– И тогда ты вспомнил обо мне.
   – И тогда я вспомнил о тебе... Я никогда о тебе не забывал, но мне было так... так стыдно! Так больно. Так... Я знаю, ты меня понимаешь. Я никогда тебе не лгал, не лгу и сейчас. Я тысячу раз хотел тебя разыскать, но все откладывал, откладывал... Пока не нашел... это. Тогда я понял, что откладывать больше нельзя. И не только из-за этой экспертизы, пропади она пропадом. Просто я понял, что обстоятельства могут сложиться так... В общем, что мы можем больше никогда не увидеться.
   Светлану Петровну напугали не столько его слова, сколько тон, которым они были сказаны.
   – Господи, Георгий, что ты такое говоришь?!
   Гургенидзе невесело усмехнулся.
   – А ты сама подумай. У тебя хорошая голова, почти как у мужчины, – нет, что я говорю! – лучше! Вот и подумай ею. А чтобы тебе легче думалось, скажу, что нашел материал не только для генетической экспертизы, но и для графологической.
   – И?..
   – Тот же самый результат. Его рука, его ДНК, его тело. Слушай, что я тебе скажу. Тело – ерунда. Знаешь, что в этой истории самое смешное? То, что в апреле пятьдесят четвертого он был жив и сохранял способность писать.
   – Ты просто сошел с ума!
   – Еще нет. Но скоро, наверное, сойду. Будь проклят тот день, когда я его нашел! Я скажу, зачем тебя позвал. Надо попрощаться.
   – Ты уезжаешь?
   – Не я. Ты уезжаешь. Вот здесь, – Гургенидзе полез во внутренний карман пиджака и выложил на стол незапечатанный почтовый конверт без адреса, – заграничный паспорт на другое имя – не бойся, настоящий, – билет на самолет, кредитки... На месте тебя встретят, помогут устроиться. Вылет сегодня в восемнадцать тридцать.
   – Это невозможно, – отрезала Светлана Петровна. – Работа, дом, лаборатория... На кого я все это брошу? И вообще, с какой радости я куда-то полечу?
   – Послушай меня внимательно, – кавказский акцент исчез, как по волшебству. – Ты улетишь сегодня, даже если мне придется доставить тебя на борт самолета силой. Тебе нельзя здесь оставаться. Я не хотел тебя пугать, но... Ты сама все поняла, догадалась, что я нашел. Разумеется, что рассказывать об этом никому не следует – во всяком случае пока. Но информация как-то просочилась, кто-то уже обо всем узнал, и этот кто-то убивает людей. Убивает тех, кто в курсе, кто может рассказать. Графолога, которому я заказал экспертизу, убили; документ, с которым он работал, похищен. Убили уже многих, и я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Поэтому ты улетишь. Будешь жить в моем доме. Там хорошо, тебе понравится, вот увидишь. Море, пальмы, много воздуха и солнца... Будешь ждать меня, а когда я приеду, поговорим по-настоящему. Я расскажу тебе, как жил, как тосковал по тебе, и ты, может быть, меня простишь. Но сейчас ты должна уехать. Не говори мне о работе, умоляю! Никакая работа не стоит твоей жизни, особенно эта.
   – Это какое-то сумасшествие, – едва слышно прошептала Светлана Петровна.
   – Пусть так, пусть я сошел с ума, спятил, потерял голову. Говори что хочешь, только уезжай. Ни о чем не беспокойся. Не захочешь жить у меня – не надо. Я найду тебе работу, построю лабораторию – все, что захочешь, только скажи. Но сегодня, сейчас ты должна уехать. Все слишком серьезно, поверь.
   – Я верю, – упавшим голосом сказала Светлана Петровна.
   ...Когда машина мягко, почти беззвучно тронулась с места и влилась в густой транспортный поток, Светлана Петровна спросила, поудобнее устраиваясь на обтянутом натуральной кожей просторном сиденье:
   – Это "Волга"?
   – Что? – удивился Гургенидзе. – Почему "Волга"? Обижаешь! Это "Мерседес"!
   – А я думала, "Волга", – разочарованно сказала она. – Помнишь, как ты планы строил? Собирался получить Нобелевскую премию, купить "Волгу" и повезти меня в Пицунду...
   – "Мерседес" лучше, слушай! – обиделся Гургенидзе. Теперь, когда главное было сказано и решение принято, они могли спокойно, как ни в чем не бывало, болтать о пустяках. – Ладно, если так хочешь, куплю тебе "Волгу". Проснешься утром, выйдешь на балкон кофе пить, а она внизу, во дворе! В Майами все с ума сойдут, клянусь, когда ты на ней за покупками поедешь!
   – Пусть сходят, – легкомысленно сказала Светлана Петровна. – Только я водить не умею.
   – Научишься, – не менее легкомысленно пообещал Георгий Луарсабович. – А не захочешь – будешь с водителем ездить. Тоже мне, проблема...
   Через двадцать минут "Мерседес" плавно затормозил у подъезда.
   – Возьми только самое необходимое, – сказал Гургенидзе. – Тряпки не бери, все купишь на месте. Гена, проводи.
   – Еще чего не хватало! – резко возразила Светлана Петровна. – Мало того, что меня домой на "Мерседесе" привезли, так я еще и мужчину домой поведу! Ты представляешь, какие сплетни обо мне пойдут?
   – Ну и что? – резонно возразил Георгий Луарсабович.
   – Да, наверное, ничего. Но я пока не привыкла... Прости, я не могу так быстро. Ну, чего ты боишься? Вот он, подъезд, как на ладони. Через четверть часа я спущусь, обещаю.
   Она поднялась в лифте, отперла дверь и вошла в пустую квартиру, почти уверенная, что видит какой-то фантастический, сумбурный сон. В реальной жизни всего этого просто не могло быть: мумии, сенсационные открытия, роскошный обед в дорогом ресторане, дикие речи свалившегося как снег на голову Георгия, какие-то убийства, паспорт на чужое имя, билет до Майами, особняк на побережье и стоящая в тени королевских пальм новенькая "Волга", по всем статьям превосходящая все остальные машины, сколько их есть на белом свете, – все это смешалось, спуталось в один бесформенный клубок, распутывать который у Светланы Петровны в данный момент не было ни сил, ни желания, ни времени.
   Она остановилась посреди комнаты, пытаясь сообразить, что нужно взять с собой в дорогу, без чего она не сможет обойтись. Вещи, белье? Георгий сказал, что она все купит на месте. На месте – значит, в Майами. С ума можно сойти... Документы? Похоже, действительно, она теряет рассудок: явиться в международный аэропорт с двумя паспортами на разные имена... Незаконченная диссертация? К черту, все равно она никогда не будет закончена, не надо себя обманывать... Что тогда? Деньги? Да, наличность на карманные расходы не помешает, да и потом, кому ее здесь оставлять – участковому? Соседям? Тараканам?
   Она присела на корточки перед открытым шкафом и по плечо запустила туда руку, нащупывая под стопкой постельного белья тощую пачку купюр. Зеркальная дверца шкафа отразила какую-то тень, беззвучно скользнувшую в комнату из неосвещенной прихожей, со стороны туалета. Морозова вынула из шкафа деньги, развернула веером, хотела пересчитать, но не стала: это было бессмысленное занятие, она все равно постоянно забывала, сколько у нее сбережений. Кроме того, напомнила она себе, внизу остался Георгий, не надо заставлять его ждать... Она перетянула пачку аптечной резинкой, бросила ее в сумочку и выпрямилась, все еще не замечая темной фигуры, стоявшей прямо у нее за спиной.
   ...Георгий Луарсабович вышел из машины, чтобы размяться и заодно выкурить сигарету. Позади хлопнула дверь подъезда. Гургенидзе обернулся, но это была не Светлана, а какой-то старикан интеллигентной наружности, с виду – вылитый профессор на пенсии. На нем был светлый плащ – старый, поношенный, но чистый и аккуратный, на голове сидела серая шляпа с узкими полями, на переносице поблескивали очки в тонкой стальной оправе. Седые усы и бородка были аккуратно подстрижены, морщинистая стариковская шея торчала из слишком просторного ворота белой рубашки, стянутого старомодным галстуком, как шея черепахи из панциря. В руке у старика был старинный кожаный портфель с ремнями и блестящими медными застежками, а на спине виднелся небольшой, тоже какой-то аккуратный, прямо-таки профессорский горб. Бодро постукивая тросточкой, старикан прошел мимо и скрылся за углом. Георгий Луарсабович проводил его взглядом: ему всегда нравились люди, которые старились с достоинством.
   Через некоторое время он посмотрел на часы и обнаружил, что обещанные Светланой Петровной пятнадцать минут давно прошли. Гургенидзе снисходительно усмехнулся: даже самая лучшая из женщин все равно остается женщиной. И невозможно объяснить, что бывают ситуации, когда нужно бросить все ради спасения жизни. Умом она вас, может быть, и поймет, но в глубине души все равно будет считать, что вы сильно преувеличиваете опасность с целью лишний раз продемонстрировать свое мужское превосходство. Тряпки, косметика, бижутерия – сокровища одинокой женщины, с которыми ей не так-то просто расстаться...
   Он выкурил еще одну сигарету и снова посмотрел на часы. С тех пор как Светлана вошла в подъезд, прошло уже более получаса. Пробормотав что-то по-грузински, Георгий Луарсабович взял у охранника мобильник и набрал номер домашнего телефона Морозовой. В трубке потянулись длинные гудки. "Ну, наконец-то!" – пробормотал Гургенидзе, уверенный, что Светлана Петровна уже вышла из квартиры и потому не отвечает на его звонок.
   Он отдал телефон охраннику, повернулся лицом к подъезду и стал ждать, заранее широко улыбаясь и перебирая в уме шутливые упреки. Прошла минута, за ней другая. На исходе третьей минуты ожидания улыбка Георгия Луарсабовича стала не такой широкой, еще через минуту она исчезла совсем, а еще две минуты спустя Гургенидзе наконец осознал, что никого не дождется.

Глава 10

   Войдя в полутемную тесноватую прихожую, Федор Филиппович остановился и принюхался. В воздухе ощущался кислый запах пороховой гари, какой бывает в закрытом тире во время зачетных стрельб. Из комнаты доносилась негромкая камерная музыка: музыкальный центр, установленный на модерновой стеклянной подставке напротив двери, подмигивал Федору Филипповичу своими разноцветными огоньками сквозь странный синеватый туман, которым был равномерно заполнен весь объем квартиры.
   Держа в руке портфель, генерал с некоторой опаской вступил в комнату и огляделся. Увиденное заставило его укоризненно покачать головой и поморщиться: в самом деле, это было уже чересчур.
   Журнальный столик был придвинут к стоявшему в углу креслу. На нем в окружении разорванных картонных коробок и рассыпанных патронов лежал девятимиллиметровый "глок" с глушителем. Рядом – открытая пачка сигарет и зажигалка, а около пепельницы торчком стояла пистолетная обойма. В пепельнице было полным-полно смятых окурков, а на полу поблескивали россыпи стреляных гильз – такие густые, как будто здесь велась оживленная перестрелка с применением скорострельного автоматического оружия.
   Федор Филиппович повернул голову налево и увидел мишень. Сиверов приволок откуда-то здоровенную дубовую плаху – примерно полметра на метр и сантиметров десять в толщину – и установил ее в противоположном от кресла углу комнаты. Смотреть было страшно – на ней буквально не осталось живого места. Пулевые отверстия образовывали на поверхности мишени незатейливые картинки, а в самом центре, обведенный круглой рамочкой, красовался жирный вопросительный знак. Федору Филипповичу немедленно вспомнился Шерлок Холмс, который от безделья выводил револьверными пулями на потолочной балке вензель ее королевского величества. Разумеется, Холмсу с его револьвером было далеко до вооруженного семнадцатизарядным автоматическим "глоком" Сиверова; разглядывая многострадальный кусок древесины, Федор Филиппович тихо порадовался тому, что Глебу не пришло в голову вооружиться автоматом.
   – Я хотел написать картину, – сказал, входя в комнату, Слепой, – но обнаружил, что у меня нет художественных способностей.
   – Зато патронов у тебя навалом, – проворчал Федор Филиппович, подходя к окну и со стуком открывая форточку. Пороховой туман заколыхался и потянулся вон. – Тебе что, делать нечего? Не знаешь, как убить свободное время?
   – Время убить очень просто, – сказал Глеб, усаживаясь в кресло и снова принимаясь деловито снаряжать пистолетную обойму. – Надо поймать его, поставить к стенке и прострелить ему голову. Правда, время, поставленное к стенке, уже не назовешь свободным. Так что, я думаю, лучше воспользоваться снайперской винтовкой и сбить его, что называется, влет. Оно, понимаете ли, летит, – он отложил обойму и помахал руками, как крыльями, – а мы его – шлеп!
   Он замолчал, загнал в обойму последние два патрона, вставил ее в рукоятку пистолета и передернул затвор.
   – Вы не могли бы немного посторониться? – вежливо обратился он к Федору Филипповичу. – Мишень загораживаете... То бишь, холст. А может, сами хотите попробовать?
   – Ты пьян? – подозрительно спросил Потапчук, не двигаясь с места.
   – Мне очень хотелось напиться, – признался Глеб, – но чувство долга не позволило. Ужасная все-таки дрянь – это самое чувство долга. И откуда только оно берется? Вы не знаете, Федор Филиппович?
   – Так это по велению долга ты сидишь тут и валяешь дурака?
   – Хорошо быть генералом, – ни к кому не обращаясь, сообщил Слепой. – Можно вломиться в чужую квартиру и безнаказанно оскорблять хозяина, не обращая внимания на заряженный пистолет в его в руке...
   – Ты у Телятникова был? – начиная терять терпение, спросил Федор Филиппович.
   – Был, – кротко ответил Слепой, вытягивая шею, чтобы видеть мишень. Ему не терпелось возобновить свои упражнения с пистолетом.
   – И что он тебе сказал?
   Сиверов отвел взгляд от мишени и грустно посмотрел на Федора Филипповича, а потом молча покачал головой, давая понять, что разговора не получилось.
   – Что это значит? – спросил Потапчук, с трудом сдерживая растущее раздражение. – Ты виделся с ним или нет?
   Глеб тяжело вздохнул и аккуратно положил пистолет на стеклянную крышку стола.
   – Присядьте, Федор Филиппович, – сказал он, закуривая. – В ногах правды нет. Хотите кофе? Нет? А я, пожалуй, выпью. Так вот, – продолжал он, возясь с кофеваркой, – вчера я отыскал в справочнике адрес возглавляемого Телятниковым бюро и поехал туда с намерением изобразить богатого клиента. Я думал потребовать у него рекомендации – где работал, у кого, какие были отзывы, – предполагая, что мне удастся так или иначе заставить его назвать имя последнего клиента. Но не тут-то было...
   ...В справочнике, помимо адреса, были указаны часы-работы проектного бюро, владельцем и начальником которого являлся Виктор Иванович Телятников. Глеб отправился туда с таким расчетом, чтобы быть на месте через полчаса после окончания обеденного перерыва. По дороге он заехал на мойку, где ему до зеркального блеска отполировали машину. Выезжая из бокса, Сиверов слегка притормозил, придирчиво изучил свое отражение в зеркальце заднего вида и пришел к выводу, что выглядит до отвращения респектабельно – именно так, как должен выглядеть недавно вскарабкавшийся на верхушку денежной горы бизнесмен, решивший наконец обзавестись фешенебельным загородным особняком.
   В полуквартале от бюро Телятникова он был вынужден остановиться: поперек улицы стоял сине-белый милицейский "Форд", возле которого, помахивая жезлом, прохаживался лейтенант ДПС. Глеб поставил машину на свободное местечко у бровки тротуара и вышел.
   – Что случилось, командир? – спросил он у лейтенанта, глядя вдоль улицы поверх крыши милицейской машины.
   – МЧС работает, – неохотно ответил тот.
   – А пройти-то можно?
   – А почему нельзя?
   Глеб поблагодарил лейтенанта и на спеша двинулся по тротуару туда, где возвышался громоздкий кузов пожарной машины и волновалась небольшая толпа. Из разбитой витрины на первом этаже ленивыми клубами выползал дым, в воздухе ощущалась удушливая вонь горелой бумаги и паленой пластмассы, по тротуару лениво ползли хлопья черного пепла. Неуклюжие в своих толстых прорезиненных боевках пожарники сматывали брезентовые рукава. У них под ногами звенело и похрустывало битое стекло. Заглянув через разбитую витрину в помещение, Глеб увидел что-то вроде офиса – разгромленного, закопченного, густо залитого пеной. И это было как раз то место, в которое он направлялся.
   Он увидел телевизионщиков, которые, закончив съемку, грузились в свой микроавтобус, и поздравил себя с этой мизерной удачей: по крайней мере, его лицо не покажут в вечернем выпуске новостей. Вокруг было полно людей в погонах; разглядев старшего по званию – им оказался майор, – Глеб попробовал к нему подойти, но был остановлен дьявольски неприветливым сержантом в полной боевой раскраске – в камуфляже, в каске и бронежилете, с автоматом поперек живота, увешанного подсумками, как новогодняя елка игрушками. Лицо под каской было насупленным и раздраженным, сержант не выказывал ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было переговоры с назойливым зевакой, но Глеб сунул ему под нос удостоверение офицера ФСБ, и грозный страж порядка слегка увял и отступил в сторону.
   Майор, к которому подошел Глеб, как раз беседовал с горсткой испуганных, бледных людей, в которых без труда можно было угадать потерпевших. Гадая, кто же из них Телятников, Сиверов тронул майора за рукав.
   – В чем дело? – неприветливо осведомился тот.
   Глеб показал ему удостоверение сотрудника ФСБ (как всегда в таких случаях, на имя Федора Молчанова). Ему было немного жаль ломать удачную легенду и выступать в официальном качестве, однако другого способа побеседовать с Телятниковым, похоже, не существовало. К тому же Сиверов не без оснований полагал, что пережитое потрясение сделает господина архитектора более разговорчивым, и тот прямо ответит на все вопросы, не заставляя хитрить и притворяться.
   – Что здесь стряслось? – спросил он у майора.
   – А вам-то что? – огрызнулся тот. – Хотите забрать дело – говорите с моим начальством. А я не уполномочен отвечать на ваши вопросы.
   – Послушай, майор, – миролюбиво сказал Глеб, отводя его на пару шагов от взволнованных потерпевших. – Что ты тут разводишь секретность? Я же видел телевизионщиков, так что, думаю, вся информация будет в ближайшем выпуске новостей. Я не собираюсь отбирать твой хлеб. Просто я приехал сюда специально, чтобы поговорить с хозяином бюро, Телятниковым. Мне надо задать ему пару вопросов, а тут черт знает что творится... Ты можешь по-человечески сказать, что случилось?
   Немного оттаяв, майор пожал плечами.
   – Как видишь, – сказал он. – Налетели какие-то отморозки, перебили стекла, разгромили офис, компьютеры переломали, собрали все бумаги в кучу, облили бензином, подожгли и смылись.
   – Ого, – сказал Глеб. – Конкуренты?
   – Не знаю, – честно ответил майор. – Ты надпись на стенке видел?
   – Какую надпись? – спросил Глеб, но тут же увидел то, о чем говорил мент.
   Надпись была сделана аэрозольным баллончиком на стене разгромленного офиса. "МИР ХИЖИНАМ, ВОЙНА ДВОРЦАМ!" – гласила она, а сверху красовалась криво выведенная тем же баллончиком эмблема в виде перекрещенных серпа и молота.
   – Нацболы? – слегка удивленно спросил Глеб. – Ты смотри, даже идеологическую базу подвели...
   – Похоже, – поморщился майор. – Хотя не исключено, что кто-то просто под них косит. Те же конкуренты, например.
   – А терпилы что говорят?
   – От них толку не добьешься. Да они и не знают ни черта. Ворвались какие-то в масках, по голосам вроде молодые, надавали всем по шеям, все покрошили, устроили пожар и ушли. А хозяина, Телятникова твоего, здесь, кстати, нет.
   – А где же он?
   – А я знаю?
   С разрешения майора, данного с огромной неохотой, Глеб опросил сотрудников бюро. Его корочки произвели впечатление, да и сопротивляемость господ архитекторов, как и ожидал Сиверов, была сломлена недавно пережитым потрясением, так что отвечали ему охотно и подробно, не задавая при этом встречных вопросов наподобие "А в чем, собственно, дело?".
   За каких-нибудь пять минут ему удалось узнать и записать в блокнот фамилии троих клиентов, в течение нескольких последних недель заказавших Телятникову проекты загородных домов. У кого именно из этих троих работали шабашники с Украины, сотрудники, естественно, не знали: вопросами найма субподрядчиков Виктор Иванович Телятников занимался лично. О самом архитекторе ему сказали, что перед самым обеденным перерывом он покинул бюро, сказав, что направляется домой. Кто-то вспомнил, что выглядел Виктор Иванович неважно – то ли чем-то был сильно встревожен, то ли просто болен; еще кто-то добавил, что с утра Телятников пребывал в отличном настроении, которое испортилось после телефонного звонка прораба Гаврилова. Глеб знал, кто такой Гаврилов, поскольку отработал под его началом целый день; он также догадывался, какую новость тот сообщил Виктору Ивановичу по телефону, но решил, что эту догадку нелишне будет проверить.
   Узнав домашний адрес Телятникова, Глеб немедленно отправился туда и поспел как раз вовремя: господина архитектора, с головой накрытого простыней, вперед ногами грузили в кузов санитарного микроавтобуса. Вместе с сыскарями из местного угрозыска он осмотрел место происшествия – кабину лифта, где в огромной луже уже начавшей сворачиваться крови плавали рассыпанные сигареты.
   Телятникову проломили череп каким-то тяжелым предметом. Кто-то из сыщиков высказал предположение, что это было сделано с целью ограбления. То обстоятельство, что бумажник Телятникова остался нетронутым, этот умник объяснил очень просто: грабитель бросил добычу, потому что его спугнули. Глеб не стал с ним спорить; усевшись в машину, он вернулся к себе на Арбат и стал лечиться от депрессии, переводя дорогие заграничные патроны.
* * *
   – Я просто убит, – признался он в заключение. – Эти сволочи все время опережают нас на ход. И эти проломленные черепа... Такое впечатление, что над нами просто издеваются.
   – Может быть, – сказал Федор Филиппович. – Все может быть, Глеб Петрович. Ты еще не все знаешь.
   Он коротко рассказал Глебу о звонке сотрудника генетической лаборатории Воронцова и показал копии справок о результатах генетической экспертизы.
   – Не надо быть специалистом, – сказал он внимательно читавшему справки Глебу, – чтобы увидеть, что наш Зимин и неизвестный донор – одно и то же лицо. Видимо, для первого анализа была представлена та самая проба крови, которую взяли в Саратове во время нападения. Как видишь, результат положительный. Из этого следует, что кто-то действительно нашел тело Ленина.
   Он помолчал, жуя нижнюю губу с таким видом, будто она была ему очень не по вкусу.
   – Поганая история, – сказал он наконец. – Я до самого последнего момента продолжал надеяться, что это какая-то идиотская мистификация. Но увы... Можно оспаривать результат графологической экспертизы, можно усомниться в добросовестности генетиков, но не сговорились же они в самом деле! Как будто они преследуют одну-единственную цель – вволю поводить нас с тобой за нос. Я в это не верю. Приходится признать, что кто-то нашел тело настоящего Ленина. А в мавзолее, следовательно, лежит труп какого-то безымянного двойника.
   Он снова замолчал с крайне недовольным видом.
   – А что говорят генетики? – осторожно спросил Глеб. – Ведь кто-то заказал экспертизу, заплатил деньги, доставил образцы... Не по почте же их прислали!
   – Лаборант, с которым я беседовал, видел заказчика, – сказал Федор Филиппович. – Какой-то мужчина средних лет, сухопарый, хорошо одетый... Словом, по описанию он здорово смахивает на того типа, который приходил к Григоровичу, хотя под это описание, прямо скажем, может подойти кто угодно – да вот хотя бы даже и ты. Экспертиза была анонимной... Кстати, именно это показалось мне странным. В этот институт просто так, с улицы, не попадешь, посторонних туда не пускают. Лаборант считает, что заказчик был хорошо знаком с заведующей лабораторией Морозовой.
   – Вот и прекрасно! – оживился Глеб. – Надо ее расспросить, а если не захочет говорить, установить за ней наблюдение...
   Он взглянул на Потапчука и замолчал.
   – Не может быть, – сказал Глеб.
   – Так уж и не может, – язвительно проворчал Федор Филиппович. – Убита вчера, во второй половине дня, ударом по затылку у себя в квартире. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Труп обнаружили соседи – увидели открытую дверь, заглянули... Есть одна-единственная зацепка. Вчера, за пару часов до убийства, к ней в лабораторию позвонил какой-то мужчина. Лаборант говорит, что этот звонок ее сильно взволновал, и сразу же по окончании разговора Морозова оставила рабочее место и куда-то уехала на такси.
   – Так же было с Телятниковым, – заметил Глеб. – Телефонный звонок, человек меняется в лице и спешит домой, где его впоследствии и находят – уже холодного. Это такая же зацепка, как и удар по голове, – ясно, что убийца в обоих случаях один и тот же, а кто он – поди догадайся... Вы меня извините, товарищ генерал, но это не зацепка, а ерунда на постном масле.
   Он отбросил листы компьютерной распечатки, которые до сих пор держал в руках, и вернулся к своему кофе.
   – Когда этот человек позвонил Морозовой, трубку взял Воронцов, – ровным голосом произнес Федор Филиппович. – Он утверждает, что звонивший говорил с сильным кавказским акцентом и вместо "здравствуйте" сказал "гамарджоба".
   – М-м-м? – в нечленораздельном возгласе Глеба прозвучала заинтересованность. Он поспешно проглотил кофе и аккуратно поставил чашку рядом с пистолетом. – Это уже любопытно. Впрочем, вряд ли убийца стал бы оставлять в памяти потенциального свидетеля такую глубокую зарубку. Разве что специально, чтобы перевести стрелки на какого-то грузина...