Страница:
– Погоди, – перебил Коровина Кузнец, – так ты что же, деньги на это дерьмовое стекло собираешь?!
– Тысяча у меня есть, – спокойно ответил Коровин, – но мне нужно больше. Как минимум, тысяч пять. Говорят, хорошая винтовка с оптическим прицелом стоит примерно столько.
Кузнец крякнул. К такому повороту беседы он не был готов. Впрочем, поразмыслив, он вынужден был признать, что другого выхода у Коровина просто нет.
Как истинно русский человек, Кузнец был миролюбив и отличался долготерпением, но ситуация была такова, что у него непроизвольно стискивались кулаки и выпячивалась нижняя челюсть. В душе у него бушевал настоящий ураган, и было страшно подумать, каково пришлось Коровину, который пережил все это лично, а не услышал между делом за бутылкой водки…
– Погоди, – сказал он, – постой, Андрей. Не пори горячку. Давай подумаем. У меня сейчас работы выше крыши, но ради такого дела… Может быть, я тебе за недельку склепаю какой-никакой самопал? За современный дизайн не ручаюсь, но убойную силу гарантирую Продырявишь своего Моряка насквозь вместе с его телегой. Если постараться, можно даже гранатомет изобразить, чтобы уж наверняка…
– Нет уж, – сказал Коровин и залпом осушил стаканчик, – так дело не пойдет. Я – человек конченый, но тебя я за собой в тюрьму не потащу.
– В какую еще тюрьму? – не понял Кузнец.
– В обыкновенную. Строгого режима. Сам подумай: ну какой из меня киллер? Убить-то я его убью, но меня же наверняка поймают. Посмотрят – ага, стрелял из самоделки. Кто делал? Я, конечно, ничего им не скажу, но про нашу с тобой дружбу каждая собака знает. Тут тебя и повяжут – тепленького, в натуральном виде…
Коровин был прав, тем более, что арест означал, помимо всего прочего, конец совместного предприятия во главе с Мышляевым. Какой смысл помогать одному хорошему человеку, если при этом пострадает множество других, не менее хороших людей – Мышляев, Гаркун, Заболотный и те две с половиной сотни эмигрантов, которые работают на Мышляева в далекой Америке? У них ведь тоже есть жены, дети, престарелые родители… Нет, понял Кузнец, так рисковать нельзя. Надо достать деньги. И я их достану…
– Ладно, – сказал он, – нет так нет. А деньги я тебе достану. Сколько надо, столько и достану.
– Угу, – саркастически откликнулся Коровин, – конечно. Вертолет свой продашь, например.
– Я сказал – достану, – начиная горячиться, заявил Кузнец, – значит, достану. Я ведь теперь не сам по себе. Я, брат, акционер совместного предприятия…
– Бурятско-белорусского? – спросил Коровин, у которого под влиянием спиртного немного улучшилось настроение – по крайней мере, настолько, что он обрел утраченную способность язвить.
– Бери выше, – с загадочным видом сказал Кузнец, по новой наполняя стаканчики. – Российско-американского – Ну?! Это что же за предприятие такое?
– А вот это, извини, пока что секрет. – Кузнец помахал перед собой указательным пальцем, подчеркивая повышенный уровень секретности своей новой работы. – И секрет не мой. Но деньги я достану в ближайшую пару дней. Будь дома, я тебе позвоню.
И перестань распродавать инструменты! – заключил он, поднимая наполненный до краев стаканчик с водкой.
Глава 6
– Тысяча у меня есть, – спокойно ответил Коровин, – но мне нужно больше. Как минимум, тысяч пять. Говорят, хорошая винтовка с оптическим прицелом стоит примерно столько.
Кузнец крякнул. К такому повороту беседы он не был готов. Впрочем, поразмыслив, он вынужден был признать, что другого выхода у Коровина просто нет.
Как истинно русский человек, Кузнец был миролюбив и отличался долготерпением, но ситуация была такова, что у него непроизвольно стискивались кулаки и выпячивалась нижняя челюсть. В душе у него бушевал настоящий ураган, и было страшно подумать, каково пришлось Коровину, который пережил все это лично, а не услышал между делом за бутылкой водки…
– Погоди, – сказал он, – постой, Андрей. Не пори горячку. Давай подумаем. У меня сейчас работы выше крыши, но ради такого дела… Может быть, я тебе за недельку склепаю какой-никакой самопал? За современный дизайн не ручаюсь, но убойную силу гарантирую Продырявишь своего Моряка насквозь вместе с его телегой. Если постараться, можно даже гранатомет изобразить, чтобы уж наверняка…
– Нет уж, – сказал Коровин и залпом осушил стаканчик, – так дело не пойдет. Я – человек конченый, но тебя я за собой в тюрьму не потащу.
– В какую еще тюрьму? – не понял Кузнец.
– В обыкновенную. Строгого режима. Сам подумай: ну какой из меня киллер? Убить-то я его убью, но меня же наверняка поймают. Посмотрят – ага, стрелял из самоделки. Кто делал? Я, конечно, ничего им не скажу, но про нашу с тобой дружбу каждая собака знает. Тут тебя и повяжут – тепленького, в натуральном виде…
Коровин был прав, тем более, что арест означал, помимо всего прочего, конец совместного предприятия во главе с Мышляевым. Какой смысл помогать одному хорошему человеку, если при этом пострадает множество других, не менее хороших людей – Мышляев, Гаркун, Заболотный и те две с половиной сотни эмигрантов, которые работают на Мышляева в далекой Америке? У них ведь тоже есть жены, дети, престарелые родители… Нет, понял Кузнец, так рисковать нельзя. Надо достать деньги. И я их достану…
– Ладно, – сказал он, – нет так нет. А деньги я тебе достану. Сколько надо, столько и достану.
– Угу, – саркастически откликнулся Коровин, – конечно. Вертолет свой продашь, например.
– Я сказал – достану, – начиная горячиться, заявил Кузнец, – значит, достану. Я ведь теперь не сам по себе. Я, брат, акционер совместного предприятия…
– Бурятско-белорусского? – спросил Коровин, у которого под влиянием спиртного немного улучшилось настроение – по крайней мере, настолько, что он обрел утраченную способность язвить.
– Бери выше, – с загадочным видом сказал Кузнец, по новой наполняя стаканчики. – Российско-американского – Ну?! Это что же за предприятие такое?
– А вот это, извини, пока что секрет. – Кузнец помахал перед собой указательным пальцем, подчеркивая повышенный уровень секретности своей новой работы. – И секрет не мой. Но деньги я достану в ближайшую пару дней. Будь дома, я тебе позвоню.
И перестань распродавать инструменты! – заключил он, поднимая наполненный до краев стаканчик с водкой.
Глава 6
Трест, который лопнул
« – Ну нет, – сказал Джефф. – Между полисменом и трестом нет ничего общего. То, что я сказал, – это эпиграмма.. А значит она, что трест и похож и не похож на яйцо. Когда хочешь расколоть яйцо, бьешь его снаружи. А трест можно разбить лишь изнутри. Сиди на нем и жди, когда птенчик разнесет всю скорлупу…»
Гаркун с треском захлопнул растрепанную книгу в потертом и засаленном переплете и небрежно бросил ее на захламленный остатками позднего ужина стол. Он не перечитывал О. Генри уже лет двадцать.
Этот томик с пожелтевшими страницами случайно попался ему на глаза, когда он от нечего делать рылся на полках, где стояла техническая литература Кузнеца. Книга сама открылась на «Тресте, который лопнул», Гаркун равнодушно скользнул глазами по строчкам и вдруг обнаружил, что не может оторваться. Дочитав рассказ до конца, он снова вернулся к началу. Трест имеет свое слабое место… Да, это было написано про них.
Все было нормально, пока операция находилась в стадии планирования и подготовки. Теперь, когда дело закрутилось по-настоящему, Гаркуна не оставляло смутное беспокойство, которое не могли приглушить даже лошадиные дозы алкоголя.
Он принял сидячее положение, заставив старый дощатый топчан пронзительно скрипнуть, нашарил на столе сигареты и закурил. Грубые бетонные своды давили на него сверху, как могильный камень, желтушный свет слабенькой электрической лампочки действовал на нервы. Трест можно разбить лишь изнутри, в который раз вспомнил Гаркун. Сиди на нем и жди…
Он привалился плечом к холодной и шершавой бетонной стене, подобрал под себя ноги в грязноватых шерстяных носках и стал думать, мысленно перебирая своих партнеров по этому странному бизнесу и пытаясь угадать, в ком из них медленно вызревает зерно будущей гибели. В том, что крах близок, Гаркун не сомневался с самого начала. Когда затеваешь такое дело, нужно быть готовым к любым неприятностям. Неприятная старуха с косой все время стоит у тебя за плечами, ревниво следя за каждым твоим шагом в ожидании малейшей оплошности. И, стоит тебе оступиться, безглазая тварь делает свистящий взмах, сточенное лезвие с шелестом рассекает воздух… В общем, абзац. Когда ходишь по краю пропасти, нужно трезво представлять себе последствия малейшей неосторожности. В последнее время Гаркун начал подозревать, что они с Мышляевым продумали не все так детально, как им казалось поначалу.
И все-таки – кто? Может быть, Мышляев, который с некоторых пор так вошел в роль американского босса, что начал свысока покрикивать даже на Гаркуна и Заболотного? Или этот чертов химик со своими очками и тем, что он по наивности именует чувством собственного достоинства?
Или, скажем, этот охранник, которого нанял Мышляев. На кой черт им охранник? Лишний человек – это лишняя пара глаз, лишняя пара длинных ушей и еще более лишний язык. А если обладатель всех вышеперечисленных органов догадается, чем они тут заняты, то последствия этого невозможно далее представить.
Самым слабым местом был, конечно же, Кузнец.
Гаркун всю жизнь побаивался этих небритых идеалистов с прозрачными детскими глазами. Страшно было подумать, на что окажется способным Шубин, если вдруг узнает, что его целых полгода водила за нос шайка фальшивомонетчиков. Впрочем, если его не ткнуть носом прямо в дерьмо, самостоятельно он не заметит. И потом, судя по некоторым намекам Мышляева, Кузнецу все равно осталось недолго. Как только технологический процесс будет окончательно отлажен, Кузнец тихо исчезнет. Куда и каким образом он исчезнет, Гаркуна не интересовало: это была забота Мышляева.
Из-за неплотно прикрытой железной двери доносились бубнящие голоса – звенящий от сдерживаемого раздражения голос Мышляева и невнятное, спотыкающееся бормотание Кузнеца. Во, нарезался, подумал о Кузнеце Гаркун. Даже завидно. Впрочем, нам-то кто мешает?
Он спустил ноги на пол и, не вставая с топчана, передвинулся поближе к столу. На столе среди объедков и захватанных стаканов возвышалась недопитая литровая емкость с водкой. Хорошо, подумал Гаркун, выбирая стакан почище и до половины наполняя его прозрачной жидкостью. Хорошо, так сказать, возвращаться к истокам. Лет десять назад в бутылке был бы финский спирт, а теперь водка.
Даже на рынке, между прочим, перестали пересчитывать цены на доллары. Спокойно берут рублями, даже если покупаешь автомобиль. От низкосортного импортного спирта и долларов – к хорошей водке и рублям… Что ж, это неплохо. Но что касается сбережений, то народ еще долго будет складывать в чулок не рубли, а именно «зелень». Спасибо, научили в свое время…
Гаркун выпил водки, закусил огрызком соленого огурца и смачно втянул в себя воздух. Хорошо, снова подумал он. Хорошо быть умным, особенно когда вокруг сплошное жадное дурачье. Умный человек способен сделать деньги из чего угодно. Например, из бумаги и красок, подумал Гаркун и, не удержавшись, фыркнул так, что куски непрожеванного огурца веером разлетелись у него изо рта.
Рассеянно смахнув прилипшие к подбородку крошки, Гаркун слил в стакан все, что до сих пор оставалось в бутылке, и сразу же выпил, как воду. Все-таки он напрасно грешил на водку – она-таки помогала. Конечно, подумал он, от всех хворей разом она не излечит. Водка, как и любое другое лекарство, может вылечить от всех бед и напастей, но лишь в том случае, если принять смертельную дозу. Тут важна пропорция, назидательно сказал он себе и обвел мрачноватый подвал помутневшим взглядом в поисках Заболотного. Уж кому разбираться в пропорциях, как не профессиональному химику!
Впрочем, Гаркун тотчас же вспомнил, что химик нахимичил чего-то не того и впал в немилость к «господину директору». Этот «укажет» правильные пропорции… Так укажет, что наутро очухаешься в морге с биркой на пальце, со свежим шрамом от подбородка до паха и с внутренностями в отдельном пакетике.
Кроме того, вспомнил Гаркун, Заболотный уехал в Москву буквально вслед за Кузнецом. Поехал добывать какие-то свои химикаты, что ли… Кузнец вернулся – правда, пьяный в дым и почему-то без машины, – а Заболотного все нет… Видимо, не нашел всего, в чем нуждался, и решил заночевать в Москве.
Ох, не распустил бы он там язык… Трест имеет свое слабое место…
Гаркун почувствовал, что начинает засыпать, и упрямо тряхнул головой. Засыпать с мыслями о Заболотном было обидно. Для разнообразия Гаркун решил на сон грядущий выкурить еще одну сигаретку и подумать о бабах. Он закурил и попытался представить себе какую-нибудь крепкозадую красотку в соблазнительной позе. Вместо этого он почему-то увидел себя самого – такого, каким он должен был, по идее, выглядеть в глазах любой нормальной бабы: низкорослого, кривоплечего, горбатого, волочащего за собой сохнущую укороченную ногу в ортопедическом ботинке, с торчащими во все стороны грязными волосами, слезящимися бесцветными глазенками, плохо выбритого и с дурным запахом изо рта. «Да, – подумал Гаркун. – Да-да-да… Вот тебе и ответ на все твои сомнения и страхи. Плевать на них – и на страхи, и на сомнения, и на яйца, которые бьются только изнутри. Плевать, плевать и плевать! Потому что дальше так жить нельзя. Чтобы жить с такой внешностью, ума мало. Нужны, черт возьми, деньги. И они у меня будут. Всех куплю и продам! А потом снова куплю… Вы у меня еще попляшете в одних туфельках! А кто попытается мне помешать, пусть заранее заказывает место на кладбище. Зубами загрызу – наплевать, что они у меня шатаются и болят. Глаза вырву и съем, ясно?»
С сильно бьющимся сердцем он наклонился вперед и принялся шарить под столом, нащупывая среди батареи пустых бутылок полную. Наконец его поиски увенчались успехом, и он с торжественным стуком водрузил бутылку на середину стола.
– Выпьем, – вслух обратился он к бутылке, свинчивая с горлышка колпачок.
Бутылка, как и следовало ожидать, ничего ему не ответила, зато из-за неплотно прикрытой железной двери донесся с трудом сдерживаемый возглас Мышляева: «Пить надо меньше!» Услышав это заявление, Гаркун слегка вздрогнул, с подозрением посмотрел на бутылку, словно и впрямь думал, что это литровая емкость решила призвать его к порядку, бросил косой взгляд на дверь и криво улыбнулся, показав редкие испорченные зубы. Моралист, подумал он о Мышляеве, напрягая слух, чтобы понять, наконец, о чем идет речь. Но голоса за дверью снова сделались приглушенными. На секунду Гаркуну показалось, что, говоря об умеренности в употреблении спиртного, «господин директор» имел в виду именно его, но щель между дверным полотном и косяком была не больше пяти миллиметров в ширину, так что видеть его Мышляев, конечно же, не мог.
Махнув рукой, Гаркун наполнил стакан и медленно, смакуя каждый глоток, выпил его до дна. "Пить и вправду надо меньше, – подумал он, возвращая пустой стакан на стол. – Особенно мне, с моим слабым здоровьем и далеко не богатырским телосложением. Сила воздействия алкоголя на организм прямо пропорциональна живому весу, а во мне этого веса кот наплакал. И вообще, когда занимаешься таким делом, как наше, лучше совсем не пить. Мало ли что взбредет в пьяную башку. Такие дела нужно делать в здравом уме и трезвой памяти, вот только… Как жить-то? В этой стране без бутылки в здравом уме надолго не останешься, вот ведь беда какая. Вон Кузнец – святая простота, блаженный, «чокнутый профессор», которому работа заменяет и секс, и наркотики, и алкоголь, – и тот не выдержал, дал слабину.
Насосался, как зюзя, и пошел приставать к Мышляеву. Нашел, к кому приставать, чудак. На него где сядешь, там и слезешь… Но интересно все-таки, чего он от него хочет?
Да черт с ними с обоими, решил Гаркун. Я хотел напиться, и я напьюсь. Рабочий день закончен, дела на сегодня как будто все переделаны. Так. Но что-то такое я должен был сделать, не терпящее отлагательств… А! Баксы! Бракованные баксы нужно было прибрать от греха подальше до тех пор, пока Заболотный не запустит свою хлеборезку, чтобы изготовить из всякого дерьма новую порцию бумаги. Хотя умнее, наверное, было бы их все-таки сжечь. Просто для надежности… Но мы договорились пустить их в переработку. Только вот куда я их засунул? И засунул ли вообще? Надо бы проверить, а то, не дай бог, Мышляев заметит их на видном месте – вони не оберешься, месяц от дерьма не отмоешься…"
Он сделал слабое движение всем телом, словно намереваясь встать, и бессильно опустился снова на кушетку. Уставшие за день, разомлевшие в покое и уюте мышцы настоятельно требовали отдыха, не желая подчиняться неуверенному приказу мозга.
Гаркун поспешно налил себе водки и хлопнул полный стакан залпом, стараясь как можно скорее подавить вспышку неконтролируемой ненависти к своим родителям. Сами-то они были нормальными, и до самой смерти с неловкостью отводили глаза, глядя на своего кривоплечего горбатого сыночка-инвалида. Гаркун непременно отравил бы обоих крысиным ядом, если бы не боялся тюрьмы и не знал, что старики рано или поздно умрут без его вмешательства.
И они таки умерли, и он, как примерный: сын, явился на похороны, чтобы насладиться зрелищем, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.
"Ладно, – решил он, занюхивая водку рукавом. – Все проверим. Вот спать пойдем и по дороге проверим. Даже если баксы лежат на самом видном месте, то за полчаса они никуда не денутся. Хотя, помнится, я где-то читал о крысе – даже не ручной, а самой обыкновенной подвальной крысе, – которая таскала хозяину квартиры, где жила, деньги и золотишко. Вот и не верь после этого в переселение душ…
Так выпьем же за крыс. За крыс, которых никто не любит и которые при этом ухитряются обходиться без притворства и лести, ни перед кем не пресмыкаются, а живут в свое удовольствие, сколько кому отмерено…"
Он снова налил себе, выпил и поставил стакан на стол. Как только сжимавшая стакан ладонь разжалась, вся рука Гаркуна разом обмякла и безвольно соскользнула с края стола. Горбатый гравер покачнулся, закрыл глаза и боком рухнул на топчан. Через мгновение после того, как его голова коснулась тощей подушки без наволочки, подвал наполнился богатырским храпом.
Он был противен самому себе из-за просительной интонации, которая звучала в его голосе. Он никогда ни перед кем не унижался – не потому, что был гордецом, а потому, что считал это неприличным. К чему отнимать у человека время и изводить его нытьем, когда он с самого начала твердо сказал тебе «нет»?
По мере того, как остатки хмеля выветривались из его головы, Кузнец начинал понимать, что его, как говорится, попутал бес. С чего он взял, что Мышляев даст ему денег? Независимо от того, правдивы или нет были рассказы «господина директора» о бедственном положении фирмы, из них следовал однозначный вывод: денег нет и в ближайшее время не предвидится.
Наблюдая за тем, как Мышляев играет жидкими рыжеватыми бровями, изображая задумчивость, Кузнец еще раз обмозговал свои резоны. Решение помочь Коровину в его вендетте было принято под влиянием благородного порыва, сильно подогретого водкой. Теперь опьянение прошло, и Кузнец начал видеть в этом деле массу неприятных осложнений, которые могли подстерегать его и Коровина буквально на каждом шагу. Но уверенность в том, что Коровин прав, не покинула Кузнеца и теперь. Добиться справедливости законным путем Андрей Витальевич не мог, а сам Кузнец, как человек простой и не склонный к усложнению элементарных вещей, всю жизнь считал, что бороться с преступностью надо по принципу «око за око, зуб за зуб». Ворам надлежало рубить руки, убийцам – головы, а насильников без лишних разговоров сажать на кол, чтобы почувствовали, каково это, когда в тебя против твоей воли проталкивают инородный предмет…
– Вы должны меня понять, – уже тверже повторил он. – Мне очень нужны эти деньги. Я ведь прошу совсем немного, меньше половины того, что…
– Того, что я вам задолжал, – закончил за него Мышляев. – Да, это верно. Я давно ждал этого разговора и искренне восхищен тем мужеством, с которым вы держались до сих пор. Более того, я вовсе не намерен оспаривать ваше право требовать то, что было заработано честным.., кха, гм!., трудом. Для нас, американцев, это право свято, как и все остальные права свободного человека. Но в данный момент, увы…
Он развел руками, в одной из которых была зажата утепленная каракулем кожаная шапочка с козырьком. Полы его расстегнутой короткой дубленки при этом широко распахнулись, открыв взгляду Кузнеца аккуратное округлое брюшко. Круглая физиономия Мышляева покраснела от жары, на лбу выступили капельки пота. Мысленно он проклинал себя за то, что не успел уехать домой до возвращения Кузнеца из Москвы. Но кто же мог предположить, что этот Самоделкин напьется, как зонтик, и пристанет с ножом к горлу, требуя денег? Ишь, чего захотел – пять штук зелени! Типа, в долг… А отдавать кто будет – тень отца Гамлета?
Мышляев сунул шапку под мышку и нервно закурил, стараясь не смотреть на стоявшего перед ним Кузнеца. Этот человек был, можно сказать, трупом.
Жить ему осталось совсем недолго, особенно теперь, когда он все-таки начал демонстрировать характер.
Какой смысл отдавать деньги мертвецу? Неважно, что он с ними сделает. Важно то, что это будут деньги, потраченные впустую, деньги, которые можно запросто сэкономить и пустить на что-нибудь приятное или хотя бы полезное.
– Но как же быть? – растерянно спросил Кузнец. – Ведь я обещал… Человек рассчитывает…
– А вот обещать не следовало, – жестко сказал Мышляев.
– Почему?
– Да потому, что пить надо меньше! – не сдержавшись, резко ответил Мышляев.
Это был именно тот возглас, который заставил сидевшего на топчане в соседней комнате Гаркуна вздрогнуть и обернуться.
– Я вас отлично понимаю, Михаил Ульянович, – продолжал Мышляев тоном ниже. – Вы в трудном положении. Мне ведь и самому приходилось бывать на вашем месте. Ничто так не раздражает, как нежелание твоего должника возвращать долг. Особенно, когда должник намного состоятельнее кредитора. Более того, я отлично понимаю и то, о чем вы не упомянули в силу своего хорошего воспитания. Возможно, вы об этом даже не подумали, и я скажу это сам, чтобы продемонстрировать степень моего доверия к вам.
Ведь рано или поздно вы и сами до этого додумаетесь, и мне не хотелось бы, чтобы между нами осталась хотя бы тень недоразумения. Любое недоразумение сейчас может привести к последствиям, фатальным для нашего общего бизнеса. Так вот, уважаемый Михаил Ульянович: я отлично сознаю, что в данный момент целиком и полностью завишу от вас, причем даже больше, чем от всех остальных акционеров нашего предприятия, вместе взятых.
– Как это? – удивился совершенно сбитый с толку этим словоизвержением Кузнец.
Мышляев пошире распахнул полы дубленки, заложил левую руку в карман брюк и изящным движением стряхнул пепел с сигареты прямо на цементный пол.
– Очень просто, – сказал он. – Начнем с того, что все мы являемся здесь только вашими гостями, в то время как вы – полноправный хозяин этого участка земли, всех построек и всего находящегося в этих постройках оборудования. Оно собрано вашими руками из ваших собственных материалов и в ваше личное время. Замечу в скобках, что никто из нас понятия не имеет, как все это работает. Вы легко можете взять нас за горло, подав на меня в суд или просто отвинтив от своих агрегатов пару-тройку гаек.
Но в этом случае.., как бы вам сказать… В общем, от этого не выиграет никто, кроме государства, да и оно вряд ли сумеет как положено распорядиться вашим имуществом. Через месяц после судебного процесса здесь будет царить мерзость запустения, а все ваши остроумные изобретения в лучшем случае отправятся в металлолом. И это притом, что никаких денег вы все равно не получите – просто потому, что их сейчас нет. – Он развел руки в стороны, показывая что они пусты. – Нету! Но если вы подождете – совсем немного, клянусь! – ваши деньги будут выплачены вместе с процентами, которые успели набежать за эти полгода, и солидной премией, которую я намерен выдать вам за терпение и преданность интересам фирмы.
– Постойте, – взмолился Кузнец. – Какой суд?
Какое государство? Вы что, говорите о конфискации имущества?
– Вы не забыли о том, что наш проект секретный? – напомнил Мышляев. – Государство – я имею в виду, конечно же, ваше государство, российское, а отнюдь не правительство Соединенных Штатов, – знает об этом проекте ровно столько, сколько я посчитал нужным ему сообщить, то есть практически ничего. Оно вполне может счесть нас просто бандой аферистов, занимающихся незаконной предпринимательской деятельностью. А учитывая род этой деятельности, нам с вами, и в первую очередь вам, как хозяину всего, что здесь есть, могут, не разобравшись, инкриминировать.., гм.., изготовление фальшивых денежных знаков.
– Что?! – не поверил своим ушам Кузнец.
– Да-да, именно так. Конечно, я основательно сгустил краски. Надеюсь, до суда не дойдет, но это зависит исключительно от вас, глубокоуважаемый Михаил Ульянович. Если вы решите.., как это у вас говорят?., найти на меня управу, то неприятности не заставят себя ждать. И коснутся эти неприятности всех нас.
– Да погодите, – перебил его Кузнец. – Кто вам сказал, что я побегу ябедничать? Я что, похож на сутягу? Я просто хотел сказать, что…
– Знаю, знаю, – не дал ему договорить Мышляев. – Что вам срочно нужны деньги. Я понимаю, что без крайней нужды вы не завели бы этот разговор, и очень ценю вашу порядочность. О суде – это я так, сгоряча… Думаете, мне самому приятно быть у всех в долгу? Поверьте, я начал плохо спать по ночам из-за этих чертовых денег.
– Бывает, – проникаясь сочувствием к своему работодателю, сказал Кузнец. Вид у Мышляева действительно был усталый – точнее, таким он казался Кузнецу. На самом деле Павел Сергеевич был зол и думал лишь о том, как бы поскорее избавиться от назойливого попрошайки. – Но вы не отчаивайтесь, – продолжал Кузнец. – Все наладится. А если помощь требуется, вы только скажите…
– Спасибо, – проникновенно сказал Мышляев, суя ему потную ладонь, которую Кузнец автоматически пожал. – Огромное вам спасибо, Михаил Ульянович! Я всегда знал, что могу рассчитывать на вас в трудную минуту.
После такого заявления начинать разговор о пяти тысячах долларов с самого начала было как-то неловко. Кузнец замолчал, мучительно пытаясь найти выход из тупика, в который его между делом загнал Мышляев. Пока он мыкался, подбирая слова, Мышляев деловито нахлобучил кепку, снизу вверх застегнул пуговицы дубленки, натянул тонкие кожаные перчатки и целеустремленно двинулся к выходу.
При всей наивности Кузнеца эта целеустремленность ему не понравилась. В ней сквозило облегчение человека, которому наконец-то удалось с огромным трудом отбиться от приставаний назойливого нищего, сохранив при этом если не достоинство, то хотя бы кошелек. Как всегда в подобных случаях, Кузнец устыдился своих нехороших мыслей, но оставшийся неприятный осадок по-прежнему его беспокоил.
Тем не менее, он как радушный хозяин поднялся вслед за Мышляевым в холодный ангар, проводил его до самой машины и даже помахал рукой вслед удаляющимся габаритным огням. И лишь когда машина скрылась за поворотом, до Кузнеца окончательно дошло, что денег он не получил и не получит, а значит, обещание, данное им Коровину, было и теперь навеки останется пустым звуком. Это было первое обещание, которое Кузнец нарушил в своей жизни, и он ощущал себя так, как, наверное, должна ощущать себя чопорная старая дева, обнаружившая, что забеременела, не зная, от кого, где, как, и, главное, не получившая от самого процесса ни малейшего удовольствия.
Ежась на ночном морозце и пряча руки в карманах замасленного рабочего комбинезона, Кузнец семенящей рысью перебежал заросший ломким бурьяном двор, юркнул в дверь ангара и запер ее за собой.
По нужде он уже сходил, а единственный, кроме него, обитатель подвала – Гена Гаркун – спал тяжелым сном мертвецки пьяного человека на том самом топчане, который в течение многих лет служил Кузнецу постелью.
Гаркун с треском захлопнул растрепанную книгу в потертом и засаленном переплете и небрежно бросил ее на захламленный остатками позднего ужина стол. Он не перечитывал О. Генри уже лет двадцать.
Этот томик с пожелтевшими страницами случайно попался ему на глаза, когда он от нечего делать рылся на полках, где стояла техническая литература Кузнеца. Книга сама открылась на «Тресте, который лопнул», Гаркун равнодушно скользнул глазами по строчкам и вдруг обнаружил, что не может оторваться. Дочитав рассказ до конца, он снова вернулся к началу. Трест имеет свое слабое место… Да, это было написано про них.
Все было нормально, пока операция находилась в стадии планирования и подготовки. Теперь, когда дело закрутилось по-настоящему, Гаркуна не оставляло смутное беспокойство, которое не могли приглушить даже лошадиные дозы алкоголя.
Он принял сидячее положение, заставив старый дощатый топчан пронзительно скрипнуть, нашарил на столе сигареты и закурил. Грубые бетонные своды давили на него сверху, как могильный камень, желтушный свет слабенькой электрической лампочки действовал на нервы. Трест можно разбить лишь изнутри, в который раз вспомнил Гаркун. Сиди на нем и жди…
Он привалился плечом к холодной и шершавой бетонной стене, подобрал под себя ноги в грязноватых шерстяных носках и стал думать, мысленно перебирая своих партнеров по этому странному бизнесу и пытаясь угадать, в ком из них медленно вызревает зерно будущей гибели. В том, что крах близок, Гаркун не сомневался с самого начала. Когда затеваешь такое дело, нужно быть готовым к любым неприятностям. Неприятная старуха с косой все время стоит у тебя за плечами, ревниво следя за каждым твоим шагом в ожидании малейшей оплошности. И, стоит тебе оступиться, безглазая тварь делает свистящий взмах, сточенное лезвие с шелестом рассекает воздух… В общем, абзац. Когда ходишь по краю пропасти, нужно трезво представлять себе последствия малейшей неосторожности. В последнее время Гаркун начал подозревать, что они с Мышляевым продумали не все так детально, как им казалось поначалу.
И все-таки – кто? Может быть, Мышляев, который с некоторых пор так вошел в роль американского босса, что начал свысока покрикивать даже на Гаркуна и Заболотного? Или этот чертов химик со своими очками и тем, что он по наивности именует чувством собственного достоинства?
Или, скажем, этот охранник, которого нанял Мышляев. На кой черт им охранник? Лишний человек – это лишняя пара глаз, лишняя пара длинных ушей и еще более лишний язык. А если обладатель всех вышеперечисленных органов догадается, чем они тут заняты, то последствия этого невозможно далее представить.
Самым слабым местом был, конечно же, Кузнец.
Гаркун всю жизнь побаивался этих небритых идеалистов с прозрачными детскими глазами. Страшно было подумать, на что окажется способным Шубин, если вдруг узнает, что его целых полгода водила за нос шайка фальшивомонетчиков. Впрочем, если его не ткнуть носом прямо в дерьмо, самостоятельно он не заметит. И потом, судя по некоторым намекам Мышляева, Кузнецу все равно осталось недолго. Как только технологический процесс будет окончательно отлажен, Кузнец тихо исчезнет. Куда и каким образом он исчезнет, Гаркуна не интересовало: это была забота Мышляева.
Из-за неплотно прикрытой железной двери доносились бубнящие голоса – звенящий от сдерживаемого раздражения голос Мышляева и невнятное, спотыкающееся бормотание Кузнеца. Во, нарезался, подумал о Кузнеце Гаркун. Даже завидно. Впрочем, нам-то кто мешает?
Он спустил ноги на пол и, не вставая с топчана, передвинулся поближе к столу. На столе среди объедков и захватанных стаканов возвышалась недопитая литровая емкость с водкой. Хорошо, подумал Гаркун, выбирая стакан почище и до половины наполняя его прозрачной жидкостью. Хорошо, так сказать, возвращаться к истокам. Лет десять назад в бутылке был бы финский спирт, а теперь водка.
Даже на рынке, между прочим, перестали пересчитывать цены на доллары. Спокойно берут рублями, даже если покупаешь автомобиль. От низкосортного импортного спирта и долларов – к хорошей водке и рублям… Что ж, это неплохо. Но что касается сбережений, то народ еще долго будет складывать в чулок не рубли, а именно «зелень». Спасибо, научили в свое время…
Гаркун выпил водки, закусил огрызком соленого огурца и смачно втянул в себя воздух. Хорошо, снова подумал он. Хорошо быть умным, особенно когда вокруг сплошное жадное дурачье. Умный человек способен сделать деньги из чего угодно. Например, из бумаги и красок, подумал Гаркун и, не удержавшись, фыркнул так, что куски непрожеванного огурца веером разлетелись у него изо рта.
Рассеянно смахнув прилипшие к подбородку крошки, Гаркун слил в стакан все, что до сих пор оставалось в бутылке, и сразу же выпил, как воду. Все-таки он напрасно грешил на водку – она-таки помогала. Конечно, подумал он, от всех хворей разом она не излечит. Водка, как и любое другое лекарство, может вылечить от всех бед и напастей, но лишь в том случае, если принять смертельную дозу. Тут важна пропорция, назидательно сказал он себе и обвел мрачноватый подвал помутневшим взглядом в поисках Заболотного. Уж кому разбираться в пропорциях, как не профессиональному химику!
Впрочем, Гаркун тотчас же вспомнил, что химик нахимичил чего-то не того и впал в немилость к «господину директору». Этот «укажет» правильные пропорции… Так укажет, что наутро очухаешься в морге с биркой на пальце, со свежим шрамом от подбородка до паха и с внутренностями в отдельном пакетике.
Кроме того, вспомнил Гаркун, Заболотный уехал в Москву буквально вслед за Кузнецом. Поехал добывать какие-то свои химикаты, что ли… Кузнец вернулся – правда, пьяный в дым и почему-то без машины, – а Заболотного все нет… Видимо, не нашел всего, в чем нуждался, и решил заночевать в Москве.
Ох, не распустил бы он там язык… Трест имеет свое слабое место…
Гаркун почувствовал, что начинает засыпать, и упрямо тряхнул головой. Засыпать с мыслями о Заболотном было обидно. Для разнообразия Гаркун решил на сон грядущий выкурить еще одну сигаретку и подумать о бабах. Он закурил и попытался представить себе какую-нибудь крепкозадую красотку в соблазнительной позе. Вместо этого он почему-то увидел себя самого – такого, каким он должен был, по идее, выглядеть в глазах любой нормальной бабы: низкорослого, кривоплечего, горбатого, волочащего за собой сохнущую укороченную ногу в ортопедическом ботинке, с торчащими во все стороны грязными волосами, слезящимися бесцветными глазенками, плохо выбритого и с дурным запахом изо рта. «Да, – подумал Гаркун. – Да-да-да… Вот тебе и ответ на все твои сомнения и страхи. Плевать на них – и на страхи, и на сомнения, и на яйца, которые бьются только изнутри. Плевать, плевать и плевать! Потому что дальше так жить нельзя. Чтобы жить с такой внешностью, ума мало. Нужны, черт возьми, деньги. И они у меня будут. Всех куплю и продам! А потом снова куплю… Вы у меня еще попляшете в одних туфельках! А кто попытается мне помешать, пусть заранее заказывает место на кладбище. Зубами загрызу – наплевать, что они у меня шатаются и болят. Глаза вырву и съем, ясно?»
С сильно бьющимся сердцем он наклонился вперед и принялся шарить под столом, нащупывая среди батареи пустых бутылок полную. Наконец его поиски увенчались успехом, и он с торжественным стуком водрузил бутылку на середину стола.
– Выпьем, – вслух обратился он к бутылке, свинчивая с горлышка колпачок.
Бутылка, как и следовало ожидать, ничего ему не ответила, зато из-за неплотно прикрытой железной двери донесся с трудом сдерживаемый возглас Мышляева: «Пить надо меньше!» Услышав это заявление, Гаркун слегка вздрогнул, с подозрением посмотрел на бутылку, словно и впрямь думал, что это литровая емкость решила призвать его к порядку, бросил косой взгляд на дверь и криво улыбнулся, показав редкие испорченные зубы. Моралист, подумал он о Мышляеве, напрягая слух, чтобы понять, наконец, о чем идет речь. Но голоса за дверью снова сделались приглушенными. На секунду Гаркуну показалось, что, говоря об умеренности в употреблении спиртного, «господин директор» имел в виду именно его, но щель между дверным полотном и косяком была не больше пяти миллиметров в ширину, так что видеть его Мышляев, конечно же, не мог.
Махнув рукой, Гаркун наполнил стакан и медленно, смакуя каждый глоток, выпил его до дна. "Пить и вправду надо меньше, – подумал он, возвращая пустой стакан на стол. – Особенно мне, с моим слабым здоровьем и далеко не богатырским телосложением. Сила воздействия алкоголя на организм прямо пропорциональна живому весу, а во мне этого веса кот наплакал. И вообще, когда занимаешься таким делом, как наше, лучше совсем не пить. Мало ли что взбредет в пьяную башку. Такие дела нужно делать в здравом уме и трезвой памяти, вот только… Как жить-то? В этой стране без бутылки в здравом уме надолго не останешься, вот ведь беда какая. Вон Кузнец – святая простота, блаженный, «чокнутый профессор», которому работа заменяет и секс, и наркотики, и алкоголь, – и тот не выдержал, дал слабину.
Насосался, как зюзя, и пошел приставать к Мышляеву. Нашел, к кому приставать, чудак. На него где сядешь, там и слезешь… Но интересно все-таки, чего он от него хочет?
Да черт с ними с обоими, решил Гаркун. Я хотел напиться, и я напьюсь. Рабочий день закончен, дела на сегодня как будто все переделаны. Так. Но что-то такое я должен был сделать, не терпящее отлагательств… А! Баксы! Бракованные баксы нужно было прибрать от греха подальше до тех пор, пока Заболотный не запустит свою хлеборезку, чтобы изготовить из всякого дерьма новую порцию бумаги. Хотя умнее, наверное, было бы их все-таки сжечь. Просто для надежности… Но мы договорились пустить их в переработку. Только вот куда я их засунул? И засунул ли вообще? Надо бы проверить, а то, не дай бог, Мышляев заметит их на видном месте – вони не оберешься, месяц от дерьма не отмоешься…"
Он сделал слабое движение всем телом, словно намереваясь встать, и бессильно опустился снова на кушетку. Уставшие за день, разомлевшие в покое и уюте мышцы настоятельно требовали отдыха, не желая подчиняться неуверенному приказу мозга.
Гаркун поспешно налил себе водки и хлопнул полный стакан залпом, стараясь как можно скорее подавить вспышку неконтролируемой ненависти к своим родителям. Сами-то они были нормальными, и до самой смерти с неловкостью отводили глаза, глядя на своего кривоплечего горбатого сыночка-инвалида. Гаркун непременно отравил бы обоих крысиным ядом, если бы не боялся тюрьмы и не знал, что старики рано или поздно умрут без его вмешательства.
И они таки умерли, и он, как примерный: сын, явился на похороны, чтобы насладиться зрелищем, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.
"Ладно, – решил он, занюхивая водку рукавом. – Все проверим. Вот спать пойдем и по дороге проверим. Даже если баксы лежат на самом видном месте, то за полчаса они никуда не денутся. Хотя, помнится, я где-то читал о крысе – даже не ручной, а самой обыкновенной подвальной крысе, – которая таскала хозяину квартиры, где жила, деньги и золотишко. Вот и не верь после этого в переселение душ…
Так выпьем же за крыс. За крыс, которых никто не любит и которые при этом ухитряются обходиться без притворства и лести, ни перед кем не пресмыкаются, а живут в свое удовольствие, сколько кому отмерено…"
Он снова налил себе, выпил и поставил стакан на стол. Как только сжимавшая стакан ладонь разжалась, вся рука Гаркуна разом обмякла и безвольно соскользнула с края стола. Горбатый гравер покачнулся, закрыл глаза и боком рухнул на топчан. Через мгновение после того, как его голова коснулась тощей подушки без наволочки, подвал наполнился богатырским храпом.
* * *
– Павел Сергеевич, – в сотый, наверное, раз повторил Кузнец, – вы должны меня понять.Он был противен самому себе из-за просительной интонации, которая звучала в его голосе. Он никогда ни перед кем не унижался – не потому, что был гордецом, а потому, что считал это неприличным. К чему отнимать у человека время и изводить его нытьем, когда он с самого начала твердо сказал тебе «нет»?
По мере того, как остатки хмеля выветривались из его головы, Кузнец начинал понимать, что его, как говорится, попутал бес. С чего он взял, что Мышляев даст ему денег? Независимо от того, правдивы или нет были рассказы «господина директора» о бедственном положении фирмы, из них следовал однозначный вывод: денег нет и в ближайшее время не предвидится.
Наблюдая за тем, как Мышляев играет жидкими рыжеватыми бровями, изображая задумчивость, Кузнец еще раз обмозговал свои резоны. Решение помочь Коровину в его вендетте было принято под влиянием благородного порыва, сильно подогретого водкой. Теперь опьянение прошло, и Кузнец начал видеть в этом деле массу неприятных осложнений, которые могли подстерегать его и Коровина буквально на каждом шагу. Но уверенность в том, что Коровин прав, не покинула Кузнеца и теперь. Добиться справедливости законным путем Андрей Витальевич не мог, а сам Кузнец, как человек простой и не склонный к усложнению элементарных вещей, всю жизнь считал, что бороться с преступностью надо по принципу «око за око, зуб за зуб». Ворам надлежало рубить руки, убийцам – головы, а насильников без лишних разговоров сажать на кол, чтобы почувствовали, каково это, когда в тебя против твоей воли проталкивают инородный предмет…
– Вы должны меня понять, – уже тверже повторил он. – Мне очень нужны эти деньги. Я ведь прошу совсем немного, меньше половины того, что…
– Того, что я вам задолжал, – закончил за него Мышляев. – Да, это верно. Я давно ждал этого разговора и искренне восхищен тем мужеством, с которым вы держались до сих пор. Более того, я вовсе не намерен оспаривать ваше право требовать то, что было заработано честным.., кха, гм!., трудом. Для нас, американцев, это право свято, как и все остальные права свободного человека. Но в данный момент, увы…
Он развел руками, в одной из которых была зажата утепленная каракулем кожаная шапочка с козырьком. Полы его расстегнутой короткой дубленки при этом широко распахнулись, открыв взгляду Кузнеца аккуратное округлое брюшко. Круглая физиономия Мышляева покраснела от жары, на лбу выступили капельки пота. Мысленно он проклинал себя за то, что не успел уехать домой до возвращения Кузнеца из Москвы. Но кто же мог предположить, что этот Самоделкин напьется, как зонтик, и пристанет с ножом к горлу, требуя денег? Ишь, чего захотел – пять штук зелени! Типа, в долг… А отдавать кто будет – тень отца Гамлета?
Мышляев сунул шапку под мышку и нервно закурил, стараясь не смотреть на стоявшего перед ним Кузнеца. Этот человек был, можно сказать, трупом.
Жить ему осталось совсем недолго, особенно теперь, когда он все-таки начал демонстрировать характер.
Какой смысл отдавать деньги мертвецу? Неважно, что он с ними сделает. Важно то, что это будут деньги, потраченные впустую, деньги, которые можно запросто сэкономить и пустить на что-нибудь приятное или хотя бы полезное.
– Но как же быть? – растерянно спросил Кузнец. – Ведь я обещал… Человек рассчитывает…
– А вот обещать не следовало, – жестко сказал Мышляев.
– Почему?
– Да потому, что пить надо меньше! – не сдержавшись, резко ответил Мышляев.
Это был именно тот возглас, который заставил сидевшего на топчане в соседней комнате Гаркуна вздрогнуть и обернуться.
– Я вас отлично понимаю, Михаил Ульянович, – продолжал Мышляев тоном ниже. – Вы в трудном положении. Мне ведь и самому приходилось бывать на вашем месте. Ничто так не раздражает, как нежелание твоего должника возвращать долг. Особенно, когда должник намного состоятельнее кредитора. Более того, я отлично понимаю и то, о чем вы не упомянули в силу своего хорошего воспитания. Возможно, вы об этом даже не подумали, и я скажу это сам, чтобы продемонстрировать степень моего доверия к вам.
Ведь рано или поздно вы и сами до этого додумаетесь, и мне не хотелось бы, чтобы между нами осталась хотя бы тень недоразумения. Любое недоразумение сейчас может привести к последствиям, фатальным для нашего общего бизнеса. Так вот, уважаемый Михаил Ульянович: я отлично сознаю, что в данный момент целиком и полностью завишу от вас, причем даже больше, чем от всех остальных акционеров нашего предприятия, вместе взятых.
– Как это? – удивился совершенно сбитый с толку этим словоизвержением Кузнец.
Мышляев пошире распахнул полы дубленки, заложил левую руку в карман брюк и изящным движением стряхнул пепел с сигареты прямо на цементный пол.
– Очень просто, – сказал он. – Начнем с того, что все мы являемся здесь только вашими гостями, в то время как вы – полноправный хозяин этого участка земли, всех построек и всего находящегося в этих постройках оборудования. Оно собрано вашими руками из ваших собственных материалов и в ваше личное время. Замечу в скобках, что никто из нас понятия не имеет, как все это работает. Вы легко можете взять нас за горло, подав на меня в суд или просто отвинтив от своих агрегатов пару-тройку гаек.
Но в этом случае.., как бы вам сказать… В общем, от этого не выиграет никто, кроме государства, да и оно вряд ли сумеет как положено распорядиться вашим имуществом. Через месяц после судебного процесса здесь будет царить мерзость запустения, а все ваши остроумные изобретения в лучшем случае отправятся в металлолом. И это притом, что никаких денег вы все равно не получите – просто потому, что их сейчас нет. – Он развел руки в стороны, показывая что они пусты. – Нету! Но если вы подождете – совсем немного, клянусь! – ваши деньги будут выплачены вместе с процентами, которые успели набежать за эти полгода, и солидной премией, которую я намерен выдать вам за терпение и преданность интересам фирмы.
– Постойте, – взмолился Кузнец. – Какой суд?
Какое государство? Вы что, говорите о конфискации имущества?
– Вы не забыли о том, что наш проект секретный? – напомнил Мышляев. – Государство – я имею в виду, конечно же, ваше государство, российское, а отнюдь не правительство Соединенных Штатов, – знает об этом проекте ровно столько, сколько я посчитал нужным ему сообщить, то есть практически ничего. Оно вполне может счесть нас просто бандой аферистов, занимающихся незаконной предпринимательской деятельностью. А учитывая род этой деятельности, нам с вами, и в первую очередь вам, как хозяину всего, что здесь есть, могут, не разобравшись, инкриминировать.., гм.., изготовление фальшивых денежных знаков.
– Что?! – не поверил своим ушам Кузнец.
– Да-да, именно так. Конечно, я основательно сгустил краски. Надеюсь, до суда не дойдет, но это зависит исключительно от вас, глубокоуважаемый Михаил Ульянович. Если вы решите.., как это у вас говорят?., найти на меня управу, то неприятности не заставят себя ждать. И коснутся эти неприятности всех нас.
– Да погодите, – перебил его Кузнец. – Кто вам сказал, что я побегу ябедничать? Я что, похож на сутягу? Я просто хотел сказать, что…
– Знаю, знаю, – не дал ему договорить Мышляев. – Что вам срочно нужны деньги. Я понимаю, что без крайней нужды вы не завели бы этот разговор, и очень ценю вашу порядочность. О суде – это я так, сгоряча… Думаете, мне самому приятно быть у всех в долгу? Поверьте, я начал плохо спать по ночам из-за этих чертовых денег.
– Бывает, – проникаясь сочувствием к своему работодателю, сказал Кузнец. Вид у Мышляева действительно был усталый – точнее, таким он казался Кузнецу. На самом деле Павел Сергеевич был зол и думал лишь о том, как бы поскорее избавиться от назойливого попрошайки. – Но вы не отчаивайтесь, – продолжал Кузнец. – Все наладится. А если помощь требуется, вы только скажите…
– Спасибо, – проникновенно сказал Мышляев, суя ему потную ладонь, которую Кузнец автоматически пожал. – Огромное вам спасибо, Михаил Ульянович! Я всегда знал, что могу рассчитывать на вас в трудную минуту.
После такого заявления начинать разговор о пяти тысячах долларов с самого начала было как-то неловко. Кузнец замолчал, мучительно пытаясь найти выход из тупика, в который его между делом загнал Мышляев. Пока он мыкался, подбирая слова, Мышляев деловито нахлобучил кепку, снизу вверх застегнул пуговицы дубленки, натянул тонкие кожаные перчатки и целеустремленно двинулся к выходу.
При всей наивности Кузнеца эта целеустремленность ему не понравилась. В ней сквозило облегчение человека, которому наконец-то удалось с огромным трудом отбиться от приставаний назойливого нищего, сохранив при этом если не достоинство, то хотя бы кошелек. Как всегда в подобных случаях, Кузнец устыдился своих нехороших мыслей, но оставшийся неприятный осадок по-прежнему его беспокоил.
Тем не менее, он как радушный хозяин поднялся вслед за Мышляевым в холодный ангар, проводил его до самой машины и даже помахал рукой вслед удаляющимся габаритным огням. И лишь когда машина скрылась за поворотом, до Кузнеца окончательно дошло, что денег он не получил и не получит, а значит, обещание, данное им Коровину, было и теперь навеки останется пустым звуком. Это было первое обещание, которое Кузнец нарушил в своей жизни, и он ощущал себя так, как, наверное, должна ощущать себя чопорная старая дева, обнаружившая, что забеременела, не зная, от кого, где, как, и, главное, не получившая от самого процесса ни малейшего удовольствия.
Ежась на ночном морозце и пряча руки в карманах замасленного рабочего комбинезона, Кузнец семенящей рысью перебежал заросший ломким бурьяном двор, юркнул в дверь ангара и запер ее за собой.
По нужде он уже сходил, а единственный, кроме него, обитатель подвала – Гена Гаркун – спал тяжелым сном мертвецки пьяного человека на том самом топчане, который в течение многих лет служил Кузнецу постелью.