофы", а
нью-йоркский Банк международных расчетов нанял, в свою очередь,
высокопрофессиональных специалистов, способных предотвратить компьютерный
крах, когда разрушения, вызванные возможными кризисами азиатской экономики,
распространятся повсюду.
Первым большим маневром Information Warfarei является внедрение новой
логистики -- логистики кибернетического контроля за распространением
релятивистское сжатие "реального пространства" Земли путем искусственного
временного сжатия обменов изображениями мира. Отныне не существует "здесь",
но существует "сейчас". Таким образом, мы подошли не к завершению Истории, а
к запрограммированному исчезновению hie et nunc и in situ\
Следовательно, глобализация обменов имеет не экономическое значение, о
котором часто упоминают в связи с быстро развивающимся единым рынком, а
скорее экологическое. Оно заключается не только в загрязнении субстанций
("парниковый" эффект), но и в заражении расстояний и временных интервалов,
формирующих сферу конкретного опыта.
Другими словами, объединение связано с потеплением замкнутой
дромосферы1, с предельным ускорением коммуникаций.
"Начинается время конечного мира", -- провозгласил Поль Валери еще в
20-х годах. В 80-х годах наступил мир конечного времени. После
преждевременного исчезновения всякой локализированной длительности (duree)
ускорение истории сталкивается со временем прямого включения, универсальным
мировым временем, вытесняющим локальные времена, производившие историю.
Если в XVIII веке мы открыли глубинное время многих миллионов лет,
ушедших на отвердевание несущего нас небесного тела, то сейчас перед нами
открывается поверхностное время дромологической реальности-эффекта
взаимодействий на расстоянии.
После времени-материи твердой геофизической реальности мест наступает
время-свет виртуальной реальности, вязкой и изменяющей саму сущность
длительности, вызывающей, тем самым, искажение времени и ускорение всех
реальностей: вещей, существ, социокультурных явлений...
Вспомним "виртуальные общества", организующиеся в Интернете.
В мире насчитывается уже семьдесят миллионов интернавтов, вездесущих
сообществ адептов, "телеприсутствующих" друг перед другом с помощью
мгновенных сообщений, а в скором будущем -- с помощью камер on-line.
Что же остается от исторического значения публичного пространства
полиса в эпоху метапо-лиса, в котором правит публичный имидж?
Интерактивная картинка, в любой момент доступная для использования в
торговле, в образовании и на постиндустриальном предприятии, во всех концах
нашей маленькой планеты?
В целом, глобализация оказывает и будет оказывать более сильное
воздействие на историю, чем на географию. Ускорение реального времени,
предельная скорость света, разрежает не только геофизическое пространство,
естественный образ земного шара, но и принижает значение длительностей
(longues durees) локального времени регионов, стран и наций, привязанных к
своей территории.
Телетехнологии замещают "хронологическую" последовательность локального
времени непосредственностью мирового всеобщего времени, делают
интерактивными и засвечивают любую деятельность, факт и историческое
событие.
Прошлое, настоящее и будущее, привычное разделение длительности,
отступают перед новым типом теленастоящего, перед его пока еще непривычным
рельефом. Это не событийный рельеф, а рельеф объектов, у которых вместо
четвертого, временного измерения вдруг оказалось третье: материальный объем
перестал указывать на "действительное присутствие", а вместо него возникло
"телеприсутствие" звука и образа, с легкостью подменяющее реальные события.
В недалеком будущем установится новое видение, формируемое мощной
мгновенной передачей аналоговых сигналов и цифровой информации, основанной
на временном сжатии данных.
Таким образом, сейчас речь идет не столько о пространстве, сколько о
времени. Не о времени долгих периодов стародавней истории, а о времени света
и скорости, космологической постоянной, способной повлиять на Историю
человечества.
Три физических измерения, когда-то определявшие восприятие
действительного рельефа, сейчас дополняются третьим измерением самой
материи; а за "массой" и "энергией" в сегодняшние хроники вторгается
"информация", застилая
наличие реальных вещей и мест образами теленаблюдения и контроля за
окружающей средой.
Виртуальная перспектива оптоэлектрическо-го присутствия не противостоит
реальной перспективе оптического присутствия эпохи кватроченто, но сливается
с ней в перспективе реального времени телекоммуникаций, вызывая "эффект
поля", когда актуальное и виртуальное вместе создают новый тип рельефа,
схожего со "звуковым эффектом" высоких и низких частот.
Вместо материального, имеющего определенный физический объем предмета
возникает нематериальный объем электронной информации; информации звуковой,
визуальной, тактильной: благодаря "передающей усилие" киберперчат-ке -- и
обонятельной: благодаря недавнему изобретению цифровых химических датчиков.
Стереофония вчера и стереоскопия сегодня, воспроизведение образа и
звука создали, наконец, возможность для искусственного представления
ускоренной и расширенной реальности, "стереореальности" мира, где линия
видимого горизонта замещена рамками экрана: горизонт вправлен в монитор
компьютера или видеошлема, подобно стереоочкам представляющего самый
последний "объем" -- объем мгновенных наложений действительного и
виртуального образов, а не физических объектов, воспринимаемых невооруженным
глазом.
Делокализованное восприятие схоже с восприятием голографического
объема, когда все, что воспринимается в действительности, увеличивается в
связи с тем, что ускоряется до предельной скорости электромагнитных волн,
передающих информацию.
Вместо геометрической противопоставленности правого и левого,
образовалась ось стереоскопической симметрии перспективы реального времени,
исторического времени жизни наций, полностью измененного волновой передачей
наличного.96
Таким образом, если европейский Ренессанс непредставим без открытия
перспективы реального пространства и трубы Галилея, то геополитическая
глобализация невозможна без слияния перспективы реального времени и нового
пространственно-временного рельефа, созданного электромагнитным излучением
телекоммуникаций.
После эры энергетического ускорения -- времени паровых машин,
двигателей внутреннего сгорания и электромоторов, наступает эпоха
информационного ускорения новейших двигателей -- двигателей "логических
операций", компьютеров и программного обеспечения, двигателей виртуальной
"реальности" и "поисковой машины" сети сетей, чья скорость вычислений
превосходит скорость турбокомпрессора автомобильного двигателя или турбин
сверхзвуковой авиации. Абсолютная скорость новых средств
те-леинформатических передач, в свою очередь, подчиняет себе относительную
скорость старых транспортных средств, и их локальное ускорение уступает
глобальному ускорению объединяющихся информационных потоков.
Легко заметить, что "делокализация" -- не столько явление
постиндустриального предпринимательства11, сколько эффект производства
ви-димостей, развернутой кибернетической оптики, готовой показывать нам весь
мир, используя прозрачность видимостей, мгновенно передаваемых на
расстояние.
Телескопия, способ передачи человеческого взгляда на расстояние,
основана на распространении оптических и звуковых волн, когда
непосредственная прозрачность среды -- воздуха, воды или стекла --
дополняется опосредованной прозрачностью света и его скорости.
Таким образом, развитие транспортных сетей в XIX веке предшествовало
появлению в XX веке сети сетей Интернета и образованию в XXI веке сетей --
настоящих магистралей образной и звуковой информации, -- способных
передавать ви-
дение мира с камер on-line, формирующих паноптическое (и постоянное)
теленаблюдение мест и активности на планете, что, вполне вероятно,
завершится появлением сетей виртуальной реальности. Кибероптика изменит
привычную для нас эстетику европейского модернизма, а кроме того -- и этику
западных демократий.
"Представительская демократия" вскоре поддастся влиянию ускоряемой
исторической реальности, и тогда "торговля видимым" обернется
непредсказуемым риском создания того, в чем не преуспел ни один тоталитарный
режим с его идеологиями -- единодушного согласия.
Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловленную
географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний
швейцарских кантонов, или же медиати-зированную live-демократию, по образцу
измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения
опросов общественного мнения? Проблема, стоящая перед нами сегодня, не что
иное, как проблема непосредственности и мгновенности в политике. Откажемся
ли мы от власти человека над своей историей, подчинимся ли мы авторитету
машин и тех, кто их программирует? Увидим ли мы механическую передачу власти
политических партий электронному или еще какому-нибудь оборудованию?
Пережив все бедствия технократии, не попадем ли мы из огня да в полымя
в общество социокибернетики, установления которой так опасались создатели
автоматики? Пойдем ли мы на то, чтобы отдать управление своей жизнью
бездушным, но сверхбыстрым машинам и достичь вершин технологического
прогресса -- (виртуальной) автоматической демократии, чья практическая
значимость заключается лишь в выигрыше времени, необходимого для оглашения
результатов выборов... На самом деле, глобальная скорость телекоммуникаций,
сменяющая локальную скорость сообщений, ведет нас к инерции, к нехватке
движения.
Все более наращивая скорость, мы не только сокращаем протяженность мира
и величину перемещений, но и делаем бесполезным передвижение, активность
перемещающегося тела. Тем самым мы отказываемся от ценности опосредованного
"действия" в пользу непосредственного "взаимодействия".
Таким образом, большие расстояния все более замещаются высокими
скоростями, а вместо поверхности -- неизмеримых пространств земного шара --
проявляется интерфейс глобальной скорости.
Live есть, таким образом, реальное время глобализации. Дневной свет
скорости подменяет свет солнца на небосводе и уничтожает чередование дня и
ночи. Скорость электромагнитных волн скрывает солнечный свет и тень, когда
нет солнца, вплоть до того, что локальный день календарного времени
оказывается ничего не значащим, по сравнению с глобальным днем мирового
времени.
Одним из примеров обесценивания "расстояния", а следовательно, и
"действия" является нынешнее пренебрежение мировым океаном -- всеми океанами
мира -- после появления сверхзвуковой авиации. Или даже более простой
пример: "парадная лестница" после появления лифта стала "служебной" или
"пожарной".
Гигантские морские поверхности Атлантического и Тихого океанов не
принимаются сегодня всерьез из-за возможности передвижения в атмосфере с
высочайшей скоростью, и в этом путешествии место моряка занял астронавт;
каждый раз, когда мы достигаем все большей скорости, нами дискредитируется
ценность действия, мы отчуждаем нашу способность действия (agir) в пользу
способности к противодействию (reagir) (другое, менее захватывающее,
название для того, что сейчас зовется "взаимодействием" (interaction)).
Но все это не идет ни в какое сравнение со скорым введением
"автоматизированной обработки знаний" -- распространением всеобщей амнезии,
последнего достижения "индустрии забвения", замещающей совокупность
аналоговой информа-
ции (образной, звуковой и т. д.) цифровой информацией, компьютерным
кодом, пришедшим на смену языку "слов и вещей".
Итак, цифры готовы установить царство своего математического
всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть
любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами
и предметами.
Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии.
Теперь надо не "спасать феномены", как того требует философия, а прятать их,
оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни
было осмысленной деятельности.
В этом контексте кризис современного искусства представляется всего
лишь клиническим симптомом кризиса самой современности -- одним из многих
предвестников начинающегося распада темпоральности.
В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается
предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения
настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией
телеприсутствия и live передачами, современное искусство, "искусство
присутствия", перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его
"сущность". Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники
первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем
впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о
движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными
инсталляциями и "искусстве движущихся картинок", с XIX века представленном
кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному
присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной
реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и
породила новые формы театрального представления
Историчность, одна из форм "сжатия времени", ныне сведена к нулю -- она
стала простым "цитированием", растворяющимся остатком, где временная
последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем
настоящем...
"Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа --
единства времени, -- представленного началом, серединой и концом", -- пишет
Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким
образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et
nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще
перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc
-- непосредственному настоящему -- в ущерб hie -- данной "сцены" и данного
"действия", любой сцены и любого действия".1
"Здесь" больше не существует, все существует "сейчас", как мы заметили
выше.
"Новое театральное представление" -- попытка справиться с временной
перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом -- неловко пытается
соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой
информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо
долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на
кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и
передатчиком.
"Парадокс актера" эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране),
заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть
представлением тела (на сцене).
Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной
занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в
восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках... Страх
перед zapping'omiv становится повсеместным.
Если "настоящее" -- это ось симметрии проходящего времени, то сейчас
его вездесущий центр полностью контролирует жизнь "развитых" обществ, и нам
надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в
прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве
мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных
чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало
обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны
также избегать внезапного "разрыва симметрии" времени, который может
отбросить нас в будущее, -- хотя провал экономического планирования
несколько снизил эту опасность.
Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального
времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости
передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к
окружающим нас существам.
Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия
определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в
эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как
задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием,
интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action).
Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью
телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним
пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в
той же степени профанированными авиационной скоростью, в какой они
загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения.
Как летательные аппараты "тяжелее воздуха" держатся на ветру благодаря
скорости реактивного движения, так и "ускоренная реальность"
удерживается подъемной силой электромагнитных волн, передающих
мгновенные сигналы.
История конца тысячелетия воспарила и опирается лишь на телеприсутствие
событий вне какой-либо хронологии, так как рельеф происходящего прямо сейчас
подменяет глубину исторической последовательности.
Все окончательно перевернулось с ног на голову. Все происходящее
сейчас, внезапно возникающее перед нами представляется гораздо более важным,
чем то, что удаляется, осаждается на дне нашей памяти, как бы по краям
видимого географического горизонта. В этом контексте интересно вспомнить о
закате театрального представления -- ведь конкретный вымысел бытия здесь
актера противостоит дискретному вымыслу электромагнитных призраков,
заполняющих экраны.
В недавних "театральных представлениях постановщики безуспешно пытались
перенять и даже превзойти скорость масс-медиа... Реплики следовали с такой
быстротой, что создавалось впечатление резкого обрыва трансляции, как
случается при переключении каналов".2
"Действия" (actes) театральной пьесы становятся "взаимо-действиями"
или, вернее, "междудействиями" ("антрактами") и стирают привычное различие
между актером и зрителем. Слияние/смешение "ролей", вернее,
взаимопроникновение (surfusion) театрального вымысла и лишенного прошлого и
будущего мгновения виртуальной реальности. Мета-стабильность (surfusion)
тела, которое внезапно перестало соответствовать условиям сценической среды,
однако все еще находится в одном из самых хрупких равновесий в ожидании
Катастрофы, которая непременно разрушит этот карточный домик.
Как здесь еще раз не вспомнить многозначный образ "финансовой сцены" и
мыльный пузырь спекуляций, виртуальный пузырь мировой экономики, зиждущейся
сейчас на автоматических интеракциях между рыночными ценами и никак не
связанной
с материальными ценностями национального производства? Уже лет
двенадцать как введены автоматизированные торги, определяющие как действия
игроков, трейдеров Уолл-Стрит и других валютных рынков, так и спекулянтский
Большой взрыв, за которым вскоре последовал крах 1987 года, а затем
установка автоматических предохранителей, препятствующих перегрузке системы.
Некоторое подобие переключения программ должно предотвращать повторение
"аварии" во время реорганизации локальных финансовых рынков в глобальный
рынок. Что, однако, не сработало во время азиатского краха осенью 1997 года.
Здесь также сыграла свою роковую роль "драматургия прямого включения",
не оставляющая действующим лицам времени, необходимого для размышления.
В области культуры, вероятнее всего, произойдет то же самое: упадок
"рынка искусства" повлечет за собой не только снижение роли того или иного
явно переоцененного художника, но поколеблет все существующие ценности.
Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно послушать разговоры о
кризисе европейского искусства на недавних крупных мероприятиях, вроде
последней Documenta в Касселе.
После ускорения истории так называемого "классического" искусства
появилось "современное" искусство, а теперь происходит ускорение этого
"современного" искусства и появление актуального искусства, которое вроде бы
пытается противостоять скорому приходу виртуального искусства эры
киберкультуры.
В начале столетия в кубизме начался распад фигуративности, отразившийся
в исчезновении формы в геометрическом и всех остальных абстракционизмах и
сейчас, в эпоху виртуального, он оборачивается делокализацией в искусстве
интерактивного feed-back'а между художником и зрителем в компьютерных
полотнах, изменяющихся и преобразующихся в процессе созерца-
ния и в зависимости от точки видения каждого из актеров-зрителей.
С другой стороны, декомпозиция фигуративного в пуантилизме и
дивизионизме благодаря фрактальной геометрии находит свое завершение в ином
типе деконструкции; а именно -- в деконструкции пространственно-временных
измерений произведения.
В эпоху резкой электронной моторизации произведения искусства распад
фигуративности и делокализация "предмета искусства" идут бок о бок с
ускорением, но уже не истории, а самой реальности пластических искусств.
Сегодня мы вновь должны поставить под вопрос как роль актера и зрителя,
так и роль автора и зрителя. Что, в свою очередь, заставляет пересмотреть
понятия "места произведения искусства" и "сцены театра". Все это --
предвестники небывалых изменений, установления новой темпоральности, в
рамках которой будет существовать культура в эпоху киберкультуры.
С XX веком завершается не только второе тысячелетие. Земля, обитаемое
небесное тело, тоже близка к своему концу.
Глобализация есть, таким образом, не столько завершение ускорения
Истории, сколько окончание, замыкание перспективы земного горизонта.
Сегодня земной шар заключен в двойное кольцо движением неисчислимых
спутников на орбите, и мы, стремясь вовне, как бы наталкиваемся на невидимую
стенку, ограничивающую обитаемое пространство, ударяемся об оболочку,
упругую, как плоть живого тела. Для нас, мужчин и женщин, земных существ,
физический мир сегодня стал преградой, порождающей клаустрофобию и
представляющей огромную опасность. Утрата на-
дежд на физическое освобождение лишь усугубляется атрофией
метафизических устремлений.
Перенаселенная Земля становится колонией, местом суровых испытаний.
Вавилон вновь возродился, на этот раз как космическое гетто, где град и мир
слились воедино, и этот Вавилон кажется нерушимым.
Менее чем за тысячу дней до окончания уходящего жестокого века
множество событий и отдельных фактов предупреждают нас о появлении новых
рубежей и об исчезновении геофизической перспективы, где до сего дня
развертывались исторические события.
После самоубийства астрофизической секты Heaven's Gate, но до упокоения
принцессы Дианы мир был официально извещен о существовании "генетической
бомбы", о доселе неслыханной возможности клонирования человека на основе
компьютерной расшифровки его генома.
Сращивание биологических наук с информатикой породило кибернетическую
евгенику, никак не связанную с национальной политикой (лаборатории
концлагерей все же выполняли социальный заказ) и все позаимствовавшую у
науки, экономической технонауки, от которой единый рынок требует
коммерциализации всего живого и полной приватизации генофонда человечества.
К тому же, появление стратегического ядерного вооружения у Индии, Пакистана
и, вероятно, у ряда других политически нестабильных азиатских стран
побуждает Соединенные Штаты, последнюю великую державу, к работе по
приближению пресловутого "переворота в способах ведения войны". Формируется
новая стратегия под названием "информационная война", когда технологический
приоритет перейдет от атомной индустрии к электронике.
Таким образом, атомная бомба считается сегодня крайней мерой, в то
время как новым абсолютным оружием является бомба информационная.106
В обстановке финансовой и военной нестабильности, когда информация
неотличима от дезинформации, возможность общего сбоя вновь оказывается
актуальной. Из отчета о саммите в Бирмингеме в мае 1998 года мы узнали, что
ЦРУ не только принимает всерьез "всеобщую компьютерную катастрофу" 2000
года, но и указывает дату этого гипотетического события, определяя, что
необходимо предпринять различным государствам, чтобы его избежать.1
К тому же, сенат Соединенных Штатов объявил о создании комитета,
занимающегося оценкой предполагаемых последствий "электронной катастрофы", а
нью-йоркский Банк международных расчетов нанял, в свою очередь,
высокопрофессиональных специалистов, способных предотвратить компьютерный
крах, когда разрушения, вызванные возможными кризисами азиатской экономики,
распространятся повсюду.
Первым большим маневром Information Warfarei является внедрение новой
логистики -- логистики кибернетического контроля за распространением