Ленин предложил заменить тяжёлую продразвёрстку умеренным налогом. И заградиловка уже ни к чему. Хочешь торговать — свободно вези продукты на любой базар. Было б что везти. А оно должно быть. Теперь ничто не мешало мужику развернуться. Работай на своей земле, только других не эксплуатируй!
— Потому я и говорю, — закончил военный, — будешь сеять!
Бугасов шумно вздохнул, покачал головой, посмотрел на командира сначала правым, потом левым глазом, словно примерялся к чему-то.
— А ведь поверил я тебе!.. И знаешь почему?
— Почему?
— Больно уж хочется верить! Очень хочется! Вы уж там… не обидьте мужика!
Военный протянул руку. Бугасов поднял свою пятерню к плечу и оттуда, сверху, бросил её в раскрытые пальцы командира.
И будто потеплело на дворе. Все опять задвигались, но уже не к воротам, а к усатому командиру. Загомонили, зашумели, а потом снова притихли, прислушиваясь к разговору.
— Лёд выдержит, — сказал Бугасов.
— А пушки как? — спросил военный. — Снег местами глубокий. Не завязнут?
— Прикажи волокуши сделать, — посоветовал Бугасов и тут же начертил щепкой на утоптанном снегу что-то похожее на огромный утюг, сколоченный из брёвен. — Кони протащат по льду — вот и дорога для пушек!
Советы посыпались со всех сторон. Конечно, даже детали подготовки к штурму были уже обсуждены в штабе красных войск, но усатый командир внимательно выслушал всех. Говорили про лестницы и жерди — с ними безопаснее перебираться через трещины и проруби; про еловые лапы, которыми можно заранее обозначить удобные проходы, чтобы не сбиться с пути, если наступать придётся ночью; про ножницы, чтобы резать колючую проволоку, натянутую на кольях вокруг острова.
Говорили и про время. Все считали, что лучше всего штурмовать крепость под утро — часов в пять. Тогда крепче и мороз на заливе, и сон у противника.
У командира спросили, кто пойдёт первым.
— Это пока военная тайна, — ответил он.
Тогда кто-то сзади задал вопрос с подковыркой: все ли будут участвовать в штурме, пойдёт ли, к примеру, Минский полк?
Усы у командира разлетелись ещё шире.
— От солдатского телеграфа тайн нет! — пошутил он. — Вы бы уж прямо спрашивали! Прямо и отвечу: да, было! Было с Невельским и Минским полками! Пришлось Ворошилову побеседовать с ними.
— И что? До чего добеседовались?
Военный рубанул ладонью воздух.
— Ладно! Открою тайну!.. Эти полки и пойдут первыми! Сами потребовали, чтобы искупить свою вину.
Бугасов как-то подозрительно повёл носом — понюхал воздух.
— Горит где-то…
— Маткин берег! — С этим возгласом красноармеец-кашевар бросился к походной кухне и откинул крышку котла. — Батькин край!.. Забыл!
Из котла вырвалось облако пара. Кашевар, высоко задирая локти, заработал черпаком.
— Не пригорела! — успокаиваясь, проговорил он и зычно крикнул: — Третий взвод! Котелки к бою!
Откуда-то в его руках появились ложка и тарелка. Он шлёпнул в неё комок горячей пшённой каши.
— Попробуйте, товарищ командир!
Военный с аппетитом принялся за еду, а у кухни быстро выстроилась очередь красноармейцев. Бугасов подкатил к командиру чурбан. Сам сел на второй.
— Хочу тебе сказать…
— Говори!
— Мало народу про отмену продразвёрстки слышало — кто во дворе был. А остальные?. Пошире бы надо! Это ж хлеще пушки!
— Расскажи остальным, — сказал военный. — Тебе тоже поверят… А в других деревнях есть другие люди. Я не один. Три сотни делегатов со съезда приехали. Всем правду доложат.
— Если так, — считай, что Кронштадт взяли!
Бугасов поднялся и похромал к дому, а командир, который до сих пор будто и не замечал мальчишек, топтавшихся у ворот, вдруг поманил их пальцем. Пока они подходили, он протянул пустую тарелку повару.
— Добавки можно?
— Вкусно, товарищ командир? — обрадовался кашевар и перевернул черпак с кашей над тарелкой.
Военный поставил тарелку на чурбан, ложку потёр снегом и дал Карпухе.
— Подкрепитесь по очереди.
Оглядев занятых едой красноармейцев, он громко спросил:
— Есть ещё вопросы, товарищи?
Все дружно скребли ложками в котелках. Вопросов не было.
— Тогда я спрошу у вас: возьмём Кронштадт?
— Куда ж ему деться? — за всех ответил пожилой красноармеец. — Лёд — он, конечно, жидковат, а и вплавь в случае доберёмся!..
ВЕСЕННИЙ ЛЁД
В полдень в деревне затукали топоры. Во дворе у Дороховых тоже мастерили волокушу. Её делали из брёвен, оставшихся после постройки конюшни. Отец показывал, какие брёвна можно взять, а красноармейцы перетаскивали их под берёзу, затёсывали с одного конца и долбили дырки для крепления. Это немудрёное сооружение напоминало римскую цифру V. Каждая сторона «пятёрки» состояла из нескольких брёвен, положенных друг на друга и крепко соединённых между собой. Чтобы стороны во время движения не сходились, их распирали поперечными досками. Эту волокушу лошади потянут по льду. Брёвна срежут снег и раздвинут его в стороны. Получится довольно широкая, очищенная от снега дорога.
Пятеро красноармейцев работали молча, но это было уже не то унылое молчание, которое поразило утром всех Дороховых. Мальчишки, вертевшиеся около волокуши, видели, что они строят её охотно. И о раках больше никто не вспоминал, даже самый молодой.
Когда сели перекурить, молоденький красноармеец глотнул махорочный дымок и мечтательно улыбнулся.
— А что?.. Ничего бы!.. Весной бы!.. А? Домой!.. Не соврал усатый — тогда развернёмся!.. У моего деда на семена припрятано!
Другой красноармеец потянулся с хрустом, посмотрел на залив, будто прицелился в окутанный туманной дымкой Кронштадт, и хотел сказать что-то. Но разговор так и не состоялся. Во двор вошли Крутогоров и Зуйко. Узнав, что у Дороховых постояльцы, Василий Васильевич послал куда-то матроса. Вскоре к дому подошёл чуть не весь взвод с молодым помкомвзвода. Красноармейцы впряглись в недостроенную волокушу и потащили её к флигелю. Постояльцы забрали винтовки, котелки, мешки и тоже переселились.
— Лишний глаз — он всегда лишний, — сказал Крутогоров. — Как наши разведчики? Не скисли?
— Мы? — Федька оскорблённо засопел носом. — Скажешь тоже, дядя Вася.
Мальчишки сейчас ничуть не боялись предстоящего похода. Всё казалось им захватывающе интересным и нисколько не опасным, как игра, в которой участвуют и взрослые.
Крутогоров привёз с собой написанное чекистами донесение для Кронштадта. В записке говорилось, что войска прибывают со всех сторон, что на каждой горке устанавливают орудия, но штурмовать остров пока не собираются. Боятся, что лёд не выдержит. Надеются, что ещё будут сильные морозы. А если и пойдут на штурм до морозов, то ракетницы заряжены и находятся в верных руках. Сигнал будет подан вовремя.
Для записки устроили хитрый тайничок. Матрос Зуйко взял у Федьки валенок и острым ножом надрезал верх голенища, но не поперёк, а вдоль — так, что в мягкой стенке образовался кармашек. Туда и засунули бумажку.
Инструктаж был короткий. Крутогоров просил поменьше болтать, на вопросы отвечать коротко и не врать — говорить, что видели, кроме, конечно, всего того, что связано с заданием. Видели, что полк разместился в деревне? Видели! И не надо скрывать это.
— А про Десятый съезд? — спросил Гриша.
Крутогоров изумился.
— Командир рассказывал, — пояснил Гриша.
— Усаченный такой! — добавил Карпуха. — Он нас кашей накормил.
— Про съезд можете! — улыбнулся Крутогоров. — Это полезно. Так и скажите: Ленин, мол, отменил продразвёрстку!
— Может, ты поручишь им митинг там устроить? — сердито сказала мать.
На этом инструктаж и закончился. Она загнала мальчишек на печку и приказала спать. А разве уснёшь в такое время? Глаза закрыты, а уши всё слышат: и шёпот, и шаги. Сначала ушёл Зуйко, за ним — отец. Крутогоров долго ещё шептался с матерью, а потом и они вышли из дома.
Начинались сумерки. Вместе с темнотой, выползавшей из углов, появилась и тревога. Ребята лежали на тёплой печке, а жарко им не было. Вроде даже холодом несло откуда-то.
Карпухе вспомнился приплывший к берегу мертвец. Мальчишка несколько раз открыл и закрыл глаза, а утопленник всё виделся ему. Чтобы отогнать его, Карпуха сказал:
— Только б не провалиться!..
— Раки в море не водятся! — ответил Гриша.
Это он ответил не столько Карпухе, сколько самому себе. Ему тоже почему-то чудился утопленник, но не настоящий, а пушкинский, у которого — в память Грише врезались эти строки — «в распухнувшее тело раки чёрные впились».
Федьку утопленники не пугали, и провалиться под лёд он не боялся. Пушки будут тащить, а уж они-то пройдут наверняка. Он боялся заблудиться. Вести ребят придётся ему. А вдруг туман? Пройдут мимо Кронштадта… За ним — море без конца… На берегу их ждать будут, а они топают себе по льду, как дураки. Ищут Кронштадт, а уж и Финляндия рядом… Ещё хуже, если кружить начнут. Кажется, что идёшь вперёд, а сам давно завернул и шлёпаешь обратно к берегу. Крутогоров, папка с мамкой обрадуются: «Уже вернулись! Молодцы!» Никто и не поверит, что заблудились. Василий Васильевич скажет: «Дела-а!», а подумает, что испугались и нарочно не пошли в Кронштадт!
— Компас нужно! — вслух произнёс Федька. — А раки — чушь собачья! Не потонем!
Так они и лежали на печке каждый со своей наивной тревогой и никто не думал о настоящей опасности, с которой они могли встретиться в самом Кронштадте.
Гриша заснул первым. Он всегда засыпал после большого волнения. Чуть позже, отогнав от себя упрямого мертвеца, задремал Карпуха. И Федька вдруг расслабился, заулыбался. Он держал в руках во сне огромный чудесный компас, по которому можно дойти, не плутая, хоть до Америки…
Они спали, а подготовка к их походу продолжалась. Отец уехал на Прошке верхом — вернулся на санях. Не распрягая коня, он закрутил вожжи вокруг берёзы и задал ему сена. Матрос Зуйко принёс откуда-то три короткие зимние удочки с лесками, с поплавками, только без крючков. Они были большой редкостью. Даже чекисты не смогли их достать.
Мать накрыла на стол и, вздохнув, подошла к печке. На краю лежанки желтели шесть пяток. Самые маленькие — посередине. Карпуха лежал между Федькой и Гришей. У братьев пятки были грубоватые, чуть приплюснутые, растоптанные — много ходили босиком. У Гриши кожа не загрубела, ступня узкая, как у девчонки.
У матери на глазах навернулись слёзы. Она потянула Федьку за ногу, сказала, как обычно:
— Вставайте. Пора.
Но вечер был совсем не обычный. Проснувшись, мальчишки почувствовали, что они стали какими-то важными персонами. Всё делалось для них. Только для них. На столе — всего три плошки. Никто больше не сел за стол. Они ужинали втроём, а взрослые работали на них. Зуйко резал для них хлеб. Отец проверял, хорошо ли высохли валенки. Мать гладила выстиранные днём портянки.
Пришёл и Крутогоров. Не один. Сначала в распахнувшуюся дверь, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, протиснулся высокий военный. Когда он распрямился, мальчишки по усам узнали его. Василий Васильевич был ему по плечо.
— Здравствуйте! — поздоровался усатый командир и внимательно оглядел мальчишек.
— Они! — подсказал Крутогоров.
Ребята перестали есть. Заметив, как вытянулся Зуйко, они тоже встали с табуреток.
— А-а! Старые знакомые! — военный шагнул к столу, взъерошил мальчишкам волосы. — С солдатской кашей справились?.. Справились!.. Значит, и солдатское дело тоже по плечу!
Перед матерью военный встал по стойке смирно, как перед самым большим начальником.
— Разрешите вас поцеловать?.. За сыновей!.. Простите, что так приходится… Время такое… Они — как подснежники. Ещё снег и холодно, а расцвели! И не в наших сегодня силах укрыть их от последней, может быть, метели.
Он наклонился, поцеловал её в лоб и на каблуках повернулся к Крутогорову.
— Отвечаете за них и перед ней, и передо мной!..
Командир ушёл, а часов в двенадцать Крутогоров как-то по-особому взглянул на мать. Она поняла. Сказала:
— Сели… Все сели.
И все сели по старинному обычаю. Потом мать, а за ней отец обняли мальчишек. Провожать их Крутогоров не разрешил. Впятером разместились в санях. Василий Васильевич впереди, Зуйко сзади. Застоявшийся Прошка заторопился к заливу. У камня остановились. К саням из темноты и начавшего густеть тумана подошли три матроса, откозыряли Крутогорову и дружески потискали присмиревших мальчишек.
— Поехали, — очень буднично произнёс Василий Васильевич.
Два матроса тотчас ушли вперёд. Зуйко с третьим матросом двинулись за ними. Когда и эта пара отошла метров на десять, Крутогоров пошевелил вожжами. Полозья заскрипели по льду.
Справа что-то горело. Пожар начался несколько часов назад, когда гремела артиллерийская перестрелка. Теперь было тихо. Туман справа отсвечивал красным. А впереди, где смутно чернели два матросских бушлата, иногда возникали какие-то голубоватые пятна.
— Прожектора кронштадтские, — пояснил Крутогоров.
— Мы так и будем ехать? — спросил Федька. — До самого Кронштадта?
— Ты недоволен?
Федька и сам не знал, доволен он или огорчён. Пожалуй, и то, и другое вместе. Он ответил уклончиво:
— Можно бы и не так, если б компас был.
А Гриша с Карпухой откровенно радовались, что поход оказался таким простым и нестрашным.
— Нет, ребятки! — невесело сказал Крутогоров. — Не до самого… До Кронштадта всем нельзя! Высажу метров за четыреста… Только не робеть! Робкого и воробей заклюёт!
— Кто робеет-то? Никто и не робеет! — отозвался Карпуха. — Верно, Гриша?
— Пока нет.
— И пока, и потом! — рассердился Федька.
— А ты не горячись! — произнёс Крутогоров. — Ты теперь командир. Выдержка для тебя — самое главное. Командир без выдержки — не лучше труса… И вот тебе, командир, боевой приказ: возвратиться всем троим! Насмерть это запомни!
— Вернёмся!..
Когда отсветы от зарева пожара ещё проникали в гущу тумана, конь шёл за второй парой матросов шагах в пятнадцати. Но чем дальше удалялись от берега, тем становилось темнее, и Прошка приблизился к матросам шагов на пять. Иногда и на этом расстоянии их не было видно. Но конь слышал их шаги и неотступно следовал за ними. Под матросскими ботинками сочно чавкал влажный снег. Под Прошкиными копытами эти звуки усиливались и повторялись. Казалось, что конь идёт по разбитой осенней дороге.
— Стой! — послышалось где-то впереди.
Федька дёрнулся.
— Сиди! — успокоил его Крутогоров.
Прошка остановился. Перед ними в тумане скучились какие-то люди. Их было больше, чем четверо. К саням подошёл Зуйко. Доложил:
— Тут промоина. Объезжать будем.
Он взял лошадь под уздцы и повёл влево. Справа остались три красноармейца. Матросы по-прежнему двигались впереди. Уже не снег чавкал под ногами, а булькала вода.
— Мы ведь в валенках! — вспомнил Карпуха.
— Разницы нет, — сказал Крутогоров. — Посмотри на Зуйко… Что в валенках, что в сапогах!
Мальчишки посмотрели и сначала подумали, что это туман, но это была вода, холодная, чёрная. Она доходила матросу чуть не до колен. Конь ступал осторожно и тревожно похрапывал.
Впереди побелело. Вода кончилась. Снова началась снежная жижа, смешанная со льдом. Вскоре опять встретилась промоина, и опять какие-то красноармейцы показали, куда нужно свернуть, чтобы не провалиться.
«Сколько же людей тут понапихано!» — подумал Федька и спросил у Крутогорова:
— Это всё нас встречают?
— А ты как думал?.. Один хороший разведчик дорого стоит. А вас трое!.. Да и мамке вашей обещал… Охраняем!
Ехали долго. Федька уже решил, что они заблудились без компаса. Наконец остановились на сухом месте. Зуйко накинул на голову Прошке какой-то жгут и связал коню челюсти, чтобы не заржал.
— Приехали? — спросил Федька и почувствовал, как вздрогнул Карпуха, сидевший бок о бок с ним.
Крутогоров не ответил. Он ждал чего-то. Матросы стояли рядом с Прошкой. Вдруг из плотного тумана вышла ещё более плотная тень. Человек в белом мокром халате выдохнул:
— Можно!
Крутогоров по одному снял мальчишек с саней, раздал им удочки, присел перед Федькой, проверил, на месте ли записка, выпрямился, поморщился, как от зубной боли.
— Идите…
— За мной! — добавил человек в халате.
Ходил этот человек удивительно. Мальчишки старались не шуметь, но валенки у них шлёпали, казалось, на весь залив. А он не шёл, а плавно плыл в тумане, как призрак. Ни звука! Это было так странно, что Федька ухватился рукой за мокрый халат. Ему показалось, что стоит отстать всего на один шаг — и призрак растворится в тумане. Не увидишь его и не услышишь.
Гуськом шли минут десять. Под ногами захрустел снег. Он был здесь довольно глубокий и не очень мокрый. Человек лёг и совсем исчез. Халат слился со снегом. Залегли и ребята, прислушиваясь к неторопливому шёпоту:
— Дальше — одни. Шагов сорок. Там вас окликнут. Отвечайте, что заблудились. Идите на голос… Всё!
Теперь командование переходило к Федьке. Впервые в жизни ложилась на него такая ответственность. Она точно придавила его к снегу, и он не сразу сумел подняться на ноги.
— Пошли, что ли! — сердито сказал он. — Чего ждать?
— Мы тебя ждём, — ответил Гриша.
И Федька вскочил. Теперь они стояли. Ноги не хотели двигаться вперёд. Ребята пошли только тогда, когда получили сзади по ободряющему шлепку.
— Я здесь буду ждать, — услышали они на прощанье. — Не бойтесь!..
Через несколько шагов Федька оглянулся. Они были одни, совсем одни. А вокруг ночь и туман. И тихо. Тогда он взял Карпуху и Гришу за руки и, будто отрубив всё, что осталось позади, ринулся вперёд. На Федьку нахлынула какая-то порывистая храбрость. И если бы в них начали стрелять сейчас хоть из пушек, это бы его теперь не остановило. Он ломился вперёд, только вперёд, не задумываясь и не рассуждая.
Карпуха тоже не рассуждал. Он замёрз. В валенки просочилась вода. Она противно выдавливалась сквозь пальцы.
А Гриша боялся, потому что яснее братьев понимал, куда они идут. Наивные мальчишеские ужасы давно отступили перед настоящей опасностью. Она притаилась впереди, и они сами шли к ней. Как произойдёт встреча с кронштадтскими матросами? Сунут головой в прорубь — и весь разговор!
С каждым шагом нервы у мальчишек напрягались. Приближалась страшная минута. «Надо приготовиться!» — подумал Федька, но не мог сообразить, что и как нужно готовить.
— Кто идёт? — раздался внезапный окрик.
И забыл Федька, как нужно ответить. Он знал это простое слово, знал, что оно обозначает, но забыл, как оно произносится.
— Кто идёт? — прогремело ещё раз. — Стой!
— Свои-и! — вдруг закричал Карпуха тонким от волнения голосом.
— Не та-ак! — простонал Гриша.
— Как? Как? — набросился на него Федька. — Как оно?
— Заблудились! — подсказал Гриша.
— Заблудились, дяденька! — заорал Федька. — Мы заблудились!
Впереди что-то щёлкнуло, заголубело, рассекло тьму — и притушенный туманом луч прожектора упёрся в мальчишек. Ослеплённые, они зажмурились и стояли, ещё крепче взявшись за руки. А Федька всё кричал с короткими интервалами:
— Заблудились мы!.. Корюшки хотели наловить!.. У нас удочки!.. Заблудились в тумане!..
Он орал до тех пор, пока кто-то не сказал над самым ухом:
— Закройся!
Федька открыл глаза, но так ничего и не увидел: пронзительный свет выбивал слезу. Мальчишки чувствовали его даже кожей.
— Отведи мигалку! — приказал тот же голос и добавил многозначительно. — Кажись, те приплыли!
Луч прожектора ушёл в сторону и остановился, просверлив в тумане туннель. Ребята увидели рядом матроса с винтовкой.
— А то какие ж? — грубовато сказал Федька, вспомнив крутогоровское напутствие: не робеть! — Те, конечно! Кто бы другой в эту дыру сунулся!
— Веди сюда! — послышалось из тумана.
— Пошли! — подтолкнул мальчишек матрос и не то похвалил, не то обругал Федьку: — Востёр, чертяка!.. Дыра! Ха!.. Не дыра — нора… со всех сторон обложенная!
Прожектор всё горел, и туман, казалось, светился сам. Впереди виднелись ряды колючей проволоки, узкий проход в ней, деревянная будка. Толпились матросы около неё. Мальчишек окружили, и какой-то щупленький морячок цапнул Федьку за плечо:
— Ты горланил — у тебя и бумага. Гони!
Федька нагнулся, пощупал голенище валенка и вытащил записку.
— Посвети! — крикнул моряк.
Невидимый прожекторист подвёл луч поближе к будке. Матросы сгрудились вокруг моряка с запиской. Он прочитал её вслух и не шагнул, а прыгнул с рёвом к мальчишкам:
— Кто подослал?
Карпуха попятился и плотно уселся в мокрый снег. Федька стал поднимать его, а Гриша сказал, сдерживая лихорадочно трясущиеся губы:
— Вы-вы… не кричите! Не придём больше — будете знать!
— Откуда шли?
Гриша назвал деревню.
— Вр-рёшь! — нажимая на «р», прошипел моряк и потянулся к кобуре, висевшей на ремне под животом.
— Кончай концерт! — лениво произнёс один из матросов, и щуплый морячок сразу притих. Даже улыбнулся:
— Проверочка!
Прервавший эту проверку матрос помог Федьке стряхнуть снег с Карпухиных штанов. Нос у Карпухи был синий от страха и холода, но мальчишка храбрился.
— Мы ж тебя знаем, дядя!
— Меня?
Ты был с гармошкой. И сахару нам дал. Помнишь?.. Втроём вы сани тащили…
Матрос обрадовался, точно встретил брата.
— Роднуша ты мой! — Он схватил Карпуху на руки. — Дрожишь! Замёрз?.. Эх, мало я тогда дал вам!
— И то отняли! — пожаловался Карпуха.
Матрос выругался и обернулся к своим:
— Братцы! Я их знаю! Во — парни!.. У кого что есть? Вали гостям!
Ребятам начали совать сухари, огрызки сахара, а Карпуха получил вяленую, шершавую от соли рыбёшку. Мальчишек растащили, и вокруг каждого образовалась своя группа слушателей. От острова, от чёрных многоярусных бетонных укреплений подходили другие матросы, встревоженные ночным шумом у заставы. Запертые в крепости, отрезанные от Большой земли моряки жили слухами, и теперь они с жадностью расспрашивали мальчишек.
Федька сначала на все вопросы отвечал без запинки. Он совсем овладел собой и сбился только один раз, когда его спросили про Невельский и Минский полки. Говорить правду или соврать? Пока он думал, Гриша сообразил, что врать нельзя, и ответил словами усатого командира:
— Да, было! Было…
Всё внимание сосредоточилось на Грише.
— Совсем отказались? Ушли? — спросил щуплый морячок.
— Нет. Вернулись. Ворошилов поговорил с ними.
Кто-то просвистел протяжно, испуганно.
— И Ворошилов здесь?
— А про Будённого не слышно?
— Не слышал, — ответил Гриша. — Мы про новый закон слышали! Продразвёрстку отменили!
И стало тихо. Матрос опустил Карпуху на лёд, крикнул каким-то придушенным голосом:
— Гаси фонарь!
Когда прожектор потух, он подтянул к себе Гришу.
— Чего, чего?.. Повтори!
— Отменили развёрстку!.. Ленин отменил — на съезде!
И опять было тихо, пока чей-то голос не потребовал:
— Покажите мне этого… агитатора!
Матросы раздались, и к мальчишкам подошёл человек. В какой он был одежде, ребята не разглядели. Только не в матросской.
Щуплый морячок выдвинулся вперёд и протянул бумажку.
— Они записку принесли… Сегодня можно спать!
Другой матрос чиркнул зажигалкой — посветил.
Человек прочитал.
— Любопытно!.. Ведите их ко мне — разберёмся!
Знакомый матрос встал между мальчишками и человеком:
— Они домой пойдут.
— Что-о? — с угрозой спросил человек.
Из толпы, собравшейся около будки, раздались сначала негромкие, а потом всё более злые голоса:
— Не поведём!
— Отпустить надо!
— Пусть домой топают!
— Знаем мы тебя!
— Он же запорет, зверюга!
— Дуйте домой! Не провалитесь!
Кто-то повернул мальчишек спиной к острову.
— Бежим! — шепнул Федька.
И они побежали. А сзади нарастал гул голосов, сквозь который до ребят долетела с угрозой произнесённая фраза:
— Хорошо! Об этом будет доложено генералу Козловскому!
Шум утих, но зато мальчишки услышали, что кто-то гонится за ними. Валенки ребят быстрей зашлёпали по снежной каше. Ещё быстрей! Брызги так и летели во все стороны. Вдруг на всем бегу что-то непреодолимое остановило Федьку и Гришу. Карпуха остановился сам, глотая воздух широко раскрытым ртом. Старших ребят держал за шиворот знакомый матрос, который дал им головку сахара.
— Не рвитесь! Тихо!.. Забыл предупредить… Сюда больше не приходите! Кто бы ни посылал — не ходите! Сидите дома!.. Обмишурились мы с этой… н-новой революцией!
— Идём с нами! — предложил Карпуха. — И тебя… простят.
Матрос нервно рассмеялся.
— Одна мама меня родная простит! Больше никто не простит, не пожалеет!.. У тебя мамка-то есть?
— Есть.
— Вот и шлёпай к ней! Самое верное дело!.. А моя уж не дождётся!
Матрос пошёл назад и с надрывом затянул песню:
Напрасно старушка ждёт сына домой…
Грише стало жалко его до слёз. А из тумана летели берущие за душу слова:
Ей скажут, она зарыдает…
— Федь! — позвал Гриша.
Федька повернулся к нему.
— Сказать бы…
— Чего?
— Только ему одному!.. Он тогда пошёл бы с нами!
— Чего сказать-то?
— Потому я и говорю, — закончил военный, — будешь сеять!
Бугасов шумно вздохнул, покачал головой, посмотрел на командира сначала правым, потом левым глазом, словно примерялся к чему-то.
— А ведь поверил я тебе!.. И знаешь почему?
— Почему?
— Больно уж хочется верить! Очень хочется! Вы уж там… не обидьте мужика!
Военный протянул руку. Бугасов поднял свою пятерню к плечу и оттуда, сверху, бросил её в раскрытые пальцы командира.
И будто потеплело на дворе. Все опять задвигались, но уже не к воротам, а к усатому командиру. Загомонили, зашумели, а потом снова притихли, прислушиваясь к разговору.
— Лёд выдержит, — сказал Бугасов.
— А пушки как? — спросил военный. — Снег местами глубокий. Не завязнут?
— Прикажи волокуши сделать, — посоветовал Бугасов и тут же начертил щепкой на утоптанном снегу что-то похожее на огромный утюг, сколоченный из брёвен. — Кони протащат по льду — вот и дорога для пушек!
Советы посыпались со всех сторон. Конечно, даже детали подготовки к штурму были уже обсуждены в штабе красных войск, но усатый командир внимательно выслушал всех. Говорили про лестницы и жерди — с ними безопаснее перебираться через трещины и проруби; про еловые лапы, которыми можно заранее обозначить удобные проходы, чтобы не сбиться с пути, если наступать придётся ночью; про ножницы, чтобы резать колючую проволоку, натянутую на кольях вокруг острова.
Говорили и про время. Все считали, что лучше всего штурмовать крепость под утро — часов в пять. Тогда крепче и мороз на заливе, и сон у противника.
У командира спросили, кто пойдёт первым.
— Это пока военная тайна, — ответил он.
Тогда кто-то сзади задал вопрос с подковыркой: все ли будут участвовать в штурме, пойдёт ли, к примеру, Минский полк?
Усы у командира разлетелись ещё шире.
— От солдатского телеграфа тайн нет! — пошутил он. — Вы бы уж прямо спрашивали! Прямо и отвечу: да, было! Было с Невельским и Минским полками! Пришлось Ворошилову побеседовать с ними.
— И что? До чего добеседовались?
Военный рубанул ладонью воздух.
— Ладно! Открою тайну!.. Эти полки и пойдут первыми! Сами потребовали, чтобы искупить свою вину.
Бугасов как-то подозрительно повёл носом — понюхал воздух.
— Горит где-то…
— Маткин берег! — С этим возгласом красноармеец-кашевар бросился к походной кухне и откинул крышку котла. — Батькин край!.. Забыл!
Из котла вырвалось облако пара. Кашевар, высоко задирая локти, заработал черпаком.
— Не пригорела! — успокаиваясь, проговорил он и зычно крикнул: — Третий взвод! Котелки к бою!
Откуда-то в его руках появились ложка и тарелка. Он шлёпнул в неё комок горячей пшённой каши.
— Попробуйте, товарищ командир!
Военный с аппетитом принялся за еду, а у кухни быстро выстроилась очередь красноармейцев. Бугасов подкатил к командиру чурбан. Сам сел на второй.
— Хочу тебе сказать…
— Говори!
— Мало народу про отмену продразвёрстки слышало — кто во дворе был. А остальные?. Пошире бы надо! Это ж хлеще пушки!
— Расскажи остальным, — сказал военный. — Тебе тоже поверят… А в других деревнях есть другие люди. Я не один. Три сотни делегатов со съезда приехали. Всем правду доложат.
— Если так, — считай, что Кронштадт взяли!
Бугасов поднялся и похромал к дому, а командир, который до сих пор будто и не замечал мальчишек, топтавшихся у ворот, вдруг поманил их пальцем. Пока они подходили, он протянул пустую тарелку повару.
— Добавки можно?
— Вкусно, товарищ командир? — обрадовался кашевар и перевернул черпак с кашей над тарелкой.
Военный поставил тарелку на чурбан, ложку потёр снегом и дал Карпухе.
— Подкрепитесь по очереди.
Оглядев занятых едой красноармейцев, он громко спросил:
— Есть ещё вопросы, товарищи?
Все дружно скребли ложками в котелках. Вопросов не было.
— Тогда я спрошу у вас: возьмём Кронштадт?
— Куда ж ему деться? — за всех ответил пожилой красноармеец. — Лёд — он, конечно, жидковат, а и вплавь в случае доберёмся!..
ВЕСЕННИЙ ЛЁД
В полдень в деревне затукали топоры. Во дворе у Дороховых тоже мастерили волокушу. Её делали из брёвен, оставшихся после постройки конюшни. Отец показывал, какие брёвна можно взять, а красноармейцы перетаскивали их под берёзу, затёсывали с одного конца и долбили дырки для крепления. Это немудрёное сооружение напоминало римскую цифру V. Каждая сторона «пятёрки» состояла из нескольких брёвен, положенных друг на друга и крепко соединённых между собой. Чтобы стороны во время движения не сходились, их распирали поперечными досками. Эту волокушу лошади потянут по льду. Брёвна срежут снег и раздвинут его в стороны. Получится довольно широкая, очищенная от снега дорога.
Пятеро красноармейцев работали молча, но это было уже не то унылое молчание, которое поразило утром всех Дороховых. Мальчишки, вертевшиеся около волокуши, видели, что они строят её охотно. И о раках больше никто не вспоминал, даже самый молодой.
Когда сели перекурить, молоденький красноармеец глотнул махорочный дымок и мечтательно улыбнулся.
— А что?.. Ничего бы!.. Весной бы!.. А? Домой!.. Не соврал усатый — тогда развернёмся!.. У моего деда на семена припрятано!
Другой красноармеец потянулся с хрустом, посмотрел на залив, будто прицелился в окутанный туманной дымкой Кронштадт, и хотел сказать что-то. Но разговор так и не состоялся. Во двор вошли Крутогоров и Зуйко. Узнав, что у Дороховых постояльцы, Василий Васильевич послал куда-то матроса. Вскоре к дому подошёл чуть не весь взвод с молодым помкомвзвода. Красноармейцы впряглись в недостроенную волокушу и потащили её к флигелю. Постояльцы забрали винтовки, котелки, мешки и тоже переселились.
— Лишний глаз — он всегда лишний, — сказал Крутогоров. — Как наши разведчики? Не скисли?
— Мы? — Федька оскорблённо засопел носом. — Скажешь тоже, дядя Вася.
Мальчишки сейчас ничуть не боялись предстоящего похода. Всё казалось им захватывающе интересным и нисколько не опасным, как игра, в которой участвуют и взрослые.
Крутогоров привёз с собой написанное чекистами донесение для Кронштадта. В записке говорилось, что войска прибывают со всех сторон, что на каждой горке устанавливают орудия, но штурмовать остров пока не собираются. Боятся, что лёд не выдержит. Надеются, что ещё будут сильные морозы. А если и пойдут на штурм до морозов, то ракетницы заряжены и находятся в верных руках. Сигнал будет подан вовремя.
Для записки устроили хитрый тайничок. Матрос Зуйко взял у Федьки валенок и острым ножом надрезал верх голенища, но не поперёк, а вдоль — так, что в мягкой стенке образовался кармашек. Туда и засунули бумажку.
Инструктаж был короткий. Крутогоров просил поменьше болтать, на вопросы отвечать коротко и не врать — говорить, что видели, кроме, конечно, всего того, что связано с заданием. Видели, что полк разместился в деревне? Видели! И не надо скрывать это.
— А про Десятый съезд? — спросил Гриша.
Крутогоров изумился.
— Командир рассказывал, — пояснил Гриша.
— Усаченный такой! — добавил Карпуха. — Он нас кашей накормил.
— Про съезд можете! — улыбнулся Крутогоров. — Это полезно. Так и скажите: Ленин, мол, отменил продразвёрстку!
— Может, ты поручишь им митинг там устроить? — сердито сказала мать.
На этом инструктаж и закончился. Она загнала мальчишек на печку и приказала спать. А разве уснёшь в такое время? Глаза закрыты, а уши всё слышат: и шёпот, и шаги. Сначала ушёл Зуйко, за ним — отец. Крутогоров долго ещё шептался с матерью, а потом и они вышли из дома.
Начинались сумерки. Вместе с темнотой, выползавшей из углов, появилась и тревога. Ребята лежали на тёплой печке, а жарко им не было. Вроде даже холодом несло откуда-то.
Карпухе вспомнился приплывший к берегу мертвец. Мальчишка несколько раз открыл и закрыл глаза, а утопленник всё виделся ему. Чтобы отогнать его, Карпуха сказал:
— Только б не провалиться!..
— Раки в море не водятся! — ответил Гриша.
Это он ответил не столько Карпухе, сколько самому себе. Ему тоже почему-то чудился утопленник, но не настоящий, а пушкинский, у которого — в память Грише врезались эти строки — «в распухнувшее тело раки чёрные впились».
Федьку утопленники не пугали, и провалиться под лёд он не боялся. Пушки будут тащить, а уж они-то пройдут наверняка. Он боялся заблудиться. Вести ребят придётся ему. А вдруг туман? Пройдут мимо Кронштадта… За ним — море без конца… На берегу их ждать будут, а они топают себе по льду, как дураки. Ищут Кронштадт, а уж и Финляндия рядом… Ещё хуже, если кружить начнут. Кажется, что идёшь вперёд, а сам давно завернул и шлёпаешь обратно к берегу. Крутогоров, папка с мамкой обрадуются: «Уже вернулись! Молодцы!» Никто и не поверит, что заблудились. Василий Васильевич скажет: «Дела-а!», а подумает, что испугались и нарочно не пошли в Кронштадт!
— Компас нужно! — вслух произнёс Федька. — А раки — чушь собачья! Не потонем!
Так они и лежали на печке каждый со своей наивной тревогой и никто не думал о настоящей опасности, с которой они могли встретиться в самом Кронштадте.
Гриша заснул первым. Он всегда засыпал после большого волнения. Чуть позже, отогнав от себя упрямого мертвеца, задремал Карпуха. И Федька вдруг расслабился, заулыбался. Он держал в руках во сне огромный чудесный компас, по которому можно дойти, не плутая, хоть до Америки…
Они спали, а подготовка к их походу продолжалась. Отец уехал на Прошке верхом — вернулся на санях. Не распрягая коня, он закрутил вожжи вокруг берёзы и задал ему сена. Матрос Зуйко принёс откуда-то три короткие зимние удочки с лесками, с поплавками, только без крючков. Они были большой редкостью. Даже чекисты не смогли их достать.
Мать накрыла на стол и, вздохнув, подошла к печке. На краю лежанки желтели шесть пяток. Самые маленькие — посередине. Карпуха лежал между Федькой и Гришей. У братьев пятки были грубоватые, чуть приплюснутые, растоптанные — много ходили босиком. У Гриши кожа не загрубела, ступня узкая, как у девчонки.
У матери на глазах навернулись слёзы. Она потянула Федьку за ногу, сказала, как обычно:
— Вставайте. Пора.
Но вечер был совсем не обычный. Проснувшись, мальчишки почувствовали, что они стали какими-то важными персонами. Всё делалось для них. Только для них. На столе — всего три плошки. Никто больше не сел за стол. Они ужинали втроём, а взрослые работали на них. Зуйко резал для них хлеб. Отец проверял, хорошо ли высохли валенки. Мать гладила выстиранные днём портянки.
Пришёл и Крутогоров. Не один. Сначала в распахнувшуюся дверь, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, протиснулся высокий военный. Когда он распрямился, мальчишки по усам узнали его. Василий Васильевич был ему по плечо.
— Здравствуйте! — поздоровался усатый командир и внимательно оглядел мальчишек.
— Они! — подсказал Крутогоров.
Ребята перестали есть. Заметив, как вытянулся Зуйко, они тоже встали с табуреток.
— А-а! Старые знакомые! — военный шагнул к столу, взъерошил мальчишкам волосы. — С солдатской кашей справились?.. Справились!.. Значит, и солдатское дело тоже по плечу!
Перед матерью военный встал по стойке смирно, как перед самым большим начальником.
— Разрешите вас поцеловать?.. За сыновей!.. Простите, что так приходится… Время такое… Они — как подснежники. Ещё снег и холодно, а расцвели! И не в наших сегодня силах укрыть их от последней, может быть, метели.
Он наклонился, поцеловал её в лоб и на каблуках повернулся к Крутогорову.
— Отвечаете за них и перед ней, и передо мной!..
Командир ушёл, а часов в двенадцать Крутогоров как-то по-особому взглянул на мать. Она поняла. Сказала:
— Сели… Все сели.
И все сели по старинному обычаю. Потом мать, а за ней отец обняли мальчишек. Провожать их Крутогоров не разрешил. Впятером разместились в санях. Василий Васильевич впереди, Зуйко сзади. Застоявшийся Прошка заторопился к заливу. У камня остановились. К саням из темноты и начавшего густеть тумана подошли три матроса, откозыряли Крутогорову и дружески потискали присмиревших мальчишек.
— Поехали, — очень буднично произнёс Василий Васильевич.
Два матроса тотчас ушли вперёд. Зуйко с третьим матросом двинулись за ними. Когда и эта пара отошла метров на десять, Крутогоров пошевелил вожжами. Полозья заскрипели по льду.
Справа что-то горело. Пожар начался несколько часов назад, когда гремела артиллерийская перестрелка. Теперь было тихо. Туман справа отсвечивал красным. А впереди, где смутно чернели два матросских бушлата, иногда возникали какие-то голубоватые пятна.
— Прожектора кронштадтские, — пояснил Крутогоров.
— Мы так и будем ехать? — спросил Федька. — До самого Кронштадта?
— Ты недоволен?
Федька и сам не знал, доволен он или огорчён. Пожалуй, и то, и другое вместе. Он ответил уклончиво:
— Можно бы и не так, если б компас был.
А Гриша с Карпухой откровенно радовались, что поход оказался таким простым и нестрашным.
— Нет, ребятки! — невесело сказал Крутогоров. — Не до самого… До Кронштадта всем нельзя! Высажу метров за четыреста… Только не робеть! Робкого и воробей заклюёт!
— Кто робеет-то? Никто и не робеет! — отозвался Карпуха. — Верно, Гриша?
— Пока нет.
— И пока, и потом! — рассердился Федька.
— А ты не горячись! — произнёс Крутогоров. — Ты теперь командир. Выдержка для тебя — самое главное. Командир без выдержки — не лучше труса… И вот тебе, командир, боевой приказ: возвратиться всем троим! Насмерть это запомни!
— Вернёмся!..
Когда отсветы от зарева пожара ещё проникали в гущу тумана, конь шёл за второй парой матросов шагах в пятнадцати. Но чем дальше удалялись от берега, тем становилось темнее, и Прошка приблизился к матросам шагов на пять. Иногда и на этом расстоянии их не было видно. Но конь слышал их шаги и неотступно следовал за ними. Под матросскими ботинками сочно чавкал влажный снег. Под Прошкиными копытами эти звуки усиливались и повторялись. Казалось, что конь идёт по разбитой осенней дороге.
— Стой! — послышалось где-то впереди.
Федька дёрнулся.
— Сиди! — успокоил его Крутогоров.
Прошка остановился. Перед ними в тумане скучились какие-то люди. Их было больше, чем четверо. К саням подошёл Зуйко. Доложил:
— Тут промоина. Объезжать будем.
Он взял лошадь под уздцы и повёл влево. Справа остались три красноармейца. Матросы по-прежнему двигались впереди. Уже не снег чавкал под ногами, а булькала вода.
— Мы ведь в валенках! — вспомнил Карпуха.
— Разницы нет, — сказал Крутогоров. — Посмотри на Зуйко… Что в валенках, что в сапогах!
Мальчишки посмотрели и сначала подумали, что это туман, но это была вода, холодная, чёрная. Она доходила матросу чуть не до колен. Конь ступал осторожно и тревожно похрапывал.
Впереди побелело. Вода кончилась. Снова началась снежная жижа, смешанная со льдом. Вскоре опять встретилась промоина, и опять какие-то красноармейцы показали, куда нужно свернуть, чтобы не провалиться.
«Сколько же людей тут понапихано!» — подумал Федька и спросил у Крутогорова:
— Это всё нас встречают?
— А ты как думал?.. Один хороший разведчик дорого стоит. А вас трое!.. Да и мамке вашей обещал… Охраняем!
Ехали долго. Федька уже решил, что они заблудились без компаса. Наконец остановились на сухом месте. Зуйко накинул на голову Прошке какой-то жгут и связал коню челюсти, чтобы не заржал.
— Приехали? — спросил Федька и почувствовал, как вздрогнул Карпуха, сидевший бок о бок с ним.
Крутогоров не ответил. Он ждал чего-то. Матросы стояли рядом с Прошкой. Вдруг из плотного тумана вышла ещё более плотная тень. Человек в белом мокром халате выдохнул:
— Можно!
Крутогоров по одному снял мальчишек с саней, раздал им удочки, присел перед Федькой, проверил, на месте ли записка, выпрямился, поморщился, как от зубной боли.
— Идите…
— За мной! — добавил человек в халате.
Ходил этот человек удивительно. Мальчишки старались не шуметь, но валенки у них шлёпали, казалось, на весь залив. А он не шёл, а плавно плыл в тумане, как призрак. Ни звука! Это было так странно, что Федька ухватился рукой за мокрый халат. Ему показалось, что стоит отстать всего на один шаг — и призрак растворится в тумане. Не увидишь его и не услышишь.
Гуськом шли минут десять. Под ногами захрустел снег. Он был здесь довольно глубокий и не очень мокрый. Человек лёг и совсем исчез. Халат слился со снегом. Залегли и ребята, прислушиваясь к неторопливому шёпоту:
— Дальше — одни. Шагов сорок. Там вас окликнут. Отвечайте, что заблудились. Идите на голос… Всё!
Теперь командование переходило к Федьке. Впервые в жизни ложилась на него такая ответственность. Она точно придавила его к снегу, и он не сразу сумел подняться на ноги.
— Пошли, что ли! — сердито сказал он. — Чего ждать?
— Мы тебя ждём, — ответил Гриша.
И Федька вскочил. Теперь они стояли. Ноги не хотели двигаться вперёд. Ребята пошли только тогда, когда получили сзади по ободряющему шлепку.
— Я здесь буду ждать, — услышали они на прощанье. — Не бойтесь!..
Через несколько шагов Федька оглянулся. Они были одни, совсем одни. А вокруг ночь и туман. И тихо. Тогда он взял Карпуху и Гришу за руки и, будто отрубив всё, что осталось позади, ринулся вперёд. На Федьку нахлынула какая-то порывистая храбрость. И если бы в них начали стрелять сейчас хоть из пушек, это бы его теперь не остановило. Он ломился вперёд, только вперёд, не задумываясь и не рассуждая.
Карпуха тоже не рассуждал. Он замёрз. В валенки просочилась вода. Она противно выдавливалась сквозь пальцы.
А Гриша боялся, потому что яснее братьев понимал, куда они идут. Наивные мальчишеские ужасы давно отступили перед настоящей опасностью. Она притаилась впереди, и они сами шли к ней. Как произойдёт встреча с кронштадтскими матросами? Сунут головой в прорубь — и весь разговор!
С каждым шагом нервы у мальчишек напрягались. Приближалась страшная минута. «Надо приготовиться!» — подумал Федька, но не мог сообразить, что и как нужно готовить.
— Кто идёт? — раздался внезапный окрик.
И забыл Федька, как нужно ответить. Он знал это простое слово, знал, что оно обозначает, но забыл, как оно произносится.
— Кто идёт? — прогремело ещё раз. — Стой!
— Свои-и! — вдруг закричал Карпуха тонким от волнения голосом.
— Не та-ак! — простонал Гриша.
— Как? Как? — набросился на него Федька. — Как оно?
— Заблудились! — подсказал Гриша.
— Заблудились, дяденька! — заорал Федька. — Мы заблудились!
Впереди что-то щёлкнуло, заголубело, рассекло тьму — и притушенный туманом луч прожектора упёрся в мальчишек. Ослеплённые, они зажмурились и стояли, ещё крепче взявшись за руки. А Федька всё кричал с короткими интервалами:
— Заблудились мы!.. Корюшки хотели наловить!.. У нас удочки!.. Заблудились в тумане!..
Он орал до тех пор, пока кто-то не сказал над самым ухом:
— Закройся!
— Отведи мигалку! — приказал тот же голос и добавил многозначительно. — Кажись, те приплыли!
Луч прожектора ушёл в сторону и остановился, просверлив в тумане туннель. Ребята увидели рядом матроса с винтовкой.
— А то какие ж? — грубовато сказал Федька, вспомнив крутогоровское напутствие: не робеть! — Те, конечно! Кто бы другой в эту дыру сунулся!
— Веди сюда! — послышалось из тумана.
— Пошли! — подтолкнул мальчишек матрос и не то похвалил, не то обругал Федьку: — Востёр, чертяка!.. Дыра! Ха!.. Не дыра — нора… со всех сторон обложенная!
Прожектор всё горел, и туман, казалось, светился сам. Впереди виднелись ряды колючей проволоки, узкий проход в ней, деревянная будка. Толпились матросы около неё. Мальчишек окружили, и какой-то щупленький морячок цапнул Федьку за плечо:
— Ты горланил — у тебя и бумага. Гони!
Федька нагнулся, пощупал голенище валенка и вытащил записку.
— Посвети! — крикнул моряк.
Невидимый прожекторист подвёл луч поближе к будке. Матросы сгрудились вокруг моряка с запиской. Он прочитал её вслух и не шагнул, а прыгнул с рёвом к мальчишкам:
— Кто подослал?
Карпуха попятился и плотно уселся в мокрый снег. Федька стал поднимать его, а Гриша сказал, сдерживая лихорадочно трясущиеся губы:
— Вы-вы… не кричите! Не придём больше — будете знать!
— Откуда шли?
Гриша назвал деревню.
— Вр-рёшь! — нажимая на «р», прошипел моряк и потянулся к кобуре, висевшей на ремне под животом.
— Кончай концерт! — лениво произнёс один из матросов, и щуплый морячок сразу притих. Даже улыбнулся:
— Проверочка!
Прервавший эту проверку матрос помог Федьке стряхнуть снег с Карпухиных штанов. Нос у Карпухи был синий от страха и холода, но мальчишка храбрился.
— Мы ж тебя знаем, дядя!
— Меня?
Ты был с гармошкой. И сахару нам дал. Помнишь?.. Втроём вы сани тащили…
Матрос обрадовался, точно встретил брата.
— Роднуша ты мой! — Он схватил Карпуху на руки. — Дрожишь! Замёрз?.. Эх, мало я тогда дал вам!
— И то отняли! — пожаловался Карпуха.
Матрос выругался и обернулся к своим:
— Братцы! Я их знаю! Во — парни!.. У кого что есть? Вали гостям!
Ребятам начали совать сухари, огрызки сахара, а Карпуха получил вяленую, шершавую от соли рыбёшку. Мальчишек растащили, и вокруг каждого образовалась своя группа слушателей. От острова, от чёрных многоярусных бетонных укреплений подходили другие матросы, встревоженные ночным шумом у заставы. Запертые в крепости, отрезанные от Большой земли моряки жили слухами, и теперь они с жадностью расспрашивали мальчишек.
Федька сначала на все вопросы отвечал без запинки. Он совсем овладел собой и сбился только один раз, когда его спросили про Невельский и Минский полки. Говорить правду или соврать? Пока он думал, Гриша сообразил, что врать нельзя, и ответил словами усатого командира:
— Да, было! Было…
Всё внимание сосредоточилось на Грише.
— Совсем отказались? Ушли? — спросил щуплый морячок.
— Нет. Вернулись. Ворошилов поговорил с ними.
Кто-то просвистел протяжно, испуганно.
— И Ворошилов здесь?
— А про Будённого не слышно?
— Не слышал, — ответил Гриша. — Мы про новый закон слышали! Продразвёрстку отменили!
И стало тихо. Матрос опустил Карпуху на лёд, крикнул каким-то придушенным голосом:
— Гаси фонарь!
Когда прожектор потух, он подтянул к себе Гришу.
— Чего, чего?.. Повтори!
— Отменили развёрстку!.. Ленин отменил — на съезде!
И опять было тихо, пока чей-то голос не потребовал:
— Покажите мне этого… агитатора!
Матросы раздались, и к мальчишкам подошёл человек. В какой он был одежде, ребята не разглядели. Только не в матросской.
Щуплый морячок выдвинулся вперёд и протянул бумажку.
— Они записку принесли… Сегодня можно спать!
Другой матрос чиркнул зажигалкой — посветил.
Человек прочитал.
— Любопытно!.. Ведите их ко мне — разберёмся!
Знакомый матрос встал между мальчишками и человеком:
— Они домой пойдут.
— Что-о? — с угрозой спросил человек.
Из толпы, собравшейся около будки, раздались сначала негромкие, а потом всё более злые голоса:
— Не поведём!
— Отпустить надо!
— Пусть домой топают!
— Знаем мы тебя!
— Он же запорет, зверюга!
— Дуйте домой! Не провалитесь!
Кто-то повернул мальчишек спиной к острову.
— Бежим! — шепнул Федька.
И они побежали. А сзади нарастал гул голосов, сквозь который до ребят долетела с угрозой произнесённая фраза:
— Хорошо! Об этом будет доложено генералу Козловскому!
Шум утих, но зато мальчишки услышали, что кто-то гонится за ними. Валенки ребят быстрей зашлёпали по снежной каше. Ещё быстрей! Брызги так и летели во все стороны. Вдруг на всем бегу что-то непреодолимое остановило Федьку и Гришу. Карпуха остановился сам, глотая воздух широко раскрытым ртом. Старших ребят держал за шиворот знакомый матрос, который дал им головку сахара.
— Не рвитесь! Тихо!.. Забыл предупредить… Сюда больше не приходите! Кто бы ни посылал — не ходите! Сидите дома!.. Обмишурились мы с этой… н-новой революцией!
— Идём с нами! — предложил Карпуха. — И тебя… простят.
Матрос нервно рассмеялся.
— Одна мама меня родная простит! Больше никто не простит, не пожалеет!.. У тебя мамка-то есть?
— Есть.
— Вот и шлёпай к ней! Самое верное дело!.. А моя уж не дождётся!
Матрос пошёл назад и с надрывом затянул песню:
Напрасно старушка ждёт сына домой…
Грише стало жалко его до слёз. А из тумана летели берущие за душу слова:
Ей скажут, она зарыдает…
— Федь! — позвал Гриша.
Федька повернулся к нему.
— Сказать бы…
— Чего?
— Только ему одному!.. Он тогда пошёл бы с нами!
— Чего сказать-то?