Страница:
По мысли идеологов Серебряного века, Россия и русские должны были показать пример внутреннего самоочищения огнем всему миру, и прежде всего Европе, все более увязавшей в декадентстве. Случилось, однако, так, что не Россия показала Европе пример, а Европа навязала России капитализм с его главным культом – собственностью, которая не имела в русском народе абсолютно никаких корней. У Василия Розанова были все основания написать в 1912 году в самом личностном его произведении «Уединенное»: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается».
Однако эта-то «выпрошенная», «подаренная», а чаще всего – так уж исстари повелось на Руси – присвоенная в результате самого беззастенчивого и наглого «обирания» народа собственность и стала в России основной причиной свары, завязавшейся в высших эшелона власти, и в конце концов ввергла страну в хаос.
…Николай II был преисполнен оптимизма. Кошмар русско-японской войны и революции 1905—1907 годов забыты. Премьер-министр Владимир Николаевич Коковцов писал: «Вера в великое будущее России никогда не оставляла государя и служила для него как бы путеводной звездой в оценке окружавших его событий дня. Он верил в то, что он ведет Россию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбой испытания и невзгоды мимолетны и, во всяком случае, преходящи и что если лично ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачней будет царствование его нежно любимого сына».
Эйфория, продолжавшаяся весь 1913 год, перешла и на следующий год. 14 мая 1914 года – за два с половиной месяца до начала Первой мировой войны – Сергей Юльевич Витте пишет члену Государственного совета графу Сергею Дмитриевичу Шереметеву: «Что касается Германского Императора, то он к нам более всех любезен. Наш курс теперь сильно покосился по направлению к Берлину».
И тем не менее 1 августа 1914 года Россия объявит войну именно Германии. С чего бы вдруг? А никакого «вдруг» не было: вся предшествующая история России логически подвела страну к тому, что она не могла не ввязаться в войну, абсолютно ей не нужную и, более того, чуждую коренным интересам народа. В этом убеждаешься, познакомившись со статьей недавно скончавшегося в США старейшего русского историка-эмигранта Николая Ивановича Ульянова «Роковые войны России». В отличие от других отечественных историков, на все лады восхвалявших былые войны, стяжавшие славу России, с упоением писавших о победах адмирала Ушакова в Средиземном море и героическом переходе Суворова через Альпы (и ни разу не задавшихся элементарным, лежащим на поверхности вопросом: а какая нелегкая занесла русский флот в Средиземное море и что забыла русская армия в Альпах?), Ульянов увидел за внешним блеском побед пот и кровь, бессмысленные жертвы и все большее обнищание страны, которой Европа манипулировала, как хотела.
Статья эта интересна во всех отношениях, а в контексте нашей книги она интересна еще и тем, что в ней явственно прослеживаются диаметрально противоположные интересы власти и народа. Впрочем, читайте и делайте выводы сами:
«В истории новой Европы наблюдаются две великих страны, противоположные друг другу по характеру их войн: Англия, редко начинавшая войны без соображения их целесообразности для государства, и Россия, вступавшая в войны без особых размышлений.
В царствование племянницы Петра Великого Анны Иоанновны, в Крыму и под турецкими крепостями уложено до 100 тысяч русских солдат, истрачены миллионы рублей, а мирный договор был таков, что согласно ему России запрещалось иметь военные и торговые суда на Черном море. Не лучше была внешняя политика императрицы Елизаветы Петровны – дочери Петра Великого. Стараниями французской и австрийской дипломатии ее втянули в Семилетнюю войну, совершенно нам не нужную и не касавшуюся России. Русские войска под Кунерсдорфом нанесли поражение Фридриху Второму сокрушительное поражение, но, кроме потери нескольких тысяч солдат и огромных расходов, никакой выгоды для России не было. Да никаких выгод и не искали. То был как бы русский подарок Австрии.
По словам графа Кауница, тогдашнего канцлера австрийской империи, “политика России истекает не из действительных ее интересов, а зависит от индивидуального расположения отдельных лиц”. В этом и заключался новый стиль русской внешней политики и войн в послепетровские времена. Сегодня приходило на ум послать армию в Пруссию против Фридриха Второго, завтра в Италию для изгнания оттуда французов, а послезавтра приказ: “Донскому и Уральскому казачьим войскам собираться в полки, идти в Индию и завоевать оную”. На что нам Индия, никто не знал. Знал только Первый консул Франции Наполеон Бонапарт – вдохновитель Павла Первого. Чем-то покорил он сердце русского царя и нашел в нем поклонника своего плана сокрушения Англии, с которой боролся и которую никак не мог уязвить по причине ее островного положения. Уязвимое место усмотрел в английских колониях – в Индии. На нее и убедил Павла направить своих казаков. Сам Павел чуть не на другой же день был задушен собственными приближенными. Индия не пострадала.
Огромная страна шла на поводу у чужой дипломатии, становилась жертвой родственных и дружеских связей царской фамилии с иностранными дворами и навеянных извне политических фантасмагорий. Похоже, что весь одиум безумного приказа о завоевании Индии Павел Первый передал своим старшим сыновьям, царствовавшим после него – Александру и Николаю. Оба вошли в историю кровопролитными, но ненужными для страны войнами. Безусловно спросят: “Как?.. И Александр Первый, с именем которого связана эпопея борьбы с Наполеоном?” Да, и он. Эпитет “благословенный” и столетняя патриотическая легенда, окружавшая его имя, затруднили исторической науке работу по реставрации подлинного облика этого царя. Самая ненужная, самая кровопролитная, самая разорительная для России из войн XIX века была именно война его с Наполеоном. Ее называли отечественной, “народной”. Это верно лишь в том смысле, что народ вынес ее на своих плечах и освятил своей кровью в боях и походах. Но по замыслу, по ненужности, по пренебрежению к национальным интересам эта война – одна из самых неоправданных.
Россия в начале XIX века стояла в стороне от потрясавших Европу страстей и событий. Они ее не касались. При наличии ясной политической линии ей нетрудно было бы уклониться от всякого вмешательства в тогдашние распри. Конечно, антинаполеоновская коалиция, особенно англичане, всячески обхаживали ее в своих целях, но никто не в силах был бы принудить ее вступить в эту коалицию. Наполеон в то время был императором, готовился ко вторжению в Англию через Ла-Манш и ни о каком походе в Россию не думал. Россия сама по себе не нужна была ему. Но русскому императору не сиделось смирно. Он ищет предлога к открытому разрыву мирных отношений с Францией.
В 1804 году происходит расстрел во рву Венсенского замка одного из членов низложенной династии Бурбонов – герцога Энгиенского, схваченного на территории Бадена. Монархическая Европа возмущена. Но больше всех возмущался и громче всех протестовал Александр. Он выслал из Петербурга французского посла Эдувиля и отправил ноту Наполеону, обвиняя его в нарушении неприкосновенности баденской территории. Какое ему было дело до баденской территории и почему именно он счел себя вправе выступать защитником ее чести? Искал повод для ссоры? Сейчас, более чем через полтораста лет[24], не всякому понятно это желание. Не ничтожный же герцог Энгиенский был тому причиной и не русские помещики, заинтересованные будто бы в сбыте на английском рынке продуктов сельского хозяйства, как об этом ныне думают марксисты.
Всем известно, чем кончилась война 1804 года. Русско-австрийские войска потерпели полный разгром под Аустерлицем. Русские разбиты были также под Фридландом. Австрия и Пруссия капитулировали. Александр остался один и должен был мириться с соперником на условиях достаточно унизительных. Александру пришлось смирить свой воинский пыл. Но и после этого он дал столько доказательств вражды к Наполеону и зародил в нем столько сомнений в своей лояльности, что французский император решил предупредить опасность с этой стороны путем сокрушения, раз навсегда, северного колосса. Началось знаменитое шествие его на Москву.
В старых учебниках истории гибель Великой Армии рассматривалась обычно как сигнал для восстания всей покоренной Наполеоном Европы. Ни Пруссия, ни Австрия пальцем не пошевелили. Гипноз имени Наполеона был таков, что никто не дерзнул поднять оружие на корсиканского льва, даже смертельно раненного. Европа не решалась на освободительную войну. Даже Англия – заклятый враг Наполеона – настаивала на мире. Но царь, изгнав врага из российских пределов, призывал всех к свержению ига и к походу на Париж. Против этого решительно высказывался сам фельдмаршал Кутузов: “Наша территория освобождена, а другие пусть сами освобождаются”.
Император Николай I – второй сын Павла Петровича, был человеком такого же темперамента. Все его войны, как и войны брата его Александра, имели единственным источником своего возникновения – волю самодержца. Вместо великой задачи внутреннего устроения своей еще не окрепшей империи, он всей душой пристрастился к внешней политике. Он усвоил агрессивный тон, бряцал оружием, ввязывался в ненужные конфликты и сложные дипломатические положения, приведшие в середине 50-х годов к знаменитой Крымской войне, кончившейся позорным поражением. Подлинным шедевром николаевской политики было знаменитое подавление венгерского восстания в 1849 году. Венгерцы населяли чуть не половину Австрийской империи. Отделение их от Австрии наносило ей непоправимый урон и превращало во второстепенное государство. Имперская роль Австрии была бы кончена навсегда, и Россия избавилась бы от этого коварного союзника, бывшего всегда ее тайным врагом. И не стоило бы это ни одного рубля, ни одного солдата. Надо было только спокойно сидеть и ждать. У венгерцев нашлось достаточно собственных сил, чтобы свергнуть австрийское иго. В их лице Россия обрела бы хороших друзей. Но в Фельдмаршальском зале Зимнего дворца в Петербурге давно повешена и до сих пор, может быть, висит громадная картина в золоченой раме, изображающая капитуляцию венгерской национальной армии и сдачу ее русскому фельдмаршалу Паскевичу при Виллагоше. Разбив австрийцев и уже почувствовав себя свободными, венгерцы сокрушены были стотысячной армией Паскевича и вынуждены вернуться в прежнюю зависимость от Австрии.
Никогда столь откровенно и столь недостойно русские национальные интересы не приносились в жертву отвлеченному монархическому принципу, понятому самым нелепым образом. Враги России не преминули объявить ее “европейским жандармом”, и смыть это клеймо было уже невозможно. Николай Павлович позднее понял ошибку своей услужливости. Лет через пять, в разговоре с графом Ржевусским, сказал: “Самым глупым польским королем был Ян Собесский, потому что освободил Вену от турок, а самый глупый из русских государей – я, потому что помог австрийцам подавить венгерский мятеж”. Признанная здесь “глупость” была не единственной и не последней.
Пагубные страсти вновь открылись в царствование последнего царя – Николая II. Если войны Николая I, как и его покойного брата Александра, имели единственным источником своего возникновения волю самодержца, то при слабовольном недалеком Николае II видную роль стало играть сановное окружение, высшее военное начальство и даже “вневедомственные влияния”. Не прошло и пяти лет со дня коронации нового царя, как начались разговоры о захвате Босфора. Обручев – глава генерального штаба – хотел захватить Босфор, двигаясь туда на плотах. Сам император увлечен был босфорской затеей и дал санкцию на ее осуществление. Дело дошло до того, что Нелидов уже поехал в Константинополь, чтобы сделать нужные приготовления и дать оттуда сигнал. Расстроил все Витте, доказавший абсурдность и вредность замысла. А “вневедомственные влияния”, несмотря ни на что, росли. Появился Безобразов, сделанный статс-секретарем, начал подбор в государственный аппарат таких же безответственных дельцов, как он сам, и повел свою “дальневосточную” политику. Когда немцы захватили Киао-Чао, русская военная клика решила захватить Порт-Артур и Даляньвань не по каким-то веским соображениям, а единственно по логике: раз немцы грабят, то и нам надо. Дальневосточная авантюра потребовала создания русского военного флота, на постройку которого пришлось отпустить 90 миллионов рублей “вне государственной росписи”. Раздраженные русской агрессией японцы потребовали отозвания наших воинских сил с Дальнего Востока. Но в Петербурге долгое время не замечали этого требования. Тогда последовало нападение на Порт-Артур и потопление царского флота.
Рок, довлевший над всем царствованием Николая II, не осенил прозрением ни царя, ни его окружение. Вместо того, чтобы, получив жестокий урок, решительно взять курс на уклонение от всяких войн, царь и правительство не мыслили внешней политики иначе, как в виде присоединения к той или иной коалиции великих держав. Пока Россия покрывала себя позором на Дальнем Востоке, в Европе складывались стороны будущей мировой войны: откровенно обнаружила себя коалиция Германия – Австрия, к которой тяготела Турция. В противовес им образовался Англо-Французский блок (Антанта). Та и другая стороны были кровно заинтересованы в привлечении на свою сторону России.
Встает самый важный вопрос: могла ли Россия не вступать в Мировую войну, принесшую ей гибель? Несмотря на феноменальное легкомыслие вершителей русской внешней политики, у нее имелась возможность остаться в стороне от армагедонской битвы народов. Надо было только сбросить со своего корабля балласт, могущий ее потопить. Надо было отказаться от давнишней роли покровительницы славян.
Южные славяне веками жили вдали от России – в неметчине, в туретчине, никакой особой близости с Россией у них не было. Объединить их с нею территориально и государственно даже мысли не возникало. Когда их насильно исламизировали или католизировали – православная церковь и царское правительство ничего поделать не могли. История и география сделали южно-славянский вопрос неразрешимым для России. Попытки разрешить его сулили ей всегда тяжелую войну с западными державами, а то и конфуз, вроде того, что испытали русские в результате заступничества за болгар.
В 1877 году турки учинили невиданную резню в этой части своей империи, не щадя ни женщин, ни детей. Гладстон[25] написал свою знаменитую книгу об этих зверствах в надежде пробудить совесть цивилизованной Европы, спокойно взиравшей на бесчеловечное истребление болгар. Ни книги, ни речи не помогли. Помогло оружие, поднятое против турок императором Александром II. Но спасенные русскими войсками от гибели болгары чуть не на другой же день превратились во врагов России.[26]
Факт этот, хорошо известный деятелям эпохи Николая II, не послужил предостережением и не предотвратил в 1914 году русского заступничества за Сербию, которую Австрия намеревалась аннексировать. Это из-за нее Россия объявила мобилизацию, послужившую предлогом для выступления Германии и начала Мировой войны. Не прошло года, как в Ставке русского верховного главнокомандующего стало известно, что Сербия, из-за которой успели погибнуть сотни тысяч русских солдат, готова заключить мир и перейти на сторону врагов.
В СССР и за границей много написано на тему гибели России. Чаще всего это поиски “виновников”: бездарный царь, тупые министры, недалекая либеральная общественность, техническая и культурная отсталость. Лишь об одном органическом пороке никогда не упоминается – о нелепых безрассудных войнах, истощавших нашу родину на протяжении двух столетий. Их роль в российской катастрофе до сих пор не принимается во внимание».
То обстоятельство, что в СССР не писали о безрассудных войнах, истощавших нашу страну и уносивших сотни тысяч жизней, – понять можно: Советский Союз был таким же милитаризованным государством, как и царская Россия, и точно так же ввязывался в локальные войны, которые велись в мире, или сам инициировал эти войны (Испания, Корея, Вьетнам, арабо-израильский конфликт, африканские страны, Афганистан, современная Россия вела две подряд войны в Чечне… После 1945 г. Советский Союз принял участие в 30-и войнах за пределами своих границ, в которых было задействовано 1,5 млн. солдат и офицеров). Можно понять и западных авторов, обходящих эту тему молчанием: коснись они этой темы, и сразу станет очевидна неблаговидная роль Европы в провоцировании бесконечной череды войн и втравливание в эти войны России.
Остается величайшей загадкой, почему не обратил внимания на эту провокационную роль Европы в развязывании бесконечной череды войн сам Николай II, которому в феврале 1913 года поднесли роскошно изданную книгу «Триста лет царствования дома Романовых»? Между тем в этом дифирамбическом опусе, восхвалявшем династию Романовых, черным по белому говорилось: «Реальные интересы России часто приносились в жертву требованиям политической теории. Россия считала себя призванною ограждать русскою кровью консервативные интересы остальных европейских народов. Если в конце XVIII века русские войска под предводительством Суворова боролись в Италии или на вершинах Альп за интересы Европы, то этим же духом проникнуты были войны, которые впоследствии вела Россия. Мы боролись не за реальные интересы России, а за консервативные интересы всей Европы». Впрочем, очень может быть, что Николай II и не удосужился прочитать эту книгу, изданную прежде всего для него лично.
В России в начале ХХ века сложились, можно сказать, идеальные условия для накопления отрицательной энергии, которая рано или поздно должна была разразиться социальным взрывом огромной разрушительной мощи. Накопление этой отрицательной энергии началось еще при Рюрике с его военно-дружинной организацией государства и вполне созрела при Николае II, который выстроил государство по образу и подобию армии с ее жесткой вертикалью власти и непременным единоначалием. Но как раз эта модель государственного устройства, сохраняющаяся в России поныне, абсолютно неприемлема для народа с развитым женским началом. Вопреки распространенному мнению, будто армия является чуть ли не кузницей, где выковываются «настоящие мужчины», на самом деле армия убивает в людях прежде всего мужские качества. Любая армия подразумевает строжайшее соблюдение дисциплины, а дисциплина, в свою очередь, базируется на полном и безусловном подчинении младших по званию старшим под страхом неминуемого наказания, в условиях войны – вплоть до расстрела.
Страх превратился в единственный язык, на котором власть общается с народом, и поэтому неудивительно, что за долгие века мы не только смирились со страхом как неизменным спутником нашего существования, но и утратили инстинкт самосохранения. Сегодня, как и 200 лет назад, для нас по-прежнему остаются актуальными слова графа Якова Ивановича Ростовцева, с которыми он обратился к воспитанникам военно-учебных заведений: «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку, как правило, для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный, обязателен ему для его общественных отношений».
Неукоснительное исполнение закона верховной власти, обязательного для исполнения каждым гражданином России для его общественных отношений, закон, ничего общего не имеющий с законом совести, законом нравственным, – вот условие, на котором зиждется наше государство от призвания варягов по настоящее время. В современной России действует тот же принцип: ее опору составляют не люди нравственно чистые, следующие закону совести, а нерассуждающие граждане, беспрекословно принимающие и слепо выполняющие любые законы верховной власти. В этом отношении мы следуем не примеру Запада и не примеру Востока, а продолжаем дело, начатое еще Николаем I.
Доктор исторических наук Сергей Мироненко пишет: «Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военная организация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования (Николая I) во главе 41 губерний из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия». Для Николая I «хорошая армия» – это «хорошее государство», а «хорошее государство» – беспрекословно подчиняющаяся его воле «хорошая армия». «Здесь порядок, строгая безусловная законность, – любил повторять Николай, – никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого».
Идея перестроить государство на манер армии до такой степени умилила русского царя, что ему показалось мало восторгов ближайшего окружения, и он пригласил в Россию французского литератора и монархиста, маркиза Астольфа де Кюстина, дабы тот собственными глазами удостоверился в преимуществах русского государства перед всеми другими странами Европы и поведал об этих преимуществах миру. Кюстин приехал, поездил по стране, во всё добросовестно вник и действительно написал книгу «Россия в 1839 году». Против ожидания Николая I, познакомившегося с французским изданием этой объемной книги (работа Кюстина вышла в Париже в 1843 году в четырех томах), Россия предстала в ней страной «варваров» и «рабов», «бюрократической тирании» и всеобщего страха. Досталось и самому Николаю. «Как это ни парадоксально звучит, – писал маркиз, – самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребления ее именуются любовью к порядку, но особенно страшной в России».
Прочитав о себе такое, Николай I вынужден был признать: Россией управляет не он, а им же «поставленные столоначальники». Однако это горькое признание не умалило его веры в то, что Россию выведет на верный путь именно военная реорганизация страны сверху донизу. Армия, которую он так часто видел на парадах, пленяла его взор! Совсем иной эта же армия предстала взору молодого офицера-артиллериста Льва Николаевича Толстого, добровольно отправившегося вначале на Кавказ, а оттуда в Севастополь, где он принял участие в Крымской войне.
Еще мало кому известный писатель, потрясенный увиденным, написал весной 1855 года «Проект о переформировании армии», который намеревался представить Николаю I. «По долгу присяги, а еще более по чувству человека, – говорилось в проекте, – не могу молчать о зле, которое открыто совершается передо мной и очевидно влечет за собой погибель миллионов людей – погибель силы, достоинства и чести отечества… Зло это есть разврат, пороки и упадок духа русского войска. В России, столь могущественной своей матерьяльной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к отечеству – слова, которыми так часто злоупотребляют, – ни рыцарской чести и отваги, есть с одной стороны дух терпения и подавленного ропота, с другой дух угнетения и лихоимства».
Как это мало походило на «хорошую армию», по образу и подобию которой должно было выстроиться «хорошее государство», и как эта армия в точности копировала реальное Российское государство, которым управлял не царь, а назначенные им столоначальники (как сегодня губерниями управляют назначаемые президентом губернаторы)! Толстой увидел в армии пороки, которые и сегодня, спустя более полутора столетия после написания проекта, разъедают ее изнутри: те же забитые, всего боящиеся новобранцы, те же наглые «деды», самоуправство которых вполне устраивает офицеров, те же дезертиры, которые бегут из армии, прихватив с собой оружие, и без разбору палят во все живое, что только ни попадается им на пути. Вчитайтесь сами, читатель, в проект Толстого, и вы без труда увидите, что великий писатель земли русской вскрывает самые глубинные язвы нашего общества с его культом силы, абсолютной непререкаемостью авторитета вертикали власти и – подлостями антироссиянина, превратившего нас в больную нацию:
Однако эта-то «выпрошенная», «подаренная», а чаще всего – так уж исстари повелось на Руси – присвоенная в результате самого беззастенчивого и наглого «обирания» народа собственность и стала в России основной причиной свары, завязавшейся в высших эшелона власти, и в конце концов ввергла страну в хаос.
…Николай II был преисполнен оптимизма. Кошмар русско-японской войны и революции 1905—1907 годов забыты. Премьер-министр Владимир Николаевич Коковцов писал: «Вера в великое будущее России никогда не оставляла государя и служила для него как бы путеводной звездой в оценке окружавших его событий дня. Он верил в то, что он ведет Россию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбой испытания и невзгоды мимолетны и, во всяком случае, преходящи и что если лично ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачней будет царствование его нежно любимого сына».
Эйфория, продолжавшаяся весь 1913 год, перешла и на следующий год. 14 мая 1914 года – за два с половиной месяца до начала Первой мировой войны – Сергей Юльевич Витте пишет члену Государственного совета графу Сергею Дмитриевичу Шереметеву: «Что касается Германского Императора, то он к нам более всех любезен. Наш курс теперь сильно покосился по направлению к Берлину».
И тем не менее 1 августа 1914 года Россия объявит войну именно Германии. С чего бы вдруг? А никакого «вдруг» не было: вся предшествующая история России логически подвела страну к тому, что она не могла не ввязаться в войну, абсолютно ей не нужную и, более того, чуждую коренным интересам народа. В этом убеждаешься, познакомившись со статьей недавно скончавшегося в США старейшего русского историка-эмигранта Николая Ивановича Ульянова «Роковые войны России». В отличие от других отечественных историков, на все лады восхвалявших былые войны, стяжавшие славу России, с упоением писавших о победах адмирала Ушакова в Средиземном море и героическом переходе Суворова через Альпы (и ни разу не задавшихся элементарным, лежащим на поверхности вопросом: а какая нелегкая занесла русский флот в Средиземное море и что забыла русская армия в Альпах?), Ульянов увидел за внешним блеском побед пот и кровь, бессмысленные жертвы и все большее обнищание страны, которой Европа манипулировала, как хотела.
Статья эта интересна во всех отношениях, а в контексте нашей книги она интересна еще и тем, что в ней явственно прослеживаются диаметрально противоположные интересы власти и народа. Впрочем, читайте и делайте выводы сами:
«В истории новой Европы наблюдаются две великих страны, противоположные друг другу по характеру их войн: Англия, редко начинавшая войны без соображения их целесообразности для государства, и Россия, вступавшая в войны без особых размышлений.
В царствование племянницы Петра Великого Анны Иоанновны, в Крыму и под турецкими крепостями уложено до 100 тысяч русских солдат, истрачены миллионы рублей, а мирный договор был таков, что согласно ему России запрещалось иметь военные и торговые суда на Черном море. Не лучше была внешняя политика императрицы Елизаветы Петровны – дочери Петра Великого. Стараниями французской и австрийской дипломатии ее втянули в Семилетнюю войну, совершенно нам не нужную и не касавшуюся России. Русские войска под Кунерсдорфом нанесли поражение Фридриху Второму сокрушительное поражение, но, кроме потери нескольких тысяч солдат и огромных расходов, никакой выгоды для России не было. Да никаких выгод и не искали. То был как бы русский подарок Австрии.
По словам графа Кауница, тогдашнего канцлера австрийской империи, “политика России истекает не из действительных ее интересов, а зависит от индивидуального расположения отдельных лиц”. В этом и заключался новый стиль русской внешней политики и войн в послепетровские времена. Сегодня приходило на ум послать армию в Пруссию против Фридриха Второго, завтра в Италию для изгнания оттуда французов, а послезавтра приказ: “Донскому и Уральскому казачьим войскам собираться в полки, идти в Индию и завоевать оную”. На что нам Индия, никто не знал. Знал только Первый консул Франции Наполеон Бонапарт – вдохновитель Павла Первого. Чем-то покорил он сердце русского царя и нашел в нем поклонника своего плана сокрушения Англии, с которой боролся и которую никак не мог уязвить по причине ее островного положения. Уязвимое место усмотрел в английских колониях – в Индии. На нее и убедил Павла направить своих казаков. Сам Павел чуть не на другой же день был задушен собственными приближенными. Индия не пострадала.
Огромная страна шла на поводу у чужой дипломатии, становилась жертвой родственных и дружеских связей царской фамилии с иностранными дворами и навеянных извне политических фантасмагорий. Похоже, что весь одиум безумного приказа о завоевании Индии Павел Первый передал своим старшим сыновьям, царствовавшим после него – Александру и Николаю. Оба вошли в историю кровопролитными, но ненужными для страны войнами. Безусловно спросят: “Как?.. И Александр Первый, с именем которого связана эпопея борьбы с Наполеоном?” Да, и он. Эпитет “благословенный” и столетняя патриотическая легенда, окружавшая его имя, затруднили исторической науке работу по реставрации подлинного облика этого царя. Самая ненужная, самая кровопролитная, самая разорительная для России из войн XIX века была именно война его с Наполеоном. Ее называли отечественной, “народной”. Это верно лишь в том смысле, что народ вынес ее на своих плечах и освятил своей кровью в боях и походах. Но по замыслу, по ненужности, по пренебрежению к национальным интересам эта война – одна из самых неоправданных.
Россия в начале XIX века стояла в стороне от потрясавших Европу страстей и событий. Они ее не касались. При наличии ясной политической линии ей нетрудно было бы уклониться от всякого вмешательства в тогдашние распри. Конечно, антинаполеоновская коалиция, особенно англичане, всячески обхаживали ее в своих целях, но никто не в силах был бы принудить ее вступить в эту коалицию. Наполеон в то время был императором, готовился ко вторжению в Англию через Ла-Манш и ни о каком походе в Россию не думал. Россия сама по себе не нужна была ему. Но русскому императору не сиделось смирно. Он ищет предлога к открытому разрыву мирных отношений с Францией.
В 1804 году происходит расстрел во рву Венсенского замка одного из членов низложенной династии Бурбонов – герцога Энгиенского, схваченного на территории Бадена. Монархическая Европа возмущена. Но больше всех возмущался и громче всех протестовал Александр. Он выслал из Петербурга французского посла Эдувиля и отправил ноту Наполеону, обвиняя его в нарушении неприкосновенности баденской территории. Какое ему было дело до баденской территории и почему именно он счел себя вправе выступать защитником ее чести? Искал повод для ссоры? Сейчас, более чем через полтораста лет[24], не всякому понятно это желание. Не ничтожный же герцог Энгиенский был тому причиной и не русские помещики, заинтересованные будто бы в сбыте на английском рынке продуктов сельского хозяйства, как об этом ныне думают марксисты.
Всем известно, чем кончилась война 1804 года. Русско-австрийские войска потерпели полный разгром под Аустерлицем. Русские разбиты были также под Фридландом. Австрия и Пруссия капитулировали. Александр остался один и должен был мириться с соперником на условиях достаточно унизительных. Александру пришлось смирить свой воинский пыл. Но и после этого он дал столько доказательств вражды к Наполеону и зародил в нем столько сомнений в своей лояльности, что французский император решил предупредить опасность с этой стороны путем сокрушения, раз навсегда, северного колосса. Началось знаменитое шествие его на Москву.
В старых учебниках истории гибель Великой Армии рассматривалась обычно как сигнал для восстания всей покоренной Наполеоном Европы. Ни Пруссия, ни Австрия пальцем не пошевелили. Гипноз имени Наполеона был таков, что никто не дерзнул поднять оружие на корсиканского льва, даже смертельно раненного. Европа не решалась на освободительную войну. Даже Англия – заклятый враг Наполеона – настаивала на мире. Но царь, изгнав врага из российских пределов, призывал всех к свержению ига и к походу на Париж. Против этого решительно высказывался сам фельдмаршал Кутузов: “Наша территория освобождена, а другие пусть сами освобождаются”.
Император Николай I – второй сын Павла Петровича, был человеком такого же темперамента. Все его войны, как и войны брата его Александра, имели единственным источником своего возникновения – волю самодержца. Вместо великой задачи внутреннего устроения своей еще не окрепшей империи, он всей душой пристрастился к внешней политике. Он усвоил агрессивный тон, бряцал оружием, ввязывался в ненужные конфликты и сложные дипломатические положения, приведшие в середине 50-х годов к знаменитой Крымской войне, кончившейся позорным поражением. Подлинным шедевром николаевской политики было знаменитое подавление венгерского восстания в 1849 году. Венгерцы населяли чуть не половину Австрийской империи. Отделение их от Австрии наносило ей непоправимый урон и превращало во второстепенное государство. Имперская роль Австрии была бы кончена навсегда, и Россия избавилась бы от этого коварного союзника, бывшего всегда ее тайным врагом. И не стоило бы это ни одного рубля, ни одного солдата. Надо было только спокойно сидеть и ждать. У венгерцев нашлось достаточно собственных сил, чтобы свергнуть австрийское иго. В их лице Россия обрела бы хороших друзей. Но в Фельдмаршальском зале Зимнего дворца в Петербурге давно повешена и до сих пор, может быть, висит громадная картина в золоченой раме, изображающая капитуляцию венгерской национальной армии и сдачу ее русскому фельдмаршалу Паскевичу при Виллагоше. Разбив австрийцев и уже почувствовав себя свободными, венгерцы сокрушены были стотысячной армией Паскевича и вынуждены вернуться в прежнюю зависимость от Австрии.
Никогда столь откровенно и столь недостойно русские национальные интересы не приносились в жертву отвлеченному монархическому принципу, понятому самым нелепым образом. Враги России не преминули объявить ее “европейским жандармом”, и смыть это клеймо было уже невозможно. Николай Павлович позднее понял ошибку своей услужливости. Лет через пять, в разговоре с графом Ржевусским, сказал: “Самым глупым польским королем был Ян Собесский, потому что освободил Вену от турок, а самый глупый из русских государей – я, потому что помог австрийцам подавить венгерский мятеж”. Признанная здесь “глупость” была не единственной и не последней.
Пагубные страсти вновь открылись в царствование последнего царя – Николая II. Если войны Николая I, как и его покойного брата Александра, имели единственным источником своего возникновения волю самодержца, то при слабовольном недалеком Николае II видную роль стало играть сановное окружение, высшее военное начальство и даже “вневедомственные влияния”. Не прошло и пяти лет со дня коронации нового царя, как начались разговоры о захвате Босфора. Обручев – глава генерального штаба – хотел захватить Босфор, двигаясь туда на плотах. Сам император увлечен был босфорской затеей и дал санкцию на ее осуществление. Дело дошло до того, что Нелидов уже поехал в Константинополь, чтобы сделать нужные приготовления и дать оттуда сигнал. Расстроил все Витте, доказавший абсурдность и вредность замысла. А “вневедомственные влияния”, несмотря ни на что, росли. Появился Безобразов, сделанный статс-секретарем, начал подбор в государственный аппарат таких же безответственных дельцов, как он сам, и повел свою “дальневосточную” политику. Когда немцы захватили Киао-Чао, русская военная клика решила захватить Порт-Артур и Даляньвань не по каким-то веским соображениям, а единственно по логике: раз немцы грабят, то и нам надо. Дальневосточная авантюра потребовала создания русского военного флота, на постройку которого пришлось отпустить 90 миллионов рублей “вне государственной росписи”. Раздраженные русской агрессией японцы потребовали отозвания наших воинских сил с Дальнего Востока. Но в Петербурге долгое время не замечали этого требования. Тогда последовало нападение на Порт-Артур и потопление царского флота.
Рок, довлевший над всем царствованием Николая II, не осенил прозрением ни царя, ни его окружение. Вместо того, чтобы, получив жестокий урок, решительно взять курс на уклонение от всяких войн, царь и правительство не мыслили внешней политики иначе, как в виде присоединения к той или иной коалиции великих держав. Пока Россия покрывала себя позором на Дальнем Востоке, в Европе складывались стороны будущей мировой войны: откровенно обнаружила себя коалиция Германия – Австрия, к которой тяготела Турция. В противовес им образовался Англо-Французский блок (Антанта). Та и другая стороны были кровно заинтересованы в привлечении на свою сторону России.
Встает самый важный вопрос: могла ли Россия не вступать в Мировую войну, принесшую ей гибель? Несмотря на феноменальное легкомыслие вершителей русской внешней политики, у нее имелась возможность остаться в стороне от армагедонской битвы народов. Надо было только сбросить со своего корабля балласт, могущий ее потопить. Надо было отказаться от давнишней роли покровительницы славян.
Южные славяне веками жили вдали от России – в неметчине, в туретчине, никакой особой близости с Россией у них не было. Объединить их с нею территориально и государственно даже мысли не возникало. Когда их насильно исламизировали или католизировали – православная церковь и царское правительство ничего поделать не могли. История и география сделали южно-славянский вопрос неразрешимым для России. Попытки разрешить его сулили ей всегда тяжелую войну с западными державами, а то и конфуз, вроде того, что испытали русские в результате заступничества за болгар.
В 1877 году турки учинили невиданную резню в этой части своей империи, не щадя ни женщин, ни детей. Гладстон[25] написал свою знаменитую книгу об этих зверствах в надежде пробудить совесть цивилизованной Европы, спокойно взиравшей на бесчеловечное истребление болгар. Ни книги, ни речи не помогли. Помогло оружие, поднятое против турок императором Александром II. Но спасенные русскими войсками от гибели болгары чуть не на другой же день превратились во врагов России.[26]
Факт этот, хорошо известный деятелям эпохи Николая II, не послужил предостережением и не предотвратил в 1914 году русского заступничества за Сербию, которую Австрия намеревалась аннексировать. Это из-за нее Россия объявила мобилизацию, послужившую предлогом для выступления Германии и начала Мировой войны. Не прошло года, как в Ставке русского верховного главнокомандующего стало известно, что Сербия, из-за которой успели погибнуть сотни тысяч русских солдат, готова заключить мир и перейти на сторону врагов.
В СССР и за границей много написано на тему гибели России. Чаще всего это поиски “виновников”: бездарный царь, тупые министры, недалекая либеральная общественность, техническая и культурная отсталость. Лишь об одном органическом пороке никогда не упоминается – о нелепых безрассудных войнах, истощавших нашу родину на протяжении двух столетий. Их роль в российской катастрофе до сих пор не принимается во внимание».
То обстоятельство, что в СССР не писали о безрассудных войнах, истощавших нашу страну и уносивших сотни тысяч жизней, – понять можно: Советский Союз был таким же милитаризованным государством, как и царская Россия, и точно так же ввязывался в локальные войны, которые велись в мире, или сам инициировал эти войны (Испания, Корея, Вьетнам, арабо-израильский конфликт, африканские страны, Афганистан, современная Россия вела две подряд войны в Чечне… После 1945 г. Советский Союз принял участие в 30-и войнах за пределами своих границ, в которых было задействовано 1,5 млн. солдат и офицеров). Можно понять и западных авторов, обходящих эту тему молчанием: коснись они этой темы, и сразу станет очевидна неблаговидная роль Европы в провоцировании бесконечной череды войн и втравливание в эти войны России.
Остается величайшей загадкой, почему не обратил внимания на эту провокационную роль Европы в развязывании бесконечной череды войн сам Николай II, которому в феврале 1913 года поднесли роскошно изданную книгу «Триста лет царствования дома Романовых»? Между тем в этом дифирамбическом опусе, восхвалявшем династию Романовых, черным по белому говорилось: «Реальные интересы России часто приносились в жертву требованиям политической теории. Россия считала себя призванною ограждать русскою кровью консервативные интересы остальных европейских народов. Если в конце XVIII века русские войска под предводительством Суворова боролись в Италии или на вершинах Альп за интересы Европы, то этим же духом проникнуты были войны, которые впоследствии вела Россия. Мы боролись не за реальные интересы России, а за консервативные интересы всей Европы». Впрочем, очень может быть, что Николай II и не удосужился прочитать эту книгу, изданную прежде всего для него лично.
В России в начале ХХ века сложились, можно сказать, идеальные условия для накопления отрицательной энергии, которая рано или поздно должна была разразиться социальным взрывом огромной разрушительной мощи. Накопление этой отрицательной энергии началось еще при Рюрике с его военно-дружинной организацией государства и вполне созрела при Николае II, который выстроил государство по образу и подобию армии с ее жесткой вертикалью власти и непременным единоначалием. Но как раз эта модель государственного устройства, сохраняющаяся в России поныне, абсолютно неприемлема для народа с развитым женским началом. Вопреки распространенному мнению, будто армия является чуть ли не кузницей, где выковываются «настоящие мужчины», на самом деле армия убивает в людях прежде всего мужские качества. Любая армия подразумевает строжайшее соблюдение дисциплины, а дисциплина, в свою очередь, базируется на полном и безусловном подчинении младших по званию старшим под страхом неминуемого наказания, в условиях войны – вплоть до расстрела.
Страх превратился в единственный язык, на котором власть общается с народом, и поэтому неудивительно, что за долгие века мы не только смирились со страхом как неизменным спутником нашего существования, но и утратили инстинкт самосохранения. Сегодня, как и 200 лет назад, для нас по-прежнему остаются актуальными слова графа Якова Ивановича Ростовцева, с которыми он обратился к воспитанникам военно-учебных заведений: «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку, как правило, для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный, обязателен ему для его общественных отношений».
Неукоснительное исполнение закона верховной власти, обязательного для исполнения каждым гражданином России для его общественных отношений, закон, ничего общего не имеющий с законом совести, законом нравственным, – вот условие, на котором зиждется наше государство от призвания варягов по настоящее время. В современной России действует тот же принцип: ее опору составляют не люди нравственно чистые, следующие закону совести, а нерассуждающие граждане, беспрекословно принимающие и слепо выполняющие любые законы верховной власти. В этом отношении мы следуем не примеру Запада и не примеру Востока, а продолжаем дело, начатое еще Николаем I.
Доктор исторических наук Сергей Мироненко пишет: «Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военная организация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования (Николая I) во главе 41 губерний из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия». Для Николая I «хорошая армия» – это «хорошее государство», а «хорошее государство» – беспрекословно подчиняющаяся его воле «хорошая армия». «Здесь порядок, строгая безусловная законность, – любил повторять Николай, – никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого».
Идея перестроить государство на манер армии до такой степени умилила русского царя, что ему показалось мало восторгов ближайшего окружения, и он пригласил в Россию французского литератора и монархиста, маркиза Астольфа де Кюстина, дабы тот собственными глазами удостоверился в преимуществах русского государства перед всеми другими странами Европы и поведал об этих преимуществах миру. Кюстин приехал, поездил по стране, во всё добросовестно вник и действительно написал книгу «Россия в 1839 году». Против ожидания Николая I, познакомившегося с французским изданием этой объемной книги (работа Кюстина вышла в Париже в 1843 году в четырех томах), Россия предстала в ней страной «варваров» и «рабов», «бюрократической тирании» и всеобщего страха. Досталось и самому Николаю. «Как это ни парадоксально звучит, – писал маркиз, – самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребления ее именуются любовью к порядку, но особенно страшной в России».
Прочитав о себе такое, Николай I вынужден был признать: Россией управляет не он, а им же «поставленные столоначальники». Однако это горькое признание не умалило его веры в то, что Россию выведет на верный путь именно военная реорганизация страны сверху донизу. Армия, которую он так часто видел на парадах, пленяла его взор! Совсем иной эта же армия предстала взору молодого офицера-артиллериста Льва Николаевича Толстого, добровольно отправившегося вначале на Кавказ, а оттуда в Севастополь, где он принял участие в Крымской войне.
Еще мало кому известный писатель, потрясенный увиденным, написал весной 1855 года «Проект о переформировании армии», который намеревался представить Николаю I. «По долгу присяги, а еще более по чувству человека, – говорилось в проекте, – не могу молчать о зле, которое открыто совершается передо мной и очевидно влечет за собой погибель миллионов людей – погибель силы, достоинства и чести отечества… Зло это есть разврат, пороки и упадок духа русского войска. В России, столь могущественной своей матерьяльной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к отечеству – слова, которыми так часто злоупотребляют, – ни рыцарской чести и отваги, есть с одной стороны дух терпения и подавленного ропота, с другой дух угнетения и лихоимства».
Как это мало походило на «хорошую армию», по образу и подобию которой должно было выстроиться «хорошее государство», и как эта армия в точности копировала реальное Российское государство, которым управлял не царь, а назначенные им столоначальники (как сегодня губерниями управляют назначаемые президентом губернаторы)! Толстой увидел в армии пороки, которые и сегодня, спустя более полутора столетия после написания проекта, разъедают ее изнутри: те же забитые, всего боящиеся новобранцы, те же наглые «деды», самоуправство которых вполне устраивает офицеров, те же дезертиры, которые бегут из армии, прихватив с собой оружие, и без разбору палят во все живое, что только ни попадается им на пути. Вчитайтесь сами, читатель, в проект Толстого, и вы без труда увидите, что великий писатель земли русской вскрывает самые глубинные язвы нашего общества с его культом силы, абсолютной непререкаемостью авторитета вертикали власти и – подлостями антироссиянина, превратившего нас в больную нацию: