Страница:
Чем быстрее вращается тело, тем больше в нем центробежная сила, которая сильнее всего действует на частицы, лежащие на границах экватора туманности. Поэтому туманность сплющивалась у своих полюсов все больше и больше, вытягиваясь в плоскости экватора и напоминая своим видом линзу, чечевицу или две глубокие тарелки, сложенные своими краями.
На некотором расстоянии от оси вращения в плоскости экватора частички приобрели скорость, достаточную для того, чтобы действующая на них центробежная сила уравнялась с силой тяготения. Заметим, что если первоначально эта туманность простиралась далеко за орбиту наиболее далекой планеты, – она не простиралась все-таки в бесконечность. В самом деле, частички, очень далекие от центрального сгущения, могли им притягиваться слабее, чем каким-либо другим массивным небесным телом, т. е. какой-нибудь другой звездой. Даже и без этого влияния со стороны солнечных соседей такие далекие частички при достаточной скорости или при случайном толчке легко могли выйти из области притяжения центрального сгущения и рассеяться в мировом пространстве.
Частички, лежащие на экваторе и испытывающие при вращении центробежную силу, равную силе их притяжения к центру, теряли связь с остальной массой туманности и отслаивались от нее. Они продолжали вращаться уже самостоятельно, на определенном расстоянии от центра и с постоянной скоростью. Так как процесс охлаждения и сжатия туманности происходил непрерывно, то от туманности, вращавшейся все быстрее и быстрее, в экваториальной плоскости отрывались слои за слоем, всякий раз как центробежная сила для данных частиц начинала уравновешивать тяготение.
Таким образом, сплющенная туманность превратилась в шар, оставшийся от центрального ядра, окруженный неоднородным, тонким и почти плоским газовым кольцом, лежащим в экваториальной плоскости. Образовавшееся плоское кольцо вращалось уже не как твердое тело, потому что после каждого отслоения газового пояска скорость вращения остатка туманности возрастала, как этого требуют законы механики. Различие в угловой скорости частичек кольца, сжатие поясков вследствие охлаждения и взаимное притяжение частичек таких поясков начало производить расслоение кольца на отдельные пояса или внутренние кольца, отделенные друг от друга промежутками. Наглядное представление о получившейся картине дает в миниатюре планета Сатурн со своими плоскими, концентрическими кольцами, отделенными друг от друга несколькими пустыми промежутками. При наблюдении в телескоп эти промежутки в кольцах Сатурна кажутся темными.
Образование колец является наиболее характерной чертой гипотезы Лапласа.
Лаплас полагал, что отделившиеся таким образом кольца образовались как раз в местах, занятых теперь орбитами планет. Он думал, что внутреннее трение между частичками каждого отдельного кольца должно было выравнять их угловые скорости, так что в конце концов кольцо вращается вокруг своего центра с угловой скоростью, одинаковой во всей своей массе. Охлаждение и взаимное тяготение частиц вело к дальнейшему сжатию кольца, которое, конечно, лишь в исключительных случаях могло бы быть однородным. В нем неизбежно должны были бы встречаться уплотнения и разрежения газа. Более массивные комки постепенно должны были притянуть к себе, собрать остальные частички, и, таким образом, каждое неоднородное кольцо сбивалось в один газовый шар, несущийся вокруг Солнца на том расстоянии, на каком отделилось соответствующее кольцо, и имеющий ту скорость, какую имела туманность на экваторе в момент отделения этого кольца. Поэтому-то кольца, отделившиеся позднее, находившиеся ближе к Солнцу и имевшие большую угловую скорость, превратились в планеты с наименьшим периодом обращения. Действительно, самая близкая к Солнцу планета – Меркурий обегает вокруг него в 88 суток; следующая планета – Венера – в 225 суток; Земля – в год, и так вплоть до Урана, обращение которого составляет 84 года. Солнце, которое Лаплас мыслит сжавшимся центральным ядром, обладает периодом вращения вокруг оси в 25 дней, т. е. еще более коротким, чем период Меркурия, что и соответствует теории Лапласа.
Действительно, после отделения кольца Меркурия сжимающееся центральное тело должно было начать вращаться еще быстрее. Вместе с тем описанные процессы, очевидно, вполне могли привести к тому, что существует в действительности, т. е. к тому, что орбиты всех планет – почти круговые и лежат почти в плоскости солнечного экватора, причем направления обращений все одни и те же – прямые.
Вращение планет и рождение спутников
Опыт Плато
Происхождение комет
Идея эволюции
В ГОДЫ ТЕРМИДОРИАНСКОЙ РЕАКЦИИ
Начало реакции
Лаплас – педагог
Бюро долгот и Палата мер и весов
Учреждение института
«Наложение системы мира» и «Небесная механика»
На некотором расстоянии от оси вращения в плоскости экватора частички приобрели скорость, достаточную для того, чтобы действующая на них центробежная сила уравнялась с силой тяготения. Заметим, что если первоначально эта туманность простиралась далеко за орбиту наиболее далекой планеты, – она не простиралась все-таки в бесконечность. В самом деле, частички, очень далекие от центрального сгущения, могли им притягиваться слабее, чем каким-либо другим массивным небесным телом, т. е. какой-нибудь другой звездой. Даже и без этого влияния со стороны солнечных соседей такие далекие частички при достаточной скорости или при случайном толчке легко могли выйти из области притяжения центрального сгущения и рассеяться в мировом пространстве.
Частички, лежащие на экваторе и испытывающие при вращении центробежную силу, равную силе их притяжения к центру, теряли связь с остальной массой туманности и отслаивались от нее. Они продолжали вращаться уже самостоятельно, на определенном расстоянии от центра и с постоянной скоростью. Так как процесс охлаждения и сжатия туманности происходил непрерывно, то от туманности, вращавшейся все быстрее и быстрее, в экваториальной плоскости отрывались слои за слоем, всякий раз как центробежная сила для данных частиц начинала уравновешивать тяготение.
Таким образом, сплющенная туманность превратилась в шар, оставшийся от центрального ядра, окруженный неоднородным, тонким и почти плоским газовым кольцом, лежащим в экваториальной плоскости. Образовавшееся плоское кольцо вращалось уже не как твердое тело, потому что после каждого отслоения газового пояска скорость вращения остатка туманности возрастала, как этого требуют законы механики. Различие в угловой скорости частичек кольца, сжатие поясков вследствие охлаждения и взаимное притяжение частичек таких поясков начало производить расслоение кольца на отдельные пояса или внутренние кольца, отделенные друг от друга промежутками. Наглядное представление о получившейся картине дает в миниатюре планета Сатурн со своими плоскими, концентрическими кольцами, отделенными друг от друга несколькими пустыми промежутками. При наблюдении в телескоп эти промежутки в кольцах Сатурна кажутся темными.
Образование колец является наиболее характерной чертой гипотезы Лапласа.
Лаплас полагал, что отделившиеся таким образом кольца образовались как раз в местах, занятых теперь орбитами планет. Он думал, что внутреннее трение между частичками каждого отдельного кольца должно было выравнять их угловые скорости, так что в конце концов кольцо вращается вокруг своего центра с угловой скоростью, одинаковой во всей своей массе. Охлаждение и взаимное тяготение частиц вело к дальнейшему сжатию кольца, которое, конечно, лишь в исключительных случаях могло бы быть однородным. В нем неизбежно должны были бы встречаться уплотнения и разрежения газа. Более массивные комки постепенно должны были притянуть к себе, собрать остальные частички, и, таким образом, каждое неоднородное кольцо сбивалось в один газовый шар, несущийся вокруг Солнца на том расстоянии, на каком отделилось соответствующее кольцо, и имеющий ту скорость, какую имела туманность на экваторе в момент отделения этого кольца. Поэтому-то кольца, отделившиеся позднее, находившиеся ближе к Солнцу и имевшие большую угловую скорость, превратились в планеты с наименьшим периодом обращения. Действительно, самая близкая к Солнцу планета – Меркурий обегает вокруг него в 88 суток; следующая планета – Венера – в 225 суток; Земля – в год, и так вплоть до Урана, обращение которого составляет 84 года. Солнце, которое Лаплас мыслит сжавшимся центральным ядром, обладает периодом вращения вокруг оси в 25 дней, т. е. еще более коротким, чем период Меркурия, что и соответствует теории Лапласа.
Действительно, после отделения кольца Меркурия сжимающееся центральное тело должно было начать вращаться еще быстрее. Вместе с тем описанные процессы, очевидно, вполне могли привести к тому, что существует в действительности, т. е. к тому, что орбиты всех планет – почти круговые и лежат почти в плоскости солнечного экватора, причем направления обращений все одни и те же – прямые.
Вращение планет и рождение спутников
Возникновение вращения планет вокруг своей оси Лаплас об'ясняет тем, что кольцо, сгущающееся в газовый комок, двигающийся с одинаковой угловой скоростью, т. е. так, что все его частицы в одно и то же время делают полный круг около Солнца, – имело скорость на внутреннем краю меньше, чем на внешнем. Поэтому внешние части как бы забегали вперед и привели этим во вращение образующийся газовый шар, дальнейшее сжатие и охлаждение которого привело к формированию планет в их современном виде.
Незначительная вначале скорость вращения планет впоследствии должна была увеличиться, потому что планета сжималась при охлаждении, а при этом, как мы знаем, скорость вращения увеличивается.
Однако, прежде чем застыть, многие пришедшие во вращение газовые шары – будущие планеты – испытали тот же процесс, в результате которого они сами образовались. Их охлаждение и сжатие повело к отслоению от них колец, лежащих почти в той же плоскости, что путь планеты около Солнца. С этими кольцами повторился процесс их распадения, и так, по мысли Лапласа, образовались спутники планет – их луны. Лишь у Сатурна, говорит Лаплас, газовые кольца, отслоившиеся от будущей планеты, оказались так однородны, что не могли собраться в отдельные большие тела, а распались на множество крошечных телец, которые, благодаря своему количеству, образовали метеоритные кольца. Действительно, исключительный вид планеты Сатурн, не забываемый никем, кто его видел в телескоп, является как будто лучшей иллюстрацией и лучшим подтверждением правильности гипотезы Лапласа.
Очевидно, вращение всех планет вокруг оси и обращение их спутников должны происходить в одном и том же прямом направлении. Только такие «прямые» движения были известны во времена Лапласа. Вытекающий из описанного процесса более короткий период вращения планеты вокруг оси, по сравнению с временем обращения спутников, согласовался с наблюдениями.
Незначительная вначале скорость вращения планет впоследствии должна была увеличиться, потому что планета сжималась при охлаждении, а при этом, как мы знаем, скорость вращения увеличивается.
Однако, прежде чем застыть, многие пришедшие во вращение газовые шары – будущие планеты – испытали тот же процесс, в результате которого они сами образовались. Их охлаждение и сжатие повело к отслоению от них колец, лежащих почти в той же плоскости, что путь планеты около Солнца. С этими кольцами повторился процесс их распадения, и так, по мысли Лапласа, образовались спутники планет – их луны. Лишь у Сатурна, говорит Лаплас, газовые кольца, отслоившиеся от будущей планеты, оказались так однородны, что не могли собраться в отдельные большие тела, а распались на множество крошечных телец, которые, благодаря своему количеству, образовали метеоритные кольца. Действительно, исключительный вид планеты Сатурн, не забываемый никем, кто его видел в телескоп, является как будто лучшей иллюстрацией и лучшим подтверждением правильности гипотезы Лапласа.
Очевидно, вращение всех планет вокруг оси и обращение их спутников должны происходить в одном и том же прямом направлении. Только такие «прямые» движения были известны во времена Лапласа. Вытекающий из описанного процесса более короткий период вращения планеты вокруг оси, по сравнению с временем обращения спутников, согласовался с наблюдениями.
Опыт Плато
Можно себе представить, какое впечатление произвел опыт, при помощи которого гипотеза Лапласа, как казалось, была подтверждена. Его сделал в 1843 году Плато. Он взял смесь воды со спиртом, плотность которой была одинаковой с плотностью жидкого масла. Если в такую жидкость влить масло, то оно соберется в спирте в виде шара, находящегося в безразличном равновесии, не всплывая наверх и не падая на дно. Плато проткнул через этот шар палочку и привел ее в быстрое вращение, увлекающее и масляный шар. При быстром вращении жидкий масляный шар сплющивается, и от него в плоскости экватора отделяются кольца. Кольца скоро распадаются на отдельные мелкие шарики, продолжающие вращаться вокруг большого масляного шара, проткнутого палочкой. Получается как будто полная аналогия той картины, которую так мастерски набросал Лаплас.
Теперь мы уже знаем, что опыт Плато совсем не является подтверждением гипотезы Лапласа. Масляный шар, плавающий в спирте, не имеет ничего общего с огромной, разреженной и раскаленной туманностью Лапласа. В частности, в опыте Плато большую роль играют явления так называемого поверхностного натяжения жидкостей.
Теперь мы уже знаем, что опыт Плато совсем не является подтверждением гипотезы Лапласа. Масляный шар, плавающий в спирте, не имеет ничего общего с огромной, разреженной и раскаленной туманностью Лапласа. В частности, в опыте Плато большую роль играют явления так называемого поверхностного натяжения жидкостей.
Происхождение комет
На иную точку зрения стал Лаплас для об'яснения происхождения комет с их вытянутыми путями вокруг Солнца, нередко пересекающимися под большим углом с плоскостями планетных орбит. Здесь Лаплас находится под влиянием тех результатов, которые он получил, тщательно вычисляя влияния, которые массивные планеты, особенно Юпитер, оказывают на движение комет.
Случается, что какая-нибудь «неосторожная» кометка пройдет около Юпитера слишком близко, и его могучее притяжение, действуя на близком расстоянии, может «совратить» кометку с того пути, по которому она бежала бы под действием одного лишь солнечного притяжения. Под действием таких возмущений со стороны Юпитера или Сатурна ее вначале параболический путь может стать замкнутым, эллиптическим, так что случайно забредшая в солнечную систему кометка может стать пленницей Солнца. Из случайной гостьи нашей системы она становится ее постоянным членом, становится периодической кометой. Вообще же Лаплас считал кометы чуждыми пашей солнечной системе. Он полагал, что они образуются в мировом пространстве, как сгустизшиеся обрывки туманностей, подобных тем, из которых развилась солнечная система. Странствуя в безднах вселенной, они по временам случайно попадают в поле притяжения какой-нибудь звезды, в том числе нашего Солнца. Тогда они огибают его, делаясь на это время видимыми с планет, и снова навсегда исчезают в безднах мироздания, если только Юпитер не захватит их в плен, как это было описано. Изложенная гипотеза Лапласа о «захвате периодических комет» до сих пор является, пожалуй, наиболее популярной.
Случается, что какая-нибудь «неосторожная» кометка пройдет около Юпитера слишком близко, и его могучее притяжение, действуя на близком расстоянии, может «совратить» кометку с того пути, по которому она бежала бы под действием одного лишь солнечного притяжения. Под действием таких возмущений со стороны Юпитера или Сатурна ее вначале параболический путь может стать замкнутым, эллиптическим, так что случайно забредшая в солнечную систему кометка может стать пленницей Солнца. Из случайной гостьи нашей системы она становится ее постоянным членом, становится периодической кометой. Вообще же Лаплас считал кометы чуждыми пашей солнечной системе. Он полагал, что они образуются в мировом пространстве, как сгустизшиеся обрывки туманностей, подобных тем, из которых развилась солнечная система. Странствуя в безднах вселенной, они по временам случайно попадают в поле притяжения какой-нибудь звезды, в том числе нашего Солнца. Тогда они огибают его, делаясь на это время видимыми с планет, и снова навсегда исчезают в безднах мироздания, если только Юпитер не захватит их в плен, как это было описано. Изложенная гипотеза Лапласа о «захвате периодических комет» до сих пор является, пожалуй, наиболее популярной.
Идея эволюции
Гипотеза Лапласа чрезвычайно убедительно продемонстрировала идею эволюции мировых тел, их естественного и постоянного развития. Она показала, как из более простых форм материи образуются более сложные, показала, что солнечная система должна была иметь свою историю во времени и что ее упорядоченность сегодня является необходимым (детерминированным) следствием законов, действовавших то вселенной миллиарды лет назад. Будущее солнечной системы обусловлено действием тех же неизменных законов природы и современным состоянием этой системы. Простому случаю и потусторонней воле в этой картине мира уже не осталось никакого места, и изменяемость солнечной системы, а с ней и Земли, должны были оказать и оказали свое влияние на целый ряд смежных дисциплин.
Если такое влияние гипотезы Лапласа имело место, а теория Канта осталась почти незамеченной, то это об'ясняется не только высоким авторитетом Лапласа в научных кругах. Ко времени Лапласа идеи эволюции уже зарождались в умах. Еще в 1759 году, почти одновременно с Кантом, К. Вольф впервые попытался указать в биологии на развитие видов и протестовал против теории их неизменяемости. Однако в его руках еще не было всех нужных для этого данных. Но через четверть века данные науки умножились и сами собой подготовили почву к восприятию идей эволюции, а Французская революция сделала мозги людей более восприимчивыми к новым мыслям, к новому мировоззрению.
Вслед за астрономией идею эволюции должна была воспринять геология, потому что господствовавшая в ней теория катастроф Кювье не вязалась с медленным и непрерывным видоизменением того небесного тела, верхними слоями (корой) которого занималась геология.
Кювье предполагал, что геологические периоды отделялись друг от друга бурными катастрофами, при которых вся жизнь на нашей планете погибала и что всякий раз после этого происходил новый акт творения органической жизни. Ляйелль, по примеру Лапласа, внес в геологию учение о непрерывном видоизменении лика Земли под влиянием процессов размывания, выветривания горных пород и т. п.
Позже всего идеи развития утвердились в биологии, и то лишь после продолжительной борьбы, в которой фон Бух, Ламарк и Сент Илер были в первых рядах защитников этих идей. Однако лишь Дарвину в 1859 году удалось утвердить эти идеи, и с тех пор понятие о развитии всех форм природы стало для нас привычным и естественным. Идея о всеобщей связи явлений в мире и развитии природы, таким образом, прочно утвердились в естествознании и с ними вошли в науку элементы диалектики. Хотя Лаплас в основном стоит еще на механистических позициях материализма, его космогоническая гипотеза уже содержала в себе зародыш диалектического мышления. Это видно, например, из следующих слов Энгельса:
«Итак, точное представление о вселенной, об ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может выработаться лишь диалектическим путем… На такую точку зрения стала новейшая философия. Кант обратил неизменную солнечную систему… в исторический процесс возникновения солнца и всех планет из первоначальной туманной массы, а через пятьдесят лет после этого Лаплас математически формулировал выводы из этой гипотезы во всех деталях, и теперь она принята всеми естествоиспытателями. Гегель завершил эту философию…» [13]
Если такое влияние гипотезы Лапласа имело место, а теория Канта осталась почти незамеченной, то это об'ясняется не только высоким авторитетом Лапласа в научных кругах. Ко времени Лапласа идеи эволюции уже зарождались в умах. Еще в 1759 году, почти одновременно с Кантом, К. Вольф впервые попытался указать в биологии на развитие видов и протестовал против теории их неизменяемости. Однако в его руках еще не было всех нужных для этого данных. Но через четверть века данные науки умножились и сами собой подготовили почву к восприятию идей эволюции, а Французская революция сделала мозги людей более восприимчивыми к новым мыслям, к новому мировоззрению.
Вслед за астрономией идею эволюции должна была воспринять геология, потому что господствовавшая в ней теория катастроф Кювье не вязалась с медленным и непрерывным видоизменением того небесного тела, верхними слоями (корой) которого занималась геология.
Кювье предполагал, что геологические периоды отделялись друг от друга бурными катастрофами, при которых вся жизнь на нашей планете погибала и что всякий раз после этого происходил новый акт творения органической жизни. Ляйелль, по примеру Лапласа, внес в геологию учение о непрерывном видоизменении лика Земли под влиянием процессов размывания, выветривания горных пород и т. п.
Позже всего идеи развития утвердились в биологии, и то лишь после продолжительной борьбы, в которой фон Бух, Ламарк и Сент Илер были в первых рядах защитников этих идей. Однако лишь Дарвину в 1859 году удалось утвердить эти идеи, и с тех пор понятие о развитии всех форм природы стало для нас привычным и естественным. Идея о всеобщей связи явлений в мире и развитии природы, таким образом, прочно утвердились в естествознании и с ними вошли в науку элементы диалектики. Хотя Лаплас в основном стоит еще на механистических позициях материализма, его космогоническая гипотеза уже содержала в себе зародыш диалектического мышления. Это видно, например, из следующих слов Энгельса:
«Итак, точное представление о вселенной, об ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может выработаться лишь диалектическим путем… На такую точку зрения стала новейшая философия. Кант обратил неизменную солнечную систему… в исторический процесс возникновения солнца и всех планет из первоначальной туманной массы, а через пятьдесят лет после этого Лаплас математически формулировал выводы из этой гипотезы во всех деталях, и теперь она принята всеми естествоиспытателями. Гегель завершил эту философию…» [13]
В ГОДЫ ТЕРМИДОРИАНСКОЙ РЕАКЦИИ
Начало реакции
К лету 1794 года угроза интервенции была уничтожена, и враги революционной диктатуры якобинцев побеждены. Диктатура якобинцев спасла Францию от иностранного вторжения и дала блестящий пример победы над внутренней контрреволюцией при помощи всенародного революционного террора, она окончательно разделалась с абсолютизмом и феодализмом, но признавая частную собственность на землю, фабрики, заводы, не принимая никаких мер для защиты рабочих от эксплуатации их капиталистами, она укрепляла только могущество крупной буржуазии и не могла сколько-нибудь длительно удерживать в своих руках государственную власть.
Буржуазная реакция сделалась неотвратимой. Не поддержанная крестьянскими и рабочими массами, ненавидимая контрреволюционной буржуазией и остатками дворянства, и духовенства, якобинская диктатура была свергнута реакционно-буржуазным блоком, образовавшимся в Конвенте и вне его. Гибель Робеспьера и его сторонников, последовавшая в результате переворота 9 термидора (27 июля), и явилась началом термидорианской реакции.
В Конвент были возвращены оставшиеся в живых жирондисты, крупная буржуазия стала наглеть все больше, а за ее спиной поднимали голову и аристократические элементы. Вскоре переворот был закреплен конституцией III года (1795 г.). Законодательная власть была вручена двум палатам: Совету Старейшин и Совету Пятисот, а исполнительная – Директории в лице пяти членов-директоров.
Буржуазная реакция сделалась неотвратимой. Не поддержанная крестьянскими и рабочими массами, ненавидимая контрреволюционной буржуазией и остатками дворянства, и духовенства, якобинская диктатура была свергнута реакционно-буржуазным блоком, образовавшимся в Конвенте и вне его. Гибель Робеспьера и его сторонников, последовавшая в результате переворота 9 термидора (27 июля), и явилась началом термидорианской реакции.
В Конвент были возвращены оставшиеся в живых жирондисты, крупная буржуазия стала наглеть все больше, а за ее спиной поднимали голову и аристократические элементы. Вскоре переворот был закреплен конституцией III года (1795 г.). Законодательная власть была вручена двум палатам: Совету Старейшин и Совету Пятисот, а исполнительная – Директории в лице пяти членов-директоров.
Лаплас – педагог
Наступившая внешняя безопасность позволила Директории провести в области народного просвещения ряд мероприятий, которые были намечены еще в эпоху революционного Конвента, но которые не могли быть осуществлены из-за борьбы с интервентами. В ближайшие годы был создан ряд замечательнейших учреждений, порожденных революцией и донесших свою славу до наших дней. Этими учреждениями были Нормальная и Политехническая школы, Национальный институт, Бюро долгот и учрежденная еще ранее Палата мер и весов.
Осенью 1794 года Конвент решил организовать учебные заведения, которые снабжали бы страну преданной и многочисленной интеллигенцией. Но откуда было взять преподавателей для этих училищ, если до революции скудные очаги народного просвещения находились главным образом в руках духовенства, Верные же революции светские преподаватели сражались с мушкетом или саблей в руках на границах родины.
Для создания новых педагогических кадров была создана Нормальная школа, в которую главные города округов выделили полторы тысячи учащихся. В их числе был и Фурье, которого в его родном округе не пожелали послать в Нормальную школу, как законченного якобинца, – Фурье был послан другим округом.
В качестве преподавателей Нормальной школы были приглашены крупнейшие ученые Франции: Лагранж, Лаплас, Монж, Бертолле и другие.
Друзья писали Лапласу, что готовится создание новых научных центров, что его, Лапласа, приглашают вместе с Лагранжем преподавать математику в Нормальной школе. Осенью 1794 года Лаплас вернулся с семьей в столицу. В январе следующего года он уже начал чтение своего первого курса и продолжал его до поздней весны. На долгие годы Лаплас стал одним из лучших украшений этого рассадника талантливой ученой молодежи и немало сделал для создания новых методов преподавания и общения с учащимися.
Чтобы понять подлинную революцию в методах воспитания кадров. осуществленную учреждением Нормальной школы, надо себе отчетливо представить как велось преподавание во Франции, да и почти во всей Европе, до конца XVIII столетия.
Раньше крупные ученые, действительно двигавшие науку вперед, были совершенно оторваны от преподавания. Элементарные курсы математики и механики, заключенные в тесные рамки программ военно-учебных заведений, читавшиеся иногда молодыми учеными, в счет не идут. Профессорами во многих случаях были либо представители духовенства, либо лица низкой научной квалификации.
Пригласив к преподаванию в Нормальной школе выдающихся ученых с мировым именем, Конвент сделал звание профессора необычайно почетным в глазах широкой публики.
Другим следствием этого нововведения явилось приближение подлинной науки к относительно широким кругам молодежи. В частности, преподавание математики Лаплас и Лагранж преобразовали в корне. На их лекциях учащиеся получали новые доказательства, знакомились с теориями и методами часто из первоисточников. Погребенные прежде в академических изданиях, они становились живыми и доступными обсуждению. В старых коллежах лекции читались из года в год одним и тем же манером. Преподаватели, как ширмой, отгораживались от своих слушателей пожелтевшими тетрадями, в которых были записаны лекции, часто составленные несколько лет тому назад. Лаплас читал свои лекции, импровизируя, следя за восприятием слушателей, тоном и жестами подчеркивая важные места, возвращаясь назад, увлекая аудиторию, как бы сливаясь с ней. Кафедра преподавателя являлась для него тем же, чем трибуна для политического оратора. Он облекал свою мысль в различные формы, убежденно проповедуя великие законы математики. Лекции Лапласа подробно записывались, издавались и служили незаменимым пособием для учащихся.
Так же, как Лаплас, читали свои лекции и другие новые профессора. Последствия нового метода преподавания быстро дали себя знать. Огонь любви к науке, прорывающийся в живом слове, разбудил не один талант, и из Нормальной школы, а затем и из Политехнической, десятками выходили талантливые ученые, получившие мировую известность. Фурье, Малюс, Френель, Апаго, Коши, Гей-Люссак, Пуансо, Пуассон и другие являлись в той или иной мере учениками Лапласа.
Осенью 1794 года Конвент решил организовать учебные заведения, которые снабжали бы страну преданной и многочисленной интеллигенцией. Но откуда было взять преподавателей для этих училищ, если до революции скудные очаги народного просвещения находились главным образом в руках духовенства, Верные же революции светские преподаватели сражались с мушкетом или саблей в руках на границах родины.
Для создания новых педагогических кадров была создана Нормальная школа, в которую главные города округов выделили полторы тысячи учащихся. В их числе был и Фурье, которого в его родном округе не пожелали послать в Нормальную школу, как законченного якобинца, – Фурье был послан другим округом.
В качестве преподавателей Нормальной школы были приглашены крупнейшие ученые Франции: Лагранж, Лаплас, Монж, Бертолле и другие.
Друзья писали Лапласу, что готовится создание новых научных центров, что его, Лапласа, приглашают вместе с Лагранжем преподавать математику в Нормальной школе. Осенью 1794 года Лаплас вернулся с семьей в столицу. В январе следующего года он уже начал чтение своего первого курса и продолжал его до поздней весны. На долгие годы Лаплас стал одним из лучших украшений этого рассадника талантливой ученой молодежи и немало сделал для создания новых методов преподавания и общения с учащимися.
Чтобы понять подлинную революцию в методах воспитания кадров. осуществленную учреждением Нормальной школы, надо себе отчетливо представить как велось преподавание во Франции, да и почти во всей Европе, до конца XVIII столетия.
Раньше крупные ученые, действительно двигавшие науку вперед, были совершенно оторваны от преподавания. Элементарные курсы математики и механики, заключенные в тесные рамки программ военно-учебных заведений, читавшиеся иногда молодыми учеными, в счет не идут. Профессорами во многих случаях были либо представители духовенства, либо лица низкой научной квалификации.
Пригласив к преподаванию в Нормальной школе выдающихся ученых с мировым именем, Конвент сделал звание профессора необычайно почетным в глазах широкой публики.
Другим следствием этого нововведения явилось приближение подлинной науки к относительно широким кругам молодежи. В частности, преподавание математики Лаплас и Лагранж преобразовали в корне. На их лекциях учащиеся получали новые доказательства, знакомились с теориями и методами часто из первоисточников. Погребенные прежде в академических изданиях, они становились живыми и доступными обсуждению. В старых коллежах лекции читались из года в год одним и тем же манером. Преподаватели, как ширмой, отгораживались от своих слушателей пожелтевшими тетрадями, в которых были записаны лекции, часто составленные несколько лет тому назад. Лаплас читал свои лекции, импровизируя, следя за восприятием слушателей, тоном и жестами подчеркивая важные места, возвращаясь назад, увлекая аудиторию, как бы сливаясь с ней. Кафедра преподавателя являлась для него тем же, чем трибуна для политического оратора. Он облекал свою мысль в различные формы, убежденно проповедуя великие законы математики. Лекции Лапласа подробно записывались, издавались и служили незаменимым пособием для учащихся.
Так же, как Лаплас, читали свои лекции и другие новые профессора. Последствия нового метода преподавания быстро дали себя знать. Огонь любви к науке, прорывающийся в живом слове, разбудил не один талант, и из Нормальной школы, а затем и из Политехнической, десятками выходили талантливые ученые, получившие мировую известность. Фурье, Малюс, Френель, Апаго, Коши, Гей-Люссак, Пуансо, Пуассон и другие являлись в той или иной мере учениками Лапласа.
Бюро долгот и Палата мер и весов
Едва окончив чтение первого курса лекций в Нормальной школе, Лаплас получил новое почетное назначение. Улучшение методов навигации и развитие картографических работ настойчиво требовали упорядочения астрономо-геодезических работ по определению широты и долготы, улучшению постановки службы времени и т. п. Для этой цели 24 июня 1795 года было создано знаменитое Бюро долгот, состоявшее из крупнейших ученых; недаром впоследствии Парижский меридиан еще долго был принят в международной практике за основной для счета географических долгот. В Бюро были включены два геометра – Лаплас и Лагранж, четыре астронома – Лаланд, Коссини, Мешен, Деламбр, два навигатора – Борда и Буганвиль, один географ и один ученый механик. Кроме них, в Бюро вошли четыре астронома-сотрудника. Специальным декретом в распоряжение Бюро были переданы Парижская обсерватория, обсерватория бывшей военной школы и все их помещения. Двенадцать тысяч ливров в год было отпущено на приобретение и усовершенствование инструментов. На Бюро была возложена задача издавать морской астрономический ежегодник (необходимый справочник для каждого штурмана), улучшать астрономические и геодезические таблицы, совершенствовать методы определения долготы и читать для учащихся специальные курсы.
Лапласу было назначено жалованье в 8 тысяч ливров в год, что поставило его в условия гораздо лучшие, чем у большинства его коллег по бывшей Академии.
Назначение Лапласа президентом Палаты мер и весов, призванной окончательно утвердить и провести метрическую систему в жизнь, было данью его заслугам, его разносторонней эрудиции. Под руководством Лапласа Палата подарила Франции, а затем и всему миру удобную и последовательную систему всех физических величин.
Лапласу было назначено жалованье в 8 тысяч ливров в год, что поставило его в условия гораздо лучшие, чем у большинства его коллег по бывшей Академии.
Назначение Лапласа президентом Палаты мер и весов, призванной окончательно утвердить и провести метрическую систему в жизнь, было данью его заслугам, его разносторонней эрудиции. Под руководством Лапласа Палата подарила Франции, а затем и всему миру удобную и последовательную систему всех физических величин.
Учреждение института
Вскоре состоялось другое событие, имевшее еще большее значение в научной деятельности Лапласа.
22 августа 1795 года специальным параграфом конституции вместо упраздненных академий был учрежден Национальный институт республики:
«Институт входит в состав республики. Он должен собирать открытия, совершенствовать науки и художества. Каждый год он должен давать отчет законодательным органам об успехах наук и о трудах каждого своего разряда. Каждый год институт избирает шесть членов для путешествий за счет республики; цель путешествий состоит в исследовании всех отраслей человеческого знания».
Из других параграфов об институте интересны еще два, из'ятые последующими правительствами.
«Институту предоставляется право требовать от законодательных органов национальной награды авторам значительных сочинений по наукам, словесности и искусству», – согласно другому параграфу, ни одному члену института не разрешалось одновременно принадлежать к двум различным разрядам (секциям).
Главное участие в основании института принимали Лаканаль, Монж и Дону. Дону в своем докладе Конвенту, излагая проект создания Национального института, заявил:
«Мы заимствовали у Талейрана и Кондорсе идею создания Национального института, который мы мыслим себе великим и обширным. Его блеск должен затмить былую славу королевских академий, и в институте должен быть сосредоточен цвет ученого мира, национальный храм, двери которого, закрытые для всех интриг и протекций, откроются лишь на стук действительно достойных туда войти… Настало время славы и влияния великого принципа равенства, и республика может одновременно открыть двери этого храма для ученых, поэтов, ораторов, историков, художников и знаменитых актеров».
Законом 25 октября 1795 года в институте было учреждено три разряда: науки физические и математические, разбитые на две секции (заменившие прежнюю Академию наук), науки политические и гуманитарные, разбитые на шесть секций, разряд литературы изящных искусств. Каждая из десяти секций включала в свой состав десять действительных членов и до шести провинциальных сотрудников. Каждый разряд выбирал на один семестр президента, на два года секретарей и имел право замещать свободные вакансии. Всего в институт должно были войти сто сорок четыре французских и двадцать четыре иностранных сотрудника. Сорок восемь из них были назначены правительством (20 ноября 1795 г.), и им было поручено избрать остальных членов. В подсекцию математики первого разряда были назначены Лаплас, Лагранж, Лежандр, Борда и Боссю.
Из сорока восьми назначенных членов института тридцать шесть были прежние академики.
Вскоре состоялось первое собрание физико-математического разряда, на котором председателем временного бюро был избран Лагранж, а вице-председателем – Лаплас. На следующий год Лаплас был избран президентом и переизбран еще раз. Роль и значение Лапласа в институте с первых же дней его существования были очень велики. Этим он воспользовался, между прочим, при избрании остальных членов института.
Первое время материальное положение членов института было неопределенным, но 17 июля 1796 года им было назначено вознаграждение в размере 1500 франков в год.
Обесценение денег коснулось и ученых института, и 6 августа они констатировали, что каждый из них получает от республики вознаграждение, равное ценности 750 милиаграммов (7500 килограммов) пшеницы. 150 милиаграммов пшеницы, по общему постановлению, каждый из них должен был выделять в фонд, дополнительно распределяемый между теми членами, которые регулярно присутствовали на заседаниях.
Первый отчет о работах института был сделан на Совете Пятисот. Для этой цели была выделена депутация, возглавляемая Лапласом, как президентом первого разряда института.
22 августа 1795 года специальным параграфом конституции вместо упраздненных академий был учрежден Национальный институт республики:
«Институт входит в состав республики. Он должен собирать открытия, совершенствовать науки и художества. Каждый год он должен давать отчет законодательным органам об успехах наук и о трудах каждого своего разряда. Каждый год институт избирает шесть членов для путешествий за счет республики; цель путешествий состоит в исследовании всех отраслей человеческого знания».
Из других параграфов об институте интересны еще два, из'ятые последующими правительствами.
«Институту предоставляется право требовать от законодательных органов национальной награды авторам значительных сочинений по наукам, словесности и искусству», – согласно другому параграфу, ни одному члену института не разрешалось одновременно принадлежать к двум различным разрядам (секциям).
Главное участие в основании института принимали Лаканаль, Монж и Дону. Дону в своем докладе Конвенту, излагая проект создания Национального института, заявил:
«Мы заимствовали у Талейрана и Кондорсе идею создания Национального института, который мы мыслим себе великим и обширным. Его блеск должен затмить былую славу королевских академий, и в институте должен быть сосредоточен цвет ученого мира, национальный храм, двери которого, закрытые для всех интриг и протекций, откроются лишь на стук действительно достойных туда войти… Настало время славы и влияния великого принципа равенства, и республика может одновременно открыть двери этого храма для ученых, поэтов, ораторов, историков, художников и знаменитых актеров».
Законом 25 октября 1795 года в институте было учреждено три разряда: науки физические и математические, разбитые на две секции (заменившие прежнюю Академию наук), науки политические и гуманитарные, разбитые на шесть секций, разряд литературы изящных искусств. Каждая из десяти секций включала в свой состав десять действительных членов и до шести провинциальных сотрудников. Каждый разряд выбирал на один семестр президента, на два года секретарей и имел право замещать свободные вакансии. Всего в институт должно были войти сто сорок четыре французских и двадцать четыре иностранных сотрудника. Сорок восемь из них были назначены правительством (20 ноября 1795 г.), и им было поручено избрать остальных членов. В подсекцию математики первого разряда были назначены Лаплас, Лагранж, Лежандр, Борда и Боссю.
Из сорока восьми назначенных членов института тридцать шесть были прежние академики.
Вскоре состоялось первое собрание физико-математического разряда, на котором председателем временного бюро был избран Лагранж, а вице-председателем – Лаплас. На следующий год Лаплас был избран президентом и переизбран еще раз. Роль и значение Лапласа в институте с первых же дней его существования были очень велики. Этим он воспользовался, между прочим, при избрании остальных членов института.
Первое время материальное положение членов института было неопределенным, но 17 июля 1796 года им было назначено вознаграждение в размере 1500 франков в год.
Обесценение денег коснулось и ученых института, и 6 августа они констатировали, что каждый из них получает от республики вознаграждение, равное ценности 750 милиаграммов (7500 килограммов) пшеницы. 150 милиаграммов пшеницы, по общему постановлению, каждый из них должен был выделять в фонд, дополнительно распределяемый между теми членами, которые регулярно присутствовали на заседаниях.
Первый отчет о работах института был сделан на Совете Пятисот. Для этой цели была выделена депутация, возглавляемая Лапласом, как президентом первого разряда института.
«Наложение системы мира» и «Небесная механика»
В 1796 году вышла из печати книга Лапласа «Изложение системы Мира», которая быстро была переведена на немецкий и английский языки. Слава и популярность Лапласа распространились далеко за пределы института. В эти годы Лаплас, повидимому, стремился, хотя и очень умеренно, создать себе репутацию человека, лойяльно воспринявшего идеи буржуазной революции. Первое издание своего «Изложения системы Мира» Лаплас посвятил Совету Пятисот и в предисловии к нему писал:
«Самые большие благодеяния астрономических наук заключаются в рассеянии заблуждений, порожденных незнанием истинных отношений к природе, заблуждений, пагубных тем более, что весь наш общественный строй должен основываться единственно на этих отношениях, на правде и справедливости».
«Самые большие благодеяния астрономических наук заключаются в рассеянии заблуждений, порожденных незнанием истинных отношений к природе, заблуждений, пагубных тем более, что весь наш общественный строй должен основываться единственно на этих отношениях, на правде и справедливости».