— Тут нас допрашивали.
   — А где он спит? — спросил Карпуха. — Здесь или дома?
   — Кто?
   — Да этот… Василий… как его… Васильич…
   — Он начальник. Чего ему здесь спать? На перине небось дрыхнет! Думает — всё у него в порядке, а мы…
   Федька прыснул со смеху и попятился, наступив Карпухе на ногу. Попятился он потому, что дверь вдруг щёлкнула и открылась. На пороге, освещённый сзади, стоял Крутогоров.
   На несколько секунд ребята и он словно замерли. Они молча смотрели на него, а он — на них. Затем Крутогоров повернул голову влево — туда, где была камера, и увидел спавшего матроса.
   — Дела-а-а! — протяжно произнёс Крутогоров и, отступив в комнату, сказал мальчишкам: — Заходите!
   Братья вошли. Карпуха прикрыл за собой дверь.
   — Бежать собрались? — спросил Крутогоров.
   — И не думали! — ответил Федька. — Просто интересно.
   — Интересно?.. А я бы вот как пальнул в вас, — Крутогоров похлопал по большой деревянной колодке, висевшей у него на ремне, — было бы тогда интересно!
   — А зачем палить? — спросил Карпуха.
   — А со страху!
   — Со страху? — переспросил Карпуха.
   — А ты как думал?.. Не страшно, когда у тебя ночью за дверью кто-то шепчется?
   — Трусы в Чека не работают! — сказал Федька.
   — Спасибо хоть за это!.. Ну и сорванцы же вы!.. Накормили вас?
   — Это разве кормёжка? — презрительно скривил губы Федька.
   — Сейчас я вас пирожками угощу!
   — Тогда и не спрашивай! — отрезал Федька.
   В коридоре послышался какой-то шум, лязг засова, топот ног. В комнату ворвался молодой матрос. Его взволнованное лицо стало совсем растерянным, когда он увидел мальчишек. Он промычал что-то невнятное, а Крутогоров сказал ему:
   — Ты, товарищ Алтуфьев, пойдёшь к коменданту и скажешь, что я приказал арестовать тебя на трое суток… Кру-у-гом!
   Матрос обжёг ребят взглядом и, чётко повернувшись, вышел из комнаты.
   — Не стыдно? — укоризненно произнёс Крутогоров. — Из-за вас!
   — Так и надо! — рассудительно сказал Карпуха. — А если б там настоящие гады сидели?
   — Тогда бы он не заснул!
   Мальчишки переглянулись и засмеялись. Федька хитро прищурился.
   — Выходит, ты сам признал, что мы не гады?
   — Ну, признал.
   — Чего ж держишь?
   — Для порядка. — Крутогоров положил руку на телефон. — Утром звонок один будет, я и отпущу вас.
   — А может, мы торопимся! — сказал Карпуха. — Может, нам лошадь достать надо!
   — Взял бы да помог! — добавил Федька. — Ты ведь тут небось самый главный!
   Ребята распалились и рассказали Крутогорову всё, о чём не раз толковали между собой отец с матерью.
   — Дела-а! — выслушав их, произнёс Крутогоров. — Если туго станет, присылайте батю ко мне. Устрою на мельницу — всё посытней будет… А теперь — валяйте спать!
   — Это как? — удивился Федька. — Сами? Без охраны?
   — Что ты за цаца такая, чтоб тебя охранять! — ответил Крутогоров.
 

К НОВОМУ МЕСТУ

 
   Солнце ещё не взошло, а вся семья Дороховых вместе с Крутогоровым была уже на вокзале. Ждали товарного поезда. За пять минут до его прихода к платформе подъехал верхом на лошади старший матрос. Привязав коня к деревянному столбу, он откозырял Крутогорову и коротко доложил:
   — Ваше приказание выполнено!
   Дороховы молчали. Федька с Карпухой дулись на мать. Им здорово досталось от неё за ночную вылазку. Мать косилась на Крутогорова, но не говорила ни слова, потому что уже высказалась по дороге к вокзалу. А отец вообще был не очень разговорчив.
   Поезд прибыл. Все двери — настежь. В вагонах пусто. В то время везти из Петрограда было нечего.
   Крутогоров дружески протянул руку Дорохову.
   — Извините, товарищи!.. Пожалуйста — для вас любой вагон! Поезд остановится, где надо.
   — Мне из твоего извинения шубу не шить! — огрызнулась мать и направилась к ближайшему вагону.
   Старший матрос зачем-то притащил большой деревянный щит и бросил его в тот же вагон. Потом он отвязал лошадь, заставил её подняться на платформу и ввёл в вагон.
   — Это вам — от чекистов! — пояснил Крутогоров. — Зовут Прошкой.
   Он кивнул дежурному по станции. Тот ударил в привокзальный колокол. Паровоз откликнулся, и по составу прокатился грохот буферов.
   — Спасибо! — растерянно сказал отец.
   — Спасибо, дядя Вася! — хором прокричали мальчишки. — Приезжай к нам в гости!
   А мать стояла у открытых дверей, и глаза у неё становились теплее и теплее.
   Паровоз — не дрезина. Дороховы ещё не со всех сторон успели оглядеть и огладить дарёного коня, как за открытой дверью промелькнул их полустанок. Мать так и ахнула.
   — Куда же, а? — всплеснула она руками. — Это что же они, разбойники, делают?
   Но машинист помнил наказ чекистов. Он проехал полустанок и затормозил у столба, от которого до деревни, куда добирались Дороховы, было совсем близко.
   Отец быстро спустил деревянный щит на насыпь, и послушный Прошка легко сошёл на землю. Для чекистского коня поездка в вагоне была привычным делом.
   — Сгрузились? — долетел от паровоза голос машиниста.
   Мать махнула рукой — разрешила ехать. Она уже не сердилась, потому что поняла: деревня отсюда недалеко. Поезд отгремел колёсами, и Дороховы остались одни.
   Солнце стояло ещё невысоко. Желтел лес на крутом холме справа. За этим холмом ветра почти не чувствовалось, но он дул, и довольно свежий. Из-за леса слышался рассыпчатый шорох волн. Плотно утрамбованная тропка бежала откуда-то из-за линии, пересекала железнодорожную насыпь и, прорезав жухлую осеннюю траву луговины, устремлялась лесом к морю.
   — За тем бугром и деревня, — сказала мать.
   — Ты смотри — и седло не пожалели! — невпопад ответил отец, всё ещё любовавшийся конём.
   — На что оно? — возразила мать. — Ты не казак. Лучше б оглобли и телегу.
   — Больше ничего не надо? — спросил отец.
   — Помолчал бы лучше! — посоветовала мать.
   Дороховы растянулись по тропе. Впереди мать. За ней отец вёл коня. Сзади — братья.
   — Папка! А чего он пустой топает? — с намёком спросил Карпуха и шлёпнул лошадь по крупу.
   Отец остановился, помог сыновьям. Карпуха с вороном в кепке влез в седло. Федька уселся сзади на широкой тёплой спине Прошки.
   У Дороховых была когда-то лошадь. Ребята её помнили. Пала она от бескормицы.
   Отец тогда воевал на германском фронте. После революции, не заезжая в родную деревню, он пошёл на Юденича. Один раз отогнал его от Питера, а под Пулковым, как мать говорила, наткнулся на пулю. Долго валялся на больничной койке и вышел из госпиталя с укороченной ногой.
   А мать и ребята к тому времени уехали из деревни. Без коня земля не кормит. Старую корову и избу продали, а взамен купили развалюху на окраине Ямбурга. Жили на деньги, которые зарабатывала мать. Она научилась вязать сети. Спрос на них был большой. Сети стоили дорого и давали большой доход.
   Когда вернулся отец, рядом с развалюхой уже стоял хлев, а в нём — молодая коровёнка, бодучая и такая же строптивая, как её хозяйка.
   Отец починил забор, высчитал, сколько потребуется дранки, чтобы обновить крышу. Через неделю купили целый воз и рано утром вчетвером принялись за работу. Отец с матерью стучали на крыше молотками, а сыновья подавали дранку.
   К вечеру один скат был готов. Крыша весело зажелтела. Довольные, они пошли к реке — помыться. А с запада ползла туча. Громыхало. Потом ударило над самой головой. Даже отец, привыкший к выстрелам, присел. И сразу же загорелось где-то.
   Когда Дороховы прибежали к своему дому, его не было. Полыхал огромный костёр. Сгорело всё: и дом, и запас дранки, и корова вместе с хлевом.
   С матерью редко бывало такое. Она никого не стала винить в несчастье. Вздохнула и сказала:
   — Не в добрый час мы, Стёпа, без тебя из деревни уехали. Придётся назад вертаться. Там, болтают, выморочных дворов много.
   — Назад, Варвара, не вернёмся! — возразил отец.
   И опять мать почему-то не заспорила. Не прерывая, выслушала отца. А он предложил поехать под Питер.
   За пять фронтовых лет отвык Степан Дорохов от глухой деревни. Тянуло его к людям, к большому городу. Возможность переселиться поближе к Петрограду была. Ещё когда Степан лежал в госпитале, пришло письмо от старшего брата Куприяна. Он тоже был ранен. Рана оказалась смертельной. Сам он писать уже не мог. Сосед по койке неуклюжими крупными буквами изложил на сером листке бумаги последнюю волю умирающего. «Сам знаешь — со слов Куприяна писал сосед, — нет у меня другого родства. Так что забирай ты мою избёнку и возьми себе те годы, которые я не дожил на этом свете. Дал бы и больше, да, окромя этого, нету у меня ничего».
   Дороховы переночевали на чужом сеновале. Утром собрались на вокзал. Быстро собрались. Вещей — только то, что на себе.
   — Зайдём проститься? — спросил отец, кивнув на пепелище.
   — Ещё чего? — огрызнулась мать. Она уже вошла в свою форму. — И видеть не хочу, и вспоминать не стану! А кто заговорит об этом — пусть пеняет на себя!
 

ДОМ КУПРИЯНА

   Несколько лет назад Дороховы приезжали гостить к Куприяну. От той поездки в памяти у мальчишек не сохранилось ничего. Отец хоть и помнил, как выглядел тогда дом, но сейчас не мог бы сказать, в каком конце деревни он находился. Мать запомнила всё.
   Деревня стояла на холме, на склоне, обращённом к заливу. Как только тропка вышла из леса и перед Дороховыми раскинулось селение, уступами спускающееся к воде, мать сказала, будто здесь и родилась:
   — Вон изба с берёзой.
   Дом стоял внизу на отлёте у самой полосы прибрежного песка. Высокая и уже совсем пожелтевшая берёза прикрывала его широкой кроной.
   Мальчишки недолго разглядывали своё будущее жилище. Изба как изба! Чего на неё смотреть? Вот море — это да! Всё в белых барашках, оно безостановочно бежало к берегу, но никак не могло забраться на крутой холм. Напротив дома из воды торчал большой камень, у которого пенились волны. Брызги искрились на солнце. Ветер подхватывал их и выносил на песок. Море шумело, вытеснив все остальные звуки. Ребятам показалось, что у них заложило уши.
   — Смотрите-ка! — Федька толкнул Карпуху в спину. — Никак церковь затонула!
   Далеко в заливе, разрезанном на бесконечные белые борозды, из воды высовывался церковный купол.
   — Это Кронштадт, — сказал отец. — Зимой туда пешком добраться можно.
   — Ты ещё доживи до зимы! — проворчала мать и, дойдя до того места, где тропа раздваивалась, уверенно свернула вправо.
   По деревне идти не пришлось. Тропка задами привела их к самому дому. Он был ещё довольно крепок. Стоял, как бобыль, один-одинёшенек. Ни забора, ни сарая. Лишь берёза, словно часовой, вытянулась перед окнами, заколоченными досками. Дверь закрыта. Чтобы она не открывалась от сквозняка, в порог вбит деревянный клин.
   Мальчишки соскочили с Прошки. Отец привязал коня к берёзе и долго возился с клином. Наконец тот поддался с тягучим скрипом. Потревоженные этим звуком, на берёзе закричали вороны. Карпухин ворон каркнул в ответ и чуть не выскочил из кепки. Мальчишка прижал его к груди.
   Наступила торжественная минута.
   — Ну, братан! — произнёс отец. — Не сердись. Сам звал… Принимай!
   Он поскрёб подошвы сапог о крыльцо и открыл дверь. За ним втянулось в дом всё семейство.
   Узкие тёмные сени с рассохшейся кадкой в углу и крутой лестницей на чердак. Ещё одна дверь. За ней — крохотная прихожая, из которой можно пройти и в кухню и в комнату, единственную в доме. Тут было посветлее. Свет просачивался в щели между досок, приколоченных снаружи к рамам. И на кухне и в комнате царил невообразимый беспорядок. Но ни стол, ни скамейки, ни комод не были попорчены. Даже уцелело стекло в дверце настенного шкафчика для посуды.
   Всюду валялись промасленные тряпки, которыми когда-то чистили оружие. На столе — груда банок из-под мясных консервов, яичная скорлупа. Под окном — несколько пар дырявых ботинок, разорванные матросские тельняшки и бушлат без рукавов. Потрёпанная матросская одежонка была кучей навалена и на деревянный остов кровати без матраца. Вероятно, в доме Куприяна какое-то время жили матросы. Им привезли новое обмундирование. Переодевшись, они ушли куда-то, в спешке не убрав за собой.
   — Открой окна, — сказала отцу мать и стала разбирать консервные банки. — Неужто все пустые?
   От этих слов у мальчишек засосало под ложечкой. До этого они крепились — знали, что есть будут не скоро: с собой у Дороховых ничего не было, а достать еду в незнакомом месте не так-то просто.
   Карпуха положил кепку с вороном на лавку, и братья с усердием принялись помогать матери.
   — Ищите лучше помойку во дворе! — недовольным голосом приказала она. — Одно железо осталось… Выносите из избы!
   Федька побежал во двор искать место для мусора, а Карпуха расстелил на полу рваную тельняшку и рядами уложил на неё пустые банки.
   Одна за другой с треском отлетали доски от окон. Светлее стало на кухне.
   — Да-ёшь Крас-ну Гор-ку, — по складам прочитал Карпуха слова, написанные углем на русской печке. — Мам! Это про что?
   Мать посмотрела на печку, и Карпуха заметил, что её лицо неожиданно подобрело.
   — Про что, не знаю, — сказала она. — А вот это… Это спасибо! Мир не без добрых людей!
   Тут и Карпуха увидел, что в нише, куда обычно ставят самовар, поблёскивали круглые бока не вскрытых консервных банок, а на них лежали пять ссохшихся, покрытых пылью буханок хлеба.
   У ниши собрались все Дороховы. Отец удивлённо, по-мальчишески вытянул губы.
   — У-у-у! Везёт же нам, Варвара!
   — Ты губы-то не развешивай, — одёрнула его мать. — Сами поедим, а конь голодать будет?.. Хватит — одного заморили! Иди в деревню, и чтоб к обеду сено было! Хошь выпроси, хошь в долг возьми!.. А вы, ротозеи, чего дремлете? — Это относилось уже к сыновьям. — Живо за уборку! Воды! Дров!
   И ожила изба Куприяна. Вскоре из трубы повалил дым. Ветер разнёс запах жжёной шерсти. Это горело в печке тряпьё, оставленное матросами. Но не всё. Что получше, мать отложила для хозяйства.
   Федька забрался на берёзу и наломал веток для веников. Карпуха нашёл на чердаке вёдра и пошёл за водой. Колодец был на склоне холма рядом с тропой, по которой Дороховы добрались до дома. Вёдра оказались с дырками. Обратно Карпуха спускался бегом, разбрызгивая вокруг себя весёлые струйки. А мать хлопотала в избе. Умела она работать и других умела заставлять. Даже не заставлять, а просто, глядя на неё, нельзя было ничего не делать или делать плохо. И не забывала она ничего. Когда Карпуха, залепив глиной дырки, второй раз сбегал за водой и вернулся с полными вёдрами, он увидел своего ворона на чисто вымытой скамейке. Ворон стоял на здоровой ноге, оттопырив подбитое крыло, и жадно клевал размоченные хлебные крошки.
   Карпуха сразу простил матери ночные подзатыльники, отвешенные в камере предварительного заключения, и спросил:
   — Мама! А как мы его прозовём?
   — Купря! — тотчас ответила мать. — Вороны, говорят, по сто лет живут. Долгая останется память по Куприяну Денисычу, царство ему небесное!
   Когда предварительная уборка была закончена и мать протёрла пыльные стёкла, в доме стало уютно. В печке потрескивали коряги, принесённые мальчишками с берега залива. Булькал суп в большом чугуне, найденном в подполье. Там же отыскалась и кое-какая посуда. Чисто вымытые плошки выстроились на столе.
   Есть очень хотелось, но мальчишки не торопили мать. Сколько её ни упрашивай, до возвращения отца обеда не будет. Они то и дело поглядывали в окно. А сытый ворон сидел на подоконнике и постукивал клювом в стекло. Вид у него был домашний. И не боялся он никого, только сердился и предостерегающе открывал клюв, когда кто-нибудь подходил к окну.
   — Едет! — крикнул из комнаты Карпуха.
   Мать и Федька подошли к кухонному окну. К дому подъезжал отец. Через Прошкину спину были перекинуты два связанных верёвкой тюка прессованного сена.
   За обедом отец сказал, что в деревне ничем не разживёшься. С кем он ни говорил, никто не захотел одолжить сена. Все в один голос уверяли, что и самим не хватит на зиму. Вернулся бы он ни с чем, да повстречался ему военный обоз. Артиллеристы везли фураж в свою часть. У них отец и выпросил два тюка.
   — Люди в деревне хмурые, — добавил он. — Голодухи боятся. Я хотел насчёт муки заикнуться, а потом гляжу — нет, нельзя! Прибьют ещё!.. Повезло нам с этими консервами. Широкая душа у матросов. На смерть шли, а добро сделали!
   — Почему на смерть-то? — спросил Федька.
   Отец посмотрел на слова, написанные на печке: «Даёшь Красну Горку!»
   — Красная Горка — это форт. Переметнулся он к белякам. А орудия в нём — во! — Отец сцепил руки в кольцо, обхватив невидимое жерло. — Пока этот форт брали, много полегло наших.
 

ПЕРВАЯ ВЫЛАЗКА

   После обеда мальчишки пошли к заливу. На этот раз никакого задания от матери у них не было. А когда нет заданий, совсем по-другому и ходится, и дышится.
   Ветер поутих. Волны сбросили свои белые шапки и не разбивались о камень, а с негромким всплеском обтекали его. От берега до камня — шагов двадцать. В тихую погоду, когда море спокойно, до него можно дойти, не замочив штанов.
   — Рыбу хорошо с камня удить, — сказал Карпуха.
   — Мелко тут, — возразил брат. — И за камнем мелко. Лодку бы! Да сеть!
   — Мамка свяжет!
   — А лодка?
   — У кого-нибудь есть. Взять можно.
   Братья посмотрели вдоль берега в сторону деревни. Лодок они не увидели, а заметили невдалеке двух мальчишек, которые шли по песку у самой воды и смотрели под ноги.
   Это были Гриша и Яша, только не Куратовы и даже не Самсоновы, а Егоровы, потому что Семён Егорович и Ксения Борисовна жили на новом месте под этой фамилией. Семён Егорович хотел изменить у всех четырёх даже имена, но побоялся, что Гриша и Яша не смогут осилить такую конспирацию. Братья и так с трудом усвоили новую фамилию и очень неохотно выполняли строгий наказ — называть приютивших их людей папой и мамой. Им также строго было приказано забыть про пожар, про «чекистов» и о том, что они жили в Петрограде…
   Мальчишки сошлись на берегу как раз напротив большого камня, торчавшего из воды.
   — Вы новенькие? — спросил Гриша без особого любопытства. — Надолго приехали?
   — Насовсем! — важно ответил Карпуха.
   В глазах у Гриши не появилось ни радости, ни огорчения — печальные были у него глаза. У Яши — тоже.
   — Учтите, пожалуйста! — Гриша взглянул на торчащий из воды камень. — До него побережье принадлежит нам.
   — Это ещё почему? — нахохлился Федька. — Вон наша изба! Значит, и берег тут наш.
   — А вот наш дом. — Яша указал на двухэтажный флигелёк с белым петушком-флюгером на крыше. — Его купил наш…
   — Ну, папа! Папа купил, — досказал за брата Гриша. — Вместе с участком до этого камня. Но вы не бойтесь — границу переходить можно, пока он забор не поставит.
   Карпуха презрительно фыркнул.
   — А мы и через забор! Верно, Федька?
   Гриша и Яша наконец заулыбались. Новые знакомые им понравились.
   — Мы подскажем, когда можно! — Гриша оглянулся на двухэтажный флигелёк. — Как он… Когда отец уйдёт, вы через забор — и к нам в гости! А когда он дома, тогда не надо. Он строгий!.. Вы тогда в ту сторону ходите, к Петрограду.
   Федька с Карпухой недоуменно переглянулись.
   — А зачем ходить-то? — Карпуха приподнял одно плечо, скептически склонил к нему голову. — Была охота!
   — Они же не знают, — подсказал брату Яша. — Море в бурю всякие вещи выбрасывает. Смотрите!
   Он вытащил из кармана серебряную боцманскую дудку и потемневший от воды портсигар.
   — Это только сегодня нашли. А иногда целые матросские сундучки выкидывает.
   — От утопленников! — неодобрительно произнёс Карпуха.
   — Почему обязательно от утопленников? — возразил Гриша. — Корабль затонул, а команда на шлюпках спаслась.
   — Всё равно! — отмахнулся Карпуха. — Нам чужого барахла не надо!
   — Мы бы тоже не собирали, — признался Гриша. — Это он — отец — приказывает. Ему нравится, что мы делом занимаемся.
   — Наш батя не такой! — Федька гордо задрал голову. — Нам бы вот сена и муки! Если хотите знать, нам чекисты коня подарили! Кормить его нужно.
   Как и рассчитывал Федька, эти слова произвели на мальчишек большое впечатление.
   — Чекисты? — переспросил Гриша внезапно охрипшим голосом.
   У Яши задёргалась левая щека и задрожали пальцы рук. Он сцепил их, чтобы не было заметно, а Гриша взял его за локоть.
   — За что же они вам… коня?
   — Значит, было за что! — важно заявил Карпуха. — Они нам целый вагон отвели, и поезд остановили не на станции, а напротив деревни, чтоб ближе было!
   — Федька! Карпуха! — послышался голос матери.
   — Ну, бывайте! — Федька кивнул головой. — Ещё увидимся!
   Они убежали, а Гриша с Яшей понуро побрели обратно вдоль берега.
   — Я их видеть больше не могу! — сжимая кулачки, прошептал Яша. — И пусть бы уж поскорей забор поставил!
   — Яшенька! — Гриша снова взял брата за локоть. — Ты… ты успокойся!.. Помнишь, как он приказывал?.. Вида не показывать! Глазом не моргнуть!..
   Когда Федька с Карпухой подбежали к дому, между матерью и отцом заканчивался спор.
   — Чтоб во всей деревне да ни одного порядочного человека? — горячилась мать. — Не поверю! Язык у тебя суконный — не поняли тебя!
   Отец пожал плечами.
   — Сходи сама.
   — И схожу! Будь спокоен! Ещё как схожу! Пустая не вернусь!
   — Ну и сходи. Только ребята-то зачем тебе?
   Мать окинула отца уничтожающим взглядом.
   — Горе ты луковое! Неужто не понимаешь?.. Да чтоб видели, что я не какая-нибудь приблудная. Накрепко тут осела! Долг не пропадёт!
   Она засеменила к деревне. Мальчишки послушно двинулись за ней.
   Первый дом, к которому они подошли, был обнесён плотным высоким забором. На запертой калитке вместо ручки висело железное кольцо. Мать решительно постучала этим кольцом. За забором яростно залаяла собака. Было слышно, как она прыгает на калитку и скребёт когтями по дереву, готовая разорвать непрошеных гостей. Но мать продолжала громыхать кольцом, пока чей-то голос не заставил замолчать пса.
   Калитку открыл пожилой грузный мужчина в сатиновой рубахе навыпуск, в зимней шапке, надвинутой на самые глаза.
   — Чего надо? спросил он.
   — Мы — ваши соседи, — сказала мать. — Поселились в доме Куприяна Дорохова, царство ему небесное!
   — Чего надо? — прежним безразличным тоном повторил мужчина.
   — Заладил одно и то же! — вспыхнула мать. — Я же говорю: мы — соседи! Поселились…
   Мужчина не стал её слушать. Прихрамывая, он отступил внутрь двора и захлопнул калитку. Мать забарабанила кольцом по доскам, но только собака отозвалась на её сердитый требовательный стук.
   — Хорош соседушка! — произнесла мать и, пригрозив забору, пошла к двухэтажному флигелю с белым петушком на крыше.
   — Заметил? — тихо спросил у брата Федька.
   — Кого? — не понял Карпуха.
   — Кого? — передразнил Федька. — Хромает — вот кого! Как наш отец!
   — Ну и что? Сейчас, кто не в армии, тот хромает или безрукий.
   — Поглупел ты, что ли? — возмутился старший брат. — Может, это тот, кого чекисты искали!
   У Карпухи глаза стали круглые, как пятаки. Он споткнулся, поджал губы, потёр ладонью нос, протяжно выдохнул:
   — Ве-ерно-о!
   Оглушённые неожиданной догадкой, мальчишки молча вошли за матерью через распахнутые ворота во двор двухэтажного флигеля. Он был какой-то смешной, игрушечный. Положили на землю один кубик — получился первый этаж. На него поставили ещё один кубик — второй этаж. На самом верху торчал из крыши третий крохотный кубик — труба.
   Занавеска на окне в первом этаже колыхнулась. На крыльцо вышел матрос в тельняшке. Брюки были заправлены в русские сапоги. На подбородке чернела редкая борода. В глазах светилось добродушное любопытство. В этом матросе трудно было узнать того Самсонова. Он уже не хромал, но палку с костяным набалдашником не выкинул — хранил в подполье.
   — Здравствуй, кума! — шутливо поздоровался он с матерью.
   — Кума не кума, а соседка, — поправила его мать.
   — То-то я смотрю — задымила заброшенная посудина! — Семён Егорович взглянул на дом Дороховых. — С чем пожаловала? За сеном?
   — Муж уже был? — спросила мать.
   — Нет. Мальчишки мои про вашу нужду рассказали.
   Только теперь Федька с Карпухой сообразили, что в этом домике живут братья, с которыми они познакомились на берегу.
   Мать, обрадованная тёплым приёмом, затараторила вовсю. Семён Егорович не перебивал её. Она рассказала и о пожаре, и о Куприяне, и о переезде, пропустив лишь то, что их задержали в ЧК.
   На крыльцо вышла Ксения Борисовна и пригласила всех в дом.
   Комната была квадратной. В трёх стенах — по окну, в четвёртой — дверь. В углу — печка, в другом — кровать за ситцевой занавеской. В центре — стол. Лестница, похожая на корабельный трап, вела на второй этаж.
   — Зовёшь, а стол пустой! — сказал Семён Егорович жене.
   — Это беда поправимая! — ответила она и пошла к печке.
   Мальчишки с любопытством разглядывали комнату и особенно лестницу. Очень им хотелось забраться на второй этаж. Оттуда, наверное, чуть не до самого Питера видно! Но Семён Егорович и им нашёл работу.