Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Владимир Меженков
Русские: куда мы идем?
…оставим теперь в стороне, кто кого больше виноват. Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия; все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставлением в надзиратели других чиновников.
Н. В. Гоголь. «Мертвые души»
Предисловие
В последнее десятилетие ХХ века русские вступили тяжело больной нацией. Больная нация в больной стране. Трагизм положения состоял в том, что нас к этому времени уже нельзя было, как справедливо сказал патриарх Московский и всея Руси Алексий II, благословляя Ельцина на первый срок президентства, «переделать ни за ночь, ни за пятьсот дней… Больное общество и столь многое пережившие люди нуждаются в понимании, любви и терпимости».
Патриарх поставил диагноз и обозначил курс лечения. Но одних только понимания, любви и терпимости недостаточно, чтобы сделать русских и Россию здоровыми. Необходимо понять, куда мы идем? Все прежние руководители страны в ХХ веке, начиная от Николая II и до Ельцина включительно, звали Россию и русских в «даль светлую». При этом каждый из них вкладывал в понятие «даль светлая» свой особый смысл. А результат оказался одинаково плачевный: Россия и русские зашли в тупик. Как выбраться из него?
Отдаю себе отчет в том, что вопрос, вынесенный в заглавие этой книги, поставлен некорректно. На всем протяжении нашей истории ни наши предки, ни формировавшийся и к концу XVI века сформировавшийся русский народ не были самостоятельны в выборе пути развития. Поначалу это делали старейшины родов, затем призванные из-за рубежа правители, позже размножившиеся и раскроившие страну и ее народ на множество мелких самостоятельных уделов князья – потомки первых правителей, – следом за ними и совместно с ними татаро-монгольские ханы, цари, генсеки и, наконец, президенты.
Менялись правители и формы правления, а суть оставалась неизменной – рабской со всеми присущими этой форме правления уродствами. Крепостные мужики называли своих бар «кормильцами», хотя ясно, кто кого кормил, а кто был нахлебником-паразитом. Такими же «кормильцами» сегодня выставляются «работодатели», присвоившие практически все источники богатства страны. Теперь уже не одним только русским женщины, угоняемым в рабство, а всему русскому народу впору исходить стоном, рефреном звучавшим в стариных былинах:
И все же дерзнем рассмотреть этот вопрос в том виде, в каком он сформулирован в знаменитой триаде Поля Гогена: откуда мы? (ответу на этот вопрос посвящена первая книга нашего триптиха – «Русские: откуда мы?»), кто мы? (на этот вопрос мы попытались ответить во второй книге, посвященной рассмотрению жизни русских в советский период – «Русские: кто мы?»), наконец, куда мы идем?
Современная Россия вернулась на капиталистический путь развития, который указали ей правители в конце XIX – начале ХХ века. Капитализм получился сугубо русский, круто замешанный на феодальных дрожжах. Такой феодальный капитализм возродился и сегодня. Чаще, впрочем, его называют либеральной экономикой, а чтобы смикшировать ее феодальную основу, – экономикой переходного периода.
Разберемся.
Известно, что на различных этапах исторического развития возникают определенные типы общества: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический. Не все страны и народы обязательно проходят последовательно все эти формации, или, как их еще называют, фазы. Так, наши предки, как и предки современных народов Востока, миновали рабовладельческую фазу, в ХХ веке многие народы Азии и Африки, минуя капитализм, сделали попытку построить у себя социализм. Тут важны не последовательность смены одной фазы другой, а способ производства, который определяет тип семьи, быт, всю совокупность общественных отношений.
Способ производства образует базис, из которого ворастает надстройка со своими идеологическими отношениями и взглядами: политика, право, мораль, религия, философия, искусство и соответствующие им организации и учреждения: государства, партии, религия и т. д. Надстройка не обязательно соответствует породившему ее базису, она может быть и полной противоположностью ему. Объясняется это тем, что в основе любой формации лежит один-единственный краеугольный камень: собственность. Именно собственность положила начало разделению общества на классы, именно из-за обладание ею возникли войны на земле, именно в погоне за собственностью мир оказался расколот на метрополии и колонии.
Собственность в ее самом общем виде представляет собой форму присвоения материальных благ, которые определяются характером производственных отношений, и потому делится на первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую (при коммунизме собственность исчезает вовсе).
Впервые вопрос о собственности как особом виде присвоения материальных благ был разработан и юридически оформлен в Древнем Риме. Там он получил название частное право, которое Карл Маркс назвал «классическим правом общества, где господствует частная собственность». Право это содержало такую стройно разработанную систему имущественных и вещных отношений, что практически в неизменном виде было заимствовано многими странами Европы и США, а сегодня и Россией.
Но и частная собственность возникла задолго до того, как была детально разработана и юридически закреплена римским частным правом. Зачатки частной собственности возникли одновременно с зачатками возникновения цивилизации как формы удовлетворения растущих биологических, суть – животных потребностей людей. Удовлетворение этих потребностей мы обозначили как развитие людей и обществ по горизонтали; развитие же по вертикали, или удовлетворение социальных потребностей человека, было и остается прерогативной культуры, которая старше любой цивилизации.
Вмешательство культуры (подчеркиваю: именно культуры, а не шоу-бизнеса) в сферу цивилизации делает зависимость всей совокупности идеологических отношений и взглядов (надстройка) от характера производственных отношений, складывающихся в той или иной общественно-экономической формации (базис), в высокой степени условной, а то и иллюзорной. Из дошедших до нас документальных источников первыми это доказали ессеи, жившие в древней Иудее во II веке до н. э. – I веке н. э., чья идеология ничего общего не имела с характером сложившихся в то время производственных отношений. (Замечу в скобках, что ессеев высоко ценил царь Иудеи Ирод Великий, без достаточных оснований выведенный в Новом Завете как бессердечный изверг и губитель детей; в его армии ессеи занимали видные командные должности и, выслужив определенный срок, возвращались в свои общины, ведя прежний образ жизни и собственными руками зарабатывая себе хлеб насущный[1]. Это в среде ессеев впервые родилось правило: тот, кто не обучает своих детей ремеслу, учит их воровству.) Слабую связь между рыночным характером производственных отношений и коммунистической идеологией можно обнаружить и в современном Китае, занявшему сегодня второе, после США, место в мире по всем экономическим показателям.
На разницу в особенностях экономики и идеологий (базиса и надстройки) указывал Николай Александрович Бердяев, прошедший путь от легального марксиста до богоискателя\ и высланный в 1922 году из Советской России за свои религиозно-философские взгляды. «Коммунистическая экономика сама по себе может быть нейтральной, – писал он. – Свобода духа отрицается не экономикой, которая бессильна в отношении к духу, а духом же, духом, враждебным свободе».
Этой нейтральности экономики – продукта цивилизации – в отношении к идеологии (духу свободы) – продукта культуры – не видели и не хотели видеть прежние советские руководители. Сделав ставку на отказ от частной собственности, они полагали, что отказ этот позволит им быстрее вдосталь накормить народ, сделать его материально обеспеченней, чем народы в развитых капиталистических странах, и тем самым подготовить почву для коммунизма, постоение которого было намечено на 1980 год. Этой же нейтральности экономики по отношению к духу свободы не увидели и не захотели увидеть новые российские руководители, пришедшие к власти в 1990 году. Сделав ставку на возрождение собственности в самом широком масштабе («Нам не нужны собственники-миллионера, – говорил Ельцин, – нам нужны миллионы собственников»), они решили, что народ-собственник чудесным образом разбогатеет и в самое короткое время станет материально обеспеченным не хуже других народов.
Чуда, однако, не случилось. Народ в короткое время обнищал не только в материальном отношении, но и в отношении духа, на который сильнейшее влияние стали оказывать деньги. Очередной ощутимый удар наш народ получил в сентябре 2008 года, когда разразился мировой финансовый кризис.
Удар этот не коснулся наших новоявленных собственников-нуворишей. Если в 2009 году, на самом пике финансового кризиса, в России, по данным журнала «Форбс», насчитывалось 32 миллиардера, то к началу 2010 года их численность выросла до 62, а в 2011 году достигла 101 человека. Никакая другая страна в мире не может похвастать столь бурным ростом числа сверхбогатых людей в столь неблагоприятных финансовых условиях. Впрочем, удар этот не коснулся не только отечественных нуворишей, но и руководителей страны всех уровней. В этом отношении новые руководители России обнаружили полное сходство с прежними руководителями Советского Союза, о которых хорошо сказал бывший пресс-секретаря Ельцина Вячеслав Костиков, не понаслышке знакомый с образом жизни современных вождей: «Новая элита, внешне ничем не напоминающая людей в пыжиковых шапках и сусловских габардиновых пальто, тем не менее в мельчайших деталях вопроизводит стиль, методы и цели хрущевско-брежневской номенклатуры».
Вся тяжесть испытаний, которыми переполнена наша история, неизменно ложилась и продолжает ложиться на плечи народа. Никакой иной формы перераспраделения этой тяжести испытаний история нам не продемонстрировала. Когда-то К. Маркс назвал одной из самых сильных сторон Парижской коммуны дешевое правительство, высший размер вознаграждения которого «не превышал одной пятой части жалованья, составляющего минимум для секретаря лондонского школьного совета», а Ленин говорил о «приравнивании жалованья выборных лиц к обычной заработной плате рабочего». Нелепо даже подумать, что такое пусть отдаленно похожее на марксистско-ленинское представление о размерах окладов высших должностных лиц возможно в современной России, покончившей не только с коммунизмом, но и с мыслью о какой бы то ни было социальной справедливости. Тот же В. Костиков пишет: «Трагедия России состоит в том, что революционные бури, которые потрясали страну на протяжении всего ХХ века, под видом “движущей силы истории” выталкивали на поверхность самые заскорузлые слои общества». Деньги, личное богатство – вот что всегда составляло главный интерес всех «заскорузлых слоев общества» и что обрело статус единственной идеологии в современной России, где монополия на какую-то одну идеологию официально запрещена Конституцией[2]. Этой новой идеологии подчинены решительно все стороны жизни общества, ей служат и власть, и многочисленные партии – начиная с мелких оппозиционных, куда списываются вышедшие в тираж политики, еще недавно делавшие погоду в стране, и кончая стоящей над ними в недосягаемой вышине «Единой Россией», на знамени которой начертан девиз: «Безграничное доверие Путину», а по сути – прямой преемнице некогда всемогущей КПСС.
Не могу не согласиться в этой связи с радио и тележурналистом Владимиром Соловьевым, который пишет в книге «Мы и Они»: «”Единая Россия” – единственная партия, которая в России вечна. Это абсолютно честная, искренняя партия людей, обожающих власть. Здесь абсолютно ясно, что их объединяет – любовь! Как там было раньше, к какому очагу, да? Возможно, но у них не так. У них высокое, чистое и красивое чувство – любовь к государственной казне. Главное, они же никого не обманывают. Они приходят и говорят: ”Мы!” Говорим: «Кто мы?» – «Мы – партия прагматиков. Нам пайки, дачи, машины, квартиры! А мы за это народу вовремя баланду. Народ недоволен – баланды больше. Народ недоволен совсем – сверху укроп. Народ страшно недоволен – хорошо, снимем номера и баланду в номер с доставкой».
Впрочем, и все другие партии не лучше. Да и отличий между ними и «Единой Россией» нет никаких. Все они демократы. До мозга костей демократы! Демократичней их нет никого и быть не может. И в самый сильный микроскоп не различишь нюансов, отличающих одних демократов от других. Но вот у каждого из демократов собственное видение существа этой демократии.
Ирина Хакамада, например, убеждена: демократия – это когда к власти в стране приходит меньшинство. (Любая власть – это всегда меньшинство, но Хакамада понимает под этим словом не численность людей во власти, а политиков, пользующихся поддержкой меньшинства населения страны. Те же декабристы, которых народ совершенно не знал, но которые, придя к власти, хотели облагодетельствовать народ, который, впрочем, уже декабристы совершенно не знали.)
Но не хакамады определяют сегодня политический климат в стране. Беда в том, что и высшие руководители по-разному понимают суть демократии. Так, президент Дмитрий Анатольевич Медведев в сентябре 2010 года, выступая в Ярославле на Международном политическом форуме, собравшем 500 экспертов из 18 стран, дал не одно, а пять общих критериев-стандартов для любого демократического общества, включая Россию:
– Во-первых, это правовое воплощение гуманистических ценностей и идеалов.
– Второй стандарт – способность государства обеспечивать и поддерживать высокий уровень технологического развития, за счет чего обеспечивается достойный уровень жизни его граждан.
– Третий стандарт связан со способностью государства защищать своих граждан от посягательств преступных сообществ.
– Четвертой отличительной особенностью демократии является высокий уровень культуры, образования, средств коммуникации и обмена информацией.
– Наконец, пятый стандарт демократии относится к убежденности граждан, что они живут в демократическом государстве.
Президент особо подчеркнул: «Демократии нет или есть проблемы с демократией, если человек на личном уровне чувствует несвободу и несправедливость. Правительства могут сколь угодно долго говорить своим гражданам: “Вы свободны”. Но демократия начинается только в том случае, если гражданин скажет сам себе: “Я свободен”».
Просто и ясно, правда? Не правительство дарует нам свободу и справедливость, а мы сами приходим к осознанию собственной свободы и справедливости как высших выражений демократии. Таково представление президента о пути, по которому следуют народы, живущие в развитых демократических странах, и по которому мы, граждане России, отправимся в светлое будущее.
Но Медведев не единственный, кто определяет политический климат в современной России. Тогда же другой лидер, премьер-министр Владимир Владимирович Путин, дал собственное определение демократии в ее, так сказать, практичском преломлении. Что нужно для того, чтобы выйти на улицы и во всеуслышание заявить о том, что нас волнует, о тех же несвободе и несправедливости, например? Сказать себе, как полагает Медведев, «я свободен и потому имею право»? Нет. Путин сказал нечто иное, причем сказал в присущей ему и столь чтимой нами манере излагать свои мысли конкретно и образно: «Нужно получить разрешение местных органов власти. Получили? Идите и демонстрируйте. Если нет – не имеете права. Вышли, не имея права, – получите по башке дубинкой. Вот и всё».
Столь разное понимание демократии двумя высшими должностными лицами государства не может не озадачить. Найти общий знаменатель диаметрально противоположных позиций Медведева и Путина взялся участник мирового форума в Ярославле, председатель правления Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юргенс. По его мнению, вина за все несуразности, происходящие в стране, лежит не на руководителях страны, по-разному понимающих суть демократии, а на народе России, прежде всего русском народе. Вот как он мотивировал свой вывод: «На Западе люди переселились из деревни в город уже давно, поэтому у них в сознании закрепилась индивидуальность: нужно пробиваться, надеяться на себя, развиваться, расти. Русские еще очень архаичны. В российском менталитете общность выше, чем личность. Поэтому “государство – всё, а мои усилия – ничего”. Пускай кто-то что-то делает, борется, а у меня своих проблем хватает…» Чтобы «смягчить» категоричность своего вердикта, Юргенс добавил: лишь к 2025 году «российский народ станет ментально совместим в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем».
Многие ли из ныне живущих доживут до 2025 года, чтобы уразуметь наконец суть демократии, по-разному понимаемой современными руководителями России, и что в предельно ясной форме изложил уже в бесконечно далеком от нас V веке до н. э. один из отцов-основателей демократии Перикл, – еще вопрос[3].
Впрочем, станем ли мы «ментально совместимы в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем» к 2025 году, как предполагает Юргенс, тоже вопрос. Одно дело – теоретические расчеты, и совсем другое – реальная практика, ничего общего не имеющая и не имевшая даже с зачатками демократии на всем протяжении нашей непростой истории. Сказал ведь тот же Дмитрий Анатолевич Медведев годом ранее: «Россия всегда строилась вокруг жесткой исполнительной вертикали. Эти земли собирались веками и по-другому ими управлять невозможно».
Не-воз-мож-но! В нас за долгие века выработалась особая ментальность, отличная от ментальности «среднестатистического прогрессивного европейца». Это понимал уже Федор Михайлович Достоевский, задававшийся мучившим его вопросом, да так и не нашедший на него ответа: «Кто я? Тварь дрожащая или право имею?»
Итак, с одной стороны, демократия – это когда не правительство (в лице своих чиновников?) сколь угодно долго говорит своим гражданам: «Вы свободны», а сами граждане говорят себе: «Я свободен» – и поступают сообразно со своими представлениями о свободе, в том числе мирно, без оружия, собираются, проводят собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование, о что прямо сказано в Статье 31 действующей в стране Конституции. С другой стороны, демократия – это когда для проведения демонстраций «нужно получить разрешение местных органов власти» (тех же чиновников?), а не получив, «не имеем права», и потому если все-таки вышли, то «получите по башке дубинкой», поскольку в России любой гражданин по своему статусу был и остается «тварью дрожащей», лишенной каких бы то ни было прав и наделенный одними лишь обязанностями строго следовать всем предписаниям сонма чинвников всех уровней власти от ДЭЗа до правительства России и администрации президента.
Что в этой ситуации остается делать если не всему народу, то хотя бы молодым, у которых вся жизнь впереди? Ждать наступления 2025 года, когда, по Юргенсу, они «станут ментально совместимы со среднестатистическим прогрессивным европейцем» и в полной мере вкусят все прелести демократии?
Устами бы таких «пророков», как председатель правления ИНСОРа, да мед пить! Нынешние молодые, как, впрочем, молодые люди во все времена, нетерпеливы. И потому они делают свой выбор, не совпадающий с рекомендациями ни Медведева, ни Путина, ни, тем более, Юргенса или Хакамады. Согласно последним социологическим оросам, 75 процентов русских, достигших 18 лет и старше, то есть люди, выросшие и сформировавшиеся уже при новой, некоммунистической власти, хотят, если им представится возможность, уехать из России и никогда больше сюда не возращаться. Именно таким путем отправились в будущее если не все молодые люди, то дети большинства родителей, находящихся сегодня во власти и бизнесе.
Ну а какие планы на будущее у 25 процентов их сверсников, которые все же останутся в России? Какой путь они изберут для себя, какое будущее себе и своим детям пожелают? Путь, который укажет им вертикаль власти? Или вознамерятся избрать собственный путь развития и пойдут по нему с упрямством, которое не раз демострировали их отцы и деды, даже если путь этот будет усыпан не розами, а шипами, а по обеим сторонам выстроятся нескончаемые шеренги верных слуг не народа, но власти, и будут проверять на их башках прочность своих дубинок?
Вообще, занятное это дело – попробовать найти ответ на вопрос: русские, куда мы идем? Сродни гоголевскому: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».
Вы не задумались, читатель, почему не дает? Потому, полагаю, что в необгонимой тройке, управляемой любителем быстрой езды крепостным кучером Селифаном, восседал пройдоха, каких свет не видывал, Павел Иванович Чичиков. И таких Пал Иванычей сегодня на Руси тысячи! При каждом из них несметное число собственных Селифанов, которые в минуту домчат их туда, куда они пожелают! Эти Селифаны, сами в огромном большинстве русские и пуще злейших врагов ненавидящих русских и всё русское в силу глубоко засевшего в нас антироссиянина, в клочья разорвут любого, кто посмеет сказать слово поперек воли их хозяев, что не раз уже демонстрировали наши предки, получившие хоть малую толику власти над своими соплеменниками[4].
Так куда мы, русские, идем, куда несет нас необгонимая тройка-Русь? Вперед? Назад? В сторону Европы или уж сразу через океан, поблеже к Америке с ее сытой жизнью и политкорректностью?
Выбор пути архиважный, от него не отмахнешься, сказав себе: «А-а, куда несемся, туда и занесемся, главное – не стоять на месте». Опасное заблуждение! Разве недостаточно нас в нашей истории заносило не туда, куда нам мечталось? Или история, несмотря на все свои горькие уроки, так ничему нас не научила?
Попробуем, читатель, разобраться в этом непостом вопросе.
Патриарх поставил диагноз и обозначил курс лечения. Но одних только понимания, любви и терпимости недостаточно, чтобы сделать русских и Россию здоровыми. Необходимо понять, куда мы идем? Все прежние руководители страны в ХХ веке, начиная от Николая II и до Ельцина включительно, звали Россию и русских в «даль светлую». При этом каждый из них вкладывал в понятие «даль светлая» свой особый смысл. А результат оказался одинаково плачевный: Россия и русские зашли в тупик. Как выбраться из него?
Отдаю себе отчет в том, что вопрос, вынесенный в заглавие этой книги, поставлен некорректно. На всем протяжении нашей истории ни наши предки, ни формировавшийся и к концу XVI века сформировавшийся русский народ не были самостоятельны в выборе пути развития. Поначалу это делали старейшины родов, затем призванные из-за рубежа правители, позже размножившиеся и раскроившие страну и ее народ на множество мелких самостоятельных уделов князья – потомки первых правителей, – следом за ними и совместно с ними татаро-монгольские ханы, цари, генсеки и, наконец, президенты.
Менялись правители и формы правления, а суть оставалась неизменной – рабской со всеми присущими этой форме правления уродствами. Крепостные мужики называли своих бар «кормильцами», хотя ясно, кто кого кормил, а кто был нахлебником-паразитом. Такими же «кормильцами» сегодня выставляются «работодатели», присвоившие практически все источники богатства страны. Теперь уже не одним только русским женщины, угоняемым в рабство, а всему русскому народу впору исходить стоном, рефреном звучавшим в стариных былинах:
В этом контексте становится понятным, почему даже люди, с симпатией относящиеся к России и русским, не видят перспектив нашего будущего.
Нас куда ведут, мы туда идем,
Нас куда везут, мы туда едем…
И все же дерзнем рассмотреть этот вопрос в том виде, в каком он сформулирован в знаменитой триаде Поля Гогена: откуда мы? (ответу на этот вопрос посвящена первая книга нашего триптиха – «Русские: откуда мы?»), кто мы? (на этот вопрос мы попытались ответить во второй книге, посвященной рассмотрению жизни русских в советский период – «Русские: кто мы?»), наконец, куда мы идем?
Современная Россия вернулась на капиталистический путь развития, который указали ей правители в конце XIX – начале ХХ века. Капитализм получился сугубо русский, круто замешанный на феодальных дрожжах. Такой феодальный капитализм возродился и сегодня. Чаще, впрочем, его называют либеральной экономикой, а чтобы смикшировать ее феодальную основу, – экономикой переходного периода.
Разберемся.
Известно, что на различных этапах исторического развития возникают определенные типы общества: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический. Не все страны и народы обязательно проходят последовательно все эти формации, или, как их еще называют, фазы. Так, наши предки, как и предки современных народов Востока, миновали рабовладельческую фазу, в ХХ веке многие народы Азии и Африки, минуя капитализм, сделали попытку построить у себя социализм. Тут важны не последовательность смены одной фазы другой, а способ производства, который определяет тип семьи, быт, всю совокупность общественных отношений.
Способ производства образует базис, из которого ворастает надстройка со своими идеологическими отношениями и взглядами: политика, право, мораль, религия, философия, искусство и соответствующие им организации и учреждения: государства, партии, религия и т. д. Надстройка не обязательно соответствует породившему ее базису, она может быть и полной противоположностью ему. Объясняется это тем, что в основе любой формации лежит один-единственный краеугольный камень: собственность. Именно собственность положила начало разделению общества на классы, именно из-за обладание ею возникли войны на земле, именно в погоне за собственностью мир оказался расколот на метрополии и колонии.
Собственность в ее самом общем виде представляет собой форму присвоения материальных благ, которые определяются характером производственных отношений, и потому делится на первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую (при коммунизме собственность исчезает вовсе).
Впервые вопрос о собственности как особом виде присвоения материальных благ был разработан и юридически оформлен в Древнем Риме. Там он получил название частное право, которое Карл Маркс назвал «классическим правом общества, где господствует частная собственность». Право это содержало такую стройно разработанную систему имущественных и вещных отношений, что практически в неизменном виде было заимствовано многими странами Европы и США, а сегодня и Россией.
Но и частная собственность возникла задолго до того, как была детально разработана и юридически закреплена римским частным правом. Зачатки частной собственности возникли одновременно с зачатками возникновения цивилизации как формы удовлетворения растущих биологических, суть – животных потребностей людей. Удовлетворение этих потребностей мы обозначили как развитие людей и обществ по горизонтали; развитие же по вертикали, или удовлетворение социальных потребностей человека, было и остается прерогативной культуры, которая старше любой цивилизации.
Вмешательство культуры (подчеркиваю: именно культуры, а не шоу-бизнеса) в сферу цивилизации делает зависимость всей совокупности идеологических отношений и взглядов (надстройка) от характера производственных отношений, складывающихся в той или иной общественно-экономической формации (базис), в высокой степени условной, а то и иллюзорной. Из дошедших до нас документальных источников первыми это доказали ессеи, жившие в древней Иудее во II веке до н. э. – I веке н. э., чья идеология ничего общего не имела с характером сложившихся в то время производственных отношений. (Замечу в скобках, что ессеев высоко ценил царь Иудеи Ирод Великий, без достаточных оснований выведенный в Новом Завете как бессердечный изверг и губитель детей; в его армии ессеи занимали видные командные должности и, выслужив определенный срок, возвращались в свои общины, ведя прежний образ жизни и собственными руками зарабатывая себе хлеб насущный[1]. Это в среде ессеев впервые родилось правило: тот, кто не обучает своих детей ремеслу, учит их воровству.) Слабую связь между рыночным характером производственных отношений и коммунистической идеологией можно обнаружить и в современном Китае, занявшему сегодня второе, после США, место в мире по всем экономическим показателям.
На разницу в особенностях экономики и идеологий (базиса и надстройки) указывал Николай Александрович Бердяев, прошедший путь от легального марксиста до богоискателя\ и высланный в 1922 году из Советской России за свои религиозно-философские взгляды. «Коммунистическая экономика сама по себе может быть нейтральной, – писал он. – Свобода духа отрицается не экономикой, которая бессильна в отношении к духу, а духом же, духом, враждебным свободе».
Этой нейтральности экономики – продукта цивилизации – в отношении к идеологии (духу свободы) – продукта культуры – не видели и не хотели видеть прежние советские руководители. Сделав ставку на отказ от частной собственности, они полагали, что отказ этот позволит им быстрее вдосталь накормить народ, сделать его материально обеспеченней, чем народы в развитых капиталистических странах, и тем самым подготовить почву для коммунизма, постоение которого было намечено на 1980 год. Этой же нейтральности экономики по отношению к духу свободы не увидели и не захотели увидеть новые российские руководители, пришедшие к власти в 1990 году. Сделав ставку на возрождение собственности в самом широком масштабе («Нам не нужны собственники-миллионера, – говорил Ельцин, – нам нужны миллионы собственников»), они решили, что народ-собственник чудесным образом разбогатеет и в самое короткое время станет материально обеспеченным не хуже других народов.
Чуда, однако, не случилось. Народ в короткое время обнищал не только в материальном отношении, но и в отношении духа, на который сильнейшее влияние стали оказывать деньги. Очередной ощутимый удар наш народ получил в сентябре 2008 года, когда разразился мировой финансовый кризис.
Удар этот не коснулся наших новоявленных собственников-нуворишей. Если в 2009 году, на самом пике финансового кризиса, в России, по данным журнала «Форбс», насчитывалось 32 миллиардера, то к началу 2010 года их численность выросла до 62, а в 2011 году достигла 101 человека. Никакая другая страна в мире не может похвастать столь бурным ростом числа сверхбогатых людей в столь неблагоприятных финансовых условиях. Впрочем, удар этот не коснулся не только отечественных нуворишей, но и руководителей страны всех уровней. В этом отношении новые руководители России обнаружили полное сходство с прежними руководителями Советского Союза, о которых хорошо сказал бывший пресс-секретаря Ельцина Вячеслав Костиков, не понаслышке знакомый с образом жизни современных вождей: «Новая элита, внешне ничем не напоминающая людей в пыжиковых шапках и сусловских габардиновых пальто, тем не менее в мельчайших деталях вопроизводит стиль, методы и цели хрущевско-брежневской номенклатуры».
Вся тяжесть испытаний, которыми переполнена наша история, неизменно ложилась и продолжает ложиться на плечи народа. Никакой иной формы перераспраделения этой тяжести испытаний история нам не продемонстрировала. Когда-то К. Маркс назвал одной из самых сильных сторон Парижской коммуны дешевое правительство, высший размер вознаграждения которого «не превышал одной пятой части жалованья, составляющего минимум для секретаря лондонского школьного совета», а Ленин говорил о «приравнивании жалованья выборных лиц к обычной заработной плате рабочего». Нелепо даже подумать, что такое пусть отдаленно похожее на марксистско-ленинское представление о размерах окладов высших должностных лиц возможно в современной России, покончившей не только с коммунизмом, но и с мыслью о какой бы то ни было социальной справедливости. Тот же В. Костиков пишет: «Трагедия России состоит в том, что революционные бури, которые потрясали страну на протяжении всего ХХ века, под видом “движущей силы истории” выталкивали на поверхность самые заскорузлые слои общества». Деньги, личное богатство – вот что всегда составляло главный интерес всех «заскорузлых слоев общества» и что обрело статус единственной идеологии в современной России, где монополия на какую-то одну идеологию официально запрещена Конституцией[2]. Этой новой идеологии подчинены решительно все стороны жизни общества, ей служат и власть, и многочисленные партии – начиная с мелких оппозиционных, куда списываются вышедшие в тираж политики, еще недавно делавшие погоду в стране, и кончая стоящей над ними в недосягаемой вышине «Единой Россией», на знамени которой начертан девиз: «Безграничное доверие Путину», а по сути – прямой преемнице некогда всемогущей КПСС.
Не могу не согласиться в этой связи с радио и тележурналистом Владимиром Соловьевым, который пишет в книге «Мы и Они»: «”Единая Россия” – единственная партия, которая в России вечна. Это абсолютно честная, искренняя партия людей, обожающих власть. Здесь абсолютно ясно, что их объединяет – любовь! Как там было раньше, к какому очагу, да? Возможно, но у них не так. У них высокое, чистое и красивое чувство – любовь к государственной казне. Главное, они же никого не обманывают. Они приходят и говорят: ”Мы!” Говорим: «Кто мы?» – «Мы – партия прагматиков. Нам пайки, дачи, машины, квартиры! А мы за это народу вовремя баланду. Народ недоволен – баланды больше. Народ недоволен совсем – сверху укроп. Народ страшно недоволен – хорошо, снимем номера и баланду в номер с доставкой».
Впрочем, и все другие партии не лучше. Да и отличий между ними и «Единой Россией» нет никаких. Все они демократы. До мозга костей демократы! Демократичней их нет никого и быть не может. И в самый сильный микроскоп не различишь нюансов, отличающих одних демократов от других. Но вот у каждого из демократов собственное видение существа этой демократии.
Ирина Хакамада, например, убеждена: демократия – это когда к власти в стране приходит меньшинство. (Любая власть – это всегда меньшинство, но Хакамада понимает под этим словом не численность людей во власти, а политиков, пользующихся поддержкой меньшинства населения страны. Те же декабристы, которых народ совершенно не знал, но которые, придя к власти, хотели облагодетельствовать народ, который, впрочем, уже декабристы совершенно не знали.)
Но не хакамады определяют сегодня политический климат в стране. Беда в том, что и высшие руководители по-разному понимают суть демократии. Так, президент Дмитрий Анатольевич Медведев в сентябре 2010 года, выступая в Ярославле на Международном политическом форуме, собравшем 500 экспертов из 18 стран, дал не одно, а пять общих критериев-стандартов для любого демократического общества, включая Россию:
– Во-первых, это правовое воплощение гуманистических ценностей и идеалов.
– Второй стандарт – способность государства обеспечивать и поддерживать высокий уровень технологического развития, за счет чего обеспечивается достойный уровень жизни его граждан.
– Третий стандарт связан со способностью государства защищать своих граждан от посягательств преступных сообществ.
– Четвертой отличительной особенностью демократии является высокий уровень культуры, образования, средств коммуникации и обмена информацией.
– Наконец, пятый стандарт демократии относится к убежденности граждан, что они живут в демократическом государстве.
Президент особо подчеркнул: «Демократии нет или есть проблемы с демократией, если человек на личном уровне чувствует несвободу и несправедливость. Правительства могут сколь угодно долго говорить своим гражданам: “Вы свободны”. Но демократия начинается только в том случае, если гражданин скажет сам себе: “Я свободен”».
Просто и ясно, правда? Не правительство дарует нам свободу и справедливость, а мы сами приходим к осознанию собственной свободы и справедливости как высших выражений демократии. Таково представление президента о пути, по которому следуют народы, живущие в развитых демократических странах, и по которому мы, граждане России, отправимся в светлое будущее.
Но Медведев не единственный, кто определяет политический климат в современной России. Тогда же другой лидер, премьер-министр Владимир Владимирович Путин, дал собственное определение демократии в ее, так сказать, практичском преломлении. Что нужно для того, чтобы выйти на улицы и во всеуслышание заявить о том, что нас волнует, о тех же несвободе и несправедливости, например? Сказать себе, как полагает Медведев, «я свободен и потому имею право»? Нет. Путин сказал нечто иное, причем сказал в присущей ему и столь чтимой нами манере излагать свои мысли конкретно и образно: «Нужно получить разрешение местных органов власти. Получили? Идите и демонстрируйте. Если нет – не имеете права. Вышли, не имея права, – получите по башке дубинкой. Вот и всё».
Столь разное понимание демократии двумя высшими должностными лицами государства не может не озадачить. Найти общий знаменатель диаметрально противоположных позиций Медведева и Путина взялся участник мирового форума в Ярославле, председатель правления Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юргенс. По его мнению, вина за все несуразности, происходящие в стране, лежит не на руководителях страны, по-разному понимающих суть демократии, а на народе России, прежде всего русском народе. Вот как он мотивировал свой вывод: «На Западе люди переселились из деревни в город уже давно, поэтому у них в сознании закрепилась индивидуальность: нужно пробиваться, надеяться на себя, развиваться, расти. Русские еще очень архаичны. В российском менталитете общность выше, чем личность. Поэтому “государство – всё, а мои усилия – ничего”. Пускай кто-то что-то делает, борется, а у меня своих проблем хватает…» Чтобы «смягчить» категоричность своего вердикта, Юргенс добавил: лишь к 2025 году «российский народ станет ментально совместим в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем».
Многие ли из ныне живущих доживут до 2025 года, чтобы уразуметь наконец суть демократии, по-разному понимаемой современными руководителями России, и что в предельно ясной форме изложил уже в бесконечно далеком от нас V веке до н. э. один из отцов-основателей демократии Перикл, – еще вопрос[3].
Впрочем, станем ли мы «ментально совместимы в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем» к 2025 году, как предполагает Юргенс, тоже вопрос. Одно дело – теоретические расчеты, и совсем другое – реальная практика, ничего общего не имеющая и не имевшая даже с зачатками демократии на всем протяжении нашей непростой истории. Сказал ведь тот же Дмитрий Анатолевич Медведев годом ранее: «Россия всегда строилась вокруг жесткой исполнительной вертикали. Эти земли собирались веками и по-другому ими управлять невозможно».
Не-воз-мож-но! В нас за долгие века выработалась особая ментальность, отличная от ментальности «среднестатистического прогрессивного европейца». Это понимал уже Федор Михайлович Достоевский, задававшийся мучившим его вопросом, да так и не нашедший на него ответа: «Кто я? Тварь дрожащая или право имею?»
Итак, с одной стороны, демократия – это когда не правительство (в лице своих чиновников?) сколь угодно долго говорит своим гражданам: «Вы свободны», а сами граждане говорят себе: «Я свободен» – и поступают сообразно со своими представлениями о свободе, в том числе мирно, без оружия, собираются, проводят собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование, о что прямо сказано в Статье 31 действующей в стране Конституции. С другой стороны, демократия – это когда для проведения демонстраций «нужно получить разрешение местных органов власти» (тех же чиновников?), а не получив, «не имеем права», и потому если все-таки вышли, то «получите по башке дубинкой», поскольку в России любой гражданин по своему статусу был и остается «тварью дрожащей», лишенной каких бы то ни было прав и наделенный одними лишь обязанностями строго следовать всем предписаниям сонма чинвников всех уровней власти от ДЭЗа до правительства России и администрации президента.
Что в этой ситуации остается делать если не всему народу, то хотя бы молодым, у которых вся жизнь впереди? Ждать наступления 2025 года, когда, по Юргенсу, они «станут ментально совместимы со среднестатистическим прогрессивным европейцем» и в полной мере вкусят все прелести демократии?
Устами бы таких «пророков», как председатель правления ИНСОРа, да мед пить! Нынешние молодые, как, впрочем, молодые люди во все времена, нетерпеливы. И потому они делают свой выбор, не совпадающий с рекомендациями ни Медведева, ни Путина, ни, тем более, Юргенса или Хакамады. Согласно последним социологическим оросам, 75 процентов русских, достигших 18 лет и старше, то есть люди, выросшие и сформировавшиеся уже при новой, некоммунистической власти, хотят, если им представится возможность, уехать из России и никогда больше сюда не возращаться. Именно таким путем отправились в будущее если не все молодые люди, то дети большинства родителей, находящихся сегодня во власти и бизнесе.
Ну а какие планы на будущее у 25 процентов их сверсников, которые все же останутся в России? Какой путь они изберут для себя, какое будущее себе и своим детям пожелают? Путь, который укажет им вертикаль власти? Или вознамерятся избрать собственный путь развития и пойдут по нему с упрямством, которое не раз демострировали их отцы и деды, даже если путь этот будет усыпан не розами, а шипами, а по обеим сторонам выстроятся нескончаемые шеренги верных слуг не народа, но власти, и будут проверять на их башках прочность своих дубинок?
Вообще, занятное это дело – попробовать найти ответ на вопрос: русские, куда мы идем? Сродни гоголевскому: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».
Вы не задумались, читатель, почему не дает? Потому, полагаю, что в необгонимой тройке, управляемой любителем быстрой езды крепостным кучером Селифаном, восседал пройдоха, каких свет не видывал, Павел Иванович Чичиков. И таких Пал Иванычей сегодня на Руси тысячи! При каждом из них несметное число собственных Селифанов, которые в минуту домчат их туда, куда они пожелают! Эти Селифаны, сами в огромном большинстве русские и пуще злейших врагов ненавидящих русских и всё русское в силу глубоко засевшего в нас антироссиянина, в клочья разорвут любого, кто посмеет сказать слово поперек воли их хозяев, что не раз уже демонстрировали наши предки, получившие хоть малую толику власти над своими соплеменниками[4].
Так куда мы, русские, идем, куда несет нас необгонимая тройка-Русь? Вперед? Назад? В сторону Европы или уж сразу через океан, поблеже к Америке с ее сытой жизнью и политкорректностью?
Выбор пути архиважный, от него не отмахнешься, сказав себе: «А-а, куда несемся, туда и занесемся, главное – не стоять на месте». Опасное заблуждение! Разве недостаточно нас в нашей истории заносило не туда, куда нам мечталось? Или история, несмотря на все свои горькие уроки, так ничему нас не научила?
Попробуем, читатель, разобраться в этом непостом вопросе.
Глава 1
Разруха
История современной России начинается не с 1991 года, когда с политической карты мира исчез Советский Союз, а шестью годами раньше. Именно в 1985 году впервые были произнесены вслух и широко распространились по миру русские слова «перестройка», «ускорение», «гласность». Слова эти не переводились на иностранные языки, как не переводились до них слова «спутник» или «лунник», – они были понятны всем. В середине 80-х годов в советской и мировой прессе много писалось о реформировании тоталитарной системы в СССР, установлении политического плюрализма, окончании «холодной войны».
Перемены происходили и в народном хозяйстве, выходившим из подчинения Госплану, вскоре прекратившему существование. На предприятиях вводились самофинансирование и хозрасчет, выборность директоров, акционирование. Собственно, с акционирования и началась массовая приватизация в стране, инициатором которой стал Горбачев, а вовсе не Чубайс. Начавшись с предприятий, акционирование быстро стало расти вширь и вскоре распространилась на целые отрасли народного хозяйства и министерства. (Министерство нефтяной и газовой промышленности СССР, например, в 1989 году преобразуется в первый в стране концерн «Газпром» во главе с сложившим с себя обязанности министра Виктором Степановичем Черномырдиным.) Появились первые частные кафе и рестораны. Торговля из магазинов с опустевшими прилавками выплеснулась на улицы. Торговали всем – от перегоревших лампочек до орденов и медалей.
Перемены происходили и в народном хозяйстве, выходившим из подчинения Госплану, вскоре прекратившему существование. На предприятиях вводились самофинансирование и хозрасчет, выборность директоров, акционирование. Собственно, с акционирования и началась массовая приватизация в стране, инициатором которой стал Горбачев, а вовсе не Чубайс. Начавшись с предприятий, акционирование быстро стало расти вширь и вскоре распространилась на целые отрасли народного хозяйства и министерства. (Министерство нефтяной и газовой промышленности СССР, например, в 1989 году преобразуется в первый в стране концерн «Газпром» во главе с сложившим с себя обязанности министра Виктором Степановичем Черномырдиным.) Появились первые частные кафе и рестораны. Торговля из магазинов с опустевшими прилавками выплеснулась на улицы. Торговали всем – от перегоревших лампочек до орденов и медалей.