Воннегут Курт. Фантастические изобретения (сборник)

   Мы обставили это самым торжественным образом: закрыли жалюзи, и я пустил в потолок пробку одной из припасенных мною бутылок шампанского. На блондинку-секретаршу это произвело большое впечатление, тем более что она по-прежнему отрабатывала свое жалованье, расписываясь в получении ящичков, ящиков и контейнеров. Бокалов у нас не было, но мы прекрасно обошлись без них. Мы оба испытывали такое нервное возбуждение, что пить больше не смогли, и подарили остальные бутылки секретарше, сказав, что на этот день она может считать себя свободной. Когда она ушла (по-моему, несколько расстроенная тем, что веселое празднование оборвалось в саном начале), мы заперли за ней дверь, перебрались в студию, заперли внутреннюю дверь и взялись за работу.
   Я уже упоминал, что окна студии мы заложили. Внутренние стены были выкрашены тусклой черной краской, и благодаря высокому потолку — ведь прежде это был зал банка — впечатление создавалось внушительное. Но отнюдь не мрачное. В самой середине зала была установлена кинокамера, заряженная и готовая к съемке. Она заслоняла аппарат Майка, но я знал, что он стоит сбоку, настроенный так, чтобы изображение появлялось у задней стены. Да, именно у стены, а не на стене, так как изображение проецировалось в воздухе, точно скрещивались два прожекторных луча. Майк открыл крышку, и я увидел его силуэт на фоне чуть освещенных циферблатов.
   — Ну? — спросил он нетерпеливо.
   — Здесь ты командуешь, Майк, — сказал я.
   Щелкнул выключатель, и перед нами возник он — юноша, живший две с половиной тысячи лет назад. Возник во плоти. Александр. Александр Македонский.
   О нашей первой картине я, пожалуй, расскажу подробно. Мне никогда не забыть этот год. Сначала мы проследили всю жизнь Александра от рождения и до смерти. Конечно, мы пропускали второстепенные моменты и перепрыгивали через недели, месяцы, а порой и годы, после чего теряли его или оказывалось, что он значительно сместился в пространстве. Это означало, что нам приходилось прыгать вперед-назад, точно мы вели пристрелочный огонь. Существующие жизнеописания Александра Македонского почти не помогали нам, и мы поражались, насколько мало они соответствуют реальным фактам. Я часто задумываюсь над тем, почему вокруг знаменитых людей обязательно начинают сплетаться легенды. Ведь их подлинная жизнь не менее поразительна, чем выдуманная. К несчастью, мы вынуждены были придерживаться принятых версий, иначе историки объявили бы наш фильм безграмотной стряпней. Рисковать же мы не могли. Во всяком случае, вначале.
   После того как мы примерно установили, что и где происходило, мы, руководствуясь нашими заметками, отобрали наиболее фотогеничные эпизоды и некоторое время работали над ними. В конце концов общие контуры будущего фильма стали нам ясны. Тогда мы сели писать сценарий с учетом кадров, которые предстояло в дальнейшем отснять с дублерами. Аппарат Майка действовал как проектор, а я снимал фиксированной камерой, точно при комбинированных съемках. Едва отсняв катушку пленки, мы тут же отсылали ее для проявления в Рочестер. Было бы дешевле прибегнуть к услугам какой-нибудь голливудской фирмы, но Рочестер имел то преимущество, что там все привыкли к жутким любительским киноподелкам, и мы могли быть спокойны, что наши ленты ни у кого не возбудят нежелательного любопытства. Когда проявленная пленка возвращалась к нам, мы просматривали ее, проверяя динамику эпизода, цвета и прочее.
   Например, мы обязательно хотели включить в фильм хрестоматийную ссору Александра с его отцом Филиппом, но большую ее часть пришлось оставить до съемок с дублерами. Для Олимпиады, его матери, подпустившей к нему змей с вырванными ядовитыми зубами, дублерши не требовалось, так как мы сняли этот эпизод общим планом и под таким углом, что его можно было не озвучивать. Случай, когда Александр укротил коня, на которого не осмеливался сесть никто другой, оказался выдумкой кого-то из его биографов, однако опустить столь известный эпизод юности нашего героя мы не рискнули: крупные планы мы вклеили позже, а на самом деле укрощал коня молодой скиф, один из конюхов царской конюшни. Роксана действительно существовала, как и остальные жены персов, захваченные Александром. К счастью, они оказались достаточно пышного сложения, чтобы на экране выглядеть томными и соблазнительными. Филипп, Парменон и прочие персонажи были бородаты, что значительно облегчало проблему дублирования и озвучивания. (Если бы ты видел, каким способом они брились в ту далекую эпоху, ты бы понял, почему бороды были в такой моде.)
   Труднее всего было снимать эпизоды в помещениях. Коптящие фитили в чашах с топленым салом, сколько бы их ни было, дают слишком мало света даже для самой чувствительной пленки. Майк вышел из положения, отрегулировав камеру и свой аппарат так, что каждый кадр экспонировался секунду. Этим объясняется поразительная четкость и глубина резкости, которая достигалась сильным диафрагмированном. У нас было сколько угодно времени для того, чтобы выбирать наиболее интересные эпизоды и ракурсы. Нам не нужны были знаменитые актеры и хитроумное оборудование, нам не приходилось снимать по нескольку вариантов одной и той же сцены — у нас в распоряжении была вся жизнь нашего героя, и мы могли спокойно отбирать все наиболее яркое и интересное.
   В конце концов мы отсняли примерно восемьдесят процентов того, что ты видел в законченном фильме, склеили и устроили просмотр, упиваясь тем, что нам удалось сделать. Мы даже не рассчитывали, что конечный результат окажется таким блистательным. Хотя фильм еще не был смонтирован и озвучен, мы уже видели, что создали прекрасную вещь. Мы сделали все, что могли, а худшее еще было впереди. Поэтому мы послали за шампанским и сказали блондинке, что у нас праздник. Она хихикнула.
   — Но чем вы там занимаетесь? — спросила она. — Торговые агенты просто не дают мне покоя, им обязательно хочется выведать, что вы делаете.
   — А вы отвечайте, что не знаете, — посоветовал я, открывая первую бутылку.
   — Я так и говорю. А они считают меня дурочкой.
   Мы все трое посмеялись.
   Майк сказал задумчиво:
   — Если мы будем устраивать такие праздники часто, нам бы следовало обзавестись настоящими бокалами.
   — Их можно было бы хранить в нижнем ящике моего стола, — радостно подхватила блондинка и мило сморщила нос. — Я ведь первый раз в жизни пью шампанское, если не считать свадьбы одной моей подруги. Но там я выпила всего один бокал.
   — Налей ей еще! — предложил Майк. — Да и мне тоже. А что вы сделали с теми бутылками, которые унесли домой в прошлый раз?
   Она хихикнула и покраснела.
   — Папа хотел их откупорить, но я сказала, что вы велели приберечь их до особого случая.
   — Ну, это как раз и есть особый случай, — сказал я, закидывая ноги на ее стол. — Выпейте еще стаканчик, мисс… А как ваше имя? Не люблю официальности в нергбочие часы.
   — Но ведь вы и мистер Лавьяда выписываете мне чек каждую неделю! — обиженно воскликнула она. — Меня зовут Руфь.
   — Руфь… Руфь… — я покатал это имя на языке вместе с пузырьками шампанского и решил, что оно звучит очень приятно.
   — А вас зовут Эдвард, а мистера Лавьяду — Мигуэль, ведь так? — и она улыбнулась Майку.
   — Мигель, — улыбнулся он в ответ. — Старинное испанское имя. Обычно сокращается в "Майк".
   — Передайте мне еще бутылку, — попросил я, — и сократите «Эдварда» в "Эда".
   Она передала.
   К тому времени, когда опустела четвертая бутылка, мы уже знали о ней все: двадцать четыре года, белая, незамужняя, любит шампанское.
   — Но мне все-таки хотелось бы знать, чем вы там занимаетесь с утра до ночи, — добавила она, надувая губы. — А иногда всю ночь напролет…
   — Ну, — заплетающимся языком сказал Майк после некоторого размышления, — мы там снимаем. Можем и вас снять, если вы хорошенько попросите, — закончил он, подмигнув.
   — Мы снимаем модели, — перебил я. — И так, что они выглядят как настоящие.
   По-моему, это ее несколько разочаровало.
   — Ну, теперь все понятно, и я очень рада. А то я подписываю все эти счета из Рочестера и не знаю, за что они. И это меня беспокоило… Нет, в холодильнике есть еще две.
   Всего две — шампанское ей явно пришлось по вкусу. Я спросил, что она думает об отпуске. Оказалось, что она пока еще не думала об отпуске. Я посоветовал ей подумать, потому что мы через два дня уедем в Лос-Анджелес, в Голливуд.
   — Через два дня? Но ведь…
   Я поспешил ее успокоить.
   — Мы будем платить вам по-прежнему. Но неизвестно, сколько мы там пробудем, а какой вам смысл сидеть тут, ничего не делая?
   Шампанское уже ударило нам всем в голову. Майк что-то тихонько напевал себе под нос. Руфь протянула мне последнюю бутылку.
   — Я сберегу все пробки… Нет, нельзя — папа устроит скандал: с какой стати я пью с моими нанимателями?
   Я сказал, что раздражать папу — очень плохо. Майк спросил, зачем говорить о плохом, когда у него есть одна очень хорошая мысль. Мы заинтересовались — чем больше хороших мыслей, тем веселей.
   — Мы едем в Лос-Анджелес, — объявил Майк.
   Руфь и я кивнули.
   — Едем работать.
   Мы опять кивнули.
   — Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу корреспонденцию?
   Ужасно. Кто будет вести нашу корреспонденцию и пить шампанское? Печальная история!
   — Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А потому…
   Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:
   — А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию.
   Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.
   — Но я не могу! Я не могу уехать через два дня…
   Майк был великолепен.
   — Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.
   Руфь была ошеломлена.
   — Сейчас? Прямо сразу?
   — Сию же минуту. Прямо сразу, — неумолимо заявил я.
   — Но…
   — Никаких «но»! Сию же минуту, прямо сразу.
   — Мне нужно взять платья…
   — Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь звоните в аэропорт. Три билета.
   Она позвонила.
   — Папочке позвоните из аэропорта.
   В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Ли Джонсон.
   Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.
   — Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, — сказал я. — У нас уже готово процентов восемьдесят.
   Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.
   — У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки «Труколор». Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.
   Он кивнул.
   — Это нетрудно. В каком состоянии лента?
   — В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными — упоминать о них в титрах мы не будем.
   Джонсон поднял брови.
   — Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право.
   Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет готов. А может быть, и после этого.
   — Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, — сказал Джонсон, вставая и беря шляпу. — Я не знаю, сможем ли мы…
   Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество. Не порнография ли?
   Мы забрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.
   — Жена? — равнодушно осведомился Джонсон.
   — Секретарша, — ответил Майк не менее равнодушно. — Мы прилетели вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.
   Мы явно выросли в глазах Джонсона.
   Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных креслах, потом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку, вделанную в ручку его кресла, — и свет в зале погас. Просмотр начался.
   Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка — за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся к нам.
   — Откуда у вас эта лента?
   Я закинул крючок.
   — Она снималась не тут. А где — неважно.
   Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком.
   — В Европе! Гмм… Германия. Нет… Франция. Может быть, Россия — Эйнштейн… или Эйзенштейн, как там его фамилия?
   Я покачал головой.
   — Не угадали. Могу сказать одно: все те, кто снимался в этом фильме и принимал участие в работе над ним, либо в курсе, либо умерли. Но у этих последних могут отыскаться наследники… Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
   О да, Джонсон прекрасно понял, что я имел в виду.
   — Конечно, так надежнее. Лучше не рисковать. — Он задумался, а потом сказал киномеханику: — Позовите Бернстайна. И еще Кеслера и Мэрса.
   Киномеханик вышел, и через несколько минут в зал с Бернстайном, звукооператором, вошли Кеслер, широкоплечий крепыш, и Мэре, нервный молодой человек, куривший без передышки. Джонсон познакомил нас с ними, а потом спросил, согласимся ли мы еще раз просмотреть наш фильм.
   — С удовольствием. Нам он нравится больше, чем вам.
   Тут я был неточен. Едва зажегся свет, как ошеломленные Кеслер, Мэре и Бернстайн набросились на нас с расспросами. Мы отвечали им в том же духе, как и Джонсону, но нам было приятно, что фильм произвел на них впечатление, и мы так и сказали. Кеслер чертыхнулся.
   — Хотел бы я знать, кто оператор. Черт побери, таких съемок я не видел со времен «Бен-Гура», только это еще лучше.
   — На это я могу вам ответить. Снимали ребята, с которыми вы сейчас беседуете. Спасибо на добром слове.
   Они все четверо недоверчиво уставились на нас.
   — Верно, — сказал Майк.
   — Ого! — пробормотал Мэрс, и все они посмотрели на нас с уважением. Было очень приятно.
   Наконец Джонсон нарушил затянувшееся молчание.
   — Ну, а что дальше?
   И мы перешли к делу. Майк, как обычно, сидел прищурившись и молчал, предоставляя мне самому вести переговоры.
   — Мы хотим его полностью озвучить.
   — С большим удовольствием, — сказал Бернстайн.
   — Понадобится десяток дублеров, очень похожих на актеров, которых вы только что видели.
   — Это просто, — уверенно заявил Джонсон. — В Центральном архиве имеются фотографии всех, кто хоть раз появлялся на экране начиная с девятьсот первого года.
   — Я знаю. Мы туда уже заглядывали. Значит, тут затруднений не будет. Но по причинам, о которых я уже говорил мистеру Джонсону, им придется обойтись без упоминания в титрах.
   — И улаживать это, конечно, должен буду я! — простонал Мэрс.
   — Вот именно, — отрезал Джонсон.
   — А как с недоснятыми кусками? У вас есть на примете сценарист? — спросил Мэрс.
   — У нас имеются наметки сценария. Их можно привести в рабочий вид за неделю. Хотите, займемся ими вместе?
   Это его вполне устраивало.
   — Каким временем мы располагаем? — перебил Кеслер. — Работа предстоит порядочная. Когда мы должны его кончить?
   Уже "мы".
   — Ко вчерашнему дню! — объявил Джонсон и встал. — У вас есть какие-нибудь предложения о музыкальном оформлении? Нет? Ну, так мы попробуем заполучить Вернера Янсена и его ребят. Бернстайн, за этот фильм отвечаете вы. Кеслер, зовите своих мальчиков, пусть они с ним познакомятся. Мэрс, вы проводите мистера Лефко и мистера Лавьяду в Центральный архив и вообще будете поддерживать с ними связь. Ну, а теперь пойдемте ко мне в кабинет и обсудим финансовую сторону…
   Легко и просто.
   Нет, я вовсе не хочу сказать, что работа была легкой — несколько следующих месяцев мы были заняты по горло. Начать хотя бы с того, что в Центральном архиве мы отыскали только одну фотографию человека, похожего на Александра, — статиста, которому надоело ждать роли и который отбыл в неизвестном направлении. А когда дублеры были подобраны, пришлось без конца с ними репетировать и ругаться с костюмерами и декораторами. Короче говоря, дел у нас хватало. Даже Руфи пришлось по-настоящему отрабатывать свое жалованье. Мы по очереди диктовали ей с утра до ночи, пока не получили сценария, которым остались довольны и я, и Майк, и Мэрс, собаку съевший на диалоге.
   Я имел в виду, что мы легко и просто нашли общий язык с этими видавшими виды ребятами и наше самолюбие было удовлетворено. Они искренне восхищались нашей работой, и Кеслер даже расстроился, когда мы отказались сами доснимать фильм. Но мы только заморгали и сказали, что слишком заняты и знаем, что он это сделает не хуже, чем мы. И он превзошел и себя, и нас. Не знаю, как бы мы вывернулись, если бы он попросил у нас какого-нибудь конкретного совета. Вспоминая все это задним числом, я прихожу к выводу, что им до смерти надоело возиться с посредственной дребеденью и было приятно иметь дело с людьми, которые понимали разницу между глицериновыми слезами и настоящими и не торговались, если последние обходились на два доллара дороже.
   Наконец фильм был готов. Мы все собрались в демонстрационном зале — Майк и я, Мэрс и Джонсон, Кеслер и Бернстайн, и все, кто так или иначе участвовал в работе. Получилась потрясающая вещь. Когда на экране появился Александр, это был подлинный Александр Великий. Ослепительные краски, пышность, великолепие, блеск на экране буквально ошеломляли. Даже мы с Майком, которые видели все в натуре, и то сидели с раскрытыми ртами.
   Однако, мне кажется, самым сильным в картине были батальные эпизоды. Это был настоящий реализм, а не увлекательные кровопролития, после которых мертвецы встают и отправляются обедать. И солдаты, посмотревшие фильм, писали письма в газеты, сравнивая Гавгамелы Александра с Анцио и Аргоннами. Усталый крестьянин, отнюдь не воплощение тупой покорности, который милю за милей шагает по пыльным сухим равнинам только для того, чтобы в конце пути превратиться в разлагающийся, облепленный мухами труп, везде одинаков, несет ли он сариссу или винтовку. Вот что мы пытались показать. И это нам удалось.
   Когда в зале вспыхнули люстры, мы вновь убедились, что создали настоящий боевик. Все поздравляли лас и пожимали нам руки. Затем мы удалились в кабинет Джонсона, выпили за успех и перешли к делу.
   — Как вы думаете выпустить его в прокат? — начал Джонсон.
   Я спросил о его мнении.
   — Это уж ваше дело, — он пожал плечами. — Не знаю, известно ли вам, что уже давно ходят слухи, будто у вас кое-что есть.
   Я сказал ему, что к нам в отель звонили представители. разных фирм, и назвал их.
   — Вот именно. Я этих ребят знаю. Держитесь от них подальше, если не хотите потерять последнюю рубашку. Да, кстати, вы нам порядком задолжали. Конечно, у вас хватит заплатить нам?
   — Хватит.
   — Этого я и боялся! Не то вашу последнюю рубашку забрал бы я! — он широко улыбнулся, но мы знали, что так оно и было бы. — Ну, с этим покончено. Вернемся к вопросу о прокате.
   — А вы сами им не занялись бы?
   — Я бы не прочь. У меня есть на примете фирма, которой как раз сейчас до зарезу нужна кассовая вещь, а им не известно, что мне это известно. И я заставлю их раскошелиться. А мой процент?
   — Об этом после, — сказал я. — Мы удовлетворимся обычными условиями, а вы раздевайте их, как хотите. То, чего мы не знаем, нас не касается.
   (Они там все норовят перерезать друг другу глотку.)
   — Договорились. Кеслер, начинайте печатать копии.
   — У нас все готово.
   — Мэрс, организуйте рекламу… У вас есть какие-нибудь мысли на этот счет? — обратился он к нам.
   Мы с Майком уже давно все обсудили.
   — Что касается нас, — сказал я медленно, — делайте, как считаете лучшим. Мы не ищем известности, но и отказываться от нее не будем. Вопросы о том, где снимался фильм, спускайте на тормозах, но не слишком заметно. Решить задачу с безыменными актерами будет не так просто, но вы, наверное, сумеете что-нибудь придумать.
   Мэрс застонал, а Джонсон сказал, ухмыльнувшись:
   — Он что-нибудь придумает!
   — Против упоминания в титрах тех, кто доснимал фильм, мы не возражаем, потому что ваша работа была отличной.
   Кеслер счел это комплиментом в свой адрес и не ошибся.
   — Но теперь, пожалуй, пора упомянуть, что часть фильма была сделана в Детройте.
   Они прямо подскочили.
   — Мы с Майком разработали новый метод трюковых съемок. Касаться его сущности мы не будем и не скажем, какие именно эпизоды снимались в лаборатории. Однако вы же не станете отрицать, что отличить их от остальных невозможно. Как мы этого достигаем, я вам не скажу, потому что мы не запатентовали наше изобретение и не будем его патентовать, пока возможно.
   Это они понять могли. Подобную штуку выгодней всего хранить в секрете.
   — Мы практически гарантируем, что в будущем сможем предложить вам подобную работу.
   Это их явно заинтересовало.
   — Мы не можем назвать точный срок или говорить о конкретных условиях. Но у нас в колоде еще остается пара-другая козырей. С вами мы отлично ладили, и это нас вполне устраивает. А теперь, с вашего разрешения, мы вас покинем — у нас свидание с блондинкой.
   Джонсон оказался прав. Мы — вернее, он — заключили весьма выгодный контракт с "Юнайтод эмюзментс". Джонсон, настоящий бандит, получил с нас причитавшиеся ему проценты и, по всей вероятности, содрал солидный куш с "Юнайтед".
   Фильм вышел на экраны одновременно в Нью-Йорке и Голливуде. Мы торжественно отправились на премьеру вместе с Руфью, надуваясь гордостью, точно трио лягушек. А как приятно рано поутру сидеть на ковре и упиваться хвалебными рецензиями! Но еще приятнее разбогатеть за один вечер. Джонсон и его ребята тоже не остались в накладе. По-моему, до нашего знакомства он сидел на мели и теперь не меньше нас смаковал свой финансовый успех.
   Каким-то образом по Голливуду прошел слух, что мы разработали новый метод трюковых съемок, и все крупнейшие кинокомпании загорелись желанием приобрести на него исключительное право, что обещало значительную экономию. Мы получили несколько весьма выгодных предложений — так, во всяком случае, казалось Джонсону, но мы сразу поскучнели и сообщили, что на следующий день отбываем в Детройт, а ему поручаем оборонять крепость на время нашего отсутствия. По-моему, он нам не поверил, но мы тем не менее уехали — и на следующий же день.
   В Детройте мы немедленно засели за работу, подкрепляемые уверенностью, что стоим на верном пути. Руфь трудилась в поте лица, отвечая отказом бесчисленным посетителям, которые во что бы то ни стало хотели нас увидеть. У нас не было на них времени. Мы работали с панорамной фотокамерой. Каждый день мы отправляли в Рочестер проявлять все новые и новые пластинки. Нам присылали по отпечатку с каждой, а негатив оставался в Рочестере до наших дальнейших распоряжений. Потом мы пригласили из Нью-Йорка представителя одного из крупнейших издательств. И заключили с ним контракт.
   Если тебе интересно, то в своей городской библиотеке ты наверняка найдешь комплект наших фотоальбомов — сотни толстых томов безупречных фотографий, отпечатанных с негатива 20 X 25 сантиметров. Комплекты этих альбомов поступили во все крупнейшие библиотеки и университеты мира. Мы с Майком наслаждались, решая загадки, над которыми ученые ломали головы столетиями. В римском альбоме, например, мы раскрыли тайну триремы, включив в него серию снимков внутреннего устройства не только триремы, но и военной квинквиремы. (Естественно, ни профессионалов, ни яхтсменов-любителей наши снимки ни в чем не убедили.) Мы включили в этот альбом серию снимков Рима с птичьего полета, сделанных на протяжении тысячелетия. И такие же виды Равенны и Лондиниума, Пальмиры и Помпеи, Эборакума и Византии. Сколько удовольствия мы получили! Мы выпустили альбомы Греции, Рима, Персии, Крита, Египта и Византийской империи. В них можно было найти снимки Парфенона и Фаросского маяка, портреты Ганнибала, Карактака и Верцингеторикса, снимки стен Вавилона, и строящихся пирамид, и дворца Саргона, а также факсимиле утраченных книг Тита Ливия и трагедий Еврипида. И еще много всего в том же роде.
   Хотя эти альбомы стоили безумных денег, второй тираж разошелся весь. Если бы их можно было удешевить, история, вероятно, вошла бы в моду еще больше.