Воронин Андрей Николаевич. Филин

   – Не меня бабы укладывают, – окрысился генерал, – а я их в кровать валю.
   Нестерову тут же представилась панцирная кровать с металлическими спинками, хотя он и знал, что и дома, и на даче у генерала стоит деревянная мебель.
   – Ты так кровожадно куски мяса накалываешь, будто шампур в горло своему лютому врагу втыкаешь. Прибереги прыть, она тебе еще понадобится.
   – Поговаривают, что еще один сильный кандидат по округу пойдет.
   – Кто? – замер с куском мяса в руке Скворцов.
   – Еще неизвестно, но новости самые свежие, их даже журналисты не знают.
   – Горбатенко? Бывший прокурор? Его поддержит Кремль?
   – Насчет Кремля я скажу точно: Горбатенко они никогда не поддержат. Но нам придется туго, от него деньгами не откупишься. Человек он неуправляемый, попадет в Думу – станет свою игру вести, – с этими словами Скворцов так зло ткнул шампуром в кусок мяса, что чуть не поранил себе палец.
   – Горбатенко я попробую взять на себя, – пообещал бизнесмен Нестеров, – денег у него на серьезную борьбу нет. От финансовой помощи, если не выставлять предварительных условий, он не откажется, а в самый последний момент мы его пробросим. Он не подозревает, что мы все трое в одну руку играем.
   Вскоре мясо уже шипело над пышущими жаром угольями. Скворцов ловко заливал то и дело вспыхивающие языки пламени пивом прямо из бутылки, а Нестеров живописал трудности, которые ждут троих мужчин на пути во власть. За разговором они даже забыли, что приехали в загородный дом с женами.
   Три женщины, если бы не дела, сведшие их мужей вместе, никогда бы не собрались под одной крышей, настолько они были разные. Но всегда у женщин найдутся общие интересы: для умных и глупых, молодых и в возрасте, вырастивших детей и никогда их не имевших.
   Ярко горели врезанные в низкий потолок бани галогеновые лампочки.
   Раиса, Ольга и Станислава расположились на полках, ступеньками уходящих к потолку. Самая молодая из женщин, Станислава, полулежала, согнув одну ногу, вторую манерно выпрямив. Ее не смущали пристальные взгляды двух других женщин. Она обладала идеальной фигурой, – других в манекенщицы не берут.
   Упругая грудь молодой женщины, усыпанная капельками пота, продолжала оставаться пронзительно-белой, словно в бане и не стояла стоградусная жара.
   Жена Кабанова Ольга знала, что по всем статьям проигрывает Станиславе, поэтому и сидела, набросив на плечи простыню, стараясь не демонстрировать поддавшееся давлению времени тело. Раиса Скворцова забралась на верхнюю полку, расстелила простыню и растянулась на ней животом вниз.
   – Закроешь глаза и кажется, – проговорила она, – будто лежишь на пляже под палящим солнцем. – Раиса подняла голову и глянула на градусник.
   Красный спиртовой столбик поднялся до отметки девяносто восемь. – Все, не могу больше, – сказала она, слезая на нижнюю полку.
   Женщина разомлела настолько, что ей уже было наплевать, как она выглядит. Но взгляд Станиславы тут же привел ее в чувство. Раиса распрямила спину и вытерла краем простыни пот с лица.
   – Интересно, кто придумал баню – мужчины или женщины? – весело улыбнувшись, поинтересовалась Станислава.
   – Наверное, мужики, – неохотно отозвалась сорокапятилетняя Ольга.
   – Почему?
   – Они больше париться любят.
   – Нет, – улыбнулась Станислава, – баню изобрели женщины, потому что после нее выглядишь соблазнительнее – Не знаю, – пожала плечами Раиса, – у меня после бани никакого желания сексом заниматься нет, сразу засыпаю.
   – Зря, – Станислава встала и сладко потянулась, по-кошачьему выгибая спину. – А я в бане словно энергией напитываюсь.
   Жена Нестерова вышла из парилки и, застелив пластиковый стул простынею, села поближе к двери.
   – Баня у вас хорошая, жаркая, – Станислава рукой толкнула дверь на улицу, та до половины открылась.
   Раиса даже вздрогнула. Мужчины, сидевшие у дома, вполне могли видеть, что происходит в предбаннике. Яркое солнце золотило обнаженное бедро Станиславы. Демонстрировать свое тело в выгодном ракурсе профессиональная манекенщица умела.
   – Что вы беспокоитесь? Их только политика сейчас и интересует. Неужели вы думаете, это им интересно? – засмеялась жена Нестерова.
   – Нет, но в общем-то… – замялась Раиса.
   – Если хотите, я дверь закрою, но здесь так жарко.
   Раиса заметила – ее муж резко отвел взгляд, лишь только увидел, что жена заметила, как он разглядывает Станиславу. Нестеров же делал вид, будто не знает, что его жена демонстрирует себя, он предусмотрительно сел спиной к бане.
   – Почему многие считают, что показываться на людях обнаженной неприлично? – рассуждала жена Нестерова. – Все, что красиво, не может быть неприлично. Другое дело, когда демонстрирует себя древняя старуха. Это в самом деле неприлично, потому что отвратительно. – Станиславу забавляло то, как теряется Раиса от подобных откровений. – Вы не обращайте внимания, я иногда люблю позлить мужа.
   Меня забавляет, как он старается делать вид, будто не замечает мои выходки.
   – Мы с Александром Валерьевичем, – строго сказала Раиса, – наверное, немного старомодны.
   Жена генерала Кабанова все еще парилась.
   – Нет, что вы, вы очень милы и современны.
   Но вот Ольга, жена Кабанова, – шепотом добавила Станислава, – она старомодна, другое поколение.
   Как можно комплексовать по поводу собственного тела? Как можно с этим жить? – недоумевала манекенщица. – Мы только что о вас говорили, – воскликнула Станислава, лишь только сорокапятилетняя Ольга вышла в предбанник.
   Уточнять, о чем именно говорили женщины, Ольга не стала. Она неодобрительно посмотрела на открытую дверь и тяжело опустилась в кресло.
   – Я так за своего Гришу боюсь, – призналась она, – зачем ему в политику лезть? Он у меня совсем не интриган.
   – Можно подумать, наши мужья интриганы! – засмеялись женщины.
   – Не знаю, как кто, а Гриша привык всегда честно и напрямую говорить.
   Заслышав голос своей жены, генерал Кабанов занервничал. Это не укрылось от наметанного взгляда Нестерова. Он еле заметно улыбнулся. Виктор Николаевич никогда не понимал мужчин, испытывавших душевный трепет перед своими женами. Он-то Станиславу выдрессировал так, что она и слова поперек ему сказать не могла.
   Когда шашлыки уже зарумянились, мужчины переговорили о деле и могли позволить себе расслабиться. В ход пошла водка, как раз к приходу женщин они успели выпить пол-литра на троих. На улице компания просидела до самого заката, пока наконец не налетели комары и не заставили отдыхающих перебраться в дом. Там приятное времяпрепровождение и было продолжено.
   Тыкая вилками и ножами в экран телевизора, мужчины обсуждали последние новости. Как ни странно, на экране телевизора, по мнению собравшихся, за весь вечер не появился ни один достойный человек. Все были или взяточниками, или дураками, или теми и другими вместе. Не пощадили даже дворника, случайно попавшего в объектив телекамеры.
   Тот, по мнению Станиславы, был просто уродом, недостойным жить.
   Даже Кабанов, заявивший по приезде, что сегодня же вернется в Москву, подобрел настолько, что позволил Скворцову уговорить себя остаться на ночь.
   Комнат в доме хватало.
   Когда за полночь все разбрелись по спальням, Скворцов спустился на кухню и достал из холодильника недопитую бутылку водки. Ему казалось, что выпил он сегодня непозволительно мало.
   Неслышно появился генерал Кабанов, заглянул в гостеприимно приоткрытую дверь и тут же расплылся в улыбке:
   – Я так и знал, что ты, Александр Валерьевич, спустишься.
   Не дожидаясь приглашения, генерал завладел початой бутылкой и двумя рюмками. Он почти никогда не позволял другим разливать спиртное в своем присутствии. Быстро и аккуратно наполнил рюмки до краев – так, что в руки взять страшно, обязательно обольешься, а затем ловким движением опрокинул рюмку в рот и тут же оглянулся на дверь, ведущую в коридор, не вышла ли посмотреть жена.
   Кабанов повертел в руках пустую бутылку, словно в ней могло еще что-то появиться, и с тяжелым вздохом отправил стеклотару под стол.
   – У меня еще есть, – напомнил Скворцов.
   – Я и не сомневался, – шепотом произнес Кабанов и тут же состроил гримасу.
   Он понимал, что если разопьет сейчас бутылку со Скворцовым на двоих, то тормоза отъедут, и он, как настоящий генерал, начнет резать приятелю правду-матку с плеча. Но выпить хотелось, аж сводило скулы.
   Жирное мясо, салаты стояли где-то в районе кадыка и никак не хотели опускаться ниже. Скворцов почуял слабину генерала. Он понимал, что смущает Кабанова, но ему хотелось услышать от него правду.
   – Выпьем? – Скворцов вытащил из морозилки бутылку водки и поставил ее на стол.
   Кабанов зажмурил глаза, облизнулся, собрал в кулак всю волю и несколько мгновений медлил, не в силах провернуть язык в пересохшем рту.
   – Не буду!
   – Ну, ты даешь! – восхитился бывший депутат, бывший министр.
   – Настоящий мужчина должен уметь говорить «нет», – сказал генерал и ударил кулаком по столу.
   Его лицо побагровело, Скворцов даже испугался, не хватит ли сейчас Кабанова удар.
   Хозяин дома сообразил: такого напряжения долго гость не выдержит. Если бутылка еще минуту простоит на столе, то генерал потеряет сознание, как терял его Гай Юлий Цезарь, отказываясь от императорской короны, которую принесли ему сенаторы.
   Тогда ушлый политик Скворцов решил действовать от обратного.
   – Мое дело предложить. Не хочешь… – и он картинно взялся за горлышко бутылки, а другой рукой за ручку холодильника, словно бы всерьез собирался спрятать водку в леденящий холод.
   Генерал, не открывая глаз, перехватил руку Скворцова.
   – Стоп машина, – выдохнул Кабанов, – будем пить. Если что на стол поставлено, назад убирать нельзя, – тут же придумал он выгодную для себя народную примету.
   – Нестерова позовем, – предложил Скворцов.
   – Он не пойдет, бизнесмен долбаный! Ему завтра договора подписывать. Ты же видел, как он сачковал за столом. Он не мужик, – резко произнес Кабанов. – Настоящий мужик никогда себе вместо водки минералку в рюмку не нальет.
   – У него жена молодая, – с завистью произнес Скворцов.
   – И твоя не старая.
   Кабанов хватил рюмку и качнулся на задних ножках венского стула. Тот жалобно взвизгнул, но тушу генерала выдержал.
   Если бутылка открыта; ее непременно допивают до конца, во всяком случае настоящие мужчины, и делают это быстро, пользуясь темнотой и тем, что жены их еще не хватились. Бутылка незаметно опустела, Кабанов даже не поверил собственным глазам, заподозрив, что Скворцов схитрил.
   Александр Валерьевич глянул в глаза генералу и понял, что тот еще не дошел до кондиции, чтобы резать правду-матку.
   – У меня еще «тыкила» есть, – сообщил бывший депутат.
   – Это что за дрянь? Я только беленькую, – сообщил генерал.
   – Она беленькая, тоже водка, но из кактуса выгнанная, мексиканская.
   Кабанов задумался, словно решал сложную тактическую задачу:
   – Покажи.
   Исчезнув на полминуты, Скворцов вернулся с пузатой бутылкой. Кабанову сам вид посуды не понравился, он предпочитал классические формы.
   По его мнению, бутылка обязана быть круглой, как снаряд.
   – Баловство, – сообщил Кабанов, разглядывая этикетку с мексиканцем в сомбреро. Латинские буквы он вообще не умел читать, хотя и закончил академию с отличием.
   – Зато – сорок градусов.
   Пока генерал размышлял и колебался, Скворцов налил себе граммов пятьдесят «тыкилы», лизнул руку, посыпал мокрое место солью, выдохнул воздух так сильно, что легкие чуть не слиплись. Одним глотком он выпил «тыкилу» и тут же жадно слизал соль острым бледно-розовым языком. Кабанов, склонив голову набок, изучал Скворцова, в душе полагая, что приятель тронулся рассудком.
   – Ты чего? – спросил он.
   – Так положено.
   – Кому?
   – Тому, кто «тыкилу» пьет.
   – Я по старинке, огурчиком лучше, он тоже соленый.
   Огурца не нашлось.
   Кабанов долго нюхал рюмку:
   – Самогонкой пахнет, но не хлебной, а сахарной.
   Ну и дрянь ты в доме держишь! Небось, никто пить не захотел, так ты мне предлагаешь.
   – Эта «дрянь» по деньгам целый ящик водки стоит.
   – Это еще ни о чем не говорит, – Кабанов щелкнул толстым крепким ногтем этикеточного мексиканца по носу. – Латиноамериканцы – они все дураки, кроме кубинцев, конечно. Да и кубинцы ни хрена уже не понимают. Могли они в свое время по американцам ракетой шарахнуть! Но свое величие просрали, – и генерал, влив «тыкилу» в горло, секунды на две замешкался.
   Спиртное просилось назад. Генерал подхватил из солонки большую щепоть соли и всю без остатка всыпал в разверстую пасть. Эффект, произведенный крупной йодированной солью, пришелся генералу по душе. Было в этом действии что-то походное, военное, а значит, мужественное.
   – Сейчас бы тушенки рубануть прямо из банки штык-ножом!
   Скворцов поежился, представляя, сколько неприятностей сулит ему политическая афера, которую Нестеров замутил на свои деньги. Наверняка, во время выборной кампании придется не раз объяснять слова генерала туманным дипломатическим языком. Но с другой стороны, Скворцов понимал, что простому народу, как любили говаривать в Государственной Думе, речь генерала близка и понятна, электорат сам так выражается, сам «тыкилу» не пьет.
   – Повторим, – твердо сказал Кабанов.
   И то, чего не смогла сделать водка, довершила мексиканская самогонка. Она, как ацетон растворяет кинопленку, растворила мясо, салаты и достигла дна желудка, не растратив по дороге своей убийственной силы. Генерал поежился от кайфа.
   – Ну, как? – поинтересовался Скворцов.
   – Ничего. Умеют мексиканцы самогонку делать.
   С водкой ее, конечно, не сравнишь, но что-то в ней есть. Хохляцкую «перцовку» напоминает, продирает изнутри, но не греет, – Кабанов благостно улыбнулся, подался вперед и, загнув палец крючком, подцепил ворот рубашки Скворцова.
   Подтянул приятеля к себе поближе и, жарко дыхнув «тыкилой» в лицо, произнес:
   – Если ты меня хоть один раз сдашь, голову откручу! – и Кабанов, звучно захохотав, мокро поцеловал Скворцова в губы.
   – Ты, генерал, чего разминдальничался? – Скворцов утер губы рукавом.
   – Нравишься ты мне, хоть и скотина последняя.
   Подонок хренов, – ласково приговаривал Кабанов, разливая «тыкилу».
   – Пей, Скворцов, прорвемся в депутаты. Если ты, урод долбаный, стать им сумел, то я и подавно! – и не успел Александр Валерьевич запротестовать, как Кабанов щедро насыпал из солонки граммов двадцать соли прямо ему в рюмку.
   Но Скворцов уже находился в той стадии опьянения, когда все равно, что пьешь – родниковую воду или одеколон.
   – И эту бутылку прикончили, – в голосе Кабанова все-таки чувствовалась неудовлетворенность. – Неплохо посидели. Если бы утром за руль не садиться, я бы еще и пивом полирнулся.
   – Пиво на завтра оставим, – не прощаясь, не желая спокойной ночи, генерал выбрался из-за стола, сопя, кряхтя. Держась за поясницу, стал взбираться по крутой лестнице на второй этаж.
   Скворцов слышал, как вздохнула и заскрипела кровать, как недовольно забурчала жена генерала.
   – Вот, скотина, наверное, в одежде спать завалился, – с завистью подумал Скворцов, отправляясь чистить зубы.
   Он дважды промахнулся мимо щетки, выдавливая пасту, и понял, что промахнется и третий. Поэтому пальцем подобрал выдавленное прямо с края умывальника и, размазав по щетке, тщательно сверяясь с отражением в зеркале, сунул щетку в рот.
   «Ну и идиотом же я выгляжу! – решил бывший депутат. – Хорошо, что меня никто, кроме своих, не видит. А они меня не сдадут, потому как теперь мы все друг от друга зависим. Хорош Кабанов, хорош и Нестеров, но только я один среди них – настоящий политик со стажем, а они – навоз, на котором я произрастать стану».
   С этими возвышенными мыслями Скворцов выбрался в гостиную и понял, что на второй этаж подняться не сможет. Он решил устроить привал на маленьком кожаном диванчике. Вначале сел, затем завалился на бок. И тут комната закружилась, поплыла. Скворцов потерял ориентацию и вообразил себя космонавтом, которого испытывают на центрифуге.
   «Только бы не вытошнило», – успел подумать Скворцов и провалился в черную невесомость.
   Нестеров слышал сквозь приоткрытую дверь спальни разговор своих компаньонов. Бизнесмен не вышел к ним специально, надеясь услышать, как по пьянке они выболтают что-нибудь сокровенное. Слова, которыми Кабанов называл Скворцова, откровением для Нестерова не являлись. Он сам в мыслях так называл и Кабанова, и Скворцова.
   «Уроды, – думал он, ворочаясь в постели. – У одного, кроме орденов и умения общаться с простым народом, ни хрена нет, а другой только и умеет болтать ни о чем. Все держится на мне, на моих деньгах. Ничтожества, полные ничтожества! Но они нужны мне как прикрытие».

Глава 5

   Герман Богатырев заканчивал начищать левый ботинок, правый же, стоявший на тумбочке, уже сиял, как палехская шкатулка. Низкий тучный мужчина поворачивал обувь так, как скульптор поворачивает еще не завершенную статуэтку, придирчиво осматривая, выискивая изъяны, видимые лишь профессиональному глазу.
   Он дунул на носок ботинка, сделал короткий взмах щеткой:
   – Порядок, – сказал он, увидев свое отражение в идеально отполированной поверхности.
   Герман поставил ботинки рядышком.
   В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился Серебров. Тотчас в комнате распространился аромат дорогого одеколона, мгновенно вытеснив запах крема для обуви. Гость скептично взглянул на ботинки своего помощника.
   – Ты, Герман, никак помирать собрался?
   – Типун тебе на язык! – возмутился Богатырев.
   – В таких чистых ботинках только в гроб кладут.
   Кстати, ты подошвы почистил?
   – Зачем?
   – Подошвы у лежащего в гробу лучше всего видны.
   – Мне тюлем ноги накроют.
   Серебров прошел в гостиную, плюхнулся в глубокое кресло, закинул ногу за ногу, закурил дорогую ароматную сигарету.
   В поскрипывающих ботинках в гостиную вошел Богатырев.
   – Ты говорил о новом заказе. Работа для меня есть?
   – Работа есть всегда, – заметил Серебров, оглядывая гостиную.
   – Но не всегда есть деньги – платить за нее? – уточнил Богатырев.
   – И деньги, кстати, имеются.
   – Работа какая? – с испугом осведомился Герман.
   – Работа хорошая, интеллигентная. Справки надо навести, сфотографировать кое-кого.
   – В постели?
   – Можно и в постели, – сказал Серебров. – Мне нужно, чтобы лица на снимках были четко видны.
   И информацию о клиентах собери – фамилии, адреса, телефоны.
   – Тебе, Сергей, все сразу надо: и фамилии, и адреса, и телефоны…
   – На, получи, здесь кое-что уже есть, – Серебров ловким движением бросил на стол сложенный вчетверо лист бумаги.
   Богатырев развернул ориентировку и долго, близоруко щурясь, вчитывался в строчки.
   – Люди известные, – сказал он и тут же добавил:
   – Чем человек известнее, тем меньше о нем можно узнать и за большие деньги.
   Серебров улыбался:
   – Ты словно на базаре, цену себе набиваешь.
   – Политика – грязное дело. К твоим крутым мужикам можно подойти не ближе, чем на расстояние пистолетного выстрела. Чуть что заподозрят – мигом голову открутят. О них информацию в библиотеках собирать надо, с подшивками газет сидеть, а не в дома к ним лезть с фотоаппаратом на шее.
   Серебров вздохнул:
   – Ты, Богатырев, дураком был, дураком и останешься. Крутые мужики моему заказчику нужны, а я не по мужской части. У меня ориентация традиционная – правильная. Пусть Кремль и мужики в политику играют, охрану нанимают, сигнализации устанавливают, на людях не показываются, пьют при плотно зашторенных окнах, но ни один мужик не может без женщины обойтись. Зачем мужику женщина? – резко спросил Серебров.
   – Зачем, зачем? – растерялся Богатырев.
   Сексом заниматься.
   – Дурак ты, секс лишь способ расслабиться – побыть самим собой голым душой и телом. Расслабленный человек хуже пьяного. Вот поэтому женщины всегда посвящены в мужские тайны. Если потребуется, женщина в постели и нужную нам мысль на ушко шепнет, да так ласково и ненавязчиво, что поутру муж ее своей собственной считать станет.
   – Понял, – засуетился Богатырев и принялся выравнивать концы шнурков на ботинках.
   – Все трое клиентов женаты, один даже по второму разу. Сделай фотографии их жен, узнай о слабостях, о том, где бывают, что пьют, с кем встречаются.
   – С кем спят?
   – Богатырев скроил гнусную улыбку.
   – И это узнай. Мне всякая информация пригодится, но по большей части – о слабостях. Сильные стороны мне ни к чему, я не люблю сквозь стену напролом идти.
   – Когда это надо сделать?
   – Как всегда – вчера.
   – Три дня времени у меня найдется?
   – В верхнем пределе. Ты, Герман, человек умный, сообразительный, находчивый, умелый…
   Богатырев расплылся в улыбке:
   – Сам знаю.
   – Я не хочу, чтобы ты зря время терял. У каждого из нас есть любимый способ работы, но я хочу подсказать тебе самый быстрый.
   – Скорость зависит только от суммы, которую ты сможешь мне отстегнуть.
   – Если думаешь о деньгах, ничего не получится.
   Работа должна приносить удовольствие.
   – У кого какая специальность. Не думаю, чтобы ассенизатор тащился от своей работы.
   – Плохо, если не тащится. Поэтому и дерьма вокруг нас выше крыши. Я тебе подсказку даю, а пользоваться ею или нет – решай сам.
   – Слушаю.
   – Стоматологи, массажисты, банщики, гинекологи знают о женщинах куда больше, чем их мужья. И охраной они не обставлены. Обслуга – такие же простые люди, как мы с тобой.
   Заслышав это, Богатырев рассмеялся:
   – Если ты, Серебров, прост, то я тогда проще топорища. У меня свои методы.
   – Это твое достоинство, – абсолютно серьезно сказал Сергей Владимирович, аккуратно гася окурок в миниатюрной пепельнице с крышечкой, которую носил с собой. – К простым людям доверия больше.
   При необходимости ты и за ассенизатора сойти сможешь, я же мордой не вышел.
   – Ты где это время будешь?
   – Я отдыхаю. Поверь, пережить собственные похороны – плохо на нервах отражается. Видишь, круги под глазами, лицо усталое? Загарчик легкий мне не помешает, вина красного попью.
   – И никаких женщин, – строго сказал Богатырев.
   – Силы беречь надо, – согласился Серебров. – Впереди море работы.
   Богатырев вздохнул:
   – Прошлый раз тебе легче было, всего одна баба, а тут – три жены и молодая дочь генерала Кабанова.
   – Но какая была женщина – Марина! – закатил глаза Серебров. – Поверь, мне ее до сих пор жаль, ей пришлось идеального мужчину похоронить, о котором она всю жизнь мечтала. Но в мертвом любовнике есть свое преимущество – он никогда не разочарует и не бросит.
   – Я ее в церкви вчера видел, – глаза Богатырева затуманились, – она, как и обещала, свечку ставила, молитвы шептала. Молитва – она душу очищает.
   – Ты к ней не подходил?
   – Упаси Господи! – перекрестился Богатырев. – Я же не изверг душу любящей женщине бередить.
   – Ладно. Умер так умер.
   Богатырев заерзал на стуле:
   – А ты, Сергей Владимирович, что делать станешь, если одну из своих прошлых подопечных встретишь на улице?
   Серебров ответил, не задумываясь:
   – Не узнаю.
   – Они-то тебя признают.
   – Скажу, мол, ошиблась.
   – Не поверит.
   – Тогда скажу, что я собственный однояйцевый близнец.
   – Однояйцевый – это как понимать? – поинтересовался Богатырев.
   – Пока она над этим вопросом думать станет, я уже два квартала пробегу или на такси уеду. Проблему есть смысл решать, когда она возникнет, а создавать в мыслях искусственные трудности и преодолевать их – занятие изначально глупое. Поэтому, Герман, я бы на твоем месте захватил фотоаппарат и поспешил на улицу, благо, адреса у тебя есть, – сказав это, Серебров принес из холодильника бутылку минеральной воды и налил стакан для Богатырева.
   Сам же пил из горлышка.
   Герман смотрел на своего работодателя с завистью, не понимая, как удается Сереброву жить легко и свободно, не прилагая к этому особых усилий. Красивый, умный, при деньгах, женщины его любят.
   – Повезло тебе в жизни, – вздохнул Герман.
   – Меня не ищи, я сам появлюсь, – и Серебров посмотрел в окно. Взгляд его был таким, словно Герман уже давно покинул квартиру.
   Богатырев по собственному опыту знал, что спрашивать сейчас Сереброва о чем-либо бесполезно, он все слышит, но отвечать не станет. Пришлось побренчать ключами.
   Серебров чуть повернул голову.
   – Контрольный вопрос, – сказал Герман, – что самое сложное в искусстве?
   – Знаю.
   – Получить аванс, – напомнил Герман и протянул руку.
   Серебров тщательно сложил фигу и ткнул ею в подставленную ладонь.
   – Получил?
   – Я рассчитывал на большее.
   – Вот тебе десять долларов, на пленку для фотоаппарата хватит.
   – А на бензин?
   – Может, мне еще раскошелиться на костюмчики для твоих детей и на ранцы с тетрадями?
   – Мои дети уже взрослые, в институте и в университете учатся, – не без гордости сообщил Богатырев.
   – Тем более, должны сами себе на жизнь зарабатывать.
   И когда Богатырев, матерясь в душе, уже смирился с тем, что денег не получит, пока не принесет фотографии и информацию, Серебров вытащил из кармана пять банкнот по сто долларов.
   – Это аванс.
   – Каков же размер гонорара?
   – Умножь на три, раздели на два и прибавь еще столько же, – посоветовал Серебров, толкая Германа в спину.