Страница:
Сильнее всего Клыкова угнетало то обстоятельство, что они с Гургенидзе как-то незаметно увязли в этой скверной истории по самые уши. Кто-то где-то, несомненно, занимался расследованием связанных с ней убийств, и непосредственное участие в событиях Георгия Луарсабовича и начальника его охраны могло обнаружиться в любой момент. Их могли обвинить: Клыкова – в непосредственном совершении убийств, а Гургенидзе – в их организации, и оправдаться было бы очень и очень непросто. Сиверс был легендой, мифом – человеком, существование которого поставил бы под сомнение любой здравомыслящий следователь. А утверждать всерьез, что восьмидесятипятилетний горбун, пожизненный инвалид, каким-то образом разработал столь масштабную операцию, выследил и убил – в одиночку! – всех этих людей, вообще было смешно...
Сиверса необходимо устранить – Клыков ощущал эту настоятельную потребность, противоречившую его собственным принципам и понятиям, – но смерть горбуна, увы, уже ничего не решала. Ситуация окончательно запуталась, и Клыков постоянно ощущал непреодолимое желание отправиться прямиком на Лубянку, пробиться там к какому-нибудь большому начальнику и выложить все как на духу. Его останавливало только опасение, временами перераставшее в твердую уверенность, что большой начальник, выслушав его, немедленно воспылает желанием засекретить полученные сведения и прибегнет для этого к самому надежному, проверенному веками способу – физически устранит носителя информации.
Лучше всего было бы бросить все и бежать – желательно за границу, и подальше, – но Гургенидзе об этом и слышать не хотел. Он вообще ни о чем не хотел слышать с тех пор, как погибла Морозова, – у него были дела поважнее. Бежать же в одиночку Клыков не мог – для этого нужно было переступить через себя, а после этого существование теряло для него какой бы то ни было смысл. Оставалось разве что пустить себе пулю в лоб.
"Вот интересно, – подумал он, отхлебывая чуть теплый кофе, – что я тут делаю? Понятно, что я намерен убрать Сиверса, этого горбатого упыря, которого уже заждались на том свете, но вот зачем мне это надо?"
И тут в дальнем конце переулка возникла согнутая пополам фигура, казавшаяся особенно нелепой и гротескной из-за огромного брезентового дождевика, полы которого почти волочились по земле. Сиверс шел, опираясь на алюминиевую трость; на голове у него криво сидела покрытая какими-то жирными пятнами серая фетровая шляпа, а в левой руке болталась облезлая сумка, из которой торчал батон и две бутылки кефира. Едва завидев его, Клыков мигом позабыл обо всех своих сомнениях. Это был именно тот старик – "Квазимодо на пенсии", которого он встретил на лестнице, когда шел к Григоровичу. Это был капитан Сиверс, отвечавший за соблюдение режима секретности на объекте "Мавзолей-2", или, как называл это место батоно Гогия, "Антимавзолей". Это был убийца, за которым числилось невообразимое количество жертв. И наконец, с некоторых пор это был личный враг Николая Егоровича Клыкова.
Теперь собственные колебания казались охраннику смешными и надуманными. Принцип "или ты его, или он тебя" снова вступил в силу и как нельзя лучше подходил к создавшейся ситуации. Горбуна следовало убрать: Клыков хотел этого, он об этом мечтал.
Сиверс толкнул калитку и скрылся во дворе. Клыков положил ладонь на дверную ручку, но тут в поле его зрения возник еще один человек – какой-то хлыщ лет сорока, одетый вроде бы и просто, даже небрежно, но как-то так, что в нем сразу угадывался столичный житель, не особенно привыкший считать деньги. Походка у него была легкая, плечи широкие и прямые, на переносице поблескивали темные очки. Он всего один раз и как бы мельком глянул в сторону захлопнувшейся за Сиверсом калитки, но это привлекло внимание Клыкова. Впрочем, он тут же успокоился: в конце концов, встретить на улице такого колоритного, классического горбуна, персонажа из "Собора Парижской Богоматери", удается далеко не каждый день, и нет ничего удивительного в том, что случайный прохожий не устоял перед искушением проводить эту выдающуюся фигуру любопытным взглядом.
Клыков успокоился. Он знал, что его все равно кто-нибудь увидит и запомнит, но все-таки входить в дом Сиверса прямо на глазах у свидетеля было не совсем разумно. Надо было подождать; он ждал уже долго, и лишние две минуты вряд ли могли что-то изменить.
Столичный хлыщ в темных очках, казалось, никуда не спешил. Лениво, нога за ногу, миновав машину, в которой сидел Клыков, он остановился возле водоколонки, наклонился, пустил воду и принялся пить. Пил он долго, прямо как верблюд после изнурительного перехода через пустыню Сахара; у Клыкова, который наблюдал за ним в зеркальце заднего вида, сложилось впечатление, что он не столько пьет, сколько притворяется пьющим.
Потом с другого конца переулка появилась тетка с пустыми ведрами, и типу в темных очках поневоле пришлось уступить ей место. Но он даже не подумал удалиться. Вместо этого надавил на рычаг, пустив тугую струю воды в подставленное теткой ведро, и затеял с ней какой-то разговор. Сквозь плеск воды через приоткрытое окошко машины до Клыкова долетали обрывки фраз – заслуженный учитель... сирень... да ради бога, сколько угодно... добрейшей души человек... козочки... молочко...
Шум воды прекратился, глухо звякнули поставленные на землю полные до краев ведра, но разговор у колонки продолжался. Теперь последние сомнения исчезли: речь шла о Сиверсе. Столичный хлыщ с непринужденной легкостью, многое сказавшей опытному Клыкову, тянул из простодушной провинциалки информацию о ее горбатом соседе. Только такая деревенская клуша, главным развлечением для которой служат сплетни у колонки, могла поверить, что этот клоун в темных очках станет мараться, собственноручно ломая какую-то там сирень. Клыков же отлично видел, что парень перед ним не простой, из тех, кому проще купить роскошный букет голландских роз, чем сорвать ромашку в поле, и что растущая в палисаднике у Сиверса сирень нужна ему как собаке пятая нога. Не сирень ему была нужна, а Сиверс. Вот только зачем он ему понадобился?
Разрешить эту проблему Клыков не успел. Продолжая держать в поле зрения подозрительного москвича в темных очках и прислушиваться к болтовне тетки, он не забывал одним глазом поглядывать на берлогу Сиверса и потому не пропустил момент.
Внутри бревенчатой пристройки, над которой торчала покосившаяся печная труба и которая, по всей видимости, служила горбуну кухней, что-то глухо бабахнуло. Подслеповатое окошко одним махом вынесло вон с такой силой, что гнилая крестообразная рама повисла и закачалась на ветвях сирени. Вслед за рамой из оконного проема выплеснулся язык синевато-оранжевого пламени; дверь с пушечным грохотом слетела с петель, шиферная крыша с треском приподнялась и брызнула в стороны веером горячих, дымящихся обломков, и в голом дверном проеме Клыков увидел клубящийся, подсвеченный оранжевыми бликами набирающего силу огня серый дым.
Ему стоило огромного труда остаться в машине. Зато тип в темных очках с собой не боролся: Клыков увидел, как он мчится наискосок через переулок к криво повисшей на одной петле калитке. С него лилась вода – видимо, окатил себя из теткиного ведра, чтобы не сразу подрумяниться; второе ведро столичный хлыщ держал перед собой обеими руками.
Москвич нырнул в горящую пристройку, и там как по команде загудело, засверкало и встало яркой стеной трескучее, расправившее крылья пламя. Темный силуэт с ведром наперевес на мгновение замер в нерешительности перед этой гудящей стеной, а потом выплеснул воду в огонь. Неизвестно, на что он надеялся и чего хотел, скорее всего стремился сделать хоть что-то, потому что такому огню ведро воды было нипочем. Убедившись, что его отчаянная выходка окончилась полной неудачей, сумасшедший бросил ведро и пулей выскочил из дома. У него за спиной с треском обрушилась пылающая балка; москвич наддал, перепрыгнул через подвернувшееся под ноги ведро и выскочил в переулок, хлопая ладонями по дымящейся одежде.
Клыков очень скоро потерял его из вида, потому что переулок моментально заполнился людьми: некоторые по цепочке передавали ведра от колонки к горящему дому, а зеваки стояли в сторонке и обсуждали происшествие. Потом с воем и улюлюканьем подкатила пожарная машина, и дело пошло веселее. Куда подевался обладатель темных очков, Клыков не заметил. Он на некоторое время забыл об этом человеке, поскольку, кем бы он ни был, взрыв в доме Сиверса подстроил не он. Иначе зачем ему понадобилось, рискуя собственной жизнью, лезть в самое пекло? Может быть, это и впрямь был случайный прохожий, кто его знает...
Прошло около двух часов, прежде чем санитары подъехавшей "скорой" смогли войти в дом и вынести с пепелища останки хозяина. Клыков не терял времени даром: он давно уже выбрался из машины, смешался с толпой и успел уяснить для себя, что спасатели считают причиной взрыва обычную утечку бытового газа из баллона. Дескать, пришел старик домой, не обратил внимания на запах и чиркнул спичкой, а может, свет попытался зажечь. Ну, или форточку открыл, что делать в загазованных помещениях не рекомендуется: бытовой газ в смеси с кислородом становится взрывоопасным...
Клыкову было тяжело поверить, что такой матерый волчище, как Сиверс, мог погибнуть по нелепой случайности, по неосторожности. Это же курам на смех, ей-богу! Хотя старость – не радость, и то, что ручищи горбатого чекиста и в восемьдесят пять лет сохранили былую силу, еще не означало, что у него все в порядке с головой. Если бы он мог трезво мыслить, то ни за что не стал бы себя обнаруживать, круша черепа направо и налево. Может, известие о находке Гургенидзе включило заложенную много десятилетий назад программу, и полоумный дед начал действовать, не до конца осознавая, что творит. Как говорится, маразм крепчал...
Когда двое спасателей, оступаясь и перешагивая горелые обломки, вынесли из дома носилки с лежащим на них черным пластиковым мешком, Клыков протолкался через толпу и бросился им наперерез.
– Стойте! Скажите, кто это? Вы уверены, что это хозяин дома?
– А вы кто такой? – даже не подумав остановиться, хмуро спросил передний санитар – рослый угрюмый мужик с болтающейся на груди маской респиратора.
– Родственник, – отчаянно солгал Клыков.
– Тогда вас вызовут в морг для опознания. Грузим, – бросил он через плечо своему напарнику.
Носилки задвинули в кузов санитарного микроавтобуса, угрюмый санитар с лязгом захлопнул дверь и полез за сигаретами.
– Но он хотя бы горбатый? – спросил Клыков.
Ему нужно было убедиться.
– Горбатый, горбатый, – лениво сказал санитар, окутываясь облаком табачного дыма. – Вылитый Квазимодо.
Он равнодушно отвернулся от Клыкова и полез в кабину. Микроавтобус завелся, фыркнул глушителем и укатил, осторожно пробираясь сквозь редеющую толпу зевак.
На плечо Клыкову вдруг легла чья-то ладонь. Он обернулся и вздрогнул, увидев знакомое лицо с темными блестящими линзами, скрывающими глаза.
– Вас тоже интересует, был ли покойник горбат? – негромко спросил московский хлыщ, так героически пытавшийся вытащить из огня заведомо мертвого человека. – С чего бы это? Надеюсь, не вы подстроили гражданину Сиверсу этот фейерверк?
– Что?!
– Думаю, что нет. А если даже и вы, то не мне вас судить. Старик был редкостной сволочью, несмотря на двух козочек, горб и липовое удостоверение персонального пенсионера... Вы Николай Егорович Клыков, начальник охраны Георгия Гургенидзе, не так ли?
– Предположим, – начиная понимать, с кем имеет дело, и испытывая какое-то детское облегчение оттого, что все кончилось, сказал Клыков. – А вы...
– А я давно собирался с вами встретиться и поговорить, да все времени не было – гонялся за этим горбатым подонком... Вы не подбросите меня до ресторана "Колос"? Я там оставил машину. Заодно и потолкуем...
Глава 14
Сиверса необходимо устранить – Клыков ощущал эту настоятельную потребность, противоречившую его собственным принципам и понятиям, – но смерть горбуна, увы, уже ничего не решала. Ситуация окончательно запуталась, и Клыков постоянно ощущал непреодолимое желание отправиться прямиком на Лубянку, пробиться там к какому-нибудь большому начальнику и выложить все как на духу. Его останавливало только опасение, временами перераставшее в твердую уверенность, что большой начальник, выслушав его, немедленно воспылает желанием засекретить полученные сведения и прибегнет для этого к самому надежному, проверенному веками способу – физически устранит носителя информации.
Лучше всего было бы бросить все и бежать – желательно за границу, и подальше, – но Гургенидзе об этом и слышать не хотел. Он вообще ни о чем не хотел слышать с тех пор, как погибла Морозова, – у него были дела поважнее. Бежать же в одиночку Клыков не мог – для этого нужно было переступить через себя, а после этого существование теряло для него какой бы то ни было смысл. Оставалось разве что пустить себе пулю в лоб.
"Вот интересно, – подумал он, отхлебывая чуть теплый кофе, – что я тут делаю? Понятно, что я намерен убрать Сиверса, этого горбатого упыря, которого уже заждались на том свете, но вот зачем мне это надо?"
И тут в дальнем конце переулка возникла согнутая пополам фигура, казавшаяся особенно нелепой и гротескной из-за огромного брезентового дождевика, полы которого почти волочились по земле. Сиверс шел, опираясь на алюминиевую трость; на голове у него криво сидела покрытая какими-то жирными пятнами серая фетровая шляпа, а в левой руке болталась облезлая сумка, из которой торчал батон и две бутылки кефира. Едва завидев его, Клыков мигом позабыл обо всех своих сомнениях. Это был именно тот старик – "Квазимодо на пенсии", которого он встретил на лестнице, когда шел к Григоровичу. Это был капитан Сиверс, отвечавший за соблюдение режима секретности на объекте "Мавзолей-2", или, как называл это место батоно Гогия, "Антимавзолей". Это был убийца, за которым числилось невообразимое количество жертв. И наконец, с некоторых пор это был личный враг Николая Егоровича Клыкова.
Теперь собственные колебания казались охраннику смешными и надуманными. Принцип "или ты его, или он тебя" снова вступил в силу и как нельзя лучше подходил к создавшейся ситуации. Горбуна следовало убрать: Клыков хотел этого, он об этом мечтал.
Сиверс толкнул калитку и скрылся во дворе. Клыков положил ладонь на дверную ручку, но тут в поле его зрения возник еще один человек – какой-то хлыщ лет сорока, одетый вроде бы и просто, даже небрежно, но как-то так, что в нем сразу угадывался столичный житель, не особенно привыкший считать деньги. Походка у него была легкая, плечи широкие и прямые, на переносице поблескивали темные очки. Он всего один раз и как бы мельком глянул в сторону захлопнувшейся за Сиверсом калитки, но это привлекло внимание Клыкова. Впрочем, он тут же успокоился: в конце концов, встретить на улице такого колоритного, классического горбуна, персонажа из "Собора Парижской Богоматери", удается далеко не каждый день, и нет ничего удивительного в том, что случайный прохожий не устоял перед искушением проводить эту выдающуюся фигуру любопытным взглядом.
Клыков успокоился. Он знал, что его все равно кто-нибудь увидит и запомнит, но все-таки входить в дом Сиверса прямо на глазах у свидетеля было не совсем разумно. Надо было подождать; он ждал уже долго, и лишние две минуты вряд ли могли что-то изменить.
Столичный хлыщ в темных очках, казалось, никуда не спешил. Лениво, нога за ногу, миновав машину, в которой сидел Клыков, он остановился возле водоколонки, наклонился, пустил воду и принялся пить. Пил он долго, прямо как верблюд после изнурительного перехода через пустыню Сахара; у Клыкова, который наблюдал за ним в зеркальце заднего вида, сложилось впечатление, что он не столько пьет, сколько притворяется пьющим.
Потом с другого конца переулка появилась тетка с пустыми ведрами, и типу в темных очках поневоле пришлось уступить ей место. Но он даже не подумал удалиться. Вместо этого надавил на рычаг, пустив тугую струю воды в подставленное теткой ведро, и затеял с ней какой-то разговор. Сквозь плеск воды через приоткрытое окошко машины до Клыкова долетали обрывки фраз – заслуженный учитель... сирень... да ради бога, сколько угодно... добрейшей души человек... козочки... молочко...
Шум воды прекратился, глухо звякнули поставленные на землю полные до краев ведра, но разговор у колонки продолжался. Теперь последние сомнения исчезли: речь шла о Сиверсе. Столичный хлыщ с непринужденной легкостью, многое сказавшей опытному Клыкову, тянул из простодушной провинциалки информацию о ее горбатом соседе. Только такая деревенская клуша, главным развлечением для которой служат сплетни у колонки, могла поверить, что этот клоун в темных очках станет мараться, собственноручно ломая какую-то там сирень. Клыков же отлично видел, что парень перед ним не простой, из тех, кому проще купить роскошный букет голландских роз, чем сорвать ромашку в поле, и что растущая в палисаднике у Сиверса сирень нужна ему как собаке пятая нога. Не сирень ему была нужна, а Сиверс. Вот только зачем он ему понадобился?
Разрешить эту проблему Клыков не успел. Продолжая держать в поле зрения подозрительного москвича в темных очках и прислушиваться к болтовне тетки, он не забывал одним глазом поглядывать на берлогу Сиверса и потому не пропустил момент.
Внутри бревенчатой пристройки, над которой торчала покосившаяся печная труба и которая, по всей видимости, служила горбуну кухней, что-то глухо бабахнуло. Подслеповатое окошко одним махом вынесло вон с такой силой, что гнилая крестообразная рама повисла и закачалась на ветвях сирени. Вслед за рамой из оконного проема выплеснулся язык синевато-оранжевого пламени; дверь с пушечным грохотом слетела с петель, шиферная крыша с треском приподнялась и брызнула в стороны веером горячих, дымящихся обломков, и в голом дверном проеме Клыков увидел клубящийся, подсвеченный оранжевыми бликами набирающего силу огня серый дым.
Ему стоило огромного труда остаться в машине. Зато тип в темных очках с собой не боролся: Клыков увидел, как он мчится наискосок через переулок к криво повисшей на одной петле калитке. С него лилась вода – видимо, окатил себя из теткиного ведра, чтобы не сразу подрумяниться; второе ведро столичный хлыщ держал перед собой обеими руками.
Москвич нырнул в горящую пристройку, и там как по команде загудело, засверкало и встало яркой стеной трескучее, расправившее крылья пламя. Темный силуэт с ведром наперевес на мгновение замер в нерешительности перед этой гудящей стеной, а потом выплеснул воду в огонь. Неизвестно, на что он надеялся и чего хотел, скорее всего стремился сделать хоть что-то, потому что такому огню ведро воды было нипочем. Убедившись, что его отчаянная выходка окончилась полной неудачей, сумасшедший бросил ведро и пулей выскочил из дома. У него за спиной с треском обрушилась пылающая балка; москвич наддал, перепрыгнул через подвернувшееся под ноги ведро и выскочил в переулок, хлопая ладонями по дымящейся одежде.
Клыков очень скоро потерял его из вида, потому что переулок моментально заполнился людьми: некоторые по цепочке передавали ведра от колонки к горящему дому, а зеваки стояли в сторонке и обсуждали происшествие. Потом с воем и улюлюканьем подкатила пожарная машина, и дело пошло веселее. Куда подевался обладатель темных очков, Клыков не заметил. Он на некоторое время забыл об этом человеке, поскольку, кем бы он ни был, взрыв в доме Сиверса подстроил не он. Иначе зачем ему понадобилось, рискуя собственной жизнью, лезть в самое пекло? Может быть, это и впрямь был случайный прохожий, кто его знает...
Прошло около двух часов, прежде чем санитары подъехавшей "скорой" смогли войти в дом и вынести с пепелища останки хозяина. Клыков не терял времени даром: он давно уже выбрался из машины, смешался с толпой и успел уяснить для себя, что спасатели считают причиной взрыва обычную утечку бытового газа из баллона. Дескать, пришел старик домой, не обратил внимания на запах и чиркнул спичкой, а может, свет попытался зажечь. Ну, или форточку открыл, что делать в загазованных помещениях не рекомендуется: бытовой газ в смеси с кислородом становится взрывоопасным...
Клыкову было тяжело поверить, что такой матерый волчище, как Сиверс, мог погибнуть по нелепой случайности, по неосторожности. Это же курам на смех, ей-богу! Хотя старость – не радость, и то, что ручищи горбатого чекиста и в восемьдесят пять лет сохранили былую силу, еще не означало, что у него все в порядке с головой. Если бы он мог трезво мыслить, то ни за что не стал бы себя обнаруживать, круша черепа направо и налево. Может, известие о находке Гургенидзе включило заложенную много десятилетий назад программу, и полоумный дед начал действовать, не до конца осознавая, что творит. Как говорится, маразм крепчал...
Когда двое спасателей, оступаясь и перешагивая горелые обломки, вынесли из дома носилки с лежащим на них черным пластиковым мешком, Клыков протолкался через толпу и бросился им наперерез.
– Стойте! Скажите, кто это? Вы уверены, что это хозяин дома?
– А вы кто такой? – даже не подумав остановиться, хмуро спросил передний санитар – рослый угрюмый мужик с болтающейся на груди маской респиратора.
– Родственник, – отчаянно солгал Клыков.
– Тогда вас вызовут в морг для опознания. Грузим, – бросил он через плечо своему напарнику.
Носилки задвинули в кузов санитарного микроавтобуса, угрюмый санитар с лязгом захлопнул дверь и полез за сигаретами.
– Но он хотя бы горбатый? – спросил Клыков.
Ему нужно было убедиться.
– Горбатый, горбатый, – лениво сказал санитар, окутываясь облаком табачного дыма. – Вылитый Квазимодо.
Он равнодушно отвернулся от Клыкова и полез в кабину. Микроавтобус завелся, фыркнул глушителем и укатил, осторожно пробираясь сквозь редеющую толпу зевак.
На плечо Клыкову вдруг легла чья-то ладонь. Он обернулся и вздрогнул, увидев знакомое лицо с темными блестящими линзами, скрывающими глаза.
– Вас тоже интересует, был ли покойник горбат? – негромко спросил московский хлыщ, так героически пытавшийся вытащить из огня заведомо мертвого человека. – С чего бы это? Надеюсь, не вы подстроили гражданину Сиверсу этот фейерверк?
– Что?!
– Думаю, что нет. А если даже и вы, то не мне вас судить. Старик был редкостной сволочью, несмотря на двух козочек, горб и липовое удостоверение персонального пенсионера... Вы Николай Егорович Клыков, начальник охраны Георгия Гургенидзе, не так ли?
– Предположим, – начиная понимать, с кем имеет дело, и испытывая какое-то детское облегчение оттого, что все кончилось, сказал Клыков. – А вы...
– А я давно собирался с вами встретиться и поговорить, да все времени не было – гонялся за этим горбатым подонком... Вы не подбросите меня до ресторана "Колос"? Я там оставил машину. Заодно и потолкуем...
Глава 14
Двигаясь в темноте с ловкостью летучей мыши, Федор Лукич Самойлов пересек кухню и подошел к окну. В приоткрытую форточку тянуло ночной прохладой; плодовые деревья, кустарники и рыхлая земля грядок были серебристо-голубыми от лунного света. Где-то на дальней даче, заглушая заливистое щелканье соловьев, надрывался магнитофон. В темноте горели редкие окна: кое-кто из соседей еще не спал, поглощая перед телевизором поздний ужин.
В темноте у него за спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу и кашлянули в кулак.
– Сейчас, сейчас, – спохватившись, сказал Федор Лукич и, взгромоздившись на табурет, принялся занавешивать окно шерстяным солдатским одеялом.
Он действовал тщательно, не спеша, стараясь не оставить ни единой щели, в которую мог бы пробиться малейший лучик света. Все соседи были ненавязчиво, как бы между прочим, проинформированы о том, что эту ночь Федор Лукич проведет в Москве, и он не собирался развенчивать это весьма нужное ему заблуждение.
– Включай, – сказал он.
В кромешной темноте позади него щелкнул выключатель. После полного мрака слабенькая сорокаваттная лампочка показалась яркой, как полуденное солнце. Федор Лукич зажмурился, а когда открыл глаза, Гюрза уже сидел за столом. Его спутник, угрюмый и черный, как головешка, горец, примостился на табурете у двери, открыто выложив на колени тупорылый израильский "узи".
– С ума посходили, – проворчал Федор Лукич, впервые увидевший эту игрушку.
– Аллах благосклонен к тем, кто сам умеет о себе позаботиться, – заметил в ответ Гюрза.
Федор Лукич криво улыбнулся и, открыв холодильник, начал выставлять на стол немудреное угощение.
– Не доверяешь, – сказал он с осуждением. – А зря. Мы с тобой одной веревочкой повязаны, не первый год вместе работаем...
– Ты ведь сам никому не доверяешь, Лукич, – сказал Гюрза, – и ходить с тобой в одной связке – дело опасное. Возьми хотя бы Верблюда...
– Верблюд – совсем другое дело, – резко возразил Самойлов.
– Это ты так говоришь. А мне откуда знать, другое это дело или то же самое? Я знаю только то, что Верблюд на тебя работал дольше, чем я на свете живу. И где он теперь? Не сердись, Лукич, ты сам начал этот ненужный разговор. К чему это нам – доверяешь, не доверяешь? Страховка никогда не помешает. Тем более, как я понимаю, отсюда мы уйдем с приличной суммой в твердой валюте... С очень приличной суммой!
– Не рановато ли о деньгах? – усмехнулся хозяин. Горец у дверей при этих словах вскинул голову и вцепился обеими руками в автомат, но Самойлов не обратил на это ни малейшего внимания. – Товарища своего к столу зови, – сказал он Гюрзе. – Что он, как пес, у дверей сидит?
– Ничего, – сказал Гюрза, – ему там удобно.
– Как хотите, – усаживаясь за стол, пожал плечами Самойлов. – А только караулить меня ни к чему. Куда я побегу из собственного дома? И потом у меня к вам есть еще одно дело. Большое дело, Гюрза. Так что можешь полностью мне доверять, по крайней мере на данном этапе. Представляется случай заработать. Заработать по-настоящему, понимаешь?
– Вот это деловой разговор, – с довольной улыбкой сказал Гюрза и, обернувшись к двери, бросил несколько слов своему спутнику.
Тот молча поднялся с табурета, подошел к столу и сел, положив автомат прямо на скатерть. Федор Лукич протянул руку, намереваясь убрать со стола это сомнительное украшение, но кавказец вцепился в автомат и взглянул на Самойлова из-под косматых черных бровей полным смертельной угрозы взглядом волка, защищающего свою добычу.
– Ишь, как глазищами-то сверкает, – насмешливо произнес Федор Лукич, обращаясь к Гюрзе. – Ему бы в кино сниматься, а для нашего дела он, по-моему, чересчур нервный.
Гюрза что-то резко и отрывисто сказал своему приятелю, и тот, успокоившись, убрал автомат со стола.
– Ну что, – сказал Самойлов, поднимая стакан, – выпью за упокой души раба божьего Верблюда? Или еще рано?
– В самый раз, – заверил его Гюрза. – Все сделано, как ты и просил: чисто, аккуратно и без признаков насильственной смерти. Взрыв газового баллона тебя устраивает?
– Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал головой Самойлов, – какая нелепая смерть! Как же это случилось?
– Неисправность плиты, я думаю, – усмехаясь, сказал Гюрза. – Утечка газа и в результате – взрыв... Правда, остается непонятным, как в плиту попала пластиковая взрывчатка, но этого уже никто никогда не узнает. Следов взрывного устройства не найдут, потому что его, по сути дела, там не было. Так, немного взрывчатки, детонатор, пара проводков, которые расплавились во время пожара...
– Ну, тогда за упокой, – вздохнул Федор Лукич и выплеснул водку в рот.
– Кстати, ты был прав насчет Верблюда, – с аппетитом уплетая квашеную капусту, заметил Гюрза. Он брал капусту пальцами из общей миски, игнорируя лежавшую рядом вилку. Некоторое время Федор Лукич выразительно смотрел на него, но вскоре убедился, что таращится напрасно: привыкший к кочевой жизни нелегала, Гюрза просто не замечал подобных тонкостей. – Его действительно пасли. Я видел по крайней мере двоих.
– А вот это плохо, – нахмурился Федор Лукич. – Если за ним ходили федералы, твоя сказочка о взрыве газового баллона, что называется, не прокатит. Сделают химический анализ, и дело в шляпе...
– Ну и что? – возразил Асланов. – Федералы мне за него медаль должны повесить. И потом, я точно видел, что с пожарниками и местными ментами они не контактировали. Убедились, что Верблюд откинул копыта, сели в машину и уехали. Пожарники осмотрели место происшествия и объявили... Ну, что я тебе с самого начала сказал, то они и объявили: неисправность плиты, утечка газа...
Федор Лукич положил перед Гюрзой стянутую аптечной резинкой пачку стодолларовых купюр.
– Гонорар, – сказал он.
Гюрза наугад вытащил из середины пачки одну бумажку, придирчиво осмотрел ее со всех сторон и на просвет, затем ловко пробежался пальцами, пересчитывая купюры, удовлетворенно кивнул и убрал деньги в карман.
– Хорошо. И что теперь? Ты говорил о каком-то заработке...
– Да. – Федор Лукич перестал улыбаться и вынул из заднего кармана своих просторных шортов сложенный вчетверо лист писчей бумаги.
Лист был слегка помятым от долгого ношения в кармане и заметно потертым на сгибах. На нем шариковой ручкой от руки был начерчен план какого-то здания с пометками, сделанными печатными буквами с сильным наклоном влево: "тамбур", "комната охраны", "столовая", "оружейная", "комната связи", "кабинет"... Чертеж был заключен в отмеченный пунктиром прямоугольник с надписью "забор", здесь же были обозначены ворота. В левом нижнем углу было написано: "Снайп. нет".
– Так, – сказал Гюрза, внимательно изучив план. – Снайперов, значит, нет... А что, должны быть?
– Были когда-то, – сдержанно сказал Самойлов.
– Были, а теперь нет... А что есть?
– Там много чего есть. Например, десять человек вооруженной охраны.
– Так-так, – повторил Гюрза, продолжая задумчиво рассматривать план. – Десять человек охраны... Интересно, что же они там охраняют? Смотри-ка: генераторная, оружейная, комната связи... Правительственный объект?
– Был.
– Был... Хм... На резиденцию высокопоставленного лица не похоже – тесновато, слишком скромно... На дачу – тоже... Что это, а?
– Это бункер, – сказал Самойлов, – способный выдержать прямое попадание авиационного фугаса. Его нашли случайно, выравнивая участок для строительства дачи. То, что его обнаружили, очень плохо. По некоторым причинам хозяин участка пока предпочитает помалкивать о своей находке. Ты со своими людьми должен сделать так, чтобы он молчал и впредь. Превратить сам бункер в груду щебня вам не удастся, поэтому придется просто уничтожить все, что вы там обнаружите. Все, понимаешь? Чтобы остались только закопченные стены.
Гюрза склонил голову к плечу и искоса посмотрел на Федора Лукича.
– Темнишь, уважаемый, – сказал он. – Ведь это будет настоящий штурм!
– До ближайшего населенного пункта километров пять лесом, так что шума можно не бояться, – сказал Самойлов.
– Э, не притворяйся глупцом! Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Повторяю: это будет не налет, а военный штурм укрепленного объекта. Чтобы отважиться на проведение такой акции здесь, в Подмосковье, нужны очень серьезные причины. И я не собираюсь рисковать жизнями своих людей, пока эти причины не станут мне известны. Кстати, – добавил он уже другим тоном, – помнишь ту газетную заметку про тело Ленина? Может быть, это не совсем выдумка? А может, совсем не выдумка? Скажи, кто рисовал план?
– План рисовал Верблюд, – медленно, словно что-то обдумывая, произнес Федор Лукич. – Он когда-то служил на этом объекте начальником охраны и знал там каждый угол...
– Тем более! – горячо подхватил Гюрза. – Верблюд был очень интересной фигурой. Мне все время казалось, что он уже забыл больше, чем я когда-либо смогу узнать...
– Верблюд ничего не забывал. А насчет Ленина... Нет, это чепуха, конечно. Наверное, они действительно нашли какой-то труп. Там, в бункере, было множество вещей и документов, которые могли навести на мысль, что Ленин жил и, может быть, даже умер в этом подземелье... Потому что это был его личный бункер, построенный на случай... ну, ты понимаешь. На всякий случай, в общем.
– И ты хочешь замести следы моими руками, – с кривой улыбкой сказал Гюрза. – Правильно говорят, что в вашем деле бывших не бывает. Продолжаешь хранить верность присяге, э? Только ты не учел одной мелочи. Не знаю, зачем тебе надо, чтобы все было шито-крыто, но зачем-то, наверное, надо, раз ты обратился ко мне. Думаю, это надо не столько тебе, сколько твоим приятелям – нацболам и коммунистам. Они и так по уши в дерьме, и лишний раз окунаться в выгребную яму им, думаю, не хочется. Только мне это все ни к чему. Даже наоборот. Если эта находка выплывет наружу, поднимется дикий шум, начнется скандал, неразбериха, которой я и еще некоторые умные люди могли бы воспользоваться. Поэтому, Лукич, тут нам с тобой не по пути. Ты мне лучше не говори, где находится этот бункер, а то я могу не устоять перед искушением... Лучше, Лукич, сделай все своими силами.
– У меня нет никаких своих сил, – сдержанно ответил Самойлов. – Мои силы – это ты и твои джигиты. Так я, по крайней мере, думал до сих пор. А теперь вдруг оказывается, что вы умеете только подкладывать бомбы в жилые дома и обвязывать своих сестер и матерей поясами шахидок.
– Бомбы и пояса – это священная война против неверных, – сказал Гюрза. Федор Лукич поморщился, но промолчал. – А ради чего мои бойцы пойдут под пули на этот раз?
– Разве вам не нужны деньги?
Гюрза напустил на себя гордый, напыщенный вид.
– Деньги – грязь, – надменно объявил он. – Бывают моменты, когда нужно выбирать...
– Это смотря какие деньги, – негромко вставил Федор Лукич.
На мгновение у Гюрзы сделался такой вид, словно он с разбегу налетел на стену.
– Ну, и о каких же деньгах идет речь? – осторожно спросил он. – Я не знал, что ты у нас олигарх...
– Даже слова этого при мне не произноси, – позволил себе слегка вспылить Самойлов. – Нашел олигарха! Все, что я имею, – вот оно, перед тобой.
Я, брат, служил честно, и руки у меня чистые, к ним за тридцать лет ни одной казенной копейки не прилипло!
– Нашел чем гордиться, – вполголоса сказал Гюрза.
– Тоже верно. – Федор Лукич как-то потух, обмяк, будто из него выпустили воздух, и вытер вспотевший лоб несвежим носовым платком. – Может, зря я не крал, как иные-прочие, не знаю. Так ведь я тебе о том и толкую: есть верный шанс это поправить, разбогатеть по-настоящему, отойти от дел... Ты молодой, тебе деньги для другого нужны – оружие, документы, техника... А я старик, мне покоя хочется. Если это дело выгорит, клянусь, больше палец о палец не ударю!
– Рассказывай.
– А не обманешь? Впрочем, верю, не обманешь. Если обманешь, тебе с таким грузом нипочем не уйти. Один анонимный звонок куда следует, и с тобой даже разговаривать не станут – жахнут ракетой из-за горизонта, и будь здоров, не кашляй...
– Я не обману, – пообещал Гюрза, – слово чести. Вот, – он указал на своего спутника, который за все время разговора не проронил ни звука, сохраняя при этом полную неподвижность, как будто был не человеком, а манекеном, – свидетель. Клянусь Аллахом, я не стану тебя обманывать. Конечно, если ты не обманешь меня.
– А мне какой резон? – возразил Самойлов. – Без твоих джигитов мне там делать нечего.
– Вот и договорились. Так что за груз?
– Золото в слитках, что-то около полутонны.
– Ого! – воскликнул Гюрза, а его телохранитель, словно проснувшись, заморгал глазами. – Это меняет дело. Что же ты сразу не сказал? Откуда столько?
– Это часть оплаты, внесенной немцами за выход России из Первой мировой. Золото, о котором мы сейчас говорим, никогда не принадлежало партии, это был личный подарок Владимиру Ильичу. Знали об этом очень немногие, в том числе, как ты понимаешь, и Верблюд. Я это местечко берег, оставлял на черный день, а теперь что же... Будет хуже, если этот олигарх, который теперь в бункере обосновался, сам его найдет. Уплывет золотишко, сволочи этой толстомясой достанется. У него и так денег куры не клюют, а нам с тобой это золото очень даже пригодится.
– Ты очень много говоришь, – заметил Гюрза. – К чему слова? И так понятно, что полтонны золота никому не покажутся лишней обузой... Ха! А славное намечается дельце!
– Еще бы не славное, – согласился Федор Лукич. – Детали обсудим прямо сейчас. Действовать надо быстро, у нас каждый день на счету, каждая минута. Наткнется этот мордатый на тайник, усилит охрану – и хрен мы с тобой тогда до него доберемся...
В темноте у него за спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу и кашлянули в кулак.
– Сейчас, сейчас, – спохватившись, сказал Федор Лукич и, взгромоздившись на табурет, принялся занавешивать окно шерстяным солдатским одеялом.
Он действовал тщательно, не спеша, стараясь не оставить ни единой щели, в которую мог бы пробиться малейший лучик света. Все соседи были ненавязчиво, как бы между прочим, проинформированы о том, что эту ночь Федор Лукич проведет в Москве, и он не собирался развенчивать это весьма нужное ему заблуждение.
– Включай, – сказал он.
В кромешной темноте позади него щелкнул выключатель. После полного мрака слабенькая сорокаваттная лампочка показалась яркой, как полуденное солнце. Федор Лукич зажмурился, а когда открыл глаза, Гюрза уже сидел за столом. Его спутник, угрюмый и черный, как головешка, горец, примостился на табурете у двери, открыто выложив на колени тупорылый израильский "узи".
– С ума посходили, – проворчал Федор Лукич, впервые увидевший эту игрушку.
– Аллах благосклонен к тем, кто сам умеет о себе позаботиться, – заметил в ответ Гюрза.
Федор Лукич криво улыбнулся и, открыв холодильник, начал выставлять на стол немудреное угощение.
– Не доверяешь, – сказал он с осуждением. – А зря. Мы с тобой одной веревочкой повязаны, не первый год вместе работаем...
– Ты ведь сам никому не доверяешь, Лукич, – сказал Гюрза, – и ходить с тобой в одной связке – дело опасное. Возьми хотя бы Верблюда...
– Верблюд – совсем другое дело, – резко возразил Самойлов.
– Это ты так говоришь. А мне откуда знать, другое это дело или то же самое? Я знаю только то, что Верблюд на тебя работал дольше, чем я на свете живу. И где он теперь? Не сердись, Лукич, ты сам начал этот ненужный разговор. К чему это нам – доверяешь, не доверяешь? Страховка никогда не помешает. Тем более, как я понимаю, отсюда мы уйдем с приличной суммой в твердой валюте... С очень приличной суммой!
– Не рановато ли о деньгах? – усмехнулся хозяин. Горец у дверей при этих словах вскинул голову и вцепился обеими руками в автомат, но Самойлов не обратил на это ни малейшего внимания. – Товарища своего к столу зови, – сказал он Гюрзе. – Что он, как пес, у дверей сидит?
– Ничего, – сказал Гюрза, – ему там удобно.
– Как хотите, – усаживаясь за стол, пожал плечами Самойлов. – А только караулить меня ни к чему. Куда я побегу из собственного дома? И потом у меня к вам есть еще одно дело. Большое дело, Гюрза. Так что можешь полностью мне доверять, по крайней мере на данном этапе. Представляется случай заработать. Заработать по-настоящему, понимаешь?
– Вот это деловой разговор, – с довольной улыбкой сказал Гюрза и, обернувшись к двери, бросил несколько слов своему спутнику.
Тот молча поднялся с табурета, подошел к столу и сел, положив автомат прямо на скатерть. Федор Лукич протянул руку, намереваясь убрать со стола это сомнительное украшение, но кавказец вцепился в автомат и взглянул на Самойлова из-под косматых черных бровей полным смертельной угрозы взглядом волка, защищающего свою добычу.
– Ишь, как глазищами-то сверкает, – насмешливо произнес Федор Лукич, обращаясь к Гюрзе. – Ему бы в кино сниматься, а для нашего дела он, по-моему, чересчур нервный.
Гюрза что-то резко и отрывисто сказал своему приятелю, и тот, успокоившись, убрал автомат со стола.
– Ну что, – сказал Самойлов, поднимая стакан, – выпью за упокой души раба божьего Верблюда? Или еще рано?
– В самый раз, – заверил его Гюрза. – Все сделано, как ты и просил: чисто, аккуратно и без признаков насильственной смерти. Взрыв газового баллона тебя устраивает?
– Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал головой Самойлов, – какая нелепая смерть! Как же это случилось?
– Неисправность плиты, я думаю, – усмехаясь, сказал Гюрза. – Утечка газа и в результате – взрыв... Правда, остается непонятным, как в плиту попала пластиковая взрывчатка, но этого уже никто никогда не узнает. Следов взрывного устройства не найдут, потому что его, по сути дела, там не было. Так, немного взрывчатки, детонатор, пара проводков, которые расплавились во время пожара...
– Ну, тогда за упокой, – вздохнул Федор Лукич и выплеснул водку в рот.
– Кстати, ты был прав насчет Верблюда, – с аппетитом уплетая квашеную капусту, заметил Гюрза. Он брал капусту пальцами из общей миски, игнорируя лежавшую рядом вилку. Некоторое время Федор Лукич выразительно смотрел на него, но вскоре убедился, что таращится напрасно: привыкший к кочевой жизни нелегала, Гюрза просто не замечал подобных тонкостей. – Его действительно пасли. Я видел по крайней мере двоих.
– А вот это плохо, – нахмурился Федор Лукич. – Если за ним ходили федералы, твоя сказочка о взрыве газового баллона, что называется, не прокатит. Сделают химический анализ, и дело в шляпе...
– Ну и что? – возразил Асланов. – Федералы мне за него медаль должны повесить. И потом, я точно видел, что с пожарниками и местными ментами они не контактировали. Убедились, что Верблюд откинул копыта, сели в машину и уехали. Пожарники осмотрели место происшествия и объявили... Ну, что я тебе с самого начала сказал, то они и объявили: неисправность плиты, утечка газа...
Федор Лукич положил перед Гюрзой стянутую аптечной резинкой пачку стодолларовых купюр.
– Гонорар, – сказал он.
Гюрза наугад вытащил из середины пачки одну бумажку, придирчиво осмотрел ее со всех сторон и на просвет, затем ловко пробежался пальцами, пересчитывая купюры, удовлетворенно кивнул и убрал деньги в карман.
– Хорошо. И что теперь? Ты говорил о каком-то заработке...
– Да. – Федор Лукич перестал улыбаться и вынул из заднего кармана своих просторных шортов сложенный вчетверо лист писчей бумаги.
Лист был слегка помятым от долгого ношения в кармане и заметно потертым на сгибах. На нем шариковой ручкой от руки был начерчен план какого-то здания с пометками, сделанными печатными буквами с сильным наклоном влево: "тамбур", "комната охраны", "столовая", "оружейная", "комната связи", "кабинет"... Чертеж был заключен в отмеченный пунктиром прямоугольник с надписью "забор", здесь же были обозначены ворота. В левом нижнем углу было написано: "Снайп. нет".
– Так, – сказал Гюрза, внимательно изучив план. – Снайперов, значит, нет... А что, должны быть?
– Были когда-то, – сдержанно сказал Самойлов.
– Были, а теперь нет... А что есть?
– Там много чего есть. Например, десять человек вооруженной охраны.
– Так-так, – повторил Гюрза, продолжая задумчиво рассматривать план. – Десять человек охраны... Интересно, что же они там охраняют? Смотри-ка: генераторная, оружейная, комната связи... Правительственный объект?
– Был.
– Был... Хм... На резиденцию высокопоставленного лица не похоже – тесновато, слишком скромно... На дачу – тоже... Что это, а?
– Это бункер, – сказал Самойлов, – способный выдержать прямое попадание авиационного фугаса. Его нашли случайно, выравнивая участок для строительства дачи. То, что его обнаружили, очень плохо. По некоторым причинам хозяин участка пока предпочитает помалкивать о своей находке. Ты со своими людьми должен сделать так, чтобы он молчал и впредь. Превратить сам бункер в груду щебня вам не удастся, поэтому придется просто уничтожить все, что вы там обнаружите. Все, понимаешь? Чтобы остались только закопченные стены.
Гюрза склонил голову к плечу и искоса посмотрел на Федора Лукича.
– Темнишь, уважаемый, – сказал он. – Ведь это будет настоящий штурм!
– До ближайшего населенного пункта километров пять лесом, так что шума можно не бояться, – сказал Самойлов.
– Э, не притворяйся глупцом! Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Повторяю: это будет не налет, а военный штурм укрепленного объекта. Чтобы отважиться на проведение такой акции здесь, в Подмосковье, нужны очень серьезные причины. И я не собираюсь рисковать жизнями своих людей, пока эти причины не станут мне известны. Кстати, – добавил он уже другим тоном, – помнишь ту газетную заметку про тело Ленина? Может быть, это не совсем выдумка? А может, совсем не выдумка? Скажи, кто рисовал план?
– План рисовал Верблюд, – медленно, словно что-то обдумывая, произнес Федор Лукич. – Он когда-то служил на этом объекте начальником охраны и знал там каждый угол...
– Тем более! – горячо подхватил Гюрза. – Верблюд был очень интересной фигурой. Мне все время казалось, что он уже забыл больше, чем я когда-либо смогу узнать...
– Верблюд ничего не забывал. А насчет Ленина... Нет, это чепуха, конечно. Наверное, они действительно нашли какой-то труп. Там, в бункере, было множество вещей и документов, которые могли навести на мысль, что Ленин жил и, может быть, даже умер в этом подземелье... Потому что это был его личный бункер, построенный на случай... ну, ты понимаешь. На всякий случай, в общем.
– И ты хочешь замести следы моими руками, – с кривой улыбкой сказал Гюрза. – Правильно говорят, что в вашем деле бывших не бывает. Продолжаешь хранить верность присяге, э? Только ты не учел одной мелочи. Не знаю, зачем тебе надо, чтобы все было шито-крыто, но зачем-то, наверное, надо, раз ты обратился ко мне. Думаю, это надо не столько тебе, сколько твоим приятелям – нацболам и коммунистам. Они и так по уши в дерьме, и лишний раз окунаться в выгребную яму им, думаю, не хочется. Только мне это все ни к чему. Даже наоборот. Если эта находка выплывет наружу, поднимется дикий шум, начнется скандал, неразбериха, которой я и еще некоторые умные люди могли бы воспользоваться. Поэтому, Лукич, тут нам с тобой не по пути. Ты мне лучше не говори, где находится этот бункер, а то я могу не устоять перед искушением... Лучше, Лукич, сделай все своими силами.
– У меня нет никаких своих сил, – сдержанно ответил Самойлов. – Мои силы – это ты и твои джигиты. Так я, по крайней мере, думал до сих пор. А теперь вдруг оказывается, что вы умеете только подкладывать бомбы в жилые дома и обвязывать своих сестер и матерей поясами шахидок.
– Бомбы и пояса – это священная война против неверных, – сказал Гюрза. Федор Лукич поморщился, но промолчал. – А ради чего мои бойцы пойдут под пули на этот раз?
– Разве вам не нужны деньги?
Гюрза напустил на себя гордый, напыщенный вид.
– Деньги – грязь, – надменно объявил он. – Бывают моменты, когда нужно выбирать...
– Это смотря какие деньги, – негромко вставил Федор Лукич.
На мгновение у Гюрзы сделался такой вид, словно он с разбегу налетел на стену.
– Ну, и о каких же деньгах идет речь? – осторожно спросил он. – Я не знал, что ты у нас олигарх...
– Даже слова этого при мне не произноси, – позволил себе слегка вспылить Самойлов. – Нашел олигарха! Все, что я имею, – вот оно, перед тобой.
Я, брат, служил честно, и руки у меня чистые, к ним за тридцать лет ни одной казенной копейки не прилипло!
– Нашел чем гордиться, – вполголоса сказал Гюрза.
– Тоже верно. – Федор Лукич как-то потух, обмяк, будто из него выпустили воздух, и вытер вспотевший лоб несвежим носовым платком. – Может, зря я не крал, как иные-прочие, не знаю. Так ведь я тебе о том и толкую: есть верный шанс это поправить, разбогатеть по-настоящему, отойти от дел... Ты молодой, тебе деньги для другого нужны – оружие, документы, техника... А я старик, мне покоя хочется. Если это дело выгорит, клянусь, больше палец о палец не ударю!
– Рассказывай.
– А не обманешь? Впрочем, верю, не обманешь. Если обманешь, тебе с таким грузом нипочем не уйти. Один анонимный звонок куда следует, и с тобой даже разговаривать не станут – жахнут ракетой из-за горизонта, и будь здоров, не кашляй...
– Я не обману, – пообещал Гюрза, – слово чести. Вот, – он указал на своего спутника, который за все время разговора не проронил ни звука, сохраняя при этом полную неподвижность, как будто был не человеком, а манекеном, – свидетель. Клянусь Аллахом, я не стану тебя обманывать. Конечно, если ты не обманешь меня.
– А мне какой резон? – возразил Самойлов. – Без твоих джигитов мне там делать нечего.
– Вот и договорились. Так что за груз?
– Золото в слитках, что-то около полутонны.
– Ого! – воскликнул Гюрза, а его телохранитель, словно проснувшись, заморгал глазами. – Это меняет дело. Что же ты сразу не сказал? Откуда столько?
– Это часть оплаты, внесенной немцами за выход России из Первой мировой. Золото, о котором мы сейчас говорим, никогда не принадлежало партии, это был личный подарок Владимиру Ильичу. Знали об этом очень немногие, в том числе, как ты понимаешь, и Верблюд. Я это местечко берег, оставлял на черный день, а теперь что же... Будет хуже, если этот олигарх, который теперь в бункере обосновался, сам его найдет. Уплывет золотишко, сволочи этой толстомясой достанется. У него и так денег куры не клюют, а нам с тобой это золото очень даже пригодится.
– Ты очень много говоришь, – заметил Гюрза. – К чему слова? И так понятно, что полтонны золота никому не покажутся лишней обузой... Ха! А славное намечается дельце!
– Еще бы не славное, – согласился Федор Лукич. – Детали обсудим прямо сейчас. Действовать надо быстро, у нас каждый день на счету, каждая минута. Наткнется этот мордатый на тайник, усилит охрану – и хрен мы с тобой тогда до него доберемся...