— Больше не могу…
— А ты отдохни! Мы торопиться не будем!
Яша плюхнулся на сиденье, и по тому, как он выдохнул воздух, как обвисли у него плечи и опустились руки, Гриша понял, что дойти до тётиного дома или до порта невозможно.
Что же делать? Где ночевать, где взять еду? Не спать же под открытым небом вторую ночь! Хоть и тепло, но, может быть, Яша и простыл на скамейке у тётиного дома? Есть, правда, хотелось ещё не очень — было не до еды, но когда-нибудь захочется. Что он даст брату?
Гриша не придумал ничего лучшего, как пойти на знакомый Елагин остров, где они гуляли иногда с мамой. Это совсем близко. Туда Яша как-нибудь сумеет добраться. Там есть какие-то пустые будочки и сторожки. И ещё одна надежда подогревала Гришу. С острова можно видеть то место, где стоял их дом. Ведь захотят матросы или тётя Таня навестить их! Обязательно захотят — не сегодня, так завтра. Они придут, Гриша увидит их с острова, и тогда они с Яшей будут спасены.
Труднее этого небольшого перехода Гриша ещё ничего не испытывал в жизни. Избегая людей, отдыхая через каждые пятнадцать — двадцать шагов, они дотащились к вечеру до Елагина острова. Яша уже бредил и почти висел на брате, когда они натолкнулись наконец на сторожку на берегу Средней Невки. Гриша разглядел сквозь кусты чёрное пятно пожарища на другом берегу. А Яша как упал на узкую скамью внутри сторожки, так и забылся. Измученный, голодный Гриша тоже заснул, сидя рядом на куче старого тряпья.
И снова наступил безрадостный ненужный день.
Яша метался в жару. Гриша то выглядывал из прибрежных кустов, по-детски надеясь увидеть тётю Таню или папиных матросов, то в широком листе лопуха приносил брату воду, то ходил вблизи сторожки в поисках грибов или ягод. Так делали герои его любимых книг. Но ни грибов, ни ягод он не нашёл, а набрёл случайно на полянку со щавелём. Нарвав пучок толстых стволиков, он примчался к брату.
— Пить! — простонал Яша.
И как ни умолял его Гриша, он не стал жевать кислый щавель.
— Пить… Пить, — шептали запёкшиеся губы.
— Бегу, бегу! — Гриша схватил лист лопуха, из которого уже поил брата. — Сейчас принесу водички!
Он распахнул дверь и чуть не столкнулся с Ксенией Борисовной. Общительный и доверчивый раньше, теперь Гриша не ждал от незнакомых людей ничего доброго. Он отшатнулся от неё.
— Да ты не бойся! — Ксения Борисовна быстро подошла к Яше, пощупала лоб. — Давно болен?.. Не сыпняк ли у него?
Не дожидаясь ответа, она бесцеремонно задрала Яшину рубашку, чтобы посмотреть, нет ли сыпи на его теле.
— Не трогайте! — Гриша впервые в жизни почувствовал настоящую злость. — Не смейте!
Убедившись, что признаков тифа нет, Ксения Борисовна спокойно повернулась к Грише.
Ты хорьком-то не фырчи! Я, может, вам как манна небесная… Идём!
Она взяла Яшу на руки и вынесла из сторожки. Гриша пошёл за ней — что ему оставалось делать?
Пока шли к дому, Ксения Борисовна старалась разузнать, кто они такие, откуда, почему оказались в сторожке, где их родители. Гриша врать не умел, а сказать правду боялся. Он больше молчал, сказал лишь, как их зовут и что они братья. Когда она вновь спросила, где родители, он не удержался и заплакал. Застонал и Яша. Едва ли он слышал разговор — просто застонал в бреду.
Ксения Борисовна почмокала губами и качнула Яшу на руках.
Ш-ш-ш… Сейчас придём — напьёмся.
Увидев, что ни Яше, ни ему ничто пока не угрожает, Гриша расслабился. Вечер был ясный, а он как в тумане двигался за Ксенией Борисовной. У какого-то дома какой-то мужчина встретил их. Яшу уложили куда-то. Перед Гришей поставили тарелку с какой-то едой. Он проглотил несколько ложек, и всё…
Очнулся Гриша уже утром. Был он на чердаке. Лежал под одеялом на тюфяке, под которым похрустывало пахучее сено. Рядом на ящике сидел мужчина.
— Проснулся?
Гриша отбросил одеяло и приподнялся.
— А Яша?.. Где Яша?
Семён Егорович пальцем указал куда-то вниз.
— Заснул под утро… И учти — последнюю таблетку аспирина не пожалели! Вот и полегчало, а всю ночь бредил.
— Спасибо! — Гриша увидел на сене свои ботинки, аккуратно сложенные брюки и стал их натягивать на себя. — Можно мне к нему?
— Отчего ж нельзя?.. Потолкуем, порешим — и иди себе… Только так: мне чтоб не врать, а то вышвырну с острова — и хоть пропадом пропадайте… Брат твой в бреду всё чека да чекистов вспоминал. Вот перво-наперво и скажи мне: отец не из чека будет?
По еле уловимому оттенку голоса, по особому выражению глаз Гриша догадался, что этот мужчина боится чекистов.
— Я чекистов уважаю! — сказал Семён Егорович. — Я для них — в лепёшку! Так что ты давай выкладывай без стеснения!
— Вы их боитесь! — вырвалось у Гриши. — А я… А мы… Мы их ненавидим!
— Ты за меня не очень-то расписывайся! — ошеломленно прикрикнул Семён Егорович. — Ты за себя говори!
И Гриша, больше не таясь, рассказал, что было с ним и Яшей.
Услышав про пожар, Семён Егорович вскочил с ящика и заходил по чердаку, шурша сеном. Так вот, значит, кого спалил тогда Александр Гаврилович! Ну и ловок же! Убрал опасных людей и свалил всё на чекистов! Хитёр и страшен этот человек! И ещё вопрос: как он посмотрит на то, что осиротевшие по его вине братья будут жить у Самсоновых?
Семён Егорович заново обдумал всё. И всё-таки решил не отказываться от своей затеи. Очень уж выгодной казалась она. До смерти запуганные, одинокие, бездомные мальчишки по-собачьи привяжутся к спасителям. А года через два-три работать будут как лошади. Ну и к тому же — маскировка, как говорил Александр Гаврилович. Приютили погорельцев — скажи после этого, что Самсоновы плохие люди!
НЕОКОНЧЕННОЕ ДЕЛО
ПОДСЛЕДСТВЕННЫЕ
В ОРАНИЕНБАУМЕ
— А ты отдохни! Мы торопиться не будем!
Яша плюхнулся на сиденье, и по тому, как он выдохнул воздух, как обвисли у него плечи и опустились руки, Гриша понял, что дойти до тётиного дома или до порта невозможно.
Что же делать? Где ночевать, где взять еду? Не спать же под открытым небом вторую ночь! Хоть и тепло, но, может быть, Яша и простыл на скамейке у тётиного дома? Есть, правда, хотелось ещё не очень — было не до еды, но когда-нибудь захочется. Что он даст брату?
Гриша не придумал ничего лучшего, как пойти на знакомый Елагин остров, где они гуляли иногда с мамой. Это совсем близко. Туда Яша как-нибудь сумеет добраться. Там есть какие-то пустые будочки и сторожки. И ещё одна надежда подогревала Гришу. С острова можно видеть то место, где стоял их дом. Ведь захотят матросы или тётя Таня навестить их! Обязательно захотят — не сегодня, так завтра. Они придут, Гриша увидит их с острова, и тогда они с Яшей будут спасены.
Труднее этого небольшого перехода Гриша ещё ничего не испытывал в жизни. Избегая людей, отдыхая через каждые пятнадцать — двадцать шагов, они дотащились к вечеру до Елагина острова. Яша уже бредил и почти висел на брате, когда они натолкнулись наконец на сторожку на берегу Средней Невки. Гриша разглядел сквозь кусты чёрное пятно пожарища на другом берегу. А Яша как упал на узкую скамью внутри сторожки, так и забылся. Измученный, голодный Гриша тоже заснул, сидя рядом на куче старого тряпья.
И снова наступил безрадостный ненужный день.
Яша метался в жару. Гриша то выглядывал из прибрежных кустов, по-детски надеясь увидеть тётю Таню или папиных матросов, то в широком листе лопуха приносил брату воду, то ходил вблизи сторожки в поисках грибов или ягод. Так делали герои его любимых книг. Но ни грибов, ни ягод он не нашёл, а набрёл случайно на полянку со щавелём. Нарвав пучок толстых стволиков, он примчался к брату.
— Пить! — простонал Яша.
И как ни умолял его Гриша, он не стал жевать кислый щавель.
— Пить… Пить, — шептали запёкшиеся губы.
— Бегу, бегу! — Гриша схватил лист лопуха, из которого уже поил брата. — Сейчас принесу водички!
Он распахнул дверь и чуть не столкнулся с Ксенией Борисовной. Общительный и доверчивый раньше, теперь Гриша не ждал от незнакомых людей ничего доброго. Он отшатнулся от неё.
— Да ты не бойся! — Ксения Борисовна быстро подошла к Яше, пощупала лоб. — Давно болен?.. Не сыпняк ли у него?
Не дожидаясь ответа, она бесцеремонно задрала Яшину рубашку, чтобы посмотреть, нет ли сыпи на его теле.
— Не трогайте! — Гриша впервые в жизни почувствовал настоящую злость. — Не смейте!
Убедившись, что признаков тифа нет, Ксения Борисовна спокойно повернулась к Грише.
Ты хорьком-то не фырчи! Я, может, вам как манна небесная… Идём!
Она взяла Яшу на руки и вынесла из сторожки. Гриша пошёл за ней — что ему оставалось делать?
Пока шли к дому, Ксения Борисовна старалась разузнать, кто они такие, откуда, почему оказались в сторожке, где их родители. Гриша врать не умел, а сказать правду боялся. Он больше молчал, сказал лишь, как их зовут и что они братья. Когда она вновь спросила, где родители, он не удержался и заплакал. Застонал и Яша. Едва ли он слышал разговор — просто застонал в бреду.
Ксения Борисовна почмокала губами и качнула Яшу на руках.
Ш-ш-ш… Сейчас придём — напьёмся.
Увидев, что ни Яше, ни ему ничто пока не угрожает, Гриша расслабился. Вечер был ясный, а он как в тумане двигался за Ксенией Борисовной. У какого-то дома какой-то мужчина встретил их. Яшу уложили куда-то. Перед Гришей поставили тарелку с какой-то едой. Он проглотил несколько ложек, и всё…
— Проснулся?
Гриша отбросил одеяло и приподнялся.
— А Яша?.. Где Яша?
Семён Егорович пальцем указал куда-то вниз.
— Заснул под утро… И учти — последнюю таблетку аспирина не пожалели! Вот и полегчало, а всю ночь бредил.
— Спасибо! — Гриша увидел на сене свои ботинки, аккуратно сложенные брюки и стал их натягивать на себя. — Можно мне к нему?
— Отчего ж нельзя?.. Потолкуем, порешим — и иди себе… Только так: мне чтоб не врать, а то вышвырну с острова — и хоть пропадом пропадайте… Брат твой в бреду всё чека да чекистов вспоминал. Вот перво-наперво и скажи мне: отец не из чека будет?
По еле уловимому оттенку голоса, по особому выражению глаз Гриша догадался, что этот мужчина боится чекистов.
— Я чекистов уважаю! — сказал Семён Егорович. — Я для них — в лепёшку! Так что ты давай выкладывай без стеснения!
— Вы их боитесь! — вырвалось у Гриши. — А я… А мы… Мы их ненавидим!
— Ты за меня не очень-то расписывайся! — ошеломленно прикрикнул Семён Егорович. — Ты за себя говори!
И Гриша, больше не таясь, рассказал, что было с ним и Яшей.
Услышав про пожар, Семён Егорович вскочил с ящика и заходил по чердаку, шурша сеном. Так вот, значит, кого спалил тогда Александр Гаврилович! Ну и ловок же! Убрал опасных людей и свалил всё на чекистов! Хитёр и страшен этот человек! И ещё вопрос: как он посмотрит на то, что осиротевшие по его вине братья будут жить у Самсоновых?
Семён Егорович заново обдумал всё. И всё-таки решил не отказываться от своей затеи. Очень уж выгодной казалась она. До смерти запуганные, одинокие, бездомные мальчишки по-собачьи привяжутся к спасителям. А года через два-три работать будут как лошади. Ну и к тому же — маскировка, как говорил Александр Гаврилович. Приютили погорельцев — скажи после этого, что Самсоновы плохие люди!
НЕОКОНЧЕННОЕ ДЕЛО
Случай о пожаре на набережной Средней Невки разбирался в милиции. В то время пожары случались часто. Этот случай могли бы и не разбирать вовсе. Составили бы акт — и в архив. Но медицинский осмотр трупов показал, что муж и жена Куратовы не сгорели заживо, а были убиты ещё до пожара. Поэтому следователь милиции опросил соседей.
Одни говорили, что видели в тот день матросов, которые заходили в дом к Куратовым. Другие утверждали, что приходили не матросы, а чекисты в кожаных куртках и таких же кепках. Они и расправились с Куратовым — бывшим офицером и его женой. Следователь пытался растолковать, что в кожанках ходят не только чекисты и что не все чекисты носят кожанки. Это не помогло. Рассерженный следователь пригрозил, что за такую злостную болтовню о чекистах привлечёт к ответственности. Тогда люди совсем замолчали.
И лежать бы этому делу без движения, но месяца через два точно такой же случай произошёл в другом месте. Там сгорела квартира, и тоже были трупы, и также говорили соседи, что видели перед пожаром чекистов. После этого все материалы о двух пожарах передали в ЧК.
Новый следователь из чекистов оказался настойчивей и терпеливей. Ему удалось узнать, что и в первом, и во втором случае действовали одни и те же люди, а убиты были два флотских офицера с жёнами. Возникло предположение, что действует какая-то белогвардейская организация. Она расправляется с бывшими царскими офицерами, которые посвящены в секреты, но заподозрены в сочувствии к Советской власти. Это предположение подтвердилось, когда произошёл третий пожар и погибла ещё одна семья бывшего офицера.
К расследованию подключили группу чекистов. Было установлено, что сыновья Куратовых остались живы. Их видели утром после пожара. И чекисты начали розыски. Немало потрудившись, они подошли однажды к дому Самсоновых.
Осень уже стряхнула с деревьев последние листья. Они густо усыпали и тропинку к дому, и крыльцо. Ставни были закрыты наглухо. На двери висел амбарный замок, успевший покрыться ржавыми крапинками.
Немногочисленные жители Елагина острова подтвердили, что летом Самсоновы, никогда раньше не отличавшиеся добротой, взяли к себе на воспитание двух мальчишек, осиротевших после пожара. Младший долго болел, но они выходили его. А осенью и Самсоновы, и братья исчезли. Сначала думали, не случилось ли с ними какой-нибудь беды. Но потом успокоились. Закрытые и скреплённые болтами ставни, пудовый замок на двери, вытянутые на берег и подготовленные к зимовке лодки — всё говорило о том, что Самсоновы заранее и не торопясь привели хозяйство в образцовый порядок, что они рассчитывали на долгое отсутствие.
Елагин остров больше не интересовал чекистов. Но и все дальнейшие поиски ничего не дали, хотя были найдены и опрошены не только матросы, навестившие Куратовых, но и дворник, с которым разговаривали братья, и сама тётя Таня, и даже сумасшедшая Селезниха.
Расследование двух других пожаров дало ещё меньше. Не надеясь на успех, чекисты объявили по городу розыск мужа и жены Самсоновых и братьев Куратовых, и по всем органам ЧК была разослана бумага. В ней говорилось: «Петроградской ЧК активно разыскивается семья Самсоновых, состоящая из четырёх человек. Самсонов — бывший садовник Елагина острова, тридцати-сорока лет, хромой. Его жена— брюнетка, весьма красивая женщина. Два брата Куратовых — девяти и двенадцати лет, сироты, погорельцы, взятые Самсоновыми на воспитание. Выход на указанных лиц поможет выявлению контрреволюционного гнезда. При обнаружении сообщить немедленно».
Прошла зима 1919 года, пролетели весна и лето 1920 года, а на эту бумагу так никто и не откликнулся…
Одни говорили, что видели в тот день матросов, которые заходили в дом к Куратовым. Другие утверждали, что приходили не матросы, а чекисты в кожаных куртках и таких же кепках. Они и расправились с Куратовым — бывшим офицером и его женой. Следователь пытался растолковать, что в кожанках ходят не только чекисты и что не все чекисты носят кожанки. Это не помогло. Рассерженный следователь пригрозил, что за такую злостную болтовню о чекистах привлечёт к ответственности. Тогда люди совсем замолчали.
И лежать бы этому делу без движения, но месяца через два точно такой же случай произошёл в другом месте. Там сгорела квартира, и тоже были трупы, и также говорили соседи, что видели перед пожаром чекистов. После этого все материалы о двух пожарах передали в ЧК.
Новый следователь из чекистов оказался настойчивей и терпеливей. Ему удалось узнать, что и в первом, и во втором случае действовали одни и те же люди, а убиты были два флотских офицера с жёнами. Возникло предположение, что действует какая-то белогвардейская организация. Она расправляется с бывшими царскими офицерами, которые посвящены в секреты, но заподозрены в сочувствии к Советской власти. Это предположение подтвердилось, когда произошёл третий пожар и погибла ещё одна семья бывшего офицера.
К расследованию подключили группу чекистов. Было установлено, что сыновья Куратовых остались живы. Их видели утром после пожара. И чекисты начали розыски. Немало потрудившись, они подошли однажды к дому Самсоновых.
Осень уже стряхнула с деревьев последние листья. Они густо усыпали и тропинку к дому, и крыльцо. Ставни были закрыты наглухо. На двери висел амбарный замок, успевший покрыться ржавыми крапинками.
Немногочисленные жители Елагина острова подтвердили, что летом Самсоновы, никогда раньше не отличавшиеся добротой, взяли к себе на воспитание двух мальчишек, осиротевших после пожара. Младший долго болел, но они выходили его. А осенью и Самсоновы, и братья исчезли. Сначала думали, не случилось ли с ними какой-нибудь беды. Но потом успокоились. Закрытые и скреплённые болтами ставни, пудовый замок на двери, вытянутые на берег и подготовленные к зимовке лодки — всё говорило о том, что Самсоновы заранее и не торопясь привели хозяйство в образцовый порядок, что они рассчитывали на долгое отсутствие.
Елагин остров больше не интересовал чекистов. Но и все дальнейшие поиски ничего не дали, хотя были найдены и опрошены не только матросы, навестившие Куратовых, но и дворник, с которым разговаривали братья, и сама тётя Таня, и даже сумасшедшая Селезниха.
Расследование двух других пожаров дало ещё меньше. Не надеясь на успех, чекисты объявили по городу розыск мужа и жены Самсоновых и братьев Куратовых, и по всем органам ЧК была разослана бумага. В ней говорилось: «Петроградской ЧК активно разыскивается семья Самсоновых, состоящая из четырёх человек. Самсонов — бывший садовник Елагина острова, тридцати-сорока лет, хромой. Его жена— брюнетка, весьма красивая женщина. Два брата Куратовых — девяти и двенадцати лет, сироты, погорельцы, взятые Самсоновыми на воспитание. Выход на указанных лиц поможет выявлению контрреволюционного гнезда. При обнаружении сообщить немедленно».
Прошла зима 1919 года, пролетели весна и лето 1920 года, а на эту бумагу так никто и не откликнулся…
ПОДСЛЕДСТВЕННЫЕ
На полустанке никакой платформы не было. Поезд здесь стоял всего полминуты.
Отец спрыгнул с высокой подножки вагона на насыпь и помог спуститься матери. Федька с Карпухой съехали вниз на руках по отполированным скользким поручням.
Паровоз с коротким составом потащился дальше — к Питеру.
Когда проехал последний вагон, мальчишки увидели на другой стороне пути двух матросов. Они с каким-то злым любопытством смотрели на отца. Мать заметила недобрый огонёк в их глазах.
— Идёмте скорей! — сказала она и быстро засеменила по шпалам к будке, у которой виднелся переезд через железную дорогу.
Мать была низенького роста, полная, крепкая. Ходила она легко — не шла, а катилась, быстро помахивая руками.
Отец, высокий и сутулый, тяжело тронулся за ней. Он заметно приволакивал левую ногу, шагал редко и широко.
— Приехали, так не торопитесь! — с усмешкой произнёс один из матросов. — Познакомимся!
Матросы перешли через рельсы и преградили дорогу. Матери пришлось остановиться.
— Чего привязались?
Отец взял её за локоть, отодвинул назад.
— Не горячись. Может, дело какое… Чего, братки, надо?
Передний матрос поманил его пальцем:
— Подойди-ка поближе.
— Не ходи! — крикнула мать.
Отец не послушал её — прихрамывая, подошёл вплотную к матросам.
— Давно хромаешь? — спросил тот, что постарше.
— С девятнадцатого.
— Документов, ясно дело, нет?
— Какие документы… Погорельцы мы. Штанов запасных не осталось… Имеется бумаженция про ногу. Хотите?
Отец вытащил из кармана испачканную мятую справку о ранении. Матрос не взял её и снова усмехнулся.
— Обеднел? На хорошую фальшивку деньжат не хватило?
— Путаешь ты что-то, — спокойно сказал отец. — Бумага неказистая на вид, а подлинная.
— Ясно дело! Подлинная! — Матрос подмигнул своему товарищу. — Погляди-ка, нет ли у них воронёных документов.
Второй матрос, молодой, коренастый, быстро обшарил отца, шагнул к матери, протянул руки к карманам вязаной кофточки и тут же отшатнулся, получив увесистую пощёчину.
Федька с Карпухой захохотали. Они знали руку матери. На щеке матроса разгоралось алое пятно. Он стоял в нерешительности и моргал глазами.
— Ловка больно!.. А ну как я приложу?
— Попробуй!
— Ладно, оставь её! — сказал старший матрос, сдерживая улыбку. — Вот у того шкета посмотри.
В кармане у Федьки лежал игрушечный пистолет. «Глазастый! — с уважением подумал мальчишка. — Сразу приметил!» Молодой матрос вывернул Федькин карман и несколько раз подбросил на ладони деревянную игрушку.
— Хорош!
— Давай меняться! — предложил Федька и цапнул матроса за кобуру.
Тот поспешно отпихнул руку мальчишки.
— Ну и семейка! — не вытерпев, рассмеялся старший матрос. — Отдай ему пушку. Пошли!
— Куда это? — на высокой ноте спросила мать и подбоченилась.
Старший матрос в упор глянул на неё.
— Позабавились — и хватит! Язык, а особо руки, держи на привязи. Пошли!
Мать знала, когда нужно уступить. Она не сказала больше ни слова.
Всю семью под конвоем провели мимо будки, из которой выглядывал с любопытством и сожалением старик железнодорожник.
— Никак нас заарестовали? — озорно сказал Федька. — Во здорово!
Младший брат Карпуха оглянулся.
— Мы что — арестанты?
Матрос не ответил. Тогда Федька направил на него игрушечный пистолет:
— Говори!
— Отберу! — пригрозил матрос.
— Попробуй! — подражая крикливому голосу матери, ответил Федька и попросил по-хорошему: — Ну скажи! Что тебе жалко?
— Вы подследственные.
Карпуха недоумённо и разочарованно посмотрел на брата.
— Чего это он болтнул?
— Откуда я знаю!
Карпуха повернулся к матросу и показал ему язык.
— Сам ты п-последственный!
За железнодорожной будкой в тупичке стояла ручная дрезина.
— Полезайте! — приказал старший матрос.
Федька присвистнул от радостного удивления. Мальчишки мигом вскочили на деревянную платформу. На такой машине они ещё никогда в жизни не катались.
— Куда вы нас тащите? — спросил отец. — Разобрались бы на месте.
— Прекратить!
Вшестером было трудно уместиться на маленькой дрезине. Задержанные уселись кое-как. Матросы сбросили бушлаты и взялись за рукоятки ручного привода. Один толкнул рукоятку вниз, у другого рукоятка пошла вверх. Потом наоборот. Так качают воду ручным насосом.
Дрезина двинулась.
— Быстрей! Быстрей! — прикрикнул Федька и начал командовать: — Раз-два! Раз-два!
Матросы молчали. Дрезина доехала до стрелки, вышла на основную колею и, постепенно набирая скорость, помчалась в сторону Петрограда.
Дорога шла осенним лесом. Изредка деревья расступались. На прогалине показывались и уносились назад деревянные домишки. Многие были заколочены. На окнах и дверях чернели скрещённые доски. Эти кресты вычёркивали дом из списка жилых. Война, голод и разруха выгнали людей из родных мест.
Дрезина, преодолев небольшой подъём, ринулась вниз ещё быстрее. Чаще затарахтели колёса. Платформу стало подкидывать на стыках.
Карпуха ущипнул брата и глазами указал на бушлат. Федька взглянул и в изумлении пощёлкал языком. Из кармана торчала граната-лимонка. С каждым разом, когда дрезину подбрасывало на стыке, граната всё больше и больше высовывалась из кармана. Федька подцепил бушлат ногой и подтащил его к себе. Рука сама потянулась к гранате, и тяжёлая рубчатая лимонка очутилась в Федькиных пальцах.
— Положи назад! — раздался строгий голос матери.
Младший матрос выругался и, круто повернувшись, выхватил у Федьки гранату.
— Ух, сорванец!
Он вытер рукавом тельняшки мокрый лоб.
— Испугался? — ухмыльнулся Федька. — А ещё матрос!
Спуск кончился. Опять начался некрутой подъём. Дрезина пошла медленнее. На спине старшего матроса проступило сырое пятно.
— Давай подменю? — предложил отец.
Матрос ещё раз десять нажал на рукоятку, — видимо, раздумывал, соглашаться или нет, и наконец кивнул головой:
— Валяй.
Младший матрос краешком глаза покосился на мать. Она поняла этот взгляд.
— Не жди! Я тебе не батрачка! Взяли — ну и везите! Ещё и обратно повезёте.
— Ты нас попроси! — сказал Федька и, не дождавшись ответа, взялся за рукоятку справа от матроса.
Карпуха подошёл слева. Теперь они втроём нажимали на рычаг, а отец был напротив. Когда они выпрямлялись, отец наклонялся. Потом он стоял прямо, а они кланялись ему.
Федька улыбнулся:
— Молимся, как в церкви!
— Если до Питера, то до кровавых мозолей домолимся! — отозвался отец.
— До Рамбова, — пробурчал матрос.
Отец спрыгнул с высокой подножки вагона на насыпь и помог спуститься матери. Федька с Карпухой съехали вниз на руках по отполированным скользким поручням.
Паровоз с коротким составом потащился дальше — к Питеру.
Когда проехал последний вагон, мальчишки увидели на другой стороне пути двух матросов. Они с каким-то злым любопытством смотрели на отца. Мать заметила недобрый огонёк в их глазах.
— Идёмте скорей! — сказала она и быстро засеменила по шпалам к будке, у которой виднелся переезд через железную дорогу.
Мать была низенького роста, полная, крепкая. Ходила она легко — не шла, а катилась, быстро помахивая руками.
Отец, высокий и сутулый, тяжело тронулся за ней. Он заметно приволакивал левую ногу, шагал редко и широко.
— Приехали, так не торопитесь! — с усмешкой произнёс один из матросов. — Познакомимся!
Матросы перешли через рельсы и преградили дорогу. Матери пришлось остановиться.
— Чего привязались?
Отец взял её за локоть, отодвинул назад.
— Не горячись. Может, дело какое… Чего, братки, надо?
Передний матрос поманил его пальцем:
— Подойди-ка поближе.
— Не ходи! — крикнула мать.
Отец не послушал её — прихрамывая, подошёл вплотную к матросам.
— Давно хромаешь? — спросил тот, что постарше.
— С девятнадцатого.
— Документов, ясно дело, нет?
— Какие документы… Погорельцы мы. Штанов запасных не осталось… Имеется бумаженция про ногу. Хотите?
— Обеднел? На хорошую фальшивку деньжат не хватило?
— Путаешь ты что-то, — спокойно сказал отец. — Бумага неказистая на вид, а подлинная.
— Ясно дело! Подлинная! — Матрос подмигнул своему товарищу. — Погляди-ка, нет ли у них воронёных документов.
Второй матрос, молодой, коренастый, быстро обшарил отца, шагнул к матери, протянул руки к карманам вязаной кофточки и тут же отшатнулся, получив увесистую пощёчину.
Федька с Карпухой захохотали. Они знали руку матери. На щеке матроса разгоралось алое пятно. Он стоял в нерешительности и моргал глазами.
— Ловка больно!.. А ну как я приложу?
— Попробуй!
— Ладно, оставь её! — сказал старший матрос, сдерживая улыбку. — Вот у того шкета посмотри.
В кармане у Федьки лежал игрушечный пистолет. «Глазастый! — с уважением подумал мальчишка. — Сразу приметил!» Молодой матрос вывернул Федькин карман и несколько раз подбросил на ладони деревянную игрушку.
— Хорош!
— Давай меняться! — предложил Федька и цапнул матроса за кобуру.
Тот поспешно отпихнул руку мальчишки.
— Ну и семейка! — не вытерпев, рассмеялся старший матрос. — Отдай ему пушку. Пошли!
— Куда это? — на высокой ноте спросила мать и подбоченилась.
Старший матрос в упор глянул на неё.
— Позабавились — и хватит! Язык, а особо руки, держи на привязи. Пошли!
Мать знала, когда нужно уступить. Она не сказала больше ни слова.
Всю семью под конвоем провели мимо будки, из которой выглядывал с любопытством и сожалением старик железнодорожник.
— Никак нас заарестовали? — озорно сказал Федька. — Во здорово!
Младший брат Карпуха оглянулся.
— Мы что — арестанты?
Матрос не ответил. Тогда Федька направил на него игрушечный пистолет:
— Говори!
— Отберу! — пригрозил матрос.
— Попробуй! — подражая крикливому голосу матери, ответил Федька и попросил по-хорошему: — Ну скажи! Что тебе жалко?
— Вы подследственные.
Карпуха недоумённо и разочарованно посмотрел на брата.
— Чего это он болтнул?
— Откуда я знаю!
Карпуха повернулся к матросу и показал ему язык.
— Сам ты п-последственный!
За железнодорожной будкой в тупичке стояла ручная дрезина.
— Полезайте! — приказал старший матрос.
Федька присвистнул от радостного удивления. Мальчишки мигом вскочили на деревянную платформу. На такой машине они ещё никогда в жизни не катались.
— Куда вы нас тащите? — спросил отец. — Разобрались бы на месте.
— Прекратить!
Вшестером было трудно уместиться на маленькой дрезине. Задержанные уселись кое-как. Матросы сбросили бушлаты и взялись за рукоятки ручного привода. Один толкнул рукоятку вниз, у другого рукоятка пошла вверх. Потом наоборот. Так качают воду ручным насосом.
Дрезина двинулась.
— Быстрей! Быстрей! — прикрикнул Федька и начал командовать: — Раз-два! Раз-два!
Матросы молчали. Дрезина доехала до стрелки, вышла на основную колею и, постепенно набирая скорость, помчалась в сторону Петрограда.
Дорога шла осенним лесом. Изредка деревья расступались. На прогалине показывались и уносились назад деревянные домишки. Многие были заколочены. На окнах и дверях чернели скрещённые доски. Эти кресты вычёркивали дом из списка жилых. Война, голод и разруха выгнали людей из родных мест.
Дрезина, преодолев небольшой подъём, ринулась вниз ещё быстрее. Чаще затарахтели колёса. Платформу стало подкидывать на стыках.
Карпуха ущипнул брата и глазами указал на бушлат. Федька взглянул и в изумлении пощёлкал языком. Из кармана торчала граната-лимонка. С каждым разом, когда дрезину подбрасывало на стыке, граната всё больше и больше высовывалась из кармана. Федька подцепил бушлат ногой и подтащил его к себе. Рука сама потянулась к гранате, и тяжёлая рубчатая лимонка очутилась в Федькиных пальцах.
— Положи назад! — раздался строгий голос матери.
Младший матрос выругался и, круто повернувшись, выхватил у Федьки гранату.
— Ух, сорванец!
Он вытер рукавом тельняшки мокрый лоб.
— Испугался? — ухмыльнулся Федька. — А ещё матрос!
Спуск кончился. Опять начался некрутой подъём. Дрезина пошла медленнее. На спине старшего матроса проступило сырое пятно.
— Давай подменю? — предложил отец.
Матрос ещё раз десять нажал на рукоятку, — видимо, раздумывал, соглашаться или нет, и наконец кивнул головой:
— Валяй.
Младший матрос краешком глаза покосился на мать. Она поняла этот взгляд.
— Не жди! Я тебе не батрачка! Взяли — ну и везите! Ещё и обратно повезёте.
— Ты нас попроси! — сказал Федька и, не дождавшись ответа, взялся за рукоятку справа от матроса.
Карпуха подошёл слева. Теперь они втроём нажимали на рычаг, а отец был напротив. Когда они выпрямлялись, отец наклонялся. Потом он стоял прямо, а они кланялись ему.
Федька улыбнулся:
— Молимся, как в церкви!
— Если до Питера, то до кровавых мозолей домолимся! — отозвался отец.
— До Рамбова, — пробурчал матрос.
В ОРАНИЕНБАУМЕ
Ораниенбаумская ЧК размещалась в каменном доме на первом этаже. Одна комната служила камерой предварительного заключения. В двух других работали сотрудники. А четвёртую, самую маленькую, занимал Василий Крутогоров — рабочий Обуховского завода. Ему поручили руководить чекистами в Ораниенбауме.
Работа была незнакомая. Сам Крутогоров считал, что он совсем не подходит к этому тонкому делу. Какой из него начальник чекистов?
Хлопот хватало. Ораниенбаум в военном отношении — место бойкое. Тут и форты близко, да и до Кронштадта рукой подать. Приходилось и дворцы охранять, и со спекулянтами и самогонщиками бороться, и главным образом — очищать от тайных врагов сухопутные и морские подступы к красному Питеру. А попробуй-ка разберись, кто друг, а кто недруг?
У Крутогорова в толстой папке всяких документов в самом низу лежала прошлогодняя ориентировка на бывшего садовника с Елагина острова Самсонова и его семью. Год назад документ изучили все работники Ораниенбаумской ЧК и знали хорошо, но теперь кое-какие детали позабылись. Лишь Крутогоров помнил, что в бумаге не было приказа арестовать Самсоновых — просили сообщить в Петроград. Вот почему Крутогоров нахмурился, выслушав доклад старшего матроса о задержании на полустанке четырёх лиц, похожих по приметам на семью Самсоновых.
— Давай их сюда! — недовольно потребовал Крутогоров.
Старший матрос потоптался на месте.
— Василий Васильевич… Если не то — не взыщи!.. Похожи очень: и четверо, и хромает он, и погорельцы… Вначале, как увидел их, я бы голову отдал — они, и всё! А потом…
— Что потом?
— Не то как-то… Баба лютует, а парень один — бесёнок настоящий! И второй — тоже хорош… Если б что — разве б они так в чека ехали? А тут — чуть не с песнями!.. Так что не взыщи, если…
— Взыщу! — прервал его Крутогоров. — За то взыщу, что память дырявая!.. Кто сказал — задержать?.. Проследить, сообщить, а ты?
Старший матрос сконфуженно потёр тугую шею.
— Видать, запамятовал…
— Ладно! — смягчился Крутогоров. — С песнями, говоришь?.. Давай сюда весельчаков этих! Личина — она всякая бывает.
Их ввели. Все четверо полукругом встали у стола. Оба матроса — сзади. Крутогоров по очереди оглядел семейство, начиная с отца.
— Любуйся, да побыстрее! — сказала мать. — Через полчаса — обратный поезд, а другой только завтра пойдёт. Ночевать тут мы не собираемся!
— Надо будет — заночуете! — ответил Крутогоров и встал, с шумом отодвинув стул.
«Кр-р-р!» — раздалось вдруг откуда-то.
Это резкое металлическое карканье заставило Крутогорова вздрогнуть. У Карпухи из-за пазухи выглядывал сердитый глаз и клюв молодого ворона.
— Это он в парке подобрал, когда вели сюда. Подбитый воронёнок, — смущённо объяснил старший матрос. — Мы уж не стали отнимать…
Крутогоров заинтересовался, потянулся пальцами к оттопыренной Карпухиной рубахе.
— Не тронь! — буркнул Федька, заслоняя младшего брата.
Крутогоров отвёл руку, произнёс неопределённо:
— Дела-а!.. Семейка!.. Глаза выклюют!
Помолчав, он неожиданно спросил у Карпухи:
— Отец-то у тебя родной?
— А что? — усмехнулся мальчишка. — Бывают двоюродные?
Молодой матрос, сдерживая смех, прижал ко рту ладонь. Старший сердито подтолкнул его локтем. Крутогорову и самому стало смешно. Он уже чувствовал, что никакие это не Самсоновы.
Он задал ещё несколько вопросов, взял у отца справку из госпиталя и приказал матросам запереть всю семью в камеру предварительного заключения.
Их повели по коридору. Каркал ворон. Федька стрелял в окна из своего пистолета. Мать бранилась вовсю. Она замолчала только тогда, когда за ними закрылась дверь и старший матрос задвинул снаружи засов.
В камере был настил, сколоченный из грубых досок, — нечто вроде нар человек на шесть. На окне — решётка. В двери — ничем не закрытое квадратное окошко.
Мать и отец присели на нары.
— Всё из-за тебя! — сказал отец. — Из-за языка твоего длинного.
— Из-за ноги твоей укороченной! — ответила мать. — Что, я не видела, как они на хромую твою пялились?.. Угораздило тебя на пулю наткнуться!
— Сразу видно — баба! — рассердился отец. — На пулю не натыкаются. Она сама тебя находит. Знал бы — я б её за версту обошёл!
— Не обошёл — вот и сиди! А на язык мой нечего кивать!
Ребята не слушали, о чём толкуют отец с матерью — обычная перепалка из тех, которые возникали часто, но всегда кончались миром. Острая и не сдержанная на язык мать была доброй и чуткой. Отец и мальчишки любили её и не обижались на колкие словечки.
Сначала ребята устроили гнездо ворону. Строительный материал был под рукой — в головах на нарах лежала солома. Из неё они сделали мягкое гнёздышко. Ворон каркал, цеплялся клювом за рубаху — не хотел покидать тёплое местечко на груди у Карпухи. А когда его всё же посадили в соломенное гнездо, он успокоился, поджал подбитую лапку и принялся чистить левое крыло, на котором виднелась запёкшаяся кровь. Карпуха накрыл гнездо кепкой и подошёл к брату, стоявшему у зарешеченного окна.
Они по очереди подтянулись на руках и выглянули во двор. Уже темнело. За окном стоял часовой с винтовкой.
— Бах! Бах-бах! — выстрелил в него Федька.
Часовой не услышал — рама за решёткой была двойная, с толстыми стёклами.
От окна мальчишки перешли к двери.
— Куда? — предостерегающе спросил отец.
— Оставь их! — вмешалась мать. — Лучше думай, где лошадь взять!
— Лошадь не придумаешь.
Мать повысила голос:
— А голова на что?
— Да я тебе говорю: хоть пять голов — лошадь не придумаешь! Это тебе не сказка.
— Как твоя — и тысячи мало!
— Своей и придумывай!
Федька заглянул в окошко, прорезанное в двери. Посмотрел налево, направо. Никого. Пусто в коридоре.
— Подсади-ка! — попросил он брата.
Карпуха был на два года младше Федьки, но братья во всём старались держаться наравне. Так уж они договорились между собой, чтоб никому не было обидно. Карпуха присел на корточки, а старший брат встал ему на плечи и, засунув руку в окошко, обшарил дверь с той стороны. Когда его пальцы нащупали засов, в коридоре послышались голоса. Федька быстро спрыгнул с Карпухи и оттащил его от двери.
В окошке появились глаза и нос молодого матроса.
— Эй, смертники! Принимайте! — сказал он.
— Сам ты смертник несчастный! — крикнула мать. — Мало я тебе всыпала?
В окошке показались две кружки с кипятком. Братья взяли их и поставили на нары. Матрос подал ещё две кружки и четыре куска хлеба.
— Гони пятый! — потребовал Федька.
— Какой пятый? — удивился матрос.
— На ворона!
Матрос спросил серьёзно:
— А на мышей не надо! Их тут полно!
— Гони, а то орать будем! — пригрозил Федька и в самом деле заорал, будто его режут.
Заорал и Карпуха. Не переставая кричать, оба брата вдобавок забарабанили в дверь руками и ногами. Матрос что-то говорил им через окошко, потом исчез и быстро вернулся с пятым куском хлеба. Мальчишки закрыли рты.
После еды мать и отец улеглись на нарах. Легли и братья. В камере стало темно. Федька сразу затих, а Карпуха ворочался с боку на бок и долго слушал, как отец с матерью обсуждали будущее житьё-бытьё. Непредвиденная и неприятная задержка мало их беспокоила. Больше всего они думали о том, как устроятся на новом месте. Они снова говорили о лошади, о хлебе, об огороде. Карпуха уснул, так и не дождавшись конца этих разговоров.
Проснулся он оттого, что Федька зажал ему рот рукой и прошептал в самое ухо:
— Карпыш!.. Проснись, Карпыш!
— Чего?
— Тихо!.. Спускайся, иди к двери!
Карпуха сполз с нар и, придерживаясь рукой за стенку, прокрался в темноте к двери. Он не знал, что задумал старший брат, но раз тот просил, — значит, нужно. Так бы поступил и Федька, если бы Карпуха придумал что-нибудь.
— Становись на карачки! — прошептал Федька. — Как тогда…
Забравшись на Карпуху, он прислушался. За дверью кто-то сладко посапывал. Откуда-то сбоку лился неяркий свет керосиновой лампы. Она освещала вытянутые ноги в матросских ботинках.
Федька просунул руку в окошко и потихонечку отодвинул железный засов. С минуту стояли братья у двери, не решаясь открыть её. Было тихо, только сопел спящий матрос да возились мыши под полом.
— Куда пойдём? — чуть шевеля губами, спросил Карпуха.
— Не знаю, — признался Федька. — Куда-нибудь… Поглядим…
— Может, разбудить папку с мамкой? Удерём вместе! — предложил Карпуха.
— А чего удирать?.. Утром накормят и сами отпустят, да ещё и довезут — мамка заставит!
— Ну, пошли?
— Пошли! — согласился Федька. — Только ты запомни: если он проснётся и сдуру стрелять начнёт — ложись на пол и не двигайся!
— Ладно.
Федька нажал на дверь плечом, и она беззвучно приоткрылась. Мальчишки выбрались в коридор. Молодой матрос спал на табуретке, прислонившись спиной к подоконнику. На стене висела лампа. Она освещала небольшой круг перед камерой предварительного заключения. А дальше в коридоре было темным-темно.
Братья на цыпочках пошли вдоль стены в ту сторону, где находилась комната Крутогоррва. Федька сделал шагов десять и неожиданно остановился. Ему показалось, что проснулся матрос. Карпуха натолкнулся на брата, и они оба оглянулись. Матрос спал. Он только подтянул под себя ноги. Мальчишки пошли дальше. Они миновали две двери. У третьей Федька снова остановился и сказал брату:
Работа была незнакомая. Сам Крутогоров считал, что он совсем не подходит к этому тонкому делу. Какой из него начальник чекистов?
Хлопот хватало. Ораниенбаум в военном отношении — место бойкое. Тут и форты близко, да и до Кронштадта рукой подать. Приходилось и дворцы охранять, и со спекулянтами и самогонщиками бороться, и главным образом — очищать от тайных врагов сухопутные и морские подступы к красному Питеру. А попробуй-ка разберись, кто друг, а кто недруг?
У Крутогорова в толстой папке всяких документов в самом низу лежала прошлогодняя ориентировка на бывшего садовника с Елагина острова Самсонова и его семью. Год назад документ изучили все работники Ораниенбаумской ЧК и знали хорошо, но теперь кое-какие детали позабылись. Лишь Крутогоров помнил, что в бумаге не было приказа арестовать Самсоновых — просили сообщить в Петроград. Вот почему Крутогоров нахмурился, выслушав доклад старшего матроса о задержании на полустанке четырёх лиц, похожих по приметам на семью Самсоновых.
— Давай их сюда! — недовольно потребовал Крутогоров.
Старший матрос потоптался на месте.
— Василий Васильевич… Если не то — не взыщи!.. Похожи очень: и четверо, и хромает он, и погорельцы… Вначале, как увидел их, я бы голову отдал — они, и всё! А потом…
— Что потом?
— Не то как-то… Баба лютует, а парень один — бесёнок настоящий! И второй — тоже хорош… Если б что — разве б они так в чека ехали? А тут — чуть не с песнями!.. Так что не взыщи, если…
— Взыщу! — прервал его Крутогоров. — За то взыщу, что память дырявая!.. Кто сказал — задержать?.. Проследить, сообщить, а ты?
Старший матрос сконфуженно потёр тугую шею.
— Видать, запамятовал…
— Ладно! — смягчился Крутогоров. — С песнями, говоришь?.. Давай сюда весельчаков этих! Личина — она всякая бывает.
Их ввели. Все четверо полукругом встали у стола. Оба матроса — сзади. Крутогоров по очереди оглядел семейство, начиная с отца.
— Любуйся, да побыстрее! — сказала мать. — Через полчаса — обратный поезд, а другой только завтра пойдёт. Ночевать тут мы не собираемся!
— Надо будет — заночуете! — ответил Крутогоров и встал, с шумом отодвинув стул.
«Кр-р-р!» — раздалось вдруг откуда-то.
Это резкое металлическое карканье заставило Крутогорова вздрогнуть. У Карпухи из-за пазухи выглядывал сердитый глаз и клюв молодого ворона.
— Это он в парке подобрал, когда вели сюда. Подбитый воронёнок, — смущённо объяснил старший матрос. — Мы уж не стали отнимать…
Крутогоров заинтересовался, потянулся пальцами к оттопыренной Карпухиной рубахе.
— Не тронь! — буркнул Федька, заслоняя младшего брата.
Крутогоров отвёл руку, произнёс неопределённо:
— Дела-а!.. Семейка!.. Глаза выклюют!
Помолчав, он неожиданно спросил у Карпухи:
— Отец-то у тебя родной?
— А что? — усмехнулся мальчишка. — Бывают двоюродные?
Молодой матрос, сдерживая смех, прижал ко рту ладонь. Старший сердито подтолкнул его локтем. Крутогорову и самому стало смешно. Он уже чувствовал, что никакие это не Самсоновы.
Он задал ещё несколько вопросов, взял у отца справку из госпиталя и приказал матросам запереть всю семью в камеру предварительного заключения.
Их повели по коридору. Каркал ворон. Федька стрелял в окна из своего пистолета. Мать бранилась вовсю. Она замолчала только тогда, когда за ними закрылась дверь и старший матрос задвинул снаружи засов.
В камере был настил, сколоченный из грубых досок, — нечто вроде нар человек на шесть. На окне — решётка. В двери — ничем не закрытое квадратное окошко.
Мать и отец присели на нары.
— Всё из-за тебя! — сказал отец. — Из-за языка твоего длинного.
— Из-за ноги твоей укороченной! — ответила мать. — Что, я не видела, как они на хромую твою пялились?.. Угораздило тебя на пулю наткнуться!
— Сразу видно — баба! — рассердился отец. — На пулю не натыкаются. Она сама тебя находит. Знал бы — я б её за версту обошёл!
— Не обошёл — вот и сиди! А на язык мой нечего кивать!
Ребята не слушали, о чём толкуют отец с матерью — обычная перепалка из тех, которые возникали часто, но всегда кончались миром. Острая и не сдержанная на язык мать была доброй и чуткой. Отец и мальчишки любили её и не обижались на колкие словечки.
Сначала ребята устроили гнездо ворону. Строительный материал был под рукой — в головах на нарах лежала солома. Из неё они сделали мягкое гнёздышко. Ворон каркал, цеплялся клювом за рубаху — не хотел покидать тёплое местечко на груди у Карпухи. А когда его всё же посадили в соломенное гнездо, он успокоился, поджал подбитую лапку и принялся чистить левое крыло, на котором виднелась запёкшаяся кровь. Карпуха накрыл гнездо кепкой и подошёл к брату, стоявшему у зарешеченного окна.
Они по очереди подтянулись на руках и выглянули во двор. Уже темнело. За окном стоял часовой с винтовкой.
— Бах! Бах-бах! — выстрелил в него Федька.
Часовой не услышал — рама за решёткой была двойная, с толстыми стёклами.
От окна мальчишки перешли к двери.
— Куда? — предостерегающе спросил отец.
— Оставь их! — вмешалась мать. — Лучше думай, где лошадь взять!
— Лошадь не придумаешь.
Мать повысила голос:
— А голова на что?
— Да я тебе говорю: хоть пять голов — лошадь не придумаешь! Это тебе не сказка.
— Как твоя — и тысячи мало!
— Своей и придумывай!
Федька заглянул в окошко, прорезанное в двери. Посмотрел налево, направо. Никого. Пусто в коридоре.
— Подсади-ка! — попросил он брата.
Карпуха был на два года младше Федьки, но братья во всём старались держаться наравне. Так уж они договорились между собой, чтоб никому не было обидно. Карпуха присел на корточки, а старший брат встал ему на плечи и, засунув руку в окошко, обшарил дверь с той стороны. Когда его пальцы нащупали засов, в коридоре послышались голоса. Федька быстро спрыгнул с Карпухи и оттащил его от двери.
В окошке появились глаза и нос молодого матроса.
— Эй, смертники! Принимайте! — сказал он.
— Сам ты смертник несчастный! — крикнула мать. — Мало я тебе всыпала?
В окошке показались две кружки с кипятком. Братья взяли их и поставили на нары. Матрос подал ещё две кружки и четыре куска хлеба.
— Гони пятый! — потребовал Федька.
— Какой пятый? — удивился матрос.
— На ворона!
Матрос спросил серьёзно:
— А на мышей не надо! Их тут полно!
— Гони, а то орать будем! — пригрозил Федька и в самом деле заорал, будто его режут.
Заорал и Карпуха. Не переставая кричать, оба брата вдобавок забарабанили в дверь руками и ногами. Матрос что-то говорил им через окошко, потом исчез и быстро вернулся с пятым куском хлеба. Мальчишки закрыли рты.
После еды мать и отец улеглись на нарах. Легли и братья. В камере стало темно. Федька сразу затих, а Карпуха ворочался с боку на бок и долго слушал, как отец с матерью обсуждали будущее житьё-бытьё. Непредвиденная и неприятная задержка мало их беспокоила. Больше всего они думали о том, как устроятся на новом месте. Они снова говорили о лошади, о хлебе, об огороде. Карпуха уснул, так и не дождавшись конца этих разговоров.
Проснулся он оттого, что Федька зажал ему рот рукой и прошептал в самое ухо:
— Карпыш!.. Проснись, Карпыш!
— Чего?
— Тихо!.. Спускайся, иди к двери!
Карпуха сполз с нар и, придерживаясь рукой за стенку, прокрался в темноте к двери. Он не знал, что задумал старший брат, но раз тот просил, — значит, нужно. Так бы поступил и Федька, если бы Карпуха придумал что-нибудь.
— Становись на карачки! — прошептал Федька. — Как тогда…
Забравшись на Карпуху, он прислушался. За дверью кто-то сладко посапывал. Откуда-то сбоку лился неяркий свет керосиновой лампы. Она освещала вытянутые ноги в матросских ботинках.
Федька просунул руку в окошко и потихонечку отодвинул железный засов. С минуту стояли братья у двери, не решаясь открыть её. Было тихо, только сопел спящий матрос да возились мыши под полом.
— Куда пойдём? — чуть шевеля губами, спросил Карпуха.
— Не знаю, — признался Федька. — Куда-нибудь… Поглядим…
— Может, разбудить папку с мамкой? Удерём вместе! — предложил Карпуха.
— А чего удирать?.. Утром накормят и сами отпустят, да ещё и довезут — мамка заставит!
— Ну, пошли?
— Пошли! — согласился Федька. — Только ты запомни: если он проснётся и сдуру стрелять начнёт — ложись на пол и не двигайся!
— Ладно.
Братья на цыпочках пошли вдоль стены в ту сторону, где находилась комната Крутогоррва. Федька сделал шагов десять и неожиданно остановился. Ему показалось, что проснулся матрос. Карпуха натолкнулся на брата, и они оба оглянулись. Матрос спал. Он только подтянул под себя ноги. Мальчишки пошли дальше. Они миновали две двери. У третьей Федька снова остановился и сказал брату: