Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Владимир Корнилов
Покуда над стихами плачут…
Книга о русской лирике
«Моя задача не только рассказать о русской поэзии и русских поэтах, но прежде всего пробудить любовь к стихам». Выдающийся русский поэт Владимир Корнилов (1928–2002) подготовил эту книгу к изданию незадолго до своей кончины. Она – о русском лирическом стихе. Владимир Корнилов в своих статьях раскрывает природу русского стиха, его тайны, его особую интонацию, его связь с судьбой России, рассказывает о мощи и обаянии русской лирики. В книгу включены также очерки о русских поэтах – от Державина до современников Корнилова. А завершают ее стихи самого Корнилова, посвященные поэзии и поэтам. «Стихи не могут пасти, / Судить и головы сечь, / Но душу могут спасти / И совесть могут сберечь».
От автора
Моя задача не только рассказать о русской поэзии и русских поэтах, но прежде всего пробудить любовь к стихам. (К сожалению, в силу разного рода причин их читают всё меньше и меньше.) Однако пренебрежение к поэзии опасно. Оно за себя мстит. Наша речь стала вялой, малограмотной – дошло до того, что даже дикторы телевидения перестали склонять числительные… А ведь в русской поэзии запечатлен не только наш язык, но и наша история, наша культура, особенность и неповторимость России. Вот почему нелюбовь к стихам приводит к падению не просто памяти каждого из нас, но и нашей общей исторической памяти. Отвергая родную поэзию, мы становимся беспамятным народом, а это пострашней любых экологических бедствий.
Между тем поэзия – предмет капризный. Говоря о стихах, непременно размышляешь о личности пишущего, о ее бесконечном своеобразии каждый раз сталкиваешься не с общим правилом, а с частным случаем. Вот почему трудно писать о поэзии вообще, но зато легко говорить о своей любви к ней.
Делясь с читателями своим долголетним опытом, автор, стихотворец-практик, пытается приблизить их к тайнам поэзии и внушить им, что чтение стихов не только насущная необходимость, но и ни с чем не сравнимая радость.
Между тем поэзия – предмет капризный. Говоря о стихах, непременно размышляешь о личности пишущего, о ее бесконечном своеобразии каждый раз сталкиваешься не с общим правилом, а с частным случаем. Вот почему трудно писать о поэзии вообще, но зато легко говорить о своей любви к ней.
Делясь с читателями своим долголетним опытом, автор, стихотворец-практик, пытается приблизить их к тайнам поэзии и внушить им, что чтение стихов не только насущная необходимость, но и ни с чем не сравнимая радость.
Часть первая
Что такое стихи?
О стихах написано много. Им посвящены солидные научные трактаты, глубокие, серьезные исследовательские работы, популярные издания, учебные пособия и т. д. Ни к одному из этих жанров автор свою книгу отнести не может. Она, как сказано выше, всего лишь – объяснение в любви к стихам и поэтам и попытка заразить этой любовью читателя.
Любовь всегда причудлива, потому что не подчинена определенным жестким законам, она всегда неожиданна, всегда как бы впопыхах, как бы впервые… Любовь к стихам тоже причудлива, она не терпит принуждения, насильно ее не привьешь. В лирике нет постоянных норм и правил, наоборот, она всегда как бы вечное их нарушение, как сказал Блок: попиранье заветных святынь, и каждый раз обретение новых… Именно такая новизна, такое неприятие стереотипов и повторов дает поэзии бессмертие.
Работая над книгой, я все время мысленно видел себя подростком и старался представить, что в стихах могло бы увлечь того далекого юного меня. Это желание и определило выбор и порядок глав первой части. Я не собирался объять необъятное и писал лишь о том, что мне ближе всего в русской поэзии, что меня восхищало в ней последние полвека и волнует до сих пор. Ведь, если не волнуешься сам, не заразишь своим волнением других.
Любовь всегда причудлива, потому что не подчинена определенным жестким законам, она всегда неожиданна, всегда как бы впопыхах, как бы впервые… Любовь к стихам тоже причудлива, она не терпит принуждения, насильно ее не привьешь. В лирике нет постоянных норм и правил, наоборот, она всегда как бы вечное их нарушение, как сказал Блок: попиранье заветных святынь, и каждый раз обретение новых… Именно такая новизна, такое неприятие стереотипов и повторов дает поэзии бессмертие.
Работая над книгой, я все время мысленно видел себя подростком и старался представить, что в стихах могло бы увлечь того далекого юного меня. Это желание и определило выбор и порядок глав первой части. Я не собирался объять необъятное и писал лишь о том, что мне ближе всего в русской поэзии, что меня восхищало в ней последние полвека и волнует до сих пор. Ведь, если не волнуешься сам, не заразишь своим волнением других.
* * *
Вольная поэзия России,
Я тобой держался, сколько мог,
В боксах интенсивной терапии,
Из которой выдворяют в морг.
С маетою сердце не справлялось,
Но попеременно утешал
Тютчева и Лермонтова хаос,
Баратынского холодный жар.
Всё же не совсем ослабла память
Для твоих стихов и для поэм,
Оттого ни слова не добавить —
Я тебе давно обязан всем.
Ты нисколько не литература,
Ты моя отрада и беда:
Темперамент и температура
У тебя зашкалены всегда.
Ты недаром наставляла строго,
Чтоб не опасался неудач
И такого отвергал с порога,
Кто не холоден и не горяч.
1991
Глава первая
Куда цеплять лошадь?
Очень давно, около четверти века назад, моя дочь первоклассница Даша, вернувшись 1 сентября из школы, заявила:
– Ленина любить обязательно!
– А Крупскую? – спросил я.
Дочка помолчала, видимо, припоминая, давала ли учительница указания по поводу ленинской жены.
– Нет, Крупскую – не обязательно… Но, желая настоять на своем, повторила:
– А Ленина все равно любить обязательно и брать с него пример – обязательно!
Я понял, что бороться с советской школой бессмысленно, однако задал вопрос:
– Ас кого Ленин брал пример?
– С царя! – мгновенно ответила Даша, посрамив сразу и меня, и всю систему нашего образования.
Этот давний почти анекдотический спор с дочкой я привел отнюдь не случайно. Он имеет прямое отношение к этой книге. Прежде чем построить дом, кладут фундамент, то есть основу. Прежде чем начать разговор о русской поэзии, неплохо было бы нам хотя бы коротко поговорить о мироустройстве. Не об устройстве огромного мира – не о космосе, не о геологии, не о химии и физике, а о внутреннем мире подростка, о том, как он организован, о его законах и правилах.
Один из величайших мыслителей, немецкий философ Иммануил Кант сказал, что в мироздании больше всего его поражают две вещи: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Это очень серьезное высказывание. В нем множество смыслов, но для нас важно, что великий философ говорит о равновеликости огромного внешнего мира и мира человеческой души, то есть нашего разума.
Вдумаемся в эти понятия. Мир вокруг нас бесконечен. Земля огромна. На ней размещено около двух сотен государств, в них живет пять миллиардов человек. Но кроме Земли есть другие планеты, некоторые из них даже больше Земли, а за этими планетами расположены другие миры, а за ними – и новые миры, о которых мы пока мало что знаем…
Однако внутренний мир, душа, разум каждого из пяти миллиардов жителей равны в своей необъятности внешнему бесконечному миру!.. Эта мысль кажется простой, но на самом деле она бесконечна, как сама Вселенная. Подросток учится в школе, ему 14 или 16 лет, он еще несамостоятелен, зависит от родителей, от теть, дядь, старших братьев или сестер, от учителей; ему приказывают делать одно, не делать другого, и в то же самое время он обладает необозримыми богатствами души, равными по своей нескончаемости Вселенной.
Вот в каком противоречии мы находимся! С одной стороны, человек – царь Вселенной. И ребенок или подросток, поскольку он тоже человек, и человек никак не в меньшей мере, чем каждый взрослый, тоже царь Вселенной. Но как соединить это его царство с подчиненностью окружающим его взрослым?
Этот вопрос не одно тысячелетие мучает человечество. Ведь взрослые, хотя они тоже цари, но и они не всевластны, а в свою очередь подчинены другим взрослым людям.
Замечательный русский поэт Гавриил Державин пытался постичь это вечное противоречие в своем прекрасном стихотворении «Бог»:
Потому что, как всякий человек, а тем паче ребенок, она хотела обуютить свое внутреннее хозяйство. Дети обычно большие неряхи, разбрасывают свои игрушки по комнате, не любят подметать, стирать пыль и т. д. Но свой внутренний мир, свою душу они обычно содержат в чистоте и порядке. Там все должно быть ясно: кто старше, кто пришел раньше, кто пришел позже, кто кому подчинен. Там должны быть правила, и эти правила зачастую куда более жесткие, чем правила умножения или деления.
Если я должна брать пример с Ленина, считала первоклассница Даша, то и Ленин тоже должен с кого-то брать пример. Иначе в мире не будет порядка, мир лишится опоры и куда-то провалится…
Если Ленин появился позже царя, то он должен был подчиняться царю, как сама Даша должна подчиняться отцу или матери, а те, в свою очередь, Дашиным бабушкам и дедушкам. В этом случае все понятно и справедливо.
Так детский разум здоровее учительского ума, потому что ребенок думал о своем внутреннем мире, он собирался в нем жить и должен был сделать его для этого пригодным, более или менее уютным. А учительница талдычила девочке и всему классу навязанные сверху указания, для жизни совершенно непригодные.
Еще один короткий эпизод с Дашей. За год до школы, задумчиво глядя на прибрежные камушки, она тихо спросила свою старшую сестру:
– Кто был раньше – дедушка Коля или камушки? – и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Нет, камушки всегда были…
Так она начинала обустройство своего внутреннего мира, и, когда ей навязали Ленина, она и для Ленина нашла в нем место, правда, совсем не то, на которое рассчитывало Министерство просвещения.
Но при чем же тут лошадь? – спросит читатель.
А вот при чем… В конце двадцатых годов (еще до всеобщей коллективизации, приведшей к высылке в Сибирь из Центральной России и Украины пятнадцати миллионов самых работящих крестьян и к голоду, унесшему по разным подсчетам от шести до десяти миллионов жизней), так вот в конце двадцатых годов ходил такой, очевидно, выдуманный большевиками для посрамления крестьян – анекдот.
В деревню привезли трактор. Тракторист показал, как машина пашет. Крестьяне его слушали, кивали, мол, все понимают, а потом вдруг один старик спросил: «Куда цеплять лошадь?»
Анекдот, видимо, должен был подтвердить злобные и совершенно несправедливые слова Маркса об идиотизме деревенской жизни. И вот началось раскулачивание, то есть уничтожение российского сельского хозяйства, этого огромного космоса, тысячелетие кормившего не только свой народ, но и сопредельные государства. В самые тяжелые для себя годы (а их в русской истории наберется с лихвой!) Россия никогда не ввозила хлеб из-за рубежа и всегда вывозила свой. Последние же тридцать с лишним лет, именно из-за последствий коллективизации, мы покупаем хлеб за границей – и с каждым годом покупаем его все больше и больше.
И тракторы – в общем-то умные и полезные машины – не спасли наше сельское хозяйство, а как раз погубили его. Впрочем, в других странах они вроде бы принесли пользу. Однако и там до сих пор еще не решено, улучшает ли технический прогресс нашу жизнь… Во всяком случае, когда пахали, сеяли и косили на лошадях, воздух в деревне был чище и хлеб лучше. Сельский труд был нелегок, но в нем был свой естественный ритм. Для примера приведу стихи Бориса Пастернака «Март»:
Но Борис Пастернак хотел выразить в своем стихотворении всего лишь естественное чувство единства всего живого. Поэтому у него навоз «пахнет свежим воздухом». Образ, казалось бы, странный. Навоз, испражнения животных и свежий воздух – вроде бы несоединимы… В конце прошлого века Париж, в котором тогда было несметное число колясок, ландо, фургонов и т. д. буквально задыхался от конского навоза. Навоз не успевали убирать с улиц. И только начавшаяся эра автомобилестроения спасла город от, казалось бы, неминуемой гибели…
Но это в Париже!.. А деревне, любой деревне никак нельзя без навоза, без навоза ей крышка, потому что его приходится заменять химическими удобрениями, а они губят все живое.
Еще два слова о техническом прогрессе и «идиотизме деревенской жизни».
Пятьдесят лет назад известный языковед, профессор Александр Александрович Реформатский предложил нам, студентам-первокурсникам Литературного института, перечислить детали обычной телеги. Никто в аудитории – а среди нас были люди самых разных возрастов: от меня, семнадцатилетнего, и до только что демобилизованных фронтовиков двадцати, двадцати пяти, даже тридцати лет! – не мог назвать больше пяти-шести слов.
– Эх вы, грамотеи, будущие писатели, с позволения сказать, «инженеры человеческих душ». А между прочим, самый темный, забитый, не умеющий ни читать, ни подписываться крестьянин мог бы без запинки назвать не меньше семидесяти частей телеги.
(Инженерами человеческих душ в начале тридцатых годов окрестил писателей Сталин. С той поры это крылатое выражение, сдобренное, как всякая цитата, немалой дозой иронии, преследовало всех пишущих. Некоторых из них даже называли техниками, а кое-кого – и сантехниками…)
…Крестьянская жизнь – и не только российская – при всей, казалось бы, естественности и внешней простоте ее быта, была довольно сложно организована. И эту сложность, разумеется, прежде всего отражал язык. Например, у литовцев, для каждого нового мужа состоятельной вдовы было другое название. Первый бедняк, за которого она выходила замуж, именовался иначе, чем второй, второй иначе, чем третий и т. д. Таких слов было шесть или семь. По-видимому, богатые вдовушки не слишком жалели своих мужей. Для сравнения, в нашем языке для такого несостоятельного мужа было всего одно название – примак.
Мир домашних животных был куда ярче и многокрасочней, нежели мир тракторов и комбайнов. И сколько бы советские песни ни пытались натужно его воспеть:
А еще раньше Сергей Есенин написал столь же щемящие и прочувствованные строки о жеребенке:
Так что вопрос крестьянина из анекдота: «Куда цеплять лошадь?» не глуп, а наоборот, мудр. Ведь без лошади никак нельзя, без лошади полный зарез, крестьянская смерть…
Но вот какая странность. Сегодняшние дети даже из вполне обеспеченных семей, «гроссмейстеры» компьютерных игр, буквально трясутся при виде лошади. Предприимчивые люди устраивают конное катание и дрожащие от нетерпения малыши, позабыв про компьютерные забавы, собирают втроем или вчетвером немалую сумму, с восторгом взбираются в седло и, проехав треть или четверть круга, с плачем слезают на землю.
Очевидно, во всех нас живет тайная тоска по естественности жизни!.. Не потому ли мы, уже не мысля жизни без телефона, радио, телевизора, а кое-кто – и компьютера, все острей ощущаем потребность в общении с животными, заводим собак и кошек и смерть этих четвероногих подчас переносим куда трагичней, чем смерть соседей или не очень близких родственников. Изменение жизненного уклада почти тотчас же изменяет наш язык. А язык – основа нашего внутреннего мира, нашей души и нашего сознания. Во внешнем мире, в мире вокруг нас, происходит ежечасно, даже ежесекундно множество безобразий, несправедливостей, преступлений, войн, наконец… Почти все время льется кровь, обижают слабых и старых, бьют и убивают беззащитных, и далеко не всегда у нас есть силы противостоять этой обезумевшей стихии. Но свой внутренний мир, свою душу, мы еще способны оградить от безобразия и хаоса, привести ее в какой-то мало-мальский порядок, в некую хотя бы относительную гармонию…
И это очень важно! Ведь наш внутренний мир не отгорожен от внешнего. Границы между ними невидимы, прозрачны, и мы беспрестанно перемещаемся из одного мира в другой, даже не всегда отдавая себе отчет, в каком именно из миров мы в это мгновение находимся.
Меж тем без твердых нравственных правил, то есть хорошо обустроенного внутреннего мира, рискованно, даже опасно перестраивать мир внешний. Мировая, а особенно наша российская история бесспорное тому доказательство!..
Есть великий роман Достоевского «Бесы». Достоевский очень сложный писатель, но его вещи читаются с захватывающим интересом, как детективные романы, настолько в них заманчива интрига, настолько необычен сюжет. Нам всегда хочется узнать, что произойдет с героем или героиней, и мы глотаем его страницы, не всегда вникая в их глубинный смысл.
Я сам прочел «Бесы» в шестнадцать лет, сидя в холодной (тогда шла война) районной читальне, и, обеспокоенный, главным образом, судьбами героев – застрелится ли один, убьют ли другого, накажут ли третьего и т. д., – главных мыслей романа, как сейчас говорят, не просек. А их там (самых главных!) несметное множество, и одна из них имеет непосредственное отношение к нашему разговору. Персонаж романа Петруша Верховенский, личность весьма гнусная, провокатор и убийца, рассказывает другому персонажу Николаю Всеволодовичу Ставрогину, скучающему барину, личности сложной и тоже малопривлекательной, об обстановке в губернском городе (события романа развиваются в конце 60-х годов прошлого века):
Между тем капитан высказал несомненно великую мысль: если нет Бога, то есть миропорядка, то нет и его, скромного армейца, дослужившегося до чина IX класса.
По сути дела, капитан из романа «Бесы» высказал примерно ту же мысль, что и первоклассница Даша.
Камушки всегда были.
Мир должен быть прочным.
Ленин должен был брать пример с царя.
Больше ведь не с кого!.. Иначе мир должен был начаться с Ленина, а даже для первоклассницы это дикость. К тому же, камушки были еще до Ленина.
Французский писатель и философ Вольтер, человек насмешливый, остроумный и даже язвительный, написал: «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать». Вне всякого сомнения, слова старого капитана из «Бесов» – это скрытая полемика Достоевского с Вольтером. Но – и Вольтер, и Достоевский, и старый крестьянин из анекдота, спросивший, глядя на трактор, куда цеплять лошадь, и маленькая первоклассница – все они заботились об одном и том же – о мировой гармонии.
А для этой гармонии нужны и камушки, и лошади, и многое-многое другое, что составляет естественный и живой мир и что отражено в нашем, по словам Гоголя, живом, как жизнь, русском языке.
– Ленина любить обязательно!
– А Крупскую? – спросил я.
Дочка помолчала, видимо, припоминая, давала ли учительница указания по поводу ленинской жены.
– Нет, Крупскую – не обязательно… Но, желая настоять на своем, повторила:
– А Ленина все равно любить обязательно и брать с него пример – обязательно!
Я понял, что бороться с советской школой бессмысленно, однако задал вопрос:
– Ас кого Ленин брал пример?
– С царя! – мгновенно ответила Даша, посрамив сразу и меня, и всю систему нашего образования.
Этот давний почти анекдотический спор с дочкой я привел отнюдь не случайно. Он имеет прямое отношение к этой книге. Прежде чем построить дом, кладут фундамент, то есть основу. Прежде чем начать разговор о русской поэзии, неплохо было бы нам хотя бы коротко поговорить о мироустройстве. Не об устройстве огромного мира – не о космосе, не о геологии, не о химии и физике, а о внутреннем мире подростка, о том, как он организован, о его законах и правилах.
Один из величайших мыслителей, немецкий философ Иммануил Кант сказал, что в мироздании больше всего его поражают две вещи: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Это очень серьезное высказывание. В нем множество смыслов, но для нас важно, что великий философ говорит о равновеликости огромного внешнего мира и мира человеческой души, то есть нашего разума.
Вдумаемся в эти понятия. Мир вокруг нас бесконечен. Земля огромна. На ней размещено около двух сотен государств, в них живет пять миллиардов человек. Но кроме Земли есть другие планеты, некоторые из них даже больше Земли, а за этими планетами расположены другие миры, а за ними – и новые миры, о которых мы пока мало что знаем…
Однако внутренний мир, душа, разум каждого из пяти миллиардов жителей равны в своей необъятности внешнему бесконечному миру!.. Эта мысль кажется простой, но на самом деле она бесконечна, как сама Вселенная. Подросток учится в школе, ему 14 или 16 лет, он еще несамостоятелен, зависит от родителей, от теть, дядь, старших братьев или сестер, от учителей; ему приказывают делать одно, не делать другого, и в то же самое время он обладает необозримыми богатствами души, равными по своей нескончаемости Вселенной.
Вот в каком противоречии мы находимся! С одной стороны, человек – царь Вселенной. И ребенок или подросток, поскольку он тоже человек, и человек никак не в меньшей мере, чем каждый взрослый, тоже царь Вселенной. Но как соединить это его царство с подчиненностью окружающим его взрослым?
Этот вопрос не одно тысячелетие мучает человечество. Ведь взрослые, хотя они тоже цари, но и они не всевластны, а в свою очередь подчинены другим взрослым людям.
Замечательный русский поэт Гавриил Державин пытался постичь это вечное противоречие в своем прекрасном стихотворении «Бог»:
Вернемся к моему разговору с дочкой. Почему она, даже не задумываясь, ответила, что Ленин должен был брать пример с царя?
Я связь миров, повсюду сущих,
(то есть – существующих)
Я крайня степень вещества;
(то есть – высшая)
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я Бог!
Потому что, как всякий человек, а тем паче ребенок, она хотела обуютить свое внутреннее хозяйство. Дети обычно большие неряхи, разбрасывают свои игрушки по комнате, не любят подметать, стирать пыль и т. д. Но свой внутренний мир, свою душу они обычно содержат в чистоте и порядке. Там все должно быть ясно: кто старше, кто пришел раньше, кто пришел позже, кто кому подчинен. Там должны быть правила, и эти правила зачастую куда более жесткие, чем правила умножения или деления.
Если я должна брать пример с Ленина, считала первоклассница Даша, то и Ленин тоже должен с кого-то брать пример. Иначе в мире не будет порядка, мир лишится опоры и куда-то провалится…
Если Ленин появился позже царя, то он должен был подчиняться царю, как сама Даша должна подчиняться отцу или матери, а те, в свою очередь, Дашиным бабушкам и дедушкам. В этом случае все понятно и справедливо.
Так детский разум здоровее учительского ума, потому что ребенок думал о своем внутреннем мире, он собирался в нем жить и должен был сделать его для этого пригодным, более или менее уютным. А учительница талдычила девочке и всему классу навязанные сверху указания, для жизни совершенно непригодные.
Еще один короткий эпизод с Дашей. За год до школы, задумчиво глядя на прибрежные камушки, она тихо спросила свою старшую сестру:
– Кто был раньше – дедушка Коля или камушки? – и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Нет, камушки всегда были…
Так она начинала обустройство своего внутреннего мира, и, когда ей навязали Ленина, она и для Ленина нашла в нем место, правда, совсем не то, на которое рассчитывало Министерство просвещения.
Но при чем же тут лошадь? – спросит читатель.
А вот при чем… В конце двадцатых годов (еще до всеобщей коллективизации, приведшей к высылке в Сибирь из Центральной России и Украины пятнадцати миллионов самых работящих крестьян и к голоду, унесшему по разным подсчетам от шести до десяти миллионов жизней), так вот в конце двадцатых годов ходил такой, очевидно, выдуманный большевиками для посрамления крестьян – анекдот.
В деревню привезли трактор. Тракторист показал, как машина пашет. Крестьяне его слушали, кивали, мол, все понимают, а потом вдруг один старик спросил: «Куда цеплять лошадь?»
Анекдот, видимо, должен был подтвердить злобные и совершенно несправедливые слова Маркса об идиотизме деревенской жизни. И вот началось раскулачивание, то есть уничтожение российского сельского хозяйства, этого огромного космоса, тысячелетие кормившего не только свой народ, но и сопредельные государства. В самые тяжелые для себя годы (а их в русской истории наберется с лихвой!) Россия никогда не ввозила хлеб из-за рубежа и всегда вывозила свой. Последние же тридцать с лишним лет, именно из-за последствий коллективизации, мы покупаем хлеб за границей – и с каждым годом покупаем его все больше и больше.
И тракторы – в общем-то умные и полезные машины – не спасли наше сельское хозяйство, а как раз погубили его. Впрочем, в других странах они вроде бы принесли пользу. Однако и там до сих пор еще не решено, улучшает ли технический прогресс нашу жизнь… Во всяком случае, когда пахали, сеяли и косили на лошадях, воздух в деревне был чище и хлеб лучше. Сельский труд был нелегок, но в нем был свой естественный ритм. Для примера приведу стихи Бориса Пастернака «Март»:
Кстати, когда это стихотворение впервые было опубликовано, некоторые критики недоумевали: как же это навоз – «всего живитель и виновник», когда жизнь доказала, что «живитель» (то есть двигатель, вдохновитель, организатор) не навоз, а марксистско-ленинское учение и коммунистическая партия?!
Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках.
Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил.
Но дымится жизнь в хлеву коровьем,
И здоровьем пышут зубья вил.
Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!
Настежь всё, конюшня и коровник.
Голуби в снегу клюют овс,
И, всего живитель и виновник,
Пахнет свежим воздухом навоз.
Но Борис Пастернак хотел выразить в своем стихотворении всего лишь естественное чувство единства всего живого. Поэтому у него навоз «пахнет свежим воздухом». Образ, казалось бы, странный. Навоз, испражнения животных и свежий воздух – вроде бы несоединимы… В конце прошлого века Париж, в котором тогда было несметное число колясок, ландо, фургонов и т. д. буквально задыхался от конского навоза. Навоз не успевали убирать с улиц. И только начавшаяся эра автомобилестроения спасла город от, казалось бы, неминуемой гибели…
Но это в Париже!.. А деревне, любой деревне никак нельзя без навоза, без навоза ей крышка, потому что его приходится заменять химическими удобрениями, а они губят все живое.
Еще два слова о техническом прогрессе и «идиотизме деревенской жизни».
Пятьдесят лет назад известный языковед, профессор Александр Александрович Реформатский предложил нам, студентам-первокурсникам Литературного института, перечислить детали обычной телеги. Никто в аудитории – а среди нас были люди самых разных возрастов: от меня, семнадцатилетнего, и до только что демобилизованных фронтовиков двадцати, двадцати пяти, даже тридцати лет! – не мог назвать больше пяти-шести слов.
– Эх вы, грамотеи, будущие писатели, с позволения сказать, «инженеры человеческих душ». А между прочим, самый темный, забитый, не умеющий ни читать, ни подписываться крестьянин мог бы без запинки назвать не меньше семидесяти частей телеги.
(Инженерами человеческих душ в начале тридцатых годов окрестил писателей Сталин. С той поры это крылатое выражение, сдобренное, как всякая цитата, немалой дозой иронии, преследовало всех пишущих. Некоторых из них даже называли техниками, а кое-кого – и сантехниками…)
…Крестьянская жизнь – и не только российская – при всей, казалось бы, естественности и внешней простоте ее быта, была довольно сложно организована. И эту сложность, разумеется, прежде всего отражал язык. Например, у литовцев, для каждого нового мужа состоятельной вдовы было другое название. Первый бедняк, за которого она выходила замуж, именовался иначе, чем второй, второй иначе, чем третий и т. д. Таких слов было шесть или семь. По-видимому, богатые вдовушки не слишком жалели своих мужей. Для сравнения, в нашем языке для такого несостоятельного мужа было всего одно название – примак.
Мир домашних животных был куда ярче и многокрасочней, нежели мир тракторов и комбайнов. И сколько бы советские песни ни пытались натужно его воспеть:
веселья как-то не получалось. Для сравнения вспомним есенинские стихи:
Ой вы, кони, вы кони стальные,
Боевые друзья трактора,
Веселее гудите, родные, —
Нам в поход отправляться пора!
Мы железным конем
Все поля обойдем —
Соберем, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!.. —
Они грустны, но одновременно полны жизненной удали. От них нам становится и весело, и грустно и хочется схватить гармошку, прыгнуть в сани и куда-то нестись сквозь снежное поле…
Эх вы, сани! А кони, кони!
Видно, черт их на землю принес.
В залихватском степном разгоне
Колокольчик хохочет до слез.
Ни луны, ни собачьего лая
В далеке, в стороне, в пустыре.
Поддержись, моя жизнь удалая,
Я еще не навек постарел.
Пой, ямщик, вперекор этой ночи, —
Хочешь, сам я тебе подпою
Про лукавые девичьи очи,
Про веселую юность мою.
Эх, бывало, заломишь шапку,
Да заложишь в оглобли коня,
Да приляжешь на сена охапку, —
Вспоминай лишь, как звали меня.
И откуда бралась осанка,
А в полуночную тишину
Разговорчивая тальянка
Уговаривала не одну.
Все прошло. Поредел мой волос.
Конь издох, опустел наш двор.
Потеряла тальянка голос,
Разучившись вести разговор.
Но и все же душа не остыла,
Так приятны мне снег и мороз,
Потому что над всем, что было,
Колокольчик хохочет до слез.
1925
А еще раньше Сергей Есенин написал столь же щемящие и прочувствованные строки о жеребенке:
Есенин, а задолго до него и Лев Толстой с горечью осознавали, что наступившая машинизация изменит уклад сельской жизни, а значит, и всей страны, потому что Россия до последних пятидесяти-шестидесяти лет была страной преимущественно крестьянской. Больше половины ее населения жило не в больших и даже не в малых городах, а в деревнях и селах.
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плёс,
И за тыщи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
Так что вопрос крестьянина из анекдота: «Куда цеплять лошадь?» не глуп, а наоборот, мудр. Ведь без лошади никак нельзя, без лошади полный зарез, крестьянская смерть…
Но вот какая странность. Сегодняшние дети даже из вполне обеспеченных семей, «гроссмейстеры» компьютерных игр, буквально трясутся при виде лошади. Предприимчивые люди устраивают конное катание и дрожащие от нетерпения малыши, позабыв про компьютерные забавы, собирают втроем или вчетвером немалую сумму, с восторгом взбираются в седло и, проехав треть или четверть круга, с плачем слезают на землю.
Очевидно, во всех нас живет тайная тоска по естественности жизни!.. Не потому ли мы, уже не мысля жизни без телефона, радио, телевизора, а кое-кто – и компьютера, все острей ощущаем потребность в общении с животными, заводим собак и кошек и смерть этих четвероногих подчас переносим куда трагичней, чем смерть соседей или не очень близких родственников. Изменение жизненного уклада почти тотчас же изменяет наш язык. А язык – основа нашего внутреннего мира, нашей души и нашего сознания. Во внешнем мире, в мире вокруг нас, происходит ежечасно, даже ежесекундно множество безобразий, несправедливостей, преступлений, войн, наконец… Почти все время льется кровь, обижают слабых и старых, бьют и убивают беззащитных, и далеко не всегда у нас есть силы противостоять этой обезумевшей стихии. Но свой внутренний мир, свою душу, мы еще способны оградить от безобразия и хаоса, привести ее в какой-то мало-мальский порядок, в некую хотя бы относительную гармонию…
И это очень важно! Ведь наш внутренний мир не отгорожен от внешнего. Границы между ними невидимы, прозрачны, и мы беспрестанно перемещаемся из одного мира в другой, даже не всегда отдавая себе отчет, в каком именно из миров мы в это мгновение находимся.
Меж тем без твердых нравственных правил, то есть хорошо обустроенного внутреннего мира, рискованно, даже опасно перестраивать мир внешний. Мировая, а особенно наша российская история бесспорное тому доказательство!..
Есть великий роман Достоевского «Бесы». Достоевский очень сложный писатель, но его вещи читаются с захватывающим интересом, как детективные романы, настолько в них заманчива интрига, настолько необычен сюжет. Нам всегда хочется узнать, что произойдет с героем или героиней, и мы глотаем его страницы, не всегда вникая в их глубинный смысл.
Я сам прочел «Бесы» в шестнадцать лет, сидя в холодной (тогда шла война) районной читальне, и, обеспокоенный, главным образом, судьбами героев – застрелится ли один, убьют ли другого, накажут ли третьего и т. д., – главных мыслей романа, как сейчас говорят, не просек. А их там (самых главных!) несметное множество, и одна из них имеет непосредственное отношение к нашему разговору. Персонаж романа Петруша Верховенский, личность весьма гнусная, провокатор и убийца, рассказывает другому персонажу Николаю Всеволодовичу Ставрогину, скучающему барину, личности сложной и тоже малопривлекательной, об обстановке в губернском городе (события романа развиваются в конце 60-х годов прошлого века):
«…если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма. Может, и правда. Один седой бурбон капитан сидел, сидел, все молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: "Если Бога нет, то какой же я после того капитан? " Взял фуражку, развел руками и вышел.Характерно, что прощелыга Верховенский, нечто вроде политического Хлестакова, человечек на пружинке, пустельга, не понял этой глубокой мысли старого военного и презрительно окрестил его «бурбоном», то есть хотел сказать, что капитан груб, невежественен («бурбонами» первоначально называли офицеров, выслужившихся из солдат).
– Довольно цельную мысль выразил, – зевнул в третий раз Николай Всеволодович.
– Да? Я не понял; вас хотел спросить».
Между тем капитан высказал несомненно великую мысль: если нет Бога, то есть миропорядка, то нет и его, скромного армейца, дослужившегося до чина IX класса.
По сути дела, капитан из романа «Бесы» высказал примерно ту же мысль, что и первоклассница Даша.
Камушки всегда были.
Мир должен быть прочным.
Ленин должен был брать пример с царя.
Больше ведь не с кого!.. Иначе мир должен был начаться с Ленина, а даже для первоклассницы это дикость. К тому же, камушки были еще до Ленина.
Французский писатель и философ Вольтер, человек насмешливый, остроумный и даже язвительный, написал: «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать». Вне всякого сомнения, слова старого капитана из «Бесов» – это скрытая полемика Достоевского с Вольтером. Но – и Вольтер, и Достоевский, и старый крестьянин из анекдота, спросивший, глядя на трактор, куда цеплять лошадь, и маленькая первоклассница – все они заботились об одном и том же – о мировой гармонии.
А для этой гармонии нужны и камушки, и лошади, и многое-многое другое, что составляет естественный и живой мир и что отражено в нашем, по словам Гоголя, живом, как жизнь, русском языке.
Глава вторая
Отклик
В 1869 году Тютчев написал четыре строки, напечатанные лишь в следующем веке:
В грубом, весьма приближенном и потому искаженном виде можно представить себе поэта мощным передатчиком, а читателя – как приемное устройство с различной полосой пропускания сигналов, с разной способностью их преобразования и, стало быть, изображения.
На самом деле все куда сложней и многообразней. Каждый человек наделен своей особой фантазией, своим отличным от всех живущих жизненным опытом, своим бесконечным набором впечатлений и, получая сигнал в виде слова, строки, строфы или целого стихотворения, расшифровывает его на свой лад. Ведь даже прочтя слово «синий» или «зеленый», каждый представляет эти цвета чуть-чуть иначе, чем его друг, родственник или знакомый…
В предыдущей главе говорилось о том, что каждый человек царствует в своем обособленном внутреннем мире, который в своей бесконечности равен окружающей нас Вселенной. Причем внутренний мир каждой отдельной личности, ее душа, не похожи на миры и души других людей. (Одно из косвенных тому доказательств – несхожесть наших сновидений. Всем нам снятся разные сны. И дело даже не в том, что одним снятся цветные, а другим – черно-белые, или, как сегодня говорят – монохромные. Различие куда разительней!.. Сны в какой-то мере отражают реальные события, но решительно преобразованные нашей личной полубессознательной-полуотключенной фантазией. Но если в «холостом» режиме душа и мозг столь причудливо искажают реальность, то как они должны ее изменять во время бодрствования!..)
Читая, а еще верней – запоминая стихи, мы становимся как бы соавторами поэта… Каждый из нас на свой манер и вкус, в меру своей заинтересованности, своего внимания, своей эмоциональности, производит работу, обратную работе стихотворца. Поэт, создавая стих, вносит в него впечатления своей жизни, своей памяти, своего воображения и не только рифмует их, но одновременно как бы «зашифровывает» их с помощью букв, знаков препинания в звуковые сигналы. А мы, его читатели, в своем мозгу, в своей душе и памяти преобразовываем буквы, знаки препинания, стихотворную звукопись снова в строки, в строфы, в стихи.
Вот почему стихи должны запоминаться, должны жить в нас самих. Не будешь ведь с собой вечно таскать библиотеку. Ведь наша работа со стихами (а чтение – это прежде всего работа!) происходит не только дома перед сном, а в любое время суток и в самых неожиданных местах – в трамвае, в электричке, по дороге на свидание, да мало ли где мы вдруг, неожиданно для себя, начинаем повторять любимые строки и по-новому их оценивать. Почему по-новому? Да потому, что мы сами беспрестанно меняемся. Гераклит сказал, что нельзя дважды войти в одну реку, и был несомненно прав. Мы изменяемся ежечасно, даже ежесекундно. И прежде всего изменяется наш внутренний мир. Поэтому мы возвращаемся к любимым стихам совсем не такими, какими были, когда читали их в первый раз, во второй или даже совсем недавно.
Это замечательно, потому что неподвижность – первый признак умирания… И еще потому, что стихи оказываются необходимыми людям во всех возрастах – от юного до преклонного.
Вполне понятно, что чтение стихов в разных условиях и места, и времени приводит к весьма несхожим результатам. Одни стихи на какой-то срок мы забываем (и многие это воспринимают как трагедию), а потом вдруг эти стихи воскресают в нас, но теперь мы их воспринимаем не так, как раньше. Уверен, что поэты ждут от нас именно такого переменчивого отклика. Ведь для них стихи – это нечто живое, а не раз навсегда сотворенное и застывшее.
Впрочем, такие мысли мучили поэтов и задолго до Тютчева и, надеюсь, будут мучить всегда.
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
В грубом, весьма приближенном и потому искаженном виде можно представить себе поэта мощным передатчиком, а читателя – как приемное устройство с различной полосой пропускания сигналов, с разной способностью их преобразования и, стало быть, изображения.
На самом деле все куда сложней и многообразней. Каждый человек наделен своей особой фантазией, своим отличным от всех живущих жизненным опытом, своим бесконечным набором впечатлений и, получая сигнал в виде слова, строки, строфы или целого стихотворения, расшифровывает его на свой лад. Ведь даже прочтя слово «синий» или «зеленый», каждый представляет эти цвета чуть-чуть иначе, чем его друг, родственник или знакомый…
В предыдущей главе говорилось о том, что каждый человек царствует в своем обособленном внутреннем мире, который в своей бесконечности равен окружающей нас Вселенной. Причем внутренний мир каждой отдельной личности, ее душа, не похожи на миры и души других людей. (Одно из косвенных тому доказательств – несхожесть наших сновидений. Всем нам снятся разные сны. И дело даже не в том, что одним снятся цветные, а другим – черно-белые, или, как сегодня говорят – монохромные. Различие куда разительней!.. Сны в какой-то мере отражают реальные события, но решительно преобразованные нашей личной полубессознательной-полуотключенной фантазией. Но если в «холостом» режиме душа и мозг столь причудливо искажают реальность, то как они должны ее изменять во время бодрствования!..)
Читая, а еще верней – запоминая стихи, мы становимся как бы соавторами поэта… Каждый из нас на свой манер и вкус, в меру своей заинтересованности, своего внимания, своей эмоциональности, производит работу, обратную работе стихотворца. Поэт, создавая стих, вносит в него впечатления своей жизни, своей памяти, своего воображения и не только рифмует их, но одновременно как бы «зашифровывает» их с помощью букв, знаков препинания в звуковые сигналы. А мы, его читатели, в своем мозгу, в своей душе и памяти преобразовываем буквы, знаки препинания, стихотворную звукопись снова в строки, в строфы, в стихи.
Вот почему стихи должны запоминаться, должны жить в нас самих. Не будешь ведь с собой вечно таскать библиотеку. Ведь наша работа со стихами (а чтение – это прежде всего работа!) происходит не только дома перед сном, а в любое время суток и в самых неожиданных местах – в трамвае, в электричке, по дороге на свидание, да мало ли где мы вдруг, неожиданно для себя, начинаем повторять любимые строки и по-новому их оценивать. Почему по-новому? Да потому, что мы сами беспрестанно меняемся. Гераклит сказал, что нельзя дважды войти в одну реку, и был несомненно прав. Мы изменяемся ежечасно, даже ежесекундно. И прежде всего изменяется наш внутренний мир. Поэтому мы возвращаемся к любимым стихам совсем не такими, какими были, когда читали их в первый раз, во второй или даже совсем недавно.
Это замечательно, потому что неподвижность – первый признак умирания… И еще потому, что стихи оказываются необходимыми людям во всех возрастах – от юного до преклонного.
Вполне понятно, что чтение стихов в разных условиях и места, и времени приводит к весьма несхожим результатам. Одни стихи на какой-то срок мы забываем (и многие это воспринимают как трагедию), а потом вдруг эти стихи воскресают в нас, но теперь мы их воспринимаем не так, как раньше. Уверен, что поэты ждут от нас именно такого переменчивого отклика. Ведь для них стихи – это нечто живое, а не раз навсегда сотворенное и застывшее.